Владимир Набоков в автобиографической книге «Память, говори» пишет следующее: «Музыка, с сожалением должен сказать, представляется мне лишь произвольным чередованием более или менее неприятных звуков. В определенном эмоциональном состоянии я способен вынести сочные спазмы скрипки, но концертное фортепиано и решительно все духовые в небольших дозах вызывают во мне скуку, а в больших – оголение всех нервов».
Ажиотаж вокруг «Лолиты» уже давно сошел на нет, а это признание до сих пор будоражит умы. Он что, правда утверждает, что не любит музыку? Это не вопрос личных предпочтений, как, например, не любить животных или занятия спортом, это уже патология.
У этой патологии даже существует производное от греческого корня название, намекающее на то, что мы не только придумали термин, но и установили научный факт. Музыкальная ангедония.
Но и это еще не все: существует также врожденная амузия (я не шучу!) – состояние, при котором, согласно «Оксфордскому справочнику по музыке и мозгу», «несмотря на универсальность такого явления, как музыка», есть «некое меньшинство», страдающее от «специфической музыкальной дисфункции, которую нельзя приписать общему нарушению слуха, интеллектуальной недостаточности или отсутствию музыкального образования». Иными словами, существуют люди, которые не ценят музыку, и при этом они не глухи, не тупы и не невежественны.
Впрочем, музыкальная ангедония отмечается не более чем у 5 % населения мира. (Откуда у ученых такие данные? Если это правда, получается… гм… почти четыреста миллионов человек!)
Вышеупомянутое явление часто рассматривается в статьях, посвященных загадке аутизма. Подтекст такой, что все нормальные люди чувствуют стимулы и реагируют на них определенным образом (например, смеются в нужный момент, испытывают озноб, когда слышат возвышенную музыку), у анормальных же, то есть у аутистов и ангедоников, так не происходит.
Будучи человеком «в спектре», я понимаю, каково это, когда твой мозг работает иначе, чем у большинства людей. Означает ли это, что со мной что-то не так? Принятие нейроразнообразия – отличная штука, но далеко не все неврологические состояния можно назвать привлекательными. На сборочном конвейере по производству человека случаются сбои, и нередко они приводят к серьезным проблемам: слепоте, параличу, отсутствию некоторых конечностей, умственной отсталости.
Я полностью осознаю, что понятие нормальности служит доминирующим социальным группам для поддержания контроля и организации процессов, которые подходят именно им. Совсем недавно по меркам истории гoмoсeксуальность считалась болезнью, а феминизм – опасным расстройством, которое предлагали лечить хирургическим путем. Так насколько нормативны «нормальные» отношения с музыкой на самом деле?
Поразительный факт: один музыкальный ангедоник, вызвавшийся принять добровольное участие в исследовании, которое проводилось в Северо-Восточном университете в Бостоне, сказал одному из ученых, что признаться в нелюбви к музыке – все равно, что заявить о своей гoмoсeксуальности. «Проблема» заключалась не в его отношениях с музыкой как таковых, а в отношениях с нормальными людьми, которые не могли выносить его инаковости. Однако ученые не заинтересовались тревожным социальным сигналом, сосредоточившись на биомедицинской визуализации слуховой коры головного мозга этого участника исследования.
Еще один предмет изучения – поведение крошечных волосков на руке ангедоника и отсутствие у них должной реакции на музыкальные стимулы. Не могу не задаться вопросом: а что, если человек еще не слышал музыки, которая ему понравилась бы? Что, если его душа ожидает встречи с музыкой гнауа или тосканскими танцами, которые он откроет для себя лишь через несколько лет, а исследователи тем временем мучают его Бахом или The Beatles, U2 и Чарли Паркером, группой Van Halen и Уитни Хьюстон, в результате объявляя неполноценным на том основании, что волоски на его руке не встали дыбом при прослушивании песни I Will Always Love You?
Что на самом деле интересует меня в музыкальной ангедонии, так это возможность – а скорее даже немалая вероятность, – что пятью процентами дело не ограничивается. Я уверен, что в мире гораздо больше четырехсот миллионов людей, которые предпочли бы обойтись без музыки.
Аналогия с признанием в гoмoсeксуальности пригодится и здесь. Мы знаем, что вокруг множество гомосексуальных людей, поскольку долго притворяться в этом деле невозможно. Гeи, которые пытаются вести жизнь гетерoсeксуалов, постоянно идут против своих желаний, снова и снова, и у этого всегда бывают последствия. Справиться с нелюбовью к музыке гораздо проще. Любители музыки по умолчанию предполагают, что вы похожи на них, и вы, чтобы не провоцировать конфликт, не разубеждаете их в этом. Приучаетесь говорить о любви к музыке.
Наедине с собой вы обходитесь без нее, и это не причиняет вам никаких неудобств. На публике вам приходится мириться с этими нежелательными звуками, но, как выразился один ангедоник (невольно повторив за Набоковым), «музыка – странная вещь, одновременно навлекает скуку и отвлекает». Ни то ни другое нельзя назвать адской пыткой. Можно прожить с этим всю жизнь и ни разу не проронить слезу и не утратить самообладание.
А вот другие люди – это уже проблема.
В нашем обществе считается постыдным не любить музыку. Под «нашим обществом» я подразумеваю всю совокупность людей, считающих себя причастными к Культуре, аморфную элиту, к которой может присоединиться кто угодно. В пьесе Шекспира «Венецианский купец» благородный Лоренцо не доверяет тому, «у кого нет музыки в душе», «кого не тронут сладкие созвучья», а Фридрих Ницше утверждал, что «без музыки жизнь была бы заблуждением». Наш современник Билли Джоэл описывал музыку как «ярчайшее проявление человечности. То, что затрагивает каждого. К какой бы культуре мы ни принадлежали, все любят музыку».
Проблема, связанная с этими утверждениями об универсальной силе искусства, заключается в том, что они делаются людьми искусства и находят отклик среди тех, кто уже интересуется искусством или верит, что Билли Джоэл способен опознать ярчайшее проявление человечности, когда его видит. Самопровозглашенная элита берется говорить за всех и попросту не слышит молчаливого несогласия тех, кто не разделяет ее ценностей.
Многие ли согласятся, что без музыки жизнь была бы заблуждением? Далеко не все, как, вероятно, хотелось бы Фридриху, Уиллу и Билли. Один журналист Melody Maker написал как-то, что слушать Бьорк «так же необходимо, как дышать», однако исторические и биологические факты свидетельствуют о том, что дыхание все же неизмеримо важнее, равно как пища, вода и сон.
Я не сомневаюсь, что для некоторых людей слушание музыки представляет собой глубинное, трансцендентное переживание. Для меня это именно так. И, быть может, для вас.
И тем не менее музыка одновременно чрезвычайно переоценена. Каждый день ее превозносят до небес люди, которые, по правде говоря, вовсе не испытывали такого безмерного восторга, как предполагают всевозможные прилагательные в превосходной степени. Эти люди послушали запись или сходили на концерт, приятно проведя время, и затем говорят вам, что их мозг взорвался миллионом радужных осколков, разлетевшихся по космосу на волнах неземного блаженства. Или что они скорее отгрызут себе руку, чем еще раз послушают такую-то песню. Что, серьезно? Возьмут и отгрызут? Всю руку? Такое ощущение, что музыка дает людям совершенно другую степень свободы пороть чушь, чем изобразительные искусства и литература.
Ни один журналист не рискнул бы заявить, что если вам не нравятся модели поездов, стихи Т. С. Элиота, пробежки или «Звездные войны», вы, должно быть, клинически мертвы. Но если вы не пришли в восторг от их любимых звуков – запросто.
Своей книгой я не хочу нагнетать этот хайп. Я предлагаю взглянуть, как мир устроен на самом деле. Музыка занимает в нем определенное место, и многим людям кажется, что это место не очень велико.
Я не о тех пяти процентах людей (или сколько их на самом деле), кто готов позволить ученым изучать волоски у себя на руках, чтобы определить степень тяжести их музыкальной ангедонии.
Я об обычных людях, которые предпочли бы, чтобы в ресторане, где они едят, не играла музыка, или о тех, кто бесится, когда сосед по квартире включает радио, не успев толком проснуться, или даже о тех, кто с деланым энтузиазмом кивает, когда его приятели обсуждают предстоящий концерт, куда у него нет ни малейшего желания идти, о туристах, которые возвращаются из заграничного путешествия и не привозят новой музыки, о водителях, чье радио в машине настроено на новости или ток-шоу, о путнике, который целый день бродит по лесу без всякого музыкального сопровождения.
Я о тех несчастных заблудших душах, которые смущенно признаются на онлайн-форумах вроде Mumsnet или Quora, что музыка для них почти ничего не значит, и получают в ответ град упреков и порицаний от возмущенных поклонников музыки, беснующихся, словно целый хор шекспировских Лоренцо.
Я всю жизнь наблюдал за отношениями разных людей с музыкой и пришел к выводу, что любовь к ней как таковой можно сравнить с любовью к кулинарии, садоводству, антикварной мебели, животным, поэзии и так далее. У кого-то она есть, у большинства – нет.
Да и с чего бы всем любить музыку? Звуковая насыщенность нашего социума – явление относительно недавнее и вполне может оказаться тупиковой ветвью человеческой эволюции. Наш вид как-то выживал на протяжении миллионов лет без транснациональной индустрии развлечений, YouTube и Spotify. В отдаленном прошлом музыки вокруг нас было значительно меньше. Она играла определенную роль в различных ритуалах и церемониях. Порой была удовольствием, порой – обязанностью, порой – аккомпанементом для банкета, но музыкальное сопровождение не носило постоянного характера. Без сомнения, одни люди пели во время работы, но другим хватало звуков, производимых рабочим инструментом. Некоторые и вовсе ходили за водой в тишине, слыша только, как ноги ступают по земле и поскрипывает ведро. В отсутствии музыкального сопровождения не было ничего зазорного.
С приходом капитализма эта картина изменилась. То, что некогда считалось роскошью, теперь входит в базовый набор, что было коллективным, стало индивидуальным, что было технической необходимостью, превратилось в необязательное дополнение, а то, что некогда было сознательным обязательством, в наши дни стало неуловимой, эфемерной сущностью, поставляемой по невидимым трубопроводам отовсюду и ниоткуда. Произведений искусства у нас в избытке. Творения нашей культуры уже лезут из ушей. Их даже не нужно искать, отделяя зерна от плевел. Искусство в воздухе, его больше, чем кислорода, и нас постоянно побуждают дышать глубже.
Однако переизбыток искусства еще не означает, что все обязаны его любить.
Да, некоторые люди любят музыку.
Некоторые готовы слушать ее под настроение.
Некоторые то слушают, то нет.
Некоторые не слушают вовсе.
Однако всем хочется быть частью общества. А наше общество считает равнодушие к музыке неприемлемым.
Как же быть?
«Мне попалась ужасающая статистика по Америке, согласно которой музыкальный альбом в среднем проигрывают 1,2 раза, – рассказал Питер Гэбриел журналу Rolling Stone в 1989 году, вскоре после невероятно успешного релиза своего пятого студийного альбома So. – Обычно это импульсивная покупка или желание порисоваться перед девушкой, это часть артиллерии, с помощью которой вы сообщаете миру о себе».
Такому артисту до мозга костей, как Гэбриел, подобная статистика действительно может показаться пугающей, но, скорее всего, она достоверна. Большинство людей не обращаются к музыке исключительно ради ее эстетической ценности, и им действительно нужно укрепить связь с друзьями, коллегами, соседями или кем-то еще, на кого требуется произвести впечатление.
Почти все товары в капиталистической экономике рекламируют одинаково: потребителю внушают, что, купив его, он станет особенным в глазах других (и тем самым в собственных). Музыка – такая же часть нашей экипировки, как одежда, гаджеты, предметы интерьера, книги, прическа и так далее.
Когда Питер Гэбриел наконец добился признания в Америке, его альбом So получил в доминировавшей тогда культуре статус объекта, который обязан иметь всякий продвинутый, современный человек. Так что этот альбом купили миллионы людей.
Я уверен, что если проиграть каждому из этих миллионов первые тридцать секунд первой композиции, Red Rain, большинство затруднились бы сказать, из какого она альбома, или даже вовсе не вспомнили бы ее. Они узнали бы Sledgehammer, поскольку эту песню постоянно крутили и до сих пор иногда крутят по радио. Другими словами, даже если они много лет не проигрывали свой экземпляр альбома (а скорее всего, так и есть), эти люди наверняка слышали что-то из него в недавнем прошлом – в супермаркете, машине или туалете в ресторане.
Есть такие компакт-диски, которые можно купить за бесценок в любом благотворительном магазине подержанных товаров: их выбросили из дома ваши соседи и соседи ваших соседей. По мере старения населения картина несколько меняется, но во время написания этой книги типичная подборка выглядит так: Дэвид Грей, Робби Уильямс, Мадонна, Уилл Янг, Сьюзан Бойл, Даффи, The Streets, Gabrielle, Moby, M People, Westlife, Blur и Oasis.
Не исключено, что люди, которые сначала купили эти диски, а потом выкинули, когда-то действительно любили их. Но скорее они приобрели эти диски потому, что их покупали другие члены их социальной группы. Когда никто не упоминает альбом The Streets Original Pirate Material, а вы, купив, прослушали его всего 1,2 раза – зачем продолжать его хранить?
Есть и другие диски: люди хранят их дома и никогда не выкидывают, потому что их социальная значимость никогда не падает. Таков, например, альбом Майлза Дэвиса Kind of Blue – самая продаваемая джазовая пластинка в истории. Год за годом она расходится по несколько тысяч копий в неделю, и лишь единицы из проданных дисков окажутся в итоге на свалке.
Приятно тешить себя надеждой, что тысячи людей еженедельно поддаются очарованию недооцененного мастера ударных Джимми Кобба или разделяют восторг Дэвиса по поводу возможностей импровизации с опорой на лады, а не аккорды. Однако в действительности большинство покупателей считают, что обязаны иметь дома хотя бы один джазовый альбом, и Kind of Blue отлично подходит на эту роль.
Другой важный фактор – классовый снобизм. Представитель низшего класса может радостно объявить, что его не волнует джаз, человек из низшего среднего класса купит себе бюджетную подборку типа «Лучшее из джаза», середнячок тоже может ею ограничиться, однако будет иметь в виду, что настоящие ценители покупают альбомы вроде Kind of Blue, человек из верхушки среднего класса похвастается гостям коллекционным изданием этого альбома, и, наконец, настоящий аристократ может радостно объявить, что его не волнует джаз.
За полвека коллекционирования музыки я побывал в домах у множества людей. Я один из тех гостей, кто присаживается на корточки перед музыкальным стеллажом и изучает, какие у вас есть диски и пластинки. Подавляющее большинство таким образом проинспектированных мной коллекций были довольно скромными и вполне уживались рядом с детскими фотографиями и предметами декора. Чаще всего пластинки были пыльными, а корешки обложек – выцветшими от лучей солнца, которые долгие годы падали на них под одним и тем же углом.
Количество экспонатов, как правило, не превышало сотни, и мне постоянно встречались одни и те же «завсегдатаи», купленные владельцем в далекой молодости. У женатых пар частенько имелось по два экземпляра одного и того же диска Dire Straits, Badly Drawn Boy или того альбома Нины Симон, который все слушали в то время, когда пары только познакомились. Любой необычный или неочевидный экспонат оказывался подарком на день рождения, Рождество или другой праздник от какого-то более или менее случайного персонажа в их жизни.
В 2005 году – всего за два года до того, как первый айфон изменил правила игры и обрушил продажи компакт-дисков, – страховая компания Barclays Insurance в попытке заработать на любителях музыки опубликовала исследование, в котором утверждалось, что домашние коллекции «идут в рост». Под этим подразумевалось, что мужчина имеет в среднем сто семьдесят восемь альбомов (а женщина, предположительно, сто тридцать пять). Их хобби выросло из стандартных полок под компакт-диски из ИКЕА и спиральных подставок в стиле ар-деко, вмещающих «до сорока альбомов». Оно стало серьезным.
Теперь, много лет спустя, все эти обесценившиеся коллекции обросли еще большим количеством пыли, если, конечно, их не сдали в ближайший благотворительный магазин. Музыкальные коллекции перебрались в смартфоны, где не занимают места, не нуждаются во влажной уборке и, в общем, совершенно не требуют внимания.
Я не пытаюсь развернуть тут полемику. Я констатирую факт. Большинство людей не хотят оказаться за бортом, поэтому интересуются культурными явлениями, которыми интересуются другие члены их социальной группы. Само по себе явление – телешоу, гаджет, лак для ногтей, фитнес-игрушка, компакт-диск или загруженный файл – ничего не значит. Оно будет забыто и выброшено, когда толпа двинется дальше.
Исследование, опубликованное ко Всемирному дню книг в 2014 году, показало, что среднестатистическая британская семья имеет дома сто тридцать восемь книг, и половина из них ни разу не прочитана. В другом отчете говорится, что 15 % всех купленных DVD пылятся на полках нераспакованными. В 2011 году ученые подсчитали, что три четверти всех песен, которые люди к тому времени загрузили в медиатеки в iTunes, не были прослушаны ни разу.
После периода полного забвения начали кое-как карабкаться вверх продажи пластинок, заняв в начале нового тысячелетия свою нишу и дав повод для разговоров о «возрождении» винила. Однако эксперты по социальным исследованиям из ICM Unlimited недавно выяснили, что 48 % всех людей, купивших виниловую пластинку в предшествующем месяце, так и не удосужились ее прослушать, а у 7 % покупателей даже нет дома проигрывателя. «У меня есть пластинки, но они просто для красоты. Я их на самом деле не слушаю, – признался BBC один студент из Манчестера. – Они создают винтажный стиль».
Две команды исследователей – одна из Гилдхоллской школы музыки и Университета Саймона Фрейзера, другая из Кильского и Лидсского университетов – независимо друг от друга с разницей в десять лет пришли примерно к одинаковым выводам о том, как люди слушают музыку. Всего в 2 % случаев мы включаем музыку ради нее самой и полностью погружаемся в то, что слушаем, все остальное время она служит фоном для других видов деятельности. Причем в выборку для исследований даже не входили те, кто вообще не слушает музыку – не использует записи по прямому назначению и лишь владеет ими как символом социального статуса.
Другая трактовка тех же данных будет выглядеть так: девяносто восемь из ста человек, которые сообщили, что недавно слушали музыку, на самом деле занимались в это время чем-то другим.
Это особенно верно в отношении миллениалов, чаще всего воспринимающих музыку как неясный фоновый шум, незаметно производимый окружающей средой. Для всей этой молодежи (согласно группе ученых, нанятых Британской ассоциацией звукозаписывающей индустрии и Ассоциации ритейлеров сферы развлечений для определения целевой аудитории) «музыка все больше превращается в поток постоянно обновляемого и весьма недолговечного контента, заполняющего социальные сети».
В последующих главах этой книги мы остановимся на различных применениях, которые наша культура находит для музыки. Некоторые из них говорят об уважении (искреннем или притворном) к художественной ценности звука. Другие – нет.
Когда государственное учреждение или больница используют «Времена года» Вивальди, чтобы заполнить время, когда позвонившему приходится ждать ответа оператора, всем участникам процесса понятно, что это отнюдь не знак уважения к музыке, единственная функция которой – уведомлять вас, что вы все еще на линии.
Точно так же, когда обтянутый лайкрой качок загружает плейлисты из Spotify в свои фитнес-часы Galaxy Active 2, очевидно, что смысл этой процедуры вовсе не в музыке. Эти музыкальные композиции, которые кто-то считает произведениями искусства, служат гораздо более прикладным целям – накачиванию пресса и дельтовидных мышц.
«Я часто слушаю AC/DC, – скажет такой качок друзьям-меломанам. – Классика!»
Возможно, в этом нет ничего плохого и постыдного. В прошлом музыка чаще всего служила практическим целям: умиротворять богов, излечивать болезни, передавать сообщения на другой берег реки, усыплять младенцев, задавать ритм военному походу. Если бы человека, жившего несколько столетий назад, перенесли в наше время и предложили ознакомиться с нынешним музыкальным ассортиментом, он наверняка оценил бы предназначение компакт-дисков и цифровых плейлистов вроде «Расслабляющая музыка для родов», «СПА Релаксация&Безмятежность», «Секс-лаундж», «Треки для тренировок: ритм-энд-блюз для фитнеса» или «Музыка для бега» – утилитарных подборок, презираемых критиками и продвинутыми любителями музыки. А вот понять смысл Radiohead, Джона Колтрейна и Макса Рихтера нашему путешественнику во времени было бы затруднительно: для чего вообще нужны их музыкальные сочинения?
Если вы не особенно интересуетесь музыкой, один из самых эффективных способов скрыть это – даже от самого себя – использовать ее безграничный потенциал как тему для разговоров. Люди могут обойтись без звуков кларнета и клавинета, но не могут обойтись без общения. Они обожают сплетничать: осуждать незнакомцев, перемывать кому-то косточки от имени союзников, которых никогда не встретят, комментировать чужие неудачи в отношениях, безнравственные поступки и недостатки внешности.
Так что вполне можно «быть в курсе» ситуации в «мире музыки», иметь об этом категоричное, аргументированное мнение – и при этом почти ничего не слушать.
Кортни Лав: лучшая подруга Курта Кобейна или вампирша, виновная в его смерти? Карди Би зря поет о своей мокрой киске – это унизительно. Дэйв Мастейн до сих пор убивается, что его выперли из Metallica, и при каждом удобном случае обливает Ларса Ульриха грязью. Чувак, уже тридцать лет прошло, остынь! Адель, пока не похудела, была лучшим примером для подражания. Может ли дрилл считаться дриллом, если в текстах ни слова не говорится о дрелях? Кто вообще любит Йоко Оно – только честно? Вагнер – чем не протофашист? Давайте обсудим во всех подробностях, что такое протофашизм. Стинг такой лицемер – полетел на частном самолете в Амазонию, чтобы протестовать в защиту окружающей среды. И вся эта история с тантрическим сексом – что за бред! Хватит уже считать Жаклин дю Пре святой – она была малоприятной особой. Пол Саймон: недооцененный гений или беззастенчивый эксплуататор африканцев? Знаменитым Los Lobos есть что сказать на этот счет! Бейонсе – феминистка? Вы с луны свалились? Эксл Роуз с косичками и банданой одновременно – это явно перебор. Ходят слухи, что за кулисами Английской национальной оперы имело место подобие «ночи длинных ножей». Не стоило Леди Гага говорить вот это. А может, Майкла Джексона убил не личный врач? Ничего не имею против джаза, просто на Radio 3 ему не место. Не слушайте рэперов и панков – куда им до Джерри Ли Льюиса, он все эти трюки отточил еще шестьдесят лет назад. Дженис Джоплин была скорее лeсби, чем гeтeро, и это многое объясняет. Роджеру Уотерсу стоит перестать твердить о Палестине. Кит Ричардс – такой милый хулиган, сейчас расскажу мою любимую историю о нем…
Этот треп может продолжаться бесконечно, и к музыке вышеупомянутых артистов он не имеет никакого отношения.
Если я спрашиваю кого-нибудь, когда он в последний раз слушал произведение, о котором только что говорил с таким пылом, каждый раз оказывается, что давно. Очень давно. Честно говоря, очень-очень давно. Мы думали, что обсуждаем музыку, но на самом деле говорили не о музыке и даже не о чувстве, которое она вызвала, а о смутном воспоминании об этом чувстве.
Когда-то очень давно музыкальное произведение доставило человеку радость или служило фоном испытываемой по какой-то другой причине радости. Ему очень хотелось быть счастливым, и он навсегда запомнил это ощущение счастья. С тех пор память услужливо воскрешает это чувство, так что человеку даже не нужно копаться в стопке дисков или пластинок, которые, впрочем, уже давно пылятся в складской ячейке в пригороде.
Или он считает себя завсегдатаем определенного музыкального фестиваля либо серии концертов, даже если в прошлом году пропустил их, потому что делал ремонт в ванной, а в позапрошлом – из-за ковида, а в поза-позапрошлом – из-за работы, и, по правде говоря, давненько уже не посещал этих концертов, поскольку компания, с которой он обычно туда ходил, стала старше, пробки всегда ужасные, а программа никогда не будет так хороша, как в 2009‐м, или 1998‐м, или 1976 году.
Я не утверждаю, что поймал кого-то на лжи. Я лишь заметил, что время идет, проходят дни и годы, у людей много забот, то одно, то другое, и музыка значит для них не так много, как они хотели бы думать.
Вы все еще в начале пути по страницам этой книги. Вы можете не вполне понимать, к чему я клоню и подходит ли это вам. Тут я помочь не могу. Я вас не знаю.
Но я могу сказать следующее: я не собираюсь следить за волосками на ваших руках, чтобы понять, нравится ли вам моя любимая музыка. Это не проверка.
Я люблю музыку, но любить ее не обязательно, это не мера вашей ценности как человека. Если вы читаете эту книгу, значит, вам интересны некоторые виды звуков. Мне этого достаточно.
Тысячу лет назад люди имели свободу соглашаться на музыку или отказываться от нее. В наши дни мы вынуждены вступать с музыкой в отношения – своего рода договорной брак. Никто не спрашивал, хотите ли вы этого, готовы ли вы. Вам прививали любовь к определенного рода музыке (и отучали от другой) с самого рождения. Каждый день вашей жизни вы сталкивались с напоминаниями о музыке, которая вам нравится или отталкивает. Давление общества сформировало ваши симпатии и антипатии.
Есть ли у вас какое-то «я», существующее вне этой сформированной структуры, есть ли собственные предпочтения и предубеждения? И если нет, можете ли вы сделать шаг назад и создать их с нуля?
Я не знаю.
Давайте попробуем выяснить.