Мистер Ванслиперкен находился в своей каюте вместе с своим возлюбленным псом. Лейтенант, по-видимому, чрезвычайно был недоволен: недоволен вдовой Вандерслуш, недоволен всем экипажем, недоволен собакой и самим собой. Но все же таки к собаке он относился более снисходительно, так как сознавал, что если есть на свете живое существо, питающее к нему хотя слабую привязанность, так это собака, которая еще сверх того ненавидит положительно всех, что также увеличивает ее цену в глазах лейтенанта. – Да, бедная моя собака, – ласково шептал он, гладя ее по голове, – они хотят во что бы то ни стало лишить тебя жизни, сжить тебя со света, но твой господин защитит тебя и не даст в обиду, будь покойна!
Снарлейиоу, точно поняв смысл его слов, поднялся на задние ноги и, положив передние лапы на колени своего господина, стал ластиться к нему. При этом Ванслиперкен заметил, что один глаз у его собаки вспух и совершенно закрылся. Присмотревшись поближе, он с ужасом убедился, что глаз этот был выбит вон, вероятно, метлой, которой угощала собаку Бабэтт.
– Будь она здесь, эта проклятая девка, я бы так ее угостил, что она у меня всю жизнь бы не забыла! – заскрежетал Ванслиперкен зубами по адресу толстой служанки. – Бедная, бедная моя собака, – продолжал он и поцеловал отвратительного пса в распухший глаз, и чего не было с ним с самого детства, случилось теперь: Ванслиперкен заплакал над своей собакой, которая по своим качествам не стоила даже веревки, на которой следовало ее повесить.
Немного успокоившись, лейтенант позвонил и потребовал теплой воды, чтобы промыть глаз своего любимца. На зов явился капрал ван-Спиттер, так как после утренних приготовлений и событий бедняга Костлявый не вставал с своей койки.
Вернувшись с теплой водой, капрал не преминул доложить еще раз, в каких оскорбительных выражениях пел про командира и адмирала Джемми Декс; и крошечные глазки Ванслиперкена сверкнули злобой.
На это капрал не мог ничего ответить, но было несомненно, что Декс оскорбительно отзывался о своем начальстве. А г. Ванслиперкен питал сильную ненависть к Джемми то, что его все любили и что он весел и забавлял весь экипаж; лейтенант же не мог простить, чтобы кого-нибудь любили и чтобы кто-нибудь способствовал счастью и веселию других, а на этот раз он еще чувствовал необходимость сорвать на ком-нибудь свою злобу и потому, расспросив кое о чем капрала, отпустил его, приказав прислать к нему одного из его солдат, чтобы примачивать глаз Снарлейиоу, а сам надел шляпу, захватил свой рупор и поднялся наверх.
Убедившись, что ветер неблагоприятный, и что часа через два совсем стемнеет, Ванслиперкен решил, что выйдет в море завтра утром, а сегодня он еще сумеет наказать Джемми Декса. Но теперь являлся вопрос, мог ли он это сделать? Был ли Джемми Салисбюри по закону боцман или нет? Он в действительности получал содержание только помощника боцмана, но в судовых документах числился боцманом, следовательно, офицерским чином, а получал он содержание помощника ввиду личных выгод командира. Положение было затруднительное; тем не менее Ванслиперкен решил подвергнуть Джемми порке, если только это ему будет возможно сделать.
Мы говорим: «если это будет возможно», так как в те годы, когда во флоте допускался полный произвол начальства, и никакие жалобы подчиненных не принимались морскими властями, на субординацию экипажа тоже трудно было рассчитывать. На больших военных судах, в противовес экипажу, находился сильный отряд сухопутных солдат, которые могли во всякое время поддержать власть командира, в крайнем случае даже силой оружия, но на мелких судах было совсем другое дело. На судах, которыми командовал лейтенант Ванслиперкен, не раз происходил бунт, и он знал по опыту, что с экипажем не всегда легко совладать. Так, однажды его экипаж, забрав все шлюпки, в полном своем составе покинул его. Добравшись до берега, его люди определились на службу на другие суда; к счастью, дело это не имело для них никаких дурных последствий; власти не придали ему никакого значения.
Решив вопрос в таком смысле, Ванслиперкен стал обсуждать, когда ему будет удобнее подвергнуть Джемми наказанию, теперь ли, пока он еще стоял в порту, или после, когда они выйдут в море? Обсудив, что в случае серьезного возмущения весь экипаж может покинуть куттер, если они будут вблизи берега, лейтенант решил выполнить свое намерение лишь тогда, когда они будут уже в открытом море.
Между тем солдат, ходивший за теплой водой для примочки глаза Снарлейиоу в матросскую казарму, сообщил там, что собаке вышибли глаз, и странно было видеть, с какой радостью была принята всеми эта весть. Причиной же тому было не столько злорадство, сколько то обстоятельство, что этот факт явился как бы доказательством того, что эта собака была такая же, как и всякая другая. Матросы рассуждали так: если ей можно вышибить глаз, то, значит, можно и убить; если можно уничтожить один из ее членов, то можно уничтожить ее самое вконец. А дьяволу еще никто никогда не выбивал глаза, следовательно, этот пес – не дьявол!
Янсен прибавлял в заключение: «Эта собака, как видно собака, и больше ничего!»
Обсудив вопрос о наказании Джемми со всех сторон, Ванслиперкен вернулся в свою каюту и сообщил о своих намерениях своему поверенному и фактотуму, капралу ван-Спиттеру. Но при всех своих высоких качествах тот не обладал даром хранить доверенные ему тайны и не замедлил сообщить о намерениях своего начальника одному или двум из своих излюбленных солдат, те передали другим, а другие третьим, – и в конце концов весть о том, что Ванслиперкен намеревается подвергнуть порке Джемми Декса, облетела весь куттер. На баке собрался весь экипаж.
– Выпороть Джемми! – воскликнул Билль Спюрей. – Да ведь он офицер!
– Конечно, он офицер, – заметил другой матрос, – и ничем не хуже самого Ванслиперкена, хотя у него и нет галунов на шляпе!
– Я того мнения, – проговорил Кобль, – что в следующий раз он вздумает выпороть и мистера Шорта!
– Да! – сказал Шорт.
– Неужели мы допустим, чтобы Джемми был выпорот?
– Нет! – решил Шорт.
– Не будь этих нищих солдат и их проходимца капрала! – заметил один из матросов.
– Уж не объявит ли он, что это бунт? – заметил Спюрей.
– Mein Gott! Выпороть офицера – это тоже бунт! – сказал Янсен.
– Да, правда, – заметили несколько человек, – если кто-либо из этих солдат посмеет наложить руку на офицера, то это уже будет бунт, и Джемми может призвать весь экипаж к себе на помощь!
– Конечно, – сказал Джемми, – а до того я еще сыграю штуку с этим капралом!
– Что даром языки-то чесать, ребята, лучше решим сейчас же, что делать! Обадиа, подай-ка умный совет!
В ответ на это Кобль сплюнул табачную слюну и, откашлявшись, сказал:
– Я того мнения, что лучший способ вывести из беды одного человека, это – впутаться всем в нее! Как видите, Джемми попался впросак, распевая старую песню, в которой весьма основательно пробирают адмирала и командира за то, что они послали судно в непогоду да еще в пятницу в такой день, когда ничто не может заставить ни одно христианское судно выйти в море. Но если посылка ко всем чертям живого адмирала может считаться нарушением дисциплины, против этого я, пожалуй, спорить не стану. Но тот адмирал и командир, которых проклинал Джемми, давно иссох в гробу хуже сушеной трески, а может и никогда не жил на свете. Так какой же это бунт, братцы? Да и проклинал-то их вовсе не Джемми, а та девушка Полли, о которой поется в песне. Но предположим, что и это против дисциплинарного устава! Так тут уж все мы будем виноваты заодно. Это поразит и смирит нашего шкипера, а вместе с тем даст ему понять, каково вообще положение дел, и что ему следует дважды подумать, прежде чем решиться на такое дело!
– Все это очень хорошо, Оби, но только ты не сказал нам, что же мы должны сделать.
– Ахти! Главного-то я и не сказал! Так вот, я того мнения, что мы должны все хором, все до единого, спеть, да еще не раз, эту самую песню, и теперь же, сейчас! Проклясть и выругать этого адмирала раз двадцать. Ванслиперкен услышит, конечно, и подумает про себя: «Они это недаром поют», – и призадумается. – Что вы на это скажете, Джек Шорт, ведь вы у нас старший офицер?
– Так! – сказал Шорт и одобрительно кивнул головой.
– Ура, ребятушки! – воскликнул Билль Спюрей. – Так валяй, Джемми, затягивай! А вы, братцы, тяните за ним, да погромче!
И вот весь экипаж в полном составе запел песню, о которой шла речь. Когда были пропеты два первых стиха, капрал ван-Спиттер в сильном волнении явился в каюту Ванслиперкена, который с озабоченным видом подводил счета и отчеты, и заявил, что на «Юнгфрау» настоящий бунт.