Природы мир и мир людей. Избранное - читать онлайн

Тихий вечер мирно над полянами

Сумрак синий в небе расстилал,

Главы гор оделися туманами,

Огонек в прибрежье засверкал,

И сошло молчанье благодатное.

Дремлет, нежась, зеркало зыбей:

Лишь в поморье эхо перекатное

Вторит глухо песням рыбарей.

Чудный миг! Вечерние моления

С фимиамом скошенных лугов

День увлек к престолу Провидения,

Будто дань земных его сынов.

Ангел мира крыльями звездистыми

Навевает сон и тишину

И зажег над долами росистыми

Стражу ночи – звезды и луну.

Вот пора святая, безмятежная!

Взор, блуждая, тонет в небесах…

Эта глубь лазурная, безбрежная

Говорит о лучших берегах.

Что же там, за гранию конечного?

Что вдали сиянье звезд златых?

То не окна ль храма вековечного?

То не очи ль ангелов святых?

Не живая ль летопись вселенныя,

Где начертан тайный смысл чудес?..

Кто постигнет руны довременные

Этой звездной хартии небес?

Слышу, грудь восторг колеблет сладостный,

Веет на душу безвестный страх,

Будто зов знакомый ей и радостный

Ей звучит в таинственных словах…

То не глас ли от глубокой вечности,

Голос Божий? то не он ли нас,

Пред лицом туманной бесконечности,

Поражает в полунощный час?

Дух наш жаждет в этот миг молчания

В сонм святых архангелов взлететь

И в венце из звезд Отцу создания

С ними песнь хвалебную воспеть.

Уж утра свежее дыханье

В окно прохладой веет мне.

На озаренное созданье

Смотрю в волшебной тишине:

На главах смоляного бора,

Вдали лежащего венцом,

Восток пурпуровым ковром

Зажгла стыдливая Аврора;

И с блеском алым на водах

Между рядами черных елей

Залив почиет в берегах,

Как спит младенец в колыбели;

А там, вкруг хо́лма, где шумит

По ветру мельница крылами,

Ручей алмазными водами

Вкруг яркой озими бежит…

Как темен свод дерев ветвистых!

Как зелен бархат луговой!

Как сладок дух от сосн смолистых

И от черемухи младой!

О други! в поле! Силой дивной

Мне утро грудь животворит…

Чу! в роще голос заунывный

Весенней иволги гремит!

Люблю я берег сей пустынный,

Когда с зарею лоно вод

Его, ласкаясь, обоймет

Дугой излучистой и длинной.

Там в мелководье, по песку,

Стада спустилися лениво;

Там темные сады в реку

Глядятся зеленью стыдливой;

Там ива на воды легла,

На вервях мачта там уснула,

И в глади водного стекла

Их отраженье потонуло.

Когда ложится тень прозрачными клубами

На нивы желтые, покрытые скирдами.

На синие леса, на влажный злак лугов;

Когда над озером белеет столп паров

И в редком тростнике, медлительно качаясь,

Сном чутким лебедь спит, на влаге отражаясь, —

Иду я под родной соломенный свой кров,

Раскинутый в тени акаций и дубов;

И там в урочный час с улыбкой уст приветных

В венце дрожащих звезд и маков темноцветных

С таинственных высот воздушною стезей

Богиня мирная, являясь предо мной,

Сияньем палевым главу мне обливает

И очи тихою рукою закрывает,

И, кудри подобрав, главой склонясь ко мне,

Лобзает мне уста и очи в тишине.

Морозит. Снег хрустит. Туманы над полями.

Из хижин ранний дым разносится клубами

В янтарном зареве пылающих небес.

В раздумии глядит на обнаженный лес,

На домы, крытые ковром младого снега,

На зеркало реки, застынувшей у брега,

Светила дневного кровавое ядро.

Отливом пурпурным блестит снегов сребро;

Иглистым инеем, как будто пухом белым,

Унизана кора по ветвям помертвелым.

Люблю я сквозь стекла блистательный узор

Картиной новою увеселять свой взор;

Люблю в тиши смотреть, как раннею порою

Деревня весело встречается с зимою:

Там по льду гладкому и скользкому реки

Свистят и искрятся визгливые коньки;

На лыжах зверолов спешит к лесам дремучим;

Там в хижине рыбак пред пламенем трескучим

Сухого хвороста худую сеть чинит,

И сладостно ему воспомнить прежний быт,

Взирая на стекло окованной пучины, —

Про зори утренни и клики лебедины,

Про бури ярые и волн мятежный взрыв,

И свой хранительный под ивами залив,

И про счастливый лов в часы безмолвной ночи,

Когда лишь месяца задумчивые очи

Проглянут, озлатят пучины спящей гладь

И светят рыбаку свой невод подымать.

Блажен, кто под крылом своих домашних лар

Ведет спокойно век! Ему обильный дар

Прольют все боги: луг его заблещет; нивы

Церера озлатит; акации, оливы

Ветвями дом его обнимут; над прудом

Пирамидальные, стоящие венцом,

Густые тополи взойдут и засребрятся,

И лозы каждый год под осень отягчатся

Кистями сочными: их Вакх благословит…

Не грозен для него светильник эвменид:

Без страха будет ждать он ужасов эреба;

А здесь рука его на жертвенники неба

Повергнет не дрожа плоды, янтарный мед,

Их роз гирляндами и миртом обовьет…

Но я бы не желал сей жизни без волненья:

Мне тягостно ее размерное теченье.

Я втайне бы страдал и жаждал бы порой

И бури, и тревог, и воли дорогой,

Чтоб дух мой крепнуть мог в борении мятежном

И, крылья распустив, орлом широкобежным,

При общем ужасе, над льдами гор витать,

На бездну упадать и в небе утопать.

О други! прежде чем покинем мирный кров,

Где тихо протекли дни нашего безделья

Вдали от шумного движенья городов,

Их скуки злой, их ложного веселья,

Последний кинем взгляд с прощальною слезой

На бывший наш эдем!.. Вот домик наш укромной:

Пусть век благой пенат хранит его покой

И грустная сосна объемлет ветвью темной!

Вот лес, где часто мы внимали шум листов,

Когда сквозит меж них луч солнца раскаленной…

Склонитесь надо мной с любовью вожделенной,

О ветви мирные таинственных дубров!

Шуми, мой светлый ключ, из урны подземельной

Шуми, напомни мне игривою струей

Мечты, настроены под сладкий говор твой,

Унывно-сладкие, как песни колыбельны!..

А там – там, на конце аллеи лип и ив,

Колодезь меж дерев, где часто, ночью звездной,

Звенящий свой кувшин глубоко опустив,

Дочь поля и лесов, склонясь над темной бездной,

С улыбкой образ свой встречала на водах

И любовалась им, и тайно помышляла

О стройном юноше, – а небо обвивало

Звездами лик ее на зыблемых струях.

Для чего, природа,

Ты мне шепчешь тайны?

Им в душе так тесно,

И душе неловко,

Тяжело ей с ними!

Хочется иль словом,

Иль покорной кистью

Снова в мир их кинуть,

С той же чудной силой,

С тем же чудным блеском,

Ничего не скрывши,

И отдать их миру,

Как от мира принял!

М.П. З<аблоцкому-Десятовском>у

Здорово, милый друг! Я прямо из деревни!

Был три дня на коне, две ночи спал в харчевне,

Устал, измучился, но как я счастлив был,

И как на счет костей я душу освежил!

Уж в почках яблони; жужжат и вьются пчелы;

Уж свежей травкою подернулась земля…

Вчера Егорьев день – какой гурьбой веселой

Деревня выгнала стада свои в поля!

Священник с причетом, крестом и образами

Молебен отслужил пред пестрыми толпами

И, окропив водой, благословил стада —

Основу счастия и сельского труда.

И к морю я забрел: что плещутся уклейки!

В бору застиг меня весенний первый гром,

И первым дождиком облитый, как из лейки,

Продрогши, ввечеру согрелся я чайком

В трактире с чухнами среди большой дороги.

Но сколько испытал я в сердце новых чувств!

Продумал сколько дум о мире и о Боге,

Проверил наши все теории искусств,

Все перебрал, о чем с тобой мы толковали,

Искали истины – и беспощадно врали!

Поверишь ли, мой друг, что на коне верхом,

Или ворочаясь в ночи на сеновале,

Меж тем как вкруг шумел весь постоялый дом,

Проезжие коней впрягали, отпрягали,

И подле же меня до утренних лучей

Я слышал чавканье коров и лошадей, —

Я, друг мой, нашу всю науку пересоздал!

Ученым и тебе – всем по заслугам воздал!

Я думал: Боже мой! Ну вот, меж тем как я

С душою, раннею весною обновленной,

Так ясно вижу все, и разум просветленный

Отвагой дышит, полн сердечного огня, —

Ты, в душной комнате, боясь сквозного ветру,

О мире, может быть, систему сочинил…

О, вандал! Ты весну не сердцем ощутил —

Прочел в календаре, узнал по бароме́тру!

Ведь так и с истиной в науке-то у вас!

Вы томы пишете, начнете свой рассказ

С ассириян, мидян и кончите Россией, —

И что ж? Толкуя нам, как думали другие,

Сказали ли хоть раз, как думаете вы?

Ну что бы подойти к предмету просто, прямо,

Чем споры древних лет поддерживать упрямо

С надменной важностью бессмысленной совы?

О, эрудиция! О, школьные вериги!

Да что за польза нам, что поняли вы книги!

Нет, дайте истины живое слово нам,

Как виделась она старинным мудрецам

Еще блестящая восторгом вдохновенья

И окропленная слезами умиленья!

Она – дитя любви и жизни, – не труда!

Ученость ведь еще не мудрость, господа!

Системы, сшитые логически и строго, —

Хитро созданный храм, в котором нет лишь – бога!

Но, впрочем, вы враги восторга и мечты!

Вы – положительны! Для вас в науках точность

Ручательство за их достоинство и прочность,

И, изучая жизнь, что вам до красоты!

«Все бред, что пальцами ощупать невозможно!

Нам греки не пример: они учились жить

И мир невидимый старались объяснить;

Мы ценим только то, что твердо, непреложно», —

И в цифрах выразить готовы вы весь мир!..

Что я пойму, когда, описывая пир,

Ты скажешь – столько-то бутылок осушили?

Нет, было ль весело, скажи, и как вы пили?

И в грязном кабаке бутылкам тот же счет,

Что у дворецкого в Перикловом чертоге,

Где пировал Сократ и поучал народ

О благе, красоте и о едином боге.

И много стоит вам и муки и трудов,

Найти у греков счет их сел и городов

Или республик их определить доходы…

О, близкие еще к младенчеству народы!

Ведь о грамматике не думали они,

А пели уж стихи великой Илиады,

И эта песнь жива еще по наши дни

И служит нам еще, как ключ в степи, отрадой…

Я каюсь, милый мой, брани меня, ругай,

Иль действием весны на разум объясняй,

Но мысли странные в уме моем рождались,

Представил живо я наш непонятный век,

Все, что мы видели, чем жили, вдохновлялись

И, как игрушкою наскучив, в быстрый бег

От старого вперед все дале устремлялись;

Припомнил лица я, и страсти, и слова,

И вопль падения, и клики торжества,

Что вырывалося внезапно, вдохновенно,

Что было жизнию, казалось, всей вселенной,

В чем каждому из нас была и роль, и честь, —

И вдруг подумал я – пройдет столетий шесть,

И кинется на нас ученых вереница!..

Я думал – Боже! как их вытянутся лица,

Когда в громаде книг, что наш оставит век,

Ища с трудом у нас Сократов и Сенек,

Найдут какие-то печальные заметки —

Сухого дерева раскрошенные ветки!

Увидят кипы книг, истлевшие в пыли,

Где правила ремесл в науки возвели;

Там сочинение, под коим гнется полка, —

«О ценности вещей в правленье Святополка».

Увидят, что у нас равно оценены

За остроту ума и реалист, и мистик;

Там цифры мертвые безжизненных статистик,

Романы самые статистикой полны…

Найдут, как тщилися тугие корнесловы

Язык наш подвести под чуждые оковы;

Откроют критиков и важных, и смешных;

Грамматиков – и, ах! несходство между них!

Историков идей, историков событий,

Историков монет, историков открытий…

Но, исчисляя тут познаний наших круг,

Одну припомнил я науку, милый друг,

И так захохотал среди ночного мрака,

Что спавшая в сенях залаяла собака.

Ведь мало нам наук и сложных, и простых!

Нам мало даже книг, хоть перечесть их мука!

Для нас нужна еще особая наука —

История… чего?.. Да этих самых книг!..

Но мой шутливый смех и грустию сменялся,

И с горем пополам, ей-богу, я смеялся,

Покуда крепкий сон меня не уломал.

Когда ж проснулся я, восток зарей сиял,

Летели облака с зардевшими краями,

Как полчища, пройти пред царскими очами

Готовые на смотр; и несся пар седой

Над сталью озера; земля ночным морозом

Была окреплена с подмерзнувшей травой,

И тонкий лед звенел, дробяся под ногой.

Пора уж двигаться ночевщикам-обозам!

Взъерошенный мужик уж вылез на крыльцо

Расправить холодком горячее лицо

И мрачно чешется… Там мальчуган пузатый

Впросонках поднялся и выскочил из хаты,

И стал, как Купидон известный у ключа…

Весь дом задвигался, зевая и ворча.

Пора на рынок в путь ленивому чухонцу…

Телеги тронулись… И мне коня! И в путь!

Куда?.. Куда-нибудь! Да хоть навстречу солнцу!

О, радостная мощь мою подъемлет грудь!

Дыханье так свежо и вылетает паром!

И мысль во мне кипит, светлея и горя,

Как будто глянула и на нее заря,

Пылающая там, по небесам, пожаром!

Как будто кто-то мне таинственно шептал,

Когда вчерашний бред я свой припоминал,

И – «радуйся! вещал, что ты рожден поэтом!

Пускай ученые трудятся над скелетом,

Пусть строят, плотники, науки прочный храм!

Мысль зданья им чужда, – но каждый пусть келейник

Несет соломинку на общий муравейник!

Ты ж избран говорить грядущим племенам

За век, за родину! Тебе пред светом целым

Глаголом праведным и вдохновенно смелым

Их душу возвестить потомству суждено!

Ученым – скорлупа! Тебе, певец, зерно!

В тебе бьет светлый ключ науки вечно новой!

В тебе живая мысль выковывает слово —

Пусть ловят на лету грамматики его:

Оно лишь колыбель созданья твоего!

Пускай родной язык непризванные мучат,

На чуждый образец его ломаться учат,

Клеймят чужим клеймом и гнут в свое ярмо:

Ты видишь, точно конь он дикий не дается

И в пене ярости и бесится, и бьется,

И силится слизать кровавое клеймо.

Но как он вдруг дохнет родных степей разгулом

Под ловким всадником! Как мчится по полям!

Ведь только пыль змеей виется по следам,

И только полнится окрестность звонким гулом!»

Нет, не для подвигов духовных,

Не для спасения души

Я б бросил мир людей греховных

И поселился бы в глуши, —

Но чтоб не видеть безрассудства

И ослепления людей,

Путем холодного распутства

Бегущих к гибели своей.

Нет, с правдой полно лицемерить!

Пора решиться возгласить:

В грядущем – не во что нам верить

И в жизни нечего любить!

Одно безмолвие природы,

Поля и лес мне могут дать,

Чего напрасно ждут народы, —

Спокойной мысли благодать.

Люблю дорожкою лесною

Не зная сам куда брести;

Двойной глубокой колеею

Идешь – и нет конца пути…

Кругом пестреет лес зеленый;

Уже румянит осень клены,

А ельник зелен и тенист;

Осинник желтый бьет тревогу;

Осыпался с березы лист

И, как ковер, устлал дорогу…

Идешь, как будто по водам, —

Нога шумит… а ухо внемлет

Малейший шорох в чаще, там,

Где пышный папоротник дремлет,

А красных мухоморов ряд,

Что карлы сказочные, спят…

Уж солнца луч ложится косо…

Вдали проглянула река…

На тряской мельнице колеса

Уже шумят издалека…

Вот на дорогу выезжает

Тяжелый воз – то промелькнет

На солнце вдруг, то в тень уйдет…

И криком кляче помогает

Старик, а на возу – дитя,

И деда страхом тешит внучка;

А хвост пушистый опустя,

Вкруг с лаем суетится жучка,

И звонко в сумраке лесном

Веселый лай идет кругом.

Два раза снег уж выпадал,

Держался день и таял снова…

Не узнаю леска родного —

Как светел он, как редок стал.

Чернеют палки гнезд вороньих

На дереве; кой-где дрожит

Один листок, и лес молчит…

А утопал он в благовоньях,

И лепетал, и зеленел,

В грозу шумел, под солнцем зрел.

И все мне здесь твердит уныло:

И ты пройдешь огонь земной,

И захиреешь ты душой

Еще, быть может, до могилы.

Нет, – тайный голос мне звучит, —

Нет, что-нибудь да устоит

Во мне в крушенье прежней силы,

Как эта царственная ель,

Еще блестящая досель

В своем зеленом одеянье, —

Не ум, так сердце; не оно —

Так чувство чистое одно,

Одно отрадное сознанье,

Что путь свой честно я свершил

И для чего-нибудь да жил.

Весна! Выставляется первая рама —

И в комнату шум ворвался,

И благовест ближнего храма,

И говор народа, и стук колеса.

Мне в душу повеяло жизнью и волей:

Вон – даль голубая видна…

И хочется в поле, в широкое поле,

Где, шествуя, сыплет цветами весна!

Боже мой! Вчера – ненастье,

А сегодня – что за день!

Солнце, птицы! Блеск и счастье!

Луг росист, цветет сирень…

А еще ты в сладкой лени

Спишь, малютка!.. О, постой!

Я пойду нарву сирени

Да холодною росой

Вдруг на сонную-то брызну…

То-то сладко будет мне

Победить в ней укоризну

Свежей вестью о весне!

От грустных дум очнувшись, очи

Я подымаю от земли:

В лазури темной к полуночи

Летят станицей журавли.

От криков их на небе дальнем

Как будто благовест идет —

Привет лесам патриархальным,

Привет знакомым плесам вод!..

Здесь этих вод и лесу вволю,

На нивах сочное зерно…

Чего ж еще? ведь им на долю

Любить и мыслить не дано…

Пусть пасмурный октябрь осенней дышит стужей,

Пусть сеет мелкий дождь или порою град

В окошки звякает, рябит и пенит лужи,

Пусть сосны черные, качаяся, шумят,

И даже без борьбы, покорно, незаметно,

Сдает угрюмый день, больной и бесприветный,

Природу грустную ночной холодной мгле, —

Я одиночества не знаю на земле.

Забившись на диван, сижу; воспоминанья

Встают передо мной; слагаются из них

В волшебном очерке чудесные созданья

И люди движутся, и глубже каждый миг

Я вижу души их, достоинства их мерю

И так уж наконец в присутствие их верю,

Что даже, кажется, их видит черный кот.

Который, поместясь на стол, под образами,

Подымет морду вдруг и желтыми глазами

По темной комнате, мурлыча, поведет…

Себя я помнить стал в деревне под Москвою.

Бывало, ввечеру поудить карасей

Отец пойдет на пруд, а двое нас, детей,

Сидим на берегу под елкою густою,

Добычу из ведра руками достаем

И шепотом о ней друг с другом речь ведем…

С летами за отцом по ручейкам пустынным

Мы стали странствовать… Теперь то время мне

Является всегда каким-то утром длинным,

Особым уголком в безвестной стороне,

Где вечная заря над головой струится,

Где в поле по росе мой след еще хранится…

В столицу приведен насильно точно я;

Как будто, всем чужой, сижу на чуждом пире,

И, кажется, опять я дома в Божьем мире,

Когда лишь заберусь на бережок ручья,

Закину удочки, сижу в траве высокой…

Полдневный пышет жар – с зарей я поднялся, —

Откинешься на луг и смотришь в небеса,

И слушаешь стрекоз, покуда сон глубокой

Под теплый пар земли глаза мне не сомкнет…

О, чудный сон! душа Бог знает где далеко,

А ты во сне живешь, как все вокруг живет…

Но близкие мои – увы! – все горожане…

И странствовать в лесу, поднявшися с зарей,

Иль в лодке осенью сидеть в сыром тумане,

Иль мокнуть на дожде, иль печься в летний зной —

Им дико кажется, и всякий раз я знаю,

Что, если с вечера я лесы разверну

И новые крючки навязывать начну,

Я тем до глубины души их огорчаю;

И лица важные нередко страсть мою

Корят насмешками: «Грешно, мол, для поэта

Позабывать Парнас и огорчать семью».

Я с горя пробовал послушать их совета —

Напрасно!.. Вот вчера, чтоб только сон прогнать,

Пошел на озеро; смотрю – какая гладь!

Лесистых берегов обрывы и изгибы,

Как зеркалом, водой повторены. Везде

Полоски светлые от плещущейся рыбы

Иль ласточек, крылом коснувшихся к воде…

Смотрю – усач солдат сложа шинель на травку,

Сам до колен в воде и удит на булавку.

«Что, служба?» – крикнул я. «Пришли побаловать

Маленько», – говорит. «Нет, клев-то как, служивый?» —

«А клев-то? Да такой тут вышел стих счастливый,

Что в час-от на уху успели натаскать».

Ну, кто бы устоять тут мог от искушенья?

Закину, думаю, я разик – и назад!

Есть место ж у меня заветное: там скат

От самых камышей и мелкие каменья.

Тихонько удочки забравши, впопыхах

Бегу я к пристани. Вослед мне крикнул кто-то.

Но быстро оттолкнул челнок я свой от плота

И, гору обогнув, зарылся в камышах.

Злодеи рыбаки уж тут давно: вон с челном

Запрятался в тростник, тот шарит в глубине…

Есть что-то страстное в вниманье их безмолвном,

Есть напряжение в сей людной тишине:

Лишь свистнет в воздухе леса волосяная

Да вздох послышится – упорно все молчат

И зорко издали друг за другом следят.

Меж тем живет вокруг равнина водяная,

Стрекозы синие колеблют поплавки,

И тощие кругом шныряют пауки,

И кружится, сребрясь, снетков веселых стая

Иль брызнет в стороны, от щуки исчезая.

Но вот один рыбак вскочил, и, трепеща,

Все смотрят на него в каком-то страхе чутком:

Он, в обе руки взяв, на удилище гнутком

Выводит на воду упорного леща.

И черно-золотой красавец повернулся

И вдруг взмахнул хвостом – испуганный, рванулся.

«Отдай, отдай!» – кричат, и снова в глубину

Идет чудовище, и ходит, вся в струну

Натянута, леса… Дрожь вчуже пробирает!..

А тут мой поплавок мгновенно исчезает,

Тащу – леса в воде описывает круг.

Уже зияет пасть зубастая – и вдруг

Взвилась моя леса, свистя над головою…

Обгрызла!.. Господи!.. Но, зная норов щук,

Другую удочку за тою же травою

Тихонько завожу и жду едва дыша…

Клюет… Напрягся я и, со всего размаха,

Исполненный надежд, волнуяся от страха,

Выкидываю вверх – чуть видного ерша…

О, тварь негодная!.. От злости чуть не плачу,

Кляну себя, людей и мир за неудачу

И как на угольях, закинув вновь, сижу,

И только комары, облипшие мне щеки,

Обуздывают гнев на промах мой жестокий.

Чтобы вздохнуть, кругом я взоры обвожу.

Как ярки горы там при солнце заходящем!

Как здесь, вблизи меня, с своим шатром сквозящим.

Краснеют темных сосн сторукие стволы

И отражаются внизу в заливе черном,

Где белый пар уже бежит к подножьям горным.

С той стороны село. Среди сребристой мглы

Окошки светятся, как огненные точки;

Купанье там идет, чуть слышен визг живой,

Чуть-чуть белеются по берегу сорочки,

Меж тем как слышится из глубины лесной

Кукушка поздняя да дятел молодой —

Картины бедные полунощного края!

Где б я ни умирал, вас вспомню, умирая:

От сердца пылкого все злое прочь гоня,

Не вы ль, миря с людьми, учили жить меня!..

Но вот уж смерклося. Свежеет. Вкруг ни звука.

На небе и водах погас пурпурный блеск.

Чу… тянут якоря! Раздался весел плеск…

Нет, видно, не возьмет теперь ни лещ, ни щука!

Вот если бы чем свет забраться в тростники,

Когда лишь по заре заметишь поплавки,

И то почти к воде припавши… Тут охота!..

Что ж медлить? Завтра же… Меж тем все челноки,

Толкаясь, пристают у низенького плота,

И громкий переклик несется на водах

О всех событьях дня, о порванных лесах,

И брань и похвальба, исполненные страсти.

На плечи, разгрузясь, мы взваливаем снасти,

И плещет ходкий плот, качаясь под ногой.

Идем. Под мокрою одеждой уж прохладно;

Зато как дышится у лодок над водой,

Где пахнет рыбою и свежестью отрадной,

Меж тем как из лесу чуть слышным ветерком,

Смолой напитанным, потянет вдруг теплом!..

О милые мои! Ужель вам непонятно,

Вам странно, отчего в тот вечер благодатный

С любовию в душе в ваш круг вбегаю я

И, весело садясь за ужин деревенской,

С улыбкой слушаю нападки на меня —

Невинную грозу запальчивости женской?

Бывало, с милою свиданье улучив

И уж обдумавши к свиданью повод новый,

Такой же приходил я к вам… Но что вы? что вы?

Что значит этот клик и смеха дружный взрыв?

Нет, полно! вижу я, не сговорить мне с вами!

Истома сладкая ко сну меня зовет.

Прощайте! Добрый сон!.. Уже двенадцать бьет…

Иду я спать… И вот опять перед глазами

Все катится вода огнистыми струями

И ходят поплавки. На миг лишь задремал —

И кажется, клюет!.. Тут полно, сон пропал;

Пылает голова, и сердце бьется с болью.

Чуть показался свет, на цыпочках, как вор,

Я крадусь из дому и лезу чрез забор,

Взяв хлеба про запас с кристальной крупной солью,

Но на небе серо, и мелкий дождь идет,

И к стуже в воздухе заметен поворот;

Чуть видны берегов ближайшие извивы;

Не шелохнется лес, ни птица не вспорхнет, —

Но чувствую уже, что будет лов счастливый.

И точно. Дождь потом зашлепал все сильней,

Вскипело озеро от белых пузырей,

И я промок насквозь, окостенели руки;

Но окунь – видно, стал бодрее с холодком —

Со дна и по верху гнался за червяком,

И ловко выхватил я прямо в челн две щуки,

Тут ветер потянул – и золотым лучом

Деревню облило. Э, солнце как высоко!

Уж дома самовар, пожалуй, недалеко…

Домой! И в комнату, пронизанный дождем,

С пылающим лицом, с душой и мыслью ясной,

Две щуки на снурке, вхожу я с торжеством

И криком все меня встречают: «Ах, несчастный!..»

Непосвященные! Напрасен с ними спор!

Искусства нашего непризнанную музу

И грек не приобщил к парнасскому союзу!

Нет, муза чистая, витай между озер!

И пусть бегут твои балованные сестры

На шумных поприщах гражданственности пестрой

За лавром, и хвалой, и памятью веков:

Ты, ночью звездною, на мельничной плотине,

В сем царстве свай, колес, и плесени, и мхов,

Таинственностью дух питай в святой пустыне!

Заслыша, что к тебе в тот час взываю я,

Заманивай меня по берегу ручья,

В высокой о́соке протоптанной тропинкой,

В дремучий темный лес; играй, резвись со мной;

Облей в пути лицо росистою рябинкой;

Учи переходить по жердочке живой

Ручей и, усадив за ольхой серебристой

Над ямой, где лопух разросся круглолистый,

Где рыбе в затиши прохлада есть и тень,

Показывай мне, как родится новый день;

И в миг, когда спадет с природы тьмы завеса

И солнце вспыхнет вдруг на пурпуре зари,

Со всеми криками и шорохами леса

Сама в моей душе ты с Богом говори!

Да просветлен тобой, дыша, как часть природы,

Исполнюсь мощью я и счастьем той свободы,

В которой праотец народов, дни катя

К сребристой старости, был весел, как дитя!

Я целый час болотом занялся.

Там белоус торчит, как щетка жесткий;

Там точно пруд зеленый разлился;

Лягушка, взгромоздясь, как на подмостки,

На старый пень, торчащий из воды,

На солнце нежится и дремлет… Белым

Пушком одеты тощие цветы;

Над ними мошки вьются роем целым;

Лишь незабудок сочных бирюза

Кругом глядит умильно мне в глаза,

Да оживляют бедный мир болотный

Порханье белой бабочки залетной

И хлопоты стрекозок голубых

Вокруг тростинок тощих и сухих.

Ах! прелесть есть и в этом запустенье!..

А были дни мое воображенье

Пленял лишь вид подобных тучам гор,

Небес глубоких праздничный простор,

Монастыри да белых вилл ограда

Под зеленью плюща и винограда…

Или луны торжественный восход

Между колонн руины молчаливой,

Над серебром с горы падущих вод…

Мне в чудные гармоний переливы

Слагался рев катящихся зыбей;

В какой-то мир вводил он безграничный,

Где я робел душою непривычной

И радостно присутствие людей

Вдруг ощущал сквозь этот гул упорный

По погремушкам вьючных лошадей,

Тропинкою спускающихся горной…

И вот – теперь такою же мечтой

Душа полна, как и в былые годы,

И так же здесь заманчиво со мной

Беседует таинственность природы.

Помнишь: мы не ждали ни дождя, ни грома,

Вдруг застал нас ливень далеко от дома;

Мы спешили скрыться под мохнатой елью…

Не было конца тут страху и веселью!

Дождик лил сквозь солнце, и под елью мшистой

Мы стояли точно в клетке золотистой;

По земле вокруг нас точно жемчуг прыгал;

Капли дождевые, скатываясь с игол,

Падали, блистая, на твою головку

Или с плеч катились прямо под снуровку…

Помнишь, как все тише смех наш становился?..

Вдруг над нами прямо гром перекатился —

Ты ко мне прижалась, в страхе очи жмуря…

Благодатный дождик! Золотая буря!

О ночь безлунная!.. Стою я, как влюбленный,

Стою и слушаю, тобой обвороженный…

Какая музыка под ризою твоей!

Кругом – стеклянный звон лиющихся ключей;

Там – листик задрожал под каплею алмазной;

Там – пташки полевой свисток однообразный;

Стрекозы, как часы, стучат между кустов;

По речке, в камышах, от топких островов,

С разливов хоры жаб несутся, как глухие

Органа дальнего аккорды басовые,

И царствует над всей гармонией ночной,

По ветру то звончей, то в тихом замиранье,

Далекой мельницы глухое клокотанье…

А звезды… Нет, и там, по тверди голубой,

В их металлическом сиянье и движенье

Мне чувствуется гул их вечного теченья.

Близко, близко солнце!

Понеслись навстречу

Грядки золотые

Облачков летучих,

Встрепенулись птицы,

Заструились воды;

Из ущелий черных

Вылетели тени —

Белые невесты:

Широко в полете

Веют их одежды,

Головы и тело

Дымкою покрыты,

Только обозначен

В них лучом румяным

Очерк лиц и груди.

Давно какой-то девы пенье

В лесу преследует меня,

То замирая в отдаленье,

То гулко по́ лесу звеня.

И, возмущен мечтой лукавой,

Смотрю я в чащу, где средь мглы

Блестят на солнце листья, травы

И сосен красные стволы.

Идти ль за девой молодою?

Иль сохранить, в душе тая.

Тот милый образ, что мечтою

Под чудный голос создал я?..

Мой сад с каждым днем увядает;

Помят он, поломан и пуст,

Хоть пышно еще доцветает

Настурций в нем огненный куст…

Мне грустно! Меня раздражает

И солнца осеннего блеск,

И лист, что с березы спадает,

И поздних кузнечиков треск.

Взгляну ль по привычке под крышу —

Пустое гнездо над окном:

В нем ласточек речи не слышу,

Солома обветрилась в нем…

А помню я, как хлопотали

Две ласточки, строя его!

Как прутики глиной скрепляли

И пуху таскали в него!

Как весел был труд их, как ловок!

Как любо им было, когда

Пять маленьких быстрых головок

Выглядывать стали с гнезда!

И целый-то день говоруньи,

Как дети, вели разговор…

Потом полетели летуньи!

Я мало их видел с тех пор!

И вот – их гнездо одиноко!

Они уж в иной стороне —

Далеко, далеко, далеко…

О, если бы крылья и мне!

Кроет уж лист золотой

Влажную землю в лесу…

Смело топчу я ногой

Вешнюю леса красу.

С холоду щеки горят;

Любо в лесу мне бежать,

Слышать, как сучья трещат,

Листья ногой загребать!

Нет мне здесь прежних утех!

Лес с себя тайну совлек:

Сорван последний орех,

Свянул последний цветок;

Мох не приподнят, не взрыт

Грудой кудрявых груздей;

Около пня не висит

Пурпур брусничных кистей;

Долго на листьях лежит

Ночи мороз, и сквозь лес

Холодно как-то глядит

Ясность прозрачных небес…

Листья шумят под ногой;

Смерть стелет жатву свою…

Только я весел душой

И, как безумный, пою!

Знаю, недаром средь мхов

Ранний подснежник я рвал;

Вплоть до осенних цветов

Каждый цветок я встречал.

Что им сказала душа,

Что ей сказали они —

Вспомню я, счастьем дыша,

В зимние ночи и дни!

Листья шумят под ногой…

Смерть стелет жатву свою!

Только я весел душой —

И, как безумный, пою!

И город вот опять! Опять сияет бал,

И полн жужжания, как улей, светлый зал!

Вот люди, вот та жизнь, в которой обновленья

Я почерпнуть рвался из сельской тишины…

Но, Боже! как они ничтожны и смешны!

Какой в них жалкий вид тоски и принужденья!

И слушаю я их… Душа моя скорбит!

Под общий уровень ей подогнуться трудно;

А резвая мечта опять меня манит

В пустыни Божии из сей пустыни людной…

И неба синего раздолье вижу я,

И жаворонок в нем звенит на полной воле,

А колокольчиков бесчисленных семья

По ветру зыблется в необозримом поле…

То речка чудится, осыпавшийся скат,

С которого торчит корней мохнатых ряд

От леса, наверху разросшегося дико.

Чу! шорох – я смотрю: вокруг гнилого пня,

Над муравейником, алеет земляника,

И ветки спелые манят к себе меня…

Но вижу – разобрав тростник сухой и тонкий,

К пурпурным ягодам две бледные ручонки

Тихонько тянутся… как легкий, резвый сон,

Головка детская является, роняя

Густые локоны, сребристые как лен…

Одно движение – и нимфочка лесная,

Мгновенно оробев, малиновки быстрей,

Скрывается среди качнувшихся ветвей.

«Золото, золото падает с неба!» —

Дети кричат и бегут за дождем…

– Полноте, дети, его мы сберем,

Только сберем золотистым зерном

В полных амбарах душистого хлеба!

Пахнет сеном над лугами…

В песне душу веселя,

Бабы с граблями рядами

Ходят, сено шевеля.

Там – сухое убирают:

Мужички его кругом

На воз вилами кидают…

Воз растет, растет, как дом…

В ожиданье конь убогий,

Точно вкопанный, стоит…

Уши врозь, дугою ноги

И как будто стоя спит…

Только жучка удалая,

В рыхлом сене, как в волнах,

То взлетая, то ныряя,

Скачет, лая впопыхах.

По ниве прохожу я узкою межой,

Поросшей кашкою и цепкой лебедой.

Куда ни оглянусь – повсюду рожь густая!

Иду, с трудом ее руками разбирая.

Мелькают и жужжат колосья предо мной

И колют мне лицо… Иду я наклоняясь,

Как будто бы от пчел тревожных отбиваясь,

Когда, перескочив чрез ивовый плетень,

Средь яблонь в пчельнике проходишь в ясный день.

О, Божья благодать!.. О, как прилечь отрадно

В тени высокой ржи, где сыро и прохладно!

Заботы полные, колосья надо мной

Беседу важную ведут между собой.

Им внемля, вижу я: на всем полей просторе

И жницы, и жнецы, ныряя точно в море,

Уж вяжут весело тяжелые снопы;

Вон на заре стучат проворные цепы;

В амбарах воздух полн и розана, и меда;

Везде скрипят возы; средь шумного народа

На пристанях кули валятся; вдоль реки

Гуськом, как журавли, проходят бурлаки,

Нагнувши головы, плечами напирая

И длинной бичевой по влаге ударяя…

О Боже! ты даешь для родины моей

Тепло и урожай, дары святые неба, —

Но, хлебом золотя простор ее полей,

Ей также, Господи, духовного дай хлеба!

Уже над нивою, где мысли семена

Тобой насажены, повеяла весна,

И непогодами не сгубленные зерна

Пустили свежие ростки свои проворно, —

О, дай нам солнышка! Пошли ты ведра нам,

Чтоб вызрел их побег по тучным бороздам!

Чтоб нам, хоть опершись на внуков, стариками

Прийти на тучные их нивы подышать

И, позабыв, что мы их полили слезами,

Промолвить: «Господи! какая благодать!»

Все вокруг меня, как прежде, —

Пестрота и блеск в долинах…

Лес опять тенист и зелен,

И шумит в его вершинах…

Отчего ж так сердце ноет,

И стремится, и болеет,

Неиспытанного просит

И о прожитом жалеет?

Не начать ведь жизнь сначала —

Даром сила растерялась,

Да и попусту растратишь

Ту, которая осталась…

А вокруг меня, как прежде,

Пестрота и блеск в долинах!

Лес опять тенист и зелен,

И шумит в его вершинах!..

Вот бедная чья-то могила

Цветами, травой зарастает;

Под розами даже не видно,

Чье имя плита возглашает…

О, бедный! И в сердце у милой

О жизни мечты золотые

Не так же ль, как розы, закрыли

Когда-то черты дорогие?

Голубенький, чистый

Подснежник-цветок!

А подле сквозистый,

Последний снежок…

Последние слезы

О горе былом

И первые грезы

О счастье ином…

В легких нитях, белой дымкой,

На лазурь сквозясь,

Облачка бегут по небу,

С ветерком резвясь.

Любо их следить очами…

Выше – вечность, Бог!

Взор без них остановиться б

Ни на чем не мог…

Страсти сердца! Сны надежды!

Вдохновенья бред!

Был бы чужд без вас и страшен

Сердцу Божий свет!

Вас развеять с неба жизни, —

И вся жизнь тогда —

Сил слепых, законов вечных

Вечная вражда.

Поле зыблется цветами…

В небе льются света волны…

Вешних жаворонков пенья

Голубые бездны полны.

Взор мой тонет в блеске полдня…

Не видать певцов за светом…

Так надежды молодые

Тешат сердце мне приветом…

И откуда раздаются

Голоса их, я не знаю…

Но, им внемля, взоры к небу,

Улыбаясь, обращаю.

Шумит, звенит ручей лесной,

Лиясь блистающим стеклом

Вокруг ветвей сосны сухой,

Давно, как гать, лежащей в нем.

Вкруг темен лес и воздух сыр;

Иду я, страх едва тая…

Нет! Здесь – свой мир, живущий мир,

И жизнь его нарушил я…

Вдруг все свершавшееся тут

Остановилося при мне,

И все следят за мной и ждут,

И злое мыслят в тишине;

И точно любопытный взор

Ко мне отвсюду устремлен,

И слышу я немой укор,

И дух мой сдавлен и смущен.

Густеет сумрак, и с полей

Уходят жницы… Уж умолк

Вдали и плач, и смех детей,

Собачий лай и женский толк.

Ушел рабочий караван…

И тишина легла в полях!..

Как бесконечный ратный стан,

Кругом снопы стоят в копнах;

И задымилася роса

На всем пространстве желтых нив,

И ночь взошла на небеса,

Тихонько звезды засветив.

Вот вышел месяц молодой…

Одно, прозрачное как дым

В пустыне неба голубой

Несется облачко пред ним:

Как будто кто-то неземной,

Под белой ризой и с венцом,

Над этой нивой трудовой

Стоит с серебряным серпом

И шлет в сверкании зарниц

Благословенье на поля:

Вознаградила б страду жниц

Их по́том влажная земля.

Осенние листья по ветру кружат,

Осенние листья в тревоге вопят:

«Все гибнет, все гибнет! Ты черен и гол,

О лес наш родимый, конец твой пришел!»

Не слышит тревоги их царственный лес.

Под темной лазурью суровых небес

Его спеленали могучие сны,

И зреет в нем сила для новой весны.

Маститые, ветвистые дубы,

Задумчиво поникнув головами,

Что старцы древние на вече пред толпами,

Стоят, как бы решая их судьбы,

Я тщетно к их прислушиваюсь шуму:

Все не поймать мне тайны их бесед…

Ах, жаль, что подле них тут резвой речки нет:

Она б давно сказала мне их думу…

Он спит, он спит,

Великий Пан!

Иди тихонько,

Не то разбудишь!

Полдневный жар

И сладкий дух

Поспелых трав

Умаял бога —

Он спит и грезит,

И видит сны…

По темным норам

Ушло зверье;

В траве недвижно

Лежит змея;

Молчат стада,

И даже лес,

Певучий лес,

Утих, умолк…

Он спит, он спит,

Великий Пан!..

Над ним кружит,

Жужжит, звенит,

Блестит, сверкает

И вверх и вниз

Блестящий рой

Жуков и пчел;

Сереброкрылых

Голубок стая

Кругами реет

Над спящим богом;

А выше – строем

Иль острым клином,

Подобно войску,

Через все небо

Перелетает

Полк журавлей;

Еще же выше.

На горнем небе,

В густой лазури,

Незримой стражи

Чуть слышен голос…

Все словно бога

Оберегают

Глубокий сон,

Чудесный сон, —

Когда пред ним

Разверзлось небо,

Он зрит богов,

Своих собратий,

И, как цветы,

Рои видений

С улыбкой сыплют

К нему с Олимпа

Богини-сестры…

Он спит, он спит,

Великий Пан!

Иди тихонько,

Мое дитя.

Не то проснется…

Иль лучше сядем

В траве густой

И будем слушать, —

Как спит он, слушать,

Как дышит, слушать;

К нам тоже тихо

Начнут слетать

Из самой выси

Святых небес

Такие ж сны,

Какими грезит

Великий Пан,

Великий Пан…

Что это сделалось с городом нашим?

Право, совсем не узнаешь его.

Сдернута с неба завеса туманов,

По небу блеск, на земле торжество!

С вербами идут толпы за толпами,

Шум, экипажей ряды, пестрота,

Машут знаменами малые дети,

Лица сияют, смеются уста!

Точно какой победитель вступает

В город – и все пробудилось от сна…

Да, – победитель! и вот ему птицы

Словно уж грянули: «Здравствуй, весна!»

Уходи, зима седая!

Уж красавицы Весны

Колесница золотая

Мчится с горней вышины!

Старой спорить ли, тщедушной,

С ней, царицею цветов,

С целой армией воздушной

Благовонных ветерков!

А что шума, что гуденья,

Теплых ливней и лучей,

И чиликанья, и пенья!..

Уходи себе скорей!

У нее не лук, не стрелы,

Улыбнулась лишь – и ты,

Подобрав свой саван белый,

Поползла в овраг, в кусты!..

Да найдут и по оврагам!

Вон – уж пчел рои шумят

И летит победным флагом

Пестрых бабочек отряд!

Над необъятною пустыней океана

С кошницею цветов проносится весна,

Роняя их на грудь угрюмого титана…

Увы, не для него, веселия полна,

Любовь и счастие несет с собой она!

Иные есть края, где горы и долины,

Иное царство есть, где ждет ее привет…

Трезубец опустив, он смотрит ей вослед…

Разгладились чела глубокие морщины, —

Она ж летит – что сон – вся красота и свет —

Нетерпеливый взор куда-то вдаль вперяя,

И бога мрачного как будто и не зная…

Буря промчалась, но грозно свинцовое море шумит.

Волны, как рать, уходящая с боя, не могут утихнуть

И в беспорядке бегут, обгоняя друг друга,

Хвастаясь друг перед другом трофеями битвы:

Клочьями синего неба,

Золотом и серебром отступающих туч,

Алой зари лоскутами.

Кругом царила жизнь и радость,

И ветер нес ржаных полей

Благоухание и сладость

Волною мягкою своей.

Но вот, как бы в испуге, тени

Бегут по золотым хлебам,

Промчался вихрь – пять-шесть мгновений, —

И в встречу солнечным лучам,

Встают серебряным карнизом

Чрез все полнеба ворота.

И там, за занавесом сизым,

Сквозят и блеск, и темнота.

Вдруг словно скатерть парчевую

Поспешно сдернул кто с полей,

И тьма за ней в погоню злую,

И все свирепей и быстрей.

Уж расплылись давно колонны,

Исчез серебряный карниз,

И гул пошел неугомонный,

И огнь, и воды полились…

Где царство солнца и лазури?

Где блеск полей, где мир долин?

Но прелесть есть и в шуме бури,

И в пляске ледяных градин!

Их нахватать – нужна отвага!

И – вон как дети в удальце

Ее честят! Как вся ватага

Визжит и скачет на крыльце!

Уж побелели неба своды…

Промчался резвый ветерок…

Передрассветный сон природы

Уже стал чуток и легок.

Блеснуло солнце: гонит ночи

С нее последнюю дрему, —

Она, вздрогнув, – открыла очи

И улыбается ему.