Рассказ старушки был короток и ясен и напоминал повествование любой старушки, которая когда-либо привлекалась в качестве свидетеля к какому-либо расследованию. Как правило, причиной обнаружения трупов старушками является не патологическая тяга последних к скорому вечному покою, а вполне мирские обстоятельства. Режут и стреляют преимущественно по ночам, отчего последствия резни и стрельбы становятся видны именно утром и именно в ранние часы. Раньше рабочих встает только одна категория граждан. Этой категории не спится по двум причинам. Во-первых, уходит жизнь, и лицезреть ее хочется теперь как можно больше, и, во-вторых, здоровье уже не позволяет спать крепко и долго.
Парадокс, но, как правило, первыми обнаруживают последствия прожитой ночи и сообщают об этом в милицию те, кто ходит медленнее всех, видит хуже всех и слышит также не блестяще.
Происходит это по-разному.
Одна старушка, поднявшись в пять утра и испив чаю, садится у окна, чтобы ждать, когда встанет солнце. Темень за окнами постепенно сменяется фиолетовыми красками, и наконец приходит момент, когда снег становится голубым, а небо – синим. И в этот момент перед старушкой открывается картина, не сообщить о которой в милицию раньше соседок означает совершить огромную ошибку.
Самый распространенный способ обнаружения трупов – выгул домашнего животного. Животное, разбалованное хозяйкой, ее не слушается, убегает, старушка идет следом и находит. Обычно возле трупа.
Бабушка с улицы Столетова своего мертвеца нашла по-своему. В начале третьего ночи она смотрела в окно на кухне и вдруг услышала едва уловимый шум. На лестничной клетке.
– А зачем вы в три часа ночи в окно смотрели? – полюбопытствовал Кряжин.
– Ты, парень, доживи до восьмидесяти шести… А потом спрашивай.
Кряжину этого объяснения вполне хватило.
Не поняв причины возникновения шума в час, когда нормальные люди спят, старушка дошла до своей входной двери и посмотрела в «глазок». Ничего там не увидев, ибо дверной «глазок» не самый лучший из оптических приборов для людей ее возраста, она приоткрыла дверь, и в образовавшуюся щель тотчас выскочила кошка.
Таким образом, появилось дело на ближайшие полчаса. Накинув платок, сунув в карман кусок колбасы для кошки, старушка вышла из квартиры, прикрыла дверь и пошла по следу. На пути ее встала полоска света, бьющая из дверной щели квартиры напротив. Поскольку щель была достаточной для того, чтобы через нее в квартиру соседей Безобразовых могла проникнуть искомая кошка, свидетельница вошла и стала звать кошку по имени.
Кошка не откликалась и не появлялась, и старушка прошла внутрь.
То, что предстало ее взору, сначала в ее понимании не уложилось. В квартире Безобразовых на полу лежал Безобразов и кормил ее кошку. Приблизившись, свидетельница сделала еще несколько выводов: на полу не Безобразов; тот, что лежит, кошку не кормит; кошка кормится сама.
Свидетельница так проговорила слова «кушает кровь», что Сидельников полез за сигаретой, а Кряжин оторвался от своей.
Вот, собственно, и вся предыстория. Потом была «03», которая и вызвала «02» по собственному усмотрению.
– Вы говорите, что на лестничную площадку из приоткрытой двери бил свет? – уточнил Кряжин.
– Да, я вот все думаю… – прошамкала старушка.
– О чем? – мгновенно среагировал Кряжин. Эту категорию свидетелей он знал очень хорошо и понимал, что самое главное могло прозвучать именно сейчас, всуе.
– За что его Верка?
Дернув щекой – дело начинало принимать новый оборот, советник устремил взгляд к свидетельнице. В подобных ситуациях он никогда не спрашивал – какая, скажем, Верка? Вскользь брошенная собеседником информация, даже самая неординарная, не должна вызывать смятения в стане следствия. Наоборот, лучший способ заставить собеседника говорить дальше – это уверить его в полной информированности следователя.
– А что, она имела на него зуб?
– Не знаю, сынок, – сказала старушка. – Всегда такая спокойная была…
– Почему же вы решили, что это непременно Верка?
– Ну, а кто еще? – насела бабулька, которая, как уже понял советник, сохранила и ум, и соображение.
– Так, ладно, – отрезал он. – Вера когда обычно приходит?
– Куда?
– В квартиру Безобразовых. Как часто она там появляется?
– Раз только и пришла! Значит, плохой человек был. А животные, они лучше следователей разумеют – хороший человек или скверный.
– Какие животные, бабка? – рассердился Кряжин.
Из-за подола хозяйки, извиваясь всем телом, вышла с поднятым хвостом кошка.
– Верка, мать твою!.. Сучка! – зашипела старуха. – Марш на кухню!
Часа следователю и оперативнику МУРа хватило на то, чтобы запоздало позавтракать, переодеться в вещи, вынутые из сумок, и прибыть в прокуратуру Холмска, где их уже ожидали Мацуков, Желябин и Георгиев.
Не желая передвигаться по городку табором, советник тут же распределил роли. Мацуков должен был остаться в прокуратуре, отвечать на звонки и заниматься тем, чем он занимался бы без Кряжина. К вечеру ему было велено составить подробный список тех, кто за истекшие сутки прибыл, как и убитый Головацкий, из Москвы. По железной дороге или, как профессор, на самолете.
Георгиев был отправлен для составления запросов в организации, где Головацкий работал штатно либо неофициально. Георгиеву же предстояло выяснить все возможные связи профессора. Особое внимание он должен был уделить лицам, проживающим за рубежом. В первую очередь, конечно, установить наличие или отсутствие деловой или иной связи с четой Безобразовых, проживающих на севере Европы.
Желябин как представитель местной власти был отправлен в налоговую инспекцию с крошечным фискальным чеком. Час или более его отсутствия «важняк» со спутником из Москвы намеревались потратить на сон в его служебном кабинете в ГУВД.
«Быть может, именно оттого, что их валит с ног, он и не рассказывает о том, как два месяца расследует совершенное вчера убийство Головацкого», – подумал Желябин и на том успокоился. В Холмск приехал не придурок. Это ясно. Зная Кряжина всего два часа, майор с уверенностью мог говорить начальнику ГУВД, спроси тот, как дела, что советник юстиции из Генпрокуратуры, появившийся в Холмске, – личность незаурядная и вдумчивая. А спутник его… Молчун. Просто удивительно, как таких молчунов в МУРе держат. Хотя, быть может, там держат именно тех, кто не болтает, когда в этом нет необходимости…
Выйдя из налоговой инспекции через сорок минут с напечатанным на принтере листом бумаги, Желябин посмотрел на часы. Пусть люди отдохнут еще час. Майор не знал, чем они занимались до приезда в Холмск, но, судя по всему, не пьянствовали. Работали.
Хотел сразу поехать туда, где установлен этот кассовый аппарат, значащийся и на чеке, и на справке за подписью начальника инспекции… Но передумал. Кряжин, скорее всего, остался бы недоволен такой инициативой. Кряжин любит все щупать своими руками. Одни справки об убитых на территории России лицах чего стоят. Надо же было сунуться с этой идеей геноцида научных умов!.. Но Кряжин и здесь прав. Желябин делом занимается несколько часов, а следователь из Москвы – два месяца. Дурдом какой-то, ей-богу! Головацкий вчера почил, а тут – два месяца…
В два часа десять минут Желябин без стука вошел в собственный кабинет. Кряжин держал локти на столе, пил чай и разговаривал с кем-то по телефону. Боком к нему сидел в кресле Сидельников, тоже прихлебывал и смотрел по изъятому с позавчерашнего разбоя телевизору «Вести». Теперь они оба выглядели иначе, чем несколько часов назад. На советнике был темно-синий костюм и тонкий черный джемпер, на опере – опять свитер, но на этот раз чистый, и из-под его воротника торчал отворот темно-синей рубашки. В кабинете вразнобой пахло парфюмом и сигаретным духом.
– Так трудно в Холмске с его пятьюдесятью тысячами найти кассовый аппарат, – положив трубку, Кряжин посмотрел на часы, – что на это нужно потратить никак не менее трех часов?
– Пришлось повозиться… У нас учетность не как в Москве, к сожалению.
– Ерунда, – поморщившись, отмахнулся советник, – у нас еще хуже. Но, правда, – он вопросительно посмотрел на майора, – все, что ищется, обычно находится.
– Я нашел организацию, которой принадлежит кассовый аппарат, выбивший чек Головацкому.
Кряжин улыбнулся. Впервые. В квартире Безобразовых он улыбался дважды, но это были скорее саркастические ухмылки. Сейчас он улыбался открыто. Известие, которое принес начальник «убойного» отдела, было первой хорошей новостью за целый день.
– И что купил Матвей Антонович Головацкий в тридцать четыре минуты третьего прошедшей ночи?
– Он ничего не покупал, Иван Дмитриевич. – Желябин смотрел на следователя из Москвы так, словно собирался взглядом свалить того со стула.
– Я не люблю этих пауз по Станиславскому, – подождав для приличия несколько секунд, признался советник.
– Сейчас у Мацукова в уголовном деле находится фискальный чек, который выполз из счетчика такси. Автомобиля «ВАЗ-2105» с государственным номером М 166 КК, принадлежащего пятому таксопарку нашего города.
Закончив улыбаться, Кряжин отпил из желябинской кружки глоток и поставил ее на стол. Сидельников вообще не шелохнулся.
– Такси?
Старшего следователя по особо важным делам Генеральной прокуратуры удача порою разворачивала в верном направлении, но это редко происходило так быстро. Желябин, член следственной бригады Кряжина, знал номер такси, из которого вышел потерпевший за полчаса до своей смерти.
– Вы понимаете, что это значит? – Кирилл расслабленно сел на стол и собрал на груди руки. – Это означает, что мы знаем, откуда ехал Головацкий – раз, и у нас есть по этому делу первый свидетель – два. Фамилию водителя можно узнать в течение четверти часа.
– Ты узнал?
Желябин, помня о своей предусмотрительности, признался, что этим вопросом еще не занимался. Зато узнал телефоны и имена главных лиц таксопарка.
– Молодец, Кирилл, – похвалил майора Кряжин. – Но вот только я не понимаю, какого черта ты до сих пор не привел сюда водителя такси с государственным номером «сто шестьдесят шесть».
Когда Желябин сел на стул, Кряжин, бормоча что-то, уже принимал листок бумаги с номерами телефонов и подтягивал к себе телефон. Допил чай, некоторое время листал телефонный справочник, найденный тут же, и только когда убедился, что номера на листке совпадают с телефонной книгой, набрал пять цифр.
«Удобно, – успел подумать при этом, – вместо семи набираешь пять. Экономия времени».
Экономии не получилось. Около десяти минут вызываемый номер был занят. Вероятно, таксопарк – одно из тех многочисленных мест в городе, где разговаривают больше, чем делают. Терпения Кряжину было не занимать. Он как-то раз звонил в магазин по продаже товаров интимного спроса и в течение получаса не мог переговорить с владельцем. И сейчас, когда телефон директора таксопарка был занят, словно телефон в диспетчерской, советник ничуть не удивился. Он нажимал и нажимал кнопку повтора, пока в трубке не раздался усталый длинный гудок. Короткий передых – и снова длинный гудок. Наконец гудок прервался на середине, и тяжелый голос поинтересовался:
– Кто?
– Что значит – кто? – опешил «важняк». – Я же не в дверь вам стучу. Но, раз уж все равно придется представляться… Старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры России Кряжин. У меня к вам пара вопросов.
– Слушаю вас.
Он по голосу попытался понять, какого вида мужчина сейчас с ним разговаривает. Выходило, что собеседник – пухлый коротышка с тройным подбородком, страдающий одышкой и обязательно – в рубашке, под воротником которой висит узел приспущенного галстука. Типаж начальников гаражей, главных механиков и снабженцев.
– Я бы очень был вам обязан, если бы вы прямо сейчас назвали мне номера машин, которые у вас в таксопарке на ходу.
Вопреки ожиданию, что последует ссылка на занятость, он услышал:
– Нет проблем. У вас минут пятнадцать есть?
– Я не по мобильному звоню, – успокоил директора таксопарка Кряжин.
– Очень хорошо. Только у меня к вам одна просьба. Назовите себя полностью, пожалуйста, и свой номер рабочего телефона. И я вам тут же перезвоню.
Советник не выдержал и саркастически улыбнулся. К составленному им портрету добавились маленькие, хитрые, бегающие глазки и волосатые пухленькие ручки. Назвав свое имя, отчество и телефонный номер Желябина, он посоветовал набрать «02» и сверить цифры у дежурного.
Через две минуты телефон загудел зуммером времен первой чистки в правоохранительных органах.
– Браво, господин Илюшин, – похвалил «важняк» находчивость директора. – Переходите к нам, я вам должность начальника собственной безопасности Генпрокуратуры организую.
– Спасибо, Иван Дмитриевич, – отозвался директор, и в его голосе почувствовалась самоуверенность. – Каждый должен заниматься тем, что больше знает, и не лезть в то, в чем ничего не соображает. Так что я больше по двигателям внутреннего сгорания.
– А-а, – Кряжин улыбнулся одними губами и, приводя Желябина в ступор, закинул ноги на стол. – Это те самые, где топливо всасывается в цилиндр? Сила расширения толкает поршень в цилиндре. Движение поршня через коленчатый вал передается на маховик, который обеспечивает вращение коленчатого вала, а вращение коленчатого вала приводит в действие колеса автомобиля. Рабочий такт сменяется тактом выхлопным, который уступает место такту всасывания, который, в свою очередь, сменяется тактом сжатия… Теперь я могу услышать ответ на свой вопрос?
Директор, прежде чем сказать «конечно», помедлил, и было непонятно, чем это вызвано. То ли он услышал что-то, чего не знал ранее, то ли почувствовал, что разговор предстоит серьезный.
После того, как номер М 166 КК был упомянут, а он был назван в списке восьмым, Кряжин слушал директора и терпеливо крутил в пальцах карандаш. Двадцать пятая машина, тридцатая… Тридцать четвертая…
Придется дослушать весь список из сорока шести машин. Иначе терялся бы весь смысл предприятия.
– Благодарю вас, господин Илюшин. А теперь пусть вас не затруднит моя просьба продиктовать фамилии всех водителей, которые закреплены за каждой автомашиной. По экипажам, так сказать.
– Это же… девяносто две фамилии?
– Умножать на два я умею.
На выслушивание этого списка ушло минут тридцать. Директор все говорил и говорил, а Кряжин водил и водил грифелем карандаша по жирной линии, которой были очерчены две фамилии: «Пикулин, Сопьян».
– А что случилось, Иван Дмитриевич? – изнемогая от усталости, заплетающимся языком пробормотал директор таксопарка. – Кто-то из моих привез вашего коллегу на Большую Дмитровку и не дал сдачи? Не Водопьянов?
– Нет. Водопьянов молодцом, – покачал головой, словно знал предмет вопроса, Кряжин. – И вы молодцом. Знаете, где расположена Генпрокуратура. А звоню я, чтобы присутствие следователя прокуратуры не вызвало в таксопарке массу кривотолков, которые потом обрастут мешающими работать байками. Поэтому сделанное вами сейчас дело, процесс выполнения которого мог показаться вам на первый взгляд идиотизмом, нам очень помогло. Думаю, если у меня появится возможность когда-либо помочь вам выпутаться из сложной ситуации, я не задержусь с ответом. Только не просите меня надавить на следствие, если в отношении вас будет возбуждено уголовное дело, договорились? Я не часто произношу такие речи, требуя сотрудничества, поэтому цените, пока я еще жив.
Если не знать тонкостей и психологических аспектов вербовки, то такую продолжительную речь можно трактовать не иначе, как словоблудие оперативного работника, вешающего на уши абонента лапшу. На самом деле только что произошел контакт, о котором директор таксопарка даже не догадывается, но будет постоянно вспоминать разговор, и с положительными эмоциями – обязательно. Именно эти эмоции впоследствии не позволят директору ни в чем отказать Кряжину.
– Полную оперативную установку на обоих, включая связи. – И к Желябину, скользя по лакированной поверхности стола, подъехал листок бумаги с двумя фамилиями.
Расспросить о том, как можно два месяца расследовать сегодня совершенное убийство, опять не представилось возможным. Прихватив листок, Желябин вышел в коридор.
Едва за ним закрылась дверь, Кряжин позвонил Мацукову:
– Что нарыл, коллега?
Следователь признался, что ничего, ведь ему было велено заниматься бумагами и отвечать по телефону. Разве не так? Так вот, дело он оформил в соответствии со всеми требованиями Уголовно-процессуального кодекса и теперь готов предоставить следователю Генпрокуратуры. Что же касается ответов на телефонные звонки, то здесь ситуация неопределенная. Звонков нет.
Если бы Мацуков не уважал Генеральную прокуратуру, а он, как сотрудник прокуратуры районной, прокуратуру Генеральную глубоко уважает, то он сказал бы Кряжину, что не совсем понимает, кто в данной ситуации должен звонить и что ему отвечать, если речь зайдет об убийстве Головацкого. Но Мацуков промолчал, справедливо решив, что «важняку» из Москвы виднее.
– Сопьян и Пикулин. Знакомые фамилии? – Услышав отрицательный ответ, советник кивнул и сказал: – Это водители вашего пятого таксопарка. Полную оперативную установку по обоим. Жду звонка.
Приблизительно такой же разговор состоялся с Георгиевым, уже проделавшим половину той работы, на которую был отправлен несколько часов назад.
– Я расскажу тебе, Кирилл Сергеевич, одну интересную историю, – сказал Кряжин, когда Желябин вошел, шелестя свежими распечатками из адресного бюро и информационного центра. Сказал – и посмотрел на часы. Посмотрел – и снова обратил взгляд к начальнику «убойного» отдела. – Расследовал я как-то убийство одного ученого. Дело прошлое, скрывать теперь нечего – фамилия его была Сукининис. – Поиграв желваками, советник объяснил: – Это действительно была фамилия. Вообще-то, Зиновий Алексеевич всю жизнь был Сукининым. Но в начале девяностых бес ткнул его под ребро, и мастер прикладной математики уехал в Прибалтику. И там перед ним встал выбор: либо остаться Сукининым и уехать в Саратов, откуда он, собственно, и прибыл, либо звучать по-прибалтийски и полюбить кильку, обжаренную в томате. Зиновий Алексеевич выбрал Сукининиса.
В начале двухтысячного года, когда я только сменил владимирскую областную прокуратуру на Генеральную, этот, с позволения сказать, Сукининис приехал в Москву. Чем он занимался на форуме прикладных математиков стран постсоветского пространства, так и осталось загадкой, однако меня больше интересовало, чем Сукининис промышлял в столице в перерывах между заседаниями. Сидельников, плесни мне чайку, пожалуйста… Но только пакетик положи из другой пачки, где написано, что индийский.
Так вот, Сукининис промышлял предметами художественного ремесла, или, как принято говорить на аукционе Кристи, произведениями искусства. Более всего Зиновия Алексеевича интересовала жизнь импрессиониста Малевича. Точнее, начиная с той ее части, где Казимир прикасался к холсту, будучи уже великим. Вы что-нибудь понимаете в импрессионизме, Желябин?
Начальник «убойного» отдела, застигнутый врасплох, вынужден был отвечать правду. Он ничего не понимает не только в импрессионизме, но и в модернизме, авангардизме и реализме. Вот разве что Шишкин ему нравится. На конфетах «Мишка косолапый».
– Вот и Сукининис… Опять еле выговорил. У меня за всю жизнь проблемы с речью были только в двух случаях. Я никак не мог произнести с первого раза нужное количество букв в слове СССР и фамилию прикладного математика Сукинина. Так вот, как выяснилось впоследствии, в живописи он ориентировался столь же своеобразно, как вы, Кирилл Сергеевич. Зато в цифрах разбирался очень хорошо. Особенно когда значения с пятью нулями нужно было делить на два. А потому нет ничего удивительного в том, что, приехав в Москву с пятьюстами тысячами долларов в кармане, точнее, в «дипломате», он купил «квадрат», но не Малевича. Двадцать седьмой по счету квадрат Малевича изобразил дважды судимый мошенник Кивлевич, и он же передал свое произведение Сукининису…
Рассказ, в котором Желябин ровным счетом ничего не понимал, был прерван неожиданно – на столе загудел энкавэдэшный телефон. Майор подошел, взял, в полном замешательстве от рассказа, трубку и пришел в еще большую растерянность.
– Это вас, – пробормотал он, протягивая черную костяную трубку советнику. – Георгиев…
Кряжин все больше слушал и записывал. А Желябин сидел и перенимал опыт организации работы в условиях полной неразберихи. Когда Кряжин ставил задачу Георгиеву и какую – теперь оставалось только догадываться. Речь явно шла не о тех вопросах, которые советник ставил перед опером в обед, – это Желябин читал по лицу следователя.
– Все? – спросил между тем тот. – А по другим темам? Тогда возвращайся, мы тебя подождем… А Сукининис этот «квадрат» купил. Главная же ошибка Зиновия Алексеевича заключалась не в том, что он купил «квадрат» Кивлевича, не имеющий никакого отношения к аналогичным геометрическим телам Малевича, а в том, что он купил не для себя, а под заказ и не за свои деньги, а за деньги заказчика. Чувствуете, запашок пошел?
Телефон снова загудел.
– Это опять вас, – уже не удивляясь, спокойно сказал Желябин, протягивая трубку Кряжину. – Мацуков.
– Так, так, – сказал Кряжин, делая пометки в блокноте, куда недавно писал что-то, выдергивая из доклада Георгиева. – Это все? Работайте, коллега. – И нравоучительно: – Не сидите на месте, следствие не терпит статики, даже если это статическое напряжение.
На чем мы остановились? – пробурчал он, сгребая в кучу все, что располагалось перед ним: листок с пояснениями Георгиева и свой блокнот. – На Сукининисе. Так вот, он решил в Прибалтику больше не возвращаться. И не возвратился. А через неделю, когда он шел с лекции по математике из одного московского университета, куда устроился преподавать уже на следующий день после твердого решения остаться на исторической родине… Да, вот так, собственно, и утекают из Прибалтики русские мозги. Чтобы уже через семь с половиной дней расплескаться по Пречистенской набережной.
– В смысле? – не понял Желябин, окончательно уставший к этому мгновению.
– На восьмой день пребывания в Москве Сукининису, который уже подал заявление, чтобы стать снова Сукининым, выстрелили в затылок. Просто никогда не нужно подряжаться на работу, которую не сможешь довести до конца. Говорят, потом один коллекционер в Вильнюсе был очень расстроен. После приключения с прикладным математиком Сукининисом он провел экспертизу своих бесценных произведений – выяснилось, что он имеет в коллекции три «квадрата» Кивлевича. Думал коллекционер, что облапошил кого-то: три картины по пятьсот тысяч баксов каждая – это просто юмор. Но по полмиллиона за рецидивиста Кивлевича – это явный перебор. Кивлевич-то недорого стоит – рама дороже его творения в несколько раз. Вот Малевич – тот подороже, до двадцати миллионов долларов доходит. Зато прикладной математик Сукининис и рецидивист-импрессионист Кивлевич поднялись на полтора миллиона. Как говорится, без лоха и жизнь плоха. А вы, Желябин, говорите – геноцид русской науки… Итак, расскажите мне все о Пикулине и Сопьяне. Начнем в порядке очередности. Кто есть Пикулин?
Встряхнув листы, которые до сих пор держал в руке, майор заговорил, смущаясь тем, что так увлеченно и складно, как у советника, у него не получается.
– Пикулин Александр Николаевич, семьдесят второго года рождения. Судим за вымогательство, пять лет отбыл в колонии общего режима, три года назад освободился, устроился в пятый таксопарк. – Желябин остановился для вдоха и продолжил в том же режиме нон-стоп: – В дальнейшем в правонарушениях не замечен. Проживает на улице Ленинградской, дом пятый, квартира десятая. Зарегистрирован там же. Когда в два часа и тридцать четыре минуты ночи чек выползал из кассы такси, за рулем «Жигулей» с номером сто шестьдесят шесть должен был находиться именно Пикулин. Все.
– Нет, не все. – Вынув из кармана и надев очки, Кряжин придвинул под них лист. – Он не был женат, у него в таксопарке работает дядя – Шельмин Геннадий Владимирович. – Отодвинул лист и вонзил взгляд в блокнот: – Малообщителен, друзей не имеет, спиртное не употребляет… – Подняв голову, советник поправил очки, которые ему совершенно не шли, в них он становился похож на завклубом, которого вот-вот сократят. – Вот что значит пять лет колонии общего режима, господа милиционеры. А «залетел»-то туда по пьяни! А еще говорят, что колонии у нас не для перевоспитания, а для изоляции от общества… Так, что еще… Жалоб на его трудовую деятельность в таксопарк не поступало, дорожно-транспортные происшествия отрицает так же, как и спиртное. Это и неудивительно, так как Александр Николаевич мастер спорта по автокроссу. Вот теперь все.
Желябин понял. Пару часов назад Кряжин дал одно и то же задание троим служителям закона Холмска, и каждый его выполнил по-своему, что позволило советнику составить если не полный, то приближенный к этому портрет искомого таксиста.
– Нам пора познакомиться с Пикулиным, – бросил Кряжин, сгребая бумаги со стола и упаковывая их в свою бездонную папку. – О Сопьяне поговорим в машине.
На улице Желябин не выдержал. Торопливо здороваясь с каждым, кто входил в ГУВД, шагая ему навстречу, он улучил момент, догнал советника и спросил:
– Иван Дмитриевич, как же так… Сегодняшнее убийство два месяца… А?
– Потом, – оборвал Кряжин, подбирая полы куртки для посадки на переднее сиденье. – Все потом. Сейчас – Пикулин и его сменщик.