Несмотря на то что обязанностей по дому у меня было не так уж много и справлялась я с ними довольно быстро, уставала я так, словно трудилась сутками напролет. Когда мы с мамой жили вдвоем, я прибиралась в своей комнате и помогала ей наводить порядок. Пару раз в месяц, зашиваясь на работе, она приглашала домработницу, милую круглолицую мексиканку, которая без умолку щебетала на испанском, заодно помогая мне выучить дюжину новых слов за раз. Но мне самой ничего не стоило приготовить нам ужин или протереть пыль. Потом мы переехали в новую огромную квартиру, где домашними делами занимался целый штат специально нанятых для этого людей, и я немного разленилась, хотя от работы все равно увиливать не стала бы, будь в ней необходимость. Но, как выяснилось, уход за большим домом в сельской местности – не то же самое, что уборка квартиры в городе.
Разумеется, посудомоечной машины, робота-пылесоса и автоматической сушилки для белья тут и в помине не было. Только две мои руки, указания мистера Хейза, который без стеснения эксплуатировал меня на всю катушку, и Аксель, который нисколько не желал облегчить мне жизнь. Поэтому, закончив со стиркой (к счастью, старенькая машинка все же имелась) и развесив белье на натянутых прямо у огорода за домом веревках – можете себе такое представить? – я едва не валилась с ног, хотя солнце еще стояло высоко в небе, пусть и подернутое серыми курчавыми облаками. Я до сих пор не успела зайти к Анне на кофе и подумывала позвонить ей и перенести визит, чтобы лечь спать пораньше.
Сэм легко согласился помочь мне с машиной и в итоге сделал все сам: взял старый грузовичок матери, позвал с собой Шона, не обращая внимания на мои протесты, забрал ключи и отправился в город без меня. Спустя час они пригнали «Додж» на буксире к ферме.
– Я пытался починить его прямо на парковке, но ничего не вышло, – сказал Сэм, подходя к террасе. – Посмотрю завтра, если ты не против. Скоро начнется гроза.
– Спасибо вам, – благодарность вышла больше похожей на усталое бормотание.
Какая еще, к черту, гроза?
Воздух на улице был влажным, неподвижным и до того душным, что за последние три часа я дважды принимала душ.
Теперь я понимала страсть Эрни к купанию в открытой воде: хотелось снова спуститься к реке и на этот раз нырнуть с головой. Но я не умела плавать и потому боялась глубины и течения. К тому же у меня и купальника-то не было, так что пришлось отказаться от этой затеи.
Никаких признаков приближающейся грозы я не замечала. Представив, что теперь мне предстоит снимать все свежевыстиранные вещи и простыни и искать место в доме, чтобы их развесить, я обессиленно рухнула на скамью.
– Пойдем к нам? – в который раз настойчиво позвал меня Сэм.
– Прости, Сэм, у меня еще уйма дел. – Я на всякий случай невинно похлопала ресницами, чтобы он не обижался. Впрочем, кокетство не мой конек. – Я приду завтра, хорошо?
Он понимающе кивнул, пообещал передать мои слова матери и ушел. Я с тоской смотрела ему вслед, чувствуя себя вдвойне обманщицей: дело было не только в усталости и делах. До меня дошло, что без расспросов о моем прошлом не обойдется, поэтому, чтобы не ставить себя в неловкое положение, решила сначала мысленно составить список всего, о чем я могу говорить беспрепятственно, о чем лучше умолчать, а что придется выдумать.
Миссис Грин позвонила сама и предложила помочь с ужином.
– Честное слово, у меня уже почти все готово, – сказала я, не желая выглядеть в ее глазах неумехой. – Завтра я обязательно зайду к вам на кофе.
– Вот и славно, – ее мягкий добрый голос практически усыплял меня. – Аксель еще не явился?
Аксель не явился, сказала я, втайне надеясь, что и не явится, прежде чем я закончу с делами и со спокойной душой отправлюсь на отдых в свою комнату. Анна зачем-то дала мне пару советов насчет того, как лучше всего готовить говядину, чтобы она была мягкой и сочной, сказала, что ее номер я могу найти в записной книжке, лежащей на комоде в прихожей, и повесила трубку.
Во всевозможные комоды, шкафчики и шифоньеры, стоящие тут и там в прихожей, под лестницей и в обеих ванных, я еще не заглядывала, но твердо решила заняться этим завтра же. Накрыв на стол ужин, который представлял собой подогретый в духовке обед, но с парой салатов и гарниром, я села есть вместе с мистером Хейзом. Насколько я могла судить, Аксель еще ни разу не пробовал мою стряпню, и мне не терпелось увидеть его лицо, когда он наконец ее отведает.
– Дождь начинается, – задумчиво произнес Эдвард, глядя в окно и лениво потягивая чай со льдом, пока я мыла посуду. – А лошади еще на выгуле?
Я понятия не имела, но на всякий случай кивнула.
– И где его черти носят?
Я и сама хотела бы знать, где пропадает Аксель. Сколько же у него подружек, что он тратит на них так много времени? Или, может быть, подружка всего одна, а он живет на два дома? От мысли об этом что-то неприятно засосало под ложечкой. Я решила, что это от злости на то, как он поступил со мной, бросив с тяжелыми пакетами прямо у ворот фермы. Торопился к какой-то девчонке, значит.
– Сегодня показывают «Доктора Ноу», – протянул вдруг мистер Хейз. – Если хочешь, присоединяйся.
– Спасибо, как только освобожусь, – быстро сказала я.
«Доктор Ноу» не был самой удачной, на мой взгляд, частью бондианы, но и его я ни за что бы не отказалась посмотреть, даже если придется пожертвовать парой часов сна.
Кино.
Я так давно не была в кино и не смотрела никаких фильмов, что уже и забыла, каково это – провести полтора-два часа перед экраном, неотрывно наблюдая за разворачивающимся перед тобой действом. В номерах отелей, где я останавливалась, пока не приехала сюда, чаще всего не было телевизора, а если и был, то ничего стоящего не показывали, и я была слишком занята тем, что параноидально мониторила новостные каналы в надежде не увидеть там свое лицо.
Я с детства обожала кино и пересмотрела, наверное, тысячи фильмов, от самых дешевых спагетти-вестернов до авторского тяжелого артхауса, и некоторые из этих картин, по правде сказать, предпочла бы забыть. Меня всегда очаровывала способность актеров перевоплощаться на экране, а некоторые диалоги я выписывала себе в блокнот, пытаясь потом понять, отчего они производят такой эффект; после школы я планировала учиться на режиссера, чтобы когда-нибудь самой создать нечто подобное, и даже отправила заявления на поступление в несколько приличных колледжей искусств.
Жаль, что этому сценарию не суждено было воплотиться в жизнь. В конце концов, если ничего не получится, я неплохо готовлю и смогу стать поварихой, а если повезет, то и настоящим кулинаром, как мама.
А мама, кстати, говорила когда-то, что из меня бы вышла дельная актриса. О, как она была права. Актриса из меня и впрямь неплохая.
– Ну, в таком случае я сперва выполню свою норму оздоровительных процедур на улице, – донеслись до меня слова старика.
Мистер Хейз захромал по коридору, опираясь на трость, а я полезла разбирать кладовку, о которой чуть не забыла. На самом деле все там было в порядке, так что я лишь протерла полки от пыли и расставила банки и пакеты поровнее, надеясь, что Аксель не будет дотошно проверять, насколько хорошо я выполнила его задание. В закромах кладовой нашелся небольшой старый радиоприемник.
«Если работает, хотя бы смогу слушать прогноз погоды», – решила я. Водрузив аппарат на холодильник, я воткнула вилку в розетку и принялась крутить ручку, пока не поймала слегка шипящую, но вполне разборчиво звучащую волну. По радио крутили чертовски тоскливый блюз, что в целом меня устроило, так что, добившись наилучшего звучания практически без шумов, я оставила приемник в покое.
Покормить и напоить кроликов, расставить по мансарде всевозможные емкости, чтобы собирать дождевую воду, сделать попкорн; пока я носилась по дому и примыкающей к нему территории, фильм уже начался.
Мы с мистером Хейзом произвели справедливый обмен лакомствами (попкорн на засахаренные груши) и немного поспорили о том, кто лучший Джеймс Бонд (Роджер Мур против Шона Коннери). Затем я выключила свет (от него у мистера Хейза по вечерам болели глаза) и уселась в соседнее кресло, чтобы, вытянув ноги и хрустя попкорном, наконец расслабиться под вспышки взрывов и звуки перестрелок.
В тот самый момент, когда Шон Коннери наконец спас мир, мистер Хейз вовсю похрапывал прямо на диване, укрывшись пледом, а я доела последние кукурузные зернышки, – в окнах моргнул желтый свет фар и послышался шорох шин по укатанной сырой земле возле дома. Аксель вернулся домой. И только в этот миг я вспомнила о чертовом белье, так и оставшемся висеть за домом и мокнущем теперь под дождем.
Во избежание семейной ссоры я тихонько разбудила мистера Хейза и помогла ему дойти до спальни, решив, что лучше им с Акселем сегодня не пересекаться, и, прикрыв за ним дверь, прислушалась. Грозы, как предсказывал Сэм, не было, но дождь все равно рвано отстукивал свой ритм по всем доступным поверхностям. Даже сквозь его шум я различила лошадиное ржание и мягкую поступь копыт – одно из окон в конце коридора было открыто как раз со стороны пастбища. Аксель, должно быть, отправился за лошадьми сразу, как только приехал.
Не то чтобы я была искушенной в сельском хозяйстве и разбиралась во всех тонкостях ухода за лошадьми, но, полагаю, оставлять их гулять под дождем до поздней ночи – не признак идеального содержания. Не лучший из Акселя хозяин, скажем прямо. Так или иначе, сейчас он вел их в стойло, и у меня была возможность проскользнуть к дурацкой уличной сушилке и остаться незамеченной.
Схватив корзину для белья, прямо босиком я выбежала на улицу, заклиная себя при следующей же поездке в город купить плащ-дождевик, и принялась поспешно стаскивать с веревок одежду мистера Хейза, полотенца и постельное белье. Волосы мои промокли сразу, и я откинула их со лба, чтобы не мешали; футболка прилипла к телу, став почти прозрачной, а по голым ногам стекали капли, щекоча кожу. Хотела охладиться? Вот мне, пожалуйста.
Река шумела так, словно вот-вот выйдет из берегов и затопит все вокруг; я беспокойно оглядывалась через плечо, хотя в темноте не могла ее разглядеть. Закончив срывать тряпье с веревок, я бегом бросилась обратно. Аксель сидел на террасе, опустив голову и выпуская рваные клочья сизого дыма, которые вились вокруг его темных волос подобно нимбу. Одну руку он держал зажатой между коленей и слегка покачивался взад-вперед: казалось, еще немного – и рухнет на землю.
Что ж, попалась. Скрываться больше не было смысла. Я поставила корзину на деревянный настил у двери, спустилась по ступенькам и вытянула вперед ногу, чтобы сполоснуть ее под потоком воды, хлещущим из водосточного желоба. Я сразу решила, что он смертельно пьян, и от этого разозлилась: кем надо быть, чтобы в таком виде сесть за руль?
– Похвальное рвение. Работаешь даже так поздно, – глухо произнес он, и голос его, на удивление, был вполне ровным, как у трезвого человека.
– Тебе бы тоже не помешало делом заняться, – желчно произнесла я.
Аксель усмехнулся, но совсем невесело, и ничего больше не сказал.
Я подхватила корзину с бельем и, гордо задрав нос, прошла мимо него к двери; я оставила ее открытой, захлопнув только сетку от москитов, так что пришлось взять ношу одной рукой и изловчиться, чтобы дотянуться до ручки. И тут я замерла: на старой, облупленной и давно потерявшей свою белизну краске, которой был выкрашен дверной косяк, явственным зловещим пятном алел отпечаток. Как будто кто-то мазнул нечаянно кистью, испачканной красными чернилами. Я была уверена, что, когда я выходила из дома, этой отметины не было.
Я медленно перевела взгляд на Акселя. Он сидел ссутулившись и глядел прямо перед собой. В его зубах была зажата тлеющая сигарета. Руки он опустил, но даже в тусклом свете лампочки, освещающей террасу, было видно, что он пытается их спрятать. Или, может быть, сжать, чтобы…
– Вот черт, – пробормотала я, потому что теперь заметила несколько темных капель на деревянном настиле прямо под его ногами.
– Иди спать, – неожиданно резким, приказным тоном бросил он мне. – Просто. Уйди.
Я не шелохнулась.
– Что случилось?
Каким бы он ни был подлецом, оставить его истекать кровью на пороге я не могла. Аксель, разумеется, ничего мне не ответил; я отставила корзину и, присев перед ним на корточки, осторожно потянула его руки на себя. Он поморщился от боли, но вырваться, должно быть, у него не было сил. Одна ладонь Акселя была перепачкана кровью, но невредима. Вторую же он обмотал чем-то вроде полотенца. Оно было мокрым от дождя и в грязно-рыжих разводах.
– Что-то ты часто истекаешь кровью при мне, – попыталась пошутить я, припомнив недавний инцидент, хотя мои руки слегка тряслись от тревоги. – Я правильно понимаю, что врача мы тут сейчас не найдем?
– Ты можешь просто оставить меня в покое? – Он попытался подняться на ноги, но тут же побледнел как полотно и пошатнулся. Явный признак кровопотери.
Окурок улетел во тьму и погас. От Акселя пахло табачным дымом, а теперь еще и кровью (или мне это только показалось?), но не алкоголем.
– Если придется зашивать, я тебе не помощник, сразу говорю. – Я пыталась не обращать на него внимания и аккуратно подтягивала к себе его руку, чтобы оценить тяжесть повреждений. – Нужно обработать рану…
– До чего же ты… Как ты тогда сказала? Навязчивая? Прилипала?
Мои губы дрогнули в улыбке.
– Ладно, «докучливая» тоже сойдет. Сделаю скидку на то, что ты, должно быть, при смерти.
– Я при смерти от твоей глупой упертости.
Странно, мы так мало знакомы, а я уже слышала этот тон. Признаюсь, от него у меня что-то защемило внутри. Дело было не в словах, пропитанных злой иронией, а в том, как он это произносил. Без злобы, а устало и с непомерной, леденящей внутренности тоской. В кино таким тоном герои, умирающие на поле боя, говорят: «Брось меня и иди».
– Не мешай, – попросила я почти веселым, на грани истерики, голосом.
Почему-то казалось важным подбодрить его, сделать вид, что ничего серьезного не случилось. Я чувствовала, что, если начну вслух ужасаться или жалеть его, Аксель оттолкнет меня и уйдет, а этого допустить нельзя, потому что ему нужна была моя помощь, готов он ее принять или нет.