Прошла неделя после встречи с новым доктором. Я все еще жду, что начну чувствовать себя иначе, голова прояснится, как после сна, но усталость никуда не уходит и в голове стоит слабое жужжание. Возможно, это мухи роятся над разлагающейся плотью, кишащей личинками. Плотью трупа, который вытащили из болота.
Как же истрепались локти и манжеты моего платья, да еще и испачкались. Я оттягиваю рукав и проталкиваю в него карандаш. Он прохладный и твердый, и его острый грифель царапает кожу при движении. Его присутствие успокаивает, я чувствую себя под защитой.
Кто-то со смехом бегает вверх и вниз по лестнице. Казалось бы, санитары должны остановить эту женщину, но нет. Наверное, все они оглохли. Если бы моя дверь не была заперта, я бы положила конец этому бреду.
– Заткнись! – кричу я наконец. Конечно, за всем этим грохотом она меня не слышит.
И кто-то принимается бить в церковный колокол. Этот зловещий «бом-бом-бом». Только его не хватало. Мне и так сложно думать, а тут еще и этот нестихающий звон. Я жду, когда он смолкнет – безуспешно. Звон продолжается все утро.
Может, кому-то удалось сбежать. Повезло же. О, как этому человеку повезло! Как бы мне хотелось сейчас бежать по хрустящему насту, на свежем воздухе, спасаться бегством отсюда – и бежать, бежать. Как бы мне хотелось оказаться этим беглецом.
Санитарка со сморщенным, как сушеная слива, лицом приносит мне обед – миску чего-то зеленого, ломоть хлеба и чашку воды. Миска и чашка сделаны из олова. Нам не полагается ничего с острыми краями или легко бьющегося. Она ставит их на стол возле двери. Стол шатается. Вода выплескивается через край и оставляет пятно. Она делает вид, что ничего не замечает, и уходит, закрывая за собой дверь.
Стол всегда шатается, когда на него что-нибудь ставят, потому что одна ножка короче остальных. Наверное, ее обглодали мыши или крысы, а может – сумасшедшие.
Я подхожу к двери и проверяю, заперта ли она, но ключ тут же поворачивается в замке. Что ж, сегодня сбежать не удастся. Пожалуй, так даже лучше. Все равно далеко бы я не ушла с такой кашей в голове. Я заглядываю в миску. Зеленой жижей оказывается сельдерей – в вязком вареве плавают тушеные и жилистые стебли и листья.
Мою комнату пеленой заволакивает темнота. По шее пробегает леденящий холодок. Так пахнет болото. Оно пахнет им – вонью и гнилью.
Кто-то дышит, дышит прямо за моей спиной. Это неровное дыхание принадлежит не мне. Меня бьет дрожь, я чувствую, как по коже бегут мурашки и поднимаются волоски.
Пол под ногами превращается в грязь, траву и зловонную воду.
Я снова на болоте, бегу в темноте. Мои туфли оскальзываются и едут в грязи и мокрых листьях. Он близко. Его шаги шлепают по воде прямо за моей спиной – уже так близко.
Он хватает меня за волосы. Я вытягиваю руки, но ухватиться не за что, ничто меня не спасет. Я падаю на спину. Голову заполняет боль, резкая и жгучая.
Перед глазами плывут деревья, кочки и канавы. Он тащит меня за волосы, выдирая их из скальпа. Мои крики беззвучны, их поглощает болото.
Есть только он, его тяжелое дыхание и ярость.
Миска выскальзывает из рук, падает и ударяется об пол. Я смотрю на этот беспорядок и вздрагиваю. Куда делось болото? Водоросли? Я все еще чувствую запах грязи и стоячей воды.
Нет-нет, это запах похлебки. Она повсюду: стена, пол, ножки стола – все в зеленых пятнах. Вокруг валяются кусочки лука, сельдерея и картофеля. Я собираю слизь дрожащими руками в миску, затем ставлю ее обратно на стол, вытираю руки о края емкости. Может, никто и не заметит? Почти все уже утекло под половицы. Запах варева теперь повсюду, но в моей комнате всегда пахнет. Не думаю, что смотрители заметят разницу.
Я съедаю ломоть хлеба.
За стеной начинают шуметь больные. До меня доносится шарканье их шагов. Та одержимая все еще смеется, топая вверх и вниз по лестнице, а теперь еще и колокол. Бом-бом-бом.
– Можете попросить их перестать звонить в колокол? – спрашиваю я у Подбородка и Сливы, когда они заходят ко мне после обеда.
Подбородки хмурятся.
– Какой колокол?
– Как это «какой»? Вы оглохли?
– Конечно, мы передадим. – Слива сжимает мой локоть. – Тебя ждет доктор.
– Нет, я не готова. – Мне очень хочется выйти из комнаты, но я опасаюсь нового доктора и его добрых глаз. А вдруг гипноз действительно откроет мне правду и я узнаю, что за яд кроется в недрах моего безумия?
Но женщины говорят между собой и, наверное, не слышат меня.
– Так он остановился на этом новом лечении? – спрашивает Слива, когда они выводят меня в коридор.
Подбородок ворчит:
– Начальству это ох как не по душе, чего уж там.
– Ну это же все чепуха? – Слива бросает на меня взгляд и снова отводит его. – Весь этот гипноз, а?
– Вы говорите о докторе Диаманте? – спрашиваю я.
Подбородок поворачивается ко мне. Ее горячее дыхание обжигает шею.
– Диммонд. Его зовут доктор Диммонд, – медленно проговаривает она каждый слог. – Диммонд.
– Да оставь ее, – говорит Слива.
Подбородок отворачивается.
Меня не волнует, что на самом деле его зовут Диммонд. Я буду называть его Диамантом из-за третьего глаза во лбу, наверняка это знак. К тому же диамант – это бриллиант, что-то чистое, светлое и незапятнанное. Надеюсь, что он именно такой.
Санитарки ведут меня на первый этаж, но мы сворачиваем влево, а не вправо, и движемся дальше по коридору, куда больных не пускают.
– И почему выбрали эту из всех них? – спрашивает Подбородок, и я ловлю себя на том же вопросе. Действительно, почему Диамант выбрал меня? А не кого-нибудь из других, действительно сумасшедших пациентов, как та с маниакальным смехом, или которые считают, что их жгут живьем или что они дружат с королем. Почему он не выбрал кого-то из них?
– Он берет у которых память отшибло, – отвечает Слива. – Так говорят.
Я рада, что его выбор пал на меня, рада хоть ненадолго выйти из своей тюремной камеры, но во всех этих развлечениях с гипнозом участвовать точно не собираюсь. Уж без этого я точно обойдусь, и так проблем хватает.
Мы останавливаемся перед дверью, на которой золотыми буквами выведено имя Диаманта – краска совсем свежая и блестящая.
– А, Мод! – восклицает он. – Наконец-то. – Меня так давно не называли моим настоящим именем. – Входите.
Я и забыла, как он выглядит. У него карие, а не голубые глаза, и он старше, чем мне показалось сначала, это взрослый мужчина. Возможно, он кажется моложе из-за отсутствия усов.
Слива уходит, но Двойной Подбородок усаживается на стул возле стены и кладет руки на колени. Видимо, остается, чтобы защищать от меня Диаманта.
У него уютно. В камине горит огонь и угли переливаются красно-оранжевым светом. На окне стоит решетка, как и в моей комнате, но оно гораздо больше и выходит в сад, на прекрасные деревья и часовню. Как бы мне хотелось иметь такую комнату, такое окно, такой вид.
На полках и в шкафах расставлены всякие диковинки – в основном бессчетные бутылочки странных форм.
Он указывает в тот угол, где на стене висит потрепанная бежевая занавеска. Перед ней – стул и камера на высоких ножках.
– Я сфотографирую вас. – Он подводит меня к аппарату. – Смотрите прямо сюда, – говорит он и исчезает под черной накидкой. Лампочка вспыхивает, и камера взрывается. От неожиданности я подпрыгиваю, хотя и пыталась подготовиться к этому моменту.
Мое сердце колотится, когда из-под накидки появляется взъерошенный Диамант.
После снимка я пересаживаюсь на стул через стол от него. Это хороший стул, с изогнутой спинкой и подлокотниками. Я провожу руками по гладкому дереву, отполированному за годы использования.
На шкафчике стоит поднос с чаем. Чайник расписан желтыми розами, как раз под стать фарфоровым чашкам, блюдцам и серебристым ложечкам.
Диамант разливает чай. В каждую чашку он кладет по два кусочка сахара, размешивает и протягивает одну чашку с блюдцем мне, а другую – Подбородку.
Ее глаза округляются так, будто она никогда в жизни чашки чая не видела.
– Спасибо, доктор.
Уже то, что я сижу здесь, в моих руках чашка чая с блюдцем из просвечивающего фарфора, пробуждает воспоминания о ком-то или о чем-то. О той «мне» из прошлого, которая пила чай из чашки с блюдцем, как любой другой обычный здоровый человек. Об иной мне. Об иной жизни, задолго до произошедшего, о той жизни, которую я не могу вспомнить.
Я выпиваю все до последней капли. Не помню, когда в последний раз пила чай – несколько месяцев назад, а может, и лет. Теперь мне дают только воду или едва теплое молоко. Наверное, наказывают.
Диамант смотрит на меня через стол.
– На этой фотографии – вы до лечения гипнозом. Когда мы закончим курс, сделаем еще один снимок, чтобы увидеть разницу. – Кажется, он слишком уверен, что вообще какая-то разница будет. – Я подумал, – продолжает он, – ничто не мешает…
Подбородок сдвинулась на краешек стула. Но ведь это так неудобно сидеть на самом краю деревянного стула. Я тоже сдвигаюсь, чтобы понять, каково ей. Нет, определенно неудобно. Сдвигаюсь обратно.
Все это время Диамант что-то говорил, а я прослушала.
– Вы бы этого хотели? – спрашивает он.
– Чего бы хотела?
Подбородок цокает.
– Общаться с остальными и может даже завести друзей.
Друзей? Здесь?
Диамант записывает что-то в своих бумагах и поднимает взгляд.
– Мод, вы сами попросили, чтобы вас отселили от других пациентов?
Пока я обдумываю ответ, Подбородок заводит свою старую песню.
– А так эта у нас склонна к насилию. На доктора Уомака вот напала, – самодовольно кивает она всеми своими подбородками.
Брови Диаманта ползут вверх.
– А на других пациентов она когда-нибудь нападала?
Подбородок хмурится.
– Нет, но…
– Так почему же ее не выпускают в общий двор?
– Она частный пациент. – Подбородок украдкой бросает на меня лукавый взгляд. – Было сказано, что ей полагается отдельная комната.
– Вот как? – Диамант снова хмурится, пролистывая мои записи. – И кто же за это платит? Семья Мод?
– Ее наниматель. – Она шмыгает носом. – Как по мне, так это он шибко расщедрился. Девчонке очень повезло.
О да, как же мне повезло. Бьюсь об заклад, ей бы понравилось оказаться здесь под замком, не дышать свежим воздухом, не чувствовать ни дуновения ветра на лице, ни шороха травы под ногами, ни прикосновения дождевых капель. О благословенный дождь!
Диамант продолжает хмурится.
– И за все это время ни посетителей, ни писем?
Подбородок отрицательно трясет головой.
– Нет, – вздыхает она. – Не у таковских, как эта.
– Вы знаете имя ее нанимателя? – спрашивает Диамант будто бы невзначай, но его ручка уже занесена над блокнотом.
Подбородок скрещивает руки на груди.
– А вы лучше спросите доктора Уомака. Это он привез ее сюда.
– Ах вот как! – восклицает Диамант.