Часть 1. История «Теремка»
Глава 1. Детский сад глазами ребёнка
Я начну издалека – с моего детства: в нём корни моих убеждений, заблуждений и будущих открытий.
Взрослые, вспоминая детство, чаще всего переживают то хорошее, светлое, что когда-то было с ними. В моём детстве радостного и приятного было мало. Воспитывала меня мама одна, без отца. Работала она заведующей детским садом, там я и росла. Но первое воспоминание моё связано не с ним, а с настоящим домом.
Мне было, по рассказу мамы, года два. Тогда мы недолго жили у тёти (старшей маминой сестры) в маленьком домике с садом и огородом. Помню, однажды кто-то постучал, и мама вышла на крыльцо, я выбежала вслед за ней в палисадник. Пахли фиалки, пел сверчок, после яркого света я окунулась в темноту ночи и, подняв голову, увидела бездонное небо, усеянное звёздами: как огромен, таинствен и прекрасен этот мир, и ты можешь с ним соприкоснуться. И тебе не страшно; вот мама, вот Дом, где всё знакомо и надёжно. И моя причастность к этому прекрасному миру навсегда связалась с домом.
Жили у тёти мы недолго, но самые яркие воспоминания были связаны именно с Домом, с жизнью семьи, её укладом, теплотой отношений друг к другу. С грустью я вспоминаю кратковременность жизни здесь. Зато осталась мечта и тайное желание долго-долго – всегда! – жить в Доме, где есть своё личное место, свои вещи, где тебя окружают родные…
Но так случилось, что моим домом стал детский сад. Было трудное послевоенное время. Мама открывала в шахтных посёлках Донбасса детские сады – надо было спасать, отогревать исстрадавшихся ребятишек, матери которых работали с утра до вечера. Тогда детские сады были круглосуточные и нередко заменяли детям дом. Матери забирали детей только в среду и субботу – искупать.
Самым тяжёлым временем для детей был вечер. Темнота делала нас незащищёнными. Когда тушили свет, тоска начинала терзать, ком стоял в горле, слёзы сами катились, хотелось к маме, хотелось к кому-нибудь прижаться, страх раздирал душу.
Все процедуры подготовки ко сну – мытьё ног, расстилание постели – только усиливали этот страх. Детей было много, казалось бы, чего бояться? Но, находясь рядом, мы не были вместе. Даже разговаривать запрещалось, за это наказывали.
Ночная няня (я бы её назвала надзирательницей) требовала, чтобы все быстро закрывали глаза и спали. Как же уснёшь, если тебе страшно? Моё богатое воображение никак не давало мне засыпать. Качающееся от ветра дерево за окном казалось мне страшным чудовищем, стук или скрип дверей нагонял страх… Правда, мама часто забирала меня спать к себе в кабинет – на свой узкий диван, и тогда я видела мужчину с усами, которого все должны были любить.
Это был огромный, в полный рост, портрет Сталина. Я всё недоумевала, как же я его смогу любить, как маму, если я его не знаю. А когда мама гасила свет, мне тоже делалось страшно и спокойно выспаться не удавалось. Днём сон тоже превращался в пытку. Я была впечатлительной, с повышенной тревожностью и не могла быстро засыпать, тем более по приказу, когда всем дают команду: «Руки под правую щёку – и спать». Приказ-то выполняла, но уснуть не могла.
Будучи послушным ребёнком, я, бывало, лежала в таком положении часа два с половиной, ноги и руки затекали от напряжения. Стыдно было, что врёшь, делаешь вид, что спишь, а взрослые делают вид, что не замечают… Для ребёнка это пытка похлеще кнута. Мне эти два с половиной часа казались целой вечностью. И так было каждый день. Тогда я дала себе слово, что вырасту, стану воспитателем, но детей не буду заставлять насильно спать. Это был первый урок, вызывающий отвращение к любому насилию и лжи.
А второй урок был связан с едой. Помню, нас очень хорошо кормили (в детском саду и тогда был культ еды).
Пища была вкусной, свежей, обильной, особенно обеды из трёх блюд. Мы наедались до такого состояния, что трудно было встать из-за стола. Дети, у которых был хороший аппетит, от этого не страдали, но были и такие, которые ели мало и медленно, неохотно, здесь начиналось самое страшное. Вначале их воспитательница слегка подгоняла, потом начинала уговаривать, а затем переходила на запугивание типа: «Вылью за шиворот, за пазуху».
Я не знала, что означают эти слова, но очень боялась такого наказания. Потом начиналось последнее действие – докармливание. Смотреть на это было ужасно. Ребёнок не успевал прожевать, а ему опять давали очередную порцию пищи, и он ею давился. Выступали слёзы, ребёнок начинал плакать (в надежде, что его оставят в покое), но не тут-то было. Приходилось глотать пищу вместе со слезами.
Я не понимала, зачем так делают взрослые, я считала их злыми и жестокими. Мне хотелось быть кошкой или собакой: их насильно никто не кормил.
У детей оставался единственный способ сопротивляться этому насилию – непослушание, упрямство. Но за этим следовало наказание. Так добивались беспрекословного подчинения. И всё-таки дети вели борьбу за право быть свободными. Насилие неизбежно порождает борьбу, а где борьба, там нет места любви.
Помню свой первый бунт, окончившийся победой. В детском саду был незыблемый закон «одинаковости» – «ты как все», чтобы ни в коем случае не выделяться. Тогда, придя в детсад, все дети должны были снимать свою домашнюю одежду и надевать форму: чёрные сатиновые халаты и такие же трусы. Волосы стригли «под нуль», опасаясь вшей. Все были одинаковые – не отличишь, рост только разный. Кто мальчик, кто девочка – рассмотреть можно было только в бане. Воспитатели все в белых халатах, и поэтому тоже воспринимались одинаковыми – на одно лицо (я не помню лица, глаз ни одного своего воспитателя).
Я взбунтовалась против чёрного халата и чёрных трусов. Мне не хотелось быть как все. Я всё удивлялась, почему взрослые не видят: ведь так сложнее различать детей. Когда дети с разными причёсками и в своей одежде, они все такие разные…
…Надевать халат я наотрез отказалась. И мама решилась на нарушение инструкции – приняла компромиссное решение: девочкам пошили клетчатые халаты и девчоночьи трусы на резинке. Так, мальчики в чёрном, девочки в клетчатом, мы и запечатлены на фотографии. А я, глядя на неё, вспоминаю первую победу!
Да, одинаковость требовалась во всём: от одежды, мыслей, знаний, поведения до физиологических процессов. По команде начинали есть, по команде еду заканчивали, ложились спать и вставали одновременно, даже естественные нужды справляли с разрешения. Это всё называлось равенством и не могло не вызывать отвращения. Не могут люди во всех своих проявлениях быть равны и одинаковы. Сейчас я это знаю наверняка, а тогда – ребёнком – только обострённо чувствовала.
Бесследно не прошёл и третий урок, связанный с ещё одним моим неприятным воспоминанием о праздниках в детском саду. Помню Новый год: на мне был костюм лисы. Я должна была рассказывать стихотворение. Очень волновалась. Было много людей, ярко горел свет, сверкала огнями ёлка. От волнения у меня перехватило дыхание, и я забыла стихотворение: ни одной строчки не помню. Ещё утром на репетиции рассказывала без запинки, а тут… Стыд, чувство унижения – всё вместе навалилось, и я от отчаяния расплакалась. После такой неудачи долго боялась публичных выступлений и не любила праздников в детском саду.
Праздники дома – это ожидание чего-то приятного для тебя, радостного, а там – это навязанная необходимость доставлять приятное другим, малознакомым людям: сотрудникам, начальству. Да ещё при этом делать вид, что тебе весело и радостно, а на самом деле всё это совсем неинтересно, потому что было на многочисленных репетициях и уже надоело. А самое неприятное, что ты вынужден делать не то, что хочется, что сам придумал, что умеешь, а то, что заставляют.
В этой НЕСВОБОДЕ было что-то унижающее меня, вызывающее протест: «Почему нужно петь и танцевать не то, что я хочу, а то, что заставляют, что нужно взрослым?» Дома на празднике каждый может веселиться и радоваться, кто как может и хочет, и никто его потом не будет оценивать, а тем более ругать за неудачное выступление. А тут одна фальшь и искусственность, дети это чувствуют и не принимают.
Жаль, что детского мнения не спрашивают. Взрослых почему-то совсем не интересуют чувства детей, их мысли, их желания. Я думала: ну почему же детям интересно, что думают, чувствуют, делают, говорят взрослые, а детские состояния души взрослым неинтересны? Им кажется, что они всё знают о нас, детях (в основном из назидательных, поучающих книг), они учат, морализируют, рассказывают, что нам неинтересно, а о том, что интересно, умалчивают или отвечают: «Вырастешь – узнаешь»; мне, например, интересно было знать: «Кто придумал детский сад?», «Почему платье назвали платьем?», «Откуда берётся ветер?», «Почему у свиньи хвост маленький и крючком?», «Кто родил самого-самого первого человека?», «Кто создал мир?»… Мама терпеливо отвечала на вопросы; даже если уставала, то всё равно можно было добиться ответа. В детском саду отвечать было некогда, некогда было и спрашивать – строгий режим дня не предусматривал такого способа общения ребёнка с воспитателем. Любознательность не вписывалась в программу и распорядок дня. Нас всё время торопили: «Скорее садитесь на занятия», и сидеть нужно было молча, отвечать, когда спросят, но каждого в отдельности спрашивали редко, так как в группе было много детей. Занятия вызывали тоску, скуку, безразличие. Хотелось играть…
Больше всего я не любила занятия рисованием, потому что от меня требовалось то, что я не могла выполнить. Вывешивался образец, нарисованный взрослым человеком, и его нужно было скопировать. Повторить это за отсутствием художественных умений было невозможно, нарисовать как умею (а я не умела) не могла себе позволить: было стыдно нарисовать плохо. Помнится, что работу «неудачника» вывешивали и начинали ругать за то, что неправильно нарисовал, не так, как на образце. Этого вынести я не могла. Так и не научилась рисовать, а хотелось очень. До сих пор с восхищением смотрю на художников. Иногда так хочется передать через цвет, форму, образ своё видение и понимание мира, но неуверенность в своих силах до сих пор сидит во мне.
Особенно большой след в памяти оставили отношения между взрослыми и детьми. Помню, что самым важным и главным здесь было послушание и выполнение всех требований воспитательницы и няни. Именно это уберегало тебя от конфликтов и наказаний. Взрослые поощряли доносы на товарищей, если они нарушали порядок, а дети таких называли ябедой, по-своему восстанавливая справедливость.
Тех, кто был активен, подвижен, любознателен, пытлив, – короче, тех, кто выделялся из общей среды и раздражал этим воспитателя, наказывали чаще других, даже за незначительные нарушения установленного порядка. Каждый мог быть наказан за многое:
– ел медленно;
– не хотел есть или недоел;
– разговаривал во время еды;
– не спал в тихий час;
– медленно одевался на прогулку;
– не играл вместе со всеми;
– отвлекался на занятиях;
– дрался (неважно почему);
– не давал другому свою любимую игрушку;
– просто что-то сделал не то и не так по неопытности, по незнанию.
Другими словами, осуждён ты мог быть за самый незначительный проступок или поступок, не вписывающийся в порядок детского сада.
Наказывали по-разному: ставили в угол, отчитывали, стыдили перед всей группой детей, сообщали о провинности родителям (а те могли побить).
Странно, но взрослые не обращали внимания на то, что ребёнок чаще всего не понимал, за что он наказан. И он привыкал действовать по принципу выживания: приспосабливался, в том числе и хитрил, и льстил, задабривая сильных, – в толпе надо было выживать.
И всё-таки не проходило дня, чтобы кого-нибудь не наказывали, дети привыкали жить в конфликте, в борьбе, в страхе, а не в любви и понимании.
Для меня же любой конфликт был немыслим, моя душа не принимала и не выносила скандала, борьбы, войны. Воспитательницы казались мне жестокими, и я ни одну из них не любила, даже мало-мальски привязанности ни к одной не было.
С детьми у меня складывались нормальные отношения. Помню, я никогда ни с кем не ссорилась, но не любила шумных коллективных игр. Хотелось уединения, хотелось самой поиграть, помечтать, но это было невозможно: недремлющее око воспитательницы сразу возвращало меня в коллектив. Желание уединиться считалось большим пороком. Говорили так: «Не отрывайся от коллектива, играй со всеми детьми, ты не особенная».
А мне казалось, что я думаю и чувствую не как все, и почему я должна быть как все? Почему стыдно быть особенной? Так и осталось у меня в памяти: жизнь в детском саду непонятна и неудобна не только для меня, но и для многих детей, а ведь это главные годы детства, определяющие дальнейшую жизнь…
Почему всё это терпела моя мама? Ведь она очень любила детей, свою работу, отдавала ей все силы, часто в ущерб здоровью, семье? Этот вопрос я задала себе совсем недавно, а тогда я воспринимала нашу домашнюю неустроенную жизнь как само собой разумеющуюся и не связывала детсадовские ужасы с моей усталой, доброй мамой, у которой оставалось так мало времени для меня.
Теперь-то я понимаю, что её преданность делу и вера в истинность научных рекомендаций не могли допустить никаких сомнений в их полезности для детей. К тому же бдительное око проверяющих следило за точностью исполнения всех инструкций и исключало любое инакомыслие…
Вот эта абсолютная вера в то, что только так и обеспечивается детям полноценное счастливое детство, внушалась обществу через пропаганду, науку, искусство, руководящие указания, многочисленные методики и рекомендации. И мама верила им.
Как же корёжило наши души время, заставляя считать священным долгом насилие над людьми, даже над детьми! Ведь и я вступала в жизнь с той же верой. Но наступало новое время…
Глава 2. Детский сад глазами молодого воспитателя
В детский сад работать я пришла сразу после окончания школы, хотя помогала маме и раньше – в летние каникулы. О выборе профессии вопрос для меня не стоял. Мама была смертельно больна, и её стремление вернуть меня в детский сад уже в роли воспитателя воспринималось мною как завещание: она всегда мечтала передать мне своё любимое дело.
К счастью, начинала я работать воспитателем, ещё не имея специального образования, а значит, не была обременена знанием методик, направленных на управление детьми, просто любила детей и чаще всего поступала так, как мне подсказывало моё сердце, да ещё мамин и мой собственный опыт общения с ними. Мои старшие опытные коллеги удивлялись, что у 16-летней девочки-неспециалиста получается даже лучше, чем у многих дипломированных воспитателей. Говорили даже, что это моё призвание, да я и сама в это уверовала.
Уже позже меня поражало, какое огромное количество специалистов в различных НИИ, далёких от детей, не наблюдавших их, не общающихся с ними, пишут, как их воспитывать. И чем больше пользуешься их методиками, тем хуже получается.
Вспоминаю случай, произошедший со мной в первые дни работы воспитателем. Привели меня к малышам, детям трёх-четырёх лет. Неопытному воспитателю страшно идти работать в младшую группу, потому что дети там часто плачут, хотят к маме, и душа твоя рвётся от невозможности им помочь. Уговоры не помогают.
В учебниках педагогики предлагаются приёмы, якобы помогающие решить эту проблему. Оказывается, ребёнка следует отвлечь, переключить его внимание на другое. Стараясь «соответствовать», я вспомнила об этом приёме, когда впервые попала в группу малышей.
Меня ещё никто не знает, не все малыши готовы идти на контакт, а тут ещё привели новенького мальчика, который первый раз пришёл в детский сад. После ухода мамы стены содрогались от его плача. Глядя на него, вот-вот расплачутся и другие. Я была в отчаянии, надо было срочно его успокоить. Я взяла малыша на руки, приласкала, а он всё плачет, и я решила воспользоваться тем самым «приёмом отвлечения». Мой взгляд упал на огромный портрет улыбающегося Ленина (обязательное тогдашнее «украшение» на стене комнаты). Подношу его к портрету и говорю: «Видишь, дедушка Ленин смотрит на тебя и смеётся», – малыш затих, с удивлением посмотрел на меня и сказал: «Он не может смеяться, он мёртвый и лежит в Мавзолее». И плач возобновился с новой силой. Не подействовал рекомендуемый приём…
Шло время. Меня всё больше удивляло и поражало, что в детском саду устройство жизни детей постоянно вступало в противоречие с их естественными потребностями и желаниями.
Скажем, потребность в движении свойственна любому нормальному ребёнку. Причём у каждого ребёнка своя норма двигательной активности. Есть ребята шустрые, подвижные, секунды на месте не сидят, есть спокойные, медлительные. Как же всех заставить двигаться одинаково?
Однако в детском саду движения строго дозируются и управляются взрослыми: двигайся как все и не столько, сколько требует организм, а сколько положено и определено режимом дня и планом учебно-воспитательной работы с детьми. А разрешалось двигаться лишь на утренней и вечерней прогулке – не более 2,5 часа в день, причём подвижные игры организуют и проводят воспитатели.
Я уже знала, что дети без особой охоты играют в игры, рекомендованные и предписанные планом, они норовят придумать игры свои и играть без руководства взрослых. Им хочется бегать, прыгать, лазать по деревьям, пока не устанут, но… это невозможно – не положено!
И снова я недоумевала: кому польза от таких ограничений? Зачем, с какой целью они придуманы? Постепенно поняла, что есть две причины этого распространённого явления: во-первых, так легче установить стандарт для оценки развития детей, а во-вторых, взрослым удобнее управлять «усреднёнными» детьми. А что дети при этом лишались непередаваемой радости движения и многих возможностей для развития, это никого не заботило.
К тому же все действия детей втиснуты в жёсткие временные рамки – всё расписано по минутам. Возникает состояние вечной спешки. Для меня это было мукой. Человеком я была медлительным, неторопливым, делать всё любила основательно, и эта необходимость жизни бегом вызывала в моей душе чувство тревоги и усталости. Временами наваливалось отчаяние – не могу жить бегом, это противоестественно, как жить под кнутом. Как же сочувствовала я детям, которые ощущали то же самое унизительное состояние вечно понукаемых. Как хотелось оградить их от этих бесконечных команд: «Скорей ешь, скорей одевайся, скорей умывайся…»
Был у меня в группе Саша Б., мальчик полный и медлительный. Его просто истязали упрёками, замечаниями и наказаниями за эту медлительность. Но он оставался невозмутимым, не сопротивлялся, молча сносил все нападки. Однажды, когда его стали снова донимать упрёками за медлительность, он сказал: «А куда торопиться: не на поезд опаздываем! Зачем спешить?» И воспитательница не нашлась, что сказать: так очевидна была правота мальчика.
РЕЖИМ ДЛЯ РЕБЁНКА, А НЕ РЕБЁНОК ДЛЯ РЕЖИМА, казалось бы, так должно быть, но в детском саду – всё наоборот.
Как человек, я этот уклад жизни не принимала, но как воспитатель – не подчиняться не могла. И накапливалось возмущение: почему я не имею права изменить явную нелепость? А таких нелепостей было столько! Вот, например, ещё одна. В любом доме присутствие кошки и собаки так естественно! Дети любят играть, возиться с ними и учатся жалеть их и любить. Домашнее животное нуждается в защите, заботе, и ребёнок, ухаживая за ним, чувствует себя защитником, ответственным за живое существо. Уход, забота, внимание – в этом проявляется любовь к тому, кто от тебя зависит. Как без этого научиться любить?
Но именно для этих животных двери детского сада закрыты. Почему же крыс, хомяков, морских свинок, черепах, птиц держать можно, а вот кошек и собак – нет? Они не предусмотрены программой и разными директивными документами санэпидемстанции. Может быть, нельзя им быть в детском саду потому, что кошек и собак не посадишь в клетку? Получается, даже животным нельзя быть свободными – естественными – в детском саду… Ссылаются на опасность занесения инфекции, а сами вносят своим запретом и вечным страхом перед инфекциями самый страшный вирус в детские души: вирус чёрствости и жестокости по отношению к слабым и беззащитным.
Трёхлетняя дочка, придя из детского сада, рассказывает:
– Мама! И.В. (воспитательница) сказала, что больных животных убивать надо, от них заболеть можно.
Я ужаснулась, спрашиваю:
– А если мама заболеет, её тоже надо убивать? А ведь животное может быть тоже чьей-то мамой, животное лечить надо, надо помочь ему. Доктор Айболит лечил всех животных.
– Так ведь он был добрый, мама! А люди недобрые, злые, прогоняют голодных кошек и бьют собак палками. Я видела, как Т.Н. ногами кошку прогоняла…
Да что же это за устройство детской жизни, когда из-за возможности инфекции запрещены контакты с домашними животными, не разрешается забота о них, слабых и заболевших! Уроки жестокости и бессердечия неизбежны в условиях, где приходится опасаться «всякой заразы», принесённой извне.
Сердце не хотело со всем этим смириться… и во мне зрело решение изменить жизнь детского сада.
Глава 3. Как создавалась авторская программа
Приближался конец 80-х. Судьба навсегда связала меня с детским садом. Он был воздухом, без которого я жить не могла. Ребёнком росла в нём, не принимая его, воспитателем – пыталась понять его внутренний мир и сохранить себя в нём. Став заведующей, хорошо зная эту систему воспитания в детском саду изнутри, я понимала, чувствовала, что продолжать работать, пользуясь авторитарной педагогикой, просто невозможно. Это гибельно для детей и педагогов. Я была уверена, что все неудачи в воспитании идут от несвободы ребёнка и искажения его естественного развития.
Пора задуматься о детской душе, её боли и страданиях, согреть её теплом наших сердец.
Но я понимала и то, что авторитарная педагогика стремилась воспитывать своих детей таким образом, чтобы они, став взрослыми, сохраняли и поддерживали тот строй и режим, который её породил. Для этого нужны были послушные исполнители, и вся организация детского сада была направлена на то, чтобы подчинять, подавлять, управлять. Государство средств не жалело и содержание детей брало на себя. Родители вносили минимальную плату за содержание ребёнка в детском саду. Они радостно отдавали туда детей и были готовы беспрекословно подчиняться всем требованиям, предъявляемым им детским садом, даже если это нарушало уклад их семьи. Многие были уверены, что без детского сада нормально воспитать ребёнка нельзя: там специалисты, режим, такие условия хорошие. А что дома?!
И правда, к 80-м годам детские сады стали размещаться только в типовых больших зданиях (рассчитанных на 120-340 мест) – хорошо оборудованных, светлых, просторных, удобных. В них появились оздоровительные комплексы, спортивные залы, бассейны. Прекрасное питание, хорошее медицинское обслуживание, строгий контроль за состоянием здоровья детей и чётко разработанная система контроля и управления со стороны государства, которое продолжало заботиться и жёстко требовать нужного ему результата.
Широкая сеть методической службы контролирует работу педагога по единой типовой программе. Вносить изменения в программу и систему воспитания мог запретить любой контролирующий орган, который если и допускал какое-то «творчество», то лишь на уровне собственного понимания и в пределах установленной нормы. Правда, появились призывы к творчеству, но они оставались на уровне призывов, так как воплощение их было связано с очередным морализированием, формализмом и фальшью.
На этом безрадостном фоне всё-таки зазвучали голоса педагогов-новаторов, не желающих мириться с засильем тоталитарной педагогики. Они нашли в себе мужество выступить против неё и ЗА РЕБЁНКА, за его право реализовать свои природные возможности. Они приглашали размышлять, думать, искать ответы на возникающие вопросы. Книги Никитиных, например, заставили по-иному взглянуть на взаимоотношения с ребёнком, на закономерности его развития. Их наблюдения и выводы оказались созвучны моим чувствам и мыслям, давали мне уверенность в своих силах и сознание того, что я на правильном пути.
Встреча и сотрудничество с семьёй Никитиных изменили мой путь в педагогике и заставили обратить внимание на семью, как на главное условие нормального развития ребёнка. У меня даже появилось огромное желание стать вновь мамой, но другой – думающей, чувствующей, понимающей. Захотелось воспитывать своего ребёнка, ориентируясь на его потребности, а не на рекомендации академической педагогической литературы.
Родилась и росла вторая дочь. Появилась возможность сравнить воспитание двух дочерей. И теперь я могу утверждать, что возвращение к естественным детским потребностям и жизнь с ребёнком на основе доверия и любви дают удивительный результат. Дочь росла крепкой, здоровой, жизнерадостной, бесконфликтной. С ней мне удалось испытать счастливое материнство.
Но теперь передо мной вставала проблема: как примирить два жизненно важных для меня дела: работу и семью? Заканчивался декретный отпуск, приближалось время поступления дочери в детский сад. Я тревожилась, как дочь примет несвободу детского сада, его комфортную, но душную атмосферу. Вспомнив изнеженных, болезненных детей в детском саду, вновь пережив в памяти весь свой детсадовский опыт, я приняла окончательное решение: создать НОВЫЙ ДЕТСКИЙ САД.
Если без всяких дополнительных материальных затрат нам удастся избавить детей от болезней и многих других проблем, почему бы не попробовать?!
Родители с осторожностью, но откликнулись, идею поддержали. Я же понимала, что в условиях государственного детского сада задуманное можно будет осуществить, если я буду не «лезть на рожон», а начну постепенно вытеснять привычное (рутинное) новым (естественным). И если это даст устойчивый положительный результат, успех дела будет обеспечен.
А как же быть с типовой программой? На моё счастье, к тому времени перемены коснулись и дошкольного воспитания. Можно было предъявить свою авторскую программу. Я вложила в неё весь опыт, все знания, все мечты, которые накопила за свою жизнь. Я хотела бы назвать её «Освобождённое детство», но назвала её сухо и официально: «Создание условий естественного развития детей в системе дошкольного воспитания».
Теперь нужно было пройти тяжкий путь получения права на творчество – на реализацию задуманного. Никто из руководителей не хотел рисковать, разрешая эксперимент. Нужен был орган, берущий на себя ответственность за нововведение. Им стал Творческий союз учителей СССР, созданный в конце 80-х годов. Поддержали меня и Никитины, вошедшие в экспертную комиссию по внедрению моей программы в жизнь.
Так в 1989 году в детском саду № 128 «Теремок» в городе Луганске была создана экспериментальная площадка, а моя программа была утверждена Министерством просвещения Украины. Мне хотелось бы подчеркнуть, что моя программа создавалась и отрабатывалась не в тиши кабинета, а в реальной жизни обычного детского сада, который никакими привилегиями и дотациями не пользовался, занимал типовое стандартное помещение в глубине городского квартала.
Глава 4. Жизнь без «часто болеющих детей»
Много лет работая в детском саду и добросовестно выполняя все рекомендуемые способы закаливания, я недоумевала: результативность – нулевая! Выходило, что искусственные методы если и готовят к жизни, то только в городской квартире со всеми удобствами и закрытыми форточками. Но ведь не просидишь всю жизнь на печи. А природа нас комфортом не балует, для встречи с ней нужна иная подготовка.
Отправимся с ребёнком в поход: утром светит солнце, температура +16°; вдруг налетел ветер, туча, температура упала до +6°, а ребёнок легко одет, а тут ещё и дождь – ноги промочил. Если детский организм к этим переменам не готов – озноб, переохлаждение, болезнь, лекарства, снижение иммунитета, страх. Так под страхом и жить? Нет! Надо все естественные процессы принимать без боязни: на улице жара – перенеси её; холод – терпи его; ветер, дождь – и их принимай. Для этого надо не прятаться от Природы, а войти в неё, изменив образ жизни.
И я начала с себя, понимая, что должна сама прожить и прочувствовать то, что буду предлагать детям и родителям. Когда родилась моя вторая дочка, я уже без страха и сомнения приобщила её к новому стилю жизни. Девочка росла, не зная болезней, физически крепкой, весёлой. К моменту моего возвращения из декретного отпуска, когда ей исполнилось всего 1,5 года, мы с ней уже всерьёз подружились с Природой: легко одевались, выбегали на снег босиком, регулярно обливались холодной водой. Привычек не стали менять и в детском саду.
Это вначале шокировало родителей, сотрудников, но видя, что малышке это не вредит, а, наоборот, очень радует её, некоторые решились к нам присоединиться. Так создалась небольшая (8–10 семей) группа «Крепыш», в которой расхрабрившиеся родители начали заниматься закаливанием вместе с детьми.
Изменение образа жизни «крепышей» дало эффект уже через несколько месяцев: заболеваемость упала на 50 %.
Вся сложность дальнейшей работы заключалась в том, что дети приходят в детский сад уже изнеженными, болезненными от перенасыщения организма медикаментозными препаратами, со страхом перед болезнями. А нам надо было включить детей в режим САМОРЕГУЛЯЦИИ, научить их прислушиваться к своему организму и доверять ему. Это процесс не быстрый и индивидуальный, поэтому работу по закаливанию мы осуществляли поэтапно, без всякого насилия над детьми, по их желанию.
Так постепенно каждый ребёнок переходил из одного состояния в другое, раскрепощался. Те, кто поздоровее, могли сразу получать сильные, но кратковременные дозы естественного контакта с природой. Их радость и успехи привлекали других ребятишек, которые не хотели отставать. Даже так называемые ЧБД (часто болеющие дети) включались в этот процесс, освобождаясь от своего страха перед болезнями.
Глава 5. Что мы изменили – и что нас порадовало
Известно, что осуществлять планы труднее, чем их писать. Но поскольку моя авторская программа выросла на конкретном, уже продвинутом деле, то нам вроде бы оставалось только продолжить начатое. За этим «только» скрыто много напряжённых поисков, усилий, даже страданий, общего кропотливого труда и родителей, и моих коллег – сотрудников детского сада, и наших помощников из Творческого союза учителей. Всем им спасибо за то, что мы успели сделать по экспериментальной программе.
Итак, чего же нам удалось добиться?
1. Мы изменили организацию жизни в детском саду: упразднили инструкции, формальный контроль, жёсткое управление и лишнее планирование; дали возможность воспитателям проявить творчество в общении и работе с детьми.
Этой возможностью воспользовались, конечно, не все, но потом – кто волей, а кто и неволей – втянулись в новый стиль отношений и работы. Общими усилиями мы государственное учреждение превращали в НАШ ОБЩИЙ ДОМ, в котором дети и взрослые впервые почувствовали душевный комфорт, радость общения и творчества. Родители получили возможность бывать вместе с детьми, жить с ними общими интересами, обогатив жизнь детского сада своими семейными традициями, обычаями, определённым уровнем культуры.
Интерес друг к другу подтолкнул к чтению и обсуждению серьёзной литературы, т. е. к самообразованию и самовоспитанию как воспитателей, так и родителей. Наши педсоветы стали иногда напоминать небольшие конференции или дискуссии.
2. Поскольку творческая работа требует большого психического напряжения и сосредоточенности, мы выделили СПЕЦИАЛЬНОЕ ПОМЕЩЕНИЕ ДЛЯ СОТРУДНИКОВ – уютную комнату для отдыха и уединённого размышления. Она находилась рядом с физкультурным залом, где можно было на тренажёрах заниматься и взрослым. Приятные физические нагрузки и последующее расслабление, сопровождающееся негромкой мелодичной музыкой или спокойными беседами, снимали усталость, восстанавливали бодрость и работоспособность, улучшали настроение.
3. Наши УГОЛКИ УЕДИНЕНИЯ для детей, оборудованные в спальных или игровых комнатах, помогали нам решать одну из самых сложных педагогических и психологических задач. В условиях сада ребёнок долгие часы проводит в шумном тесном кругу товарищей и не может остаться наедине сам с собой. Эта вынужденность общения лишает ребёнка права и возможности сосредоточения на каком-либо интересном для него деле и доведения его до конца. Это, во-первых, ведёт к переутомлению и нервозности детей, особенно склонных к мечтательности и уединению. А во-вторых, возникает опасность для резвого общительного ребёнка. Жизнь «вечно на людях» вырабатывает в нём потребность в постоянных внешних стимулах к жизнедеятельности, чаще всего к общим развлечениям в какой-нибудь «тусовке».
Одному ему скучно, он не знает, чем себя занять, и начинает ныть, как только остаётся один. И вот право каждого в любой момент уединиться оказывается просто спасением от этих двух зол: ребёнок может прислушаться к себе, к своему состоянию и без помех распорядиться своим временем и местом, не раздражая никого тем, что он «отделяется от коллектива». Дети привыкают уважать непохожесть друг друга, т. е. право быть самим собой. Однако это не освобождает от обязанностей, которые все должны выполнять (занятия, дежурство, уборка и т. д.). Мы убедились, что дети быстро осваиваются в понятной для них целесообразной, т. е. естественной, обстановке. Это действует на них умиротворяюще. Капризы и ссоры, детские истерики у нас стали редкостью.
4. Я знала, что умелые руки учат голову, но на одних игрушках и играх руки умелыми не станут. К тому же очень хотелось, чтобы в детском саду появился хоть один мужчина. И вот с большим трудом, но всё-таки удалось организовать две небольшие МАСТЕРСКИЕ: швейную (руководительница – женщина) и столярную (мастер – мужчина). И за краткое время их работы мы успели убедиться, насколько притягательными и важными оказались для ребят эти нововведения. Наши мальчики наконец обрели пример для подражания в общении с требовательным умелым мужчиной, занимающимся не словесным «воспитанием», а реальным – полезным и интересным – делом. Их как магнит тянули к себе настоящие, не игрушечные инструменты, верстаки, гвозди…
А в швейной мастерской девочки (и желающие мальчики!) приобщались к рукоделию, требующему вкуса, терпения, чутких рук и кропотливого длительного труда. Нам повезло с руководительницей: сама искусная мастерица, она просто влюбляла детвору в сотворение красоты, и ей не нужно было никаких особых ухищрений и методов, чтобы дети хотели у неё учиться.
Как же не хватает в детских садах таких вот естественных отношений и дел! И как не хватает нашим дипломированным специалистам увлечённости и мастерства в какой-либо непедагогической деятельности.
5. В ОФОРМЛЕНИИ ИНТЕРЬЕРОВ, расстановке мебели и оборудования у нас тоже была предоставлена полная свобода самовыражения воспитателям и детям. Поэтому групповые помещения отличались своеобразием, разными стилями, подчас и подлинно домашним уютом.
Порядок поддерживался не ради порядка и не для контролирующих лиц, а для удобства жизни всех обитателей общего Дома. Дети могли (с разрешения воспитателей) ходить «в гости», а во дворе общаться друг с другом без всяких перегородок и «зон».
В детской художественной самодеятельности преобладали импровизация и выступления по выбору детей, а не по навязанным сценариям. Нередко в праздничных концертах и театральных постановках на равных участвовали и взрослые. Всё это расковывало детей и в то же время учило действовать согласованно, помогало им усваивать культуру поведения без специальных уроков и естественно проявлять заботу друг о друге.
Многочисленных посетителей «Теремка» приятно удивляла доброжелательность наших ребят и полное отсутствие у них страха, недоверия или робости в общении даже с незнакомыми взрослыми.
6. Но, пожалуй, больше всего удивления и интереса вызывало КРЕПКОЕ ЗДОРОВЬЕ всех наших ребятишек.
Мы вложили много сил в оздоровление детей и себя, в приобщение всех нас к естественным способам закаливания и здоровому образу жизни. Здесь мы успели, по-моему, добиться самых значительных результатов.
Начав с маленькой группы, мы постепенно избавили всех детей от укутывания и страха перед простудами, вызвали желание с удовольствием находиться в помещении при температуре 19–20°С в трусах и босиком, выбегать на снег и обливаться холодной водой в любое время года. А когда позже прибавилось ещё регулярное посещение сауны с последующим купанием в холодной воде, совсем исчезли насморки, анемии, анорексии (отсутствие аппетита); даже капризы, конфликты сошли на нет – дети стали раскрепощённее, активнее, жизнерадостнее.
Много двигаясь, дети развивали силу, ловкость, выносливость. К нашему удивлению, одним из самых любимых занятий стал бег на длинные дистанции. Многие пробегали до 5 км в один забег. Конечно, при этом у детей становились здоровее все внутренние органы, о чём свидетельствовали медицинские обследования.
Благодаря всем этим мерам нам удалось в значительной степени решить проблему укрепления иммунитета у всех, даже ослабленных детей. Вот сравнительные данные о детской заболеваемости у нас в саду: