На площадь приехал цирк шапито со зверинцем и детскими аттракционами, и через неделю я одурела от попсы, гремящей из динамика, прибитого к фонарному столбу над крышей моего торгового ларька. Репертуар зазывно-обольстительного песнопения был невообразимо широк (отдельное спасибо «Русскому Радио», станции «Шансон» и «Европе Плюс»), но поскольку основными посетителями зверинца были и оставались дети, предпочтение отдавалось диску с творчеством гениального Владимира Яковлевича Шаинского.
Через неделю я выучила наизусть все двадцать два шедевра и первое время исправно подпевала то голосистому мальчонке, то Кларе Румяновой, прилежно выводила соло Храброго Крошки Енота: «От улыбки станет всем светлей, и слону и даже маленькой улитке». Через две недели так насобачилась, что могла уже со стопроцентной точностью продиктовать последовательность шлягеров и их исполнителей.
Сегодня на моих коленях лежал учебник госпожи Козловой А. М., и я в восемнадцатый раз читала предложение: «Участники хеджевых сделок оперируют методами прогнозирования тенденции рынка по восходящей и нисходящей линиям, оценивают их пределы, рассчитывают предполагаемые уровни рыночных колебаний и соответствующие стоимостные параметры базисных активов».
В принципе… понятно. Но для доцента Медведевой, принимающей экзамен по банковскому делу, надо отбарабанить все тарабарским языком, и «в принципе» ей не достаточно. А я никак не могла въехать в тему, поскольку в голову сквозь уши проникали сожаления Крокодила Гены о единственном в году дне рождения.
Отложив в сторону учебник, я поглядела на толпу деток, штурмующих билетные кассы зверинца, и, раздвинув коробки с тортами «Волшебная фантазия», бросила взгляд в сторону палаток, торгующих сладкой ватой, попкорном и газированной водой с сиропом. Конкуренция, однако. Ушлые циркачи привезли с собой все составляющие сладкой детской жизни – еду, зрелища и гениального Владимира Яковлевича. К моему, когда-то широко востребованному массами ларьку, добирались только редкие сопровождающие деток лица за сигаретами, спичками и пивом (обязательно холодным и почти обязательно свежим).
– Если так пойдет, – вздыхал хозяин палатки Ибрагим Асланович Тушкоев, – все пиво скиснет… окончательно. – За вольером с общипанными грустными орлами циркачи разместили переносную точку с грилем, шашлыком, разливной «Балтикой» и корейскими салатами. – Кто дал разрешение?! – возмущался Ибрагим Тушкоев и сотрясал эпитетами воздух. – Кому… эти… кому на лапу дали?!
– Ибрагим Асланович, – утешала я, – этот зоопарк на колесах к нам почти каждый год приезжает. Не на долго, упокойтесь. Связи у них налажены, так что бегать с вопросами по инстанциям не советую…
– Какой год?! Какой каждый?! – выпучив глаза, бушевал Тушкоев. – Не видел. Не знаю. Давно здесь живу.
– Ибрагим Асланович, раньше цирк останавливался на площади у вокзала, – терпеливо объясняла я, – но сейчас, после того как дома вокруг нас снесли, циркачам, в единственном исключительном случае, разрешили разместиться здесь. В центре города.
– Почему здесь?! Зачем здесь?!
Эх, беда с этими темпераментными южанами.
Семь лет назад, когда беженец из Таджикистана Тушкоев (у Ибрагима Аслановича папа ингуш, а мама таджичка) обзавелся последовательно гражданством России, четвертым сыном и ларьком в центре города, месторасположение ларька считалось крайне выгодным. Невдалеке от прилавка проходила транспортная развязка, удобный для распития слабоалкогольных напитков сквер с древним общественным туалетом и умеренно охраняющая, но зато так же умеренно берущая милиция, – Тушкоев слал хвалу небесам, подсчитывал прибыль и приценивался к соседнему ларьку с молоком, кефиром и творожными сырками.
Но четыре года назад начал воплощаться в жизнь Генеральный план реконструкции центра города. Деревянные домишки, по непонятным причинам угнездившиеся на двух параллельных улицах в пяти минутах ходьбы от мэрии, начали сносить. Точнее и правдивее сказать так: деревянные домишки разом и вдруг начали гореть. Благодарных погорельцев мгновенно расселяли по окраинным новостройкам, бульдозеры в том же темпе ровняли площадки под малоэтажное элитное жилье, и центр города начал принимать вполне цивилизованный вид. Красивые краснокирпичные дома с эркерами и башенками, приличные детские площадки и гаражи, убранные под основания домов. Красота, одним словом.
Но жители этих домов не покупали конфеты, пиво и сигареты в ларьках на остановках общественного транспорта. Они отоваривались в супермаркетах.
И сначала городские власти предложили господину Тушкоеву передвинуть палатку с проспекта в глубь двора (мол, ваша кибитка портит целостность цивилизованного имиджа города), Ибрагим Асланович пробовал возмущаться и давать на лапу, но в результате получил продление разрешения на реализацию слабоалкогольной продукции и еще более строгий приказ – убрать ларек с остановки! Кстати сказать, кефир и сырки переехали давным-давно, и Ибрагим Асланович радовался, что повезло хотя бы с этим – выкорчевывать ларьки из асфальта троллейбусной остановки начали за неделю до того, как Ибрагим Асланович чуть было не ударил по рукам с хозяином кисломолочной продукции.
– И чем детей кормить, а?! – сокрушался Тушкоев и обводил глазами грустные залежи «сникерсов», «марсов» и «чупа-чупсов».
В чем-то Ибрагим Асланович лукавил. Мне давно и доподлинно известно, что семейство Тушкоевых полгода назад прикупило минимаркет в отдаленном микрорайоне и два ларька у автовокзала.
Но хозяина я любила и сокрушалась вместе с ним:
– Да. Чем?
– У моей тещи уже зубы от «сникерсов» болят!
– Ой, и не говорите.
– И живот.
– Какая жалость!
Толстый и карикатурно важный Ибрагим Асланович был хорошим хозяином. Он без вопросов отпускал меня на сдачу сессии, уважительно интересовался успехами в учебе и предлагал замужество от лица племянника Магомета.
Кстати сказать, женить своего великовозрастного нахлебника без прописки, Тушкоев пытался не только на мне. Подобные предложения он регулярно делал Раисе и Земфире – остальным двум продавщицам личного ларька.
– Софья, Раиса, Земфира, – говорил Ибрагим Асланович, – Магомет хороший парень. Его бы в хорошие руки. Цены не будет.
– Может, и не будет, – соглашались Рая, Земфира, Софья. Но замуж не шли.
Мы все любили Ибрагима Аслановича и звали между собою ласково – наш Душман.
…Подпевая детскому хору и Кларе Румяновой, я продала несколько банок пива и пару шоколадок, подмела пол в палатке, расставила коробки в цветовой гамме и попробовала читать: «Участники хеджевых сделок оперируют методами прогнозирования тенденций рынка по восходящей и нисходящей…»
Нет, не мой день. Госпожа Козлова А. М. упорно не желала объясняться нормальным языком со студенткой-заочницей Софьей Ивановой. Пристроив щеку на теплую ладонь, я бросила взгляд в щелку между «Волшебной фантазией» и уставилась на дверь единственного подъезда краснокирпичного дома, появившегося на территории Ибрагима Аслановича три года назад. Симпатичный домик, надо сказать. С мансардами, эркерами и ухоженными клумбами вокруг. Скоро весь центр города реконструируется и планово-земельно отдастся под подобные жилища.
Прощайте ларьки-палатки и заброшенные общественные туалеты, здравствуй цивилизация и сухие тротуары!
Бедный, бедный Ибрагим Асланович!
У парапета напротив подъезда остановился шикарный лимузин. Я вытянула шею и, сгорая от нормального женского чувства – черной всепоглощающей зависти, посмотрела, как из распахнутой охранником дверцы, на его же протянутую галантную ладонь, опустилась женская рука в тонкой бежевой перчатке.
Эх, жаль, бинокль дома оставила! Я хотела бы рассмотреть пуговки на манжете длинной перчатки во всей красе.
Но полевой бинокль купленный у скромного, ненастойчивого алкаша за две бутылки портвейна, остался лежать на подоконнике моей скромной комнаты в коммуналке, и разглядывание пуговиц пришлось оставить на потом.
Из лимузина высунулась стройная пара ног в лакированных сапогах (каблуки – сдохнуть можно!), опустилась с небес на землю и прочно стала под колышущейся норковой шубой приятного сиреневого цвета.
Она. Не шуба, конечно, а главная соперница моих грез – мадам Зеро. Я не знала имен жильцов дома наискось от палатки, но за два года вынужденных наблюдений (последние полгода через бинокль) успела каждому из них дать кодовую кличку – мадам Зеро, мадам Мартини, любвеобильный Генрих Восьмой и… Мужчина Моей Мечты, проходящий так же под кличкой Пирс Броснан. Были еще разнообразные некто-с-первого-этажа, мадам Мансарда, Клаудия-Шиффер-подруга-мадам-Зеро, обширный контингент – просто прислуга и прочая, прочая, прочая. Но к Мужчине Моей Мечты непосредственное родственное отношения имели только Зеро, Мартини и Генрих Восьмой. Зеро была его супругой, Мартини матушкой, с Генрихом Восьмым Пирс Броснан породнился через жену, так как появлялся преимущественно в его отсутствие и всегда с цветами.
Поначалу я приняла ловеласа Генриха за нежного супруга какой-нибудь из мадам – раньше был чисто выбрит в любое время суток, сейчас завел ухоженную рыжую бороденку, шикарно одет, всегда с букетом. Кто спрашивается? Для провинциальной девушки, лишь слегка развращенной телевидением, вопрос не стоит – конечно муж! Вернулся с работы, принес хризантемы, а то, что не выбегает регулярно в трениках с помойным ведром, показателем не является. У мужчин с такими манерами на помойку бегает прислуга.
Итак, муж, решила я. И считала так месяцев пять с половиной.
Но прежде чем докладывать о проведенном (случайно) расследовании, стоит сказать, что ларек господина Тушкоева как место временной работы, был выбран мною не случайно. Буквально в ста пятидесяти метрах от ларька стоит дом в котором есть коммуналка, в которой есть моя комната, на подоконнике которой хранится бинокль, купленный у алкаша полгода назад. Дом этот построил не Джек, а купец первой гильдии Иван Артемьевич Колабанов в начале прошлого века. На первом этаже этого дома купец планировал торговать колониальными и скобяными товарами, на втором этаже обустроился сам с семьей, и жили бы Колабановы до сих пор счастливо, не случись в России революция.
Но не все в России дураки, хотя дороги повсеместно отвратительные. Купец Колабанов не стал ждать, пока семью принудительно уплотнят в десятикомнатных апартаментах пролетариатом, продал все, что успел, и мудро махнул с семейством на ПМЖ в Канаду.
О том, что произошло дальше с «Колониальными и скобяными товарами» и апартаментами купца Колабанова, стоит рассказать отдельно, но позже. История и в самом деле вышла поучительная в смысле, прошу простить за тавтологию, истории государства в целом.
Итак, комнатушка в бывшем купеческом гнезде принадлежит теперь Софье Николаевне Ивановой, то есть мне, и единственным своим окном выходит на красивый кирпичный дом, что первым появился на территории Ибрагима Аслановича. Комнатушка моя длинная и узкая, как деревянный пенал первоклассника застойных времен, разгуляться там негде, а зубрить экономические науки я привыкла стоя, желательно в ритме шага. Расхаживая туда-сюда, туда-сюда, я вбиваю науку в упрямую голову мягкими шлепками тапок, дорога от двери проходит мимо вешалки, холодильника «Иней», принявшего на себя телевизор «Рекорд», тумбы, шкафа, кровати и письменного стола с компьютером, заканчивается у окна с видом на приличное жилье. Я кладу на подоконник книгу, упираю ноготь в нужную строчку и тупо гляжу в окно, повторяя тезис. Час за часом, минута за минутой, я девушка упрямая, и денег на мзду преподавателям у меня нет.
Пока дом достраивался, пока жильцы отделывали помещения и завозили мебель, вид за окном не мешал учебному процессу. Я тупо смотрела на грузовики и грузчиков, иногда старалась представить, как будет выглядеть телевизор или холодильник, когда его извлекут из картонной упаковки, и зубрила тезисы.
Постепенно в дом начали стекаться жильцы. На шикарных автомобилях, в шикарных шубах, в сопровождении шикарно вышколенных шоферов, заносящих вслед за ними пакеты с эмблемами самых шикарных магазинов города. Куда денешься, постепенно зрелище начало меня увлекать. Я стала различать жильцов по подъехавшим иномаркам, женщин со спины по шубам, детей и собак – по портфелям и гувернанткам.
Полгода назад какая-то злосчастная звезда навела на мой ларек застенчивого, неопохмеленного алконавта с полевым биноклем. Минуты три алкаш канючил, просовывал оптику через плексигласовое окошко и предлагал равноценный обмен – один бинокль на три ноль семь портвейна «777».
Сошлись на двух. Бинокль мне был на фиг не нужен, но уж больно плохо выглядел бедняга алконавт. Скорее всего, оптика где-то «случайно» прилипла к вороватой распухшей руке, ченч алконвта устроил, и таким образом у меня появился отличный бинокль и новое хобби.
Стыдоба, признаться тошно, но куда ж от правды, опять-таки, денешься – я начала подглядывать. Старательно обходя окулярами окна спален (ей богу, старательно обходя!), я смотрела, как живут Нормальные Люди, и напоминала себе, что так бы могла жить и я. Если б не ушла от мужа, не ушла от денег, влияния и холодильника, в котором не только пачка кефира и четыре яйца, но еще сервелат, карбонат и котлеты, приготовленный умелой домработницей. От прежней жизни у меня остался только гардероб, забитый приличным тряпьем под завязку, сожаления и испуг влюбиться снова. Не исключено, что подглядывать я начала, спасаясь от воспоминаний, леча испуг и убивая время. В двадцать четыре года его кажется так много, что полчаса, потраченные на картинки из чужой жизни, не выглядят потерянными.
Первым признаком выздоровления выступила ревность. Смешная, виртуальная ревность вуайеристки к мадам Зеро. И началось все с шубы.
В конце сентября прошлого года (тогда страсть к подглядыванию только-только наметилась, а бинокля и вовсе не наблюдалось) вдруг грянули холода, и объект Зеро вышел из лимузина в крашеной, стриженой норке – благородного оттенка красные разводы по угольно черному фону. Выглядела мадам Зеро сногсшибательно.
Сначала я чуть в обморок не упала, потом прикусила губу и оглянулась на гардероб, где висела точно такая же черно-красная шубка – подарок мужа к Новому Году.
Больше года я старалась забыть об этой шубе, о муже и существовании приличной одежды. Если кому-то это покажется смешным, прошу представить такой кошмар – как только я надевала что-либо из прошлой жизни и шла, например, гулять до магазина за хлебом, к норковому подолу тут же цеплялось что-то в лучшем случае с бритым затылком и на «мерседесе». В худшем тоже самое, но на джипе, в наихудчайшем – первый попавшийся ловелас, в чьем кармане бренчит мелочь на пиво в баре «Боцман».
Короче, липло все, что ни попадя. А я решила быть гордой, самостоятельной, с дипломом в виде доказательства, что Софья Иванова это вам не гортензия на подоконнике, она способна прожить без подпитки извне. Софья личность самодостаточная, упорная и трудолюбивая. Придет время, достану из гардероба норку и шкуры убитых телят, нацеплю на палец кольцо с сапфиром и явлюсь в какой-нибудь офис с вопросом: «Вам настоящие бухгалтеры нужны?»
А пока табу. Романы, свидания, мужчины и рестораны изгнаны напрочь. Сила воли проявлена поистине фантастическая. Однако накоплен и горький опыт. Ведь самодостаточность вещь обоюдоострая – отсекая от себя людей, ранишь и себя. Иногда все же стоит выплескиваться.
Я выплеснулась через единственное окно моей кельи. Нашла виртуальную соперницу (куда там Эллочке Людоедке с ее Вандербильдихой!) и такой же виртуальный предмет обожания.
Толи со скуки, толи чуть-чуть сошла с ума.
Итак, Генрих Восьмой, крашеная норка и мадам Зеро. Крашеную норку я мадам простила, лимузин цвета вороньего крыла тем более, но измену Мужчине Моей Мечты снести не могла. Первое, что я увидела полгода назад, налаживая наводку полевого бинокля, был смутный силуэт Генриха Восьмого, карабкающегося с букетом по лестнице на третий этаж. «Ага, – подумала я, настраивая резкость на окна лестницы, – сейчас-то мы и узнаем, чей ты муж!»
Пока неопытная вуайеристка разбиралась с оптикой, Генрих Восьмой успел проскользнуть в квартиру, вручить кому-то в прихожей букет, и через минуту… моим глазам предстала четкая картина: мадам Зеро, как к тому времени я успела узнать, супруга Пирса Броснана, оплела всем телом Генриха Восьмого и повисла на нем ненасытной медицинской пиявкой.
Я медленно отложила бинокль в сторону, добрела до дивана и села серьезно расстроенная. Адюльтер, однако.
(Примечание для граждан незнакомых с эпохальным сериалом «Секс в большом городе». Лозунг «Мужчина Моей Мечты» (именуемый в дальнейшем МММ) взят оттуда. МММ не является конкретным лицом, это скорее собирательный образ, рассчитанный на определенную особу. В моем случае МММ очень напоминал актера Пирса Броснана, и расстроиться за предательство такого типажа, дело не сложное.)
В крайней степени расстройства я сидела на диване минут сорок и никак не могла понять: выдре в крашеной норке недостаточно вылитого Пирса Броснана?! Ей еще Генриха Восьмого подавай?!
Нимфоманка, стерва или идиотка.
Бедный, бедный МММ. Он тоже носил букеты, тоже хорошо одевался.
Три дня я не могла прикоснуться к биноклю. Словно он был виновен во всех случайно открывшихся грязных тайнах. Будь проклят скромный алкаш и его лукавая звезда искусительница!
На четвертый день к краснокирпичному дому подъехал свадебный кортеж – мадам Мансарда выдавала дочку замуж. Я чуть не прослезилась, и рука сама потянулась к биноклю.
Чудное зрелище открылось моим глазам: невеста, как торт со взбитыми сливками, счастливый, облизывающийся жених, свидетели при параде, мадам Мансарда в желтом платье.
Бинокль был прощен.
Выдра в крашеной норке никогда.
…Разглядывая очередную норку мадам Зеро, я прикидывала, сколько пуговок могло уместиться на длинном манжете лайковой перчатки (пожалуй, пуговки все же великоваты, раз я смогла их углядеть со ста метров), и машинально переставляла стопочки с медяками по прилавку.
Кому-то медяки, кому-то позолоченные пуговицы. Мне до позолоченных аксессуаров терпеть еще полгода, – полгода зубрежки и дипломных мучений, хоть и устала невозможно, – но после развода я дала себе нешуточную клятву и собираюсь ее сдержать. В наше время остаться без образования легче, чем без очередного мужа. Один раз обожглась, теперь держись, дорогая. Считай чужие медяку, вникай в нюансы хеджевых сделок и любуйся проезжающими лимузинами из окна палатки.
Мадам Зеро измерила каблуками расстояние от бордюра до двери в подъезд, дождалась, пока шофер ее распахнет, и, облизнув норковыми полами косяк, втекла в дом.
Я продала двум зеленым юношам банку пива (Господь простит мне этот грех, а милиции рядом не было), едва не обсчитала паренька, берущего сигареты (но вовремя опомнилась и крикнула из окошка: «Молодой человек, вернитесь, я ошиблась, вот ваш червонец!»), и выключила обогреватель, накаливший воздух внутри палатки до неприличия, – еще чуть-чуть и бутылки с пивом начнут вскрываться самостоятельно, потом открыла учебник. «Участники хеджевых сделок…»
Нет. Не мой день. Учебный план категорически не желал выполняться.
Спустя полчаса после водворения выдры на местожительство, из подъезда к лимузину пробежал МММ. В длинном кашемировом пальто нараспашку, в костюме и галстуке, с кожаным чемоданчиком в руках. Красив был нереально. Джеймс Бонд, картинка с выставки. Как можно такому изменять? Только с жиру.
Со всей возможной печалью во взоре я проводила взглядом черный лимузин и в утешение себе съела три просроченные «рафаэллы». Наш Душман давно собирался их выбросить или раздать по родственникам (думаю, с предупреждением – запаситесь, братцы, чем-то для желудка), но, как всегда, забывал, и мы продолжали конфеты продавать, хотя, во избежание скандала экспериментировали над собственным здоровьем. Пока никто не отравился.
В семь вечера на площади у зверинца включили иллюминацию. Из репродуктора на столбе неслась бравурная музыка, перемежаемая рекламой увеселительного заведения, под фонарями сновали люди-тени, и мне казалось, что я наблюдаю подводный мир из иллюминатора глубоководной субмарины под названием «ООО «Альянс». Владелец Тушкоев И. А.». Иногда к иллюминатору подплывали рыбки с медяками и купюрами, обменивали наживку на пиво или конфеты и улепетывали обратно в стаю.
За час моя подводная кибитка успела выстыть, – середина апреля в этом году била все рекорды по заморозкам, – я включила обогреватель и помечтала о том, как через два часа громкоговоритель на столбе заткнется, народ разойдется по домам, зверинец и цирк повесят на ворота табличку «Добро пожаловать, но завтра» (директор у циркачей, однозначно, с чувством юмора, впрочем, в цирке без оного нельзя), и я спокойно, вдумчиво разберусь с…
Примерно в половине восьмого к краснокирпичному дому подъехал шестисотый Мерседес прелюбодея Генриха. Я оторвала зад от табурета, сунула нос между коробок с «Волшебной фантазией» и прищурилась в сторону чужого подъезда. Сегодня король номер восемь был с тюльпанами. Штук сорок, не меньше, и все ярко-алые.
«Надо будет Восьмого марта подарить себе пяток таких же», – подумала я и пронаблюдала, как вальяжно и неторопливо шествует негодник Генрих к чужой жене.
Блестящий черный «мерседес» плавно развернулся на стоянке возле дома и, проехав по дорожке в обратном направлении, свернул на крошечный пятачок между кассами зверинца и моей палаткой.
Я попыталась разглядеть водителя через мутное плексигласовое окошко, – так старалась, что чуть пивную выставку на пол не обрушила, – но генриховский шофер не долго изводил мое любопытство, вышел из машины, поддернул брюки, поправил пиджак и вялой походочкой направился в мою сторону.
Я проворно вернула зад на табурет и машинально ликвидировала вуайеристическую щелку между «Волшебной фантазией» в шоколаде и такой же фантазией, но с пралине и кокосовой стружкой.
– Пачку «Парламента». – В окошко просунулась широченная ладонь с пятидесятирублевой купюрой.
Я, прилежно улыбаясь из темноты, во все глаза таращилась на звероподобного верзилу с перебитым носом и сплющенными боксерскими ушами (неужели его мама была человеком?!).
Громила каким-то образом углядел мою улыбающуюся физиономию сквозь мутный плексиглас, нахмурился сурово, но, пошевелив немного бровями, решил убить время до возвращения хозяина в приятной беседе.
– Давно работаешь? – спросил с ухмылкой.
– Получите сдачу, гражданин, – с прокурорскими интонациями, пропищала я и едва не прищемила толстые шоферские пальцы оконной задвижкой. На задвижке висела бумажка: «Стучите, открыто».
Громила стучать не стал. Не отходя от палатки, закурил, потоптался какое-то время на месте и двинулся к кассам зверинца.
Я вытянула шею и посмотрела, как верзиле выдают билетик.
Странно. Обычно машина Генриха уезжает, едва хозяин встает на тротуар. «Мерседес» прелюбодея не светится на подступах к дому и моментально забирает шефа при выходе из подъезда.
«Видимо, сегодня рандеву пройдет по сокращенному сценарию, – подумала я. – Или шофер Генриха решил гиенами и мартышками полюбоваться…»
В радиорубке увеселительного заведения сменили пластинку, и над площадью поплыли вступительные аккорды песенки Крошки Енота. С упорством обреченного я раскрыла учебник, тупо скользнула глазами по строчкам и, не закрывая книгу, переместила взор на привычную щель в «Волшебной фантазии».
Ее не было. Щели то есть. А я уже привыкла к окошку в мир чужих свиданий, расставаний и трагедий в непосредственной близости от рабочего места. Девчонки давно просили Душмана поставить в палатку нормально работающий телевизор, Ибрагим Асланович дважды приносил из дома нечто шипящее белым снегом, и мы продолжали торговать конфетами без сериалов и ток-шоу. Тут хочешь, не хочешь, любопытствовать начнешь.
Я дотянулась, раздвинула коробки и, посмотрев на подъезд дома, прямо-таки окаменела в неудобной, скрюченной позе с учебником на коленях. Под веселенький припевчик «вместе весело шагать по просторам, по просторам» со ступенек крыльца в распахнутом, как крылья птицы, черном пальто стремглав сбегал Пирс Броснан. Яркие уличные лампы освещали его лицо мертвенно белым светом, казалось, мужчина парит над землей – летит, оскальзываясь начищенными ботинками на замерзших лужах, и балансирует, взмахивая крыльями.
В картине его побега из собственного дома было что-то нереальное, поставленное как трюк в Голливуде. Мужчина бежал по антрацитово-черной, поблескивающей льдом земле, сам весь в черном, и только белоснежная рубашка и меловое лицо, мерцали на этом фоне. Кое-где стояли нерастаяшие сугробы, но лицо беглеца было белее апрельского снега во сто крат.
Не успел Мужчина Моей Мечты добежать до угла дома, как из подъезда выбежал Генрих Восьмой в расстегнутой до пупа рубашке и наброшенном кое-как, воротом внутрь, пиджаке.
Любовник догонял мужа.
Видимо, пока я отвлекалась на шофера и учебник госпожи Козловой А. М., Мужчина Моей Мечты вернулся домой. Неожиданно, как в анекдотах – «и тут возвращается муж из командировки». Что произошло в квартире на третьем этаже краснокирпичного дома, можно представить и определить одним словом – потасовка. Поле боя осталось за развратником Генрихом.
Но почему он бежит за Пирсом? Извиниться хочет?
Нет, не похоже. Лицо Мужчины Моей Мечты было просто перекошено от ужаса. Такие лица я только в кино про вампиров видела.
Поправляя на ходу ворот пиджака, Генрих Восьмой разглядел у входа в зверинец своего шофера и сделал ему знак рукой ехать наперерез несущемуся к остановке Броснану. Я, как могла, протиснулась между пивом, посмотрела на «мерседес» и увидела, как ярко вспыхнули его фары. Машина рванула с места! Водитель Генриха успел сгонять к гиенам и вернуться к работе.
Перепуганный муж едва не столкнулся с черным боком машины, полы кашемирового пальто смели пыль с бампера, и МММ поменял траекторию. От проспекта его отделял кузов автомобиля, шофер уже приоткрыл дверцу, Пирс резко крутанулся вокруг оси и помчался в толпу у входа в зверинец!
На территорию зоопарка его не пустил турникет, вахтер, расставив руки, перекрыл вход и, грубо схватив бедолагу за плечо, толкнул к кассам. Пирс растерянно оглянулся – Генрих Восьмой, объясняя что-то на ходу шоферу, двигался в его направлении, за спиной хозяина маячила мрачная физиономии со сплющенными ушами.
МММ сделал нерешительный шажок к кассам, потом к ограде из стен клеток и, наконец, решившись и подобрав полы пальто, помчался прочь. Огибая по периметру зверинец, он предполагал выбежать на параллельную улицу.
Я глубоко вздохнула и вернулась на табурет, так как знала, что произойдет дальше. Броснан обежит окольцованный клетками зверинец и ограду у цирка шапито и вернется уже за мою палатку. Другого пути нет.
Бедный, бедный Пирс Броснан. Он, видимо, давно не ходил пешком по улицам, округу видел только из окна личного автомобиля и знать не знает, что параллельной улицы давно не существует. Вместо нее за спиной купола цирка шапито начинается глубокий котлован, вырытый еще прошлым летом под строительство дома с подвальным гаражом. Не далее как десять дней назад, тем же путем от милиции удирал парнишка-карманник в разорванной куртке. Он так же добежал до котлована, не смог перебраться на другую сторону и вернулся назад, надеясь отсидеться между мусорными баками и тылом моей кибитки. Он даже поскребся в мою дверь. Но я так и не успела решить, чего во мне больше – человеколюбия или элементарной осторожности и здравого смысла. Парнишка-карманник запросто мог оказаться опасным преступником или буйным наркоманом с ножом в кармане и прирезать беззащитную продавщицу словно куренка.
Вспоминая все это, я слушала, как поет Крокодил Гена и прикидывала: если до конца следующей песни про голубой вагон за моей палаткой не раздастся шороха, значит, Пирс Броснан пошел вброд через котлован.
Генрих Восьмой и его шофер тоже ничего не знали о городе. Во времена их детства на той стороне проходила уютная улочка, упирающаяся одним концом в железнодорожный вокзал. Мужики сели в «мерседес» и шустро вывернули к проспекту и троллейбусной остановке. Они предполагали проехать по шоссе и встретить беглеца на той стороне.
Если бы не сюрприз в виде котлована, все так и получилось бы. Я замерла на табурете, обняла учебник обеими руками и сосредоточилась на мысли: как следует поступить скромной продавщице, если в ее дверь поскребется Пирс Броснан?
Пустить Мужчину Моей Мечты в зачуханный ларек и предложить убежище, или сделать умный вид и остаться на табурете?
Крокодил Гена давно спел про день рождения и уже заканчивал серенаду голубого вагона, а шороха за палаткой все не раздавалось.
«Неужели полез в котлован?!» – ужаснулась я и, плюнув на умный вид, решительно встала и распахнула дверь.
Он стоял напротив порога. В измазанном глиной долгополом пальто, в исполосованных разводами брюках и мял в потемневших от грязи руках когда-то белоснежный носовой платок.
Секунды три или четыре мы молча рассматривали друг друга, потом я отодвинулась с прохода внутрь палатки, и он беззвучно сделал шаг навстречу.
Пока я запирала дверь, МММ протиснулся в узкую щель между коробками, сел на пустой ящик из-под пива и скорчился там, пригибая голову к коленям. Ему казалось, что он спрятался.
– У вас что-то случилось? – спросила я и налила в пластмассовый стаканчик минеральной воды.
Мужчина помотал головой сначала отрицательно, потом утвердительно и движением подбородка отказался от предложенной воды. Скорее всего, не потому, что не хотел пить, он просто боялся не удержать стакан в трясущихся руках.
«Что же у них там произошло?! – в который раз подумала я. – Почему он так испугался?»
Голос из репродуктора возвестил о том, что мы слушает «Русское радио», поблагодарил нас за внимание к радиостанции и предложил вниманию поклонников Аллы Борисовны неувядающий шлягер об айсберге.
– У вас что-то случилось? – более настойчиво спросила я. – Вы от кого-то убегали, я видела через окошко…
Мой дубль два так же остался без ответа. Только колотить и корчить гостя стало отчетливее. В ознобе он задевал плечом коробку с «тульскими пряниками в полном ассортименте», и целлофановые упаковки полукилограммового развеса поскрипывали, из ящика доносился такой звук, словно туляки с недовольством перешептывались между собой.
Догадываясь, что беглецу следует дать передышку, я молча смотрела на случайного гостя и удивлялась прихотливым изгибам судьбы. Скажи мне кто-нибудь полчаса назад, что сам Пирс Броснан скорчится в моей палатке за ящиком с полным ассортиментом, расхохоталась бы до коликов. Кто я и кто он? Две разные планеты. На моей пустыня и пивная тара, на его – жизнь в цветущем саду и сверкающий лимузин. Даже очень испуганный, он был нереально красив. Такие мужчины не ходят по улицам, не выносят мусор, не чистят картошку. Они улыбаются женщинам с плакатов и экранов телевизоров, иногда мелькают в окошках лимузинов с личным шофером и появляются в снах. Мой тип.
Что такое мой тип мужчины я поняла лет в шестнадцать. Тогда я еще жила в крошечном городке в ста тридцати километрах от областного центра, ходила в школу и старательно училась. Мы все старательно учились, мечтая выбраться из тмутаракани, мы все об этом мечтали.
В четырнадцать лет, если оперировать словами бабушки, я едва «с глузду не сбилась». Родители развелись, папа неожиданно ушел из дома и от растерянности и обиды, я чуть не наделала обычных девчоночьих глупостей с танцами допоздна, первой бутылкой пива и слюнявым поцелуем в подъезде. Не понимая, чего мне нужно, затесалась в компанию юнцов, наглядно бунтующих с помощью тяжелого рока, металла во всех местах и черных маек с эмблемами из зеленых лиц с кровавыми подтеками.
– Через десять лет, когда ты вырастешь, – уговаривала меня мама, – ты будешь переходить на другую сторону улицы при виде этих знакомых. Ты другая, поверь.
Я смеялась. Самый классный пацан Витек Труба гулял со мной. Я с ума сходила по его пирсингу над бровями, длинной растрепанной челке, спадающей ниже переносицы, железным перстням в виде черепов, крестов и оскаленных звериных морд. Самые клевые ботинки, на самой толстой подошве были у моего бойфренда. Танька Фурцева синела от злости, когда Труба приходил встречать меня после школы!
Сам Витек учился на автослесаря в соседнем ПТУ и играл на бас гитаре в коллективе с многообещающим названием «Покойники».
Девять лет назад, девятого мая, мы с Трубой сели на электричку и отправились в областной центр, в город, где я теперь живу. Выехали почти без денег – прошвырнуться вдоль широких проспектов, покататься на трамваях и троллейбусах (в родном городке из общественного транспорта только редкий автобус на улицах появлялся), людей посмотреть, себя показать.
А показать, честно говоря, было что. Встречая сейчас на улицах подобных юнцов в растянутых черных майках, спускающихся чуть ли не до колен из-под заклепанных кожаных косух, я обязательно улыбаюсь и вспоминаю себя такую же. Лохматую, крутую, как хвост поросенка, и гордую кавалером до боли в растянутых улыбкой скулах.
Мы ехали на задней площадке троллейбуса. Труба нес какую-то чушь и обнимал меня за плечи с покровительственной небрежностью.
Троллейбус остановился на остановке в центре города и на подножку заскочил высокий юноша (не парень, а именно юноша, я сразу почувствовала разницу) в светлых отутюженных брюках, светло бежевой рубашке с расстегнутым воротом и тонком трикотажном жилете. Он пробил талончик и встал на задней площадке у двери.
Мой кавалер прекратил «шутить» на весь салон, прищурился в сторону нового пассажира и вдруг, отпустив мои плечи, с размаху молодого человека по спине.
– Сашок, здорово! – завопил Труба. Юноша развернулся и с недоумением посмотрел на моего кавалера. – Забыл?! – орал тот. – Это я, Втек из «Покойников»! Помнишь рок-фестиваль в декабре?!
Молодой человек нахмурился, припоминая, так и не вспомнил никаких покойников, но тем не менее улыбнулся и пожал протянутую руку.
– Здравствуйте, Виктор. – Перевел взгляд на меня. – Добрый вечер, девушка.
Для меня эти два обращения расставили все по своим местам. Виктор, девушка, добрый вечер.
Но Труба, как говорилось у нас в простом народе, совершенно «не сек фишку».
– Девушка, – фыркнул он. – Это ж Сонька! Ты чо, забыл?!
– Добрый вечер, Софья, – поправился «Сашок» и опустил голову в легчайшем поклоне. – Очень приятно. Александр.
Труба что-то гоготал, икал фальцетом, а я была готова провалиться сквозь пол троллейбуса прямо на асфальт, между колес, и пусть они мня раздавят. Так стало стыдно! Словно со стороны я видела себя и Трубу: нелепую, расхристанную парочку растреп и бунтарей. «Рокеры-шмокеры, – пронеслось в голове и совершенно неожиданно добавилось: – А ведь кто-то же его целует. Каждый день. Но не я. Таких, как я, царапают пирсингом и угощают пивом».
Когда Александр спрыгнул с подножки троллейбуса, меня чуть не стошнило. Труба орал ему вслед о предстоящей встрече на очередном рок-фестивали, обещал «мы всех порвем!» и мнил себя крутым. Я ушла в себя, в односложные фразы и думала лишь об одном: «А ведь кто-то же его целует каждый день».
Витек решил, что я заболела, перекаталась на троллейбусе и потому молчу, не слышу и не реагирую.
Мама оказалась права. Только немного ошиблась в сроках, я начала переходить на другую сторону улицы не через десять лет, а гораздо раньше – на следующий день, десятого мая. Утром того дня я поняла, что тип мужчины, от которого у меня всегда будут дрожать колени и пересыхать горло, это «мальчик из хорошей семьи».
Витек Труба отозвался на перемены одной фразой:
– Не понял юмора, – и отправился дружить с Татьяной Фурцевой.
Через десять месяцев, не окончив школу, Татьяна родила девочку.
Сегодня у Трубачевых двое детей и автосервис в гараже. В прошлом году Трубу едва не посадили – весьма облысевший бас-гитарист коллектива «Покойники» не удержался и спер электрогитару у артистов заезжего ВИА. Трубу поймали и побили, но от тюрьмы Танька его отмазала при помощи двух поросят и бабушкиной иконы Николая Угодника, вовремя проданной случайно подвернувшимся иностранцам. Выглядит Татьяна никак не на двадцать четыре года, а на тридцать с хвостом, и сейчас, если попросят, я смогу прочитать в средней школе лекцию о вреде ранних половых контактов. Причем, с солидной доказательной базой в виде школьного альбома и фотографий с прошлогодней встречи выпускников. Для любительниц отутюженных юношей доклад могу закончить лично изобретенными тестами для проверки подлинности типажа «мальчик из хорошей семьи». Если встреченный вами юноша продолжает вызывать подозрения, попробуйте при нем заплакать или испачкать руки. У настоящего «мальчика из хорошей семьи» всегда окажется в запасе чистый носовой платок. Тестирование рекомендую повторить: один раз со слезами, второй с руками, поскольку, чистый носовой может случайно заваляться в кармане кавалера с незапамятных времен. Надеюсь, лекция получится занимательной и шутку дети оценят.
…Когда-то белоснежный платок Броснана прошел бы любую проверку. Пирс поискал глазами корзину для мусора, но прежде чем зашвырнуть туда платок, машинально обтер им носки испачканных ботинок.
Пять баллов по пятибалльной шкале для воспитанных мальчиков Софьи Ивановой! Туфли обтер не глядя, абсолютно машинальным, привычным движением.
– Может быть, все же выпьете воды?
– Да, спасибо.
Ухоженные пальцы с короткими ногтями дрожали, минералка струилась по подбородку, и я протянула гостю бумажную салфетку.
– Спасибо.
Громкоговоритель давно заткнулся на столбе, экономные циркачи приглушили освещение, и народ с площади разошелся. Софья Иванова и Пирс Броснан сидели в субмарине «ООО «Альянс». Владелец Тушкоев И. А.» и пили минеральную воду – гость слепо таращился на коробки с «Волшебной фантазией», я смотрела на него и начинала привыкать к присутствию рядом мужчины из чужой жизни. Его губы горестно кривились, словно мысленно он продолжал с кем-то разговаривать, зачесанные назад волосы упали темными прядями на выбритую щеку, гость напоминал Джеймса Бонда, только что выпрыгнувшего из пасти крокодила. На роль спасенной красотки я могла бы предложить себя, но наш режиссер проводил кастинг на Небесах, а я так высоко не торопилась. Я думала что Бонд скоро уйдет. Попьет воды, отдышится и, ничего не объясняя, уйдет.
Но он сидел на перевернутом пивном ящике, вертел в руках пустой пластмассовый стаканчик и даже бровью не вел в сторону двери.
Собравшись с духом, я закинула удочку.
– Извините, это конечно, не мое дело… но я видела, как за вами кто-то гнался. – Реакции не последовало и я, осмелев, продолжила: – Может быть, стоит вызвать милицию?
Этим вопросом я реакции добилась. Квадратный подбородок кино-героя дернулся, задрожал, и гость выдавил фразу:
– Вы знаете… мне кажется… я только что убил жену… – и посмотрел на меня так удивленно, словно не понимал до конца, что он только что произнес. И не послышалось ли ему это.
Я расслышала хорошо. Что называется, приехали, господа.
Я взяла из россыпи поштучных сигарет первую попавшуюся, нашарила на прилавке зажигалку и, подтянув к себе за дужку мусорное ведро, пробормотала:
– Надо мусор выбросить…
Захлопнув за собой дверь палатки, я прижалась к ней спиной и долго, широко разинув рот, ловила холодный ветер. Невдалеке ворочались в клетках звери, чей-то гортанный, скрипучий рык резал воздух, из палатки же не доносилось ни звука. Мой гость врос полами кашемирового пальто в дощатый пол и никуда не торопился.
Боже, ну почему со мной вечно случаются всякие истории?! Тест на носовой платок перестал работать?! «Мальчики из хорошей семьи» повсеместно помешались и начали убивать своих жен?
Мой бывший муж прошел платочную проверку трижды, я еще жива, но уже не замужем. Пожалуй, читать лекции в средних школах мне еще рановато.
Оставив ведро за порогом, так и не покурив, я открыла дверь и шагнула в теплое нутро субмарины.
Пирс-Бонд даже глаз не поднял при моем появлении. Окаменел как постамент и дрожал где-то глубоко внутри себя.
Я села напротив и громко шлепнула зажигалку о прилавок. Пирс вздрогнул и взглянул исподлобья.
– Вы вызвали милицию?
– Нет.
– Почему?
Я пожала плечами. Стоя за дверью палатки, о милиции я думала меньше всего, мне хватало собственных печалей.
– Вам лучше прийти в милицию с повинной самому. Мне кажется, это зачтется.
Пирс покивал головой, зябко повел плечами и спросил:
– У вас что-нибудь выпить… есть?
Торговая точка Ибрагима Тушкоева не имела лицензии на торговлю крепкими спиртными напитками, но для своих, постоянных клиентов мы всегда держали одну-другую бутылку хорошей не паленой водки.
– Есть только водка, – сказала я.
– Налейте, пожалуйста, – сказал и протянул пластиковый стаканчик, с которым не расставался ни на минуту.
Я достала из-за коробок бутылку «Путинки», отвинтила крышку и плеснула на дно стаканчика. Пирс руки не убрал, я подумала немного, и заполнила стаканчик наполовину.
– Как говориться… не чокаясь, – мрачно усмехнулся незваный гость и выпил водку, не поморщившись.
Я развернула для него просроченную «рафаэллу» и дала закусить. С водкой в качестве антисептика, точно прокатит.
Медленно шевеля челюстями, МММ перемалывал кокосовую стружку и смотрел в одну точку. Я поставила на коробку рядом с ним початую бутылку, развернулась к ним спиной и через щелку в «Волшебной фантазии» посмотрела на дом из красного кирпича.
Рядом с подъездом Пирса Броснана и мадам Зеро стояли две служебные машины. Обе с мигалками, одна – синяя с надписью «Милиция» на борту, другая – белая с красными крестами.
«Значит все это правда, он ее убил,» – подумала я с грустью и трясущимися пальцами сдвинула коробки, словно через узкую щель нас смогли увидеть.
– Пирс… – начала и поперхнулась. Сказка закончилась, герой шагнул с экрана прямо в палатку Ибрагима Аслановича, и следовало как-то определиться. – Извините, как вас зовут?
– Кирилл.
– Очень приятно, – ляпнула и подумала: «А чего собственно приятно-то?! Приятного мало, ложиться под гусеницы чужих неприятностей я не спешу. Видимо, хорошее воспитание просто сработало на автомате». – Меня зовут Софья. Кирилл, рядом с вашим подъездом стоит машина милиции. Может быть вам стоит подойти к ним? Не усугубляя, так сказать…
Кирилл не стал смотреть на свой дом, не стал проверять мои слова, он дотянулся до бутылки водки, налил себе полстакана и медленно выпил.
Я кашлянула и намекнула:
– Кхм. К подвыпившим подозреваемым хуже относятся.
Кирилл похрустел очередной «рафаэллой» и слабо покивал, шепнул:
– Я сейчас уйду, Софья. Не беспокойтесь.
– К ним?
– Нет. К ним мне нельзя.
– Почему? Вы сделаете только хуже.
Он махнул рукой.
– Без разницы. Что сейчас, что завтра…
– Но вы пойдете?
– Да. Но не сегодня.
– Почему?
– Я не могу объяснить… – гость запнулся, – я один.
– В смысле?
– Я. Один.
– А завтра? Вы будете не один?
– А завтра… завтра будет завтра.
Вскочив, я с грохотом опрокинула табурет.
– Пирс, тьфу, Кирилл! У вас адвокат есть?!
– Есть. Да.
– Так чего вы здесь сидите?! Звоните адвокату, звоните двум, трем, четырем адвокатам! Время работает против вас!
Кирилл откинулся назад, оперся головой о стену палатки и посмотрел на меня. Уставив руки в бока, я возвышалась над ним все своим ростом в сто семьдесят пять сантиметров.