Преступный человек (сборник) - читать онлайн

Глава 1

Всякое преступление имеет в происхождении своем множество причин, и так как причины эти очень часто сливаются одна с другой, то нам нет надобности рассматривать их каждую в отдельности. Мы можем поступить здесь точно также, как во всех тех случаях, когда нам невозможно выделить одну какую-нибудь причину известных явлений без того, чтобы не затронуть вместе с тем и другие. Каждый знает, что холера, тиф, туберкулез обусловливаются особыми специфическими причинами, но никто не станет, однако, утверждать, что метеорические, гигиенические, индивидуальные и психические причины не имеют никакого влияния на эти болезни. Даже самые ученые наблюдатели остаются иной раз в неведении относительно истинных, специфических причин тех или других явлений.

1. Крайние температуры. Самыми важными причинами всякого биологического явления считаются метеорические, и между ними на первом плане стоит теплота. Так, например, drosera rotundifolia, погруженная в воду 43°, сгибается и становится более чувствительной к действию азотистых веществ (Darurie, насекомоядные растения), но при очень высокой температуре в 54°4′ она не сгибается, щупальца ее как бы парализуются и остаются таковыми до тех пор, пока drosera не будет снова погружена в более холодную воду.

Статистика и физиология человека доказывают, что большинство наших отправлений находится в зависимости от теплоты. Понятно отсюда, каково должно быть влияние крайних степеней ее на психику человека.

История не может указать ни на одну такую тропическую страну, где народ не был бы порабощен в рабство и где чрезмерная теплота не была бы причиной перепродукции, сказывающейся, прежде всего, в неправильном распределении богатств, а затем политической и общественной власти.

В жарком климате народ играет обыкновенно ничтожную роль в общественной жизни своей страны: он не располагает ни правом контроля, ни правом вмешательства в дела управления{1}.

Бокль объясняет это меньшей сопротивляемостью и стойкостью жителя тропических стран в борьбе за свое существование благодаря его меньшей потребности в топливе, одежде и пище. В силу таких более легких условий существования человек неминуемо становится бездеятельным, инертным. Инертность его и вялость, вызванные чрезмерной теплотой, благоприятствуют физической неподвижности, покойному, созерцательному настроению духа, особому развитию силы воображения, а отсюда – религиозному и деспотическому фанатизму и нравственной испорченности.

В холодных странах жизненная стойкость человека значительно больше благодаря той деятельности, которую он должен развить для того, чтобы добыть себе пишу, одежду и топливо. Но зато здесь сильный холод делает воображение ленивым, а ум – более спокойным, и человек, пополняя недостаток тепла огромным количеством углеводов, заключающихся в его пище, расходует свои силы в ущерб частной и общественной деятельности. В силу этого и благодаря депрессивному влиянию, оказываемому холодом непосредственно на нервные центры, и объясняется замечательное спокойствие и кротость характера жителей полярных стран. Доктор Ринк описывает некоторые эскимосские племена до того миролюбивые, что на их языке нет даже слов для выражения брани и ругательств: самой большой реакцией на обиду и оскорбления является у них молчание. Лари наблюдал солдат, которых морозы и снега России сделали слабыми и даже трусливыми, между тем как ни опасности, ни полученные раны, ни голод не могли поколебать их мужества.

Бове свидетельствует, что у племени чиуки, живущих под 80° северной широты, совершенно неизвестны ссоры, насилия и преступления.

Прейер, неустрашимый полярный исследователь, рассказывает, что воля его была парализована, чувства притуплены, а речь затруднена, когда он находился под 80° северной широты.

2. Влияние умеренной температуры. Умеренная теплота оказывает наибольшее влияние на происхождение преступлений. Факт этот подтверждается наблюдениями над психологией жителей южных стран и доказывает их непостоянство и преобладание одной личности над обществом и целым государством. Объясняется это, несомненно, с одной стороны, тем, что теплота возбуждает подобно алкоголю нервные центры, не делая, однако, человека инертным, а с другой – она уменьшает его нужды путем увеличения производительности земли и ограничения его потребности в пище, одежде и спиртных напитках. На пармском наречии у простонародья солнце недаром называется отцом плохо одетых.

Доде, написавший целый роман («Нума Руместан») с целью изобразить огромное влияние южного климата на наши нравственные наклонности, говорит: «Южанин не любит спиртных напитков; он чувствует себя пьяным от рождения: солнце и воздух есть для него страшный естественный алкоголь, силу которого испытывает на себе всякий, кто родился под южным небом. У одних действие его сказывается только некоторой развязностью речи и жестов, излишней смелостью, наклонностью видеть все в розовом свете и некоторой лживостью; у других оно выражается настоящим безумием, нередко доходящим до полного ослепления. Какой южанин не чувствовал в себе мгновенного упадка сил и крайнего изнеможения после припадка гнева или энтузиазма?»

Нерри Танфучио замечает, что непостоянство есть одна из отличительных черт характера всякого южного народа. «Их, – говорит он о южанах, – можно было бы принять за наивных людей, но на самом деле они большей частью ловкие плуты; они в одно и то же время трудолюбивы и ленивы, умеренны и невоздержанны; в общем, характер их, разумеется в простом народе, представляется до того разнообразным и изменчивым, что определить его точно невозможно».

«Климат способствует потере стыдливости».

«Южане плодовиты; их нисколько не смущает мысль о будущности их детей».

«Лаццароне ворует только тогда, когда при этом не нужно бежать; он хвастлив и врет в девяти из десяти случаев. Во время ссоры он жестикулирует и кричит, чтобы прогнать свой собственный страх; пускать руки в ход он не любит, но раз дело доходит до этого, он становится ужасным».

«Южанин ревнив и бьет жену, если сомневается в ее верности, он независим и потому не любит больниц и иных убежищ.

Имея работу, он исполняет ее хорошо. Он очень привязан к своей семье, довольствуется малым и ведет трезвый образ жизни».

«Лаццарони{2} по природе своей хитры, трусливы и лживы; вся жизнь их есть ряд мелких обманов и попрошайств. Из-за ничтожной подачки они готовы лизать ваши ноги, не чувствуя при этом никакого унижения.

Они очень суеверны: при встрече с горбатым или слепым они произносят особые заклинания. Все их мысли сводятся к дьяволу, колдовству, iettatura[4], к чести, ножу, воровству, нарядам и… каморре{3}.

Простой народ боится и в то же время уважает ее, зная, что она защищает его и что от нее он может ожидать нечто, похожее на справедливость».

3. Преступления и времена года. Отсюда понятно, какое огромное влияние оказывает теплота на многие преступления. По статистике Герри оказывается, что в Англии и во Франции убийства и изнасилования преобладают в жаркие месяцы. К таким же результатам относительно Италии пришел и Курчо. По его исследованиям:

По исследованиям Герри и Курчо максимум убийств в Англии и Италии наблюдается в течение жарких месяцев и распределяются они следующим образом:

Отравления, по наблюдениям Герри, преобладают в мае. То же самое можно сказать и о политических преступлениях. Рассматривая в своей «Политической преступности» 836 восстаний, имевших место на всем земном шаре с 1791 по 1880 год, я пришел к заключению, что максимум их в Азии и Африке всегда наблюдался в июле (13 из 53).

Что касается Европы, то в ней наибольшее их число приходится также на июль, а в Америке – на январь, каковые месяцы считаются здесь и там самыми теплыми, минимум же восстаний наблюдается в январе и декабре в Европе и в мае и июне в Америке, то есть в наиболее холодные месяцы.

Если мы теперь обратимся, в частности, к отдельным народам Европы, то убедимся, что более всего политических преступлений приходится у каждого из них на наиболее теплые месяцы. Так, в Италии, Испании, Португалии и Франции первое место в этом отношении занимает июль, в Германии, Турции, Англии и Шотландии – август, в Греции, Ирландии, Швеции, Норвегии и Дании – март, в Швейцарии – январь, в Бельгии и Нидерландах – сентябрь, в России и Польше – апрель и, наконец, в Боснии, Герцеговине, Сербии и Болгарии – май. Отсюда видно, что влияние теплых месяцев особенно резко сказывается именно в южных странах.

4. Времена года. Собрав данные о политических преступлениях в Европе в течение 100 лет, мы находим, что по временам года они распределяются следующим образом:

Отсюда видно, что у 9 народов, а между ними особенно у южных, первое место в этом отношении занимает лето. У 4 других, преимущественно северных, – весна. В одной стране (Австро-Венгрия) первенство принадлежит осени, а в другой (Швейцария) – зиме. За исключением двух случаев, весной всегда бывает больше политических преступлений, чем осенью. Кроме того, мы находим, что в 5 случаях, главным образом в странах наиболее теплых, зима превосходила осень по числу политических преступлений, в 8 случаях – уступала ей и в 3 – была равна.

Что касается Америки, особенно Южной, то, принимая во внимание, что здесь январь соответствует нашему июлю, а февраль – августу (см. выше), мы найдем следующие цифры:

Итак, мы видим, что в обоих полушариях лето занимает первое место по числу политических преступлений; весна, как и относительно обыкновенных преступлений, всегда превосходит осень и зиму, вероятно благодаря своей теплоте и уменьшению количества пищевых средств. Осень и зима, напротив, мало отличаются в этом отношении друг от друга: так, в Америке зима превосходит осень на 7, а в Европе меньше ее на 2 подобных преступления.

Что касается других преступлений, то, по исследованиям Герри, перевес и здесь также замечается на стороне лета и весны, как это видно из следующих цифр:

Бенуастон де Шатенеф отмечает наибольшее число дуэлей в армии в течение лета.

Я доказал то же самое относительно гениальных творений.

5. Теплые годы. Ферри на основании французской уголовной статистики за период с 1825 по 1878 год приходит к заключению, что между теплотой и преступлениями наблюдается известная параллельность не только по месяцам, но и по годам.

Влияние температуры в период с 1825 по 1848 год нам кажется даже более резко выраженным и постоянным, чем влияние земледельческой производительности. С1848 года, если не считать несколько тяжелых земледельческих и политических кризисов, замечается время от времени совпадение между колебанием температуры и преступлениями, особенно в отношении предумышленных и случайных убийств, как это наблюдалось в следующие годы: 1826, 1829, 1831–1832, 1833, 1842–1843, 1844–1845, 1846, 1858, 1865 и 1867–1868. Подобное же совпадение, но в более резкой и очевидной степени имеет место в отношении изнасилований и преступлений против чести, которые более точно следуют за годовыми температурными колебаниями. Так,

Что касается преступлений против собственности, то по частоте их первое место занимает зима; например, кражи и подлоги наблюдаются преимущественно в январе, хотя прочие времена года немногим отличаются от нее.

Здесь метеорическое влияние очень сильно: потребности увеличиваются, между тем как средства к удовлетворению их уменьшаются.

6. Календари преступников. Лакассань, Шоссино и Мори составили на основании статистических данных по каждому преступлению в отдельности настоящие календари преступников по образцу тех, которые существуют для флоры у ботаников.

Оказывается, что среди преступлений против личности детоубийство занимает первое место в январе, феврале, марте и апреле (647, 750, 783, 662); это соответствует, с одной стороны, большему числу рождений, которые имеют место весной, уменьшаясь в мае, и особенно в июне и в июле, и опять увеличиваясь в ноябре и декабре (время карнавала); а с другой– увеличению числа незаконных рождений (1100, 1131, 1095, 1134) и выкидышей.

Случайные убийства и причинение повреждений достигают своего максимума в июле (716); отцеубийства, напротив, встречаются чаще всего в январе и октябре.

В течение июня влияние температуры на число растлений детей сказывается с наибольшей силой; за ним следуют май, июль и август (2671, 2175, 2459, 2238); минимум наблюдается в декабре (993) и несколько больше в остальные холодные месяцы. Ежемесячная средняя достигает 1684. Изнасилования взрослых имеют другое колебание: их максимум приходится на июль (1078), а минимум – на ноябрь (534); они учащаются в декабре и январе (584) (благодаря – как я думаю – карнавалу), остаются на неподвижной точке в феврале (616) и снова поднимаются в марте и мае (904). Месячная средняя цифра их достигает 698.

Увечья имеют неправильное движение, так как они мало зависят от климата. Число их нарастает в феврале (937), падает в последующие месяцы (840–467), опять поднимается в мае (983) и июне (958), уменьшается в июле (919), а в августе и сентябре увеличивается (997 и 993), чтобы вновь уменьшиться в ноябре и декабре (886).

В преступлениях против собственности не замечается таких резких колебаний, хотя и среди них существует разница более чем в 3000 между декабрем и январем (16 879 и 16 396), и вообще в холодные месяцы, и падение в апреле (13 491) и теплые месяцы. Очевидно, здесь все зависит не от прямого влияния холода, а от увеличения потребностей зимой и от уменьшения возможности удовлетворять их, благодаря чему учащаются случаи воровства. (Месячная средняя их 14 630.)

Теперь займемся любопытными выводами Мори, сделанными на основании ежемесячных наблюдений Герри.

В марте абсолютное первое место занимают детоубийства. На 10 тысяч преступлений приходится 1193 случая. За ними следуют: изнасилования – 1115, подменадетей – 1019 и похищение несовершеннолетних –1054. Третье место занимают письменные угрозы – 997.

В мае первое место занимает бродяжничество – 1257; за ним идут: изнасилования и преступления против чести – 1150, отравления – 1144 и растление несовершеннолетних – 1106. Последняя категория преступления с 35-го места, какое оно занимает в марте, поднимается внезапно благодаря майской теплоте до 4-го; в апреле оно занимает уже 10-е, но в июне оно снова поднимается до 2-го места, выражаясь цифрой 1303.

В июне первое место по частоте занимает аналогичное преступление, именно изнасилование взрослых – 1313; третье место принадлежит отцеубийству – 1151, а четвертое – выкидышам – 1080.

В июле растление детей становится наиболее частым преступлением, поднимаясь до 1330; следующие за ним по частоте преступления: похищение детей – 1118, причинение повреждений родным – 1100 и преступления против женской чести – 1093.

В августе преступления полового характера отходят на третий план и уступают свое место деревенским поджогам. Конечно, причиной последних является не температура, а случай, именно оконченный сбор посевов, благоприятствующий приведению в исполнение различных планов мести. Но высокая температура этого месяца не остается, как справедливо замечает Мори, совершенно без влияния на преступления подобного характера, и, вероятно, ею объясняется тот факт, что ложные свидетельства уступают по частоте подкупу малолетних.

В сентябре животные страсти успокаиваются и покушения на невинность детей занимают 15-е место, а на целомудрие женщин – даже 25-е место в ряду других преступлений. Зато кражи и злоупотребления чужим доверием становятся на 4-е место.

Лихоимство и склонение к разврату в сентябре и октябре превалируют над другими преступлениями, что объясняется обычными в это время платежами и сведением счетов.

Многочисленные подмены детей соответствуют огромному числу рождений.

С октября до января наиболее часты предумышленные убийства, отцеубийства и разбои благодаря пустынности дорог и длинным ночам.

В ноябре опять учащаются подлоги и преступления против нравственности.

В январе чаще всего встречаются сбыт фальшивых монет и кражи в церквах, чему, вероятно, способствует постоянная пасмурная погода.

В феврале опять начинают преобладать детоубийства и подмена детей, каковые преступления находятся в связи с возрастанием числа беременностей.

Преступления против нравственности занимают в октябре 28-е, а покушения на целомудрие женщин – 29-е место, в ноябре они опускаются до 24-го и 26-го места.

Мне кажется, невозможно более сомневаться во влиянии теплого климата на преступления, совершаемые под влиянием страсти. За это говорят, с одной стороны, изученные мной статистические данные пяти итальянских тюрем[5], сообщенные мне г-ном Кард оном, а с другой – пятилетние наблюдения д-ра Вирлио над заключенными в тюрьме в Аверзе. Я пришел к заключению, что наказания за разного рода насилия значительно чаще встречаются в теплые месяцы, а именно:

Такие же результаты получаются и в лечебницах для душевнобольных, если принять во внимание острые припадки (Италия):

7. Влияние чрезмерно высоких температур. Что касается чрезмерно высокой температуры, то влияние ее, особенно в соединении с влажностью воздуха, не особенно значительно. Действительно, Корр наблюдал, что преступления против личности среди креолов в Гваделупе остаются на минимальных цифрах при поднятии температуры до максимума и, наоборот, очень часты при понижении температуры.

Мы имеем здесь, стало быть, дело с явлением обратного характера, наблюдаемым также при влиянии очень высоких температур на политические преступления: благодаря чрезмерной влажной теплоте последние уменьшаются, в то время как под влиянием незначительного холода – напротив, учащаются.

В холодное время года среди креолов наблюдалось 53 преступления против собственности, а в теплое – 71 преступление против личности и 51 – против собственности.

Относительно преступлений против личности Корр отмечает в июне наибольшую цифру, а в январе – наименьшую.

8. Другие метеорические влияния. Директора тюрем подметили то общее явление, что заключенные обнаруживают обыкновенно наибольшее возбуждение перед наступлением гроз и в период первой четверти луны. У меня лично нет достаточных данных, чтобы судить об этом. Но ввиду того, что душевнобольные, которые во многом сходны с преступниками, очень чувствительны к температурным и барометрическим колебаниям и фазам луны, очень возможно, что это свойственно также и преступникам.

Однако одно обстоятельство убедило меня, что, помимо метеорических влияний, преступления зависят еще и от известных органических условий, а именно: следя в течение многих лет изо дня в день за количеством преступников, заключенных в тюрьмы Турина, я подметил, что в одни и те же дни поступает всегда довольно много – до 10–15 лиц, страдающих грыжами или же асимметриями органов, блондинов или брюнетов, нередко происходящих даже из различных стран. Явление это правильно наблюдалось постоянно в одни и те же дни недели, в течение которой температура оставалась вообще более или менее одинаковой.

Экономические и политические условия последнего времени совершенно ослабили и отодвинули на задний план влияния метеорические. Так, во Франции с каждым годом все уменьшается связь между средней теплотой и политическими преступлениями, которая так ясно выступала в прежние времена. В силу этого же в северных странах, в которых преступления составляли некогда большую редкость, они начали чаще наблюдаться в течение последних лет, несмотря на то что климатические условия их нисколько не изменились. Однако при всем том нельзя, конечно, совершенно отрицать здесь значение и метеорических влияний.

9. Преступления в теплых странах. Термический фактор имеет преобладающее, но не исключительное влияние на географическое распределение уголовных и политических преступлений.

В южных областях Франции и Италии наблюдается больше преступлений против личности, чем в северных и центральных. К этому мы еще вернемся, говоря о каморре и морском разбое. Герри доказал, что во Франции преступления против личности вдвое чаще на юге (4,9), чем на севере (2,7) и в центре (2,8). Зато преступления против собственности чаще на севере (4,9), чем на юге и в центре (2,3). Так, на 100 тысяч жителей приходится:

В Северной Италии, в Лигурии, исключительно благодаря ее более мягкому климату сравнительно с прочими областями, наблюдается большее число преступлений против личности.

Максимум раскрытых в 1875–1884 годах преступлений дал Лацио, а после него острова; минимум же наблюдался на севере, причем цифры их, приходившиеся на каждые 100 тысяч жителей, суть следующие: в Пьемонте – 512, в Ломбардии – 689, в Калабрии – 1287, в Сардинии – 1293 и, наконец, в Лацио – 1537. Наибольшее число убийств наблюдается исключительно на юге и на островах.

Хольцендорф полагает, что число убийств в южных штатах Северной Америки в 15 раз превосходит количество их в северных. Равным образом и в Северной Англии приходится 1 убийство на 66 тысяч жителей, а в Южной от 1 до 4 на 6 тысяч. В Техасе, по словам Редфилда, в течение 15 лет было 7000 убийств на 818 тысяч населения.

Исследуя распределение простых и квалифицированных убийств в Европе, мы находим наибольшее число их в Италии и других южных странах, а наименьшее – в северных государствах, как, например, в Англии, Дании, Германии. То же самое следует сказать и о распределении политических преступлений во всей Европе. Мы убеждаемся, что число этого рода преступлений растет по мере того, как мы от севера приближаемся к югу, сообразно тому, как нарастает постепенно температура. Так, например, в Греции приходится 95 политических преступлений на 10 миллионов населения – то есть максимум, в России – 0,8, то есть минимум. Наименьшие цифры наблюдаются вообще в северных странах: в Англии и Шотландии, Германии, Польше, Швеции, Норвегии и Дании; наибольшие в южных – в Португалии, Испании, Европейской Турции, Южной и Средней Италии, и средние – в центральных областях.

Подводя итоги нашим цифрам, мы находим, что

Рассматривая отдельно Италию, мы видим, что в северной части ее приходится 27 политических преступлений на 10 миллионов жителей, в средней – 32 и в южной – 33 (17 из этого числа приходится на острова Сардинию, Корсику и Сицилию).

Подтверждение только что сказанному об уголовных и политических преступлениях мы находим в «Статистике преступности в Италии за 10 лет», опубликованной Бодио, и в «Статистике преступлений в Испании за 1884 г.», обнародованной испанским министром юстиции (Мадрид, 1885).

Распределяя число преступлений по градусам широты и определяя отношение их к количеству населения, мы получим:

По этой таблице[6] очевидно влияние климата. Оно изменяется только в зависимости от столиц^{2, 4} и больших городов^{3, 4}.

С другой стороны, в Испании квалифицированные кражи наблюдаются в такой же пропорции в северных провинциях – в городах Сантандере, Леоне, в какой в южных – в Кадисе и в центральных – в Бадахосе, Касересе и Саламанке, ибо они зависят меньше от климата, чем от разного рода случайных причин. Поэтому же детоубийства и отцеубийства чаще встречаются в центральных провинциях (где расположена и столица) и в северных. То же следует сказать и об Италии, Франции и вообще о всей Европе. В Италии, согласно наблюдениям Ферри, влияние теплого климата обнаруживается на числе простых убийств во всей южной части ее и на островах, исключая Сардинию, и на квалифицированных – в Сардинии и Форли. Точно также и предумышленные убийства равномерно увеличиваются в Южной Италии и на островах, кроме тех местностей, в которых преобладает греческий элемент населения, а именно провинций Апулия, Катания, Мессина и др.

Намеренно причиненные увечья также увеличиваются согласно тому же закону, кроме Сардинии, где они уменьшаются. В Лигурии они также очень часты.

Аналогичное движение имеют и отцеубийства, которые наблюдаются преимущественно в Южной Италии и на островах, кроме местностей, заселенных греками; они не реже и в центре Пьемонта.

Отравления преобладают на островах и в Калабрии, но здесь они не находятся в очевидной зависимости от влияния климата.

Детоубийства очень часты в Калабрии и Сардинии, но не менее этого и в Абруццо и Пьемонте, так что они, по-видимому, также не подчиняются влиянию климата.

Грабежи, соединенные с убийствами, в силу этого же преобладают в Пьемонте, Массе и Порте-Маврикия, точно также, как и на окраинах Италии и на островах. Квалифицированные кражи, столь частые в Сардинии, Калабрии и Риме, наблюдаются не реже в Венеции, Ферраре, Ровиго, Падуе и Болонье, почти совершенно не завися от влияния климата.

То же наблюдается и во Франции, где предумышленные и случайные убийства свирепствуют особенно на юге, кроме нескольких исключений, объясняющихся этническими особенностями.

Отцеубийства и детоубийства, напротив, распространены более на севере, причем количество их нисколько не объясняется влиянием климата, но зависит исключительно от чисто случайных причин.

Глава 2

1. Геология. Мои прежние исследования уже убедили меня, что геологические условия имеют весьма мало влияния на политические преступления.

Что касается распределения во Франции преступлений против личности, то мы за 54-летний период нашли:

Те же цифры с ничтожными изменениями наблюдаются и для преступлений против собственности.

2. Орография. Изучая отношение орографии к числу преступлений против личности, наблюдающихся во Франции в течение 54 лет, мы нашли, что:

что, несомненно, объясняется тем, что горы дают возможность легче устраивать засады и скрываться и что население их отличается более решительным и энергичным характером.

Изнасилования, достигающие в гористых местностях 35 % и в холмистых 33 % общего числа преступлений, гораздо более многочисленны на равнинах, где они доходят до 70 % благодаря тому, что население более скученно и многочисленно вследствие обилия больших городов.

То же можно сказать о преступлениях против собственности, которые, в противоположность преступлениям против личности, достигают на равнинах 50 %, а в холмистых и гористых местностях уменьшаются до 47 и 43 %.

В Италии орографическое влияние на преступления не выступает, однако, так резко. Максимум – свыше 201 преступления на 100 тысяч жителей наблюдается в равнине р. По (на севере Италии), в Болонье, Ферраре, Венеции, Калабрии, которые все отличаются гористостью почвы, и в провинции Ливорно.

3. Болотные лихорадки. Изучая области Италии, в которых сильнее всего свирепствует малярия, дающая в них смертность от 5 до 8 человек на 1000 жителей, такие как Гроссето, Феррара, Венеция, Крема, Верчелли, Новара, Ланчиано, Васто, Сан-Северо, Катанзаро, Лечче, Фоджа, Террачина и Сардиния, – мы убеждаемся, что интенсивность этой болезни совпадает с наибольшим числом преступлений против собственности только в пяти из этих местностей, именно в Гроссето, Ферраре, Сардинии, Лечче и в Риме.

Между убийствами и болотной лихорадкой нет, по-видимому, никакой связи. Напротив, в Южной Сардинии, где малярия особенно сильно распространена, наблюдается даже меньше этих преступлений, чем в Северной. Это относится и к преступлениям против нравственности. Равным образом и во Франции, в местностях, где более господствует болотная лихорадка, как в департаментах Морбиан, Ланды, Луар и Шер, Эна, наблюдается меньше всего убийств и изнасилований.

4. Местности, где распространен зоб. Крупные центры распространения в Италии зоба и кретинизма, оказывающих такое огромное влияние на гигиену и интеллигентность жителей, как Сондрио, Аоста, Новара, Кунио и Павия, почти нисколько не влияют на количество преступлений. Убийства, случаи воровства и преступления против нравственности везде в них даже ниже обычной средней.

То же следует сказать и о Франции. Здесь, с одной стороны, в департаментах Верхние и Нижние Альпы и Восточные Пиренеи число страдающих зобом довольно значительно, между тем как убийц насчитывается 9,76 на 1 миллион жителей. С другой стороны, в департаментах Лозер, Арьеж, Савойя, Ду, Пюи-де-Дом, Эна и Верхняя Вьенна зоб также распространен, а между тем число убийств падает до 1,0–5,7 на 1 миллион жителей. Точно так же и преступления против собственности слабо распространены всюду, где господствует зоб, исключая такие местности, как департаменты Ду, Вогезы и Арденны.

Достойно примечания то обстоятельство, что почти во всех странах сильного распространения зоба (Бергамо, Сондрио, Аоста) преступления отличаются обыкновенно чрезвычайно жестоким характером и часто связаны бывают с похотливостью: но для того чтобы ближе изучить это явление, следует ознакомиться с распространением преступлений по отдельным округам[7].

5. Смертность. Из 23 департаментов Франции, смертность в которых незначительна, 7, то есть 30 %, превосходят обычную среднюю по числу наблюдаемых в них убийств, а именно департаменты: Ло и Гаронна, Эна, Марна, Кот-д’Ор, Эро, Верхняя Сона и Об, в которых средняя цифра убийств достигает 13,9 %.

Из 18 других департаментов со средней смертностью 6, то есть 23 %, точно так же превосходят среднюю цифру убийств, а именно департаменты: Эндр и Луара, Об, Нижние Пиренеи, Эро, Ду, Сена и Уаза и Вогезы. Общая средняя наблюдаемых в этих 18 департаментах убийств достигает 15,4, то есть немногим разнится от средней предыдущих департаментов.

Из 25 департаментов с максимальной смертностью 7, т. е. 28 %, значительно превосходят среднюю цифру убийств, именно департаменты: Нижние Альпы, Верхняя Луара, Сена, Нижняя Сена, Устье Роны, Корсика и Вар. Средняя цифра этого рода преступлений достигает в них 28 %. Если откинуть последние два департамента, дающие особенно много убийств, то число последних понизится до 20 %.

Что касается воровства, то из 24 департаментов с минимальной смертностью 14 превосходят среднюю цифру (90 %), достигая 102,4. Из 18 же департаментов со средней смертностью ее превышают 7, имея среднюю цифру 91 %, а из 25 департаментов с максимальной смертностью только 8, достигая средней – 105.

В общем, можно принять, что между смертностью и воровством нет никакого соотношения, между тем как между убийством и высокой смертностью есть постоянный параллелизм.

Глава 3

1. Влияние расы. Мы уже видели раньше и убедимся еще более в этом впоследствии, какое смутное понятие существует у дикаря о преступлении, причем у первобытного человека мы предположили даже полное отсутствие всякого представления об этом. Тем не менее у многих диких племен существует своя особая нравственность, которой они придерживаются на свой особый манер. Соответственно этому у них есть и свои преступления, как нарушения этой нравственности. У американского племени урис уважение к чужой собственности так велико, что для ограждения ее достаточно обыкновенной нитки. Племена кориаки и мбайя наказывают убийство, совершенное в их племени, но не считают его преступлением, если убитый принадлежит к чужому племени. Само собой разумеется, что без подобного закона племя это не представляло бы собой связного целого и легко могло бы быть уничтожено.

Вместе с такими племенами существуют другие, у которых отсутствуют даже эти относительные представления о нравственности. Так, в Африке рядом с честным и мирным племенем дикарей багнусов, занимающихся возделыванием риса, мы находим балантов, живущих исключительно охотой и грабежом. Они убивают тех, кто ворует в их деревнях, но сами тем не менее воруют у других племен. Лучшие воры пользуются у них большим уважением и хорошо оплачиваются, как учителя, преподающие детям уроки воровства; их нередко выбирают даже в начальники тех или других предприятий.

С ними очень сходны марокканские бени-гассаны, главное занятие которых также воровство. Племя это более или менее дисциплинированно, имеет своих начальников, свои законы, признаваемые правительством, которое пользуется ими для отыскивания похищенных вещей. Они разделяются на воров овса, лошадей, на тех, кто воруют на дорогах и в деревнях. Между ними есть особый класс конных воров, которые мчатся так быстро, что настигнуть их невозможно. Они влезают в хижины голыми, намазав свое тело мазью, или же прячутся в листву, чтобы не испугать лошадей. Начинают они воровать уже с восьмилетнего возраста.

В Индии существует племя зака-каиль, живущее, как и предыдущие, воровством. Когда у них рождается мальчик, они совершают над ним обряд, продевая его через отверстие, проделанное в стене, и произнося при этом три раза: «Будь вором!»

Напротив, курубары отличаются высокой честностью: они никогда не лгут и скорее умрут с голода, чем решатся на воровство. Поэтому их используют как сторожей при уборке хлеба и сборе плодов.

Спенсер также цитирует несколько племен, отличающихся своей честностью, как, например, тодосов, айно и бодосов. Они не любят войны и занимаются исключительно меновой торговлей. Они почти никогда не ссорятся между собой, в случае споров обращаются к своим начальникам и настолько добросовестны, что возвращают обратно половину из взятых в обмен товаров, если им покажется, что они получили слишком много. Им незнаком долг мести, они не проявляют никакой жестокости и относятся с уважением к женщинам и при всем том – удивительное дело – совсем не отличаются религиозностью.

Среди арабов (бедуинов) есть честные и трудолюбивые племена, но еще больше таких, которые славятся своим диким воинственным характером и наклонностью к грабежам и воровству.

В Центральной Африке Стенли нашел как честных дикарей, так и тех, кто занимаются разбоями и грабежами, как, например, зегесы. Среди готтентотов и кафров встречаются дикие, неспособные ни к какой работе индивиды: они живут трудами других, беспрерывно перекочевывают с места на место и носят название фингасов у кафров и сонкасов у готтентотов.

Данные, которыми мы располагаем для выяснения степени этнического влияния на преступления в нашем цивилизованном мире, не отличаются положительностью. Мы знаем, например, что значительная часть лондонских воров – это ирландцы или уроженцы Ланкашира.

В России, по словам Анучина, большинство воров в столице оказывается родом преимущественно из Бессарабии, и сравнительно край этот дает наибольший процент осужденных. Здесь можно наблюдать, как преступность переходит от семейства к семейству. В Германии местности, в которых находятся цыганские колонии, особенно изобилуют женщинами-воровками.

2. Центры преступности. Во всех областях Италии и почти в каждой провинции ее существуют такие местечки и деревни, которые пользуются репутацией родины разного рода преступников. Так, например, Лигурия, Леричи славятся своими мошенниками, а Кампофеддо и Масса – убийцами; Поццало известно своими разбойниками на больших дорогах; Луккская провинция Каппанори приобрела печальную известность своими наемными убийцами, а Пьемонт – своими полевыми ворами.

В Южной Италии Сора, Мельфи, равно как Партинико и Монреале в Сицилии, уже с шестидесятых годов стали известны своими разбоями.

Это преобладание того или другого вида преступления в известной местности объясняется, несомненно, расой, как история доказывает относительно некоторых из них. Так, мы знаем, что Пергола и Пистоя были некогда населены цыганами, Масса – португальскими разбойниками и Кампофеддо – корсиканскими пиратами; еще и по настоящее время здесь говорят наполовину на корсиканском, наполовину на лигурийском наречии.

Но наибольшей известностью пользуется село Артена, в Римской провинции, которое Сигеле описывает в следующих словах:

«Расположенное на возвышенной местности, в цветущей долине, в чудном климате село это, где совершенно неизвестна нищета, могло бы стать счастливейшим и прелестнейшим уголком земного шара. Но на самом деле оно пользуется очень скверной репутацией, и жители его слывут в окрестностях ворами, разбойниками и убийцами. Эта печальная слава утвердилась за ними не со вчерашнего дня: уже в средневековых итальянских хрониках часто встречается название Артены, и вся история ее есть длинный ряд всевозможных преступлений».

О распространенности здесь последних можно судить по следующим данным.

«Итак, уголовная статистика Артены особенно богата увечьями и убийствами, число которых в 6 раз, и разбоями, количество которых в 30 раз больше средней этих преступлений для всей остальной Италии. Но даже и эти цифры дают только поверхностное понятие о жестокости и дикости ее жителей. Чтобы получить надлежащее представление об этом, следовало бы подробно описать все преступления их и рассказать, как там убивают среди белого дня на улицах и как душат свидетелей, которые осмеливаются говорить судьям правду!»

«Причины всего этого, по моему мнению, – говорит далее Сигеле, – кроются, прежде всего, в характере артенского населения, затем в притеснениях правителей, способствовавших развитию здесь разбоя и каморры, и, наконец, в неспособности властей находить и наказывать виновных благодаря молчанию подкупленных или запуганных свидетелей. Но больше всех перечисленных причин имеет значение наследственность».

Изучая судебные процессы, имевшие место в Артене с 1852 года, Сигеле постоянно наталкивался на одни и те же фамилии. Очевидно, сыновья следовали постоянно по пути преступления за своими отцами, как бы влекомые какой-то роковой силой. Уже в 1555 году стала известна своими преступлениями Артена, называвшаяся в то время Монтефортино.

В 1557 году Павел IV велел истребить всех ее жителей, перебить их и разрушить их жилища, «чтобы уничтожить и самое гнездо этих негодяев».

Если принять во внимание, что в Сицилии разбой держится почти исключительно в приобретшей печальную славу долине Конка д’Оро, где некогда обитали хищные племена берберов и где анатомический тип, нравы и обычаи еще до сих пор сохранили арабский характер (описания Томмази-Круделли в достаточной степени свидетельствуют об этом[8]), если подумать о том, что здесь, как и у арабских племен, кража скота является наиболее частым преступлением, то легко убедиться, что все дело объясняется здесь наследственностью. Кровь некогда живших здесь диких, воинственных племен, гостеприимных и жестоких, суеверных, непостоянных, вечно беспокойных и не терпевших над собой никакой узды, должна была оказать огромное влияние на характер современных жителей Конка д’Оро, склонных к постоянным восстаниям и грабежам. Подобно древним арабам они не делают разницы между политическим возмущением и грабежом; последний не вызывает у них ни ужаса, ни отвращения, как у других, хоть и менее развитых, но более богатых арийской кровью племен той же Сицилии, Катании и Мессины{4}. Рядом с этим следует отметить для контраста местность Лардерелло в Вольтерре, в которой в течение 60 лет не было совершено ни одного убийства, ни одной кражи, ни одного даже проступка.

Что раса является одним из самых могущественных факторов, влияющих на преступность жителей всех этих местностей, тем более вероятно, что я наблюдал даже у многих из них, как, например, в Сан-Анджело и Сан-Пьетро, более высокий рост, чем у окрестного населения.

Точно так же и во Франции Фовель отметил особую расу преступников в целом ряду местечек, расположенных вдоль Арденнского леса. В местечках этих обычны всякие грабежи и насилия, против которых власти в большинстве случаев ничего не могут поделать. Иностранец, рискующий посетить эти места, неминуемо подвергается насилию со стороны не только мужчин, но и женщин; даже богатые здешние жители, в сущности, такие же дикари, хотя дикость их скрывается часто под маской вежливости. Сильно распространенный между ними алкоголизм еще более усиливает их дикость и варварство. Они не любят земледельческих работ, которым предпочитают работы на железных заводах, но любимым занятием их является контрабанда. Они выше среднего роста, мускулисты, с широкими и крепко развитыми нижними челюстями; у них прямые носы, резко выраженные надбровные дуги, сильно развитая и богатая пигментом растительность. Они сильно отличаются от своих светловолосых соседей, с которыми редко вступают в сношения.

3. Европа. В своем сочинении «Убийца» Ферри ясно доказывает этническое влияние на распределение убийств в Европе. По его словам, резче всего выражена наклонность к убийству вообще и к квалифицированным убийствам в частности, равно как и к детоубийству у немцев и латинян; точно так же у них чаще наблюдаются самоубийства и психические заболевания, причем последние особенно преобладают у первых.

4. Австрия. При всем том этническое влияние часто не может быть точно выражено при помощи цифр потому, что определение его основывается на уголовной статистике, которая представляет собой совокупность весьма сложных факторов, не дающих нам возможности делать из них определенные выводы. Так, например, минимум женской преступности наблюдается в Испании, Ломбардии, Дании, Воеводине и Гарце, а максимум – в австрийской Силезии и в прибалтийских губерниях России. Но здесь проявляется влияние нравов в большей степени, нежели расы, так как у тех народов, где женщины получают одинаковое с мужчинами образование, как в Силезии и в Прибалтийском крае, они принимают участие в жизненной борьбе наравне с ними, и потому преступность их приближается все более и более к мужской.

Тем же объясняется и сравнительно очень большая преступность, которая наблюдается повсюду среди юношеского возраста в заселенных немцами местностях Австрии, именно в Зальцбурге, сравнительно со славянским и итальянским населением Гарца, Тироля и Каринтии.

5. Италия. Изучая число простых убийств (с ранениями, последствием которых была смерть) и число квалифицированных убийств (с разбоями на больших дорогах, сопровождавшимися убийствами), имевших место в различных провинциях Италии в течение 1880–1883 годов, и сопоставляя их с данными относительно движения преступности в Италии 1873–1883 годов, мы находим следующее:

Отсюда ясно, что очевидный перевес преступности наблюдается среди населения семитической (Сицилия, Сардиния, Калабрия) и латинской расы (Лацио, Абруццо) сравнительно с расами германскими, лигурийскими, кельтскими (Ломбардия, Лигурия, Пьемонт) и славянскими (Венето).

Действительно, кроме главнейших этнических особенностей, сообщенных населению Италии лигурийцами на севере, умбрами и этрусками в центре и осками на юге, кроме этнического влияния в Сицилии сикулов лигурийского происхождения, больше всего способствовали порче этнического характера различных итальянских областей германцы, кельты и славяне на севере, финикийцы, арабы, албанцы и греки на юге и на островах.

Африканским и восточным элементам (кроме греков) Италия обязана своими убийствами, столь многочисленными в Калабрии, Сицилии, Сардинии, между тем как отсутствие и редкость их следует приписать влиянию германских рас (Ломбардия).

Это ясно доказывается известными очагами, где преступления эти процветают в большей или меньшей степени и где они удивительным образом совпадают с этническими особенностями их населения.

Другим доказательством может служить Тоскана, где значительная редкость преступлений, наблюдаемых в Сиене (3,9 на 100 000 жителей), во Флоренции (4,3) и в Пизе (6,0), составляет резкий контраст с поразительной частотой их в Масса-Карраре (8,3), в Гроссето (10,2), в Лукках (11,9) и особенно в Ареццо (13,4) и Ливорно (14,0).

Итак, помимо специальных условий жизни, создаваемых рудниками в Масса-Карраре и мареммами{5} в Гроссето, этническое влияние, по словам Ферри, неоспоримо сказывается также в Луккской провинции, которая отличается от Тосканы между прочим высоким ростом и долихоцефалией своего населения, часто наблюдаемыми также в Масса-Карраре, и особенной наклонностью его к эмиграции. Я считал бы это остатком влияния древних диких лигурийцев, которые так часто возмущались против римского владычества. Но резче всего выступает этническое влияние в Ливорно, происхождение которого нам точно известно.

В XVI столетии Ливорно был небольшой деревушкой, расположенной в болотистой местности и насчитывавшей в 1551 году всего лишь 749 жителей. Первыми жителями его были либурны, племя иллирийского происхождения, изобретшие либурны{6} и сделавшиеся знаменитыми пиратами. К ним потом присоединились сарацины, евреи и марсельцы, а впоследствии сюда явились по приглашению Медичи разного рода авантюристы и пираты.

Ливорно за время с 1879 по 1883 год дал наибольшую во всей Италии пропорцию общего числа обнаруженных преступлений, именно: квалифицированных убийств и восстаний, равно как и квалифицированных краж.

Факт этот не может быть объяснен ни особенной плотностью здешнего населения, ибо последняя (355 человек на каждый квадратный километр) равна плотности населения в Милане (355) и значительно уступает в этом отношении Неаполю (1149), ни преобладанием городского населения над деревенским, составляющего здесь лишь 80 % общего числа его, в то время как в Милане оно равно 92 %, а в Неаполе даже 94 %; тем не менее здесь особенно часты восстания и квалифицированные кражи.

Другой чрезвычайно резкий контраст наблюдается в южной части Италии, где провинции со значительной интенсивностью убийств, как Кампобассо, Авелино, Козенца и Катандзаро, встречаются рядом с местностями, где частота их ничтожна, такими как Беневенто, Салерно, Бари и Лечче, и где она, наоборот, чрезвычайно высока, как в соседних провинциях Л’Акуила, Казерта, Потенца, Реджо и особенно в Неаполе.

В настоящее время трудно отрицать причинную связь между этническим влиянием албанских колоний и огромным числом кровавых преступлений в провинциях Козенца, Катанзаро и Кампобассо.

С другой стороны, ничтожная интенсивность этого рода преступлений в Реджо и особенно в провинции Апулия (Бари и Лечче) объясняется главным образом влиянием греческого элемента, если вспомнить древнюю Великую Грецию и греческие колонии, появившиеся во время и после византийского владычества.

«Еще и в настоящее время, – пишет Николуччи, – большинство здешних уроженцев напоминает собой греческий тип, как по своей наружности, так и по мягкости характера». Сюда присоединяется еще этническое влияние господствовавших здесь некогда норманнов.

Что касается редкости простых убийств в Беневенто и Салерно, то при объяснении ее необходимо принять во внимание влияние лангобардского элемента, владычество которого было здесь столь продолжительно (герцогства Беневентское и Салернское). Именно оттого здешнее население местами не подчинилось ассимиляционному влиянию итальянцев и до наших дней сохранило некоторые черты своих предков (высокий рост, светлые волосы и др.), поражающие несходством с типичными итальянцами.

Различное влияние албанской, греческой и лангобардской крови на эти очаги преступности сказывается в распределении квалифицированных убийств и разбоев на больших дорогах, сопровождаемых убийствами. Действительно, если мы исключим Салерно и Реджо, дающих сравнительно высокие цифры этих преступлений, то убедимся, что в Неаполе благодаря греческому влиянию число убийств, несмотря на бедность и скученность его населения, очень невелико, не больше, чем в Бари и Лечче.

Сицилия также представляет собой поразительный пример этнического влияния на убийства. В восточных провинциях ее, Мессинской, Катанской и Сиракузской, наблюдается значительно меньше простых и квалифицированных убийств, чем в провинциях Кальтаниссетта, Агридженто, Трапани и Палермо.

Мы знаем именно, что жители Сицилии резко отличаются по своему характеру от населения соседней Италии, главным образом благодаря влиянию многочисленных северных народов (вандалов, норманнов, французов), покорявших ее и господствовавших здесь. В восточной части ее, некогда находившейся преимущественно под влиянием греков, наблюдается значительно меньше убийств (как и в провинции Апулия), между тем как южная и северная части ее благодаря господству в них сарацинов и албанцев, наоборот, отличаются значительной частотой их.

У Реклю мы читаем: «Ко времени осады Палермо норманнами (1071 год) население Сицилии говорило на пяти языках: арабском, древнееврейском, греческом, латинском и простом сицилийском. Господствующим из них даже при норманнах остался арабский. Позднее благодаря влиянию французов, немцев, испанцев и арагонцев сицилийцы начали все более и более отличаться от жителей Италии своей одеждой, нравами, обычаями и национальным духом. Разница эта становилась то большей, то меньшей, смотря по тому, какой из народов овладевал Сицилией. Вот почему население провинции Этны, несомненно происходящее от греков и никогда не смешивавшееся со славянскими народами, является по своему характеру добрым и кротким, между тем как жители Палермо, на которых больше всего влияли арабы, напротив, отличаются в общем суровостью и развращенностью».

Точно так же характерна и преступность Сардинии, как при сравнении ее с преступностью Италии вообще и особенно Сицилии, так и вследствие постоянного контраста между северной частью ее (провинция Сассари) и южной (провинция Кальяри). В этническом отношении Сардиния отличается от Сицилии, так как с глубокой древности и потом со времен владычества Карфагена «финикияне утвердились и господствовали в Сардинии дольше, чем в Сицилии». Даже и в наши дни черепа сардинцев еще сохранили отчасти тип финикийских черепов (долихоцефалию). Что же касается сарацинов, то они весьма недолго хозяйничали в Сардинии, памятниками чего остались всего лишь две колонии: Барбаричини (в провинции Сассари) и Мауредди (в провинции Кальяри).

Этой этнической разницей и объясняется, несомненно, с одной стороны, огромное количество преступлений против личности в Сицилии (кроме восточных провинций ее) и с другой – обилие преступлений против собственности в Сардинии. Сравнивая между собой эти два острова, мы видим резкую разницу между ними в числе простых убийств и особенно ран и увечий.

Но если общая цифра квалифицированных убийств оказывается в Сицилии благодаря восточным провинциям несколько ниже, чем следовало бы ожидать, то зато число всех вообще преступлений против личности, считая в том числе простые и квалифицированные убийства, равно и разбои на больших дорогах, сопровождающиеся убийствами, все-таки в ней значительно выше, чем в Сардинии.

Напротив, по числу преступлений против собственности Сардиния сильно превосходит Сицилию, особенно количеством квалифицированных краж и преступлениями против нравственности, между тем как в преступлениях против собственности, совершаемых с помощью насилия, именно в разбоях, затем в вымогательствах и шантажах перевес остается на стороне Сицилии.

В самой Сардинии наблюдается разница даже между обеими провинциями Сассари и Кальяри как в типе жителей, так и в проявлении их экономико-социальной жизни.

На севере ее более развиты земледелие и промышленность, в то время как на юге процветает разработка рудников около Кальяри и т. д.

В этническом отношении провинция Кальяри находилась, как известно, под влиянием финикиян, а Сассари – испанцев (колония Альжеро); этим и экономическими условиями объясняются большая частота квалифицированных краж, преступлений против добропорядочности в провинции Кальяри и огромное количество простых и квалифицированных убийств и разбоев на больших дорогах с убийствами в провинции Сассари.

Другим характерным примером этнического влияния может служить остров Корсика, который дает, как известно, максимальную для всей Франции цифру кровавых преступлений (кроме отравлений и детоубийств), между тем как число краж остается здесь очень незначительным.

Сравнивая между собой число лиц, осужденных за убийство в течение 1880–1883 годов на Корсике, с числом таких же осужденных в наиболее преступных областях Италии, мы получаем следующие данные:

Цифры эти свидетельствуют о том, что Корсика хотя и принадлежит в политическом отношении Франции, но по природе своих жителей и по характеру их преступности она является страной итальянской. По этому поводу и Реклю говорит следующее: «Из этих двух островов, Корсика и Сардиния, принадлежавших некогда к одному и тому же государству, более итальянской должна считаться по своему географическому положению и историческим традициям именно Корсика, составляющая теперь французское владение».

Таким образом, резкая разница, существующая между преступностью Корсики и Сардинии, объясняется этническими мотивами, подтверждающимися в большинстве случаев сходством между первым из этих островов и Сицилией. Мы знаем, что Сицилией дольше всех других народов владели не столько жадные, сколько хищные сарацины, имевшие огромное влияние и на Корсику. Известно, что «после древнейших обитателей ее (лигуров, иберов или сиканов – как их иногда называют) Корсикой владели фокийцы{7} и римляне, но особенно долго сарацины, господствовавшие здесь до XI столетия, после чего явились итальянцы и французы».

Таким образом, Корсика и Сицилия (а отчасти и Калабрия) обязаны сарацинам своими частыми убийствами и сравнительно незначительной преступностью против собственности.

6. Французские расы. Взгляда, брошенного на изображенное деление Франции по расам и преступлениям, достаточно, чтобы убедиться, что максимум кровавых преступлений соответствует лигурийской и галльской расам.

Но более подробные доказательства этнического влияния мы получим, изучая соответственно расам департаменты, превосходящие среднюю цифру убийств. Мы видим, что число последних последовательно увеличивается по мере того, как мы от департаментов, населенных потомками кимврийской расы{8} (1 из 18, т. е. 5,5 %), переходим к департаментам с населением галльской расы (8 из 32, т. е. 25 %) и от рас иберийской (3 из 8, т. е. 35 %) и бельгийской (6 из 15, т. е. 40 %) приближаемся к расе лигурийской, где это влияние достигает своего абсолютного максимума (100 %).

Что касается изнасилований, то число их увеличивается по мере перехода от департаментов с населением иберийской расы (2 из 8, т. е. 25 %) к расе кимврийской (6 из 18, т. е. 35 %) и от рас бельгийской (6 из 15, т. е. 40 %) и галльской (13 из 32, т. е. 41 %) к лигурийской расе (6 из 9, т. е. 66 %), где они также достигают своего максимума.

В преступлениях против собственности первое место занимает бельгийская раса (самая промышленная, дающая 67 %, в то время как лигурийская и иберийская дают 60 и 61 %, а кимврийская и галльская еще меньше – 30 и 39 %).

Преобладающее влияние лигурийской и галльской рас зависит от их большей решительности и подвижности, как мы это уже видели в моем «Политическом преступлении».

Лигурийская раса дала во Франции максимум вожаков восстаний и революций (100 %) и в то же время максимум гениальных людей – 66 %, в то время как галльская дала первых 82 % и вторых 19 %, бельгийская – 62 и 33 %, кимврийская – 38 и 5 % и, наконец, иберийская – максимум: 14 и 5 %.

7. Долихоцефалия и брахицефалия. Желая получить более точные данные о влиянии расы на преступность, мы занялись определением отношения, существующего между последней, головным указателем (индексом) и цветом волос.

Изучая преступность по таблицам Ливи, мы убедились, что в 21 провинции Италии, где преобладает долихоцефалия с указателем (от 77 до 80 включительно), средняя цифра убийств и увечий равна 31 %, между тем как общая средняя для всей Италии не превышает 17; таким образом, во всех этих провинциях с долихоцефалическим населением, кроме Лукки и Лечче, пропорция убийств превосходит среднюю для них цифру.

Провинции с преобладанием мезоцефалии (81–82) пропорционально уступают в количестве убийств долихоцефалическим и имеют среднюю в 25 %.

Наконец, там, где превалирует брахицефалия (83–88), средняя цифра убийств и ран достигает всего 8 %, значительно уступая, таким образом, общей средней для всей Италии.

При этом мы должны заметить, что долихоцефалия встречается преимущественно в южных провинциях, кроме Лукки, представляющей собой исключение в смысле соответствия между ней и интенсивностью преступлений, что брахицефалия преобладает, кроме Абруццо, в верхней Италии, ультрабрахицефалия – в гористых местностях, в которых наблюдается значительно меньший контингент кровавых преступлений и, наконец, мезоцефалия встречается повсюду, особенно в Южной Италии и в наиболее теплых северных местностях, как Ливорно, Генуя, так что нельзя не признать, что здесь этнический фактор сливается с влиянием климата.

Относительно воровства между ними наблюдается еще меньшая разница, причем частота его:

Во Франции преступления против личности дают среднюю в 18 на каждые 100 тысяч жителей у брахицефалов и в 36 – у долихоцефалов, считая в том числе и Корсику; без нее цифра эта остается одинаковой – 24 для одних и других, соответствуя, таким образом, нормальной средней, колеблющейся между 24 и 33 на 100 тысяч жителей. Придерживаясь цифр Ферри за период с 1880 по 1884 год, мы получим в этом отношении меньшую разницу между долихоцефалами и брахицефалами, именно: кровавые преступления составляют 13 на 100 тысяч (без Корсики) у первых и 29 – у вторых.

Таким образом, мы видим, что на кровавые преступления больше влияет климат, нежели раса, ибо в Италии, где долихоцефалы сгруппированы почти исключительно в южных провинциях, они, несмотря на это, значительно превосходят брахицефалов.

Относительно Франции, напротив, где долихоцефалия одинаково часто встречается как на юге и севере (Па-де-Кале, Эна, Нор), так и в центре (Верхняя Вьенна, Шаранта), к подобным выводам прийти нельзя, так как здесь у долихоцефалов наблюдается даже меньшая частота этого рода преступлений. Что касается преступлений против собственности во Франции, то разница между долихоцефалами и брахицефалами становится более ощутимой: у первых наблюдается 44 случая на 100 тысяч жителей, а у вторых – только 23.

В общем, преступность, стало быть, все-таки всегда выше в тех провинциях, где преобладает долихоцефалия.

Однако этот факт противоречит тому взгляду антропологии преступления, по которому преступники оказываются почти всегда ультрабрахицефалами и который доказывает, что крайняя брахицефалия является у преступников выдающимся признаком вырождения.

8. Русые и темные волосы. По цвету волос преступники во Франции распределяются следующим образом: в департаментах, где преобладают брюнеты, убийцы составляют 12,6 %, считая в том числе и Корсику, а без нее 9,2 %, между тем как среди блондинов пропорция достигает всего лишь 6,3 %.

Темный цвет волос преобладает преимущественно в теплых департаментах, таких как Вандея, Эро, Вар, Жер, Ланды, Корсика, Устье Роны, Нижние Альпы, Жиронда и др., где, конечно, не может быть исключено и влияние климата. С другой стороны, светлый цвет волос встречается преимущественно в местностях с холодным климатом (исключая департамент Воклюз), как департаменты Па-де-Кале, Нор, Арденны, Манш, Эро и Луара, в которых, соответственно этому, наблюдается и меньше кровавых преступлений.

В Италии пропорция блондинов в южной части ее и на островах меньше средней цифры их во всем государстве, в Беневенто – равна ей, а в провинциях Апулия, Неаполь, Кампания, Трапани и восточной части Сицилии немного уступает ей. Соответственно этому во всей Южной Италии наблюдается в среднем меньше кровавых преступлений, чем в остальных частях, а в Беневенто, хотя число их и велико, доходит до 27,1 %, но все же меньше, чем в соседних провинциях. То же следует сказать и об Апулии, восточной части Сицилии, Сиракузах, Катании, в которых цифра преступности также сравнительно невелика (в Сиракузах 15, Катании 28, а в Лечче – даже 10).

В этих провинциях светлый цвет волос соответствует ломбардской (Беневенто) и греческой (Сицилия) расам, и сообразно этому здесь наблюдается и меньшая преступность.

С другой стороны, я не нашел никакого соответствия между преступлением и цветом волос населения в Перудже, где преобладают блондины, и в Форли, Центральной Италии, где встречаются преимущественно брюнеты.

Русое население, живущее у подножия Альп, находится в тесной связи с населением гор и подобно ему дает слабый процент преступности, но причина этого чисто орографическая. Напротив, в Ливорно и Лукке, где население состоит почти исключительно из брюнетов, наблюдается полная зависимость между черным цветом волос и очень высокой преступностью, особенно по сравнению с соседней Тосканой. А так как цвет волос здесь встречается параллельно с резкой долихоцефалией, не объяснимой какой-нибудь орографической причиной, то это, мне кажется, может служить новым доказательством этнического влияния на кровавые преступления.

Что касается преступлений против собственности, то они не находятся ни в какой очевидной связи с цветом волос: так, например, Трирская провинция, где почти все население имеет светлый цвет волос, дает максимум преступности почти также, как и Феррара, где население, напротив, состоит из одних брюнетов.

9. Евреи. Влияние расы на преступность выступает особенно резко при изучении евреев и цыган, но для каждой из этих наций в совершенно обратном смысле.

Относительно евреев статистика доказала, что среди них в общем наблюдается меньшая преступность, чем среди христианского населения. Факт этот тем более замечателен, что согласно наиболее распространенным среди евреев профессиям их должно сравнивать не с целым населением вообще, а с сословиями купцов и мелких ремесленников, которые дают, как мы это увидим ниже, как раз наиболее замечательные цифры преступности.

В Баварии один осужденный еврей приходится на 315 жителей, а 1 католик – на 265.

В Бадене на 100 осужденных христиан приходится 63,3 осужденных еврея.

В Ломбардии в течение 7 лет приходился 1 осужденный еврей на 2,568 жителя.

В 1855 году во всей Италии в тюрьмах содержалось всего 7 евреев – пять мужчин и две женщины – ничтожная пропорция сравнительно с преступным христианским населением. По исследованиям Серви, сделанным в 1869 году, оказалось, что из 17 800 евреев осужденных было всего 8 человек.

В Пруссии Хаузнер также нашел разницу между преступностью христиан и евреев, причем по его расчету у первых 1 осужденный приходится на 2600, а у вторых – на 2800 жителей.

Исследования эти подтвердил отчасти и Кольб, который нашел, что в Пруссии в 1859 году:

В 1854 году насчитывалось в ней 166 преступных евреев, в 1855 – 118, в 1856 – 163, в 1858 – 142, в 1860 – 123 и в 1861 – 118; то есть в последние годы замечается возрастание преступности среди евреев.

В Австрии число осужденных евреев достигло 3,74 % в 1872 и 4,13 – в 1873 году.

Факт специфической преступности евреев твердо установлен. Среди них, как и среди цыган, преобладают наследственные формы преступности, и во Франции известны целые поколения мошенников и воров среди Церфбееров, Саломонов, Леви, Блюмов и Кляйнов. Между евреями редки убийцы, но те из них, которые были осуждены за это преступление, являлись начальниками хорошо организованных банд, как Графт, Церфбеер, Мейер, Дешам, содержавшими для своих надобностей агентов, ведшими приходно-расходные книги и действовавшими с такой ловкостью и осторожностью, что в течение многих лет ускользали из рук правосудия. Большинство преступников-евреев во Франции занимается разного рода мелкими мошенничествами, кражами или коммерческими надувательствами.

В Пруссии среди евреев больше всего осужденных за мошенничество, клевету, банкротство и укрывательство преступления, которое очень часто остается безнаказанным. Этим, между прочим, объясняется частота еврейских слов в воровских жаргонах Пруссии и Англии, так как вор считает своего укрывателя своим начальником и руководителем и очень легко усваивает себе его язык.

Всякое более или менее крупное предприятие знаменитой шайки Магуйеза (Грома) подготавливалось kochener, утайщиком-евреем. Одно время «почти все начальники крупных шаек во Франции имели любовниц-евреек». Евреев побуждают браться за эти преступления, равно как и за ростовщичество, следующие мотивы: жадность к золоту, отчаяние и невозможность получить какую-нибудь службу или вспомоществование; преступлениями они реагируют на преследования своих более сильных врагов, которые часто заставляли их даже стать соучастниками преступления, если они не желают сделаться их жертвами. Поэтому нельзя было бы удивляться, если преступность среди них была даже большей, чем у других народов, причем нужно отметить, что там, где евреи начинают пользоваться общими правами, специфичность их преступности заметно ослабляется и исчезает.

Отсюда опять ясно, как трудно приходить к каким бы то ни было заключениям в моральных вопросах, основываясь на одних только цифрах.

Если, с одной стороны, доказана меньшая преступность евреев сравнительно с другими нациями, то, с другой – не подлежит также сомнению огромная частота среди них психических заболеваний[9].

Но здесь дело сводится не столько к особенностям их расы, сколько к умственному переутомлению, так как среди других семитов (арабов, бедуинов и т. п.) умопомешательство напротив встречается чрезвычайно редко.

10. Цыгане. Совершенно другое следует сказать о цыганах, которые могут служить олицетворением преступной расы с ее страстями и порочными наклонностями.

Они, говорит про цыган Грелман, питают ужас ко всему, что требует малейшего усилия, и готовы лучше переносить голод и нищету, чем взяться хотя бы за легчайший труд; вообще же они работают лишь столько, чтобы не умереть с голоду Они клятвопреступны даже в отношении друг к другу, неблагодарны, злы и жестоки.

В австрийской армии они составляют зло. Они в высшей степени мстительны. С целью разграбить Лограно они отравили фонтаны Драо и, полагая, что все жители умерли, ворвались туда огромной толпой; жители же спаслись только благодаря тому, что один из них обнаружил этот замысел. Во время гнева цыгане швыряют своих детей в голову своим врагам. Они тщеславны, как преступники, совершенно равнодушны к позору и стыду. Все деньги свои они тратят на спиртные напитки и украшения, так что нередко их можно видеть босых, но в одежде, расшитой галунами и самых ярких цветов, без чулок, но в желтых сапогах.

Они предусмотрительны, как дикари или преступники, суеверны и считают величайшей мерзостью съесть угря или ящерицу, несмотря на то что едят почти гниющую мертвечину.

Они любят устраивать оргии и вообще производить страшный шум во время своих перекочевок. Они без угрызения совести убивают и грабят. Некогда их обвиняли даже в каннибализме.

Особенной ловкостью в воровстве отличаются их женщины, которые обучают ему своих детей с самого раннего детства. Они отравляют скот при помощи известных ядов с целью потом прославиться излечением его или скупить мясо за бесценок. В Турции цыганки занимаются преимущественно проституцией. Вообще же цыгане живут главным образом мошенничеством, сбытом фальшивых монет и продажей порченых лошадей под видом здоровых и хороших. Если слово «еврей» обозначало некогда в Италии ростовщика, то в Испании слово gitano равносильно мошеннику и барышнику{9}.

В каком бы положении цыган ни находился, он сохраняет всегда свое обычное равнодушие; он нисколько не заботится о будущем и со дня на день живет с абсолютной неподвижностью мысли, относясь ко всему совершенно индифферентно.

«Для этой странной нации, – говорит Колоччи, – власти, законы и постановления суть вещи несносные. Для них одинаково противно приказывать, как и повиноваться: одно и другое одинаково тяжело для них. Цыгану также чуждо понятие “иметь”, как и “быть должным”; ему незнакомы последовательность и предусмотрительность, связь прошедшего с будущим»[10]. «Когда они хотят уйти куда-нибудь, – писал про цыган Пешон де Руби в XVI столетии, – они направляются в сторону, противоположную той, куда им лежит путь, и, сделав с полверсты, возвращаются обратно».

В заключение заметим, что эта раса, стоящая на такой низкой ступени умственного и нравственного развития, совершенно неспособная к какой бы то ни было гражданственности и промышленности, не перешагнувшая в области поэзии самой жалкой лирики, создала в Венгрии новый род музыки, служащий доказательством того, что неофилия и гениальность могут у преступников часто примешиваться к атавизму.

Глава 4

1. Цивилизация и варварство. Среди множества социальных проблем есть одна, верное и точное разрешение которой особенно важно: мы говорим о влиянии цивилизации на преступления и психические заболевания.

Если мы будем придерживаться исключительно цифр, то придем к заключению, что во всех европейских странах замечается постоянное увеличение преступлений и душевных болезней, непропорциональное, впрочем, росту населения[11].

Но Месседалья совершенно справедливо указывает на неизбежность ошибок там, где на основании одних только цифр решаются сложные проблемы, в которых одновременно участвуют многие факторы.

Огромная, постоянно возрастающая цифра преступлений и психических заболеваний настоящего времени, быть может, объясняется, с одной стороны, переменами в гражданских и уголовных законах и большей активностью полиции, а с другой – значительным распространением специальных убежищ для душевнобольных.

Теперь уже не подлежит сомнению, что цивилизация, как и варварство, создает особого рода специфическую преступность. У дикарей отсутствует всякое нравственное чувство, и благодаря этому убийство не внушает им никакого ужаса. У многих из них оно, напротив, считается даже геройским подвигом. Варварство признает месть долгом, а силу – правом, что способствует умножению кровавых преступлений и развитию религиозных маний, демономаний и умопомешательств в силу подражания. Но варварству же, с другой стороны, свойственны и более крепкие семейные узы, более слабый половой инстинкт и отсутствие чувства тщеславия, благодаря чему среди дикарей реже наблюдаются такие преступления, как отцеубийство, детоубийство и кражи.

По словам Ферреро, человек выработал до настоящего времени два типа цивилизации: один с характером насилия, а другой – обмана и хитрости. Оба этих типа цивилизации коренным образом отличаются один от другого по форме, в какой выражается при каждой из них борьба за существование. В первобытной цивилизации с характером насилия борьба за жизнь ведется исключительно при помощи грубой физической силы: политическое могущество и богатство создаются при ней с помощью оружия за счет соседних чужеземных народов или же более слабых сограждан; торговая конкуренция совершается преимущественно при помощи армий и флота, то есть путем насильственного удаления противников с тех рынков, эксплуатацией которых желательно завладеть; споры и недоразумения разрешаются при помощи поединков.

При цивилизации с характером обмана борьба за существование совершается, напротив, при помощи хитрости, и споры разрешаются в судах при помощи состязаний адвокатов; политическое могущество достигается не оружием, а золотом; деньги переводятся из одного кармана в другой путем разного рода надувательств, называемых биржевой игрой; торговая война ведется при помощи усовершенствованных производств и фальсификаций, производящих на покупателя впечатление дешевизны товара при его доброкачественности.

Примерами цивилизации первого типа служат или, вернее, служили Корсика, отчасти Сардиния, Черногория, итальянские города в Средние века и все вообще примитивные страны.

Примерами второго типа цивилизации являются все современные народы, у которых буржуазно-капиталистический режим достиг значительного развития.

Разница между обоими типами цивилизации не так велика, как это кажется в теории, ибо в действительности у обществ часто наблюдается смесь черт, принадлежащих им обоим.

Подобно этому мы наблюдаем также и двоякого вида преступность, так как патология и в социальном отношении следует по тому же пути, что и физиология.

Мы различаем именно атавистические преступления, грубейшими примерами которых являются убийство, воровство и изнасилование, и эволюционные, отличающиеся от предыдущих более тонкими приемами, основанными не на силе, а на хитрости.

Преступлениям первого вида подвержено небольшое число лиц, роковым образом предрасположенных к ним, а преступления второго типа мы наблюдаем у всех тех, кто не обладает достаточно уравновешенным характером, чтобы противостоять окружающим вредным влияниям.

Сигеле справедливо замечает, что оба вида преступности наблюдаются очень интенсивно в массовых преступлениях низших и высших классов населения.

Эволюционная форма преступности покоится на деятельности ума, точно так же, как атавистическая – на работе мускулов.

В современной Италии мы находим достаточно примеров обоих видов преступности: в Сицилии, например, очень часты морские разбои, а в Риме – банковские скандалы и преступления против нравственности, наблюдаемые у высших классов общества.

Следующим примером атавистической преступности может служить Романья. Последние годы здесь наблюдалось гораздо больше преступлений против личности, чем в других местностях Италии. Как доказал Габелли, объяснялось это преимущественно традициями старинной безнаказанности и той нравственной атмосферой, которая создалась благодаря ей.

Несколько лет тому назад редко можно было встретить здесь девушку, которая согласилась бы выйти замуж за человека, ни разу не пустившего в ход ножа.

Пани Росси часто слышал, как в Базиликате матери называют своих сыновей brigantiello (маленькими разбойниками).

«Слово malandrino, – говорит он, – теряет в Сицилии всякое позорное значение и становится эпитетом, выражающим похвалу, которым всякий здесь гордится. Lo sono malandrino означает у них человека, который никого и ничего не боится – даже правосудия».

Еще более ярким примером подобной же преступности является Корсика, где причины ее кроются в социально-исторических условиях этой страны.

«Частота убийств на Корсике вследствие мести, – пишет Бурне, – известна всему миру, но вряд ли кто знает, до каких размеров здесь обыкновенно дело доходит. Роччино убил, положим, собаку Тофани, и следствием этого может явиться 11 убийств в обоих этих семействах. В 1886 году здесь было 135 покушений на жизнь, то есть одно подобное преступление приходилось на 200 душ населения, что в четыре раза превышает соответствующие цифры в Сенском департаменте во Франции. Из этих 135 покушений 52 явились последствием ссор и драк. В этой же стране невозможно заставить говорить свидетеля на суде. В Палермо 60 лиц присутствовали однажды при одном убийстве, а на суде все они под присягой показывали, что ничего не видели».

Согласно отчетам жандармерии Бурде считает число бандитов на Корсике равным 5–6 тысячам.

«Корсиканцы, – говорит он, – отличаются гордостью: они презирают всякий физический труд, обращают более внимания на ум, чем на нравственность, и со своеобразной точки зрения смотрят на счастье и совесть людскую.

Организация их очень напоминает устройство древних римских патрициев: 15 или 20 семейств заправляют здесь всеми остальными и делают все, что им угодно.

Здесь всякий, отказывающийся поддержать члена своей семьи, рискует своей жизнью. На этом острове находятся в вечной борьбе два принципа: один, новый – признание абсолютного права и справедливости, а другой, старый – слепая преданность своей фамилии и невозможность подняться выше узких семейных интересов. К сожалению, второй принцип почти всегда побеждает, что особенно резко выступает при отчуждениях земельных участков при постройке железных дорог».

«Суд, – читаем мы далее у Бурде, – под председательством Касабьянки, главы одной наиболее могущественной на Корсике партии, судит, например, таким образом: некоему Бенедетти за отчуждение его участка в 16,96 ара он назначает всего 2 тысячи франков, а какой-то Виргитти за участок в 18,90 ара выдает 13 тысяч франков. Подобные несправедливости кажутся здесь вполне естественными».

«Во всей Франции было в 1885 году констатировано 45 523 аграрных преступления, а в одной Корсике их было за это время 13 405, то есть почти треть».

С одной стороны, прогресс цивилизации, увеличивающей до бесконечности потребности и желания современного человека, а с другой – накопление богатств, дающих возможность удовлетворять возбужденные чувства, ведут к тому, что число душевнобольных, алкоголиков и паралитиков[12] в убежищах, равно как количество преступников против собственности и нравственности в тюрьмах, – постоянно растет и увеличивается. Статистика неоспоримо доказывает, что число преступлений, совершаемых в крупных центрах людьми культурных классов населения, в настоящее время заметно возрастает[13].

Сигеле доказал, что преступность, наблюдаемая у масс, отличается в настоящее время именно вышеуказанным характером.

Является вопрос, почему среди зажиточных классов населения преобладает тип преступности в виде обмана, а среди бедных – в виде грубого насилия?

Ответ на этот вопрос прост: состоятельные классы населения отвечают духу времени, в то время как низшие по своим чувствам и мыслям живут еще отдаленным прошлым. Весьма естественно поэтому, что первые должны уйти вперед и в своей массовой преступности, в то время как вторые отстают в этом отношении и в силу атавизма приближаются более к первобытным дикарям.

Бажео писал: «Чтобы убедиться, что инстинкты массы грубеют по мере того, как спускаются все ниже и ниже по общественной лестнице, вовсе не нужно отправляться к дикарям: для того достаточно поговорить с английским простонародьем или с нашей прислугой».

Итак, цивилизация изменяет характер преступлений, обусловливая увеличение их. Факт этот вряд ли может в настоящее время подлежать сомнению, хотя и нелегко мириться с ним.

2. Скученность населения. К только что приведенным нами причинам, влияющим на увеличение числа преступлений, принадлежат еще и другие.

Цивилизация благодаря железным дорогам, развитию промышленности и бюрократии способствует, как известно, появлению крупных центров с огромным населением. Именно в этих центрах скапливается всегда больше всего так называемых привычных преступников, которые находят в них наилучшие условия для своей преступной деятельности и которым легче скрываться здесь от бдительного ока правосудия.

«Человеку, – говорит Бертильон, – свойственна особая, довольно сильная наклонность воспроизводить в области чувств и поступков именно то, что он видит вокруг себя. Благодаря некоторым условиям наклонность эта может до того усиливаться, что воздух как бы насыщается действующими началами тех или других мыслей и поступков, влияющих на людей и заражающих их в известном смысле. Среди лошадей, собранных вместе в больших количествах, часто наблюдается, как известно, наклонность к развитию содомии».

Вышеприведенная причина наряду с хорошим и обильным питанием и известным параллелизмом, существующим между развитием половых органов и центральной нервной системы, объясняет нам отчасти значительное увеличение преступлений против нравственности, характерных для настоящего времени, и огромное распространение, особенно в крупных центрах, проституции. В этих же условиях кроются и причины более сильной преступности, наблюдаемой в цивилизованных странах у женщин, толкаемых на путь преступления преимущественно ложным стыдом их бедности, жадностью к роскоши и почти мужским воспитанием, дающим им, в силу их занятий, возможность совершать такие преступления, как подлоги, мошенничества и т. п.

Помимо этого цивилизация влияет на увеличение количества преступлений, повышая число душевных заболеваний, алкоголиков[14] и усиливая употребление возбуждающих средств, почти совершенно неизвестных в некультурных странах и ставших насущной потребностью человека цивилизованного общества. Так, в Англии и Америке кроме алкоголя и табака в последнее время распространилось употребление опиума и эфира. Во Франции за период с 1840 по 1870 год среднее употребление водки возросло с 8 до 30 литров в год на каждого человека.

После всего сказанного нам еще более понятно станет и без цифр, каким образом должна влиять на увеличение преступлений скученность в тюрьмах, в которых, по словам самих заключенных, величайшая испорченность окружается ореолом славы, а добродетель считается стыдом. Цивилизация, способствующая умножению крупных тюремных центров, дает тем самым особенное напряжение преступности, особенно когда она связывает с ней благотворительные и филантропические учреждения (школы, патронаты). Современная система наказаний ни в коем случае не может влиять на исправление закоренелого преступника.

Наши исправительные заведения, возникающие благодаря истинно гуманным чувствам человеколюбия, оказывают на самом деле вследствие одного только скопления в них испорченных и негодных индивидов совершенно другое действие, обратное той цели, для которой они созданы. Припомним здесь, кстати, что знаменитый Оливекрона приписывает значительное число рецидивистов-преступников в Швеции недостаткам ее тюремной системы и в высшей степени вредному обычаю подвергать молодых заключенных такой же строгой дисциплине, что и взрослых.

3. Новые преступления. Цивилизация чуть ли не ежедневно создает новые преступления, быть может, менее ужасные, чем прежние, но столь же, если не более, вредные. Укажем несколько примеров. В последнее время распространились убийства с целью воспользоваться суммой, на какую была застрахована жизнь убитого.

Далее, картина отравления мышьяковистой кислотой, похожая на холерные припадки, навела на мысль во время холерной эпидемии отравлять людей, предварительно застраховав их жизнь.

В Вене недавно был открыт особый вид мошенничества, состоящий в том, что некоторые лица выписывали на имя разных несуществующих обществ всевозможные товары и затем сбывали их.

Повторяем, цивилизация, ослабляя семейные узы, увеличивает не только число бесприютных и беспризорных детей, кандидатов в преступники, но также и количество изнасилований и детоубийств.

Тем не менее мы не в праве осуждать ее за это. Она является, правда, источником известных преступлений, но в то же время совершенно изменяет их характер. Это раз. С другой стороны, там, где цивилизация достигает своего апогея, она вместе с тем находит средства залечивать те раны, которые сама наносит, создавая убежища для душевнобольных, рабочие дома, сберегательные кассы при почтовых учреждениях и попечительные общества о покинутых и беспризорных детях, которые без этого становятся преступниками чуть ли не с колыбели.

Глава 5

1. Плотность населения. Влияние цивилизации на преступность выступает еще резче при изучении других факторов и особенно плотности населения, ибо история показывает, что в зависимости от нее преступность меняется.

Проституция, воровство и телесные повреждения, как справедливо замечают Реклю и Вестермарк, редко наблюдаются у примитивных обществ, как, например, у веддов, которые собираются вместе только в периоды дождей, или у некоторых австралийских племен, живущих отдельными семьями и сходящихся только во время жатвы. Точно так же и у животных редко наблюдается эквивалент преступности, если их не собрано много в одном месте, ибо при этом не могут проявляться с надлежащей силой их животные инстинкты. По мере развития городской жизни появляются те или другие преступления, до этого пребывавшие как бы в недеятельном, скрытом состоянии. Чем менее плотно и густо население какой-нибудь местности, тем относительно реже наблюдаются среди него преступления, которые растут по мере его развития и достигают бесконечного разнообразия в современном обществе.

Достаточно бросить беглый взгляд на преступления против собственности и на убийства, для того чтобы убедиться, что, оставляя в стороне колебания их в зависимости от климата, число краж резко увеличивается, а убийств уменьшается по мере увеличения плотности населения.

Из нижеследующей таблицы мы видим, что из семи европейских государств с очень малой плотностью населения наблюдается довольно высокая пропорция убийств в двух (именно в Испании и Венгрии), а из восьми государств с максимальной плотностью его это замечается в одной лишь Италии. В отношении краж наблюдается совершенно обратное явление.

Влияние плотности населения еще резче сказывается в Италии, особенно если рассматривать каждое преступление в отдельности в зависимости от плотности населения. Так, мы находим в ней:

Итак, мы видим, что убийства уменьшаются в крупных центрах по мере увеличения плотности их населения (например, в Милане, Неаполе, Ливорно и Генуе, несмотря на все разнообразие их населения и климата) и, напротив, более или менее правильно возрастают по мере уменьшения ее, особенно в жарких странах и на островах, где цивилизация находится, в общем, на очень низком уровне развития.

Напротив, число краж, изнасилований и сопротивлений властям возрастает по мере увеличения плотности населения, что особенно бросается в глаза в больших густонаселенных центрах.

Мошенничества неестественно колеблются почти всегда в обратном отношении к плотности населения, что объясняется среди прочего этническим влиянием, как, например, в провинциях Форли и Болонья, преступность которых давно уже вошла – как известно – в поговорку Еще Данте сказал:

Согласно французским статистикам последних лет, мы находим для Франции следующие данные о преступлениях в зависимости от плотности населения:

То есть число краж естественно растет по мере увеличения плотности населения. Что же касается убийств и изнасилований, то они даются в наибольших пропорциях как при минимуме, так и при максимуме ее. Это противоречие объясняется тем, что там, где имеется наибольшая плотность населения, находятся и крупнейшие центры промышленности (например, департамент Нижняя Сена, 92), политические (Париж, 18) и иммиграционные (департамент Устье Роны, 45), среди населения которых чаще всего имеют место всевозможные ссоры и недоразумения. С другой стороны, местности с минимальной плотностью населения (как, например, Корсика – 200, Лозер – 41, департамент Верхние Альпы – 24) – суть пункты наиболее низкого развития цивилизации, где убийство считается, как известно, необходимостью чаще, чем преступлением. В общем этнический и климатический факторы ослабляют значение плотности населения, но последняя, несомненно, влияет на два вида преступления: на кражи, число которых сообразно ей увеличивается, и убийства, количество которых уменьшается.

2. Иммиграция. Эмиграция. Между Италией и Францией существует поразительный контраст в том отношении, что в первой из них убийства правильно уменьшаются сообразно увеличению плотности населения, между тем как во Франции они, как мы только что сказали, очень часто даже возрастают при этом. Противоречие это объясняется особенными условиями, имеющими место во Франции, именно иммиграцией в нее, совершенно отсутствующей в Италии. Благодаря этой иммиграции плотность населения известных местностей во Франции значительно увеличивается, благодаря ежегодному приливу в нее 1,2 миллиона иностранцев, людей большей частью пожилого возраста, так или иначе, легко вступающих на путь преступления. Действительно, максимум убийств наблюдается в департаменте Устья Роны, являющемся центром наиболее значительной иммиграции, достигающей в год 50 тысяч человек (преимущественно итальянцев).

Из 40 тысяч арестованных в течение известного времени в Сенском департаменте только 13 тысяч оказались уроженцами его, остальные же все принадлежали к пришлому элементу. В департаменте Эро, в городе Сетте, как показывает статистика, из 10 осужденных только 3 принадлежат к коренному населению его. В 1889 году пропорция местных жителей составляла среди осужденных 2 %, а пришлых – 19 %. То же наблюдается и среди рабочего населения марсельского порта. По словам Жоли, наибольший контингент убийц и воров дают среди них именно приезжие.

По последним статистическим данным относительно Северо-Американских Соединенных Штатов оказывается, что наибольшая преступность наблюдается в тех штатах, на которые приходится более всего иммигрантов.

Цифры эти, очевидно, противоречат значению плотности населения. Действительно, в Монтане при плотности населения всего в 0,3 человека на каждую квадратную милю наблюдается огромный контингент преступников, между тем как в Нью-Йорке (151 человек на 1 кв. милю) и в Пенсильвании (95 человек на 1 кв. милю), где, стало быть, плотность населения очень велика, пропорция их гораздо ниже, а в округе Колумбии, в котором приходится даже 2960 человек на 1 квадратную милю, преступность сравнительно совсем ничтожная.

Из 49 тысяч арестованных в Нью-Йорке в разное время лиц 32 тысячи оказались иммигрантами, а из 38 тысяч заключенных в североамериканских тюрьмах 20 тысяч происходили от иностранцев.

Во Франции число судимых в окружных судах составляет на 100 тысяч жителей:

К настоящему времени иммиграция во Франции утроилась, с 1851 по 1886 год она возросла с 380 381 до 1 126 183 человек.

Совершенно справедливо, замечает Жоли, что при слабой эмиграции из страны уходят только наиболее энергичные и интеллигентные люди, а сильный эмиграционный поток уносит, обыкновенно, вместе с хорошими людьми и много дурных. Действительно, значительная доля преступности иммигрантов наблюдается на окраинах государства, где всегда имеет место более или менее значительная эмиграция.

Точно так же и в самом Париже при равных пропорциях жителей бельгийская и швейцарская колонии дают в три раза более арестованных, чем английская и американская.

С другой стороны, замечен факт, что среди иммигрирующих наблюдается тем более преступлений, чем менее они оседают. Так, бельгийцы, натурализующиеся во Франции, дают меньший процент преступников, чем испанские эмигранты, проживающие в ней недолговременно.

Все сказанное относится и к внутренней эмиграции, совершающейся в пределах одной и той же страны. Так, при исследовании Сен-Годена, откуда ежегодно эмигрирует множество странствующих купцов (около 7 тысяч из 36 тысяч жителей), оказалось, что среди них наблюдается огромный контингент мошенников, насильников и убийц, и число этого рода преступников возросло с 41 в 1831–1869 годах до 300 в 1881. Точно также стали среди них более частыми подкидыши, нарушения супружеской верности и разводы. В силу этого же департамент Крёз занимает видное место по преступности своего населения, благодаря ежегодной иммиграции в него, достигающей 45 тысяч человек.

Многие из иммигрантов являются честными людьми в больших городах, но, не имея верного представления об условиях городской жизни, легко впадают вследствие этого в ошибки и постепенно доходят до преступления: молодая девушка, например, уступая первым соблазнам любви, стано вится проституткой; мастеровой, не находя работы, впадает в праздность и, окруженный дурными примерами и искушениями, превращается в вора. Помимо этих невольных жертв преступления известный контингент иммигрантов приезжает в большие города для преступной деятельности. «В маленьких городках, – справедливо замечает Жоли, – ищут случая совершить преступление, а в Париже, напротив, случай ищет человека».

Наконец, богатый класс населения дает известный процент преступников именно против нравственности.

Эмигрант, писали мы еще в 1876 году, представляет собой, в общем, особую человеческую разновидность с сильно выраженной наклонностью к преступлениям, очень нуждающуюся, не знающую никакого стыда и легко ускользающую из рук правосудия. Все воры ведут большей частью кочевой образ жизни.

Абруццкие эмигранты составляли наибольший контингент в шайке Манчини.

В предыдущие столетия иммиграция часто совершалась исключительно с преступной целью. Так, например, шайка Фордиспини при возникновении своем состояла исключительно из сброда приезжих лудильщиков, продавцов свечей, жнецов, коробейников, людей более или менее запятнанных преступлением.

Наконец, большое влияние на преступность имеет и эмиграция. Именно благодаря ей Италия так сильно отличается от Франции соотношением между количеством убийств и плотностью населения. Во Франции за последние 10 лет, с 1880 по 1890 год, число эмигрирующих достигает в среднем всего 11163 человека в год, между тем как в Италии количество их в 1892 году было уже 246 751.

3. Рождаемость. Исследованиями об эмиграции разрешается в большей части своей другой вопрос, но совершенно различно для Италии и Франции. Известно, в частности, что число преступлений при одних и тех же плотностях населения должно зависеть от колебаний рождаемости, что кражи, например, возрастающие с плотностью населения, должны также увеличиваться с рождаемостью. Однако во Франции некоторые преступления, особенно изнасилования и убийства, умножаясь прямо пропорционально плотности населения, увеличиваются обратно рождаемости.

Так, Корр и Жоли наблюдали максимум этого рода преступлений именно в тех департаментах Франции, в которых рождаемость очень низкая, как это видно из следующего:

Но во Франции малая рождаемость совпадает, как мы уже говорили, с наибольшей иммиграцией иностранцев. Именно ею и объясняется, по наблюдениям Жоли в Сетте и Марселе, высокая преступность этих мест, подвергающихся постоянной иммиграции генуэзцев и калабрийцев.

Другая разница в преступности населения данной местности зависит от того, какой элемент является преобладающим в ее населении: мастеровые отличаются, как известно, плодовитостью, чего совсем нельзя сказать про крестьянское население. Вследствие этого в местностях, где сильно развит рабочий элемент, как, например, в департаменте Нижняя Сена, в департаментах Нор и в Па-де-Кале, наблюдается также, сравнительно с департаментами Шер и Эндр, значительно большее число преступлений.

Но, в общем, всюду преобладает антагонизм между количеством преступлений и рождений, так что в Париже, в части Шампани и Нормандии и во всех средиземных департаментах, кроме Гарского, при резком падении рождаемости среди населения наблюдается значительное повышение преступности.

По словам Ги, департамент Тарн и Гаронна, очень бедный и изолированный, характеризуется сравнительно менее интенсивной преступностью, несмотря на рост населения в нем, между тем как в богатых и плодородных департаментах замечается, наоборот, быстрое уменьшение населения и увеличение числа преступлений при постоянном увеличении иммиграции.

Напротив, в Бретани, в департаментах Шер, Сена, Дром, Вьенна и Вандея наблюдается очень много законных рождений и ранних браков, но мало преступлений.

Зависит это здесь не столько от рождаемости, сколько от иммиграции. Значение последней подтверждается обратным явлением, имеющим место в Италии, где – как уже замечено – ее вовсе нет, но где зато происходит довольно сильная эмиграция, достигающая 193 человек в год на каждые 100 тысяч населения.

Изучая по новейшим данным Боско влияние эмиграции на количество убийств в Соединенных Штатах в 1889 году, мы убеждаемся, что из содержавшихся в тюрьме за убийство приходилось на 1 миллион населения местных уроженцев 95, а иностранцев – 138, причем последние распределялись по своему происхождению следующим образом:

В Италии максимум рождений почти всегда наблюдается в тех провинциях, которые более всего известны своей преступностью и бедностью: так, ежегодное число рождений в Южной Италии и на островах за период времени с 1876 по 1888 год определено в среднем в 40 душ на каждую 1 тысячу человек населения, между тем как в остальной Италии число это равно только 36.

Точно так же и на острове Сицилия максимум рождений наблюдается в четырех провинциях, отличающихся наибольшей пропорцией[16] убийств. Но здесь приходится считаться еще и с другой причиной, именно с повышенным, благодаря жаркому климату, половым инстинктом.

Результаты сильной рождаемости в Южной Италии парализуются огромной смертностью и значительной эмиграцией, имеющими здесь место. Вот почему при исследовании, предпринятом в 1881 году, ни в одной семье не оказывалось в среднем более 4,10 человек в Сицилии и 4,5 в Базиликате, в то время как в Тоскане число их было равно 4,92, а в Венето – даже 5,17.

Сравнивая затем европейские страны с максимальной рождаемостью (1876–1890), а именно:

мы находим параллелизм между рождаемостью и убийствами только в Италии и Венгрии в полную противоположность Англии и Германии, где рядом с огромной рождаемостью наблюдается ничтожное количество убийств.

Из стран с минимальной рождаемостью незначительное количество убийств наблюдается в одной только Ирландии.

В Италии, Англии и Германии высокой рождаемости соответствует значительная пропорция краж, чего нельзя сказать о Венгрии и Швейцарии.

4. Городское и деревенское население. Влияние плотности населения на преступность подтверждается на жителях городов и деревень, и наиболее обстоятельные исследования в этом направлении принадлежат Файе, Соке и Лакассаню.

По их наблюдениям, число осужденных было больше среди деревенского населения, чем среди городского, в период с 1843 по 1856 год, но с 1863 года начинает преобладать в этом отношении последнее[17].

Деревенское население так сильно эмигрирует в города, что составляет в них пятую часть всего населения, а так как эмигрирует преимущественно лучшая и наиболее интеллигентная часть его, то результат этого сказывается в падении деревни. Положение дела усугубляется еще вредным и порочным влиянием на деревенское население возвращающихся обратно из города индивидов.

В общем, количество осужденных за преступления против собственности уменьшилось в деревне на две трети, а в городах – на половину, так что

Деревенское население превосходило городское по числу осужденных за преступления против личности в течение 1823–1878 годов, но с 1859 года оно начало заметно уступать ему в этом отношении.

Так, во Франции было совершено таких преступлений:

Соке доказывает, что в более отдаленные времена, в период с 1846 по 1850 год, деревенское население превосходило городское количеством осужденных за убийство почти втрое (20 и 7,6 %), но в позднейшие годы – в 1876–1880 годах – только вдвое: 63 и 31 %. Таким образом, оказывается, что в деревнях преступность этого рода уменьшилась, а в городах, наоборот, увеличилась почти на одну треть.

Осужденные за предумышленное убийство составляли:

то есть количество этих убийств в последнее время уменьшилось как в городах, так и в деревнях.

По числу покушений на честь взрослых женщин крестьяне превосходят горожан, по-видимому, вследствие отсутствия в деревнях домов терпимости. Так, крестьянское и городское население дали в этом отношении следующие цифры:

причем преступления этого рода, очевидно, уменьшаются среди первых и, напротив, увеличиваются среди вторых.

Что касается покушений на целомудрие детей, то:

что объясняется большей праздностью и злоупотреблением спиртными напитками среди деревенского населения.

Далее, горожане превосходят крестьян вдвое или даже втрое по числу выкидышей, но уступают им по количеству отцеубийств, очевидно, потому, что в городе легче найти соучастников в преступлении и труднее попасться. Осужденные за выкидыши составляли во Франции на 1 миллион населения:

Кривая преступлений против собственности доказывает, что экономические кризисы сильнее отражаются на деревнях, чем на городах.

Хлебные урожаи сильно влияют только на население деревень, в которых число осужденных в урожайные годы заметно увеличивается, но мало или даже вовсе не отражаются на городском населении.

Итак, город и деревня имеют каждый свою специфическую преступность: деревенские преступления отличаются дикостью и жестокостью, а мотивами их являются преимущественно месть, жадность, удовлетворение животного чувства. В городах преобладающими причинами преступлений являются праздность, лень, мошенничество и чувственность.

Особенно резко бросается в глаза высокий процент преступлений против собственности и относительно незначительное количество правовых преступлений среди населения собственно столиц.

Во Франции, например, Сенский департамент по числу убийств уступает (19,9 на 1 миллион жителей) окружающим департаментам Сена и Уаза (24,3), Уаза (25,8). Еще меньше пропорция наблюдаемых здесь детоубийств. Что же касается краж и растления детей, то эти преступления достигают огромных цифр.

В Италии крупные центры, такие как Турин, Венеция, Генуя, Неаполь, Палермо, Болонья и Рим, превосходят соседние провинции по числу преступлений против общественного порядка и нравственности. Что же касается убийств, то первое место по числу их занимает Рим и отчасти Турин по причинам, о которых мы скажем впоследствии; во всех же других крупных городах количество их постоянно падает.

В Вене насчитывается 10,6 убийств на 1 миллион населения, а в остальной Австрии – 25, но зато число краж в ней – 116, а в провинции – 113.

В Берлине преступления против собственности, кражи, мошенничество и бродяжничество заметно уменьшились с 1818 по 1878 год, несмотря на громадный рост населения, между тем как преступления против личности за это время увеличились, исключая 1870 год. Но число их в столице Пруссии все-таки меньше (11,6 на 1 миллион жителей), чем в провинции (в Бреславле – 18,2; в Магдебурге – 12; в Констанце –16). По числу краж Берлин оставляет далеко позади себя все другие прусские города.

Еще более поразительные цифры наблюдаются в Англии. На каждые 100 тысяч населения приходится 3–4 подозрительных дома в Лондоне, 3,9 – в провинции и 18 – в других городах Англии.

Глава 6

1. Факторами, значительно ослабляющими и даже уничтожающими влияние климата на преступления, являются плотность населения и условия питания его.

Сопоставляя, по Эттингену, преступления в Пруссии с колебаниями цен на предметы потребления первой необходимости, мы приходим к заключению, что на ежегодное число первых влияет (столько, сколько и цивилизация, если не больше) питание населения. Зависимость между последним и преступностью выражается в том, что по мере падения цен на хлеб уменьшаются преступления против собственности (кроме поджогов) и, напротив, увеличиваются преступления против личности, особенно же изнасилования, как это видно из следующих цифр:

В Пруссии в 1862 году, когда цена на картофель была очень велика, преступления против собственности составляли 44,38, а против личности – 15,8 от общего числа всех преступлений. Когда же цена упала, то соответственно этому преступления первого рода уменьшились до 41, а второго – возросли до 18.

Неурожай 1847 года был причиной увеличения в Пруссии среднего числа преступлений против личности на 24 %.

Еще более убедительны цифры, собранные Старком для Пруссии и охватывающие 24-летний период, именно с 1854 по 1878 год.

Отсюда видно, что если цены на хлеб влияют, в общем, на преступления, то, в частности, влияние это больше всего отражается на кражах леса, максимум которых соответствует максимальной стоимости хлеба. С другой стороны, очевидно, что наиболее низкие цены на хлеб, указывающие на максимум благосостояния, совпадают с увеличением числа пожаров, драк и убийств, что может быть объяснено только большим злоупотреблением спиртными напитками вследствие дешевизны хлеба.

Средние цены на хлеб соответствуют наибольшему распространению мошенничеств, банкротств и преступлений против государственного порядка.

По графическим таблицам Корра мы видим, что во Франции начиная с 1843 до 1883 года кривая преступлений – почти исключительно против собственности и самоубийств – постоянно возрастает и до 1865 года идет почти параллельно кривой хлебных цен; с этого времени она с ней расходится, все еще продолжая увеличиваться, между тем как вторая кривая падает, вероятно, вследствие влияния на нее каких-нибудь особенных обстоятельств. Что касается тяжелых преступлений, то они не имеют, по-видимому, никакой связи с ценами на хлеб.

Росси приходит к тем же заключениям в своем исследовании преступности в Риме в течение 1875–1883 годов в зависимости от атмосферного тепла и цен на хлеб. Оказалось, что число преступлений против собственности (за исключением квалифицированных краж и грабежей) напрямую зависело одновременно от зимних холодов и цен на хлебные продукты. Так, в Риме в течение указанных девяти лет максимальное число этого рода преступлений (70 738) наблюдалось в 1880 году, когда цены на хлеб были очень высоки и зима стояла суровая. В 1877 году, когда хлеб также был дорог, но зима была необыкновенно мягкая, число преступлений достигло только 61 498. Далее, в 1881 году при значительном понижении цен на хлеб и при теплой зиме число преступлений против собственности резко уменьшилось с 70 738 до 59 815. Это падение продолжалось в 1882 и 1883 годах, когда цены на хлеб были низкие и зимы стояли несуровые. Что касается побоев и увечий и других преступлений против личности, то на них в течение 1875–1883 годов незаметно было никакого влияния температуры, между тем как при всяком поднятии цен на хлеб число их, напротив, уменьшалось, и наоборот.

Но самым убедительным является, несомненно, соотношение между преступлениями и количеством рабочих часов, необходимых на то, чтобы добыть эквивалент одного килограмма хлеба, на котором основываются обыкновенно при сравнении хлебных цен с колебаниями заработной платы.

1. Отсюда мы видим, что все преступления против собственности, кроме пожаров, отчасти грабежей и особенно тех, которые сопровождаются убийствами, очень точно следуют (если этому не препятствуют какие-нибудь очень могущественные факторы) за кривой рабочих часов, необходимых рабочему человеку для добывания эквивалента одного килограмма муки или хлеба; и что в период 1875–1877 годов с увеличением этого числа рабочих часов кражи возросли с 137 до 153 и, напротив, упали с 184 до 111 в течение 1879–1888 годов с их уменьшением. Между обманами в торговле, мошенничествами и тому подобными преступлениями и количеством рабочих часов не наблюдается никакого соотношения.

Что касается преступлений против личности, обязанных своим происхождением большей частью злоупотреблению спиртными напитками, то это цены на хлеб, а количество драк и повреждений, независимо от цен на хлеб, подвергается сильным колебаниям, причем максимум их и минимум приходится на такие годы, в которых разница в ценах на хлеб была совершенно ничтожна.

2. Преступления против нравственности увеличиваются по мере уменьшения рабочих часов: с 1881 по 1888 год, когда число их упало со 122 до 92, количество этого рода преступлений увеличилось с 3,11 до 5,25.

3. Преступления против государственной безопасности, а именно против властей, общественного порядка и прочего, весьма мало подчиняются этому влиянию.

Статистический материал Форнасари ди Верче за 50 лет относительно Великобритании и Ирландии дает приблизительно те же отношения между преступлениями и колебаниями цен на хлебные продукты, а именно:

1. Преступления против собственности, не сопровождающиеся насилием, чаще всего увеличиваются с поднятием цен на хлеб, как это было в течение 1846–1847 годов, когда они с 19 510 возросли до 29 571. Годы с 1870 по 1873 представляют собой исключение в этом отношении, так как в этот период времени преступления эти уменьшились, несмотря на повышение хлебных цен. С другой стороны, с падением цен на хлеб преступления этого рода всегда уменьшаются, как мы это видим в 1847–1852 годах, когда цена хлеба упала с 50 до 40, а преступления уменьшились с 23 910 до 21 306 и в 1857–1858 годах, когда они с 23 917 упали до 20 619.

2. Преступления против собственности, сопровождающиеся насилием, не зависят, по-видимому, от цен на хлеб. Так, мы видим, что число их уменьшается в период времени с 1842 по 1845 годы и в 1862–1863 годах вместе с падением цен на хлеб, и увеличивается в 1881–1886 годах, хотя цены на хлеб были в это время очень низки. Но в общем можно сказать, что с вздорожанием хлеба они чаще всего увеличиваются, как это было в 1845–1847 годах, когда с 1491 они поднялись до 1732, и в 1867–1868 годах, когда они с 1940 возросли до 2253.

3. Преступления против собственности со взломом не находятся в очевидной связи с ценами на хлеб. Они уменьшились в числе в 1841–1845 годах и 1883–1884 годах, в течение которых держались низкие цены на хлеб, и увеличились в период 1852–1855 и 1862–1863 годов, несмотря на то, что хлеб и в эти годы был так же дешев.

4. Мошенничество и сбыт фальшивых монет также, по-видимому, нисколько не подчиняются влиянию хлебных цен. Они то увеличиваются, то уменьшаются во время низких хлебных цен, существовавших в 1842–1845, 1848–1852 и 1884–1888 годах.

5. То же следует сказать о преступлениях против личности.

Относительно Нового Южного Уэльса, который дает нам представление о Европе XIX столетия, мы, по исследованиям Кохлана и Форнасари, приходим к тем же заключениям.

Что касается предумышленных убийств, то вряд ли можно говорить о влиянии на них количества потребления хлеба. Так, например, максимум потребления хлеба (7,1 в 1881 году) соответствует максимальному числу этого рода убийств (31), между тем как минимумы их и средние цифры далеко не совпадают друг с другом.

Между случайными убийствами и потреблением хлеба существует как бы обратное отношение, а именно: максимум последнего 7,8 (1887) соответствует минимуму первых – 7, а минимум потребления 5,5 (1891) – максимуму их – 25.

Количество потребляемого хлеба не оказывает также никакого заметного влияния на число повреждений, максимум которых – 102 (1886) и минимум – 61 (1884) совершенно не соответствуют его максимальным и минимальным цифрам.

Что касается изнасилований, то их максимум – 41 (1886) соответствует средней цифре потребления хлеба – 6,1, а минимум – 7 (1887) – его минимуму.

Влияние потребления хлеба особенно заметно отражается на кражах: число последних уменьшается или увеличивается, хотя и не всегда пропорционально, по мере увеличения или уменьшения его. Так, в 1883, 1884, 1885 годах потребление хлеба последовательно растет – 6,0–6,8 – 7,0 и соответственно этому уменьшается последовательно число краж – 714–583 – 566, а в 1888, 1889, 1890 годах замечается неравномерность в потреблении хлеба – 7,6–5,9 – 7,2 и соответственно этому наблюдаются скачки и в числе краж 592–608 – 512.

Голод заглушает половые инстинкты, в то время как довольство и изобилие, напротив, возбуждают их. Недостаточное питание побуждает к воровству, а чрезмерное, ослабляя воровство, благоприятствует изнасилованиям. Таково же влияние и недостаточной заработной платы. Известно, что больше всего совершают преступления вследствие вздорожания пищевых продуктов именно женщины и слуги, вероятно потому, что те и другие более всего страдают от этого. Особенно это следует сказать о слугах, которые благодаря периодическому существованию в довольстве быстро теряют способность противостоять лишениям.

Но, допуская значение недостаточного питания в увеличении числа краж, а изобильного – в возрастании количества преступлений против нравственности и повреждений, мы все-таки не можем отрицать ничтожного влияния его на преступность вообще, ибо если известного рода преступления увеличиваются при тех или иных условиях питания, то другие уменьшаются при них, и наоборот. Помимо этого, даже в одном и том же постоянном направлении, питание не может существенно влиять на пропорцию известных преступлений, ибо при этом нельзя исключить значение таких факторов, как наследственность, климатические условия и т. д.

Временами замечается странное противоречие в том обстоятельстве, что при дороговизне хлеба и недоступности, при отсутствии денег, спиртных напитков уменьшаются и убийства, и случаи изнасилований. Но чаще случается как раз наоборот: именно недостаток денег увеличивает число убийств, как это наблюдается, например, в Новом Уэльсе. По словам Жоли, департаменты Морбиан и Вандея считаются первыми по нравственности своего населения. Несмотря на то что заработки его там почти нисколько не увеличились, а предметы первой необходимости удвоились в цене, среди населения их все-таки мало распространено употребление спиртных напитков. В департаментах Устье Роны и Эро заработная плата, напротив, увеличилась на 30 и 60 %, а хлебные продукты вздорожали всего на 15 %, и тем не менее оба этих департамента занимают последнее место по нравственности своего населения, именно благодаря чрезмерному распространению спиртных напитков.

Несомненным остается факт, что неурожаи становятся все более редкими и незначительными, в то время как кражи все более и более учащаются.

Отсюда понятно, почему пропорция преступлений, обязанных своим происхождением недостаточности питания, то есть действительной нужде, более ограниченна, чем это вообще можно было бы предполагать. По статистическим данным Куэре, кражи съестных припасов составляют едва одну сотую часть общего числа краж, причем случаев, где мотивом преступления является именно голод, значительно меньше, чем тех, где причиной его служит обжорство и лакомство. Из 43 случаев воровства в Лондоне в 13 предметами кражи являются колбасы, птица и дичь, а в 30 – сахар, мясо и вино, и только в одном случае – хлеб.

По вычислениям Жоли, во Франции за период с 1860 по 1890 год случаи похищения денег, банковских ценностей значительно преобладали, составляя 396/00 преступлений против собственности, а кражи муки, овса и домашних животных не превышали 55/00. Точно так же и Маса выражается на этот счет следующим образом: «Голод в общем редко является причиной воровства. Молодые люди обыкновенно воруют ножи и сигары, а из съестных припасов мужчины похищают преимущественно крепкие напитки (ликеры), а женщины – конфеты и шоколад».

То же можно сказать и о проститутках. Если, с одной стороны, говорит Локателли, голод и беспризорность часто толкают девушку на путь разврата, то с другой – нужно раздать тысячам девушек из народа Монтионовские премии{10} за то, что они, несмотря на всевозможные лишения и соблазны, остаются все-таки честными и невинными.

Нет ничего невозможного в том, что с течением времени не было доказано специальное влияние той или другой пищи на тот или другой род преступления. Ведь мы знаем, что растительная пища делает людей кроткими и послушными, между тем как люди, питающиеся преимущественно животной пищей, становятся, наоборот, грубыми и жестокими. Именно родом пищи и обусловливаются кротость и терпеливость жителя Ломбардии сравнительно с мстительностью и склонностью к насилиям романского крестьянина.

2. Восстания. Влияние голода на восстания слишком преувеличено, как я доказал это в своей «Политической преступности».

Фаралья приводит цены на съестные припасы почти за целых девять столетий из года в год. Мы находим у него, что за это время было 46 сильных голодовок в следующие годы: 1182, 1192, 1257, 1269, 1342, 1496–1497, 1505, 1508, 1534, 1551, 1558, 1562–1563, 1565, 1570, 1580, 1586–1587, 1591–1592, 1595, 1597, 1603, 1621–1622, 1623–1625, 1646, 1672, 1694–1697, 1759–1760, 1763, 1790–1791, 1802, 1810, 1815–1816, 1820–1821.

Оказывается, что в течение этих девяти столетий голод совпадал с восстаниями всего только шесть раз, именно в 1508, 1580, 1587, 1595, 1621–1622 и 1820–1821 годах. В знаменитом восстании Мазаньелло (1647) к экономической подкладке его присоединилось множество других причин, таких как сумасшествие самого зачинщика, жара, жестокие притеснения испанцев и др., ибо если в 1646 году и был голод, то следующий 1647 год отличался обилием если не хлеба, то фруктов, мяса, свинины и сыра. Впрочем, мы знаем, что восстаний и возмущений не было ни во время ужасного голода 1182–1187 годов, длившегося 5 лет, во время которого люди вынуждены были питаться дикими травами, ни в 1496–1497 годах, когда из-за голода появились такие ужасные эпидемии, что жители городов бежали от них в деревни, ни во время голода 1565 года, ни в 1570 году, когда «жители, спасаясь от голода, оставляли деревни и голодные, оборванные, больные направлялись толпами в Неаполь, заполняя его улицы», ни, наконец, во время голода 1568 года. Кроме того, необходимо припомнить еще, что если во Франции в 1827, 1832 и 1847 годах и были политические беспорядки параллельно с экономическими кризисами и голодовками, то они совпадали с необыкновенно знойными летами, и что на бунты 1834, 1864 и 1865 годов, по-видимому, не имели никакого влияния ни экономические, ни метеорические причины.

В Страсбурге в течение времени с 1451 по 1500 год и с 1601 по 1625 год цена на мясо поднялась на 134 %, на свинину на 92 %, при длившемся в течение многих лет падении заработной платы на 10 %, и при всем том никаких беспорядков и бунтов здесь не было.

Во время ужасного голода 1670 года в Мадриде рабочие расхаживали по городу огромными бандами, грабя и убивая богачей, так что редкий день проходил без того, чтобы люди не платили своей жизнью за то, что имели хлеб. Между тем до настоящего восстания дело не дошло.

В Индии лучше, чем где-нибудь, можно проследить шаг за шагом все последствия ужасного голода. Так, из-за голода, погибло в Ориссе в 1865–1866 годах 25 % всего населения, а в Пури – даже 35 %, но открытого возмущения и бунта все-таки нигде не было.

Наиболее известные в последние 100 лет голодовки, по крайней мере в провинции Неллуру, вследствие постоянного отсутствия дождей и чрезмерной плотности населения имели место в следующие годы: 1769–1770, 1780, 1784, 1790–1792, 1802, 1806–1807, 1812, 1824, 1829, 1830, 1833, 1836–1838, 1866 и 1876–1878.

Во время 1869–1870 годов здесь погибла почти треть всего населения, а в 1877–1878 умерло из 5 миллионов жителей более 200 тысяч. И однако несмотря на все эти голодовки, они нигде никакими беспорядками не сопровождались.

Большое восстание в Индии 1857–1858 годов{11} явилось следствием преимущественно сопротивления населения нововведениям цивилизации (телеграфу, пару и т. п.), затем вследствие заговоров различных князьков, лишенных власти, и, наконец, – как утверждает Хантер, – благодаря распространившемуся среди бенгальских сипаев слуху, что будто бы приказано смазывать патроны свиным салом. Таким образом, влияние суеверия на политические преступления оказалось более могущественным, чем действие продолжительного голода.

Другие известные нам восстания в Индии, как, например, бунт в Богале в 1751 году, бунт пенджабской секты Шик в 1710 году, сипаев – в 1764, мятежи сект синтов и шиков в 1843 и 1848 годах, не имели в действительности никакой связи с дороговизной съестных припасов.

Что удивительнее всего, так это то, что в штате Орисса, больше других страдавшей всегда от голода, постоянно наблюдалось меньше всего восстаний.

Это объясняется тем фактом, доказанным уже при изучении влияния тропического и полярного климата, что жара делает человека не способным к более или менее энергичной деятельности.

Таким образом, с точки зрения политических преступлений крайние степени бедствий и несчастий имеют гораздо более благоприятное влияние на человека, чем довольствие и счастье. Это вполне совпадает с отмеченным уголовными статистиками обстоятельством, что во время голодовок и сильных морозов уменьшаются иногда преступления против личности вообще, и в частности изнасилования и предумышленные убийства.

Глава 7

Как мы уже видели в предыдущей главе, влияние алкоголя на преступления нераздельно связано с влиянием питания вообще, и значение его в этиологии преступлений чрезвычайно велико.

1. Вредное влияние алкоголя. Известно, что алкоголь не только не предохраняет организм от действия крайних температур, а, напротив, даже увеличивает опасности их. Солдаты и матросы в полярных и тропических странах, употребляющие крепкие напитки с целью противодействия чрезвычайно резкому холоду или сильной жаре, тем самым еще более ухудшают свое положение. Во время холерных эпидемий было замечено, что пьяницы заболевают в несравненно большем количестве, нежели люди непьющие[18]. Равным образом и выкидыши значительно чаще встречаются у пьющих женщин, так что плодовитость их в четыре раза меньше, чем тех, которые ведут трезвый образ жизни. Алкоголь, возбуждая роковым образом чувственность, является частой причиной изнасилований и преступлений, хотя он нисколько не увеличивает в то же время плодовитости[19].

Распространенность злоупотребления алкоголем побудила недавно предпринять в Швеции среди войск ряд реформ с целью борьбы со слабостью и огромной заболеваемостью. Последняя достигла в 1867 году 32 %, но в 1868, после издания закона об алкоголе, упала до 28 %.

В округах Франции, где из-за недостатка вина население употребляет водку, как, например, в департаменте Финистер, число непригодных к военной службе молодых людей поднялось с 72 до 155 человек.

Алкоголь влияет также на рост людей. Известно, что поляки отличались некогда большим ростом, но после долгого злоупотребления спиртными напитками начали вырождаться в людей ниже среднего роста. Точно также и красавицы долины Бий стали терять свою красоту и рост с тех пор, как между ними распространилось пьянство.

После всего сказанного не должно казаться удивительным, что алкоголь уменьшает среднюю продолжительность жизни. По вычислениям Нейсона оказывается, что смертность среди пьяниц по крайней мере в 3,25 раза превосходит смертность среди людей непьющих[20].

2. Пауперизм. Одним из самых очевидных и роковых последствий алкоголизма является нищета. От отца-алкоголика является на свет слепое, хромое, паралитическое и вообще болезненное потомство; если даже оно богато, то неминуемо беднеет, а если бедно, то лишено возможности трудиться и потому обречено на нищенство.

Замечено, что с увеличением заработной платы населения сильно возрастает число пьяниц и количество совершаемых ими преступлений. Когда в Ланкашире поденный заработок рудокопов поднялся с 6 до 8 и 11 франков, смертность от пьянства возросла между ними с 495 до 1304 и 2605, а число преступлений – с 1335 до 3878 и 4402. Но несравненно хуже, если падает заработная плата: тогда люди начинают пьянствовать с целью пополнить недостаток в пище и одежде для того, чтобы утолить свой голод и согреться. Алкоголь делает все более и более слабым и бедным того, кто начинает к нему прибегать. Таким образом, мы можем сказать, что алкоголизм имеет место столько же при благосостоянии, сколько и при бедности и нищете населения. В 1874 году вследствие кризиса в Америке было закрыто 80 фабрик, и заработок рабочих сразу уменьшился на одну треть: число нищенствующих семейств поднялось тогда с 1864 до 2255, число кабаков с 183 до 305, а количество проституток с 37 возросло до 101, между тем как число браков уменьшилось с 785 до 630. Вместе с тем увеличилось заметным образом и число краж и поджогов. Во время неурожаев 1860 и 1861 годов в Лондоне ни один из 7900 членов общества трезвости не обращался к общественной благотворительности[21]. Гюйш полагает, что из каждых 100 фунтов стерлингов, раздаваемых в виде милостыни, 30 уходит на водку. Бертран и Ли приходят к заключению, что самыми бедными общинами являются те, где очень распространено пьянство и где число питейных домов очень велико. Верхняя Силезия является поразительным доказательством гибельного влияния алкоголя: бедность достигала там одно время таких размеров, что жители умирали от голода, а пьянство было так распространено, что брачные пары являлись к венцу, а родители новорожденных – к крещению своих детей совершенно пьяными. Один проповедник писал о Силезии: «Там, где царствует такое пьянство, бедность и порок следуют, как тени, за человеком».

Известно, что алкоголизм был некогда в Германии одной из самых частых причин разлучения и развода супругов в ней, достигающих 2–6 % всех браков. С другой стороны, также известно, что дети, рожденные от разведенных и вторично вступивших в супружество родителей, обыкновенно составляют огромный контингент преступников и проституток.

3. Алкоголизм и преступность. Статистика. Тесная связь между алкоголизмом и преступностью с социальной и патологической точек зрения, прежде всего, подтверждается статистическими данными, свидетельствующими о постоянном увеличении числа преступлений в цивилизованных странах. Увеличение это только до известной степени (13–16 %) зависит от прироста населения, преимущественно же оно является следствием пьянства.

Другое блестящее подтверждение этой связи мы находим в работах Ферри о преступности во Франции, указывающих на полную параллельность, существующую между ней и потреблением алкоголя и вина, как в годы обильных урожаев (1850–1858–1865–1869–1875), так и в неурожайные годы (1851–1853–1854–1866–1867–1873). Исключением отсюда является только 1870 год – год войны, 1876 и 1860–1861 годы. Параллельность эта тем более любопытна и странна, что многие авторы пытались приписать вредное влияние пьянства не вину, а алкоголю, так что появилась даже мысль о замене последнего вином в странах, в которых обычно наблюдается наибольшая преступность. Из статистики же Ферри следует, что соответствие между убийствами и большим количеством наносимых ран и повреждений, с одной стороны, и алкоголем – с другой, не так очевидно, как между этими преступлениями и вином, исключая, впрочем, годы с 1855 по 1868 и с 1873 по 1876. Это очень хорошо объясняется тем обстоятельством, что ссоры и драки гораздо легче возникают в погребах виноторговцев, чем в лавках у продавцов водки, где покупатели обычно остаются недолго. Другое подтверждение этого мы находим в повседневном наблюдении, доказывающем, что чаще всего повторяются те преступления, которые являются именно следствием злоупотребления вином. Так, Шретер приходит к заключению, что в Германии из 2178 преступлений 58 % имели место по субботам вечером, 3 % – по воскресеньям и только 1 % – по понедельникам. В эти дни преобладали, в размере 82 %, преступления против нравственности, сопротивления властям и поджоги, а 50 % приходилось на долю обманов и мошенничеств.

В Италии в течение 1870, единственного года, относительно которого мы располагаем данными, наблюдался тот же факт[22].

Рассматривая уголовную статистику Франции за 1827–1869 годы, Ферри нашел, что в то время как число преступлений против личности вообще падало в ней быстро начиная с августа до декабря, количество тяжких ран и увечий, наоборот, возрастало в ноябре, то есть во время приготовления нового вина.

Диксон нашел в Америке местность, где в течение уже многих лет не наблюдается никаких преступлений. Это Сент-Джонсбери – городок, населенный довольно большим количеством рабочих. Здесь законом воспрещена продажа крепких напитков, вина и пива, которые, как яды, имеются только у фармацевтов и отпускаются ими всегда не иначе как по письменным требованиям потребителей, подписанным еще и мэром. Имена нарушителей означенных постановлений заносятся там в особые списки.

По вычислениям бельгийских ученых, алкоголь является в Бельгии причиной преступлений в 25–27 %.

В Нью-Йорке из 49 423 осужденных 30 509 были привычными пьяницами. В Соединенных Штатах из 100 отбывавших заключение в тюрьмах в 1890 году было 20 горьких пьяниц, 60 – пивших умеренно и только 20 – вовсе не пивших.

В Голландии злоупотреблению вином приписывается ⁴/₅ всех преступлений, ⁷/₈ общего числа драк и полицейских нарушений, ³/₄ покушений против лиц и ¹/₄ покушений на чужую собственность.

В Швеции три четверти всех преступлений приходится на долю алкоголизма. Убийства и другие кровавые драмы совершаются чаще всего в состоянии опьянения, между тем как в кражах и мошенничествах играет значительную роль наследственность от родителей-алкоголиков.

В Англии 10 тысяч из 29 752 лиц, осужденных уголовными судами, и 50 тысяч из 90 903, приговоренных к разным наказаниям обыкновенными судами, совершили свои преступления вследствие частого посещения кабаков.

Во Франции Кулеман определяет в 50 % число преступлений, совершенных под влиянием алкоголя, а для Германии Бауэр считает его равным 41 %.

Самое большое количество пьяниц наблюдается в департаментах, в которых вследствие незначительного развития виноделия население употребляет много алкоголя. 73 % преступников, которых наблюдал Марро, были отчаянные пьяницы, и только 10 % из них были люди непьющие.

В описанной мной «преступной сотне» Росси нашел 81 % пьяниц, из числа которых 23 % предавались этому пороку уже с детства. Среди взрослых пьянство распространено сильнее, чем между молодыми людьми, только на 10 %.

Из 100 преступников моложе 20 лет пьяниц оказалось 64, так что пьянство – порок, свойственный в значительной степени и молодому возрасту.

4. Действие алкоголя. Не подлежит сомнению, что все вещества, ненормальным образом возбуждающие головной мозг, рано или поздно приводят к преступлению, самоубийству и помешательству.

Меджидубы и айсаоны, которым совершенно неизвестны наркотические средства, приводят себя в состояние, похожее на опьянение, при помощи продолжительных колебательных движений головой. «Это люди, – говорит о них Бербруггер, – опасные, жестокие, склонные к воровству». У курильщиков опиума часто развивается страсть к убийству. Моро рассказывает, что под влиянием гашиша он испытывал непреодолимое желание украсть что-нибудь. Еще гибельнее действие вина и особенно алкоголя, который по своему вредному влиянию может быть назван концентрированным вином, равно как и других крепких напитков вроде абсента и вермута, содержащих, кроме алкоголя, еще и другие вредно действующие на нервные центры вещества.

Нойман в 1876 году доказал, что алкоголь изменяет гемоглобин крови и уменьшает на ¹/₄ сродство красных кровяных шариков к кислороду, вызывая активный прилив крови к тканям и мозговой коре. При продолжительном употреблении его появляется расширение сосудов, паралич мышц сосудистых стенок, отек и, наконец, жировое перерождение раздраженных мозговых клеток.

Крепелен доказал, что 30–45 граммов абсолютного этилового алкоголя замедляют и даже парализуют все духовные функции организма: отупение и оцепенелость, напоминающие собой физиологическую усталость, увеличиваются по мере увеличения дозы принятого алкоголя и длятся от 40 до 50 минут при малых и от 1 до 2 часов при больших количествах его. При небольших дозах алкоголя паралитическому ослаблению духовных функций предшествует период большего или меньшего возбуждения нервной системы, который длится не более 20–30 минут.

Этот же ученый доказал, что если под влиянием алкоголя и наблюдается известное, быстро проходящее возбуждение в двигательной сфере, то при этом умственная деятельность, апперцепция, концепция и ассоциация идей даже от самых малых доз его замедляется и почти приостанавливается. То же самое следует сказать и о чувствах и ощущениях. Таким образом, это первоначальное возбуждение, производимое алкоголем, есть, так сказать, фейерверк, обязанный своим происхождением преимущественно усилению внешних ассоциаций идей (ассоциаций слов, ощущений и прочего) в ущерб внутренним, более логическим и более глубоким ассоциациям.

Под влиянием возбуждения, вызванного алкоголем, у пьяного появляются иллюзии и наклонность к самым зверским поступкам: ассоциация идей у него изменяется, и он делается способным беспрестанно повторять одни и те же слова и поступки, не замечая их грубости и пошлости. Объясняется это тем, что под влиянием этого возбуждения у него парализуются функции задерживающих центров.

Таким образом, алкоголь, возбуждая и направляя в дурную сторону деятельность своей несчастной жертвы, мало-помалу совершенно овладевает ею, парализуя ее лучшие и благороднейшие чувства и болезненно изменяя ее центральную нервную систему. Алкоголь может служить новым доказательством истинности той аксиомы, что преступление есть следствие болезненного изменения организма, преимущественно головного или спинного мозга.

К сожалению, преступление является наиболее постоянным и частым следствием этого болезненного состояния, чему у нас множество доказательств. Я недавно видел в тюрьме очень редкий экземпляр вора, некто Р., ни воспитание, ни физическая организация которого нисколько не объясняли причин подобной преступности его, но все стало понятным, когда субъект этот заявил, что его отец и сам он – пьяницы. «Видите ли, – говорил он, – я с самого детства пристрастился к водке и теперь я выпиваю в день от 40 до 80 рюмок; мое опьянение от водки проходит, если я выпью две-три бутылки вина».

Пьяницы не только постоянно совершают преступления против нравственности, но и производят на свет психически ненормальных или преступных и преждевременно испорченных детей, что мы лучше всего докажем на примере семейства Джуке. Острое опьянение также часто ведет к преступлениям. Галль рассказывает про одного разбойника, называвшегося Петри, который в пьяном виде испытывал всегда желание убить кого-нибудь, и упоминает об одной женщине из Берлина, жаждавшей крови всякий раз, когда она напивалась пьяной.

Итак, алкоголь является очень частой причиной преступлений, потому что одни совершают их из-за того, чтобы напиться, другие – в состоянии опьянения, а третьи в вине ищут средство приободрить себя, готовясь к исполнению задуманного преступного предприятия, и потом в нем же находят оправдание совершенного. Наконец, большинство молодых людей вовлекаются в преступления именно благодаря пьянству. Кабаки служат обыкновенно местом свиданий соучастников задуманных преступлений, и в них же преступники пропивают деньги, добытые своими злодеяниями. Число кабаков Лондона, посещаемых исключительно ворами и проститутками, в 1880 году достигло 4938.

Наконец, алкоголь находится в прямой связи с преступлением еще и в том смысле, что всякий преступник, пробывший более или менее долгое время в тюрьме, совершенно порвавший сношение со своими родными и потерявший всякое представление о порядочности, ищет часто в спиртных напитках забвения. Вот почему среди рецидивистов так распространено пьянство, и почему Мэйхью находил после обеда пьяными всех лондонских воров, умирающих от алкоголизма обыкновенно на 30–40-м году жизни.

То же наблюдается среди ссыльных в Нумее, которые пьянствуют не только в силу давней привычки, но также с целью забыть свой позор, разлуку с семейством, родиной, причиняемые надзирателями и товарищами мучения, а также угрызения совести. Вино вполне заменяет им деньги: на него они покупают себе все: рубаха стоит у них литр, сюртук – два литра, панталоны также два литра и т. д.

5. Специфическая преступность. Здесь мы займемся рассмотрением тех преступлений, на которые алкоголь оказывает влияние особенно сильно.

По таблицам Бауэра для Германии можно вывести следующие цифры, показывающие отношение алкоголя к числу и роду совершаемых преступлений:

I. В мужских смирительных домах:

II. В общих мужских тюрьмах:

Отсюда мы видим, что наиболее частые преступления – нанесение побоев, причинение увечий, преступления против нравственности и возмущения; за ними по частоте следуют убийства и, наконец, поджоги и кражи. Но последний род преступлений встречается чаще, чем другие, у привычных пьяниц. Менее часты случаи обманов и мошенничеств, ибо для подобной деятельности необходимо, как говорили мне многие мошенники, «иметь здоровую голову, и чтобы она находилась притом на месте».

На 3 тысячи осужденных, исследованных Марамбо, пьяниц оказалось 78 %, несколько больше – 79 % – бродяг и профессиональных нищих, убийц было 50 %, осужденных за поджог – 57 %, за преступления против нравственности – 53 %, за воровство и мошенничество – 71 %. В общем преступления против личности составляли 88 %, а против собственности – 77 % всех преступлений.

Марро в своих исследованиях приходит к заключению, что среди пьяниц наибольший процент дают разбои, именно 82 %; за ними идут другие преступления в таком порядке: нанесение ран и увечий – 77 %, кражи – 78 %, мошенничества – 66 %, убийства – 62 % и изнасилования – 61 %.

Вето из 40 преступников-алкоголиков нашел:

Из этого числа только 13 были признаны совершившими преступления в состоянии вменяемости, остальные же действовали в пьяном виде.

В общем можно сказать, что влияние алкоголя сильнее всего отражается на преступлениях против личности, именно на количестве причиняемых увечий и на преступлениях против собственности (воровство и разбой), но в первого рода преступлениях влияние его выступает резче, чем в последних.

При изучении влияния алкоголя на преступность Соединенного королевства Великобритании и Ирландии, по данным Форнасари ди Верче, мы наблюдаем следующие отклонения от обычных явлений:

1. С увеличением потребления алкоголя часто уменьшаются[23], хотя и в неправильной степени, преступления против собственности, совершаемые без насилия. С другой стороны, при уменьшении потребления алкоголя означенные преступления то увеличиваются, то уменьшаются в одинаковой степени. Но при этом бывают и исключения. Так, в 1875–1876 годах эти преступления увеличились с увеличением потребления алкоголя, точно так же они увеличились и в 1877–1878 годах, хотя потребление его в этот период уменьшилось.

2. На преступления против собственности, совершаемые с насилием, потребление алкоголя не оказывает заметного влияния.

3. Преступления против собственности, совершаемые со взломом, чаще всего уменьшаются по мере увеличения потребления алкоголя. Так, с 1870 до 1875 года и с 1863 до 1865 по мере того, как потребление его все более возрастало, преступления эти падали с 276 до 260 и с 519 до 238, исключая, впрочем, период 1848–1855 годов, в течение которого наравне с увеличенным потреблением алкоголя возросли и эти преступления. С другой стороны, с уменьшением потребления алкоголя данные по преступлениям и увеличиваются, и уменьшаются: так, в течение 1875–1884 годов с уменьшением количества алкоголя наблюдалось то увеличение, то уменьшение преступлений.

4. Осуждения за мошенничество и сбыт фальшивых монет уменьшаются до 1884 года по мере падения цен на вино, но после этого года они учащаются независимо от падения.

5. Преступления против личности колеблются при употреблении спиртных напитков, увеличиваясь постепенно по мере поднятия цен на алкоголь, как это наблюдалось в период с 1848 по 1857 год, но не уменьшаясь с падением цены на него, как это было в течение 1879–1889 годов.

6. Другие преступления не находятся в очевидной зависимости от потребления алкоголя, хотя в общем число тяжких и легких преступлений падает по мере его уменьшения.

6. Антагонизм между алкоголизмом и преступностью в цивилизованных странах. Здесь, прежде всего, нас поражает факт, что пьянство, как, например, в Новом Уэльсе и в Англии, влияние крепких напитков на преступления все более и более ослабевает. Боско доказывает, что в Соединенных Штатах только 20 % убийц оказываются пьяницами, между тем как 70 % из них – люди вовсе не пьющие.

В таблице приведено количество (в галлонах) употребляемых каждым жителем спиртных напитков (эквивалент чистого алкоголя) и число убийств на каждые 100 тысяч населения.

Как справедливо замечает Кольянни, эти цифры объясняют нам, почему тяжкие преступления, возбуждаемые алкоголем, составлявшие в период с 1826 по 1840 год 7–11 %, упали в течение 1861–1880 годов до 5 и даже 3 % общего числа преступлений. Алкоголизм продолжает увеличиваться, но вместе с тем растет и задерживающая его влияние цивилизация, и именно в этом кроется причина уменьшения некоторых обусловливаемых им преступлений.

Прибавим, что на севере холод хотя и заставляет человека прибегать к спиртным напиткам, но он вместе с тем и ослабляет его импульсивность, уменьшая, таким образом, в общем число убийств и подобных тяжких преступлений.

7. Алкоголизм и гениальность. Я уже указал в «Гениальности и помешательстве» на то, что некоторые гениальные люди и их родители были алкоголиками (Бетховен, Байрон, Авиценна, Александр Македонский, Мюрже). На алкоголизм в данном случае следует смотреть как на потребность этих недюжинных умов в постоянных и новых возбудителях.

Алкоголизм до известной степени свойствен и целым народам (особенно северным), среди которых он тем сильнее развит, чем выше стоит их цивилизация.

8. Табак. По наблюдениям Вентури, среди преступников наблюдается более значительная пропорция (45,8 %) нюхальщиков табака не только по сравнению с нормальными людьми (14,3 %), но даже и с душевнобольными (25,88 %). Максимальные цифры среди них дают осужденные за кровавые преступления (48 %), а наименьшие – воры и мошенники (43 %).

Преступники и психически больные очень рано приучаются нюхать табак, в противоположность нормальным людям. Но в то время как у душевнобольных привычка эта усиливается в больницах, у преступников она, наоборот, в тюрьмах большей частью пропадает.

Проститутки в Вероне и в Капуе почти все нюхают или курят табак.

Марамбо утверждает, что страсть ребенка к табаку делает его сперва ленивым, затем приучает к пьянству и преступлению. Из 603 преступных детей в возрасте от 8 до 15 лет 51 % употребляли табак до своего тюремного заключения. Из 103 молодых людей 16–20 лет пропорция употребляющих табак оказалась равной 84 %; а из 850 пожилых людей 78 % приучились употреблять табак еще до 20 лет. Из этого числа в первый раз попали в тюрьму, не достигнув 20 лет, 516 человек, то есть 57 %, между тем как у некурящих пропорция попадающих в этом возрасте в тюрьмы равна всего 17 %. Число курящих и нюхающих табак среди судившихся за бродяжничество, нищенство, воровство, мошенничество и тому подобные преступления достигает 89 %; среди осужденных за пьянство курящих насчитывается 74 %, а среди непьющих – всего 43 %. Среди первых наблюдаются рецидивисты в 79 %, а среди вторых – лишь 55 %.

Из этих цифр мы ясно убеждаемся, что между табаком и преступлением существует известная связь, идентичная со связью последнего с алкоголем, причем курьезно то, что в странах, где употребление табака наиболее значительно[24], наблюдается не наибольшая, а, напротив, наименьшая преступность. Явление это, впрочем, не постоянно, ибо максимальное потребление табака, как и алкоголя, имеет место у наиболее цивилизованных народов, располагающих наибольшими средствами в борьбе с вредным влиянием обоих этих ядов.

9. Морфий. Курильщики опиума отличаются, как известно, апатией и в то же время импульсивностью и наклонностью к убийству и самоубийству. У морфинистов наблюдаются притупление умственных способностей, страсть ко лжи и наклонность к преступлениям против нравственности и убийству.

Морфинисты постепенно теряют способность противостоять своим импульсивным наклонностям, так что они становятся в этом отношении похожими на курильщиков гашиша, у которых внезапно обнаруживается склонность к преступлениям.

На что способны бывают морфинисты, лишенные возможности предаваться своей пагубной страсти к морфию, доказывают следующие примеры.

Один китаец с целью добыть денег для курения опиума играл с условием, что он будет при проигрыше вместо денег платить своими пальцами, и сам отрубал себе по пальцу всякий раз, как проигрывал.

Доктор Лэмсон, морфиноман, отравил морфием своего зятя, не понимая даже, что он совершил.

При насильственном лишении морфинистов морфия у них наблюдаются припадки бешенства и меланхолии и попытки к убийству и самоубийству, но чаще у них появляется страсть к воровству с целью добыть себе яд.

Марандон де Монтижель сообщает об одном адвокате, который, будучи лишен морфия на пароходе во время плавания, украл провизию, взломав для этого кладовую.

Одна женщина из почтенной семьи настолько страдала от лишения морфия, что, желая непременно добыть денег на покупку его, начала продавать себя.

Другая женщина, сделавшись морфинисткой, убила свою маленькую дочь и затем показала, что морфий неудержимо влек ее к кровавым преступлениям.

Некая 28-летняя истеричка, воспользовавшись чужим именем, присвоила себе мошенническим образом в одном магазине разного товара на 120 франков, но несколько дней спустя сама вернулась в тот же магазин и отдала часть взятых ею вещей, говоря, что они ей не нравятся. Оказалось, что она весь остальной товар продала, для того чтобы купить себе морфий, и что она в одну аптеку задолжала за него 1600 франков, что, собственно, и побудило ее совершить это преступление.

Глава 8

Господствовавший еще недавно взгляд на то, что между просвещением и преступностью существует полный параллелизм, в настоящее время признан совершенно ошибочным.

Среди 500 преступников и 500 честных людей Марро нашел в Турине:

откуда видно, что среди преступников встречается больше совершенно неграмотных и умеющих только читать и писать.

Морано выяснил, что в 1878 году в Палермо из 53 преступников, совершивших преступление в школах, 34 были школьниками, а 19 – учителями школ, то есть людьми с педагогическим образованием.

По данным Курчо, в Италии один преступник приходится на 284 неграмотных и на 292 грамотных, а среди образованных преступники еще реже.

Эта ничтожная разница в пропорции преступников среди грамотных и неграмотных еще более сглаживается для некоторых известных категорий преступлений.

Среди осужденных Курчо определил ³/₇, получивших элементарное образование, среди преступников против нравственности ¹/₂ и среди преступников против личности и собственности ¹⁰/₂₅, получивших некоторое образование. Среди преступников вообще процент безграмотных, по его мнению, достигает 50–75 %, а среди малолетних только 42 %, но в некоторых провинциях значительно меньше, а именно: в Пьемонте 17 %, а в Ломбардии даже 5 %.

В 1872 году на 453 неграмотных преступника приходились: 51 – умевших читать, 368 – умевших читать и писать, 401 – умевших читать, писать и считать, и только 5 – получивших более высокое образование.

Согласно наблюдению Жоли оказывается, что в департаменте Эро, в котором в 1866 году наблюдался минимум безграмотных среди новобранцев, именно 1 %, преступность населения, бывшая прежде ничтожной, в настоящее время, когда в нем появилось множество школ, возросла до высокой степени. То же следует сказать о департаментах Ду и Рона.

Напротив, минимум преступлений наблюдается в департаментах Дё-Севр и Вандея, где процент безграмотных достигает 12 %, в департаментах Вьенна – 14 %, Эндр – 24 % и в Морбиан – 35 % безграмотных.

Вычислил, что на 100 осужденных приходилось во Франции:

то есть среди преступников удвоилось менее чем за 30 лет как количество малограмотных, так и число людей с высшим образованием.

Токвиль доказывает, что в Коннектикуте преступность возрастала по мере того, как там поднялся общий уровень образования.

В Северо-Американских Штатах максимальные цифры преступности (0,35–0,30 и 0,37 % на 1 тысячу человек) наблюдались в Вайоминге, Калифорнии, Неваде, в которых процент необразованных ничтожен (3,4–7,7 и 8,0 %), а минимальная преступность наблюдалась в Нью-Мексико (0,03 %), Каролине (0,06 %), Алабаме, Миссисипи, Джорджии, Луизиане, где процент безграмотных очень велик (65,0–55,0 %, а в трех последних – 49,1–50,9 %). Исключение составляют штаты Небраска, Айова, Мэн и Дакота, в которых пропорция преступников и безграмотных очень мала вследствие причин, о которых мы сейчас скажем.

В Англии округи Кентский, Глостерский и Миддлсекский занимают первое место по уровню образования своего населения и отличаются в то же время высокой преступностью, между тем как в округах, стоящих на низком уровне образования, как, например, в Северном Уэльсе, Эссексе и Корнуолле, преступность очень мала[25].

В России, по данным Эттингена, среди осужденных 25 % грамотных, между тем как пропорция грамотного населения во всем государстве вообще не выше 8 %.

«Загляните в судебные летописи, – говорит Ловернь, – и вы увидите, что наиболее упорные преступники-рецидивисты – все грамотны».

Наиболее убедительны цифры, приводимые Кохланом по Новому Южному Уэльсу: в 1880 году неграмотные составляли в нем среди честного населения 12 %, а среди нарушителей закона было: неграмотных 54,5 %, людей образованных 6,2 %, между тем как в 1891 году показатели эти выглядели так: 7, 4,1 и 7,4 %, что свидетельствует о том, что образованные люди совершают абсолютно и относительно больше преступлений, чем неграмотные.

С 1881 по 1891 год число школьников возросло со 197 412 до 252 940, а число арестованных – с 39 758 до 44 851, то есть на каждого прибавившегося школьника приходилось по одному арестованному. Соотношение между грамотностью населения и разного рода преступлениями представлялось в это время в следующем виде:

1. Распространение образования и выгоды его. Изучая внимательно и беспристрастно цифровые данные за последние годы, мы приходим к утешительному выводу, что образование далеко не так вредно влияет на преступность, как это казалось бы с первого взгляда, и что если оно и благоприятствует ее развитию, то только до известных пределов, за которыми образование становится уже противоядием против нее.

В странах, где просвещение очень распространено, увеличивается процент преступников с высшим образованием, но в то же время вырастает процент неграмотных преступников, а процент преступников со средним образованием уменьшается.

В Северной Америке среди осужденных за убийство было 33 % совершенно неграмотных, 64 % умевших читать и писать и 3 % людей с высшим образованием, между тем как среди нормальных людей процент неграмотных равен там всего 10 %.

В Австрии среди молодых людей Зальцбурга и Тироля неграмотных вовсе нет, но преступников из их числа 16–20 %.

Согласно последним изысканиям Жоли, мы находим во Франции:

то есть здесь наблюдается большая преступность среди населения со средним образованием и меньшая – среди лиц с высшим.

Неграмотные, как видно, заметно уменьшаются как среди солдат, так и среди осужденных, но среди последних – в меньшей степени, чем среди первых.

Факт этот выступает еще яснее, если мы станем изучать по бюллетеням Левассера и по статистическим данным Бодио процент школьников в Европе в частных и общественных школах, относительно населения, параллельно с процентом убийств и краж среди него. При этом мы получим следующие цифры:

откуда видно, что с увеличением школ почти везде, кроме России и Швейцарии, падает число убийств.

Что касается краж, то процент их подвергается неправильным колебаниям, возрастая в Англии, Бельгии и Пруссии с увеличением числа школ и уменьшаясь в Испании при ничтожном количестве их.

В Италии наблюдается полный параллелизм между убийствами и кражами, с одной стороны, и народным невежеством – с другой: минимальная, средняя и максимальная степени образованности и преступности совпадают друг с другом, как это видно из следующих цифр.

На 100 тысяч человек населения приходится:

Из таблицы видно, что в городах Франции и Англии кровавые преступления становятся все более редкими, между тем как преступления против собственности, напротив, учащаются. То же можно сказать и о Бельгии, где общее количество тяжких преступлений начиная с 1832 года значительно сократилось, и о Швейцарии, в которой число их уменьшилось на 40 %.

Во Франции число тяжких преступлений, судимых ассизными судами{12}, уменьшилось с 40 ⁰/0000 в 1825 году до 11 ⁰/0000 в 1881 году, а количество уголовных преступлений возросло с 48 тысяч до 205 тысяч.

В общем, преступность возросла на 133 %, но при этом количество кровавых преступлений уменьшилось, а покушений на женскую честь увеличилось с 302 в 1875 году до 2592 в 1880 году. Число краж поднялось в течение 1826–1880 годов на 238 %, мошенничеств – на 323 %, а преступлений против нравственности – на 700 %. Далее, бродяжничество усилилось в 4 раза, а банкротства с 2 тысяч дошли до 8 тысяч, хотя число купцов возросло далеко не в такой большой прогрессии.

Разница во всех этих цифрах объясняется исключительно образованием, влияние которого особенно заметно в Англии, где число заключенных в тюрьмах упало в период 1868–1892 годов с 87 тысяч до 50 тысяч, а число взрослых преступников с 31 295 до 29 825. Между тем население за то же время увеличилось здесь на 12 %, а народное образование поднялось – особенно в Лондоне – настолько, что на 100 осужденных неграмотных приходится только 21 человек.

2. Специальная преступность грамотных и неграмотных. Из всего сказанного мы можем сделать вывод: образование влияет на преступность по-разному, смотря по своему распространению. То есть, если оно еще ограничено и не достигло известной высоты, оно увеличивает число всех преступлений, кроме убийств, но когда оно достигает обширного распространения, то уменьшает количество самых тяжких преступлений, кроме преступлений против нравственности и политических. Но влияние просвещения остается постоянным в том, что оно изменяет сам характер преступлений, делая их менее жестокими.

Файе и Лакассань пришли к следующим выводам относительно преступности во Франции:

1. Среди неграмотных преобладают, главным образом, детоубийства, кражи, грабежи и поджоги.

2. Среди малограмотных (едва умеющих читать и писать) встречаются преимущественно вымогательства, письменные угрозы, шантажи, грабежи и нанесения побоев и ран.

3. Люди со средним образованием чаще всего совершают такие преступления, как взяточничество, преступления против нравственности, подлоги и угрозы в письмах.

4. Наконец, среди людей с высшим образованием более всего распространены подлоги, хищения денег и документов и политические преступления.

Итак, среди неграмотных преобладает наиболее грубая и жестокая форма преступности, а среди грамотных – наиболее мягкая.

По позднейшим наблюдениям Соке оказывается, что во Франции число преступлений, совершенных неграмотными преступниками, уменьшилось в 1876–1880 годах сравнительно с количеством их в 1831–1835 годах, причем случайные и предумышленные убийства, равно как и преступления против нравственности, упали наполовину, детоубийства и выкидыши – на одну треть; среди же преступников с высшим образованием уменьшились наполовину только убийства, а остальные преступления остались на прежней цифре.

В Австрии среди неграмотных преступников преобладают грабежи, разбои, детоубийства, выкидыши, убийства, кражи, двоемужество и нанесение ран.

В Италии, по исследованиям Амати, в течение 1881–1883 годов наблюдалось:

Среди 500 субъектов с высшим образованием в течение 1881–1883 годов отмечены следующие преступления:

Причем преобладали, как это видно, мошенничества, банкротства, кражи, взяточничества, убийства и преступления против нравственности.

Таким образом, если нельзя сказать, что образование всегда служит уздой для преступления, то еще менее можно принять, будто оно является для него стимулом.

Польза и благодетельное влияние просвещения выступают тогда с особенной очевидностью, когда оно широко распространяется по всем классам населения, ибо оно способствует уменьшению преступлений среди малообразованных людей, делая их более мягкими и облагораживая их.

Глава 9

Влияние благосостояния на преступность далеко не так определенно, как влияние образования, и самое тщательное и беспристрастное исследование в этом направлении не дает точных результатов, так как для решения этой задачи не имеется достаточно точек опоры.

Бодио говорит о том, что благосостояние народное не поддается более или менее точной оценке, ибо мы не располагаем данными для определения ценности земельной собственности или минеральных богатств; что же касается частных состояний, то и они не могут служить мерилом народного благосостояния, ибо у нас нет точных данных о всех движимых и недвижимых собственностях. Поэтому для решения этого вопроса мы должны основываться исключительно на таких сведениях, как дарственные записи, духовные завещания и т. п.

Можно было бы при определении благосостояния страны руководствоваться средним поденным заработком населения или размерами налогов, которые оно платит, но и здесь нам приходится иметь дело с очень непостоянными данными. Вот почему так затруднительно говорить о связи, существующей между благосостоянием и преступлениями.

1. Подати и налоги. Сопоставляя благосостояние Италии, определяемое на основании данных о подушных податях населения, налогах на предметы первой необходимости (пищевые продукты, табак, соль), налогах прямых (на земли, недвижимое и движимое имущество, судебные пошлины) и пошлинах на дела с цифрами главнейших преступлений, мы находим, что:

Если мы к этим средним цифрам присоединим еще данные, полученные Бодио за период 1890–1893 годов, то получим следующее соотношение между благосостоянием и преступностью:

Отсюда видно, что мошенничества, как и кражи, возрастают с увеличением благосостояния населения; но если в числе последних считать и кражи хлеба на полях, то максимум преступлений совпадает с минимумом благосостояния. То же самое следует сказать и об убийствах.

Еще яснее доказывается это влиянием, безусловно, случайного характера действительной нищеты на мелкие преступления, чаще всего на кражи леса, как мы доказали это в главе о питании, в которой выяснили, что в то время как в Германии число краж в общем возрастает по мере падения цен на хлеб и уменьшается с поднятием ее – кражи леса, напротив, подвергаются совершенно обратным колебаниям.

Что касается преступлений против нравственности, то относительно их получаются довольно неожиданные выводы: именно минимум этих преступлений наблюдается у нас при среднем благосостоянии населения, а максимум – при минимуме его. Это очевидно противоречит обычному ходу преступлений против нравственности, которые всегда возрастают по мере увеличения народного благосостояния.

Но сделанные нами заключения подвергаются многочисленным исключениям. Так, в трех городах, население которых очень бедно, в Сондрио, Реджо-ди-Калабрии и Л’Акуиле, наблюдается вдвое меньше краж и почти втрое меньше мошенничеств, чем в столь же бедной Мадженте. То же следует сказать об убийствах, число которых в общем более значительно в беднейших провинциях, исключая южные города Агридженто, Кампобассо, Козенца, Авеллино, где они значительно чаще встречаются, чем в северных и столь же богатых Сондрио, Беллуно и Удине, что объясняется, по-видимому, влиянием климата.

Итак, максимум и минимум благосостояния не всегда соответствуют в каждой провинции тем выводам, которые получаются из средних цифр.

2. Налог на наследства. Фовилль полагает, что частные состояния могут быть определены на основании данных о передаче собственности из одних рук в другие, но, изучая подобные статистические таблицы, составленные Панталеони для Италии, мы с трудом лишь можем составить себе какое-нибудь представление о положительной или отрицательной связи преступления с благосостоянием.

В самом деле, из его таблиц (см. ниже) оказывается, что в наиболее богатых местностях, как Пьемонт, Лигурия, Ломбардия и Тоскана, процент преступлений против собственности меньше среднего для всего государства, а в беднейших провинциях, таких как Сардиния, Сицилия и Неаполь, процент преступности, напротив, очень высок. Но рядом с этим оказывается, что в провинции Марке-Умбрия, принадлежащей к числу беднейших, преступность совсем не велика и что число краж в богатейших провинциях – Тоскане, Ломбардии, Эмилии, Пьемонте и Лигурии, как и в беднейшей Марке, совершенно одинаково.

Далее доказано, что максимум краж наблюдается одновременно в богатейшей провинции – Лацио и в беднейшей – Сардинии, так что между этого рода преступлением и степенью благосостояния населения нет, по-видимому, никакого соотношения. Бодио вообще считает налог на наследства неверным показателем степени народного благосостояния, ибо он очень часто взимается с капиталов, которые не остаются на месте, а уходят в чужие страны.

Затем минимум мошенничеств наблюдается в очень бедной провинции Марке-Умбрия, за которой следуют Тоскана, Эмилия, Венето, Пьемонт, Лигурия и Ломбардия, являющиеся, как известно, богатейшими провинциями, и, наконец, минимум разбоев приходится на богатые Венето и Ломбардию и на очень бедную Марке-Умбрию; средняя их – на Тоскану, Эмилию, Неаполь, Пьемонт и Лигурию; максимум – на бедные Сардинию и Сицилию и на богатый Лацио.

Итак, из перечисленных примеров мы видим, насколько сбивчивы и противоречивы заключения, которые можно сделать из этих данных.

3. Праздность. Прежде предполагали, что праздность имеет огромное влияние на преступность, но на самом деле значение ее далеко не так существенно. Так, в Южном Уэльсе прогулы рабочих не оказывают, по-видимому, никакого влияния на повышение преступности среди них.

Райт утверждает, что при промышленных кризисах увеличиваются все преступления, но он не приводит никаких доказательств в пользу своего мнения. Он основывается на том, что в Массачусетсе среди 220 осужденных оказалось 147 душ, не имевших никаких занятий, и что среди преступников, которых он наблюдал, он определил 68 % людей, ничем не занимавшихся. Но эти факты свидетельствуют только о том, что преступники избегают всякого труда, что, впрочем, всем и каждому хорошо известно.

Однако данным Райта противоречат наблюдения Боско, который нашел среди убийц в Соединенных Штатах 82 % людей, имевших постоянную работу в тот момент, когда они совершали свое преступление, и что только 18 % из них ничем не занимались.

На основании этого мы и думаем, что праздность и отсутствие работы отнюдь не составляют такой важной и существенной причины тяжких преступлений.

4. Поденный заработок. Более точным критерием для разрешения интересующего нас вопроса является поденный заработок среднего рабочего человека, эквивалентный годовому расходу его на свое пропитание. Данные на этот счет в связи с преступлениями расположены в нижеследующей таблице (см. с. 91).

Рассматривая эти данные, мы приходим к следующим заключениям:

1. Чрезмерная работа в связи с минимальной поденной платой, то есть с наиболее скудным питанием, находится в известной связи с количеством убийств. Действительно, в Шотландии, Англии и Ирландии, где поденный заработок рабочего очень мал, наблюдается также очень мало убийств (0,51–0,56–1,05). Напротив, в Испании и Италии, где поденная плата достигает максимальных цифр (153–154), мы наблюдаем и максимум убийств (8,25–9,53).

2. Далее, между количеством причиняемых ран и повреждений и цифрой поденного заработка также замечается известное соответствие, именно: в Англии, Ирландии и Шотландии, в которых заработок рабочего достигает, как мы только что сказали, самого низкого уровня (127), наблюдается и минимум этих преступлений (2,67–6,24–11,59); наоборот, в Австрии и Италии, где поденная плата достигает своего максимума (152–230). Однако Испания и Бельгия представляют собой исключения в этом отношении.

3. Что касается преступлений против нравственности, то минимум их чаще всего совпадает с максимумом заработков: Испания при ее максимальной поденной плате (154) дает минимум этого рода преступлений (1,03), а Бельгия при ее минимальной плате – максимум их. Но в Англии при минимуме поденного заработка (127) наблюдается также минимум преступлений против нравственности (1,41).

4. Между поденной платой и кражами нет, по-видимому, никакой связи: преступления эти колеблются в очень широких размерах в Испании, Бельгии, Франции и Италии совершенно независимо от заработков населения этих стран.

5. Сберегательные кассы. Я полагаю, что цифры вкладов в сберегательные кассы могут служить более верным критерием для определения благосостояния населения, ибо вклады эти свидетельствуют о его бережливости и способности бороться с пороком и преступлением.

Во всей Европе, согласно Кохлану, один вклад определенных размеров в сберегательные кассы приходится:

Цифры эти свидетельствуют о том, что число убийств обратно пропорционально количеству вкладов, между тем как кражи, напротив, прямо пропорциональны числу их.

В Италии, как явствует из ограниченных данных, которыми мы располагаем, наибольшая пропорция вкладов в сберегательные кассы соответствует наименьшему числу не только убийств, но и краж.

Средняя цифра различных преступлений в 20 итальянских провинциях с наибольшим числом вкладов (один вклад на 3–6 жителей), в 20 провинциях с наименьшим числом вкладов (один вклад на 15–24 жителя) и в 20 провинциях со средним числом вкладов (один вклад на 8–13 жителей) представляется в следующем виде:

Итак, в Италии наименьшему числу вкладов, приходящихся на каждого жителя, соответствует наибольшее количество кровавых преступлений, краж и изнасилований и минимум мошенничеств, и наоборот: там, где благосостояние достигает средних и максимальных размеров, наблюдается максимум мошенничеств и минимум убийств, краж и изнасилований. Таким образом, кровавые преступления и изнасилования, в противоположность тому, что обыкновенно имеет место, преобладают именно в беднейших провинциях.

Тем не менее там, где выступает влияние расы и климата, значение благосостояния сводится почти к нулю. Так, мы находим сравнительно большое количество убийств в наиболее богатых провинциях, таких как Палермо – 42, Рим – 27, Неаполь – 26, Ливорно – 21; но это объясняется отчасти географическим положением означенных провинций, отчасти расой и распространенным в них пьянством. Точно так же и в беднейших провинциях географические условия, климат и раса уничтожают влияние благосостояния.

Таким образом, рассматривая влияние экономических факторов на преступность, мы должны принимать во внимание также расу, климат и прочее.

6. Сбережения во Франции. Что касается Франции, то, если считать мерилом благосостояния ее населения число вкладов в сберегательные кассы, приходящихся на каждые 1000 человек, мы увидим, что количество преступлений правильно возрастает по мере возрастания благосостояния населения. Так, в департаментах:

[26]

Поразительная разница во влиянии сбережений во Франции и Италии объясняется до известной степени опять иммиграцией. Во Франции, в самых богатых областях ее, где более всего процветает промышленность, замечается и наиболее сильный прилив иммигрантов, которые в общем совершают в четыре раза более преступлений, нежели коренные французы.

Помимо этого, нельзя не считаться, с одной стороны, со значением расы и климата, особенно в Южной Италии, а с другой – со степенью благосостояния французского населения, превосходящего более чем в четыре раза благосостояние итальянского населения.

Наконец, увеличение сбережений является в Италии скорее следствием расчетливости и умеренности, чем действительного благосостояния, в то время как во Франции, по крайней мере в промышленных областях, особенно в департаментах Эро и Устье Роны, они служат показателями действительного богатства населения. Всем этим и обусловливается разница между этими двумя государствами во влиянии сбережений: небольшое благосостояние, постепенно нарастающее, служит уздой для преступности, в то время как огромное сразу приходящее богатство способствует, наоборот, ее усилению.

7. Земледельческие и промышленные области. В местностях, где очень развита промышленная деятельность, окончательно вытеснившая сельское хозяйство, наблюдается обыкновенно и значительная преступность.

Так, если мы разделим Францию на земледельческие, земледельческо-промышленные и промышленные округа, то увидим, что преступность нарастает тем в большей степени, чем более промышленность преобладает над земледелием. Нижеследующая диаграмма показывает, что из 42 земледельческих департаментов только 11, то есть 23 %, превосходят по числу наблюдаемых в них убийств среднее количество их во Франции, между тем как из 26 земледельческо-промышленных департаментов его превосходят 10, то есть 38 %, а из 17 промышленных – целых 7, то есть уже 41 %.

Что касается изнасилований взрослых и преступлений против личности, то и они выше обычных средних цифр:

что, вероятно, объясняется большей скученностью населения в этих департаментах и более сильной иммиграцией в них.

8. Благосостояние как причина преступлений. Тот, кто утверждает, что преступность является результатом исключительно бедности, не знаком с другой стороной этого вопроса, а именно с влиянием на преступления благосостояния.

Спенсер говорит, что благосостояние народа, смотря по его нравственному достоинству или испорченности, может вести его то к добродетели, то к пороку. Это относится, собственно, к высшей степени благосостояния, то есть к богатству, которое делает возможным половые излишества и злоупотребление спиртными напитками, создавая этим почву для преступлений.

Стало быть, благосостояние может служить источником поднятия и падения нравственности в одно и то же время, и ниже мы постараемся подробнее объяснить это кажущееся противоречие.

Именно поэтому в Северной Америке, Соединенных Штатах, высокая преступность наблюдается то при минимальном, то при максимальном благосостоянии народных масс.

В очень богатом Род-Айленде (где на каждого индивида приходится в среднем по 913 франков) наблюдается сравнительно ничтожный процент преступлений – 0,11; в столь же богатом Массачусетсе (888) пропорция эта удваивается – 0,20, а в Колумбии, средней по благосостоянию населения (559), преступность достигает 0,21, между тем как в Вайоминге она почти удваивается – 0,35. При этом наименьшая преступность (0,04–0,03) наблюдается в беднейших штатах, как, например, в Дакоте (где на каждого индивида приходится в среднем по 150 франков), Алабаме (97) и Нью-Мексико (95), но рядом с этим в Делавэре при среднем благосостоянии (408) населения преступность достигает уже больших размеров – 0,05.

Из всего изложенного мы убеждаемся, что во Франции и Италии по мере промышленного роста преступность в общем увеличивается. В частности, в Италии наибольшую преступность дает Артена, хотя население ее далеко не отличается – по наблюдению Сигеле – бедностью, ибо каждый житель ее является хозяином-собственником.

Это нисколько не противоречит увеличению преступности в бедных странах, где цивилизация находится на очень низкой ступени развития, как, например, на острове Корсика, преступлений против личности, также как и простых краж.

9. Объяснение. Что касается причин подобного двойственного влияния благосостояния населения на его преступность, то они довольно ясны.

С одной стороны, лишения и недостаток необходимого для жизни всегда наводят бедного человека на мысль удовлетворить своим потребностям путем преступления, а с другой стороны – нищета делает его импульсивным вследствие злоупотребления вином и алкоголем, этим страшным ядом, к которому обыкновенно прибегают все пролетарии, чтобы заглушить муки голода и потопить свое горе.

Бедность является косвенным образом причиной преступлений против нравственности, с одной стороны, потому, что бедняки лишены возможности удовлетворять свои половые влечения, а с другой – вследствие того, что на фабриках и в рудниках оба пола, работая вместе, находятся постоянно в близком общении друг с другом, что делает легко возможным разврат.

Само собой разумеется, что более или менее состоятельный человек, крепкий физически и нравственно, благодаря достаточному питанию и нравственной выдержке имеет возможность гораздо легче устоять против всякого преступного искушения. Тем не менее и благосостояние, являясь источником вырождения вследствие сифилиса, истощения и прочих причин, также ведет часто к преступлениям против чужой собственности, мотивами которых являются тщеславие, желание превзойти других, блистать в обществе и т. п. Форнасари совершенно прав, говоря, что там, где благосостояние достигает значительной степени, оно постоянно сосредоточивается в немногих руках, так что рядом с ним всегда встречаются примеры крайней бедности, кажущейся из-за этого контраста еще более резкой. Такое существование нищеты рядом с богатством не может не благоприятствовать зарождению преступных побуждений.

Помимо этого, в бедных местностях нет и такой скученности, как в богатых; особенно мало в них тех опасных субъектов, которые приезжают в большие и богатые города единственно с целью заниматься в них преступной деятельностью.

Таким образом, бедность является источником преступлений, хотя и очень грубых и жестоких по своей форме, но зато довольно ограниченных по своему числу. Между тем искусственные бесконечные потребности богатых людей создают и многочисленные виды особых преступлений. Достаточно припомнить хотя бы только все разнообразие видов преступности, встречающихся на почве Венеры и Бахуса{13}, чтобы согласиться, что благосостояние, когда оно достигает значительной степени, служит часто не тормозом, а, напротив, двигателем преступлений.

Резюмируя все вышеизложенное, мы видим, что влияние экономических факторов на преступность населения зависит не только от его бедности, но и от богатства и вообще благосостояния. Но значение как одной, так и другого часто сглаживается и совсем уничтожается благодаря влиянию расы, климата и тому подобных факторов.

Глава 10

1. Незаконнорожденные. Влияние воспитания на преступность доказывается косвенным путем соотношением незаконнорожденных преступников, все более и более возрастающим у наиболее цивилизованных наций, особенно в последнее время.

В Пруссии число незаконнорожденных преступников, составлявшее в 1859 году 3 % общего количества их, поднялось в 1873 году среди мужчин до 6 %, а среди женщин даже до 8 %. Во Франции из 800 несовершеннолетних преступников, арестованных в 1864 году, было 60 % незаконнорожденных и сирот и 38 детей проституток и преступников. В Австрии в 1873 году среди незаконнорожденных преступников было 10 % мужчини 21 % женщин. В Гамбурге 30 % проституток, а в Париже даже одна пятая часть населения – по происхождению незаконнорожденные.

В вюртембергских тюрьмах насчитывалось незаконнорожденных среди заключенныхв 1884–1885 годах – 14,3 %; в 1885–1886 годах – 16,7 %; в 1886–1887 годах – 15,3 %; между тем как среди свободного населения они составляли в это время в среднем только 8,76 %. Зихерт при исследовании 3181 заключенного в тех же тюрьмах нашел между ними даже 27 % незаконнорожденных, распределявшихся следующим образом:

так что процент незаконнорожденных среди случайных преступников определен им равным 17,5, а среди привычных – 30,6. Кроме того, Зихерт нашел:

В Италии по тюремным статистикам оказывается среди заключенных незаконнорожденных мальчиков 3–5 %, а девочек 7–9 %. Кроме того, следует заметить, что среди рецидивистов наблюдается здесь очень высокий процент незаконнорожденных – 36.

Чтобы понять огромное значение этих цифр, следует припомнить, что громадное большинство незаконнорожденных детей, от 60 до 89 %[27], погибает в первые 18 месяцев своей жизни, и весьма малое число их доживает до 18 лет. Марбо может поэтому с уверенностью сказать, что из 4 подкидышей 3 умирают в возрасте до 12 лет, а 4-й обречен на преступление.

Со своей стороны и я произвел исследование 3787 детей, находившихся в убежищах Павии, Имолы (завед. д-р Доли) и Падуи (проф. Тебальди), и 1059 детей, находившихся в 1871 году в больницах в Павии. Я нашел в общем среди первых 1,5 % незаконнорожденных, а среди вторых – 2,7 %. При этом следует заметить, что среди незаконнорожденных в Павии наблюдается гораздо меньшая смертность, чем во многих других странах[28].

При одинаковых условиях и в одинаковом возрасте подкидыши дают в 20 раз более преступников, чем помешанных. Оказывается, что большинство из них, не умершие в раннем возрасте, непременно попадают на путь преступления. При этом, конечно, играет значительную роль и наследственность. Незаконнорожденные являются обыкновенно на свет плодом греха и увлечения: они не имеют имени, которое могли бы охранять; у них нет никого, кто удерживал бы их от скользкого пути увлечений и страстей; нет отца или матери, которые воспитали бы в них добрые чувства и заглушили бы дурные инстинкты; в большинстве случаев они лишены возможности вести честную, трудовую жизнь. В силу всего этого они неминуемо становятся преступниками, если не вследствие врожденной наклонности ко злу, то вследствие дурных примеров, которые они постоянно видят перед собой.

2. Сироты. Что беспризорность и отсутствие всякого воспитания имеют огромное влияние на преступность, доказывается громадным числом преступников среди сирот и детей от второго брака. В Италии среди малолетних преступников насчитывалось в 1871–1872 годах от 8 до 13 % детей от второго брака. Барче сообщает, что в Нью-Йорке в течение известного времени было арестовано сирот 1542 и детей от второго брака – 504. По его же наблюдениям, 55 % заключенных в исправительных домах являются круглыми сиротами, а 60 % арестованных не имеют одного из родителей или же живут отдельно от них. По вычислению Марбо, на 100 малолетних заключенных приходится 15 покинутых своими матерями.

В Италии, по сведениям, обнимающим 10-летний период, среди преступников оказывается 33–35 % сирот. Но среди 580 душевнобольных в моей клинике сирот было 47 %, а среди 1059 находившихся в госпиталях в Павии их было 78 %, так что процент сирот среди преступников оказывается в Италии меньше, чем среди честного населения.

Сироты, лишенные отца, дают, по итальянским статистикам, около 26 % преступников, а те, кто не имеют матери, – только 23 %. Среди душевнобольных мы считаем 57 % первых и 10 % вторых.

Среди сирот и особенно подкидышей несомненно преобладает по численности преступлений женский пол, помимо даже проституции. Эттинген вычислил даже, что в то время как на пять преступных мужчин приходится одна преступная женщина, – на трех подкинутых девочек приходится один подкинутый мальчик.

Огромным числом подкидышей среди преступников и объясняется именно значительный процент среди городского населения.

3. Порочные родители. Воспитание. Еще более вредное влияние, чем беспризорность, оказывает на преступность дурное воспитание. Припомним здесь болезненную наследственность, которая, по словам Зихерта, передается 36 %, а по мнению Марро, даже 90 % потомства, наследственность со стороны родителей-эпилептиков в 67 %, а самоубийц – в 4,3 %, пьяниц – в 16 % и помешанных – в 6,7 %. Среди пьяниц преступные родители наблюдаются, по Марро и Вирлио, в 37–41 %, а среди преступников – в 27–45 %.

После этого неудивительно, что ребенок не может устоять против преступного искушения, являющегося ему порой в самых обольстительных формах, когда он видит на каждом шагу только дурные примеры со стороны своих родителей или окружающих, отвечающих за его воспитание.

Приведем следующие примеры этого.

В., сестра нескольких воров, была воспитана своими родителями как мальчик. Она носила мужскую одежду и научилась очень ловко владеть ножом. Сделавшись взрослой, она нападала на больших дорогах на прохожих и грабила их. Арестованная, она во всем обвинила своих родителей.

Все семейство Корню состояло сплошь из воров и разбойников, приученных к преступлениям своими родителями в самом нежном детстве. Из пяти братьев и сестер в этом семействе одна, самая младшая, обнаруживала непреодолимое отвращение к преступлению, но родители нашли средство подавить в ней это отвращение тем, что заставили ее носить в течение нескольких часов в ее переднике отрезанную голову одной из их жертв. В короткое время девушка эта так вошла во вкус преступления, что сделалась самым жестоким членом разбойничьей шайки и выдумывала для своих жертв самые мучительные пытки.

К. уже в три года бил камнями своих товарищей и любил выдергивать перья у живых птиц. До 9-летнего возраста отец оставлял его постоянно одного в лесу, где он в одиночестве проводил все свое время.

Фрежье рассказывает про 3-летнего мальчика, сына одного вора, которым отец очень гордился, так как он уже в трехлетнем возрасте умел делать восковые слепки замочных скважин и ключей.

«Жены разбойников, – пишет Видок, – гораздо опаснее своих мужей: они систематически приучают своих детей к своему ремеслу, награждая их за каждое преступление».

На многих индивидов воспитание не оказывает никакого влияния: они рождаются испорченными и остаются таковыми, несмотря на все отчаянные усилия родителей исправить их.

Из числа малолетних преступников, отмеченных в 1871–1872 годах, 84 % мальчиков и 60 % девочек происходили от нравственных, честных родителей, слабость которых явилась во всех случаях первым благоприятным моментом для создания будущих преступников.

Так, Фра Диаволо, Картуш, Троппман{14} и многие другие происходили от честных людей. Росати признавался мне, что отец неоднократно бил его, желая отучить от воровства, а мать много раз со слезами на глазах упрашивала исправиться и сделаться честным человеком. Он каждый раз обещал им, но каждый раз нарушал свое обещание.

Очень часто приходится видеть, как многие воры и проститутки, которые, разбогатев, прилагают все усилия, чтобы повести своих детей по доброму пути и сделать из них хороших и честных людей.

Глава 11

1. Возраст. Влияние возраста на преступление особенно резко выступает при разграничении его от помешательства. Если мы рассмотрим нижеследующую таблицу, содержащую данные почти об одном и том же числе преступных, здоровых и помешанных лиц, то увидим, что наибольшее число первых приходится на возраст между 20 и 30 годами, а последних – между 30 и 40 годами.

Душевнобольные в 40 и более лет дают заметную пропорцию преступников, именно в два и даже более раз, чем честные люди, среди которых число последних, начиная с этого возраста, заметно падает.

По более точным исследованиям оказывается, что возраст, на который падает максимальная преступность, колеблется между 15 и 25 годами. Так, в Англии, где пропорция молодых преступников в возрасте 12–21 года в настоящее время заметно уменьшается, она относится к количеству честных молодых людей как 24:45. В возрасте от 21 года до 30 лет пропорция эта удваивается, и соотношение между обеими категориями молодых людей становится уже равным 50:26, а в возрасте 50 лет и старше она выражается соотношением 23,5:24,8.

Леон Леви нашел в Англии следующие цифры для выражения соотношения между преступниками и честными людьми в различные возрасты:

В Австрии ¹/₆ часть осужденных приходится на возраст между 14 и 20 годами, а ⁴/₆ – между 21 и 40 годами.

Во Франции из 1477 убийц, приговоренных к смертной казни:

Из 46 преступников, которых я наблюдал, 35 начали свою преступную карьеру в следующих возрастах:

10 % заключенных в одной из тюрем признались мне, что они начали воровать еще до 12 лет, больше по наущению и подстрекательству товарищей, чем вследствие необходимости.

В нашей «Преступной сотне» мы нашли 35 % пьяниц в возрасте между 2 и 10 годами (25 % из них пили исключительно водку), 6 – занимавшихся мастурбацией, не достигнув еще и 6 лет, а 13 – имевших сношения с женщинами ранее 14 лет. Цифры эти свидетельствуют о необыкновенно раннем проявлении порока и преступления.

Марро нашел, что из 462 преступников 86 совершили свое первое преступление, не имея 13 лет от роду, а 9 – даже 11 лет, то есть в общем 18,6 % преступников находились в возрасте до 16 лет, и если сюда присоединить еще заключенных в исправительные дома, то пропорция молодых преступников достигнет 21,7 %. Подобный же высокий процент преступности, в смысле проявления порочных наклонностей, Марро определил и у школьников из хороших честных семейств. Так, из 917 учеников, находившихся в возрасте между 6 и 10 годами, он нашел: с хорошим поведением – 48,3 %, с посредственным – 33,3, а с дурным – 18,21 %. Кроме того, из 3012 более взрослых – 11–18-летних – школьников он нашел: с хорошим поведением 64 %, с посредственным – 45 и с дурным – 9,2 %.

Распределяя их по возрастам, он получил следующие данные:

Подобное необыкновенно раннее проявление преступности служит несомненным доказательством того, что она, как и психические заболевания, имеет врожденный и атавистический характер. Раннее развитие есть вообще один из признаков, свойственных дикарю.

У некоторых дикарей эта ранняя преступность связана с религиозными обрядами. Так, у племени ваника молодые люди, достигнув известного возраста, отправляются голыми в лес и остаются в нем до тех пор, пока им не удастся убить какого-нибудь человека.

2. Постепенность преступления. В одном случае мне действительно удалось констатировать нечто вроде постепенности в ряду краж, совершенных одним мальчиком, который сперва украл 4 су, чтобы купить себе волчок, потом 8 су, затем 1 франк и, наконец, 3 франка. Но обыкновенно никакой постепенности в преступлениях установить не удается: многие преступники начинают свою карьеру сразу крупным делом, именно убийством или изнасилованием, так что самые тяжкие преступления являются в то же время и наиболее ранними. Однажды в Милане был на улице поднят труп старика, на котором были найдены 82 раны. Раны эти были нанесены ему, как оказалось, пятью юношами, находившимися в возрасте от 15 до 19 лет, совершившими это убийство с целью грабежа, чтобы достать денег для своих кутежей.

Все выдающиеся преступники обнаруживали необыкновенную испорченность уже в раннем возрасте, особенно в период половой зрелости или даже раньше ее. Бусеньи совершил свое преступление на 18-м году, Було – на 17-м, знаменитая маркиза де Бренвиллье{15} – на 18-м. Домбей был уже в 7,5 года вором, а в 12 – святотатцем.

Сальваторе Б., написавший для меня свою биографию, сознается, что в 9 лет он совершал уже кражи и изнасилования. Крокко в 3 года проявил большое зверство, выдергивая перья у живых птиц, а Лазань в 11 лет занимался тем, что вытягивал у волов языки и прибивал их гвоздями к скамьям. Верцени был уже в 17 лет убийцей и насильником, а знаменитый впоследствии Картуш, имея от роду всего 11 лет, пользовался среди своих товарищей по школе репутацией очень ловкого вора. Лемер в 19 лет был так испорчен и развит, что далеко превосходил в этом отношении своего сообщника Авиньяна, которому было тогда под 60 лет. Лафарк, когда ей было 10 лет, находила удовольствие в том, что душила цыплят. Фербах сообщает об одном отцеубийце, который, будучи ребенком, ослеплял цыплят и забавлялся, глядя, как они кружатся и падают.

В парижских тюрьмах в среднем ежегодно содержится не меньше 2 тысяч молодых людей в возрасте 16–21 года, половина которых бывает обыкновенно осуждена за убийства и кражи, причем преступления, совершенные этими молодыми преступниками, отличаются сплошь да рядом особыми жестокостями.

Майло и Жиль убили с помощью товарищей свою благодетельницу и вырвали ей несколько пальцев с целью овладеть ее кольцами. Самому молодому из этой шайки было всего 15 лет, а самому старшему – 18.

Пипино, Баньи, Куортерли, Верцени, Моро, Превос начали свою преступную карьеру убийствами. Превос был в течение более 20 лет примерным агентом полиции, а Мартин, убивший свою жену, отличался всегда кротким нравом и слыл повсюду за честного человека.

3. Специфическая преступность. Всякому возрасту, как доказали это Куэтеле и Месседалья, свойственна особая, специфическая преступность. Юный и старческий возрасты дали в Австрии максимум преступлений против нравственности – 33 %. Со своей стороны и Герри пришел к заключению, что подобные преступления наблюдаются чаще всего в возрастах между 16 и 25 годами, с одной стороны, и 65 и 70 – с другой. В Англии максимальные цифры преступлений против нравственности приходятся на возраст между 50 и 60 годами. Но если припомнить, что старческая деменция, равно как и эротическое помешательство, наступают обыкновенно после 50 лет, то очень может быть, что и психические заболевания часто смешиваются с преступлениями.

Другая категория преступлений, свойственных преимущественно молодому возрасту, суть кражи и поджоги, составляющие в Австрии, по Месседалье, 30,8 % всех преступлений. Но Куэтеле замечает, что воровские наклонности только раньше других проявляются, но что воровство, в сущности, одинаково свойственно всем возрастам.

Среди людей зрелого возраста преобладают (в 78–82 %) случайные и предумышленные убийства, детоубийства, выкидыши и хищения, а среди глубоких стариков – преимущественно соучастие в совершении преступлений, мошенничества и – по аналогии с юным возрастом – поджоги и утайка доверенных вещей.

Для того чтобы получить более или менее полное представление о распределении преступлений по возрастам, следует ознакомиться с нижеследующей таблицей обвиняемых и осужденных, приходившихся на 1000 жителей одного и того же возраста во Франции в период времени с 1826 по 1840 год.

Глава 12

1. Статистика влияния наследственности. Из 104 преступников, влияние наследственности у которых я проследил,

При этом должен заметить, что я находился в очень невыгодных условиях наблюдения, потому что не располагал официальными данными для исследования, а должен был ограничиться сообщениями, сделанными самими заключенными.

Доктор Вирлио, находившийся в более благоприятных условиях наблюдения, чем я, нашел преступность у родственников преступников в пропорции 26,8 %, преимущественно в виде алкоголизма родителей (21,7 %), не считая 6 % алкоголизма у побочных родственников.

Равным образом и Пента, делавший свои наблюдения также при более благоприятных условиях, чем я, нашел из 184 преступников в Сан-Стефано:

Только 4–5 % родителей исследованных оказались, по наблюдениям, людьми совершенно здоровыми. Впоследствии Пента представил другую статистику болезненной наследственности, обнимающую 447 случаев, которые он разделил на две серии, как это видно из следующего:

Марро, сравнивая смертность родителей 230 преступников и 100 честных людей, нашел, что умирали:

Если мы соединим вместе смертность от алкоголизма, самоубийства, душевных и нервных заболеваний, то найдем, что среди родителей 230 преступников она составляет 32,1 % общей смертности, а среди родителей нормальных людей – только 16,1 %, то есть вдвое меньше.

Число братьев-преступников у исследованных субъектов очень незначительно. Марро нашел из 500 преступников 68, имевших по одному и более преступному брату, причем:

Изучая затем родителей 500 преступников, Марро нашел алкоголизм отца в 40 %, алкоголизм матери в 5 %; между тем как у 500 честных людей отцы оказались алкоголиками только в 16 %. Психические заболевания он определил в 42,6 % у восходящих или побочных родных преступников (у честных в 13 %); эпилепсию – в 5,3 (у честных – в 2 %); безнравственный и буйный характер – в ЗЗ,6 %. Наблюдая болезненную наследственность у потомства психически больных родителей, апоплектиков, алкоголиков, эпилептиков, преступников и страдающих истерией, Марро нашел ее в 77 %, и даже до 90 %, считая в том числе и аномалии характера и возраста родителей.

Зихерт наблюдал в вюртембергских тюрьмах 3880 преступников, осужденных за воровство, насилие и мошенничество, и, сравнивая их с честным населением этой страны, он нашел ненормальность или преступность родителей:

причем максимум ее он нашел у воров и поджигателей.

Этот же автор определил у потомства болезненную наследственность в отношении к алкоголизму, помешательству, эпилепсии и самоубийству в 71 % поджигателей, в 55 % воров, в 43 % мошенников.

Самоубийство родителей, по исследованиям Зихерта и Марро, выражается следующими цифрами:

Изучая пропорцию порочных родителей 3 тысяч преступников, которых наблюдал Зихерт, и сравнивая их с теми, которые находились под наблюдением у Марро, мы можем распределить их следующим образом:

то есть наибольшие цифры наблюдаются у воров, меньшие – у клятвопреступников и мошенников и самые малые – у поджигателей и лжесвидетелей.

Из 3580 малолетних преступников 707 были, по словам Меттрея, сыновья осужденных за различные преступления, а 308 – незаконнорожденные дети.

13,7 % заключенных в исправительной тюрьме в Эльмире имели родителей психически больных или эпилептиков, а у 38,7 % родители были пьяницы.

Согласно нашим официальным статистикам за 1871–1872 годы оказывается, что из 2800 малолетних преступников 3 % происходят от родителей, отбывающих наказание в тюрьмах. Эти же цифры свидетельствуют о том, что влияние отца на потомство всегда гибельнее, чем матери, что объясняется меньшей преступностью женщин.

Из этих же статистик мы определяем далее число алкоголиков-родителей равным более чем 7 %, причем на долю отцов из этой цифры приходится 5,3 %, матерей 1,7 %, и весьма небольшой процент тех и других вместе.

Наконец, отсюда же мы узнаем, что семейства малолетних осужденных пользуются в 28 % сомнительной, а в 26 % – дурной репутацией. Данные эти очень точно совпадают с результатами, к каким пришел на этот счет и доктор Вирлио.

Томпсон из 109 осужденных нашел 50 бывших между собой в родстве, 8 – принадлежавших к одному и тому же семейству, глава которого был преступник-рецидивист. Кроме них, он наблюдал двух сестер и трех братьев-воров, отец, дяди, тетки и двоюродные братья которых были убийцами. В одной семье, в которой 14 членов были осуждены за сбыт фальшивых монет, 15-й член был, по-видимому, честный человек, но… он кончил тем, что застраховал в четырех местах свой дом и затем поджег его.

Мэйхью из 175 арестантов нашел 10, у которых был осужден за преступления отец, 6 – мать, а 53 – братья.

Подобное же влияние наследственности замечается также по наблюдениям Тарновской, Марро[29], Парана дю Шателе и других у преступниц и проституток.

Из 5583 преступниц, находившихся под наблюдением у дю Шателе, 252 были между собой сестры, 13 – матери и дочери, 32 – двоюродные сестры, 4 – тетки и племянницы. Одна из этих несчастных на вопрос Парана дю Шателе о родных, ответила так: «Отец мой находится в тюрьме, а мать живет с тем, кто обольстил меня; она прижила с ним ребенка, которого я и брат воспитываем».

2. Клинические данные. Я наблюдал в тюрьме в Павии мальчика с резким прогнатизмом, густыми волосами, женоподобной физиономией и с выраженным косоглазием. В 12 лет он совершил уже убийство, а после него 6 раз его судили за воровство. Двое из его братьев были воры, мать – утайщица краденых вещей, а две сестры – проститутки.

В семействе Форсеев пять братьев и один шурин были осуждены за разбой; дед и отец их были повешены, а двое дядей и один племянник содержались в остроге.

Любопытное доказательство влияния наследственности сообщено нам Гарвисом, который был поражен множеством преступлений, совершенных в Гудзоне лицами с одной и той же фамилией. Просматривая списки населения, он открыл, что значительная часть жителей этой местности происходит от некой Мотгар, женщины дурного поведения, жившей двести лет тому назад, потомство которой достигло 900 душ, из числа которых было 200 преступников и 200 душевнобольных и бродяг.

Другое доказательство наследственности дает нам Деспен, проследивший генеалогию семейств Лемеров и Кретьенов. Для более легкого знакомства с ней я представляю ее графически (см. схему на с. 110).

В семье Фиески разбой также передавался по наследству:

Стрэм также приводит как пример преступной наследственности историю одного семейства, потомство которого, детально прослеженное, насчитывает 834 члена. В числе их было: 106 незаконнорожденных детей, 164 проститутки, 17 сводников, 142 нищих, 63 призренника богаделен, 76 преступников, которые провели вместе в тюрьме 166 лет.

Обри сообщает об одном семействе С., которое занимало некогда почетное положение в обществе, но в начале нынешнего столетия почти вымерло: от него остались только сыновья двух братьев, Л. и Р. Последний из них провел всю свою жизнь в тесном общении с преступниками, но сам никогда ни за что не был судим. Это был оригинал, страстный любитель петушиного боя, но еще больший любитель женщин. Он имел пропасть любовниц и детей, так что чуть ли не все дети околотка называли его своим папашей. Дети одной из его любовниц все впоследствии стали преступниками. Семья его брата не представляла собой ничего ненормального, если не считать, что сын его, узнав, что дядя Р. лишил его наследства, покончил с собой вскоре после его смерти, оставив следующую записку: «В моей смерти прошу никого не винить. Я лишаю себя жизни для того, чтобы избавиться от несносных врагов, которых нажил себе благодаря своей глупости и тому, что не принял мер против мошенничества некоторых людей».

Обе любовницы Р., от которых родилось дегенерированное потомство, были замужние женщины: одна из них, 3., была женой палача и родила от него чахоточную дочь, умершую на 24-м году; другая была некая Ф., которую общественное мнение обвиняло в отравлении ее мужа. Ф. имела пятерых детей, двое из которых были прижиты от мужа, а 3 – от любовника.

Дети от мужа были следующие:

1) 3. Жила отдельно от мужа. Это была женщина, одержимая манией сутяжничества: для нее все служило предметом спора, но все свои дела в судах она регулярно проигрывала. У нее было много любовников, среди них один известный оратор, от которого она имела нескольких знаменитых сыновей: поэта, художника и др.;

2) Ф., содержательница публичного дома. У нее было двое детей, из которых один был слепой от рождения и страдал, кроме того, параличом Паркинсона.

Из детей, которых Ф. прижила от любовника Р., мы назовем:

1) М., которая, находясь у трупа своего отца, напилась пьяной вместе со своей невесткой. Она имела дочь, девушку дурного поведения, племянницу проститутку и воровку (в 15 лет);

2) М., крестьянин; пытался задушить себя. Он женился на Фл., женщине развратного поведения, которая сделалась известной кровосмесительной связью со своим старшим сыном, воровством в соучастии со своей дочерью и пьянством. Ее заподозрили и в убийстве своего зятя. Родная дочь называла ее «старой преступной каргой».

От этого печального брака родилось двое детей:

1) М., которая впоследствии убила с помощью матери своего мужа во время менструации – обе они были оправданы;

2) А., находившийся в преступной связи со своей матерью и убивший мужа своей любовницы.

В побочной ветви потомства Фл. (дочери Ф.) мы встречаем нескольких купцов-банкротов; мать, которая убежала со своим последним любовником, захватив с собой кассу и оставив на произвол судьбы свое многочисленное потомство; мужа, растратившего на стороне от семейства все свое состояние и жившего на содержании у жены; наконец, брата второго мужа М., который покончил с собой после того, как убил свою неверную жену.

В этой семье почти все члены ее запятнали себя последовательно одним или несколькими преступлениями; те же из них, которые не совершили ничего преступного, окончили жизнь самоубийством. Но в ней имеется одна побочная ветвь, происходящая от 3., члены которой достигли известности на поприще искусства благодаря своим далеко недюжинным талантам.

Таким образом, и эта семья служит между прочим доказательством той тесной связи, которая существует между гениальностью и преступлением.

В свою очередь, и Лоран сообщает следующие данные об одной семье врожденных преступников, блестящим образом подтверждающие выводы, к которым пришли Марро и Обри:

«Дед этой семьи со стороны отца умер от сердечной болезни. Он был человеком слабого характера и находился в полной зависимости от своей жены, которая была женщина нервная и эксцентричная; легко впадала в гнев и била своего мужа при всяком случае.

Отец обладал нервным и буйным характером, но был большой трус: у него не хватало мужества проучить свою жену за ее беспорядочную жизнь. Он умер от недостаточности аорты.

Дядя со стороны отца отличался весьма порочным и бурным нравом. Он бил своих родителей, вымогая у них деньги. Пользуясь их отсутствием, он продал часть мебели и пытался из ревности убить своего родного брата. Двоюродный брат его был педераст.

Дед со стороны матери был человек интеллигентный, но пьяница. Он провел два года в тюрьме, осужденный за воровство. Во время коммуны он был капитаном и подвергся наказанию за дурное поведение. Это была неуравновешенная, грубая и жестокая натура. От первого брака у него были четыре дочери, о которых мы скажем впоследствии.

Бабушка со стороны матери вела беспорядочный образ жизни. Она оставляла своих детей и прокучивала со своим мужем свой недельный заработок. Умерла она от рака матки.

Мать была женщина очень порочная, ленивая и буйного характера. Она вышла замуж на 20-м году и имела от мужа двух детей. В 23 года она покинула мужа и ушла к одному молодому человеку, с которым прижила девочку. Разойдясь с ним, она вернулась к мужу и от него имела четвертого ребенка, находясь в то же время в связи с каким-то виноторговцем.

За этим любовником последовал другой. На 35-м году она родила пятого ребенка. Она покидала своих детей и мужа, проводила дни и ночи за картами в трактирах или за попойками в кабаках. Под влиянием винных паров она не раз пыталась убить своего мужа. На 37-м году она родила от одного из своих любовников ребенка, который вскоре умер от менингита. После этого она забеременела еще раз и в конце концов бросила своего мужа, уведя с собой своих дочерей, которых продала первому встречному за стакан вина. На 39-м году она забеременела в десятый раз от нового любовника, который обращался с ней очень дурно.

У этой женщины было трое сестер.

Одна из них уже в детстве обнаруживала порочные наклонности и в 16 лет стала проституткой. Она была настолько вспыльчива, что однажды оторвала ухо у одной женщины, с которой поспорила. Другая сестра была алкоголичка, развратная и грубая женщина. У нее было трое детей, из которых один 9 лет от роду из-за какого-то пустяка выбросился однажды через окно на улицу, а в другой раз, по-видимому, также без всякого основания бросился под экипаж.

Ребенок этот болел менингитом, но выздоровел.

Третья сестра была мотовка и развратница, пьянствовавшая вместе со своим мужем.

Перейдем теперь к третьему поколению этой семьи, которое состояло из 8 членов:

1. Девушка, 19 лет, светлая блондинка. Она обладала плохими умственными способностями. У нее имелись раздвоенность твердого неба, очень развитые лобные бугры и богатая растительность на голове. У нее был злой и ревнивый характер: братьям своим она подбрасывала в суп иголки. В 10 лет она посещала уже с мальчиками кабаки и здесь предавалась с ними кутежам.

2. 18-летний юноша: это был экономный и честный работник, но очень нервный и упрямый человек, с таким же слабым характером, как и его отец.

3. 15-летняя девушка: незаконнорожденная, с наклонностями к спиртным напиткам и обжорству. Она посещала винные лавки и часто напивалась пьяной; занималась воровством из витрин бакалейщиков.

4. 14-летняя девушка: ленивая лгунья, воровка, вспыльчивая эгоистка, кокетка и развратница. Она страдала невралгией лица. К семье своей она не питала никаких чувств и ночью, во время сна бабушки, щипала ее из мести за наказания, которым та ее подвергала.

5. 8-летний рахитический и золотушный мальчик, отличавшийся очень нервным, вспыльчивым и деспотическим характером. Он страдал припадками, во время которых у него являлась наклонность бить все, что попадалось под руку.

6. Незаконнорожденная девушка, умершая на 16-м году от менингита.

Знаменитая воровка по прозванью Сан Рефью была дочерью вора Комтуа, колесованного в 1788 году, и воровки Лемпаве.

Известная Марианна, наиболее ловкая участница шайки, происходила от воровки и вора, судившегося пять раз за кражи».

Сигеле, изучая преступность жителей Артены по сохранившимся актам судебных процессов начиная с 1852 года, также наталкивался постоянно на одни и те же фамилии, принадлежавшие в одних и тех же семействах отцам, сыновьям и племянникам. В одном из таких процессов участвовали все члены целиком без исключения двух семейств, приобретших уже известность в судебных летописях: одно из них состояло из 7 лиц, другое – из 6: из отца, матери и четырех сыновей. К этому случаю, говорит Сигеле, вполне применимы слова Видока: «Есть семьи, в которых преступление передается от поколения к поколению и которые как бы для того только существуют, чтобы подтверждать старинную поговорку “яблочко от яблоньки недалеко падает”».

3. Сродство путем подбора. Итак, мы видим, что наследственность, столь редко проявляющаяся при союзе двух преступных семейств, кроется в каком-то тяготении к пороку, сродстве к нему путем подбора, в силу которого преступная женщина выбирает себе в любовники непременно наиболее преступного мужчину.

Припомним только Рене из семейства И., искавшего себе любовниц лишь среди проституток и преступных женщин; браки Кретьенов и Лемеров (см. выше).

Другим убедительным примером подобного сродства или тяготения к преступлению могут служить роковое влечение известной маркизы Бренвиллье Сен-Круа, Луизы П. и Марии К., этих известных воровок, мошенниц и проституток к знаменитому Россиньолю{16}. Первая из них заочно влюбилась в него, когда в тюрьме ее соперница рассказывала ей о его подвигах. Вторая происходила из благородной фамилии, но пала на 14-м году, а на 15-м совершала уже разбои на больших дорогах в компании с Россиньолем. В Турине некая Камбурцано, будучи еще несовершеннолетней девочкой, вступила в любовную связь с каким-то вором и была вследствие этого заключена родными в исправительный дом. Она убежала оттуда, в этот же день отдалась известному наемному убийце Тото и стала соучастницей многих его кровавых подвигов.