У Поликсены Георгиевны Живолуповой всего было с избытком: достатка, фигуры, нахрапистости, только вот счастья, обычного женского счастья, не случилось. Словно с Мефистофелем по рукам ударила – счастье на ту самую нахрапистость променяла. От соглашения с нечистым и печать на челе осталась: высокий лоб прорезан уродливыми морщинами, нос от наживы раздут, словно у кобылы при виде торбы овса, а в хитрющих глазах ни жалости, ни участия, одна сплошная оборотистость. Разговаривала она громко, с нажимом и напором, в любую секунду готовясь сорваться в крик, а при особой надобности – в истерику.
Потребности Александры Ильиничны Живолупова оценила по-своему:
– Квартирку снять желаете?
Княгиня желала с Марусей поговорить, однако спорить не стала. Домовладельцы знают о жильцах много больше, чем те бы хотели, да и посплетничать не прочь, особенно когда к вашей персоне имеется у них интерес.
– Да, – кротко согласилась Сашенька.
Поликсена Георгиевна почесала свой выдающийся нос. Как назло, свободных площадей не осталось. Эх, неделей бы раньше! В мае чиновники свои семейства на дачи отправляют, от больших зимних квартир отказываются, но к концу июля начинают снимать вновь. Как раз вчера последнюю сдала.
– А звать вас, простите?
– Княгиня Тарусова, Александра Ильинична! – Сашенька гордилась и титулом мужа, и его звучной, из глубины веков, фамилией.
– Княгиня? – присвистнула Поликсена Георгиевна.
– Да!
– Простите, ваше сиятельство, сдано все подчистую.
– А на первом этаже, говорят, свободна!
Александра Ильинична не лукавила. До визита к домовладелице она долго стучалась в квартиру Антипа Муравкина, но там никто не открыл. Одноглазый дворник, лениво лузгавший семечки во дворе, пояснил, что на другой день после ареста мужа несчастная Маруся с грудным младенцем съехала. Дворник даже вещи помогал ей на подводу грузить, но вот нового адреса за ненадобностью не выяснил. Но если барыне потребно, знать его может домовладелица, к коей и направил.
– Свободна! – подтвердила Поликсена Георгиевна. – Только ведь дворницкая. Вашему сиятельству вряд ли подойдет.
– Так ведь я не жить. Бюро задумала открыть. По найму женской прислуги.
– Понимаю, ваше сиятельство, понимаю! – понимающе улыбнулась Живолупова.
Радость была вызвана сразу двумя обстоятельствами.
Во-первых, не ошиблась, как всегда, с одного взгляда просветила посетительницу насквозь: барынька перед ней гулящая, гнездышко для встреч подыскивает!
Во-вторых, порадовалась, что форточки в муравкинской квартире распахнуты. Поганец-архитектор чего-то не учел, и весь смрад от выгребной ямы шел почему-то в эту квартирку. Дворники там жить отказались наотрез! И сдать сию квартиру долго не удавалось. Потому и пустила оборванцев за два рубля в месяц.
Кто же знал, что Антип убийца?
– Так можно поглядеть? – запросилась Александра Ильинична, надеясь, что пройдоха-домовладелица разговорится.
– Нужно! – усмехнулась Живолупова. – Глядите, кровать какая! – подмигнула она, показывая сумрачную комнатенку окнами во двор-колодец.
Изрезанный обеденный стол, лет этак двадцать служивший в соседнем трактире, гармонировал с уродцами-табуретками, покосившимся по старости шкапом, не крашенными сроду половицами и облетевшей штукатуркой. А вот огромная кровать не вписывалась, казалась краденой. Досталась она Муравкиным от самой Живолуповой. После одного из кавалеров (те у Поликсены Георгиевны не задерживались, каждого буквально сразу начинала подозревать в корысти) завелись клопы. Новомодные средства и переклейка обоев не помогли. Пришлось избавляться от мебели. Кровать, как главное обиталище мерзких тварей, сплавили несчастным Муравкиным.
– Отличная! – подтвердила Александра Ильинична.
Дышать приходилось через раз, форточки не спасали.
– Самое то! – Убедившись в выводах, Живолупова подмигнула: – Останетесь довольны. Дорого не запрошу: десять рубчиков в месяц.
Сашеньку мутило от запаха, но, продолжая игру, задумчиво протянула:
– Десять? Так дорого…
– Зато место тихое! Днем и вовсе никого. Жильцы по службам разбегаются. А семьям до вас дела нет. Коли боитесь, по очереди заходите! – поучающе посоветовала Живолупова.
– Я бюро хочу открыть! – напомнила Сашенька, но переубедить домовладелицу не получилось.
– А чтоб вам не мешали… ну-у-у, работать вам успешно, на окна портьеры пристройте. Темные! У меня после Дондрыкиной как раз такие остались. Могу уступить.
Живолупова вела речь об аспидно-черных муаровых занавесках. Никто из жильцов подобную страсть на окна не желал. Даже Муравкины! Любая комната с этими портьерами превращалась в склеп.
– Я подумаю, – сказала Александра Ильинична, прохаживаясь по крошечной комнатке, и вдруг огорошила домовладелицу: – А правда, что здесь человеку голову отрубили?
«Вот мерзавец! – подумала Живолупова о Кутузове (так прозвали дворника из-за одноглазости). – Погоди у меня! Еще раз рот откроешь – сам сюда переедешь!»
Вслух же заверещала:
– Вранье! Вранье! Наглое вранье! Смотрите сами, ваше сиятельство, – кабы голову рубили, кровь на полу осталась бы! Так ведь?
– Не знаю, – пожала плечами Сашенька. – Мне рубить не доводилось.
– Как же? А петуху? – удивилась Поликсена Георгиевна и тут же ехидно улыбнулась: – Ну да, ну да, вы ж княгиня!
Сама Живолупова выросла в многодетной поповской семье, работу знала любую.
– Как Маруська съехала, послала я кухарку свою Нюрку уборку здесь учинить. А сама спустилась приглядеть. Нигде даже пятнышка не нашли. Богом клянусь!
– Странно!
Как-то у Тани носом кровь пошла. Девушка постеснялась признаться и залила паркет. Клавдия Степановна потом с большим трудом пятна вывела.
– Может, корыто подставляли?
– Какое корыто? Откуда у нищих корыто? – Поликсена Георгиевна упорству клиентки огорчилась. И, по обыкновению, прибавила напору: – Голову не здесь рубили!
– Откуда вам знать? – подзадорила Живолупову Сашенька.
– Ей-богу! Маруська клялась! Я ведь, как Антипа арестовали, выгонять ее пошла. Она в ноги! Не было, говорит, здесь Сидора. Где, говорит, Антип убивал его, не знаю.
– Вы нарочно так говорите, – продолжила провокацию Тарусова.
– Сами у ней спросите! – поддалась на нехитрую уловку Живолупова.
– И спрошу! Куда, говорите, переехала?
– Я почем знаю? Она же скаженная! В ногах сперва валялась: не выгоняйте, Христа ради, а на другой день сбежала, до свиданья не сказала.
Тут Поликсена Георгиевна соврала. Маруся заходила, вот только деньги (а у Муравкиных до конца года было оплачено) Живолупова возвращать отказалась.
– Адресок, если можно!
– Справиться о квартирке хотите? Но имейте в виду – меньше десятки не уступлю! Хоть бы и двадцать душ тут зарубили, а цена меньше не будет. И так в убыток!
– Адресок…
– Да не знаю я! – призналась Поликсена Георгиевна. – Не сказала Маруська. В полицию обратитесь, к околоточному нашему. Климент Сильвестрович наверняка знает.
– Что ж, так и поступлю.
– И… не тяните! – вслед уже закричала Живолупова. – У меня желающих, как у черта рогов!
Климент Сильвестрович словно с ярмарочного лубка сошел. Ни дать ни взять Илья Муромец! Высокий, крепкий, лицо волевое, однако располагающее, а ежели улыбнется – то и вовсе добродушное. И сразу видно, что мужик хозяйственный. Домишко пусть маленький, но с цветущим палисадничком, а внутри все чисто-опрятно, и не скажешь, что холостяк обитает.
По дороге Сашенька размышляла: как же интерес свой к Марусе объяснить? Предлог, придуманный для Живолуповой, для полицейского не годился: не нравится квартира – не снимай.
Авантюрная мысль пришла уже на пороге дома Климента Сильвестровича. Дмитрий Данилович Тарусов, будучи до определенного момента государственным служащим, своим именем статьи подписывать не мог, потому в газетах использовал псевдонимы. Под одним из них, «М. Законник», равным образом могли скрываться как мужчина, так и женщина. Возникал, конечно, резонный вопрос: да разве это возможно, дама-репортер? Поразмыслив, Александра Ильинична придумала ответ. Девушки нынче на женских курсах обучаются, правдами-неправдами в университеты проникают, значит, после окончания где-то служат? Иначе зачем? Почему бы одной такой не пристроиться в газету?
А Климент Сильвестрович не удивился, даже обрадовался:
– Про меня напишете? Ух ты!
– Обязательно! – пообещала Сашенька. То есть Машенька – представилась Тарусова Марией Никитичной.
– А в каком номере? – деловито поинтересовался околоточный Челышков.
– На следующей неделе, когда процесс над Муравкиным начнется.
– Понятно! Вы… это… присаживайтесь, – Климент Сильвестрович обмахнул и без того блестевший чистотою стул. – Обязательно этот номер куплю! Матрене Ипатьевне покажу…
– Ваша жена? – вежливо поинтересовалась Тарусова.
Челышков вздохнул:
– Невеста! Который год добиваюсь! А она ни в какую! Чаю? Самовар-с только вскипел.
Сашенька-Машенька не отказалась.
– Муравкиных знал. И Антипа, и Сидора, – аппетитно прихлебывая из блюдца, начал рассказ Климент Сильвестрович. – Сидора лучше. Он пятый год здесь. То есть был здесь, царствие небесное! – околоточный перекрестился. – Что о нем рассказать? Выпить любил, как и все приказчики. Живут, бедолаги, словно в тюрьме, купцы их только по воскресеньям выпускают. Как тут не напиться? Но буйным не был, нет! А вот потрепаться любил. Что надо, что не надо, как помелом. Потому и карьера стопорилась. А мечтал-то ни много ни мало в купцы выбиться! Он даже старшим приказчиком по случайности стал… Когда Пашка Фо пропал…
– Пашка кто?
– Пашка Фо!
– Китаец? – удивилась Сашенька.
– Да нет! У него на руке всего четыре пальца имелось, большой ему в детстве косой отсекло. Вот англичанин, поставщик осетровский, и прозвал его на свой манер. На аглицком «фо» значит «четыре».
– А-а-а!
– А как англичане «три» говорят, я, барышня, повторять не стану, – засмеялся в усы Челышков. – Неприлично!
– Сама знаю, – холодно заметила Сашенька. – Так, говорите, пропал этот Пашка?
– Нет! Это я так выразился. Из деревни своей он не вернулся. А ведь у Осетрова одиннадцать лет прослужил, и все Калине Фомичу завидовали. И Плешкин, и Пиуков, и даже Мелентьев! Пашка слепому мог свечку продать, а глухому барабан. Прошлым летом поехал он в деревню родителей проведать. Неделю нет, две, три, месяц, а потом вдруг письмо приходит. Так и так, женился. Вот Калина Фомич скрепя сердце и назначил Сидора старшим приказчиком. Тот сразу возгордился, как солдат, которого нечаянно-негаданно произвели в унтеры. Вместо «здрасьте» вчерашним товарищам «стоять, смирно» начал командовать. А еще к Калине Фомичу приставать – мол, в долю возьми, ты ж Пашке обещал! Но то Пашке… А Сидору-то за что?
– А про Антипа что расскажете? – Сашенька жалела, что не взяла блокнотик и карандаш. Какой из тебя репортер, коли ответы на вопросы не записываешь? Решила, что с завтрашнего дня станет в ридикюле писчебумажные принадлежности носить. Сердце чуяло, что расспросами Климента Сильвестровича расследование не ограничится.
– Сидор Антипа зазывал давно, но приехал тот из деревни полгода назад. И не один! С брюхатой Марусей… пардонте-с, на сносях то есть. Куда такого прикажете? В приказчики женатиков не берут! Пришлось Сидору пристраивать его к Игнату Спиридоновичу, что артель ломовых извозчиков держит. И жилье им искать. Полкойки с женой не снимешь.
– Как это – полкойки? – удивилась Сашенька.
– А это жилье такое, для мастеровых. Сейчас объясню! У одного, скажем, работа с утра до ночи, у другого, наоборот, с ночи до утра! Вот и берут койку на двоих. Пока один спит – другой трудится. Муравкиным, правда, подфартило. Сняли не угол, не комнатку, а аж квартирку! И недорого. Сидор им и с оплатой помог, Живолупова до конца года стребовала.
– То есть дружили братья?
– Дружили! До крестин…
– Крестин?
– Не знаете? На крестинах-то все и произошло. Первенец у Антипа с Марусей родился на семик[7]. И Сидор упросил Калину Фомича восприемником племяннику стать. Крестили на Троицу[8]. В церкви все чин-чинарем, а вот на квартире Сидор выпил лишнего и песенку свою завел, – продолжил Климент Сильвестрович. – Давай, говорит, Калина Фомич, долю! А лучше дочку за меня выдай!
Сашенька была поражена осведомленностью Климента Сильвестровича. Ничем он не напоминал грубого, тупого держиморду из сочинений господина Гоголя. До мелочей знал жизнь своего околотка, а околоток большой: тут и доходные дома, и купеческие склады, и буяны на Малой Невке.
– Вы на крестинах присутствовали?
Климент Сильвестрович довольно покрутил усы:
– А как же, барышня! Без меня здесь и птички не чирикают! Так вот… Плюнул Осетров и ушел. А Сидор выпил еще и полез к Маруське. Баба-то… опять извините, женщина она красивая. На вас, барышня, чем-то похожая.
– Спасибо, – поблагодарила за завуалированный комплимент Сашенька.
– Но ведь братова жена! Соображать надо, даже ежели пьян! Антип ему и… того-с, врезал.
– А потом?
– А что потом? Скрутил я Сидора и в съезжий дом![9] Проспался он там, а утречком к Осетрову побежал, прощения вымаливать, само собой. Все! Больше я его не видел. Живого то бишь. На следующий день уже вниз по Малой Невке упокойником всплыл. Участок не наш, но городовой мой, Венькой звать, из любопытства пошел поглядеть и узнал Сидора-то.
– Следствие вы вели?
– Ну что вы! Мы следствий не ведем! Наше дело – за порядком следить. А убийства судебный следователь раскрывает. А еще теперича сыскная полиция имеется. На труп Сидора лично Крутилин приезжали! А с ним трое! Как их бишь? Во, агентов! Опросили всех, и меня заодно, потом мозгами пораскинули и следующим днем вернулись обыски провести. У Антипа и Осетрова, стало быть. Калину-то Фомича зря потревожили. Человек он уважаемый, второй гильдии купец. Зачем ему собственному приказчику голову рубить? Ну а с Антипом в точку попали!
– А вы на обысках присутствовали?
– А как же! Куда же без меня? Понятых надо обеспечить, зевак отогнать, помочь осмотреть. Я и городовых привлек. Так Венька мой, про него уже знаете, голову и нашел. В мешке на гвоздике висела! Все, кто на поминки пришел, сразу протрезвели!
– Полиция пришла с обыском, а попала на поминки! – догадалась Тарусова.
– Точно так, барышня! Тело после воды дома не подержишь. Да и совесть, видать, Антипа мучила. Вот и решил побыстрей убиенного брата схоронить.
Сашенька задала любимый свой вопрос:
– А голову почему не утопил?
Климент Сильвестрович пожал плечами:
– Не знаю, барышня. Может, приятелей хотел попугать? Жуть-то страшенная голова эта. Венька в обморок грохнулся!
– А вы?
– Я на Кавказе служил! И не такое видал!
– Последний вопрос, Климент Сильвестрович. Хотела Марусю порасспросить, а она с адреса съехала. Куда, случаем, не знаете? Обратно в деревню – или здесь она, в Питере?
– Нет! В деревню не могла. Паспорта у ней нет, в мужнин вместе с младенцем вписана. В городе она! А где – не знаю…
Бородатый, с отвисшим животом и чесночным запахом изо рта, старшина ломовиков Игнат Спиридонович, тот самый, у которого работал Антип, оказался не столь приветлив.
– Из газеты, говоришь?
– Мария Никитична Законник! – Сашенька изящно подала ручку для поцелуя, но сидевший за конторкой мужичок сделал вид, что не заметил.
– Чего надо?
– Про Марусю Муравкину спросить…
– Не знаю такую, – чересчур уж быстро ответил Игнат Спиридонович.
– Ну как же? Муж ее у вас служил…
– Не помню!
– Его за убийство арестовали…
– Не помню такого! Я двадцать фур на железном ходу держу, да конюхи, да возчики, да грузчики! За год у меня человек сто сменится. Одни приезжают, другие уезжают.
– Но Антип у вас полгода…
– Не помню. Прощайте, мамзеля, некогда мне!
Попытка расспросить на дворе, где двое ломовиков распрягали телеги, закончилась еще хуже. Сашенька не успела даже представиться, как к ней подскочила пара бугаев, подхватили и под одобрительный взгляд из окошка Игната Спиридоновича вынесли вон и закрыли ворота. Тарусова пыталась подождать, вдруг еще кто из извозчиков подъедет, однако этот маневр заметили. Один из бугаев вышел с огромной псиной на поводке и пригрозил спустить.
Редкий вечер у Тарусовых обходился без гостей. Сегодня почетное место за столом занял губернский секретарь Антон Семенович Выговский. В университете этот высокий голубоглазый юноша был среди лучших, Дмитрий Данилович пророчил ему большое будущее. Но, попав под колесо все тех же студенческих волнений, Выговский едва не оказался на улице, затем каким-то чудом устроился в полицию, а там, когда создавалось Отделение сыскной полиции, напросился под начало Крутилина, и судьба его состоялась.
Старшие дети сегодня не ссорились, наоборот, словно общая беда их сплотила – взявшись за руки, пришли на ужин, сидели с одинаково грустными лицами, на вопросы родителей отвечали односложно, а меж собой изредка обменивались заговорщицкими репликами.
А вот гувернантка, напротив, была весела. Разговаривала оживленно, постоянно шутила, даже почудилось Александре Ильиничне, что строила глазки Антону Семеновичу. Ан нет! После ужина Наталья Ивановна отвела хозяйку в сторону и сообщила, что выходит замуж. Тарусова погрустнела – снова придется искать гувернантку.
Кофе в кабинет подала сама Сашенька. Антон Семенович угостил Диди реквизированной контрабандой – отличными гаванскими сигарами. Неторопливо сочетая три удовольствия – кофе, табак и коньяк, мужчины беседовали.
А Сашенька, тихонько пристроившись с вязаньем в углу, слушала.
– Помощника уже подобрали? – осведомился Выговский.
– Нет! Ему жалованье надобно платить, а у меня лишь первое дело, да и то без гонорара. А что? Претендуете?
Антон Семенович замахал руками:
– Нет, что вы. Я, представьте, нашел себя в сыске. Трупы, изнасилования, кражи. Сплошная романтика!
– Жаль! Думал со временем вас позвать.
– Вы не шутите? – противореча себе, обрадовался Антон Семенович.
– Вовсе нет! А романтику я вам обеспечу. Будут вам и трупы, и изнасилования с кражами.
Выговский задумался. Ему и в сыскной полиции нравилось, и с Тарусовым поработать хотелось.
– Буду крепко думать! Конечно, работать с вами большая честь, да и перспектива заманчивая. Только вот мерзавцев защищать не хочется! Не по нутру мне спасать убийц от справедливой кары. Взять того же Муравкина – это ж надо, какой супостат! Брат ему работу нашел, с жильем помог, а он его топором!
– Муравкин сразу сознался?
– Где там… Первый день запирался! Подкинули, мол, голову.
– А кто подкинул? Версии выдвигал?
– Нет! – помотал головой Антон Семенович. – Де, кто-то из пришедших на поминки.
– А вдруг так и было?
– Нет! Он убийца, он! Чуйка мне подсказывает!
– Кто-кто подсказывает? – едва не поперхнулся коньяком Тарусов.
– Чуйка! Интуиция то бишь.
– Да-с, Антон Семенович! За время работы в полиции ваш словарный запас, безусловно, обогатился.
– Не без того, – не расслышав иронии, согласился Выговский.
– И все же – как же вы добились признания? Допрашивали с пристрастием?
– Что вы! – едва не обиделся Антон Семенович.
– Ой ли?
– Пальцем не тронули! В съезжем доме Петербургской части против таких молчунов оружие секретное имеется.
Тарусов чертыхнулся. Неужели фармацевтику какую придумали?
– Вам ли не знать, Дмитрий Данилович! – продолжил Выговский.
– Просветите! – Голосом, не обещавшим ничего хорошего, сказал князь.
– Отец Мефодий там окормляет. И так душеспасительно, что мазуриков до костей пронимает! Мишка Тосненский месяц молчал, где подельник его прячется. А с Мефодием поговорил четверть часа – и все подчистую выложил. Эх! Этого бы батюшку в штат…
– Вы утверждаете, что Муравкин после беседы с попом…
– Да, да! Сам на допрос запросился!
– Поп, поп, толоконный лоб, – постукивая костяшками о столик, проговорил Дмитрий Данилович и выразительно посмотрел на Сашеньку.
Но та разбиралась с петелькой и намек не услышала.
– Что вы такое говорите? – удивился Выговский.
– Так, стихи. Пушкин. Неужели не читали?
– Да я в основном пятнадцатый[10] том…
– Понятно! А кабы Антип не признался? Уперся бы на первоначальных показаниях – передали бы дело в суд?
– Лет пять назад – непременно, теперь – вряд ли. Адвокаты проклятущие в пух и прах разнесут… Ой… Извините!
– Пустяки, продолжайте, я не из обидчивых…
– Как адвокатов в суд допустили, очень сложно стало! Если признаний с уликами нет, одни только подозрения, – отпускаем. Ничего в суде не докажешь!
– А почему доказательств не собрали?
– Каких доказательств?
– Топор, например.
– Топор Антип вместе с телом утопил. Вы разве дело не читали?
– Читал! Потому и вопросов тьма. Согласно показаниям, Муравкин убил и разделал брата дома?
– Так точно!
– Жена помогала?
– Нет! Со слов Антипа, с младенцем к фельдшеру ездила.
– Допустим! Кровь на полу нашли?
– Нет! Замыл, верно…
– Тело Антип когда выносил?
– Ночью! Днем дворник во дворе. И прохожие.
– А жена? Она что же, до поздней ночи у фельдшера была? – Дмитрий Данилович сделал паузу для ответа, но такового не дождался. – Получается, Маруся знала про убийство. Или свидетельница она, или соучастница. И никакой проклятый адвокат…
– Ну я же извинился…
– …не разнес бы вас в пух и прах, если бы вы ее допросили! Я дело внимательно прочитал, аж два раза, а вот показаний Маруси не обнаружил. Почему?
Выговский опустил голову. Его была вина, ему Крутилин поручил опросить супружницу предполагаемого убийцы. Но при задержании с бабой приключилась истерика, а на другой день она испарилась в неизвестном направлении.
– Нету показаний! – сокрушенно признался Антон Семенович. – Не успели. Уехала неизвестно куда. Внезапно!
– Искали? – уточнил Дмитрий Данилович.
– Ну так… Без упорства. Антип-то сознался… А работы много. Ой много… Сегодня еще утопленник всплыл. В Лахте…
– Тоже без головы?
– Да! А вдобавок без кожи и без мышц! Разложился бесповоротно. Все сгнило. Одежда в том числе. Как опознать, ума не приложу… Одна лишь ерундовая зацепка: на левой руке большого пальца не хватает…
– Большого пальца? – воскликнула Сашенька.
Дмитрий Данилович посмотрел на нее с удивлением.
– Но зацепка эта пока никуда не привела, – с охотой стал рассказывать Антон Семенович, стремясь уйти от разговора про исчезнувшую Марусю. – Картотеку пропавших глянули, там разнообразные экземпляры имеются: без двух пальцев, без трех, а вот без одного, да чтоб именно большого, нету. Думаю, не наш скелет, не питерский. Приплыть мог откуда угодно. Из Гельсингфорса[11], к примеру…
– Скелет в прозекторскую на 5-ю линию отвезли? – с надеждой спросила Александра Ильинична.
Дмитрий Данилович еще раз на нее посмотрел. Что это у Сашеньки на уме?
– Куда ж еще? – пожал плечами Антон Семенович. – Все, что непонятно, к Прыжову!
Дмитрий Данилович вспомнил о четырехпалом скелете перед сном:
– Ты Алексея Ивановича хочешь снова в гости позвать?
Сашенька нежно поцеловала мужа в ответ.
– Хорошо! – согласился Диди. – Но послезавтра! На завтра я Владимира Артуровича пригласил.
Владимир Артурович был главным редактором «Столичных новостей».