Учитель пения Крюковской гимназии и обладатель приятного баритона, Иружжом Врульевич Сибевглас не любил свою жену. Он дождался ее с работы, спокойно поздоровался, заглядывая в глаза, а когда она повернулась к нему спиной, взял со стола приготовленный молоток и с силой ударил по голове. Звук получился совсем неуместный, глухой, вроде как в бочку стукнули, и при этом Иружжому Врульевичу показалось, что волосы смягчили удар, вызвав в нем совершенно ненужную озабоченность и излишние мысли о гуманности. Супруга его, Натавала Взадовна раскинула руки и гремя кастрюлями, с размаху ударилась лицом об пол, и так застыла без всякого удивления с открытыми глазами. Иружжом Врульевич посмотрел на молоток с прилипшими волосами, и вдруг ясно осознал, что во всем виновата весна с ее внезапно побежавшими соками по стволам деревьев. Такая поспешность природы всегда вызывала в нем смутное удивление и расстройство, ибо, как можно терпеть такие внезапные изменения в устоявшихся делах. Ведь все в корыстных целях, а иначе зачем такая поспешность? Он еще немного постоял боясь спугнуть тишину, что внезапно заполнила все комнаты в доме, и тяжело опустился на край стула, чувствуя дрожь в ногах. Ему показалось неестественным и странным, что мухи так быстро нашли жертву и уже ползали по окровавленной и странно пахнущей голове Натавалы Взадовны. Так и по мне когда-то будут ползать, – подумалось ему, и при этом очень захотелось поразмышлять об отвратительности всяческих насекомых, что окружают людей и с чем приходится мириться, но страшная неподвижность лежащего тела стала его беспокоить и на ум пришли, вслед за приятными мыслями, мысли тревожные, о содеянном, – ведь милиция придет, будет в вещах рыться, – но все же они казались никчемными по сравнению с удовлетворенной местью.
– Теперь будешь знать! – громко сказал Иружжом Врульевич, но тут же испугался собственного голоса. Захотелось пить, но руки дрожали, и он побоялся что разобьет стакан, – пусть так, без воды побуду, – успокоил он себя, хотя в глубине души понимал, что просто не хочет переступать через тело супруги, чтобы добраться до крана. И преграда эта, казавшаяся мелочью, стала расти и сделалась большой как весь дом, разделив его на две неравные части, одну для мертвых, а другую для живых, и мысль о том, что теперь всегда нужно будет прятаться на своей половине, стала невыносимой. Он со смешанным чувством посмотрел в застывшие глаза Натавалы Взадовны, на которых, как на грязном стекле, прилипли волоски, и впервые подумал о преимуществе ее положения. А ведь ей не больно и не страшно, а наоборот, это я ее боюсь, – и он со всей серьезностью подумал, – а вот если бы и мне так, – и не удивился этой странной мысли.
А как мне там будет? – подумал он уже без всякого страха, словно о каком-то давно решенном деле, – ведь там тоже есть жизнь, как же без этого. Давно всем об этом известно и ничего страшного в том нет, чтобы желать соприкосновения с высшими формами. И весь вопрос этот мучительный в том и состоит, чтобы пережить секунду страха, что разделяет жизнь прошлую от жизни будущей. Это все от необразованности. Вот тетка покойная недавно снилась, все у нее хорошо, и значит она довольна. А может и боли в момент смерти никакой и нет? А если и есть, то секунду можно и потерпеть. Что такое секунда? Мерзость. Не стоит и думать о секунде. Он задумчиво потер лоб и направился в гостиную, отмечая про себя, что лоб у него сухой. Снял с ковра ружье, отметив, какое оно тяжелое, и заглянул в патронник. Ружье, как и ожидалось, было заряжено. Хорошо, что заряжено, – подумал он, – но нельзя долго сомневаться в этом, – и словно боясь передумать, быстро наделся ртом на ствол, нажал курок и услышал, как где-то внизу дернулся приклад. Не сработало, – испугался Иружжом Врульевич, но тут же обрадовался, – и хорошо, что не сработало, и не надо ему всего этого. Он обхватил горячую голову руками и так просидел за столом, по-видимому долгое время, думая о каких-то важных для него делах и одновременно ни о чем не думая, а так сидел, наслаждаясь мыслью, что он просто сидит и дышит, а значит, существует, и это было важно. Через какое-то время он обратил внимание на людей, что бродили по кухне и трогали его жену, но ничуть не удивился этому, а наоборот обрадовался, что голова у него не болит, как обычно. Потом он увидел себя, лежащего в стороне, с наброшенным на голову окровавленным мешком и с облегчением подумал, что боли и правда не было, и это принесло ему радость, как если бы он вымученный вышел от зубного врача, зная, что все терзания остались в ненавистном кабинете.
По дому все также ходили посторонние люди и озабоченно двигали мебель, а затем схватили его, грубо бросили в брезент и потащили к выходу, и он как в бреду пошел за ними, испытывая огорчение и обиду от подобного к нему отношения, и все никак не мог понять, что же ему делать дальше, потому что нужно было что-то делать дальше. Он с волнением обнаружил, что в груди его растет какая-то пустота, что объясняла все поступки обыкновенно и просто, делая его самого не то чтобы равнодушным, но спокойным к различным странностям, – от чего же так, – не понимал он, – ведь мне должно быть больно, а вот нет, меня роняют об пол, а мне не больно.
Он вышел из дома, и не видя дороги, пошел под фонарями, отбрасывающими тусклый свет, и вскоре попал в какую-то боковую аллею с большими, ветвистыми деревьями и сел там на холодный камень в густой тени, жадно вдыхая ночную сырость. Он смотрел сквозь просветы в черных листьях на мерцание звезд в небе, словно не своими, а совершенно чужими глазами, радостно волнуясь и дрожа до глубины души от увиденного, желая продлить свое переживание вечно, но в тоже время чувствовал где-то внутри себя тягостную мысль о чем-то другом, о необходимом, что срочно нужно было начинать делать, и это не давало покоя. Значит так кому-то нужно, – смирительно и покорно подумал он, уже повинуясь этому скрытому желанию, – и если постараться понять это просто, как обыкновенное природное действо, как к примеру, когда в стволах деревьев начинают бежать соки, что случается всегда в одно и то же время, не опережая исчисление ни на один день вперед, и не опаздывая от него ни на день назад, не считаясь ни с чем и ни с кем, а просто начинают бежать, потому что весна на пороге, потому что пришло ее время и избежать этого никак нельзя, то тогда все становится ясно и определенно, что никакой внезапности тут нет, а есть естественная очередность, где каждому уготовано только его время, строгое и правильное. И если взять звезды, то они всегда в правильном порядке, и никогда не было так, чтобы звезда опаздывала в своем пути, а значит и правильно быть как звезда в том далеком, озаренным лунным светом, небе. Вскоре Иружжом Врульевич почувствовал озноб и сбился в своих запутанных размышлениях, ему стало все безразлично и вообще было лень думать. Он увидел проблески света в конце темной аллеи, и все еще сомневаясь в самом себе, но ничуть не удивляясь свету, зябко кутаясь от ночной сырости в рубашку, устало побрел к нему, постепенно осознавая, как ему теперь казалось верным, что только свет может являться непреложной истиной и ничто иное, и все мучительно искал и не находил точных слов для собственного оправдания, а морщил лицом, кусал губы и тихо вслух подбирал слова, не настолько отражающие мысли, как ему хотелось бы, но все же какие-то доступные и совершенно ясные для понимания, такие что смог отыскать в своей разгоряченной голове, – все то что раньше, это было неправильно. Неправильно.
2012