Признание обвиняемого. Монография - читать онлайн

§ 1. Значение и место признания вины в уголовном процессе (исторический аспект)

На протяжении всего развития уголовного судопроизводства признание обвиняемым своей вины особо выделялось среди доказательств по уголовному делу. В разные исторические эпохи признание (сознание) обвиняемого выделялось в качестве самостоятельного доказательства по уголовному делу. Однако значение данного вида доказательства (его ценность) в уголовном процессе было различным: от доказательства «лучшего», «совершенного», наличие которого устраняет необходимость собирания других доказательств, до рядового, не имеющего заранее установленной силы и подлежащего проверке на основе собранной совокупности доказательств. Отношение законодателя и правоприменителя к признанию обвиняемого во многом было обусловлено той или иной формой уголовного судопроизводства, определяющей цели, на достижение которых направлена уголовная юстиция, и устанавливающей соответствующие средства (способы), позволяющие эти цели достичь. В то же время сама процессуальная форма судопроизводства, будучи политически, экономически, социально обусловленным явлением, отражала уровень развития человечества от эпохи «кровной мести» до суда присяжных. Равно как требование безоговорочного и безропотного подчинения высшей (божественной, публичной, государственной) власти постепенно сменялось признанием за человеком определенной свободы, изменялись и в уголовном процессе взгляды на роль и значение, которые играют в уголовном судопроизводстве показания обвиняемого против самого себя.

Для раннего уголовного судопроизводства характерным было отношение к преступлению как к нарушению прав частного лица, от воли которого и зависело возникновение процесса. Каждая из сторон в обвинительном процессе обязана была доказать свою правоту. Судебный процесс был направлен на отыскание «воли Божьей», а исход дела во многом зависел от соблюдения формальных условий состязания. Сознание обвиняемого в тот период признавалось «царицей доказательств» (regina probationum), и его было достаточно для вынесения решения по делу. В тех случаях, когда признания не было либо оно было недостаточно убедительным, использовались иные средства к установлению истины («воли Божьей»), в числе которых были судебные поединки, испытания железом и водой (ордалии). В. А. Случевский по этому поводу отмечал: «Две силы проявляли свое исключительное действие в человеке того периода – физическая сила и сила суеверия поэтому естественно, что ум его, неспособный к отвлечению, в этих двух источниках искал средств борьбы с преступлением»¹. Виновным признавался тот, кто был побежден на судебном поединке (поле), либо тот, кто, будучи брошен в воду, выплывал на поверхность воды, либо тот, у кого на руке через определенное время после погружения ее в кипящую воду имелись следы ожога².

Источники древнерусского права периода XIV–XV вв. в качестве самостоятельного доказательства по делу предусматривали присягу, которая состояла в целовании креста на судной грамоте в подтверждение соблюдения ее положений. В случае отказа обвиняемого дать присягу (отказа от крестного целования) он признавался виновным: «а не поцелует креста, тем его и обвинить»³. В условиях существования обязанности давать правдивые показания, о чем надлежало присягнуть, собственное признание обвиняемого, считавшееся полным доказательством виновности, носило характер вынужденного.

Последующее развитие уголовного судопроизводства в России (XV – начало XVI в.) происходило на фоне образования централизованного Русского государства и установления на всей территории власти единого монарха. Существовавший обвинительный процесс не мог в полной мере обеспечить стоявшие перед централизованным государством задачи предотвращения беспорядков, причины которых во многом были обусловлены недостатками судебной процедуры: несовершенством доказательств (испытаний, поединков), возможностью для преступника избежать наказания по формальным основаниям. В этот период происходит изменение понятия преступления: вместо «обиды» по Русской правде, причиняемой частному лицу, в Судебнике Ивана III 1497 г. под преступлением стали пониматься так же всякие действия, которые посягали на господствующий феодальный порядок, преследование которых осуществлялось не потерпевшим, а государством. В целях обеспечения правопорядка и предотвращения разбоев дополнительно к общему обвинительному порядку рассмотрения уголовных дел государственная власть вводит новую форму судопроизводства по наиболее опасным преступлениям (государственные преступления, душегубство, разбой, татьба с поличным, поджог и т. д.), именуемую розыском.

Розыск производили специально назначенные чиновники (губные старосты, целовальники), которые в силу своей должности обязывались лихих людей, разбойников и татей «обыскивать и доведши на них» преступление наказывать. Губная Белозерская грамота 1539 г. предписывала, чтобы губные старосты «лихих людей разбойников сами обыскивали по нашему крестному целованию вправду без хитрости, да где которых разбойников обыщете, или кто у себя разбойников держит, или к кому разбойники приезжают и разбойную рухлядь (украденные вещи. – С. К.) привозят, и вы б тех разбойников ведомых (подозреваемых) меж собя имали да обыскивали их, и доведчи на них и пытали накрепко, и допытався у них, что они разбивают, да тех бы естя разбойников бив кнутьем да казнили смертью»⁴. Розыскной порядок предусматривал соединение в руках одного государственного органа (чиновника) полномочий по возбуждению дела, его расследованию с проведением повального обыска⁵ и применением пытки, вынесению приговора и его исполнению. Главными доказательствами в сыске были: собственное признание, повальный обыск, поимка с поличным, очная ставка.

Судебник 1550 г. предусматривал для дел о первой краже с поличным две формы судопроизводства в зависимости от результатов обыска (ст. 52)⁶. В том случае если обвиняемого по результатам обыска называли «добрым человеком», дело подлежало рассмотрению «по суду», т. е. обвинительным процессом⁷. Если обвиняемого называли «лихим человеком», следовало «его пытати». Собственное признание («и скажет на собя сам»), совпадающее с результатами повального обыска, становилось безусловным доказательством виновности, и обвиняемый подлежал смертной казни («ино его казните смертною казнью»). Если пытаемый не признавался, он подвергался пожизненному тюремному заключению. В случае совершения повторных краж собственного признания вины, полученного под пыткой, было достаточно для казни обвиняемого. Если же «пытан на себя не скажет», требовалось проведение повального обыска, по результатам которого обвиняемый мог быть либо брошен в тюрьму на пожизненный срок (если его называли «лихим человеком»), либо отпущен на свободу под «крепкую поруку», т. е. поручительство авторитетных в обществе людей (если обвиняемого называли «добрым человеком»). Таким образом, в этот период по некоторым категориям дел об особо опасных преступлениях признание обвиняемого приобрело значение главного доказательства, получение которого под пыткой должно было предшествовать всем остальным способам расследования дела (ст. 56, 57 Судебника 1550 г.). Отсутствие признания обвиняемым своей вины могло спасти последнего от смерти ценой пожизненного тюремного заключения. В то же время по делам о разбоях при наличии доказательств виновности, полученных на очной ставке и во время повального обыска «с доводом» (с представлением улик), могли быть признаны виновными и казнены даже те обвиняемые, которые не подтвердили своей вины («не учнут, пытаны на себя и на товарищев своих говорити вразбоех»⁸).

Процесс усиления государственной (царской) власти в период с конца XVI до начала XVII в. характеризуется расширением сферы применения розыскного порядка судопроизводства. Соборное уложение 1649 г. сохраняет обвинительный порядок разрешения уголовных дел, для которого добровольное признание обвиняемого считалось полным доказательством виновности. Так же, как и по Судебнику 1550 г., в случае частичного признания обвиняемыми своей вины предписывалось в этой части вынести решение сообразно с тем, «в чем они начнут винится»; в остальной части дело надлежало рассматривать «по суду же, до чего доведется» (ст. 136). В случае добровольного признания обвиняемым претензий истца (равно как и в случае молчания обвиняемого) в самом начале судебного разбирательства (ст. 101) суд был вправе вынести решение в пользу истца («того ответчика без суда обвините»). В то же время Уложение, отказавшись от проведения судебных поединков (поле), для установления истины в обвинительном процессе допускало использование по усмотрению суда обыска, что отражало розыскное начало.

Дела о грабежах, кражах, убийствах, когда разбойник или тать были пойманы с поличным либо облихованы на повальном обыске, либо оговорены «язычной молкой» (во время пытки. – С. К.), были отнесены к ведению Разбойного приказа, в подчинении которого находились все губные старосты и целовальники, т. е. административные органы, осуществлявшие розыск, суд и исполнение наказания. Особый порядок расследования и разрешения вышеуказанных дел, так же как и ранее, требовал получения от обвиняемого под пыткой собственного признания. Уложение 1649 г. по сравнению с Судебниками расширило круг дел, по которым проведение пытки являлось обязательным, предусмотрев вместе с тем и иные, помимо смертной казни, виды наказания. Вор, сознавшийся под пыткой в совершении кражи впервые и без убийства, подвергался «торговой казни» (битье кнутом), тюремному заключению на два года, отрезанию левого уха, а его имущество переходило к пострадавшему (ст. 9).

В Соборном уложении 1649 г., в отличие от ранее действовавшего законодательства, заметно изменился порядок оценки собственного признания обвиняемого в качестве доказательства по делу. В ст. 41 Уложения появилось положение: «А на которых людей языки с пытки в разбое говорят, а сами на себя с пыток не говорят, а в обыскех их многия люди назовут лихими людьми, и тех людей по язычным молкам и по лихованным обыском казнити смертию, а животы (имущество) их продать в выть»⁹. Предписывая применение пытки для получения признания вины, законодатель, тем не менее, решающее значение для разрешения дел о разбоях придавал не собственному признанию, а оговору или облихованию обыском, которые влекли смертную казнь даже в случае отсутствия признания вины под пыткой.

Признание обвиняемого в розыскном процессе, так же, как и в обвинительном, рассматривалось в качестве лучшего (совершенного) доказательства с той лишь разницей, что розыск, проводимый в государственных интересах, допускал, а в последующем и прямо предписывал в качестве средства для получения собственного признания применение пытки. Применение пытки кроме получения собственного признания имело и иную цель – получение показаний в отношении соучастников преступления, а также иных лиц, могущих представлять угрозу государственному порядку. Суд в розыскном производстве, продолжая оставаться лишь регистратором событий (фактов), в отличие от своего предшественника в обвинительном процессе призван был не просто наблюдать за исходом состязания между сторонами, но и заботиться о предупреждении и пресечении преступлений («лиха»), об охране общественного порядка, т. е. о государственном интересе, обеспечиваемом средствами уголовной юстиции. Главнейшим из них становится пытка. Уже приступая к разбирательству дела, суд исходил из того, что подсудимый виновен, и потому к нему должно быть применено насилие. Насилие было возведено в ранг государственного права. Суд «предписывает мучить человека вследствие сомнения о том, виновен он или нет; он наказывает его на основании подозрений, чтобы знать, будет ли он иметь право его наказать; он обходится с ним, чтобы добыть доказательство преступления, так, как обходился бы, когда он уже имел бы это доказательство»¹⁰. Признание вины не освобождало от применения пытки: «сознавшегося следовало все же пытать в иных разбоях и иных татьбах». По мнению В. Д. Спасовича, розыскной порядок расследования уголовных дел, «предающий человека в жертву государственным целям, был грубым полицейским произволом»¹¹.

История применения в суде пытки в качестве необходимого способа отыскания истины связана со средневековой эпохой западно-европейских духовных судов над еретиками, именовавшимися инквизицией (начало XIII в.). Приводимое ниже описание процедуры суда инквизиции, излагаемое по работе американского ученого Генри-Чарльса Ли «История инквизиции в Средние века»¹², исследовавшего обширный архивный материал, представляет особый интерес в свете последующей характеристики российского процесса периода второй половины XVII – начала XVIII в. и места в нем собственного признания обвиняемого.

Инквизиция, созданная в целях подавления ереси и боровшаяся за спасение «заблудших» душ, установила по делам еретиков особый, отличный от светских судов, порядок судопроизводства. Судопроизводство инквизиции было тайным, свободным от всяких законных формальностей и вполне произвольным. Обязанность инквизитора отличалась от обязанности обыкновенного судьи главным образом тем, что он должен был не только установить факты, но и выведать самые сокровенные мысли и задушевные мнения подозреваемого. В сущности, для инквизитора факты были лишь признаками, которые он мог, по своему усмотрению, принимать во внимание или нет. Инквизитор, выступая в процессе как обвинитель, был в нем одновременно и судьей. При этом такой судья, как духовный и беспристрастный отец, в своих заботах о спасении душ не мог быть стесняем никакими правилами. Любой сомнительный вопрос инквизитор, не задумываясь, разрешал «в интересах веры». Всякие мероприятия, которые ограждали интересы обвиняемых и необходимость которых в обычных юридических процессах была признана вековым опытом, были умышленно устранены в делах, где речь шла o жизни и добром имени обвиняемых.

С самых первых дней основания Инквизиции исключительной формой возбуждения дела стал розыск. Обычно ход инквизиционного процесса был следующий. Инквизитору указывали на отдельное лицо как на подозреваемое в ереси, или его имя называл какой-либо задержанный в своих признаниях; приступали к негласному расследованию и собирали все возможные свидетельства на его счет; затем его тайно требовали явиться в суд в назначенное время и брали с него поручительство; если казалось, что он намеревается бежать, его арестовывали и держали под арестом до дня явки на суд. По закону вызов в суд должен был повториться до трех раз, но это правило не соблюдалось. Когда преследование было основано на народной молве, то в качестве свидетелей вызывали первых попавшихся лиц, и когда количество догадок и пустых слухов, подтвержденных этими свидетелями, боявшимися навлечь на себя обвинение в сочувствии к ереси, казалось достаточным для возбуждения мотивированного дела, то подозреваемого требовали в суд. Таким образом, обвиняемого осуждали заранее; на него смотрели как на виновного уже по одному тому, что его вызывали на суд. Отсутствие заподозренного в суде считалось неявкой и только увеличивало заранее предполагаемую виновность новым и непростительным прегрешением; кроме того, на практике неявка считалась равной сознанию. Отсутствие обвиняемого благочестиво замещалось «присутствием Бога и Евангелия» в тот момент, когда читался приговор.

Единственным средством спастись для лица, вызванного в суд, было признать все собранные против него обвинения, отречься от ереси, раскаяться в своем преступлении и согласиться на всякую епитимию, которую могли бы на него наложить¹³. Если же при наличии свидетельств против подозреваемого он упорно отрицал свою виновность, отказывался признаться в ереси и настаивал на своей верности католичеству, то он становился нераскаянным, закоренелым еретиком, к которому не могло быть применено духовное наказание; его передавали светской власти для сожжения на костре.

Таким образом, по делам, рассматриваемым судом Инквизиции, требовалось сознание обвиняемого как единственно возможный способ спасения души, получения прощения и сохранения жизни. Кроме того, обязательным условием чистосердечного раскаяния было требование выдать всех известных обвиняемому еретиков и всех, подозреваемых им в ереси; отказ выдать своих друзей и близких считался доказательством того, что человек не раскаялся, и в этом случае он подлежал передаче светской власти, т. е. палачу. Другим фактором, определяющим столь важное значение сознания обвиняемого в суде Инквизиции, было самолюбие инквизитора, требующее, чтобы ни один еретик «к великому вреду веры» не ускользнул от заслуженного наказания по принципу: лучше принести в жертву сто невиновных, чем упустить одного виновного.

Вышеуказанные обстоятельства, определяющие ценность сознания обвиняемого, привели к тому, что вымогательство признаний стало центром судебной процедуры. Сознания добивались посредством допросов, «составлявших особого рода тонкое искусство, состоявшее, по большей части, в умении расставлять сети обвиняемым, ставить их в тупик и в противоречия с самим собой». Другим весьма действенным приемом добиться сознания была медленная пытка бесконечными отсрочками разбора дела. Арестованный, который отказывался признаваться или признания которого казались неполными, отсылался в свою камеру «для размышлений» в уединении и в темноте. После многих недель или месяцев наступал наконец день, когда заключенный просил выслушать его снова; если ответы были опять неудовлетворительными, его снова запирали, и он мог, таким образом, целые годы и даже десятки лет терпеть предварительное заключение. Если только смерть не освобождала его, он почти всегда сознавался. В тех случаях, когда хотели ускорить получение результата, положение узника ухудшали настолько, что оно становилось невыносимым. Прекрасным средством добиться признания считалось содержание узника на цепи, полумертвого от голода, в яме без воздуха.

С 1252 г. в судах Инквизиции для раскрытия ереси было разрешено применять пытку. В 1256 г. право подвергать пленника пытке было предоставлено непосредственно самому инквизитору (до этого лица духовного звания не могли присутствовать при пытке и принимать в ней участие). Инквизицией был принят определенный порядок применения пытки, который, как правило, не исполнялся. По правилу пытка могла применяться только один раз, но в случае необходимости повторения пытки принималось решение о ее продолжении (а не о повторении). Всякое признание, добытое в застенке, потом должно было быть подтверждено. Обыкновенно пытка применялась до тех пор, пока обвиняемый не выражал желания сознаться; тогда его развязывали и вносили в соседнюю залу, где выслушивали его признания либо подтверждение признаний, сделанных в комнате пыток. Признание записывалось в протокол с отметкой, что оно сделано добровольно, без угроз и принуждения. Если обвиняемый отрекался от своего признания, то его можно было снова подвергнуть пытке (продолжить пытку) с целью «отречься от своего отречения», за исключением случаев, когда решали, что он уже был «достаточно» подвергнут пытке. Отречение от признаний рассматривалось в качестве клятвопреступления, свидетельствующего о том, что обвиняемый – нераскаявшийся еретик, которого следует выдать светским властям.

Столь подробное описание судопроизводства в судах инквизиции приведено в данной работе намеренно: суд инквизиции постепенно стал оказывать влияние и на светские суды, следствием чего стали изменение существовавшей процедуры судопроизводства, переход к новому виду розыскной формы процесса – процессу инквизиционному, во многом вобравшему в себя те правила и процедуры, которые были свойственны классической инквизиции. Судопроизводство по типу инквизиционного розыска появляется в России в эпоху правления Петра I. В период становления абсолютизма, сопровождавшийся многочисленными крестьянскими восстаниями, суд призван был стать быстрым и решительным орудием в руках государства для пресечения всякого рода попыток нарушить установленный порядок. В задачи судебных органов входило не столько установить истину, сколько предотвратить нарушения царской, государевой воли (общая превенция достигалась путем устрашения). Этой цели вполне соответствовало положение, позволяющее покарать пусть и невиновного, чем вообще никого не покарать.

Инквизиционный процесс как «политическая разновидность розыска»¹⁴ получил свое законодательное закрепление в Кратком изображении процессов или судебных тяжб (1715 г.)¹⁵. На обвиняемого возлагалась обязанность доказать свою невиновность: «невиновность свою основательным доказыванием оправдать и учиненное доношение правдою опровергнуть». В числе доказательств Краткое изображение процессов называет своевольное признание, которое определяется следующим образом: «когда кто признает, чем он виновен есть, тогда далняго доказу не требует, понеже собственное признание есть лутчее свидетельство всего света»¹⁶. При наличии полного признания обвинения суд обязан был вынести приговор без исследования вопроса о том, соответствует ли такое признание действительности или нет. Вместе с тем в Кратком изображении процессов перечисляются условия, которым должно было отвечать собственное признание, чтобы оно могло быть положено в основу приговора. К таким условиям относятся: 1) полнота и безоговорочность признания («чтоб признаное в действе всеконечно было»); 2) добровольность («чтоб оное признание вольное было»); 3) признание должно быть сделано перед судом («вне суда учиненное признание не имеет за действительно признано быть»); 4) чтобы обвиняемым были изложены обстоятельства дела, подтверждающие достоверность сделанного признания («чтоб притом доказать такие обстоятельства, которые б могли быть достоверны, и о правде б не сумневатца»).

В целях получения признания обвиняемого Краткое изображение процессов (ч. 2 гл. 6) разрешало использовать допрос с пристрастием (допрос с угрозой применения пытки, предшествующий ее применению), а также пытку. Основания и правила проведения пытки получили при Петре I законодательное закрепление. Достаточным основанием для проведения пытки обвиняемого, не признающего своей вины, являлось наличие у суда «совершенного подозрения», например свидетельских показаний знатного человека о том, что он видел обвиняемого в момент совершения преступления, либо показаний двух свидетелей, которые хотя и не видели самого преступления, но видели обвиняемого в месте его совершения. Степень тяжести применяемой пытки была отдана на усмотрение суда («на разсуждение судейское»): чем более тяжкое преступление, тем более жестокие способы пытки могли быть использованы. Кроме того, определяя степень тяжести пытки, суд должен был принимать во внимание и качества личности подозреваемого: «твердых, бесстыдных и худых людей» пытать следовало жестче, чем тех, кто «деликатного тела и честные суть люди»¹⁷. По групповым делам пытать предписывалось сначала тех, от кого суд «мнит скорее уведать правду», либо, если подозрение падало на отца и сына или мужа и жену, то пытать следовало сначала сына или жену. Ниже приводится описание пытки, изложенное в работе проф. В. Линовского¹⁸.

…С пытаемого снимали рубаху и руки его связывали назад подле кости веревкой, обшитой войлоком; после подымали вверх. Орудие пытки уподоблялось виселице; ноги преступника связывали ремнем, палач вступал ему в ноги на ремень своею ногою и тем его стягивал, так что руки становились прямо противу головы его, выйдя из суставов. Палач бил сзади по спине кнутом изредка, ударяя в час тридцатью или сорока ударами, и как ударит по которому месту по спине, и на спине станет так слово в слово, будто бы большой ремень вырезан ножом, чуть не до костей. Кнут был из ремня плетеный, толстый; на конце ввязан ремень толстый шириною в палец, а длиною был в пять локтей. Кроме этого способа пытки существовал еще другой, в котором жгли огнем, для чего связывали руки и ноги и вкладывали между рук и ног бревна, а после того подымали на огонь, а иным, разжегши железные клещи накрасно, ломали ребра.

В работе П. Кошеля приводится «обряд, как обвиняемый пытается»¹⁹.

…Если пытается человек, обвиняемый во многих и тяжких злодействах, и на дыбе он не винится в них, то, вправив ему кости в суставы, пытают его еще иначе:

1. В тисках, сделанных из трех толстых железных полос, с винтами. Между полосами кладут большие пальцы пытаемого, от рук – на среднюю полосу, а от ног – на нижнюю. После этого палач начинает медленно поворачивать винты и вертит их до тех пор, пока пытаемый не повинится или пока винты больше вертеться не перестанут. Тиски надо применять с разбором и умением, потому что после них редко кто выживает.

2. Голову обвиняемого обвертывают веревкой, делают узел с петлей, продевают в нее палку и крутят веревку, пока пытаемый не станет без слов.

3. На голове обвиняемого выстригают на темени волосы до голого тела и на это место с некоторой высоты льют холодную воду по каплям. Пытку прекращают, когда пытаемый начнет кричать истошным голосом и глаза у него выкатываются. После этой пытки многие сходят с ума, почему и ее надо применять с осторожностью.

4. Если почему-либо нельзя первыми тремя пытками пытать, а человек на простой дыбе не винится, надо для обнаружения истины, когда он висит на дыбе, класть между ног на ремень, которым они связаны, бревно. На бревно становится палач или его помощник, и тогда боли бывают много сильнее. Таких упорных злодеев надо через короткое время снимать с хомута, вправлять им кости в суставы, а потом опять поднимать на дыбу. При этом винятся многие, ранее очень упорствующие.

Пытать по закону положено три раза, через десять или более дней, чтобы злодей оправился, но если он на пытках будет говорить по-разному, то его следует пытать до тех пор, пока на трех пытках подряд не покажет одно и то же, слово в слово. Тогда, на последней пытке, ради проверки палач зажигает веник и огнем водит по голой спине висящего на дыбе, и так до трех раз или более, глядя по надобности.

С учетом условий действительности и ценности собственного признания, о которых говорилось выше, признание на пытке не являлось достаточным доказательством для осуждения обвиняемого. Свое признание обвиняемый должен был подтвердить перед судьей несколько дней спустя после пытки, когда «болезнь минет». При этом судебное признание могло быть положено в основу приговора только при условии его добровольности. Добровольность в данном случае понималась весьма специфически. Несмотря на примененное к обвиняемому на досудебной стадии физическое принуждение, фактически вынудившее его сделать соответствующее признание, считалось, что если обвиняемый повторял в суде данные им на пытке признания, то делал он это добровольно. В тех случаях, когда обвиняемый отказывался в суде подтвердить сделанные им под пыткой признания, ссылаясь на их вынужденность («от пытки в том повинитца принужден был»), он мог быть подвергнут и второй, и третьей пытке. Обвиняемый, выдержавший три пытки и не сознавшийся, тем не менее, не подлежал оправданию. После присяги о том, «что учиненное над ним истязание ни на ком не отмещать», обвиняемого разрешалось отпустить на поруки с условием являться в суд по первому требованию, поскольку со временем в отношении него могли появиться новые подозрения, разрешающие его снова подвергнуть пытке. А. Ф. Кони, назвав пытку «универсальным средством для выяснения истины» в инквизиционном процессе, отмечал следующее: «Судья допытывается правды и считает за нее то, что слышит из запекшихся от крика и страданий уст обвиняемого, которому жмут тисками голени и пальцы на руках, выворачивают суставы, жгут бока и подошвы, в которого вливают неимоверное количество воды. Этого нельзя делать всенародно – и суд уходит в подземелье, в застенок. Там заносит он в свои мертвые и бесцветные записи признания, данные с судорожными рыданиями или прерывающимся, умирающим шепотом»²⁰.

Получение собственного признания под пыткой законодательно было разрешено вплоть до конца XVII в. Вместе с тем в период правления Екатерины II в законодательстве стали проявляться тенденции к отказу от применения пытки в качестве способа познания истины в суде. Императрицей был издан ряд указов, ограничивающих производство пытки²¹: указ от 15 января 1763 г. запрещал производить пытки в уездных городах, а только в губернских и провинциальных; в указе от 3 февраля 1763 г. предписывалось производить пытку с крайней осторожностью и рассмотрением; признавшихся же освобождать от пытки; до пытки проводить большой повальный обыск и в случае если обвиняемого одобрит половина опрашиваемых людей, его следовало отпустить.

В наказе Екатерины II 1767 г. Уложенной комиссии, сформированной для составления нового Уголовного уложения, содержались рассуждения о том, что пытка противна здравому смыслу и должна быть отменена. С учетом того, что «пытаемый вследствие боли не властен в том, что говорит», пытка представляет собой «надежное средство осудить невиновного и имеющего слабое сложение, и оправдать беззаконного, на силы и крепость свою уповающего»²².

Пытка была отменена формально по указу Александра I от 27 сентября 1801 г. после скандального дела в Казани, когда казнили человека, признавшего под пыткой свою вину, а после казни выяснилось, что этот человек был невиновен. Тогда Александр I предписал Сенату повсеместно по всей империи подтвердить, «чтобы нигде, ни под каким видом, ни в низших, ни в высших правительствах и судах, никто не дерзал ни делать, ни допускать, ни исполнять никаких истязаний под страхом неминуемого и строгого наказания» и чтобы «самое название пытки, стыд и укоризну человечеству наносящее, изглажено было навсегда из памяти народной»²³. Тем не менее, фактически применение пыток к обвиняемым имело место и после их официальной отмены постольку, поскольку собственное признание обвиняемого на протяжении всего XVIII в. и первой половины XIX в. считалось лучшим доказательством по делу, а пытка служила вернейшим средством достижения этого признания.

Процесс доказывания в этот период был подчинен системе формальных доказательств, в соответствии с которой сила и значение судебных доказательств заранее определялись законом. Теория формальных доказательств разделяла доказательства на совершенные, которые «исключают всякую возможность к показанию невиновности подсудимого», и несовершенные, которые «не исключают возможности к показанию невиновности». Согласно ст. 306 Свода законов 1857 г. одного совершенного доказательства было достаточно для признания осуждения несомнительным²⁴. Если учесть, что собственное признание обвиняемого считалось совершенным доказательством (ст. 316 Свода законов), излишними становятся какие-либо комментарии о том, какое значение придавалось данному виду доказательств при разрешении уголовных дел. Следствие было ориентировано на получение собственного признания. Запрещая чинить пристрастные допросы, истязания и жестокости, закон вместе с тем предписывал «стараться обнаружить истину через тщательный расспрос и внимательное наблюдение и соображение слов и действий подсудимого»²⁵. Качественным расследованием признавалось достоверное исследование обстоятельств произошедшего («чтобы судебное место не могло встретить никакого затруднения») либо получение признания обвиняемого, которое должно было отвечать требованиям, установленным Петром I (ст. 318 Свода законов).

Признание, полученное вне суда и не подтвержденное перед судом, считалось недействительным. Однако в случаях удостоверения в суде такого признания заслуживающими доверия свидетелями оно учитывалось в качестве «половинного» доказательства и могло быть положено в основу приговора при наличии иных указанных в законе доказательств, в совокупности образующих полное (совершенное) доказательство вины (ст. 323 Свода законов).

Существенное изменение роли и места признательных показаний обвиняемого для разрешения уголовного дела произошло только в результате Судебной реформы 1864 г., закрепившей состязательную форму уголовного судопроизводства, основанную на свободной оценке судом доказательств, открыто и непосредственно исследованных в судебном разбирательстве с участием равноправных сторон. Отношение к собственному признанию вины как к «лучшему доказательству всего света», по мнению А. Ф. Кони, «имело очень часто пагубное влияние на ход дела и на его исход. На ход дела потому, что зачастую все усилия следователей направлялись к тому, чтобы так или иначе, подчас самыми противозаконными способами и приемами, добиться от обвиняемого сознания и тем «упростить» дело; на исход потому, что при массе косвенных улик, при вопиющей из дела житейской правде, но при отсутствии заранее предусмотренных, условных, измеренных и взвешенных формальных доказательств, умевший не сознаваться злодей выходил из суда обеленным или – в лучшем случае – оставленным “в подозрении” и занимал в обществе, привыкшем быть “к добру и злу постыдно равнодушным”, прежнее положение»²⁶.

Устав уголовного судопроизводства 1864 г. (УУС) прямо запрещал домогаться сознания обвиняемого посредством обещаний, ухищрений, угроз и иных подобных методов вымогательства²⁷ (ст. 405). Дача обвиняемым показаний рассматривалась как его право, а не обязанность. В случае отказа обвиняемого отвечать на вопросы следователя предписывалось изыскивать другие законные средства к отысканию истины по делу (ст. 406 УУС). При этом следователю запрещалось «прибегать к повторению допросов без особой в том надобности» (ст. 412 УУС).

В стадии судебного разбирательства действовали начала гласности, устности и состязательности; суд наделялся правом оценивать доказательства по своему внутреннему убеждению, основанному на обсуждении в совокупности всех обстоятельств дела (ст. 766 УУС); молчание подсудимого не признавалось за признание им своей вины (ст. 685 УУС). В случае признания подсудимым своей вины и дачи об этом соответствующих показаний допускалось не проводить дальнейшего судебного следствия, если признание подсудимого не возбуждало никакого сомнения, и перейти к заключительным прениям. Суд, основываясь на правилах оценки доказательств по внутреннему убеждению и отсутствии преимуществ одних доказательстве над другими, несмотря на сделанное подсудимым признание, был вправе проводить судебное следствие в полном объеме (ст. 682 УУС).

Отношение к признанию обвиняемого в советский период развития уголовного судопроизводства строго юридически предопределялось теорией свободной оценки доказательств: признание обвиняемым своей вины следовало оценивать в совокупности с иными доказательствами, полученными по делу. В ст. 282 УПК РСФСР 1923 г. было закреплено положение, аналогичное ст. 681 УУС, согласно которому в случае если подсудимый согласился с обстоятельствами, изложенными в обвинительном заключении, признал правильным предъявленное ему обвинение и дал показания, то суд мог не проводить дальнейшего судебного следствия и перейти к выслушиванию прений сторон. Последующие законодательные акты по уголовному процессу вплоть до 1993 г.²⁸ не связывали признание вины с какими-либо процессуальными последствиями, отличными от общего (единого) порядка рассмотрения и разрешения уголовных дел.

В то же время закрепленное в самых первых законодательных актах Советской республики требование при вынесении приговоров руководствоваться революционным правосознанием в целях неуклонной борьбы с преступностью с возможностью в некоторых случаях отступить от положений закона («отложить» его в сторону), а также существованием особых производств в отношении определенных категорий дел и (или) лиц на практике приводило к тому, что собственное признание вины приобретало характер исключительно важного для разрешения дела доказательства. А. Я. Вышинский в работе «Теория судебных доказательств» указывал, что по делам об антисоветских, контрреволюционных организациях и группах объяснения обвиняемого «неизбежно приобретают характер и значение основных доказательств, важнейших, решающих доказательств»²⁹. В условиях господства принципа «неотвратимости уголовной ответственности», отсутствия презумпции невиновности, фактического неравенства сторон в суде получение от обвиняемого признательных показаний выступало своего рода гарантией законности выносимого советским судом приговора. Уголовно-процессуальная наука давала соответствующее такому положению вещей обоснование: «права» и «гарантии» обвиняемого в судебном процессе являются лишь следствием установленного порядка разбирательства судебных дел. Общественно-политическое значение этих прав обвиняемого состоит «не столько в том, чтобы служить интересам тех, кому они предоставлены по закону, сколько в том, чтобы обеспечить всеобщее убеждение в непререкаемости закона и уверенность в справедливости, объективности и обоснованности приговора или решения суда»³⁰.

Карательная направленность уголовного процесса, построенного на классовом чутье, пролетарском правосознании, непримиримости к врагам, обвинительный уклон в деятельности государственных органов и должностных лиц, ведущих производство по делу, а также отсутствие у обвиняемого реальных возможностей по защите своих прав и интересов формировали особое («неписанное») отношение к признанию вины как со стороны самого обвиняемого, так и государства. Признание обвиняемого приобретало общественно-политическое значение действия, согласующегося с интересами социалистического государства, направленными на борьбу с преступностью; а подсудимый, признавший свою вину, получал по приговору суда все шансы на исправление и перевоспитание в духе социалистической законности. Значение, придаваемое в практике социалистического правосудия признанию обвиняемого, чем-то напоминает то, которое описывалось в суде инквизиции. Судья-инквизитор, разрешавший дело в интересах веры, руководствуясь при этом желанием спасти лицо, попавшее под подозрение, был вынужден добиваться собственного признания вины подозреваемым, без которого невозможно было прощение и возвращение в лоно церкви. В задачи советского суда как органа укрепления государственной дисциплины, органа борьбы с преступными нарушениями государственного и общественного порядка входило требование «правильно оценить преступные действия с точки зрения не только формальных требований закона, но и с точки зрения интересов всего дела социалистического строительства, дела борьбы за социализм». Целью деятельности суда согласно ст. 3 Закона о судоустройстве СССР от 16 августа 1938 г. было исправление и перевоспитание преступников в духе «преданности Родине и делу социализма, в духе точного и неуклонного исполнения советских законов». Бесспорно, что достижению указанных целей должно способствовать раскаяние преступника, без признания вины невозможное.

Для периода политических репрессий 1934–1939 гг., основанного на мощной идеологической установке борьбы с классовыми врагами, иностранными шпионами, угрожающими безопасности советского государства, характерной чертой уголовного судопроизводства стало непременное получение признания обвиняемого. Нарушение правил производства допросов было нормой, позволяющей добиться от обвиняемого собственноручных признательных показаний, достаточных для вынесения обвинительного приговора. УПК РСФСР 1923 г. не содержал положения о том, что признание обвиняемым своей вины может быть положено в основу обвинения только при подтверждении его другими собранными по делу доказательствами. О допустимых методах получения признательных показаний Сталин указывал наркому внутренних дел СССР Ежову: «Врагов народа надо бить, бить и бить, пока не признаются». Ежов конкретизировал: «при непризнательных показаниях»³¹. В соответствии с позицией ЦК ВКП(б), высказанной в документе, датированном 10 января 1939 г. и адресованном руководителям партийных комитетов и органов внутренних дел, «метод физического воздействия должен применяться и впредь в виде исключения в отношении явных и неразоружившихся врагов народа как совершенно правильный и целесообразный метод»³².

Только после разоблачения культа личности Сталина уголовно-процессуальное законодательство было реформировано в сторону обеспечения больших гарантий прав обвиняемого в уголовном процессе. В юридической науке появились труды, обосновывающие недопустимость переоценки показаний обвиняемого, данных против самого себя, требующих их подтверждения совокупностью других собранных по делу доказательств³³. В постановлениях Пленума Верховного Суда СССР и РСФСР также неоднократно обращалось внимание судов на необходимость тщательной проверки мотивов отказа подсудимого от показаний, данных на предварительном следствии, а также заявлений о недозволенных методах следствия и иных нарушениях законности, которые могли повлечь самооговор либо дачу иных ложных показаний³⁴.

На основе проведенного ретроспективного анализа представлений о роли и месте признания обвиняемого в уголовном процессе, их развития, а также способов получения и оценки мы подошли к проблеме отношения к собственному признанию вины в действующем уголовно-процессуальном законодательстве, устанавливающем в соответствии с Конституцией РФ приоритет защиты прав личности в уголовном судопроизводстве.

§ 2. Факторы, обуславливающие подход к проблеме признания вины в современном уголовном процессе (ценностный аспект)

Построение уголовного судопроизводства и отдельных его институтов, формулирование целей и задач, определение процессуального положения участников уголовного процесса напрямую связано с иерархией ценностей, существующих в обществе в конкретный исторический период времени. Форма уголовного судопроизводства обусловлена необходимостью разрешения конфликта двух интересов: интересов государства обеспечить безопасность общества и подвергнуть справедливому наказанию лиц, совершивших преступление, и интересов личности, не быть подвергнутой незаконному уголовному преследованию и осуждению. В зависимости от выбора тех или иных приоритетов – борьба с преступностью или защита прав личности – выстраивается система ценностей, определяющих основополагающие начала уголовного судопроизводства. Признание того или иного интереса более ценным влечет направленность уголовного процесса на его большую защиту (обеспечение), подчиненность всех норм и институтов избранной законодателем иерархии ценностей.

Упорядочение уголовно-процессуальных отношений осуществляется посредством процессуальной формы. При этом мы исходим из положения, обоснованного проф. И. Б. Михайловской, о том, что уголовно-процессуальная форма не является простым отражением (тождеством) нормативной модели судопроизводства (установленного законом порядка расследования и разрешения уголовных дел), а складывается из таких структурных элементов («несущих конструкций»), как цель уголовного процесса, распределение функций между ее участниками и принципы, определяющие построение конкретных институтов в соответствии с провозглашенными правилами³⁵. А также разделяем взгляды названного ученого о социальной обусловленности уголовно-процессуальной формы как отражения существующего положения личности в государственно организованном обществе, с одной стороны, и соответствующем влиянии самой процессуальной формы на различные сферы социальной жизни, в частности поддержание или изменение иерархии ценностей, существующей в обществе, с другой³⁶.

С учетом исторического анализа изменений роли и места показаний обвиняемого в уголовном процессе и исходя из вышеприведенного понимания уголовно-процессуальной формы, позволяющей конкретную уголовно-процессуальную процедуру отнести к определенному типу процесса, представляется возможным рассмотреть факторы, определяющие отношение к признанию обвиняемого в уголовном судопроизводстве.

Классическая типология уголовного процесса, проводимая в зависимости от реализации принципа состязательности, различает состязательный и розыскной типы процесса. В рамках розыскного процесса публичная цель по отысканию и наказанию виновных лиц подчиняет себе все институты судопроизводства, предопределяет активность суда в установлении истины, не требует разделения уголовно-процессуальных функций, не рассматривает обвиняемого в качестве самостоятельного субъекта уголовного процесса, равного в процессуальных правах с обвинителем. В розыскном процессе «дело правосудия есть государственное дело»³⁷, суд, наряду с другими правоохранительными органами, нацелен на установление истины по делу. «Если мы обратимся к истории, – писал С. И. Викторский, – то увидим, что добиться у подсудимого сознания было главной задачей и стремлением во все те эпохи, когда царил инквизиционный следственный процесс, когда стороны в процессе утрачивали свои истинное значение, а подсудимый превращался в предмет исследования, в ближайший и лучший источник, из которого можно узнать истину»³⁸.

Целевая установка состязательной формы процесса, направленная на оптимальное разрешение конфликта, вызванного преступлением, предполагает существование в процессе сторон, имеющих противоположные интересы, обладающих определенной степенью свободы в распоряжении своими правами, ограничение влияния государства в лице суда на возникновение, движение и окончание уголовного дела (суд приступает к делу лишь при наличии обвинения, предъявленного соответствующими органами или лицами, в том числе гражданами, и не вправе выходить за рамки обвинения, сформулированного обвинителем)³⁹. Возложение обязанности доказать выдвинутое обвинение на обвинителя и свобода обвиняемого давать показания в условиях гласного рассмотрения дела независимым судом, оценивающим доказательства по своему внутреннему убеждению, формируют отношение к признанию обвиняемого как к рядовому доказательству.

Отношение к показаниям обвиняемого вообще и к его признательным показаниям в частности находится в прямой зависимости от такого системообразующего фактора уголовно-процессуальной формы, как цель уголовного процесса. Подчинение уголовного судопроизводства государственным интересам в целях искоренения преступности неизбежно влечет ограничение прав и свобод личности, и в первую очередь обвиняемого как лица, «заинтересованного» в уклонении от уголовной ответственности, и тем самым «мешающего» достижению публичных целей. Процессуальная форма в данном случае требует возложения на обвиняемого дополнительных обязанностей, выполнение которых отвечает публичным интересам государства. К примеру, обязанность обвиняемого доказать свою невиновность порождает соответствующий взгляд на признание обвиняемого как на «лучшее» доказательство, поскольку человек невиновный не станет оговаривать себя и будет активно отстаивать свою невиновность. Производство по уголовному делу, как следует из исторического параграфа § 1 настоящей работы, сводится к получению признания обвиняемого, в том числе с использованием пыток, закреплению приговором суда вывода о виновности и неизбежно следующим за этим наказанием виновного. Напротив, если целью уголовного судопроизводства считать разрешение социального конфликта, процессуальная форма конструируется с учетом уважения личности, признания за ней определенных свобод, гарантируемых государством, равных процессуальных прав сторон обвинения и защиты, а также признания ценности самой уголовно-процессуальной формы, нарушение которой влечет недопустимость использования полученных результатов. В таких условиях на первое место выступают гарантии свободной дачи обвиняемым показаний (иммунитет от самообвинения, недопустимость привлечения к уголовной ответственности за отказ от дачи показаний, дачу заведомо ложных показаний, обеспечение права на защиту). Признание вины при этом требует проверки добровольности его получения как необходимого критерия «легализации» сообщенных обвиняемым сведений, допускаемых в качестве доказательств по уголовному делу.

Несмотря на отсутствие в советском уголовно-процессуальном законодательстве закрепления целей уголовного судопроизводства, последние определялись исходя из положений, сформулированных в ст. 2 УПК РСФСР. Задачами советского уголовного судопроизводства являлось быстрое и полное раскрытие преступлений, изобличение виновных и обеспечение правильного применения закона с тем, чтобы каждый совершивший преступление был подвергнут справедливому наказанию и ни один невиновный не был привлечен к уголовной ответственности и осужден. На суд, прокурора, следователя и орган дознания в пределах их компетенции была возложена обязанность возбудить уголовное дело в каждом случае обнаружения признаков преступления, принять все предусмотренные законом меры для установления события преступления, лиц, виновных в совершении преступления, и к их наказанию (ст. 3 УПК РСФСР).

Исходя из названных положений закона основной целью уголовного процесса как направления деятельности государства признавалась борьба с преступностью «до ее полного искоренения»⁴⁰. При этом «классовая природа» и «политическая сущность» советского уголовного процесса не допускали противопоставления интересов государства и советского гражданина, признавая морально-политическое единство общественных и личных интересов и тем самым утверждая принцип: все, что хорошо государству, хорошо и его гражданину. Личные интересы не имели самостоятельного содержания и могли быть реализованы только после их проверки на соответствие и непротиворечие общественным (государственным) интересам. В юридической литературе можно было встретить подобного рода высказывания о том, что «законность интересов обвиняемого, совпадающих с задачами судопроизводства, несомненна; критерием законности интересов, расходящихся с этими задачами, является возможность удовлетворить их не в ущерб общественным»⁴¹. А также мнение о том, что «никакими соображениями, например, в том числе – заботой об охране прав и интересов личности от неосновательного привлечения и осуждения, нельзя оправдать нераскрытое преступление, необнаружение виновного или его неосновательное оправдание, впрочем как и соображениями относительного устранения нераскрываемости преступлений или неустановления виновных нельзя оправдать привлечение и осуждение невиновных»⁴². По этому поводу Л. М. Масленникова справедливо отмечает, что борьба с преступностью в качестве основного ценностного ориентира советского уголовного судопроизводства приводила к искажению понятия публичности уголовного процесса, подмене его ярко выраженным государственным началом, подавляющим личность⁴³.

Вместе с тем в настоящее время, исходя из конституционного требования о признании человека, его прав и свобод высшей ценностью, совершенно очевидно, что такой «советский» подход к организации уголовного процесса является недопустимым. Право обвиняемого не свидетельствовать против себя (укрывать истину) хотя и затрудняет расследование преступления, т. е. достижение стоящих перед государством задач искоренения преступности, тем не менее гарантируется Конституцией РФ как более ценное благо, чем возможность получения признаний обвиняемого посредством применения к нему пыток. Наличие сомнений в виновности обвиняемого рассматривается как обстоятельство, исключающее вынесение обвинительного приговора, т. е. защита интересов лица, считающегося невиновным при недоказанной виновности, обеспечивается в ущерб неотвратимости ответственности. Столь кардинальное изменение взглядов законодателя на соотношение частных и государственных интересов в уголовном процессе объясняется множеством факторов, в том числе политических, экономических, социально-психологических, а также уровнем развития правовой культуры, определяющих положение личности в государстве, а значит, и процессуальную форму.

Нацеленность уголовного судопроизводства на решение задач борьбы с преступностью не предполагает наделение обвиняемого процессуальными правами, поскольку он может их использовать «во вред» достижению принципа неотвратимости уголовной ответственности, а также исключает саму необходимость предусматривать механизм защиты обвиняемого от государства, презюмируя совпадение их интересов.

В число государственных органов по УПК РСФСР, призванных обеспечивать достижение указанной цели искоренения преступности, был включен суд с соответствующей регламентацией процедуры разрешения уголовных дел. На суд возлагалась обязанность возбудить уголовное дело по новому обвинению и в отношении нового лица, если в ходе судебного разбирательства будут установлены обстоятельства, указывающие на совершение преступления лицом, не привлеченным к уголовной ответственности, либо на совершение подсудимым преступления, по которому обвинение ему ранее предъявлено не было. По делам, расследуемым в протокольной (упрощенной) форме, именно суд принимал решение о возбуждении уголовного дела, если приходил к выводу о наличии в представленных органом дознания материалах признаков преступления. В случае выявления неполноты произведенного дознания или предварительного следствия суд возвращал уголовное дело на дополнительное расследование, предоставляя государственным органам, осуществляющим уголовное преследование, дополнительные возможности сбора доказательств, изобличающих обвиняемого.

В ходе уголовно-процессуального доказывания в рамках судебного следствия требовалось установить объективную истину, т. е. получить такое знание, которое бы отражало прошедшее событие и все обстоятельства, подлежащие установлению по уголовному делу, в соответствии с тем, как они имели место в действительности. Достижение указанной цели требовало от суда принятия на себя функций обвинительной власти (тем более что фактическое присутствие государственного обвинителя в процессе было крайне редким явлением), а также процессуальной активности в вопросе сбора и получения доказательств, необходимых для всестороннего и полного исследования обстоятельств дела. Если суд вообще рассматривать как орган борьбы с преступностью, «то конкретный суд по конкретному уголовному делу становится не органом правосудия, а органом борьбы с преступником. Если сказать точнее – с подсудимым, еще не признанным виновным…Представление же об уголовном процессе как о поле брани заведомо превращает расследование и рассмотрение уголовных дел в суде в охоту на волков, а наказание – в расправу»⁴⁴.

Все вышеперечисленные положения, свойственные советскому уголовному судопроизводству, были характерны для уголовного процесса розыскного типа. Форма уголовного судопроизводства России после принятия УПК РФ 2001 г. претерпела существенные изменения, направленные на ограничение действия розыскных начал и расширение действия принципа состязательности. Законодатель отказался от формулировки в качестве задач уголовного судопроизводства «быстрое и полное раскрытие преступлений», а в качестве цели – достижение объективной истины по каждому уголовному делу, сформулировав назначение уголовного процесса с позиций приоритета охраны прав личности.

Согласно ст. 6 УПК РФ уголовное судопроизводство имеет своим назначением защиту прав и законных интересов лиц и организаций, потерпевших от преступления, а также защиту личности от незаконного и необоснованного обвинения, осуждения, ограничения ее прав и свобод. Многими авторитетными процессуалистами, поддержавшими изменения законодательной формулировки целей (назначения) уголовного судопроизводства, отмечается его социальная направленность, лишающая «нормативной почвы тезис о борьбе с преступностью как цели процессуальной регламентации функционирования уголовной юстиции»⁴⁵, позволяющая сформулировать в рамках процессуальной формы соответствующие правила правоприменительной деятельности⁴⁶. Другие авторы, указывая скорее на идеологическую функцию законодательной регламентации назначения уголовного судопроизводства по УПК РФ, продолжают отстаивать мнение о том, что «уголовный процесс был, есть и будет в первую очередь узаконенным способом (средством) борьбы с преступностью и осуществления правосудия по уголовным делам»⁴⁷.

Потребность в обеспечении правопорядка (публичный интерес), если мы признаем каждого человека самостоятельной ценностью, подлежащей защите со стороны государства, не может не наполняться социальным содержанием. Совершение преступления порождает конфликт между обществом (государством), установившим определенные социальные стандарты поведения, закрепленные в законе, и лицом, их нарушившим, и требует его разрешения специально уполномоченным органом по установленным правилам. Суд, разрешая уголовное дело (осуществляя правосудие), не обременен задачами поиска и изобличения лиц, виновных в совершении преступления, он призван независимо и беспристрастно на основе состязательности и гласности разрешить социально-правовой конфликт, восстановив нарушенные права и интересы лиц, пострадавших от преступления, и исключив привлечение к уголовной ответственности невиновных⁴⁸. Социальное назначение уголовного судопроизводства, обусловленное потребностью упорядочения отношений по разрешению конфликта, вызванного совершенным преступлением, исключает возможность рассматривать уголовный процесс в качестве формы борьбы с преступностью⁴⁹. Уголовный процесс в равной мере есть гарантия защиты общества от преступности и одновременно гарантия от незаконного привлечения гражданина к уголовной ответственности, осуждения и незаслуженного наказания.

Признание личности наивысшей ценностью, стоящей в центре уголовно-процессуальной системы, защищаемой, а не изобличаемой этой системой, позволило В. Лившицу и Л. Прошкину сформулировать утверждение, с которым нельзя не согласится: «С точки зрения процессуального гуманизма вся уголовно-процессуальная система ориентирована не на подозреваемого, а на остальных членов общества, поскольку является гарантом того, что в случае вовлечения в уголовный процесс они не потеряют свой статус личности, будут иметь право на справедливое и гуманное к себе отношение»⁵⁰. В этой связи основное назначение уголовного судопроизводства заключается не столько в том, чтобы изобличить виновного, сколько в том, чтобы оградить невиновного от несправедливого обвинения, что соответствует отношению к уголовному процессу не как к средству борьбы, а как к средству защиты, как к правовому, а не политическому институту.

Не всеми процессуалистами изменение направленности (социальной направленности) уголовного судопроизводства встречено позитивно. В защищенных в последние годы диссертационных работах можно встретить высказывания о том, что уголовно-процессуальная доктрина приобрела искаженный смысл «в силу чрезмерной направленности правового потенциала УПК на защиту не потерпевшего от преступления, а обвиняемого (подсудимого) от воображаемого произвола властей», появилась пагубная «(увы, не для преступников)» тенденция преувеличения гуманистической миссии уголовного процесса⁵¹. Другой автор указывает, что положенные в основу судебно-правовой реформы акценты либерально-демократического толка приводят к «деградации» уголовно-процессуальных институтов, нацеленных на быстроту судопроизводства. По его мнению, «действующие законодательные подсистемы, представляющие собой остов государственно-правовой политики борьбы с преступностью, страдают чрезмерной заформализованностью; они загромождены избыточными правовыми конструкциями, институтами, отдельными статьями», создающими дополнительные преграды органам уголовной юстиции на пути их следования к судебной истине⁵².

Подобные рассуждения об упрощении уголовно-процессуальной формы в угоду задачам скорейшего раскрытия преступлений возвращают нас в то недалекое прошлое борьбы с «классовыми» врагами, когда ради достижения великих целей построения социалистического государства «скорый суд» (отождествляемый с «расправой»⁵³) не должен был терпеть никаких стеснений. В одной из совместных директив председателя ВЧК Ф. Э. Дзержинского и члена-докладчика Кассационного трибунала Н. В. Крыленко указывалось, что коренным отличием трибунала должна быть «необычайная быстрота, во-первых, и необычайная суровость, во-вторых, где подсудимый имеет минимум прав и где его интересы сознательно приносятся законом в жертву интересам целого»⁵⁴. По мнению А. Я. Вышинского, допущение адвокатов на предварительное следствие было «нецелесообразно и вредно», поскольку оно «могло бы создать значительные затруднения в работе следственных органов»⁵⁵. К чему это привело, нам хорошо известно. Представляется, что в современных условиях построения правового государства личность обвиняемого в уголовном процессе не может быть принесена в жертву государственно-политическим интересам искоренения преступности.

Исходя из закрепленного УПК РФ назначения уголовного судопроизводства, нельзя не отметить отсутствие в законе упоминания об истине как цели уголовно-процессуального доказывания. В новом законе не нашли отражения нормы ст. 71, 243 УПК РСФСР о том, что судья, осуществляя руководство судебным заседанием, должен принимать все предусмотренные Уголовно-процессуальным кодексом меры к всестороннему, полному и объективному исследованию обстоятельств дела и установлению истины. На наш взгляд, такой подход законодателя не простая случайность или недостаток, а совершенно закономерное следствие той уголовно-процессуальной формы, в соответствии с которой выстраивается российский уголовный процесс.

Вопрос о возможности, а главное, необходимости достижения истины в уголовном процессе в разрезе проблемы признательных показаний обвиняемого заслуживает отдельного рассмотрения, тем более что в настоящее время в связи с произошедшими изменениями уголовно-процессуального законодательства в юридической литературе не утихают дискуссии на эту тему. При этом ряд авторов, несмотря на фактическое отсутствие в законе терминов «истина», «установление истины», продолжают настаивать на признании истины целью уголовно-процессуального доказывания. Так, Т. З. Зинатуллин считает, что выполнение предназначения уголовного процесса возможно лишь при условии установления по каждому расследуемому и рассматриваемому делу объективной истины. Отмечая при этом, что «обязанность в каждом конкретном случае устанавливать истину есть не только служебный, правовой долг, но и долг нравственный»⁵⁶. В. И. Зажицкий, требуя предусмотреть в ст. 85 УПК РФ достижение истины в качестве цели доказывания, указывает, что «государство, претендующее на роль правового, не должно «зашвыривать» истину по уголовным делам на недосягаемое расстояние»⁵⁷.

Под истиной в уголовном процессе понимается полное и точное соответствие объективной действительности выводов следствия и суда об обстоятельствах расследуемого и разрешаемого дела, о виновности или невиновности привлеченных к уголовной ответственности лиц⁵⁸. В советский период в теории уголовного процесса на основе положений диалектического материализма обосновывалась и отстаивалась точка зрения о практической возможности достижения абсолютной истины по каждому уголовному делу. Ориентируя правоохранительные органы и суд на доступность познания абсолютной истины применительно к подлежащим установлению по делу обстоятельствам, М. С. Строгович писал: «Если истина по уголовному делу не найдена, если преступление не раскрыто и преступник не изобличен. значит, следствие и суд не справились со своей задачей, допустили серьезное нарушение законности»⁵⁹. Выказывания другого видного ученого того времени проф. М. А. Чельцова о недостижимости в делах судебных абсолютной безусловной достоверности⁶⁰ подвергались жесткой критике, которая была вполне закономерной реакцией на уголовное судопроизводство периода сталинских репрессий, когда выносимые в угоду государственно-политическим интересам приговоры не соответствовали не только фактическим обстоятельствам дела, но и основывались на заведомо порочных доказательствах.

Совершенно очевидно, что в идеале выносимый по делу приговор, содержащий выводы обо всех подлежащих установлению по уголовному делу обстоятельствах, должен соответствовать фактическим обстоятельствам дела, тому, что имело место в действительности (т. е. отражать объективную истину). Вместе с тем еще дореволюционные процессуалисты обращали внимание на невозможность полного познания истины судом. Так, В. Д. Спасович отмечал, что «из несовершенства нашего наблюдательного снаряда, из недостаточности наших органов познавательных следует, что эта достоверность, которой человек добивается изо всех своих сил, не может быть безусловная, а только относительная»⁶¹.

В. А. Случевский писал: «О полной несомненности не может быть и речи в области судебного исследования, и в делах судебных судья вынужден, по несовершенству средств человеческого правосудия, удовлетворяться по необходимости более или менее высокой степенью вероятности»⁶².

Познание происходившего в прошлом события преступления осуществляется при помощи средств, признаваемых законодателем доказательствами, и с использованием тех способов и процедуры доказывания, которые задаются уголовно-процессуальной формой. Судья, непосредственно присутствовавший при совершении преступления, а потому как никто другой могущий принять решение, соответствующее наблюдаемым обстоятельствам (т. е. соответствующее объективной истине), тем не менее, по правилам УПК РФ подлежит отводу как лицо, чья объективность и беспристрастность не гарантируются. Сведения о причастности к совершению преступления, полученные в момент фактического задержания лица, до составления соответствующего протокола задержания и до возбуждения уголовного дела, отраженные в соответствующих объяснениях, протоколах опроса, не относятся к числу доказательств, на основании которых могут быть установлены обстоятельства, подлежащие доказыванию по уголовному делу. Соблюдение установленной процедуры является той платой, которой компенсируется возможное несоответствие выводов по делу обстоятельствам объективной действительности.

В состязательном уголовном судопроизводстве деятельность сторон по доказыванию обстоятельств, подлежащих установлению по уголовному делу, определяется их процессуальной функцией. Сторона обвинения обязана представить доказательства, подтверждающие выдвинутое против лица обвинение, используя при этом все предусмотренные законом средства. Обвиняемый (сторона защиты) не обязан доказывать свою невиновность, при этом обвиняемого вполне может удовлетворять ситуация, когда выводы следствия не соответствуют фактическим обстоятельствам дела. Суд, исследуя представленные сторонами доказательства, оценивая их по внутреннему убеждению, должен разрешить дело по существу и вынести законный, обоснованный и справедливый приговор.

Цели уголовно-процессуального доказывания сформулированы в ст. 85 УПК РФ как установление обстоятельств, подлежащих доказыванию при производстве по уголовному делу. Обстоятельства, входящие в предмет доказывания, устанавливаются достаточной совокупностью доказательств, которые в соответствии с ч. 1 ст. 74 УПК РФ являются средствами достижения цели доказывания. Процесс уголовно-процессуального доказывания, а с ним и весь механизм формирования истины по делу, целенаправлен на достижение системы доказанности (недоказанности) предмета доказывания⁶³. С. А. Пашин отмечает, что «с помощью доказательств не устанавливается истина, а обосновываются определенные выводы; поиск истины – это работа тех, кто отвечает за результат. В отличие от всех прочих судья отвечает не за результат в том смысле, что он должен сказать – «да виновен», если это доказано, или «нет, не виновен», если это не доказано, и больше ничего»⁶⁴. Таким образом, истинность судебного решения в состязательном процессе формируется в форме достоверной доказанности обстоятельств, подлежащих установлению по уголовному делу, под которой понимается «несомненность в наличии надлежащей совокупности средств доказывания (доказательств по делу) и надлежащей правовой процедуры доказательственной деятельности сторон (собирание, проверка, оценка доказательств)»⁶⁵.

Достижение истины в качестве цели уголовно-процессуальной деятельности предполагает смешение процессуальных функций, требует от суда активности в сборе и получении доказательств, возлагает на суд обвинительные полномочия, что является характеристиками розыскного судопроизводства. Действительно, в случае неполноты проведенного предварительного расследования суд, исходя из задачи установления истины по делу, вынужден либо возвращать уголовное дело на доследование, либо самостоятельно осуществлять поиск доказательств по делу. И то и другое влечет за собой нарушение интересов лица, в отношении которого государством осуществляется уголовное преследование. В первом случае – это затягивание расследования, неоправданное увеличение сроков применения к обвиняемому мер пресечения, в том числе и содержания под стражей, что нарушает право обвиняемого предстать перед судом «без неоправданной задержки», как того требует Европейская конвенция о защите прав человека и основных свобод; во втором – утрата судом беспристрастности.

Авторы, критикующие ликвидацию института возвращения дела на дополнительное расследование, следующим образом аргументируют свою позицию: «Общеизвестно, что качество расследования уголовных дел остается низким, а упразднение возможности исправлять недостатки предварительного расследования вряд ли будет способствовать установлению истины по делу»⁶⁶. Такие доводы если и отвечают задаче достижения истины по делу, то не вполне объясняют правовые основания, по которым органам расследования (стороне обвинения) в ущерб интересам обвиняемого (стороны защиты) предоставляются в лице суда дополнительные возможности для доказывания обвинения. В соответствии с конституционными положениями основу уголовного судопроизводства составляют правила о разделении уголовно-процессуальных функций и презумпции невиновности, требующей вынесения оправдательного приговора в случае недоказанной виновности. В этой связи предъявление суду требования любой ценой достигать объективную истину по делу не вписывается в выбранную законодателем уголовно-процессуальную форму.

Требование установить истину по каждому делу было присуще инквизиционному уголовному процессу, который «предоставлял возможность использовать для этого любые средства, в том числе и те, которые несовместимы с защитой жизни, здоровья, чести и достоинства человека»⁶⁷, исходил из достаточности признания обвиняемого («царицы доказательств») для постановления приговора. В юридической литературе на этот счет отмечается, что «стремление к истине в рамках уголовного процесса не всегда обеспечивало действительное ее достижение и часто оборачивалось злом как для отдельных людей, так и для общества в целом»⁶⁸. С указанным высказыванием трудно не согласиться, поскольку нормативное требование достижения истины по каждому уголовному делу в правоприменительной деятельности приводит к встречающимся на практике случаям применения к обвиняемым незаконных методов ведения расследования, «выбивания» показаний, фальсификации доказательств⁶⁹.

Связь между нацеленностью уголовного судопроизводства на достижение объективной истины и практическим стремлением конкретных правоприменителей к получению признания обвиняемого совершенно очевидна. Показания обвиняемого, в которых он признает свою вину в совершении инкриминируемого ему преступления, представляются наиболее весомым доводом в пользу того, что уголовное дело раскрыто, виновный изобличен и истина установлена (иначе зачем лицу, действительно непричастному к совершению преступления, заявлять о своей виновности, подчиняя себя тем самым обязанности подвергнуться определенным лишениям, ограничениям, связанным с уголовным наказанием). Если уж в условиях добровольности признания обвиняемого достижение истины не гарантируется (может иметь место заведомый самооговор), достоверность установления обстоятельств, соответствующих объективной действительности, когда признание было вынужденным, тем более находится под угрозой. Собственноручные признания обвиняемого, записанные под диктовку следователя (дознавателя) с учетом сведений, полученных из других собранных по делу доказательств, иногда после длительных изнуряющих допросов, в отсутствии защитника (но в присутствии понятых, протоколы допроса которых в последующем используются в качестве самостоятельных доказательств виновности обвиняемого), с применением физического насилия, создают только видимость достижения объективной истины, так как отражают и соответствуют исключительно версии обвинения. Только в условиях приоритета прав личности, признания их самостоятельной ценностью, защищаемой в том числе уголовно-процессуальными средствами, стремление государственных органов и должностных лиц, ответственных за полное, всестороннее и объективное установление всех обстоятельств по делу, будет направлено на получение всей необходимой совокупности доказательств по делу, а признание обвиняемого может занять место доказательства, действительно не имеющего особого приоритетного значения по сравнению с другими доказательствами⁷⁰.

В состязательно организованном уголовном процессе суд, не выступая ни на стороне обвинения, ни на стороне защиты, исследует представленные сторонами, наделенными равными процессуальными правами, доказательства с тем, чтобы вынести законный, обоснованный и справедливый приговор, т. е. устанавливает истину юридическую (процессуальную, судебную)⁷¹. Юридическая истина понимается как соответствие выводов дознавателя, следователя, прокурора и суда об обстоятельствах совершенного преступления собранным по уголовному делу доказательствам при условии, что ими использованы все доступные и надежные на определенном этапе развития человеческого разума средства и методы познания при сложившихся критериях истинности результата⁷². Действуя в рамках установленной законом процедуры, правоприменитель ограничен в своих возможностях по отысканию истины процессуальными гарантиями, исключающими вседозволенность методов познания обстоятельств совершенного преступления.

К таким ограничениям прежде всего относятся правила о допустимости доказательств, исключающие возможность использования в уголовном процессе доказательств, полученных с нарушением закона (ст. 50 Конституции РФ). Сведения, хотя и отражающие объективную действительность, но полученные с нарушением закона, не имеют юридической силы и в соответствии с ч. 1 ст. 75 УПК РФ не могут быть положены в основу обвинения, а также использоваться для доказывания обстоятельств, составляющих предмет доказывания по уголовному делу. Институт допустимости доказательств тем самым «мешает» установлению объективной истины по делу, ориентируя процесс доказывания на установление истины, соответствующей собранным по делу доказательствам, отвечающим критериям допустимости. Признавая соблюдение установленной законом процедуры получения (сбора, закрепления) доказательств большей ценностью, чем требование любой ценой восстановить объективную картину произошедшего, законодатель гарантирует защиту личности от излишнего принуждения и произвола со стороны лиц, ведущих расследование по делу.

На страницах юридической печати встречаются высказывания о том, что установление современного института недопустимости доказательств – это возвращение к формальной теории доказательств⁷³. А. Д. Бойков также замечает, что «такой формализм очень удобен для развала уголовного дела, и им же неплохо пользуются многие судьи (с принятием Конституции 1993 г.)»⁷⁴. В качестве возражений на подобного рода высказывания можно привести следующие доводы. В отличие от формальной теории доказательств, определявшей какую силу имеет каждое доказательство и предписывавшей суду принимать решение по заранее установленным критериям, вопреки здравому смыслу, правило о недопустимости доказательств направлено как раз на то, чтобы предостеречь суд от предубеждения, основанного на обманчивых и сомнительных доказательствах, полученных с нарушением установленной законом процедуры.

Показания обвиняемого, в которых он сообщает обстоятельства совершения преступления в соответствии с тем, как они имели место в действительности, бесспорно, имеют очень важное значение для правильного разрешения уголовного дела. Вместе с тем нарушение процедуры получения таких показаний, несмотря на их соответствие фактам объективной действительности (которая может быть установлена только в результате проверки и оценки всей совокупности собранных доказательств), исключает их из числа доказательств по уголовному делу. Соблюдение уголовно-процессуальной формы получения показаний обвиняемого предполагает разъяснение обвиняемому его прав, в том числе права не свидетельствовать против самого себя, отказаться от дачи показаний, пользоваться помощью защитника и др., а также выполнение должностным лицом, осуществляющим получение показаний обвиняемого, установленных законом правил проведения следственных действий с тем, чтобы исключить возможность подавления воли обвиняемого, самооговора либо иных действий в ущерб его законным интересам. Отход от данного принципа создает условия для злоупотреблений со стороны лиц, наделенных властными полномочиями в процессе, и в то же время не гарантирует, что признательные показания обвиняемого будут соответствовать объективной действительности. В этом смысле законодатель отдает предпочтение тем сведениям, которые получены в условиях обеспечения обвиняемому возможности добровольной дачи правдивых показаний, в отличие от показаний, данных под принуждением либо с нарушениями прав обвиняемого, могущих повлечь их недостоверность.

Другим фактором, определяющим отношение законодателя к показаниям обвиняемого, следует признать использование в процессе доказывания по уголовному делу закрепленных УПК РФ юридических презумпций, в частности презумпции невиновности. В состязательном процессе без помощи презумпции невиновности не удалось бы сохранить равновесие сторон – государственного органа уголовного преследования, за плечами которого вся мощь государственного аппарата принуждения, и частного лица, обвиняемого в совершении преступления, которые заведомо несопоставимы по своим фактическим силам и возможностям⁷⁵. Следствием утверждения о невиновности лица, пока обратное не доказано в предусмотренном законом порядке, является положение, согласно которому при наличии сомнений в виновности лица, если исчерпаны все возможности для собирания дополнительных доказательств, дело прекращается или суд выносит оправдательный приговор. Признание обвиняемого невиновным при недоказанности его вины соответствует концепции процессуальной истины в уголовном процессе⁷⁶, поскольку объективно обвиняемый мог быть причастным к совершению преступления, но вследствие того, что должностным лицам, осуществляющим расследование по делу, не удалось собрать соответствующих доказательств выдвинутого обвинения, обвиняемый считается невиновным и не подлежит уголовной ответственности⁷⁷. По правовым последствиям недоказанная виновность равнозначна доказанной невиновности (в отличие от допускавшегося в инквизиционном процессе решения об оставлении подсудимого в подозрении). При этом законодательно исключается возможность добиваться от обвиняемого показаний, направленных на устранение имеющихся у следствия сомнений в его виновности в целях доподлинного установления объективной картины произошедшего (право обвиняемого не давать показания по делу). Такая конструкция института уголовно-процессуального доказывания исходит из приоритетного значения в иерархии ценностей недопустимости осуждения невиновного перед возможной безнаказанностью виновного.

В качестве еще одного аспекта, определяющего подход к проблеме признания обвиняемого и его процессуальных последствий, следует назвать также обусловленное уголовно-процессуальной формой изменение соотношения публичности и диспозитивности в современном уголовном судопроизводстве. Для советского уголовного процесса свойственно было гипертрофированное публичное начало, в соответствии с которым на государственные органы и должностных лиц были возложены ex officio обязанности принимать все предусмотренные законом меры для решения стоящих перед уголовным судопроизводством задач раскрытия преступлений и изобличения виновных (борьбы с преступностью). Проявление диспозитивности, т. е. свободы частного лица своей волей и в своих интересах влиять на возбуждение и прекращение уголовных дел, допускалось лишь по незначительной категории дел частного обвинения (для которых, тем не менее, диспозитивные начала также могли быть ограничены в публичных интересах).

Вместе с тем конструирование уголовного судопроизводства на основе состязательности, где цель урегулирования конфликта, вызванного преступлением, предполагает активное участие сторон в процессуальной деятельности, признание за ними свободы выбора тех вариантов реализации своих прав, которые им предоставлены законом, неизбежно ведет к расширению сферы действия начал диспозитивности в уголовном процессе. Принцип диспозитивности, характерный для гражданского судопроизводства, где стороны вступают в дело для защиты своих личных прав и объективно уравнены в процессуальных возможностях для отстаивания своих интересов, подчиняет принимаемое по делу решение волеизъявлению сторон. Отказ истца от иска, заключение сторонами мирового соглашения влекут прекращение дела; следствием признания ответчиком предъявленного иска является удовлетворение требований истца.

Действие диспозитивности в уголовном процессе имеет свои ограничения, обусловленные публично-правовой природой обвинения (уголовного иска) и необходимостью защиты наряду с частными публичных интересов, направленных на обеспечение общественного блага, общественной пользы⁷⁸. Диспозитивность, понимаемая в уголовном процессе как свобода частных лиц, заинтересованных в исходе дела, в установленных законом пределах распоряжаться своими материальными правами и по своему усмотрению осуществлять процессуальные права, влияющие на возникновение, движение и прекращение уголовного процесса⁷⁹, проявляется в тех случаях, когда соблюдение интересов частного лица, защищаемых посредством уголовной процедуры, оказывается более ценным, чем «самовольное» вмешательство государства в сферу личных прав граждан. Предусмотренная ст. 25 УПК РФ возможность прекращения уголовных дел о преступлениях небольшой или средней тяжести (дела публичного обвинения), если в результате примирения сторон нарушенные преступлением общественные отношения фактически восстановлены, исключает необходимость применения к обвиняемому уголовного наказания. Решение о прекращении уголовного дела или уголовного преследования по нереабилитирующим основаниям принимается с учетом волеизъявления обвиняемого, который, реализуя свое конституционное право на судебную защиту и презумпцию невиновности, а также право на реабилитацию, вправе возражать против принятия такого решения.

С действием диспозитивности в уголовном процессе связан появившийся в УПК РФ особый порядок судебного разбирательства, позволяющий в случае согласия обвиняемого с предъявленным ему обвинением вынести приговор без проведения судебного следствия и исследования всех собранных по делу доказательств. Процедура, предусмотренная гл. 40 УПК РФ, основана на положениях классической состязательности и предполагает прекращение процесса в случае добровольного признания стороной спорного факта, на котором другая сторона основывает свои требования. Признание факта одной стороной освобождает другую сторону от необходимости его дальнейшего доказывания, и в условиях отсутствия спора суд принимает решение об удовлетворении требований стороны, в пользу которой сделано признание.

Применительно к уголовному процессу, где сторона государственного обвинения фактически превосходит сторону защиты, А. В. Смирнов указывает, что «добровольность признания обвиняемым своей виновности или ведущих к ней фактов потенциально находится под угрозой», что требует подтверждения добровольности признания совокупностью иных доказательств по делу⁸⁰. Проверка судом обстоятельств заявленного обвиняемым ходатайства об особом порядке судебного разбирательства, выяснение его действительного волеизъявления, обеспечение обязательного участия защитника, а также иные требования, установленные в интересах обвиняемого предусмотренной законом процедурой вынесения приговора в особом порядке, выступают гарантиями добровольности признания обвиняемого. В случаях когда признание обвинения (уголовного иска) соответствует действительной воле обвиняемого, не было вынужденным, обвиняемому известны и понятны последствия разрешения уголовного дела в особом порядке, в соответствии с принципом состязательности сторона обвинения освобождается от обязанности доказывать в ходе судебного разбирательства предъявленное обвинение, а суд выносит обвинительный приговор и назначает подсудимому наказание, размер которого ограничен по сравнению с возможным наказанием, назначаемым при рассмотрении уголовного дела в общем порядке⁸¹. При этом, освобождая сторону обвинения от обязанности доказывать в суде предъявленный уголовный иск, закон устанавливает гарантии от необоснованных и произвольных обвинений, требуя чтобы направляемое в суд обвинительное заключение (обвинительный акт), содержащее утверждение о совершении обвиняемым деяния, запрещенного уголовным законом, было подтверждено совокупностью доказательств, собранных в ходе предварительного расследования.

В том случае, если предъявленный уголовный иск необоснован и не подтверждается полученными по делу доказательствами, несмотря на наличие согласия обвиняемого, суд вправе провести судебное разбирательство в общем порядке с возложением на обвинителя бремени доказывания соответствующих обстоятельств, изложенных в обвинительном заключении. Данное положение хотя и не соответствует строго состязательному процессу, но призвано обеспечить соблюдение уголовной процедуры как основания постановления законного, обоснованного и справедливого приговора. Применение особого порядка судебного разбирательства (гл. 40 УПК РФ) отвечает как частным интересам, поскольку сокращает уголовную репрессию в отношении обвиняемого, добровольно признавшего свою вину, так и публичным, освобождая суд от необходимости исследования всех собранных доказательств по делам, в которых спор между сторонами отсутствует.

Допуская в уголовном процессе действие диспозитивности, несовместимой с такой целью доказывания, как установление объективной истины, законодателем сделан выбор в пользу социальной направленности уголовного судопроизводства. Решения, которые принимаются на основе примирения сторон, что предполагает урегулирование конфликта на удовлетворяющих их условиях, либо на основе добровольного признания обвиняемым своей вины при соблюдении установленной законом процедуры, с учетом мнения государственного (частного) обвинителя и потерпевшего, соответствуют назначению уголовного судопроизводства как способа разрешения возникающих конфликтов с наименьшими потерями для общества.

Раскрыть преступление и привлечь виновного к уголовной ответственности как цель деятельности государства в уголовном процессе в условиях состязательности обуславливается требованием соблюдения уголовной процедуры, гарантирующей отделение функций обвинения и защиты от суда, наличие сторон и их равные права в отстаивании своих позиций, а также ограждающей личность от необоснованных чрезмерных стеснений ее прав со стороны государства. В соответствии с ч. 2 ст. 297 УПК РФ приговор признается законным, обоснованным и справедливым, если он постановлен в соответствии с требованиями УПК РФ и основан на правильном применении уголовного закона. Соблюдение процессуальной формы (соответствующих юридических процедур, в том числе процедуры уголовно-процессуального доказывания), таким образом, рассматривается в качестве самостоятельной социальной ценности, защищаемой уголовным судопроизводством, иногда в ущерб требованию достижения объективной истины по каждому уголовному делу.

Самое нежелательное, что может иметь место в уголовном процессе, – привлечение к уголовной ответственности и осуждение невиновных. Именно установленная законодателем процедура уголовного судопроизводства, которая выступает «как щит, ограждающий личность от меча уголовно-правовой репрессии»⁸², призвана предотвратить подобного рода последствия применения государственного реагирования на совершенное преступление. Невиновность обвиняемого оказывается защищенной тогда, когда решение о виновности принимается на основе полученных в установленном порядке доказательств в условиях непосредственности, устности и гласности судебного разбирательства, проводимого в условиях состязательности. Обвинительный приговор в соответствии с ч. 4 ст. 302 УПК РФ не может быть основан на предположениях и постановляется лишь при условии, что в ходе судебного разбирательства виновность подсудимого в совершении преступления подтверждена совокупностью исследованных судом доказательств. Иногда в результате принимаемого таким образом решения объективная истина не достигается, совершенное преступление остается без наказания. При этом необходимо признать, что допускаемая уголовно-процессуальным законом процедура (гл. 40 УПК РФ), когда решение о виновности принимается на основании признания обвиняемого с соблюдением всех указанных в законе гарантий добровольности такого признания, обеспечивает принятие решения по делу в соответствии с волей и желанием обвиняемого, обладающего правом распоряжаться принадлежащими ему естественными правами и свободами. В этом случае, даже несмотря на негативные для обвиняемого последствия решения, принятого по его добровольному желанию (обвинительный приговор), не происходит принудительного ограничения права лица считаться невиновным.

Реальная угроза правам и интересам обвиняемого быть подвергнутым незаконному осуждению возникает тогда, когда соблюдение предписанных законом правил производства приносится в жертву целям быстрого и скорого изобличения преступника, необходимости во что бы то ни стало добиваться раскрытия каждого совершенного преступления. Решение о виновности, принимаемое на основании доказательств, не отвечающих требованиям уголовной процедуры, мало того, что влечет реальное излишнее и необоснованное ограничение прав лиц, в отношении которых осуществляется уголовное преследование, так еще и не гарантирует достоверность достигнутого результата, а значит, также не исключает вероятность оставления действительного преступника без наказания. В этом случае оставление настоящего преступника на свободе сопряжено с применением уголовной репрессии в отношении незаконно осужденных невиновных лиц, в отличие от той ситуации, когда по правилам УПК РФ не удалось привлечь виновного к ответственности. Безнаказанность виновного в таком случае не связана с дополнительным применением репрессии в отношении лиц, чья вина в совершении преступления не доказана в порядке, установленном уголовно-процессуальным законодательством.

Таким образом, мы приходим к выводу о том, что достижение назначения уголовного судопроизводства возможно без обусловленности цели доказывания необходимостью установления объективной истины. Требование неотвратимости уголовной ответственности как реакция государства на нарушение преступным деянием общественных отношений (карательный элемент) должно уступить место более значимому интересу восстановления нарушенных преступлением общественных отношений, достижению справедливости не только в пользу абстрактного правопорядка, но и тех конкретных людей, кто оказался затронутым преступлением (социальный элемент).

Рассмотренные в настоящем параграфе вопросы иерархии ценностей, защищаемых в рамках уголовного судопроизводства, определяют содержание и подходы к исследованию проблемы признания обвиняемого в современном уголовном процессе.