Квартира
Весь вечер Вера сидела в своей «новой» квартире. Ей было неуютно, некомфортно, неудобно, но вариантов не было. Она не собиралась что-то менять здесь, перебирать вещи или делать ремонт – все это она планировала возложить на будущих новых хозяев данного жилища. На руках у нее имелись только документы на квартиру, свидетельство о смерти Порошиной Светланы и копия свидетельства о рождении самой Веры, которая хранилась вместе с правоустанавливающими документами. Оригинал зеленой книжечки Вера получила на руки после выпуска из интерната в восемнадцать лет вместе со своим паспортом.
Но теперь все изменилось. То, что она увидела сегодня на кладбище вынуждало ее пересмотреть не только всю ситуацию в целом, но и отношение к женщине, которая приходилась ей матерью. Вера решила исследовать квартиру и найти хоть что-то, что смогло бы пролить свет на эту тайну. Разные мысли поочередно занимали сознание: что, если все дети Светланы были чем-то больны? А что, если она сама была повинна в их ранних смертях? Но в таком случае почему она продолжала рожать? Почему она отдала в приют четвертого ребенка, единственного, кто не умер в младенчестве? И главный вопрос – где отец всех этих детей, отец Веры?
Однокомнатная квартира была чистой, ухоженной, хотя ремонт, несомненно, был сделан очень давно. К беспорядку можно было отнести только пыль, которая скопилась на всех поверхностях за время, что квартира пустовала. Одежда Светланы и постельное белье были аккуратно разложены и развешаны в шкафу и даже сохранили легкий аромат от стирального порошка или кондиционера для белья. В ванной комнате бутылочки с недорогими средствами личной гигиены были расставлены на полочках, никакой грязи или потеков не было ни на сантехнике, ни на зеркале. Посуда на кухне была чистой и убрана в шкафы. Только на подоконниках кое-где были видны следы от стоявших там раннее цветочных горшков, которые, скорее всего, забрали к себе соседи после смерти Светланы. Соседи. Точно. И как она сразу не догадалась?
– Кто там? – спросил женский голос из-за двери.
– Добрый вечер, меня зовут Вера, и я… Я – ваша новая соседка сверху.
Ключ трижды провернули в замке, и дверь с тихим скрипом открылась. Перед Верой стояла немолодая женщина в длинном махровом халате и теплых домашних тапочках.
– Здравствуйте, – снова поздоровалась Вера. – Я – Вера.
– Да я уж поняла, – сказала женщина, – проходи. Я же слышу, что наверху кто-то ходит. Меня зовут Любовь Ильинична.
Вера переступила порог, разулась, и ей тут же были предоставлены тапочки.
– Надевай, полы холодные, – сказала Любовь Ильинична.
Вера поблагодарила и прошла за хозяйкой квартиры на кухню.
– Чай?
– Да, спасибо.
– Кофе не пью, его у меня нет, потому и не предлагаю.
– Чай вполне подойдет… Скажите, вы хорошо знали…
– Свету? – перебила Веру Любовь Ильинична. – Конечно, хорошо. Тридцать лет соседями были. Ты ее дочка, верно?
– Да. Она говорила обо мне?
– Немного. Я знала, что ты есть, а с расспросами не лезла. Мы были соседями, а не друзьями. Ну, спрашивай. Я же понимаю, что у тебя есть вопросы. Чем смогу, помогу, но, повторюсь, со Светланой у нас были исключительно соседские отношения.
– Я поняла вас… Любовь Ильинична, скажите пожалуйста, знаете ли вы что-нибудь о том, были ли у… вашей соседки другие дети? До меня…
Чайник засвистел. Любовь Ильинична насыпала заварной чай в заварник, залила его кипятком, поставила на стол две одинаковые чашки, достала вазочку с печеньем и присела за стол.
– Были, – коротко сказала она. – Дети были.
– Что с ними произошло? – спросила Вера.
– А ты не знаешь?
– До сегодняшнего дня я практически ничего не знала о Светлане, и уж тем более о том, что у нее были другие дети. Сегодня я решила навестить ее могилу на кладбище и была очень удивлена, когда увидела могилы троих ее других детей.
– Я не знаю, что с ними произошло, – сказала женщина, разливая чай по чашкам. – Она упоминала об этом лишь вскользь. Какая мать захочет обсуждать смерть своего ребенка? А тут – трое… Когда я сюда переехала, она уже здесь жила. По нашему однокомнатному стояку у нас подъезд одиноких: Светлана одна жила, я одна, парень молодой один живет – лет, как тебе примерно. Еще была бабулечка одинокая, но умерла давно. И как-то дружба у нас ни с кем не завелась.
– Что вы мне можете еще сказать о Светлане? Хоть что-то… Что она была за человек?
– Обычная, одинокая, несчастная, как и все в этом городе, женщина, – ответила Любовь Ильинична. – Работала бухгалтером в местном водоканале. Неконфликтная была. Да, кстати, Вера, скажи, а ты кошек любишь? У Светы был кот. Его хотели выбросить на улицу. Мне жалко стало. Их там и так несусветное множество, а этот все же домашний, к ласке привык, к теплу. Лежит вон в комнате, диван греет. Заберешь? Мне его жаль, но не более того. Особой любви к нему не испытываю. По большей части из-за шерсти. Вся квартира рыжая теперь. Мурчиком звать. Заберешь?
– Вот так наследство, – улыбнулась Вера. Она не была в восторге от этого предложения, но понимала, что отказать в данной ситуации было бы некрасиво – Любовь Ильинична ясно дала понять, что будет рада отдать кота. – Ну, что поделать. Заберу.
– Он ласковый, спокойный, – добавила соседка. – И что будешь с квартирой делать?
– Пробую продать… – Вера на мгновение замолчала. – Любовь Ильинична, – сказала она после паузы, – Светлана никогда не говорила, по какой причине отдала меня в приют?
– Не говорила, – Любовь Ильинична намеренно отвлеклась на чай, чтобы не смотреть в глаза Вере. – Не говорила, а я не спрашивала. Я не от нее узнала, что ты жила в интернате. Город у нас маленький, а я работаю в школе. Когда интернат закрыли, многие сотрудники пошли работать в городские школы. А педагоги здесь все между собой знакомы. Вот от них я и узнала, что дочка моей соседки жила в приюте, а после выпуска даже не встретилась с матерью.
– Это она со мной не встретилась, – холодно сказала Вера. – Я была всего лишь ребенком.
– Я в ваши дела не лезу, – ответила Любовь Ильинична. – Бери Мурчика, лоток его. А я буду спать ложиться. У меня завтра восемь уроков.
– Вы еще работаете? – удивилась Вера. В ответ женщина рассмеялась.
– А ты проживи на одну пенсию, да к тому же молодых педагогов у нас, знаете ли, не густо, – сказала она и вышла из кухни.
Вера допила чай, встала из-за стола, когда хозяйка квартиры внесла на кухню упитанного рыжего кота.
– Знакомьтесь, это – Мурчик.
Вера улыбнулась, взяла кота на руки, а он и не был против.
– Сейчас принесу лоток, – сказала Любовь Ильинична.
– А корм? – спросила Вера.
– Дорогуша, мы люди простые. И кот у меня ест все то, что ем я.
Вера попрощалась с соседкой, поблагодарила ее за чай и за… кота, поднялась на этаж выше, держа в одной руке кота, в другой – его лоток, поставила лоток на пол и с трудом, пытаясь удержать Мурчика, открыла дверь. Кот тут же спрыгнул с рук и, подняв хвост пистолетом, побежал в родной дом. Он с осторожностью все обнюхивал, словно проверяя, что изменилось в его отсутствие.
– Хозяйки твоей больше нет, – сказала коту Вера. – Теперь будешь жить со мной. Нужно было хоть спросить, сколько тебе лет…
Кот запрыгнул на кровать, и Вера решила его не прогонять – у него здесь прав было куда больше, чем у нее самой. Она поделилась с котом колбасой и налила ему воды, решив, что завтра обязательно найдет зоомагазин и купит кошачьего корма. Мурчик в свою очередь вел себя, как и полагается домашнему коту: проверил всю квартиру, поужинал и лег спать на кровать.
Вера осмотрела комнату: шкаф, комод, кровать, кресло и две тумбочки. В тумбочках были книги, она это уже знала. В шкафу и в комоде – вещи. Но на шкафу стояли антресоли, а туда Вера не заглядывала. Она залезла на стул, открыла первую из двух антресолей и увидела в ней две обувные коробки. Кот наблюдал за действиями новой хозяйки, но не вмешивался. Вера осторожно достала коробки, положила их на кровать и присела рядом с котом.
– Ну, давай посмотрим, что у нас здесь, – сказала ему Вера.
В первой коробке лежали фотографии, сделанные в разные периоды жизни Светланы Порошиной: здесь были фото, по всей видимости, с работы, фотографии с какими-то знакомыми, черно-белые фото с ее молодости. Вера отметила для себя, что с интересом рассматривает женщину с фотографий, в которой узнает много собственных черт: карие глаза, густые, каштановые волосы, средний рост. Несмотря на то, что Светлана родила четверых детей, она была весьма стройной, как и сама Вера. На фото Вера присматривалась ко всем мужчинам, но никого не могла бы отнести к тому, кого связывали бы со Светланой теплые чувства.
Мурчик протянул переднюю лапу, касаясь ею ноги Веры, как бы обозначив ее: моя. Вера не была против. Рядом с фотографиями в первой коробке лежали квитанции по уплате коммунальных услуг, которые Вера отложила в сторону – в этом ей точно необходимо разобраться. Еще там лежали какие-то чеки, гарантийные талоны – все это не интересовало Веру. Она взяла вторую коробку.
Во второй коробке лежало несколько картонных папок для бумаг с завязками. На первой папке было написано «Иришка». Вера очень медленно развязала завязанный на папке бантик. Внутри лежали черно-белые фотографии маленькой девочки. Обычный ребенок, обычная обстановка. На некоторых фотографиях была изображена и Светлана – молодая и счастливая мама. Фотографий было немного – девочка прожила всего три месяца.
– Странно, – сказала сама себе Вера. – Ребенок совершенно не выглядел больным. Что же случилось? Может какой-то врожденный порок сердца?
Вторая папка, ожидаемо, была подписана «Славик». В этой папке фотографий было примерно в два раза больше, а на последних маленький мальчик даже был запечатлен ползающим. Ползающим и улыбающимся малышом.
– Почему они умирали? – снова произнесла вслух Вера.
На третьей папке было написано «Катюша». На фотографиях в этой папке Светлана была совсем юной – это был ее первый ребенок. Катя, как и Ира, прожила всего три месяца. Вере вдруг стало безумно жаль женщину, к которой всю жизнь испытывала пускай не ненависть, но точно презрение. Сама Вера потеряла ребенка на позднем сроке беременности, и это было тяжелейшим ударом для нее. Но она не держала его на руках, не кормила грудью, не пеленала и не пела колыбельные. Светлана Порошина же родила каждого из этих троих детей, она прижимала их к своей груди, купала их и укачивала на своих руках. А потом хоронила. Как она вообще не сошла с ума? Вера подумала, что сама точно бы свихнулась на ее месте. Как знать, может она и свихнулась, а потому и отдала младшую дочь в приют?
Четвертая папка была подписана «Верочка». «Верочка» – в этом слове было что-то родное, нежное, материнское. Вере стало не по себе. Неужели мать все же любила ее? Неужели, четвертый ребенок был желанным? Неужели мать питала к ней теплые чувства?
Вера родилась в ноябре 1987 года. Она открыла галерею в своем телефоне, нашла фотографии, которые делала в этот день на кладбище и посчитала: она родилась через одиннадцать месяцев после смерти Иры, третьего ребенка. Но Вера не умерла ни в три месяца, ни в полгода. Она до сих пор жива и вполне здорова. Она развязала шнурок, открыла папку, которая была на порядок толще и тяжелее трех предыдущих, открыла и обомлела – сверху лежали цветные распечатанные фотографии, которые Вера менее года назад выкладывала в социальных сетях. Она перекладывала фото одно за другим, понимая, что Светлана следила за ее жизнью, наблюдала со стороны безмолвным зрителем. Но ни разу не написала, не позвонила, не дала о себе знать. Светлана не предлагала начать общение, но и не просила о помощи, хотя и смертельно болела. Вера этого не могла понять. Почему мать все эти годы не упускала Веру из виду? Что это – чувство вины? Интерес?
Ниже же лежали фотографии, которые Вера никогда не видела. На этих фото были изображены она маленькая и мать, которая везде выказывала искреннюю радость и любовь к своему ребенку. Но некоторые фото, как заметила Вера, были обрезаны. Кого-то Светлана умышленно вырезала с фотографий, и, кажется, Вера догадывалась, кого именно – отца. Значит, он был? Он присутствовал в ее жизни?
Под папками лежало три свидетельства о смерти детей. Причина в них была указана одна: «Сердечная недостаточность».
Вере стало не по себе. То, что раньше она принимала за основу истории своего детства, сейчас казалось надуманным и несоответствующим действительности. Светлана не забывала ее, она следила за жизнью дочери в социальных сетях, хранила ее детские фото точно так же, как и хранила фото других своих детей. Почему же она не связалась с Верой? Почему не попыталась наладить отношения?
Вера осмотрела другие места в квартире, где еще могли храниться документы либо фотографии, которые смогли бы пролить свет на загадочную историю ее детства, ее семьи, ее матери, ее отца. Но она не нашла ничего, что могло бы дать хоть какую-то подсказку: кто же такой Порошин Анатолий.
Ночью в приюте должна была быть тишина. Никто не смел разговаривать, ходить по комнате и уж тем более по коридорам, читать под одеялом книжки при свете от где-то раздобытого фонарика.
Но тихо не было. Кто-то перешептывался в дальнем углу большой комнаты, в которой помещалось двадцать кроватей. Два детских голоса взволнованно что-то обсуждали, но Вера не могла разобрать, что именно. Ей вдруг стало страшно, что кто-то из нянечек ночной смены услышит этот шепот, и уж тогда всем, кто был в комнате, не позавидуешь.
Она хотела высунуться из-под одеяла и сказать тем, кто болтает, чтобы они умолкли и не навлекали на остальных беду, но опасалась, что как раз в этот момент откроется дверь. Поэтому лежала молча и нервничала из-за того, что ей не только не дают поспать, но и подвергают опасности быть наказанной.
– Как думаешь, она нас видит? – шепнул один голос.
– Не знаю. Самому интересно, – ответил второй.
– Слышит уж точно, – уверенно добавил первый.
– Но другие даже не слышали.
– Она – это ведь не другие. Она такая же, как мы.
– Она не такая. Она взрослая.
– Какая разница? Это же все равно Верка.
– Она нас забыла…
– Ничего не забыла! Она же вернулась, значит помнит.
– Она вернулась как раз потому, что забыла. Если бы помнила, ни за что бы не вернулась.
– Я хочу посмотреть на нее поближе…
– Не надо! А если она заметит тебя и испугается?
– Чего она меня испугается? Она же меня знает.
– Чего? Да потому что ты умер!
После этой фразы Вера не выдержала и откинула одеяло.
– Кто там? – негромко спросила она.
Голоса умолкли.
– Кто там? – повторила Вера.
– Это мы, не бойся, – раздался негромкий детский голос.
– Кто «мы»? – переспросила она.
В дальнем углу кто-то зашевелился. В темноте Вера разглядела, что в ее сторону движутся две маленькие фигуры.
– Сашка? – удивленно шепотом спросила она.
От двери со вставками в виде мутных стекол исходило слабое свечение коридорной лампы.
– Ваня?
Мальчишки подошли ближе к кровати, на которой лежала Вера, и она, рассмотрев их, вскрикнула от ужаса: босые белесые ноги оставляли на полу после себя липкие, влажные следы, потертые пижамы выцвели и висели лохмотьями, оголяя такие же бледные участки кожи на теле, но больше всего Веру испугали глаза, а точнее – их отсутствие: на бледных лицах явно неживых мальчишек зияли темные дыры глазниц.
– Что вы такое? – испуганно спросила Вера.
– Ты же узнала нас, – сказал один из мальчиков.
– Вы снитесь мне, вас нет.
– Снимся, и все же мы есть.
За дверью послышались шаги.
– Прячься, – сказал Вере неживой мальчишка, – прячься скорее.
– Саша, – ответила Вера, игнорируя его призыв куда-то и от кого-то спрятаться, – тебя же усыновили… Я помню.
Бледные детские губы растянулись в насмешливую улыбку, обнажая гнилые зубы.
– Если бы так, – прошептал мальчик.
Кто-то взялся за дверную ручку, щелкнул засов, скрипнули петли.
– Прячься, – шепнул удаляющийся детский голос.
Вера по-детски укрылась одеялом с головой. Чьи-то шаги приближались к ее кровати. Сердце стало быстро-быстро биться, и Вера снова почувствовала себя маленькой девочкой, которая боялась оказаться в немилости у дежурной нянечки. Она зажмурила глаза. Чья-то рука взялась за ее одеяло и стала медленно его с нее стягивать. Одеяло сползало все ниже и ниже, пока Вера не почувствовала, что начинает замерзать.
– Я не боюсь, я не боюсь, – шептала она себе под нос, словно девчонка. – Я – взрослая женщина, в конце концов! И я не боюсь!
Она резко распахнула глаза. Рассвет был с другой стороны дома, а потому свет слабо пробивался сквозь окно и незастекленный балкон. Одеяла действительно не было – оно лежало на полу. Видимо, Вера столкнула его ногами во сне, причем давно – на одеяле мирно спал кот.
В квартире было прохладно. Вера надела домашние тапочки, которые ей не принадлежали, накинула на себя чужой махровый халат, который вкусно пах не ее кондиционером для белья, и пошла на кухню ставить чайник, воду в котором много лет подряд каждое утро кипятила не она. Все, что ее окружало – было не ее миром, и ей было не по себе от того, что ей приходится пользоваться всеми этими вещами. Она насыпала в чашку растворимый кофе, достала молоко из холодильника, села на стул и, глядя в окно, стала обдумывать свой сон.
Вера помнила и Сашу, и Ваню. Эти мальчишки были, кажется, на год младше самой Веры, и они были сиротами. Она не помнила фамилию Вани, только Саши, но помнила, что и одного, и второго мальчика усыновили. Тогда им было лет по десять. Невиданная редкость для их приюта: за одно лето сразу двоих пацанов взяли в приемные семьи. Конечно, это ее вчерашний поход в старую усадьбу повлиял на сознание, которое выдало такой странный сон, а мрачность заброшенного интерната добавила в него темных красок.
Чайник засвистел. Вера выключила газ, налила воды в чашку, добавила молока.
– Вот бы узнать, где они сейчас живут, – сказала она вслух.
Вера забыла о том, что нашла вчера в коробке из-под обуви, хранившейся в квартире ее матери. На время забыла. Сейчас она думала только о двух мальчишках, которые приснились ей этой ночью. Приснились в столь жутком сне, что, вспоминая их неживые лица, у Веры бежали мурашки по телу.
Ее подруга, которая помогла ей первое время после выпуска из интерната, погибла два года назад. Вера не любила вспоминать о ней, потому что воспоминания те проносили только боль, однако не могла. Больше ни с кем из приюта Вера не общалась.
Она выпила вторую чашку кофе, пока выполняла определенный ряд задач по работе. Закончив, Вера зашла в поисковую систему, написала название своего интерната и дописала одно слово: «Архив». Разумеется, данные никто не оцифровывал, да к тому же информация столь щепетильного характера не должна была быть в открытом доступе, и Вера это понимала. Она надеялась, что ей повезет, и архив с приютскими документами будет храниться в черте города, а не в областном центре. Однако в интернете данных об этом не нашлось.
Насилу позавтракав, Вера оделась теплее и пошла в ближайший зоомагазин. Утром Мурчику досталась сосиска, но уже на обед Вера планировала обеспечить своего «нахлебника» хорошим кошачьим кормом. Уж если выпало ей унаследовать животину, ухаживать она будет за ней подобающе.
Вера купила сухой корм, игрушки и наполнитель для лотка и вернулась домой. Мурчик оценил обновки, благодарно потерся о ноги новой хозяйки и даже замурчал.
– Ну что, рыжий, – сказала Вера, – остаешься за главного. А я пошла…