Джоан просто обязана выглядеть прекрасно.
Сегодня день свадьбы в чертовом Бруклине, где эти животные с фермы будут говорить об овсянке так, словно это они изобрели сталь, скосившую этот овес. В Нью-Йорке что ненавидишь, тем и занимаешься.
Она работала не меньше двух часов в день. По понедельникам и вторникам (зрелые одинокие женщины больше всего любят именно эти дни) – четыре. В шесть утра она в гетрах и черном костюме Lululemon бежала на класс барре. Там собирались женщины, сидевшие на голубоватом ковре. Когда-то они казались ей смешными, пока сама не стала одной из них.
СОРОК ДВА. Это лучше, чем сорок один, потому что сорок один – возраст без яйцеклеток. В сорок первый год она один раз занималась сексом, и этот опыт избавил от последних иллюзий. Раздев ее, лысый университетский профессор посмотрел так, что она сразу поняла: совсем недавно он трахал студентку, красивую и молодую, с идеальной задницей, полную Вирджинии Вулф и юных надежд, а сорокалетняя женщина для него – печальный шаг назад. И все же он отважно собрался с духом, нагнул ее и трахнул. Он щипал ее твердые соски, но она чувствовала только одно: его взгляд, устремленный в стену перед ней.
Зрелые одинокие женщины любят начало недели, потому что конец – это предвосхищение грохочущей музыки в тесных залах. Джоан знала: предвосхищение – для молодых. Уик-энд начинается в четверг, когда появляются девушки в ярких цветных рубашках с маленькими сумочками. Они носят дешевые сапоги, потому что их это не волнует. Их все равно захотят. Они будут пьяно обниматься и хохотать, пока Джоан безуспешно станет просить джин с тоником у барменши, которой до нее нет никакого дела, или у бармена, который посмотрит на нее, словно она счет на десять долларов.
Но по понедельникам и вторникам зрелые женщины правят городом. Они цедят оранжевое вино в Barbuto, и приглушенный осенний свет, проникающий сквозь узкие окна, отбрасывает на них фиолетовые блики. Они едят печеного осьминога с молодой картошкой, лимоном и оливковым маслом. В их почти бесшумных холодильниках хранятся бесконечные запасы винограда без косточек.
Кожа на плечах и груди покрылась веснушками и чуть огрубела. Джоан пользовалась лосьоном Santa Maria Novella, и ее выложенная плиткой ванная комната походила на рекламу для тех, кто часто летает в Европу. Когда с последнего педикюра проходило больше недели зимой и пяти дней летом, она начинала ненавидеть себя. Но самое хорошее в Джоан было то, что она не пыталась отрицать. Она не хотела любить запеченного осьминога и не мечтала иметь возможность заказать такое блюдо. Но она любила и могла. Единственной мелкой проблемой была симпатия Джоан к молодым парням. Нет, не слишком молодым, не двадцатилетним. Ее привлекали мужчины от двадцати семи до тридцати четырех. Слово «PUMA» – для идиотов, но, тем не менее, оно впечаталось в ее плоский трицепс.
Теперь Джоан знала расклад. Она никогда не была одной из тех зрелых женщин, что оказываются последними в баре для молодежи. Не ходила в рестораны, не забронировав столик заранее или без знакомства с управляющим. Последние десять лет лелеяла свою гордость, словно драгоценную коллекцию ружей. И больше не подмигивала.
По вечерам она отправлялась на фитнес, йогу или в спортзал. Дома перед сном долго ходила по квартире с семифунтовыми гантелями в руках. На своей уютной тиковой кровати тренировала трицепсы. Носила короткие черные спортивные шорты – в них она отлично выглядела, особенно издали. На коленях появились морщины, но бедра были крепкими. Или бедра были крепкими, но на коленях уже появились морщины. Ежедневное счастье зависело от того, какое предложение выдаст ее мозг.
Когда у нее в последний раз были постоянные отношения, с двадцатисемилетним, она поняла, что есть причины для того, чтобы парень остался, помимо хорошего матраса, отменного кофе и отличной косметики в чистой ванной. У него дома полотенца пахнут старой лапшой. А в квартире Джоан на коврах нет волос и засохших соплей. Раковина благоухает лимоном. Горничная складывает твои трусы. Спать со зрелой женщиной – все равно что иметь дачу на выходные.
Джоан завидовала не только молоденьким девушкам, но еще и женщинам, которые поднимаются в три утра все переделать, потому что не могут работать, когда все знают, что они не спят. Похоже, у этих женщин по шесть маленьких ножек на каждом колене. Джоан рассказала об этом психотерапевту, и та отрезала: «Тут нечему завидовать». Но Джоан почувствовала нотки гордости в ее голосе – ведь та была замужем и имела троих маленьких детей.
Сегодня свадьба и нужно выглядеть ослепительно. Нужен поход к косметологу, эпиляция воском, маникюр, соляной скраб, подкрашивание ресниц – все это требовалось сделать вчера. А теперь, чтобы успеть, надо пять часов, а осталось только четыре. Ей нужны идеально гладкие щеки. От мысли, сколько всего надо сделать днем, чтобы не возненавидеть себя вечером, закружилась голова. Джоан знала, что она не одна такая.
На Манхэттене все питало новые запросы. Да, так было всегда, но в последнее время казалось, что потребности занимают такое огромное место в мозгу, что у дам не хватает времени, чтобы размещать в соцсетях фотографии процесса удовлетворения каждой из них. Например, подкрашивание ресниц. Сегодня, если ты заночевал где-то, нельзя утром бежать в ванную, чтобы подкрасить глаза. Твои ресницы должны с самого утра быть черными и толстыми, как мохнатая гусеница. «Люби себя» гласят постеры наперед магазином Sabon в центре Organic Avenue. Но Джоан отлично знала: если любить себя, будешь толстой.
Двадцатисемилетний парень застал ее за выщипыванием волнистого черного волоска из подбородка – словно рыба выдергивает крючок из собственной губы. Дверь ванной была не заперта, и она заметила выражение отвращения на его лице при виде ее деградации. После парень здесь больше не ночевал. Через две недели у них был незатейливый секс, но ночевать не остался – и больше не писал. Джоан с нежной горечью вспоминала изысканный салат с цыпленком, который она однажды приготовила ему на ужин, а он принялся за него с уверенностью человека, который трахает в неделю нескольких женщин. Чем сильнее мужчина ее не желал, тем сильнее сжималась ее вагина. Она была подобна рыбе, которая пытается сама себя поджарить.
ДВАДЦАТЬ СЕМЬ. Когда Джоан было двадцать семь, она начала просыпаться с сухим ужасом. Биологические часы будили ее в четыре утра в самых красивых апартаментах. Эти часы отсчитывали солоноватые яйцеклетки, которые возникали и мгновенно высыхали внутри плотной ваты тампона Tampax Super Plus. Она просыпалась, обливаясь потом, в полном одиночестве, и получала приглашения на свадьбы девушек еще некрасивее ее. Она хотела детей, но мечтала влюбиться. Зато она преуспела в карьере больше, чем кто бы то ни было. Она стала приходить на Неделю моды с игроками NFL, а ее подруги на показе Стеллы Маккартни сидели в задних рядах и жевали дешевый Orbit.
Она могла иметь и мужчину, и карьеру. Она не делала выбор. Ни одна женщина не выберет карьеру, если в ее аптечке лежат лекарства, выписанные мужчине. Но Джоан не нравился никто из тех, кому нравилась она. Она привлекала умных и не очень сексуальных, а грезила о безумно сексуальном мужчине. Ее устроил бы даже не самый красивый, лишь бы сексуальный, но таких уже разобрали. Им было тридцать четыре, и они встречались с двадцатипятилетними девушками в бюстгальтерах на косточках, без единой морщинки на лбу. У поколения Джоан была одна проблема: они думали, что могут ждать долго. Но они ошибались.
ТРИДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ. В свои тридцать четыре она встречалась с сорокашестилетним мужчиной, носившим брендовые рубашки из Saks. У него были впалые щеки и зажим для денег. Каждый вечер они встречались в барах роскошных ресторанов, но потом случался секс с привлекательным барменом, и она сознательно трахалась без презерватива. Подруги прозвали сорокашестилетнего Мистером Бигом. «Что с Джеймсом не так? – спрашивали они. – Он пооооотряяяяясающий!» Слово «потрясающий» они произносили так, что становилось ясно: сами они никогда бы не подумали его оседлать. Бармен наградил Джоан гонореей – до этого даже не знала о такой заразе. Заболев, ощутила себя старше пережеванной матерью резинки Nicorette, застывшей во времени и оставшейся внутри старого «Volvo» рядом с крохотными фарфоровыми кроликами и тюленями. Джоан все еще держит в городе «Volvo», потому что с машиной сможешь убить себя нежно, если придется. А когда случится ужасное, ты всегда сможешь потрахаться, потому что у тебя есть машина.
Сегодня свадьба, и требуется выглядеть идеально, ведь она была влюблена в жениха. От такой любви она чувствовала себя старой и волосатой. Но в то же время живой.
Он был тридцатидвухлетним актером. Впервые заметила его на вечеринке – он был очень высоким. Казался взрослым и ребенком одновременно. Отлично пил пиво и играл в бейсбол. Теперь она поняла, чего не хватало Мистеру Бигу: нежного оленьего пушка юности, от которого она сходила с ума. Ей нужно было сходить с ума. Всем нужно, но ей больше, чем остальным.
Он сидел в баре, и Джоан направилась туда. Шла, элегантно отставив ягодицы, а соски покачивались перед ней. Такой походке она научилась в классе танцев у шеста, куда ходила, пока там не появилась безумно красивая двадцатичетырехлетняя брюнетка с прямой челкой. Даже женщины смотрели на нее так, словно не прочь ее трахнуть. Джоан не понимала, почему женщины ее возраста сами так ценят молодость?
Она заказала Hendrick’s, потому что всегда заказывала этот джин, чтобы обратить на себя внимание молодого парня. Дедовы часы зрелой женщины, пьющей джин, напоминали времена Великого Гэтсби. И мужчины, выпивавшие рядом с ней, сразу мнили себя Уорреном Битти.
– Hendrick’s? – спросил он.
В сорока двух годах есть и хорошее: ты уже достаточно наелась, чтобы предсказать любой разговор на вечеринке.
Джек тоже заметил ее. На ней было одно из тех красных креповых платьев, которые женщины ее возраста надевают, чтобы играть наравне с двадцатилетними девушками в юбках American Apparel.
– Hendrick’s, естественно, – процедила она хрипловатым голосом, поднося холодный стакан к загорелой щеке, как заправская уличная торговка.
В зрелой женщине, пьющей джин, было что-то безумно соблазнительное. Он представил, как трахает ее сзади. Он знал, что бедра ее будут супертонкими, и она будет выгибаться так, что секс превратится в планетарное упражнение, словно он зависнет между двумя длинными деревьями во мраке солнечной системы, ощущая только влажность и нездоровую атмосферу.
Это было восемь месяцев назад. Прошло целое лето. Если ты одинока и влюблена без взаимности, лето на Манхэттене – худшее время. Если ты – одинокая зрелая женщина, а молодой мужчина, по которому ты сохнешь, не имеет аккаунта в соцсети. Зато страничка есть у его юной подружки.
Ее звали Молли. У нее была целая куча братьев. Ее молодость убийственна.
Про Джека и Молли Джоан узнала из соцсети. Сразу почувствовала себя жутко старой. Джоан принялась кликать на всех друзей Молли и просматривать их странички одну за другой, чтобы найти другие фотографии Джека. У самого Джека профиля не было, и Джоан это нравилось. С четверга до субботы Джоан выщипывала то и дело появляющиеся под подбородком волоски и изучала жизнь Молли. Она собирала информацию – как любая женщина. От некоторых сведений у нее подводило живот. Внутренности превращались в паштет из сладких хлебцев, который она заказывала в Gramercy Tavern. Так, например, она узнала, что несколькими месяцами раньше, когда Джек неожиданно пригласил ее на ужин в пятницу, Молли уехала в Нантакет с друзьями. Джоан увидела фотографии пышноволосых блондинок и одной русоволосой девушки на лодке ловцов лобстеров. Они были свежи, как утренний туман. Джоан чуть с ума не сошла от этого. А потом она, как ребенок в постели, запихивала в рот шоколадки и напоминала себе, что у них даже романа не было.
Самое большее, что у них было, это поцелуй.
Поцелуй случился на знаменитой продюсерской вечеринке в The Spotted Pig, на тайном третьем этаже. Джоан написала Джеку, не хочет ли он прийти, и он привел с собой приятеля, Люка. Люк смотрел на нее так, словно знал каковы на вкус ее соски.
Джоан в облегающем платье пила Old Speckled Hen и не пьянела. Джек пил виски – и стал чуть более эгоистичным, чем обычно. Люк подцепил какую-то двадцатидвухлетнюю девицу, а Джек положил большую ладонь на ее обтянутое шелком бедро. Она взяла его ладонь, и направила большой палец под скользкий подол платья, он наклонился и поцеловал ее. Его язык слизнул капли с ее языка. Ей показалось, что у нее восемнадцать клиторов, и все они сошли с ума.
Через месяц Джек попал в неприятное положение и решил сделать предложение Молли. Он купил винтажное кольцо, недорогое, но способное произвести впечатление. Такое кольцо можно купить во Флоренции на мосту за четыреста евро, а потом делать вид, что оно из Парижа. Джек собирался провести выходные в Саратоге. Он и подумать не мог, что неинтересен. Он никогда не хотел женщин. Отец Молли владел парусной яхтой на Кейп-Код. По крайней мере, у него появится место, где можно будет всю жизнь проводить лето. В первое утро в Саратоге он получил сообщение от Джоан: «Привет, приятель: дружеская вечеринка в Hamptons, могу свести тебя с парой режиссеров. Это Обязательно».
Молли плескалась в душе. Они собирались покататься верхом. Ему приспичило врезать по чему-то или трахнуть шлюху. Гнев проявлялся у него странным образом. Он не любил всегда оказываться в нужном месте в нужное время. Молли пела в душе. У нее русые волосы и идеальная кожа. Джек подумал о Джоан в кремовом атласном платье с алыми губами, манящими его из пенного прибоя писательского пляжа.
Джоан остановилась в Амагансетте. Из дома розовая тропинка вела прямо на пляж. Спальня в ее комнате оформлена в ужасном стиле виноградника, и это придавало дому депрессивный вид. Она вспомнила, сколько раз меняла «обз» на «обяз-но», а потом решительно написала «обязательно». И поставила заглавную букву. Намазывая ноги лосьоном, думала о винограде и молилась небесам, чтобы Джек пришел. Желание ощутить его яйца заставило забыть о винограде. Она жаждала его больше, чем кого бы то ни было в жизни.
«Будь счастлив каждую минуту» гласил постер на побеленных магазинных корягах в холле, соединявшем спальню Джоан со спальней пятидесятилетнего риэлтора, который весь уик-энд пытался заманить ее в постель.
С большой неохотой Джек активировал план Б – получил значительную скидку и поехал. С дороги отправил Молли паническое сообщение о том, почему вечером не сможет устроить ей сюрприз. Они встречались уже шесть лет, и Молли видела, что он захватил с собой особую бутылку Barolo, поэтому ожидала чего-то особенного. Пришлось выдумывать историю про приятеля, который должен был привезти в Саратогу только что купленное кольцо, но закрутился на работе и не смог. Это была бы наилучшая ложь, потому что Молли точно знала бы, что кольца придется ждать всего лишь еще один день. Но по дороге на него нахлынуло чувство, которое он принял за альтруизм, и он написал: «Прости, детка. Я в Саратоге, Манхэттен не отпускает. Не представляешь, как я расстроен…»
В комнате Джоан уныло пахло свечами Diptique. Она купила их на случай, если он придет. Джоан открыла соцсеть, но твердо пообещала себе, что больше не будет этого делать. Она открыла страничку Молли. Джоан терпеть не могла, когда мужчины пользуются многоточиями. Зачем они это делают?
…затем, что мне нет до тебя никакого дела…
Когда человек ничего не писал в соцсети несколько недель, а потом неожиданно поставил на обложку новую фотографию – кольцо на пальце, стол, свечи, – кто-то мог бы и с собой покончить. Такова сила соцсетей.
Джоан экстренно позвонила психотерапевту, и теперь сидела на полу в своей украшенной виноградными лозами и гроздьями комнате с бокалом красного вина в руке.
– Это мой второй бокал за то время, что мы с вами разговариваем, – сказала она.
– Нам все равно пора заканчивать, – ответила доктор, но Джоан посмотрела на часы: 8.26 – у них есть еще четыре минуты, и ей хочется кого-то убить.
Хотелось придушить пшеничного терьера, который непрерывно где-то скулил, напоминая Джоан о том, что у других людей есть семьи, а она успела побывать во всех ресторанах, получивших оценку выше 24 в Zagat.
Молли было двадцать шесть – идеальный возраст для помолвки.
Джеку тридцать два – идеальный возраст, чтобы остепениться. Он не стал спешить, как его друзья, которые нажали на курок в двадцать пять и выбрали девушек, которым наверняка собирались изменять с женщинами типа Джоан – по губной помаде сразу становилось ясно, что они большие мастерицы отличного минета. В Молли все было прекрасно. Она его даже не пилила. Когда они только начали жить вместе, спросила, не может ли он пропылесосить полы, но он до сих пор этого не сделал, потому что знал, что Молли не только их пылесосила, но еще и мыла. Джек отлично понимал, если ее отец обнаружит, сколько она убирается, будет вне себя. Он догадывался и о том, что Молли хочет отцовской к нему симпатии – для нее это было важнее, чем любить Джека самой.
День свадьбы – день для троих. Для жениха, невесты и человека, безумно влюбленного в жениха или невесту.
Джоан не курила уже пятнадцать лет, но в день свадьбы снова взяла сигарету. Курить и краситься она начала в пятнадцать. В двадцать восемь снимала макияж, особенно с глаз, тонкими салфетками. В тридцать шесть салфетки превратились в одноразовые – она не пользовалась ими больше двух раз. От этого чувствовала себя скупой, богатой и уверенной в себе. И старой.
Джек чертовски нервничал. Но всеобщее внимание ему льстило, хотя гостей было не слишком много. Грандиозный банкет устроили в Vinegar-Hill-House, а оттуда они с Молли отправились в ратушу расписываться. Молли попросила Джека не бриться – ей нравилась его борода. Он вспомнил о заранее написанных от руки обетах, и был счастлив зачитать свой.
Подкрашиванию ресниц Джоан предпочла соляной скраб. Лицо важнее тела, если вечером никто не собирается заниматься с тобой сексом. Без макияжа ее лицо цвета рикотты. До девяти утра она успела выкурить пять сигарет, и рикотта посерела, словно присыпанная морской солью. К полудню число сигарет дошло до семнадцати. Она закурила двадцатую и подумала, что стоит купить машину. Она уже лет семь собиралась и все откладывала. Когда ей было двадцать, отец сказал, что она может сделать все, что угодно, но попросил не бросаться очертя голову в авантюры. Мир ее подождет.
ДВАДЦАТЬ. Когда Молли было двадцать, она записалась на курс «Джейн Остин и старые девы». Курс ее поразил. Сегодня она собиралась на свадьбу в одиночестве, в квартире, где жила со своим будущим мужем. Сама уложила длинные русые волосы, вплела в прическу веточки с ягодами – получился настоящий огненный нимб. Платье еще не надела. Солнечный луч пробился сквозь неотмываемые окна и осветил венок. Молли казалось, что она похожа на ангела.
На бледное тело скользнуло платье из шитья цвета слоновой кости. Молли залюбовалась своей пышной грудью в красивом старинном зеркале, купленном в день помолвки. Левую грудь царапнула этикетка: «Корнуолл, 1968». Платье из комиссионного магазине в Саратоге. Это был волшебный уик-энд.
ШЕСТЬДЕСЯТ ВОСЕМЬ. Ее бабушка и две сестры матери умерли в шестьдесят восемь от осложнений рака груди. Матери диагноз поставили два года назад, в пятьдесят восемь, и теперь Молли много думала о предстоящем десятилетии. Десять лет. Ничего, что два последних года выдались не очень. У них еще осталось восемь. Мама относилась к тому типу женщин, у которых в духовке всегда стоит шоколадное печенье. Мама так любит отца, и Молли даже не представляет, как они расстанутся, как мама окажется в земле, а отец наверху.
Она надела ковбойские сапоги, простые рыжеватые сапоги, которым место в Монтане, Вайоминге или Колорадо, среди лошадей или у ручья с форелью. Платье до колена, и ноги Молли смотрелись великолепно. Последний раз, когда она надевала сапоги, был на ранчо, где они отдыхали с подругами за месяц до знакомства с Джеком. Там она занималась любовью с одним из ковбоев, не разуваясь. Тогда они в лунном свете отправились в амбар, где пахло сеном, и он кончил прямо в ней, чего Джек никогда не делал. После обоюдного оргазма, ковбой еще целый час гладил ее по волосам.
– Если решишь, что большой город не для тебя, – сказал он, – приезжай. Я всегда здесь.
У него было глупое ковбойское имя, смешной галстук, и подружки вечно потешались над ним. Но Молли никогда еще не ощущала себя настолько спокойно и уверенно. И теперь, стоит только появиться запаху сена, она думает о доброте.
С семи лет Молли оценивала, как люди к ней относятся, по тому, можно или нет сморкаться у них на пол. Когда ей было семь, она отправилась с ночевкой к двоюродной сестре Джулии. Джулия не позволила ей спать с выбранным мягким мишкой, но Молли плакала и упрашивала. И даже мама Джулии, которая потом умерла от рака груди, просила Джулию позволить Молли взять игрушку. Но она не велела дочери отдать – она лишь попросила. Так и появляются монстры.
В ту ночь Молли столько плакала, что нос ее забили серые сопли. Утром она была не грустной, а, скорее, злой. Слезы высохли, оставив на щеках длинные следы, словно улитки, а нос был забит засохшими соплями. Она выковыряла их пальцем и кинула прямо на ковер в спальне Джулии. И салфетки спрятала под тумбочкой.
Тест можно было пройти и наоборот: оценить, насколько дорог тебе человек, если подумать, позволишь ли ты ему оставить сопли на твоем полу.
Молли отправилась в Vinegar-Hill-House пешком – три квартала. У этой невесты не было лимузина, и подружки не несли ее шлейф – все делала сама. Когда родители предложили денег, отказалась. Она хотела думать только о Джеке, а не об отцовских деньгах.
Когда настает важный момент, лучшее, что можно сделать, – представить его в прошлом. Как уик-энд с подружками: начнется и кончится, и будешь рад, что все разъехались по домам. А потом увидишь ваши фотографии – улыбающиеся девушки в красных и синих футболках щурятся на сентябрьском солнце на лобстерной лодке – и подумаешь: «В тот день я была счастливее, чем мне казалось».
В ресторане все было готово к свадьбе. Кувшины для коктейлей, длинные деревянные столы, грубые скатерти и салфетки. Куски толстых тостов уже лежат на деревянных разделочных досках, ожидая соединения с сыром. Конфетки в банках, Combucha (кисло-сладкий газированный напиток) на розлив. Церемония состоится на террасе, официант – крепкий пакистанец, друг жениха, и все пройдет быстро – быстрее срока жизни жевательной резинки.
Ее обеты просты и неконкретны. Она всегда думала, что брачная речь на свадьбе с мужчиной своей мечты должна быть очень конкретной – о том, что он сделал со своими мюсли, о цветах, которые он украл с клумбы на Парк-Слоуп, о его странных и раздражающих привычках, о его еще более странной одержимости швабрами с валиками. Джек не пылесосит полы. Ей пришлось поработать над своей речью, и она устала от этого.
Два последних месяца Молли собирала салфетки. Джек не включал пылесос, и она находила обрывки салфеток, валяющиеся, как хлопья снега, в углах за кроватью, с обеих сторон. Это не просто лень. Это триумф его беспечности над его любовью к ней. Нечестно. Впрочем, она тоже была нечестна. Попросила Джека не бриться, потому что подбородок у него желтый и вялый, и тогда он похож на безработного актера – отец постоянно твердил, что с ним так и будет.
Молли двадцать шесть – идеальный возраст. Она вспоминает шесть лет, проведенных с Джеком, и думает о восьми годах, оставшихся для мамы. Думает о скромной шестиминутной церемонии и о сорока трех минутах, когда ковбой трахал ее на сене, а она кончала и снова кончала под молочное мычание коров за стенами амбара и свист колорадского ветра. Экстаз травы, жестокость молока. Молли смотрит на свадебное изобилие на столе, ощущает тяжесть венка на голове и знает, что ей позавидуют сотни, тысячи безымянных женщин. Она шепчет имя ковбоя незажженным свечам, как церковная прислужница, шепчет хлебу и крохотным маргариткам в маленьких стеклянных вазочках. Она твердит имя, и это имя, как воспоминание о моменте, ставшем легендой, освобождает ее. И она думает о том, о чем думала десять тысяч секунд, сто миллиардов лет. Мы все думаем об этом, когда, наконец, получаем желаемое. Правильный способ в конце может оказаться неправильным. К счастью или несчастью, все пути ведут в Рим.
Джоан едет на свадьбу в машине. По дороге получает сообщение от Джека: «В моей сегодняшней речи будет тайный сигнал для тебя. Шшшшш…»
Джек тоже едет на свадьбу в такси. Он отправляет сообщение Джоан.
Он уже два года без работы, и понимает, как полезно отправить сообщение тому, кто может поспособствовать его карьере. Слово «намек» он решает заменить на «тайный сигнал» – это звучит как-то теплее. По пути на свадьбу он думает о том, как легко обращаться с женщинами. Если бы они подозревали, как мало мы думаем о них… Если бы они только знали, что мы в курсе, как много они думают о нас… Сколько усилий женщины прилагают ради мужчин! Они хотят быть красивыми для мужчин. Подкрашенные брови, ресницы и все такое… Даже если тебе двадцать шесть, это не имеет значения. Всегда найдется кто-то, кому восемнадцать и у кого более тесная вагина. Как хорошо, что он не женщина, пусть даже и актер!
Джоан садится в свой «Volvo» на Манхэттене и едет на свадьбу в Бруклин. И она, наконец, понимает истинный смысл многоточий. Читает это сообщение всю дорогу, до самого конца.
В ресторане официанты-мексиканцы смотрят на Молли с искренней заботой и восхищением. Она повторяет имя ковбоя, словно он рядом, словно она снова на сене в этот день. Она твердит его букету полевых цветов в жестяной банке, стоящей на столе для свадебного торта. Как Белоснежка, разговаривающая с лесными обитателями, она наклоняется и шепчет его имя солонкам и перечницам в виде пчел и птичек. Ей никто не отвечает, и никто не оживает. Ей становится плохо, но Молли собирается с силами, потому что у всего есть оборотная сторона – жестянка может порезать пальцы, если не быть осторожной.
Вдали она видит Джека, но он еще не видит ее. Она видит, как он входит в ресторан, поправляет прическу и приглаживает бороду, глядя на свое отражение в грязном окне. Настало время действовать. Всему свое время. Берешь обязательства на всю жизнь, на весь курс лечения, но ничто не длится вечно, ни хорошее, ни плохое. Молли, ощущая себя ослепительно красивой, поправляет цветки календулы в волосах и думает: «Сорок два. Если ей суждено умереть в шестьдесят восемь, как всем женщинам с обугленной грудью до нее, ей остается всего сорок два года».