Прерыватель. Все части - читать онлайн

21 июля 1995 года. Деревня Подковы

1

Всё началось двадцать первого июля тысяча девятьсот девяноста пятого года. На моих наручных часах было 16:08. Я это помню точно, потому что посмотрел на циферблат, о стекло которого остервенело бились крупные капли ливня. В эту минуту молния ударила в землю метрах в двадцати от нас с Леонидом. Перед глазами всё будто замерло на несколько секунд, и потому я запомнил расположение стрелок: короткая на четырёх часах, длинная на восьми минутах, и даже секундную помню – она сделала несколько судорожных движений в обратную сторону: 35, 34, 33… И снова побежала в правильном направлении. Я ещё удивился этому обстоятельству, но не надолго, почти сразу же посчитав такую иллюзию игрой света, воды и своего нетерпения.

А нетерпение моё имело веские основания. Мой древний милицейский «уазик» застрял посередине между Подковами и Лазарево. Основательно сел на брюхо, скатившись в глубокую колею, наезженную ещё по весне лесовозами. А вокруг заливало так, что даже близлежащие ели едва угадывались тёмным нависающим силуэтом. Перспектива остаться здесь на ночь нисколько не привлекала, тем более если учесть, что в этот день я родился двадцать семь лет тому назад и предполагал этим вечером, хоть и в одиночестве, но всё же отметить столь знаменательное событие. Когда утром выезжал из Подков, небо было ясное и ничто не предвещало грозы, а на обратном пути ни с того ни с сего набежали чёрные тучи и полилось. Что ж… Издержки профессии. Работа у меня такая – ездить по окрестным деревням, реагируя на жалобы местного населения.

Я участковый, Алексей Лазов. Почему я, успешно закончивший юридический, получивший звание лейтенанта и устроившийся помощником следователя в Перволучинск, оказался вдруг в богом забытой деревне со странным названием Подковы? Как-нибудь позже я упомяну о причинах – они вполне объяснимы. Но пока вот оно – моё настоящее…

Обычно за каждым уполномоченным участковым закреплялся для обслуживания участок в границах одного сельского административно-территориального образования, население которого не превышало три с половиной тысячи человек. Но дела в сельской местности с некоторых пор пошли по самому негативному сценарию – люди старались перебраться в город, бросая свои обветшавшие хозяйства, чтобы хоть как-то прокормиться в условиях экономического упадка. Школы, клубы, библиотеки, фельдшерские пункты, – всё это постепенно закрывалось и приходило в негодность. В Подковах с её одной улицей в двенадцать дворов, жилыми из которых осталось всего лишь десять, имелась хотя бы почта и маленький магазинчик, работавший два раза в неделю – по средам и четвергам. А специально для участкового построили отдельный каменный дом из двух половин – в одной можно было жить, а в другой работать. В отделении имелся телефон, а в жилой части цветной телевизор. Даже холодную воду подвели, чтобы лишний раз не отвлекать от службы походами на колодец. Имелся письменный (он же и обеденный) стол; кожаное, наверное, ещё дореволюционное кресло, пара стульев и широкая железная на пружинах кровать в спальне. Один мой коллега по отделению всучил мне гипсовый фосфоресцирующий бюст Наполеона, чтобы было, как он выразился, с кем поговорить на досуге. Я отнёс его в рабочую половину, поскольку в жилой он пугал меня по ночам.

Желающих поселиться здесь было немного, вернее, не было никого. На этот переезд вызвался только я, разругавшись из-за этого со своей девушкой, подругой детства Леной Макаровой, которая мотивов моих понять никак не хотела. А мотивы были. И она прекрасно о них знала, но не верила в то, что я всё же на такую авантюру решусь.

Недалеко от деревни располагался заброшенный песчаный карьер, который некогда кормил и Подковы, и все расположившиеся вокруг другие деревни – Новую на севере, Гасилово чуть южнее, Лазарево за лесным массивом на северо-востоке и Глыбы далеко на юге. Эти самые Глыбы наделали в своё время немало шума, но эту историю я тоже отложу на потом.

Вот эти пять деревень и числились на одном мне. Разумеется, ни о каких тысячах жителей речи не шло, – десять семей в Подковах, двенадцать в Лазарево, восемь в Гасилово, шестнадцать в Новой, и ноль в Глыбах. В Глыбах давно никто не жил, ещё с шестидесятых годов. Гиблое какое-то место – огромное поле посреди дремучего леса, с юга опоясанное болотами, а на востоке упирающееся в глубокий овраг с едва живым ручейком. Поговаривали, что селение это пять раз за свою историю полностью выгорало. После пятого пожара оставшихся людей расселили наконец по округе, а на поле с тех пор так и не выросло ни одного деревца. Только небольшое озеро без названия пользовалось популярностью среди рыбаков – карась там клевал отменный, особенно по весне, когда солнышко прогревало мелководные заводи.

Доро́г, соответственно, тоже никто не содержал в приемлемом состоянии. В хорошую погоду можно было передвигаться хоть на велосипеде, а вот в ненастье даже «уазику» некоторые участки не всегда оказывались подвластны. А что уж говорить про зиму. Из Перволучинска до Подков (это восемнадцать километров пути) ходили почтовые и продуктовые грузовики, но остальные трассы до весны заваливало снегом, так что ездить по своему участку мне приходилось на лыжах. А зимой, как назло, запертые в своих избах люди начинали много пить и частенько устраивать потасовки. Так что при случае я мог бы, наверное, получить первый взрослый разряд по лыжам, потому как много пришлось мне в первую зиму кататься туда-сюда. Это сейчас, насколько я знаю, некоторые из участковых обзавелись снегоходами, а в те времена… Нда… Но не буду больше отвлекать вас излишней картографией. Вернёмся к сути повествования…

В тот день, 21-го июля, я ездил в Лазарево по поводу избиения чёрными копателями тамошнего пастуха. Лазарево, надо сказать, оставалось в плане сельского хозяйства вполне продвинутым – в каждом из двенадцати дворов имелась своя корова, а ещё четыре козы и две овечки. Валерка – так звали пастуха – был тощим мужичонкой маленького роста, однако с кнутом обращался мастерски, так что коровы слушались его и по-настоящему уважали. Но в стычке с копателями кнут Валерке не помог. Пастух отругал их за то, что те не закапывают за собой ямки, в которых коровы калечат ноги. Институтов Валерка не заканчивал, да и голос имел басистый и хриплый, так что речи его больше походили на примитивный наезд. Копатели, на всякий случай перехватив инициативу, накостыляли ему, сели во внедорожник и укатили в город. В итоге – сотрясение мозга и перелом ребра. Это констатировал бывший фельдшер, осевший в Лазарево после того, как прикрыли последний врачебный пункт. Тяжкие телесные. Дело я должен был возбудить автоматически, но Валерка не захотел писать заявление, попытавшись убедить меня в том, что показал он себя перед залётными копателями самым настоящим героем, в следствие чего они больше не сунутся на его поляну. Ну ладно. Я сделал вид, что поверил ему, не стал настаивать на заявлении и поехал домой. Разумеется, дело я это оставить на произвол не планировал. Валерка был мужиком хорошим, непьющим, со сварливой женой и двумя совсем ещё маленькими детьми. Вечером я собирался позвонить в город и разузнать, как там в целом обстоят дела с этими чёрными копателями и предпринимаются ли какие-нибудь меры. Их стоило наказать не только словами. Но в дороге застал меня ливень, и я встрял не на шутку. Пришлось шкандыба́ть обратно в Лазарево и просить Лёньку, тамошнего тракториста, вызволить меня из беды. Лёнька, хоть и был не в настроении, но не отказал, тем более что, как оказалось, имелась у него ко мне одна просьба.

И вот, значит, когда «уазик» мой был благополучно вызволен из колеи, Леонид, укутанный в плащ-палатку, выпрыгнул из кабины гусеничного трактора и, подойдя ко мне, громко сказал:

– Давай, лейтенант, я тебя уж до самых Подков дотащу. Не доедешь своим ходом. Точно тебе говорю.

Я и сам подумывал попросить об этом Леонида, но пока не решался. Спасибо, что хоть из колеи-то меня вытащил. Особым уважением я в окрестных деревнях не пользовался, потому как работал в Подковах чуть меньше года, и никто меня толком узнать пока не успел, а предыдущий участковый человеком слыл своенравным, частенько превышал свои полномочия и был охоч до местных бабёнок.

В этот момент и ударила в землю молния, а секундная стрелка сделала три шажка против своего естественного движения.

– Буду крайне признателен, – крикнул я, слегка оглушённый грозовым раскатом.

– Только просьба у меня к тебе будет, – промолвил Леонид и махнул рукой, приглашая проследовать за ним в кабину трактора.

Я послушно поплёлся, хлюпая водой внутри высоких резиновых сапог.

Забравшись в кабину, Леонид откинул капюшон. С лысой головы на лоб скатились две крупные капли. Он смахнул их ладонью, достал из портсигара папиросу, постучал мундштуком по жестяному дну, дунул, сплющил его гармошкой и чиркнул бензиновой зажигалкой.

Сделав две глубокие затяжки, посмотрел на меня и промолвил:

– Сестра у меня есть. Люська. Может, и знаешь.

Я промолчал, продолжая внимательно слушать.

– А у ней муженёк непутёвый. С зоны откинулся года два назад. Она и подцепила его. Так-то вроде и ничего мужик. Рукастый. И за скотиной ходит, и избу подлатать, и по огороду чего… Но пьёт. Дело привычное. А надерётся – дурак дураком. Руку начал на сестрёнку мою поднимать. Та, конечно, молчит. Ни словом. Но я вижу. Разве такое скроешь. Ты, лейтенант, меня, хоть и малость, но знаешь. Я человек горячий, да и голову мне кому свернуть – одним пальцем пошевелить, – Леонид для наглядности продемонстрировал передо мной свои толстенные пальцы. На вид ему было лет сорок пять или чуть больше, но телосложением он не уступил бы, наверное, и Поддубному. Широкий, коренастый и будто отлитый из свинца. – Боюсь, что если сам решу поговорить с ним об этом, то зашибу. Не хочется грех-то на душу брать. Ты уж, лейтенант, как-нибудь отвадь его от этого нехорошего дела. Поговори, намекни, что, дескать, увидишь Люську с фингалом или синяком, то отправишь его обратно по этапу. А?

– Хорошо, – сказал я. – Поговорю. И если подтвердятся такие факты, то обязательно разберусь.

– Только обо мне ему даже не намекай. Не дай бог ещё припрётся ко мне на разборки. Не уйдёт ведь живым-то. Я человек не злой, муху зря обижать не стану. Но меры силе своей не знаю. Прям как наказание мне какое с самого детства. – Леонид поморщился и крякнул, то ли действительно от досады на самого себя, то ли от потаённой за такой «недостаток» гордости.

– Не намекну, не переживай, – успокоил я Леонида.

– Тогда и спасибо тебе, лейтенант. Ты только не подумай, что я в долг тебе помогаю. Я от чистого сердца. А просто раз уж встретились в таких обстоятельствах, то почему и не попросить хорошего человека.

– Я и не думаю, Лёнь, – сказал я, потому что и вправду пока ещё не успел ни о чём подумать.

Больше всего на свете мне хотелось сейчас вернуться домой, сбросить промокшую насквозь форму, затопить баньку и побаловать себя бокалом-другим вина, приобретённым мною ещё неделю назад. Вино-то я приберёг для Ленки. Мы всё-таки помирились с ней, она успокоилась и обещала послезавтра, в четверг, приехать на продуктовой машине ко мне в гости. Для серьёзного, как она выразилась, разговора. И как бы мне ни хотелось это вино приберечь, всё же чувствовал я, что сегодня не удержусь, ибо сил моих больше нету. Да и день рожденья опять же. Простительно.

Пока мы беседовали в кабине, ливень неожиданно прекратился, и выглянуло солнце, осветив впереди непролазную, размокшую до состояния жидкой глины дорогу.

Леонид присвистнул и выбросил докуренную папиросу на обочину.

– Вот это и развезло, – протянул он. – Погнали, лейтенант. Без меня тебе точно отсюда не выбраться.

2

Отцепив «уазик» возле гаража, я поблагодарил Лёню, ещё раз уверил в том, что обязательно поговорю с его зятем и направился к дому.

Одеревеневшие и отяжелевшие ноги уже предвкушали вожделенный покой, когда случился облом. На крыльце, перед входом в жилую половину сидела, прислонив к перилам распахнутый пёстрый зонтик, Маринка Худякова. Я аж присел, увидев её, потому что безвольно подогнулись коленки. Поскольку на ступеньках по бокам от неё располагалась бутылка со спиртным и что-то завёрнутое в газету, я догадался, что явилась она вовсе не по моей работе, а чисто по велению своего сердца. А сердце её… Как бы поаккуратнее выразиться… Не хотелось бы даже шёпотом обижать эту роскошную женщину, ибо помыслы её, я в этом не сомневаюсь, были чисты, как слеза младенца. В общем, влюбчивая она была с тех самых пор, как связалась четыре года назад с предыдущим участковым, тем самым, который не пропускал в окрестных деревнях ни одной юбки. Я даже имя этого казановы не помню, да и слава богу. Испортил он Маринку. Поигрался с ней, насколько его хватило, и укатил плодить свои любовные сущности в город. А девка с тех пор сама не своя стала, будто заразилась от этого кобеля любовной чесоткой. Цеплялась за каждого мужика в ближайшей округе, и не смущало её даже то, что холостых из них не было никого. Этот факт, как и то, что сама Марина женщиной была выдающейся (и в плане эмоций, и в плане своих физических габаритов), приводили к тому, что все её любовные притязания заканчивались в лучшем случае в какой-то подсобке или, если уж одолеет романтика, на берегу местной речушки, петлявшей, нарезая зигзаги, среди лесов и полей до про́клятых кем-то Глыб.

Было Маринке двадцать шесть лет, и она отчаянно пыталась найти свою вторую половинку, бог весть чего рисуя в своих мечтах.

Я не сомневался, что она наверняка станет когда-нибудь замечательной женой и ещё более замечательной мамой – когда научится совладать со своей жаркой натурой. Из всех несостоявшихся вариантов у неё оставался в перспективе только один – я. А я, будучи по натуре человеком добрым и не любящим резких слов и конфликтов, не умел прямым текстом разговаривать с женщинами ни о любви, ни, тем более, о её отсутствии. Почувствовав мягкое, Маринка и сделала в конце концов на меня довольно весомую ставку. Я и с Ленкой-то своей встречался до сих пор потому только, что дружили мы с ней с детства. Когда ещё был жив Игорь…

Об Игоре я как раз и подумал, когда заметил на крыльце Марину. Как-то сразу мысль соскочила на него с Лены, потому что он имел к ней даже более прямое отношение, нежели я. Всё наше детство и юность в Перволучинске он был влюблён в неё не меньше моего. Но так получилось, что Лена Макарова выбрала Лёшу Лазова, и Игорь принял такой расклад с достоинством настоящего друга. Никогда не обмолвился об этом ни словом. И вовсе не из гордости, а именно из уважения к нашей дружбе. Однако я прекрасно понимал, чего это ему стоило. Особенно ясно осознал после того, как он вдруг передумал после автотранспортного техникума поступать в институт океанологии. Он грезил океаном, мечтал о морских экспедициях, восхищался Кусто. И с чего бы вдруг? Откуда взялся в нём этот океанический зуд? С нашей-то вечно мутной речушкой и исключительно сухопутным существованием. Игорь был на год меня старше. Осенью 1985-го его призвали в армию. И ладно бы хоть в морфлот, но нет же – угодил в самое пекло – в Афган. К тому же по собственному желанию, как мне думается, предполагая тем самым удивить меня и восхитить Ленку. Меня он, конечно же, удивил, но Лена не оценила поступка. «Дурак», – только однажды сказала она мне и больше к этому вопросу не возвращалась. А через полгода пришла похоронка – Игорь, служивший дизелистом в роте связи, погиб при пожаре на складе во время неожиданного обстрела. Разумеется, в его смерти я стал винить себя. До самого моего поступления на юридический мы с Леной почти не общались. Может быть, и Лена понимала, что, выбери она не меня, а Гошу, то всё могло бы сложиться иначе. Не было бы Афгана, не случилось бы пожара на складе, а бороздил бы Игорь сейчас просторы Тихого океана и слал нам диковинные открытки с видами экзотических городов. А ведь она металась тогда, в юности, влюблённая в нас обоих. Какой-то пустяк склонил весы в мою пользу, а совсем не то, что я нравился четырнадцатилетней Лене больше. Она была младше меня на год. Вполне вероятно, что Игорь, которому тогда исполнилось шестнадцать, казался ей слишком взрослым. Не знаю. Мне тяжело было размышлять об этом. Ведь тогда я думал, что прошлого не изменишь…

Воспоминание об Игоре совсем убило меня морально. Так что, приближаясь к Марине на едва сгибающихся ногах, я уже решился быть грубым и сейчас же расставить все точки над «и». Однако хватило меня только на две минуты.

Завидев меня, Марина встрепенулась, заулыбалась и почти пропела:

– Господи! Товарищ лейтенант, ты похож на восставшего мертвеца. Где тебя носит в такой-то день?

Обезоруженный состраданием и улыбкой, я тут же сдался.

– А ты чего тут? – спросил я, и прозвучало это, как извинение за моё опоздание, хотя мы, разумеется, ни о чём с Маринкой не договаривались.

– С днём рождения хотела поздравить, – продолжая улыбаться, сказала она. – Вот, – и подняла в руках бутылку и завёрнутый в газету брикет. – Думала, захочешь отметить. Тем более в такую погоду. Смотрю в окно, а там с такою тоской хлещет. Как там Лёша, подумала. Грустно ему, наверное, одному-то. Прихватила пожрать кой-чего, ноги в руки да и к тебе.

Мысль о стопке крепкого самогона меня взбодрила. При таком раскладе я мог бы и вино на послезавтра сберечь. Ну что такого, подумал я, посидим часик, согреем душу и разбежимся. Тем более что Марина оказалась единственным человеком, вспомнившим сегодня о моём дне рожденья.

– И давно ждёшь? – поинтересовался для приличия я.

– Да с полчаса, наверное, как.

– Я только переоденусь, – сказал я, отпер дверь и пропустил Марину вперёд.

С чувством победительницы и хозяйки положения она зашла в дом.

Переодевшись, я вернулся за стол, на котором уже были расставлены стопки и тарелки. В пластмассовом контейнере, завёрнутом в газету, оказалась жареная картошка с четырьмя котлетами. Вкусные ароматы уже витали по дому. И поскольку я не успел сегодня ничего приготовить из съестного на вечер, то это был единственный вариант не заночевать на голодный желудок. Сил на что-либо другое, кроме как плюхнуться на стул, совершенно не оставалось.

– Почту сегодня затопило, – прожурчала Марина, разливая по стопкам светло-бурую жидкость. – Такой ливень. Крыша давно худая. Сколько раз в город звонили, просили, чтобы прислали кого-нибудь залатать. Только обещаниями кормят. Людей у них, видите ли, не хватает. А что они прибедняются-то? Чай государственная контора. Денег могли бы прислать, мы бы кого из своих мужиков позвали. Вон тот же Лёнька, к примеру. С головой мужик. В два счёта починил бы крышу. Пришлось два часа корячиться с тазиками и тряпьём. За копейки-то. Да и те то дадут, а то и задержат на две недели. Вам-то хоть вовремя платят?

Марина работала уборщицей на почте и в местном магазине. Хозяйства своего она не держала, едва хватало средств на то, чтобы поддерживать в надлежащем состоянии дом. Раньше, когда была она при старом участковом, тот помогал, привлекая к работам в её дворе провинившихся чем-нибудь мужиков. А как осталась без протеже, те даже за деньги не хотели ей ничего делать, вымещая на ней свою обиду на ушедшего на пенсию капитана.

– По всякому бывает, – ответил я на её вопрос.

– Ну, – Марина подняла стопку и подмигнула, – здрав будь, боярин. С днюхой тебя, Лёха, – и, не дождавшись, когда я что-то отвечу, залпом опустошила ёмкость.

– Ага, – кивнул я, заранее поморщился и последовал её примеру.

Вообще, человек я не особо пьющий. Даже можно сказать, что непьющий почти совсем. Все мои сегодняшние мечты о бокале вина – исключительно последствия тяжёлого дня. Такие желания возникают у меня не часто. Я люблю порядок в делах и ясное мышление. В моей работе это крайне необходимо, иначе всё выйдет из-под контроля и начнётся апокалиптический хаос.

Но в этот раз я как-то промахнулся. После второй стопки мозги мои отказались анализировать ситуацию и соизмерять риски. Выслушивая речи Марины, всё больше повествующие о её тягостном бытии, я настолько проникся к ней состраданием, что не заметил, как к одиннадцати вечера оказался с бедной женщиной под одним одеялом.

Уж не знаю, было ли у нас ночью что-то недозволительное – сомневаюсь, что я в таком состоянии мог бы напрячь хоть какую-нибудь мышцу, однако первым, что я увидел следующим утром, было довольное выражение на лице Марины. И чем больше я эту радость распознавал, тем в больший ужас начинало приходить всё моё похмельное существо.

Марина стояла в дверном проёме, разделявшем спальню и общую комнату. Уперев руки в бока, она продолжала, как и вчера, безмятежно улыбаться. Из одежды на ней имелись только обтягивающее полутреко и короткий розовый топ, настолько несоответствующий размерам её грудей, что они из-под него выглядывали бессовестно и устрашающе. Я зажмурился. Кровь тягучими толчками проникла в самую сердцевину моей головной боли. Я застонал, не в силах сдержать страдание.

– Ох ты бедненький, – ласково проворковала Марина. – Головушка бо-бо? Надобно похмелиться.

– Стоп! – закричал я, и голова моя взорвалась от этого чрезмерного напряжения.

Марина испугалась. Я это успел заметить и решил воспользоваться моментом.

– Времени сколько?

– Девятый час.

– Никакого опохмела, – чуть тише сказал я. – Мне на работу. И вообще, не думай, что мы стали ближе, чем всегда были.

– Что? – удивилась Марина. Моя последняя фраза и впрямь выглядела каким-то бредом.

– Спасибо за компанию, – из последних сил выдавил я, – но тебе надо домой.

– Ну это само собой, – Марина успела придти в себя. – Другого я не ждала. Все вы одинаковые. Тьфу на вас, – она подошла к стулу, стянула с его спинки своё платье и, ещё выше задрав топ, стала одевать его через голову. Её большие напрягшиеся соски посмотрели на меня с укоризной. И мне сделалось стыдно. – Тут девка какая-то к тебе заходила, – продолжила она. – Но ничего не сказала. Глазищи только вылупила, пошевелила губами и развернулась.

– Какая девка? – чувство стыда быстро сменилось предчувствием свершившейся совсем недавно трагедии.

– Да почём мне знать. Тощая. Чернявая. С короткой стрижкой. Не местная. Я тут всех баб знаю.

– А-а-а… – я схватился за голову, но уже не от боли, а от понимания того, что только что потерял свою Ленку.

Но ведь она должна была приехать завтра. Да и какая теперь разница. Что я буду гадать.

– Давно? – уцепился я за промелькнувшую вдруг спасительную мысль.

– Полчаса назад.

Я выскочил из постели как ошпаренный. Слава богу, на мне оказались трусы, иначе я никогда потом не простил бы себе такого позора.

Наспех одев успевшую просохнуть после вчерашнего ливня форму, я выпроводил за дверь Маринку и бегом, пересиливая рвущиеся во всём теле нервы и жилы, понёсся в сторону магазина. Может быть, продуктовая машина ещё не успела уехать. А другого варианта выбраться из Подков в Перволучинск никогда не имелось.

3

Картина бегущего со всех ног милиционера не могла не привлечь внимания. Копошившиеся в своих огородах подковцы, бурые от беспощадного солнца, с любопытством провожали меня долгим взглядом, полагая, наверное, что я устроил за кем-то самую настоящую погоню. Но мне было сейчас не до них. Пусть думают что хотят. Главное – догнать Лену и всё ей объяснить. Как именно я стал бы ей объяснять наличие в своём доме сосцеликой Марины, я пока не знал. Придумаю что-нибудь на месте, успокаивал я себя. И нёсся, чувствуя, что моя голова сейчас взорвётся, как перезревший арбуз.

Продуктового грузовика у магазина я уже не застал. Отдышавшись немного, я бросился внутрь, чтобы спросить у продавщицы, давно ли уехала машина и садилась ли в неё моя девушка. Ринувшись в приоткрытую дверь, я столкнулся с каким-то незнакомым мужчиной. Крепкий, чуть старше сорока лет, одетый в камуфляжную куртку и такой же расцветки штаны, он почти не сдвинулся с места от моего толчка. Только широкополая охотничья шляпа слетела с его головы. Он посмотрел на меня так, что мне сделалось немного не по себе. Что-то дикое, звериное было в его взгляде. Я не сомневаюсь, что, если бы в его руке оказался в этот момент топор, то он не задумываясь раскроил бы мне череп.

– Простите, – машинально сказал я.

Мужчина осмотрел меня с ног до головы, на секунду замялся, поднял с пола шляпу и прикрыл её полями глаза. Так и не сказав ни слова, тяжело перешагнул через порог и скрылся из вида, завернув в сторону почты. Неприятный осадок, оставшийся от его властного взгляда, ещё минуту сбивал меня с мыслей.

Другие чувства теснили в этот момент всё моё существо. И я снова переключился на свою волну.

– Товарищ лейтенант, – испуганно воскликнула продавщица, увидев меня в таком возбуждённом состоянии, – что-то случилось?

– Машина уже уехала?

– Машина? Продуктовая что ль?

– Ну какая ж ещё? Уехала?

– Да минут пятнадцать как. С ней что-то не так?

– Девушка.

– Ну… – женщина восприняла это, видимо, как обращение к ней, а ей было уже за пятьдесят. – Вика меня зовут.

– Девушка тоже уехала?

– А… – Вика поправила причёску и смутилась, поняв, что речь сейчас не о ней. – И девушка. Уехала. А этот остался.

– Кто?

– Мужик, с которым вы здесь столкнулись. Они вместе и приехали.

– Да? А что за мужик? Чего он хотел?

– Охотник, наверно, – пожала плечами Вика. – Купил бензина. «Галошу». И зажигалку.

– Мутный какой-то, – промолвил я, но тут же и потерял к этому «охотнику» интерес.

Закончив на этом разговор, я снова побежал к дому.

Возле гаража сиротливо стоял заляпанный по самую крышу грязью «уазик». Я запрыгнул в него, обшарил карманы в поисках ключа. Потом заметил, что со вчера так и оставил его в замке зажигания.

Автомобиль с третьей попытки завёлся. Я вывернул на дорогу и надавил на педаль газа.

Вдоль заборов выстроились уже все огородники, продолжая наблюдать за разыгранным мной спектаклем.

Дорога до Перволучинска была гравийной и неплохо накатанной, так что «уазик» нёсся во всю прыть, на которую ещё был способен.

Я проехал уже километров восемь, когда осознал весь абсурд этой своей затеи. Ну хорошо, допустим, я сейчас догоню грузовик. Остановлю его. Залечу в салон. И что дальше? Силой стану выволакивать Лену из кабины? Надену на неё наручники и зачитаю права? Что бы я сейчас ей ни рассказал, она не захочет меня слушать. Такой у неё характер. И мне ли не знать об этом. Даже мой отъезд из города, имевший вполне вразумительные причины, вызвал у неё шквал негативных эмоций, а потом долгий, растянувшийся почти на год процесс примирения. А в глазах водителя я вообще буду выглядеть полным идиотом – в помятой форме да ещё и смердящий за версту перегаром. Представляю, что он может обо всём этом подумать. Нет.

Я резко затормозил, разметав по сторонам гравий. Несколько раз ударил руками по рулю. Скинул с продолжавшей гудеть головы фуражку. Взгляд мой упал на индикатор топлива. Стрелка стремительно приближалась к нулю, а нарисованная под ней раздаточная колонка словно крутила поднятым шлангом у виска, обращаясь явно ко мне. А может, просто хотела застрелиться от стыда за своего нерадивого хозяина. Даже до города я при всём желании не успел бы добраться. Теперь лишь бы на обратный путь хватило бензина, а иначе пешком придётся топать до гаража, а потом назад с полной канистрой.

Я посмотрел на часы. Десять утра. Лучше позвоню Ленке по телефону из отделения, решил я. И как раньше мне эта элементарная мысль в голову не пришла? Хотя, конечно, не удивительно…

Я успокоился и постарался дышать ровно. Надел фуражку. Завёл мотор. Аккуратно развернулся и покатил обратно.

Слава богу, «уазик» дотянул до деревни. Однако, подъезжая к почте, я увидел толпу суетящихся возле неё людей. Казалось, что здесь собрались все Подковы. Люди что-то оживлённо обсуждали и размахивали руками. Я немного струхнул, подумав на секунду, что это сборище устроили по поводу моего странного поведения.

Я выпрыгнул из кабины и направился в самую гущу.

Толпа немного поутихла и расступилась, пропуская меня к почте.

На крыльце почтового отделения сидела Марина, уткнувшись лицом в ладони. Всё её тело сотрясалось от беззвучного плача. Чуть поодаль всхлипывала на плече у своей матери Даша Сазонова, заведующая почтой, женщина лет тридцати пяти. Из-за распахнутой настежь двери отделения сильно несло гарью.

– Что здесь происходит? – обратился я ко всем сразу.

– Маринка не пущает, – сказал пожилой мужчина, в котором я не сразу узнал дядю Гену, потому как на голове у него красовался какой-то нелепый колпак, сделанный из газеты. – Говорит, только для лейтенанта проход.

Услышав мой голос, Марина убрала ладони с заплаканного лица и посмотрела на меня так, словно я прибыл со спасительной миссией в самое пекло ада. Она вскочила и хотела было броситься ко мне с искренними объятиями, но я всем своим видом дал понять, что делать этого не стоит. Она осеклась, на секунду растерялась, но сумела быстро взять себя в руки.

– Лёша, – хлюпая носом, заговорила она, – тут такое… Тут такое… Пойдём, ты должен это увидеть.

В голове у меня наконец прояснилось. Весь вчерашний хмель выветрился, и извилины начали понемногу вставать на свои места.

Я проследовал за Мариной вглубь отделения. Следом за мной пошла и Вера, размазывая носовым платком по всему лицу тушь вперемешку с помадой.

Внутри запах гари усилился. Засвербило в носу. Я чихнул.

По всему полу стелился дымный след, беря начало где-то в коридорчике слева от общего зала.

Марина свернула именно туда. Пройдя метров пять по коридору, она остановилась и показала рукой на открытую дверь, за которой начинались ступеньки, круто уходящие вниз. Возле двери валялся большой красный огнетушитель.

– Только осторожней, – перейдя почти на шёпот, промолвила Марина. – За дымом не видно. Пол скользкий от пены. Там.

Сзади в меня уткнулась всем телом Вера и выглядывала из-за моего плеча, словно боясь, что снизу на нас может выскочить какое-нибудь чудовище.

Я стал спускаться вниз, то и дело чихая от нестерпимой вони. Женщины остались стоять на пороге, пригнув головы и внимательно за мной наблюдая.

Пол оказался действительно очень скользким. Стараясь ступать осторожней, я прошёл внутрь небольшого помещения, в дальнем углу которого, за столом, прикрученным к стене с небольшим окошком, лежал человек. В этом месте, как ни странно, дыма совсем не было. Я смог разглядеть этого человека чётко. Им оказался тот самый мужик, с которым мы столкнулись в дверях продуктового магазина. Его лысая голова с аккуратным отверстием в виске под неестественно острым углом упиралась в стену, забрызганную с левой стороны кровью и ошмётками того, что когда-то было мозгами; в правой руке, откинутой во всю длину вбок, он держал пистолет – старый обшарпанный «ТТ». Рядом лежал прямоугольный железный ящик с откинутой крышкой. В его замке торчал ключ. Внутри ящика было пусто.

Понимая, что здесь произошло что-то невероятное и одновременно ужасное, я постарался ступать ещё более осторожно, чтобы ничего не нарушить. Когда приедет следователь – а при таком раскладе иначе и быть не может, – все улики должны остаться на своём месте. Мысленно я оценил поведение Марины, которая никого не пустила на почту до моего появления. Да и улики девки сохранили в целости, вовремя потушив пожар. Молодцы. Надо будет им об этом сказать.

Однако, несмотря на всю свою аккуратность, я чуть было не наступил на какой-то предмет, лежавший метрах в двух от трупа и видом своим сразу внушивший неприятные чувства. Я нагнулся, присмотрелся получше. Боже! Да это же палец. Большой палец от человеческой руки, только словно выбеленный до состояния восковой поделки. Я осмотрел руки мужика – все его пальцы оказались на месте. Ситуация всё больше выходила за рамки какой бы то ни было логики. Незнакомый мужчина приезжает в захудалую деревеньку, покупает бутылку с бензином, идёт на почту, спускается в какой-то непонятного назначения подвал, поджигает его и стреляет себе в висок. Сумасшедший? Наркоман? А палец тогда откуда? И что это за ящик? Такие ящики я видел только в кино. Обычно в них люди хранят в банковских ячейках какие-то ценные вещи. Но ведь это же не банк, а всего лишь заурядная почта, едва сводящая концы с концами и не способная даже выбить рабочих, чтобы те залатали худую крышу. Но вот и окошко над привинченным наглухо столом. Нда… Похоже, что эта почта не так проста, и какой-то депозитарий здесь всё же имелся. Но почему я не знал о его существовании раньше?

Вглядываясь в руки мужчины, я заметил на его левом запястье странного вида часы. Рукав был высоко задран – человек перед тем, как себя убить, явно этими часами интересовался. Зачем?

Я сел на корточки и присмотрелся. Странные какие-то часы. На циферблате, разделённом на красную и синюю половинки, имелась всего одна стрелка, застывшая на десяти часах. Это если бы были хоть какие-нибудь внятные обозначения, как на всех нормальных часах. На этом странном приборе на произвольном расстоянии друг от друга значились только квадратные иероглифы, похожие на японские. Их было пять: три на синей половинке, и два на красной.

Ничего непонятно.

Я выпрямился, сдвинул на затылок фуражку и тяжело вздохнул.

Потом осмотрел стол и окошко над ним. Справа от стола имелась кнопочная панель – девять цифр от нуля до девяти и буква «в». Под ним небольшое табло непонятного назначения.

Перчаток у меня не было, поэтому я старался ни до чего не дотрагиваться.

Очень много вопросов толкалось у меня в голове. И прежде всего надо выяснить, что это за помещение и что хотел от Веры или Марины этот мужик.

Марина с Верой встретили меня с такими же выражениями лиц, с какими и провожали в подвал.

– Ну что? – первой не удержалась Марина.

– Это я у вас хотел бы спросить что, – стараясь придать голосу уверенности, сказал я.

Женщины переглянулись.

– Ерунда какая-то, – начала Марина. – Я, как обычно, пришла с утра убираться. Да и с крыши ещё натекло со вчера, надо было подтереть остатки. Машу́, значит, я шваброй, и заходит этот, – Марина коротко махнула рукой в сторону подвала.

– Да-да, – закивала в подтверждение сказанному Вера.

– Порыскал вокруг глазами. Видит, что никого, кроме нас с Веркой, нету, и дверь давай закрывать. Я говорю, мужчина, дверь оставьте в покое, жара на улице, дышать нечем. А он как зыркнет. Прямо зверюга, а не человек. Я-то баба не робкого десятка, но и то струхнула.

– Да-да, – снова пролепетала Вера.

– Да что да-да? – нахмурилась Марина. – Ты и не видела, как он входил-то.

– Так, девушки, – перебил я. – Давайте, пожалуйста, ближе к сути. Это не литературный конкурс. Какая разница как он на кого зыркнул. Потом что было? Как в подвале-то он оказался? И что, вообще, это за помещение?

– Короче, – продолжила Марина, – посмотрел на меня и как крикнет: «Где тут у вас начальник? Жаловаться на вас буду!» Верка только тогда и выбежала в зал-то. А мужик этот пистолет достал и говорит: «В де… в дезо…» Блин. Вер! Чо он там говорил-то?

– В депозитарий хотел попасть, – пришла на выручку Вера.

– А что за депозитарий? Подробнее можно?

– Да я и сама-то первый раз эту дверь открывала. Знала, что в подвале этом был когда-то депозитарий. Это ещё для рабочих из карьера соорудили, чтобы они ценности и документы свои там хранили.

Сердце у меня заныло, когда прозвучали слова о карьере. Возможно, это могло быть тем самым недостающим звеном в деле, ради которого я и перевёлся из города в Подковы.

– Странная, конечно, затея для тех времён, – продолжила Вера. – В нашей деревне, на какой-то задрипозной почте – и вдруг депозитарий. Стены бетонные в полтора метра толщиной и полная автоматика со своим собственным генератором. Тогда и в столице-то таких чудес не имелось. Но это по слухам всё. Точно я не знаю, как работал этот депозитарий. А вот мужик хорошо знал. Орал: «Ключ от подвала тащи». Когда открыли, тычет пистолетом в бочину, дескать, спускайтесь. А там темнотища. Но он и выключатель быстро нашёл. Свет включил. Подошёл к столу. Там справа кнопка. Нажал. И за стеной что-то как загудит да заскрипит. У него ещё бутылка с бензином в другой руке была. Дальше не знаю что было. Испугалась я до усрачки и спряталась за Маринку. Даже глаза зажмурила и с жизнью стала прощаться.

Я ожидающе посмотрел на Марину.

– А дальше, – затараторила она, – из окошка выдвинулся железный ящик. Он ключом его открыл, крышку откинул и достал оттуда часы.

– Часы? Те, что у него на руке?

– Наверно. Странные такие. С разноцветным этим… Как его? Табло?

– Циферблатом, – подсказал я.

– Ага. На руку надел. Нажал на эту, которой заводят – и стекло на часах откинулось. Чик. Он вставил туда… – она на секунду замялась, – что-то вставил, я толком не рассмотрела. Снова нажал на заводилку и потом просто сел около стены на пол. Платок носовой достал из кармана, сунул в бутылку с бензином, подождал, пока ткань пропитается, и поджёг. Посмотрел на нас, но уже не по-зверски, а как-то даже с жалостью, будто мы убогие, а он господь бог. «А теперь, – говорит, – валите отсюда». Мы и бегом наверх. Только через порог успели переступить, как там внизу полыхнуло. Потом раздался выстрел. Мы подождали ещё секунд тридцать. Потом я огнетушитель со стены схватила и побежала гасить огонь. Только когда потушила и увидела всю эту картину, ужас-то на меня и навалился. Заревела я. И Верка следом за мной. А дальше народ собираться начал, увидев, что из почты дым повалил. А дальше ты и сам видел. Вот.

– А разве ключи от ячеек, – обратился я к Вере, – не у вас хранятся?

– У меня в сейфе у кассы, – сказала она, – есть коробка под стеклом. Там сто тридцать пять ключей. Сама считала. Одного не хватало, потому что должно быть сто тридцать шесть. Но я никогда не знала, для чего они там хранятся и чего открывают. Когда пришла на почту, мне директор сказал, чтобы я их не трогала. Я и не трогала никогда. Теперь понятно, откуда эти ключи.

В принципе, из объяснений Марины и из дополнений, сделанных Верой, ситуация складывалась вполне ясная, хотя здравого смысла в ней не особо прибавилось. Старый, забытый всеми депозитарий, в котором хранились какие-то японские часы, понадобившиеся позарез незнакомому мужику. Ну хорошо. Нашёл он то, ради чего пришёл. Но пулю себе в висок зачем? И зачем поджигать подвал? Но, по крайней мере, было за что зацепиться. Труп на месте, улики нетронуты. Свидетель имеется. Нужно опечатывать почту и срочно звонить в Перволучинск. Во всём этом должен разбираться не я, а следователь с криминалистом. Только почему Марина ничего не сказала про палец?

Я ещё раз посмотрел на неё. Заметив в моём взгляде лёгкое недоверие, она опустила глаза. Точно не договаривает мне что-то, решил я. Ну ладно. Поговорим позже. Сейчас главное – перекрыть все доступы к почте.

4

С окончательно пришедшей в себя Верой я обошёл по периметру здание почты и проверил все возможные пути проникновения внутрь. Имелся один чёрный ход сзади, на двери которого висел старый, успевший заржаветь замок, и боковой спуск в подвал с коммуникациями, прилепленный в виде покатой пристройки и запертый, судя по всему, изнутри, потому как снаружи я не нашёл никаких возможностей открыть обитую тонким железом дверь.

– А сюда как заходят? – спросил я.

– Есть служебный вход изнутри кассы. Это для слесарей. Оттуда и проход на крышу. Но сама я там не была.

– Нигде-то ты не была и никуда-то не заходила, – с досадой промолвил я. – Не любопытная ты, Вера.

– А по что я буду тут лазать? У меня работа на кассе. Письма, телеграммы, денежные переводы, междугородные переговоры. Не до любопытства. Иногда бывает затишье, вот как сегодня. А обычно народ всё идёт и идёт с утра и до вечера. Подумать можно, что у нас жителей не полтора человека.

– Хорошее сегодня затишье, – заметил я. – Не приведи господь такого ещё раз.

– Ну в этом смысле, конечно, да. Смотри, жара-то сегодня какая. Я вот думаю, а если этот двинутый разлагаться начнёт… А? Вони-то от него сколько. Я потом как работать-то буду? Да и вообще… Уж лучше пусть народу побольше приходит. Одной-то жутко. Попрошу, чтобы разряд мне повысили, пригрожу, что уволюсь, если зарплату не захотят прибавить.

– Завтра, – сказал я, – надеюсь, увезут труп. Так что не дрейфь. Всё образуется. А прибавку проси – это мысль правильная.

– Да-да. Обязательно попрошу. Думаешь, послушают?

– Послушают. Ты у нас в деревне человек незаменимый.

– Это точно, – не без удовольствия согласилась Вера.

Для пущей надёжности и, главным образом, для информативности я наклеил жёлтую, в чёрных полосках ленту на центральном входе, и на этом мы с Верой попрощались, по крайней мере, до завтра, когда она потребуется для составления протокола.

Толпа возле почты понемногу рассосалась. Однако это не означало, что интерес к случившемуся угас. Событие похожего масштаба случалось в Подковах только однажды и связано было с трагедией, разыгравшейся на песчаном карьере. Но было это двенадцать лет назад. А все эти годы, что пронеслись с той поры, подковцы скучали, занимаясь вопросами исключительно бытовыми и мало по-настоящему интересными. Кому-нибудь вполне могла придти в голову идея проникнуть ночью на почту и своими глазами увидеть то, о чём я запретил рассказывать кому бы то ни было и Марине, и Вере. Мне показалось, что будет не лишним держать подробности происшествия в секрете до тех пор, пока не пришлют официально уполномоченных для этого дела лиц.

Пока я возвращался в отделение, ко мне по дороге успел прицепиться с вопросами дядя Гена, и я смог убедиться в силе эффекта сломанного телефона, в который мы любили играть в детстве. Многие, наверное, помнят эту игру: водящий произносит скороговоркой какое-нибудь слово, а другие участники передают услышанное и понятое по-своему по цепочке крайнему из играющих. Конечный результат неизменно всех веселил.

– Лёш, – сказал дядя Гена, семеня за мною вдоль переулка. – Правду говорят, что на почту забежал какой-то мутант и покусал Верку?

– Какой мутант, дядя Ген? Вы о чём?

– Да знаем мы, – хитро сощурился он. – Рыбаки, что в ночную уезжают на озеро в Глыбах, рассказывают.

– Что рассказывают?

– Видели они там этих мутантов. Есть псы светящиеся, а есть с виду похожие на людей. Даже одёжка кой-какая имеется. Предпочитают всё камуфляжное, чтоб шибко не выделяться в лесу летом. А глаза светятся в темноте, и вместо пальцев стальные крючья. Фёдора позапрошлый год утащили. Нашли его через три дня в болотах, места живого на нём не было. Только мычал как корова, всё «му» да «му». Недолго промучился, на следующее утро в больничке областной и скончался. Сам знаешь. На счёт людей утверждать не буду, сам не видел. Но с собаками этими встретиться один раз пришлось.

– Позапрошлый год, говорите? Так я ж тут всего год у вас участковый. И ни про какого Фёдора я не слышал.

– Да? – удивился мужчина. – Надо же. А мне казалось, что ты тут лет пять как. Значит, про Фёдора не слыхал?

– Дядя Ген, – нетерпеливо промолвил я, – ну какие мутанты? Какие крючья? Это в американских фильмах Фреди Крюгеры да мутанты. Ну что вы, ей богу. Двадцатый век на дворе. Если бы в нашей округе водились монстры, я узнал бы о них первый. А поскольку о таком мне никто не докладывал, то, стало быть, и нет ничего такого.

– А утром ты от кого тика́л? – дядя Гена посмотрел на меня так, словно поймал с поличным.

Мне и в самом деле сделалось неудобно. Не хотелось вдаваться в подробности своих похождений, но и промолчав, я бы только укрепил сомнения этого человека.

– Не тикал я ни от кого, а спешил к магазину, чтобы застать продуктовую машину. По делу.

– Ну-ну – не унимался дядя Гена. – Дело твоё. Как же… А ежели не мутант там на почте, то кого вы в подвале заперли? Люди, Лёша, напуганы. Этой ночью спать не лягут, точно тебе говорю. Может, помощь нужна? Ну, это… Типа покараулить. Мужики завсегда готовы. Одному-то ссыкотно будет.

– Не надо, дядя Ген. Я справлюсь. И нет там никакого мутанта. Передай, что сегодня все могут спать спокойно. А завтра начальство приедет и расскажет всё, что сочтёт необходимым.

– Ну, это само собой, – кивнул дядя Гена. И я понял, что всю ночь мне всё же придётся нарезать круги в окрестностях почты, чтобы не вздумалось кому явиться в подвал со святой водой или серебряной пулей.

Я был уверен, что сам дядя Гена раздувать мятеж из своих подозрений не станет. Он был человеком себе на уме. Чрезмерно любопытным, но не до такой степени, чтобы удовлетворить своё любопытство любой ценой. Его интересы сводились к двум вещам – ко всему необыкновенному и к тому, чтобы что-нибудь мастерить у себя в подвале. У него имелся и токарный станок, и маленькая печь для литья, и даже механизм для изготовления ключей. За дубликатами к нему шли со всех окрестных деревень, особенно когда народ ещё в этих местах водился. Поэтому дядя Гена всегда был в курсе того, что происходило в округе.

Время в этот день летело на удивление быстро.

Я только успел кое-как перекусить бутербродом и позвонить в город начальству, когда понял, что за окном уже вечереет.

В Перволучинске мой доклад о застрелившемся мужике восприняли как анекдот. Видимо, у них там в городе инциденты происходили куда серьёзней. Конец июля, половина районного отделения гуляла в отпусках, послать в Подковы было некого. Конечно, если бы произошло какое-нибудь убийство или и в самом деле покусал Верку мутант, сбежавший из секретной лаборатории, то человек бы нашёлся. Но самоубийство, да ещё, исходя из моего описания, какого-то сумасшедшего – на это посмотрели, как на ничего не значащий случай и обещали прислать Борисыча… Если тот очухается завтра после своего очередного загула.

Анатолия Борисовича Миронова я хорошо знал. Именно его помощником я успел поработать в городском отделении в течение полугода. Он был запойным сорокатрёхлетним мужчиной, успевшим дослужиться до капитана и давно мечтавшим уйти на заслуженную пенсию, до которой оставалось два года. С одной стороны, начальство уже лет пять как грозилось с позором уволить его из органов и лишить звания, а с другой, если вдруг требовалось заткнуть какую-нибудь дыру, в которую никто из молодых следователей не рвался, то Борисыч становился весьма выгоден. И его запои терпели, тем более что они не сильно мешали хорошо справляться с поставленной перед ним задачей. Он был умным мужиком, профессионалом. Я у него многому успел научиться, хотя, конечно, и меня его запои бесили. Помимо своих врождённых способностей к распутыванию сложных дел и к поиску труднодоступной информации, он был человеком добрым. Никогда не повышал голос, не спорил, не пытался доказать своё видение того или иного вопроса. Рано или поздно всё получалось так, как он утверждал с самого начала – и этого аргумента вполне хватало тем, кто любил принизить его таланты. Мои с ним отношения были почти дружескими. Он никогда не злоупотреблял своим положением наставника, как делали это другие, используя своих подопечных для самой грязной следовательской работы. В азы профессии он вводил меня последовательно и аккуратно, всё самое муторное беря на себя и показывая, как из простых, банальных вещей, как, например, сбор ничего на первый взгляд не значащих деталей и поиск второстепенных свидетелей, можно сделать значительный рывок в расследовании самого запутанного из дел. Он искренне сожалел и недоумевал, когда я добровольно вызвался на ссылку в Подковы да ещё и в качестве самого обыкновенного участкового. Впрочем, за день до моего отъезда, кажется, догадался об истинных причинах моего решения и пожелал мне успеха в нелёгком деле, которое я задумал. Так и сказал – «в деле, которое ты задумал». Я не знал, каковы возможности как следователя у Миронова теперь, ведь я не видел его больше года. Алкоголизм – дело такое, мозги съедает хоть и по крупицам, но верно. И всё же я надеялся, что Анатолий Борисович окажется здесь полезен. Я его ждал с надеждой и затаённой радостью.

Чтобы обозначить перед городскими свою серьёзность, я, помимо извещения о случившемся, спросил о делах чёрных копателей, которые, я это знал, в отделении значились в разработках. Как ни странно, но их деятельность в деревне заинтересовала городское начальство больше, чем самоубившийся и пытавшийся самосжечься мужик. Мне пообещали, что передадут с Мироновым всю имеющуюся информацию. Даже поблагодарили за своевременное реагирование.

Я порывался сделать звонок Ленке. Но передумал, поскольку голова теперь была занята совершенно другим. Оправдываться мне сейчас не хотелось, хотя вины своей я, разумеется, нисколько не отрицал. Завтра и позвоню, решил я, когда хотя бы отчасти разрулится проблема, лежавшая сейчас с прострелянной головой в секретном депозитарии.

Около девяти часов вечера я собрал в контейнер оставшуюся со вчера картошку с двумя котлетами и отправился дежурить на почту.

Погода стояла хорошая. Вчерашний ливень, с которого начались все мои злоключения, казался теперь чем-то сверхъестественным, насланным тёмными силами исключительно на мою голову. Бледно-голубое небо рассекали суетливые ласточки, опускаясь низко, иногда почти касаясь земли. И странным показалось то, что по пути на почту я не встретил ни единой живой души. Все местные будто бы затаились в своих домах, опасаясь нашествия на деревню крючкоруких мутантов. Не к добру казалось такое затишье. Впрочем, хоть по телу и разлилась сладкая судорога непонятных предчувствий, я был рад, что ни с кем не приходится вступать в нелепые разговоры.

У крыльца почты меня встретил, виляя хвостом, местный пёс по кличке Пират. Он считался бездомным, но люди старались его подкармливать, кто чем мог – какой-никакой, а всё-таки сторож. Характером он обладал довольно суровым и отпугивал чужаков своим воинственным поведением и свирепым оскалом. По ночам любители поживиться в чужих огородах заглядывать на нашу улицу не решались.

Я уселся на ступеньки, снял фуражку и расстегнул китель.

Пират, почуяв запах котлет, завертелся вокруг меня, давая понять, что в одиночестве поужинать мне не удастся.

Так оно и получилось. Когда стало темнеть и возле почты зажёгся единственный на всю деревню фонарь, я открыл контейнер и достал из внутреннего кармана вилку. Пират уселся рядом, облизнул длинным языком морду и укоризненно на меня посмотрел. Пришлось отдать ему одну котлету. Пёс проглотил её, почти не разжёвывая. Я успел поддеть на вилку только две подгорелые картошины, когда снова подвергся его осуждающему взгляду.

– Да ладно, – вслух произнёс я. – Кушай, приятель. Я ведь, если подумать, сыт, – и положил перед Пиратом весь контейнер, который он тут же и опустошил, начисто вылизав пластмассовую коробку.

Когда наша трапеза была окончена, я услышал лёгкие шаги, приближавшиеся из глубины тёмной улицы. Пират напрягся, глухо зарычал, хотел было тявкнуть, но передумал и вместо этого завилял хвостом. На освещённом участке показалась фигура человека, которого трудно было с кем-либо перепутать. К нам навстречу вышагивала, улыбаясь и держа в руках небольшую корзинку, Марина.

5

Чувства мои смешались. Сколь бы ни был я благодарен Марине за её сегодняшнее героическое поведение, однако завышенные её ожидания по поводу моей скромной персоны начинали чуточку доставать. Тем более что она приняла самое непосредственное участие в моей несостоявшейся встрече с Леной и в снова наметившемся разрыве. Но я, к счастью, в целях её визита слегка ошибся.

– Привет честно́й компании, – сказала она и погладила подбежавшего к ней Пирата. – Примете к себе?

– Чего не спится?

– Да я тут это… В общем, Лёш, ты извини меня за вчерашний визит.

Такого я от Марины не ожидал.

Она поднялась на крыльцо, уселась на ступеньки рядом со мной, позволив Пирату примоститься аккурат между нами.

– Я ведь не знала, что у тебя баба в городе имеется. Нехорошо получилось. Ты догнал её? Успел чего объяснить-то?

– А чего я ей объясню? – с досадой в голосе промолвил я. – Она у меня с характером. Да и не успел я. А потом это…

– Ну да-да. Взбаламутились все Подковы. Но вроде как подуспокоились к ночи. Всё пытали нас с Веркой – что там да как. Но мы это… Молчок. Как партизаны.

– Ну и правильно. Меньше знают – крепче спать будут.

– Да не скажи, – замотала головой Марина. – Когда не ведаешь, кто затаился в тени – оно ведь ещё страшнее. Представляешь, чего выдумали…

– Да знаю, – махнул я рукой. – Дядя Гена уже изложил вкратце. Будто Веру укусил какой-то мутант.

Марина негромко усмехнулась. Потом перекрестилась и сказала:

– Смех-то смехом, а, как ни крути, всё-таки чертовщина это какая-то. Там, в подвале…

– Завтра следователь из Перволучинска прибудет. И всё утрясётся.

– Ой ли? – засомневалась Марина. – Я вот думаю, что местным было бы лучше, если бы в подвале и правда заперли монстра. Скукотища же, Лёша. Огород да банька под самогон – вот и все развлечения. А то в телевизор уткнутся – и «Санта-Барбару» с утра до вечера крутят. А тут видишь, мы как бы особенные получаемся, избранные. Не в каждую деревню наведываются мутанты. А молодым каково… Вот Верку возьми или меня. Она хоть и постарше, но всё равно. Знаешь, каково нам тут? Иной раз вспомнишь сколько тебе лет – и помереть хочется. Никаких перспектив. Все путные мужики из округи давно по городам разбежались. Замуж-то выйти – и то голову наломаешь. Скорее человека снежного в лесу встретишь, нежели мужика холостого или в меру пьющего. Да и детям-то какое будущее в нашей деревне? Единственная школа была в Новой – и ту закрыли. А до Перволучинска своим ходом не у всех возможность имеется.

– Это, Марин, – возразил я, – вопрос, как мне кажется, решаемый. Если задаться всерьёз целью, можно и вырваться.

– Ага. Года два назад задалась. Участковый, что до тебя был, божился, что в город меня с собой возьмёт. Я уж дом было намерилась продавать. Мама как раз, упокой господь её душу, отстрадала своё. А он, сука, и слился. Даже не попрощался. Девкой ещё могла бы свалить, кабы не мать. Я ведь, Лёш, с головой-то дружу. Не думай, что я дура неотёсанная. Школу с тремя четвёрками закончила, а то всё одни пятёрки. Не веришь?

– Да отчего не верить? Разве я сказал, что ты дура?

– Мама не вовремя заболела, – вздохнула Марина. – Пришлось ухаживать. На кого я её оставлю? Подковы в заложницы меня взяли. А у меня потом что-то вроде стокгольмского синдрома.

Я повнимательнее вгляделся в Марину. Да, лицо-то у неё вполне себе даже интеллигентное. Просто лишний вес делал его простоватым – отсюда и неверное впечатление у тех, кто видел её впервые.

– А из родственников никого больше? – спросил я.

– Брат двоюродный в Питере. Но мы с ним и не общались никогда толком. Один раз за всю жизнь приезжал в деревню, забор поправить помог – и больше не объявлялся. Вот тебе, Лёша, и все цели.

К стыду своему, я никогда не интересовался настоящим прошлым Марины. Удовлетворялся сплетнями, витавшими вокруг её амурных похождений.

– Вот не понимаю я, – снова заговорила она, – ты-то по кой чёрт сунулся в эту дыру? Или у вас там в органах не спрашивают согласия?

– Отчего же. Спрашивают. Сам вызвался.

– Ума-то нет. Я бы на месте бабы твоей и разговаривать с тобой не стала, не то чтобы приезжать в гости. Что это за любовь-то такая – ты здесь, а она там. Каждый-то день не наездишься. А жить здесь… Парикмахерской – и той нету. А она у тебя ладненькая, следит за собой. Чистенькая вся такая, точно с детского утренника – и ноготки, и причёска, и платьице… Да и фигурка. Всё при ней. За такую держаться надо. Отпустишь – и улетит, моргнуть не успеешь.

– Я ведь не из блажи сюда подался, – сказал я. – Дело у меня в Подковах. Важное.

– Важнее бабы твоей?

– Это другое. Не сравнивай. И она прекрасно знает об этом. Только принять не может.

– И что за дело такое? Или сильно личное?

– Сильно.

Я задумался, за секунду снова погрузившись в своё прошлое, толкнувшее меня на этот поступок.

Темнота вокруг нас совершенно сгустилась. Лишь безлунное небо пестрило бледно-голубыми точками, а далеко на западе едва угадывалось наличие подсвеченного тысячами фонарей Перволучинска. В парно́м, неподвижном воздухе разносились серенады кузнечиков, щекоча душу. Единственный фонарь через дорогу от почты уныло очерчивал под собой жёлтый круг света.

Пират, положив голову на колени Марины, уснул, успокоенный теплом наших тел.

И мне вдруг нестерпимо захотелось высказаться. Не знаю, что на меня нашло. Может быть, слишком долго я держал это в себе.

– У меня здесь отец когда-то работал, – сказал я. – На карьере. В той смене, которая как раз оказалась под оползнем двенадцать лет назад.

– Ох! – выдохнула Марина. – Мне жаль. Я не знала. Но эту историю хорошо помню. Вот, значит, оно как. А это дело тогда очень быстро замяли. Даже в местной газете не было ни одной заметки.

– Именно. Замяли. Восемь человек погибло. Хоронили в закрытых гробах на местном погосте. Никому не разрешили перевозить тела́ в город. Никто из родных толком даже не знал, кто именно из рабочих в каком гробу. Приехал экскаватор, выкопал траншею – там их в рядок и захоронили. И плиту общую установили с именами погибших. Лазов Константин Андреевич – это отец мой. Когда Союз развалился, можно было бы добиться перезахоронения, но кто же разберёт кто есть кто в этой траншее. Родственники посовещались и решили не тревожить прах. Да и привыкли уже в Подковы приезжать, чтобы своих помянуть. Оставили всё как есть. Я подрос. Поступил на юридический. И чем больше думал об этом оползне, тем больше сомневался в его существовании. Сколько раз бродил по заброшенному карьеру. Осматривал местность. У знающих людей расспрашивал, что да как устроено в подобных работах. И понимал, что в этом деле ничего не состыкуется. Непосредственных свидетелей тех событий нигде не сыскалось. А косвенные… Сама знаешь – чего только не напридумывают. Мама у меня после гибели отца слегла с раком. Растаяла как снежинка. Похоронил её. Доучился. И следователем в городской отдел пошёл. А потом подвернулась возможность приехать непосредственно сюда и на месте заняться поисками недостающих фактов.

– Понятно, – сказала Марина. – Тогда всё это объяснимо. Прости, что раскритиковала тебя, не узнав прежде твоих мотивов.

– Да ничего. Я к критике человек привычный.

– И как? Нашёл новые факты?

– До сегодняшнего дня не было никаких особых зацепок. Но этот депозитарий… Думаю, это потерянное звено в деле о событиях на карьере. Когда установим, что это за человек в подвале и что означает его внезапный визит на почту… В общем, не зря я здесь оказался. Дождался своего часа. Только вот ещё о чём я хочу у тебя спросить…

– О чём?

– Утром ты ничего мне не сказала о пальце. А не заметить ты его никак не могла. Штука, согласись, не из обыденных.

Марина чуть заметно вздрогнула и опустила глаза.

– Не молчи. Я знаю, ты что-то недоговариваешь.

– Я, Лёш, за тем, в общем-то, и пришла.

– Рассказать о пальце?

– Места себе не нахожу. Прямо с самого сегодняшнего утра. Испугалась я. Не знала, что делать.

– Да говори уже.

Марина тяжело вздохнула.

– Ладно. Но только тебе. Если следователь из города допрашивать станет, я ничего ему о пальце не расскажу. Как хочешь. Хоть убей. Скажу только, что видела, как этот мужик прикладывал этот палец к панели возле окошка. Видимо, система такая хитрая, ячейку нужную доставляет только по отпечатку. Это я понимаю. Вот и скажу, что видела. А другую часть истории опущу. Она данного случая не касается.

– Какую историю?

– Долгую историю. Она с мамой моей связана. И с моей юностью.

– Ты уж на счёт следователя как хочешь, а я должен знать. Я думаю, что этот случай вообще спустят на тормозах. Всерьёз его в городе никто не воспринял.

– В общем, когда стряслась вся эта история на карьере, мама моя, Ксения, тоже убиралась на почте. У нас это, выходит, семейное. Тогда там в отделении что-то произошло, инцидент какой-то. То ли грабануть хотели, то ли сумасшедший какой-то требовал в Америку позвонить. Понаехало из города начальство милицейское. Больше-то, я полагаю, из-за карьера, но так уж совпало. Даже военные с автоматами были. Дня два шастали по деревне, будто чего вынюхивали. Но исчезли потом так же внезапно, как и появились. Слухи ходили разные, верить им, сам понимаешь, никак нельзя. Мама непосредственным свидетелем оказалась. Мне ничего, разумеется, не рассказывала. Но сильно после этого случая изменилась. Сама не своя стала. Пугливая. Меня в школу в Новое каждый день провожала до самого класса, а потом встречать приходила. Гулять по вечерам запретила. А мы с друзьями до поздна любили засиживаться в бытовке, которая осталась после рабочих в карьере. Ни на какие истерики мои внимания не обращала. Кремень. Тогда-то я с горя на еду налегать и стала. Я ведь толстой-то в юности не была. Жалко, фотографий никаких не осталось. Стройняшка я была, все пацаны в классе влюблены были. Особенно Олег. Настырный такой. Неприятный тип. Так-то. А потом… Как-то, рыская в морозилке что бы такого умять, наткнулась я на предмет, завёрнутый в три пакета. Развернула – и чуть в обморок не упала. Вот тот самый палец и был в пакетах. Я-то сразу его сегодня узнала. Коленки-то у меня и подкосились, еле в руки себя взяла. Короче, я маме ничего тогда не сказала. А потом палец из морозилки пропал. Как раз после того, как мама съездила в областной центр по какому-то очень важному делу. Так она мне сказала. Да какое у неё там важное дело могло быть? Никакого. Темнила она что-то. Но, по крайней мере, поспокойнее сделалась. Ходила по дому и сама про себя улыбалась, как ненормальная. А то, бывало, копошится на огороде – да как что-нибудь запоёт. Предвкушала чего-то. В общем, не суть. Палец-то этот я позже в погребке снова нашла. Только он уже в банке двухлитровой плавал. Заспиртованный. Вот так. Мамка два раза в год уезжала всё по тем же делам в область. Ни словом так и не обмолвилась о причинах. Лет семь ездила. Пока не заболела и не померла. А сегодня утром, как от тебя-то пришла, чтобы переодеться и на работу пойти, я в погреб спустилась. Достать оттуда что-то хотела. Я про палец-то к этому времени уж и думать забыла. Других проблем выше крыши. Залезаю и чувствую – спиртом воняет. Включила свет – а по всему полу осколки. Банка каким-то образом разбилась. А пальца нигде нет. Подумала, может, крысы банку уронили, а палец утащили. Вечером, думаю, ещё поищу. А не найду, так оно и к лучшему. А оно вон как получилось в итоге. Знать, мужик этот в доме у меня успел с утра побывать. Иначе откуда у него палец? А это тот самый, даже не сомневайся. Он точно знал, где искать. Думаю, к нему мамка моя и ездила столько времени. А по-другому как объяснить? Замышляли они что-то. Но маме не судьба вышла. Да и упаси господи, если бы она этого сумасшедшего дождалась. И хорошо, что я у тебя задержалась, а иначе, если бы он меня в доме застал, не знаю, что бы со мной тогда было.

Марина снова перекрестилась и поцеловала серебряный крестик, висевший у неё на шее.

История хоть и была рассказана довольно сумбурно, но всё же многое проясняла. Во-первых, сегодняшний инцидент оказался напрямую связан со случаем, произошедшим на почте в прошлом. А тот случай, в свою очередь, имел непосредственное отношение к событиям на карьере. Это очевидно. Следовало искать человека, которому принадлежал палец, и в первую очередь нужно установить личность самоубийцы. И эти японские часы… Всё дело ведь в них. Кому они принадлежали? Что они значили? Почему их кто-то хранил в депозитарии, а не в другом месте? И почему за ними пришли только спустя целых двенадцать лет? Ели мне удастся ответить на все эти вопросы, то я точно смогу узнать, что на самом деле случилось в карьере. Может, оно даже и хорошо, что Марина рассказала эту историю мне, а не следователю. Если события далёких лет до сих пор держались в секрете, значит, по-прежнему кому-то важно, чтобы так оно всё и оставалось. И потому чем меньше людей знают об этом, тем легче мне будет докопаться в конце концов до истины. Возможно, я и преувеличивал значение всех этих событий, и не существовало за ними никакой тайны. Может быть, парочка сумасшедших не поделили между собой обыкновенную безделушку, а по времени это совпало с оползнем на карьере. А то, что военные и суета… Так это понятно. В те времена страна начинала трещать по швам, все силовые ведомства работали на пределе, и во всём им мерещились предательство, диверсии и шпионы.

– Я смотрю, – прервала затянувшуюся паузу Марина, – вы уже котлеты мои с Пиратом умяли. А я тут кой-чего пожрать ещё принесла.

Она откинула тряпку с корзины и достала оттуда термос и два здоровенных пирога.

– Проголодался? – Марина протянула мне пирог.

– Пожалуй, – сказал я и перехватил из её рук тёплое ещё угощение. – Спасибо.

Проснулся Пират, посмотрел одним глазом на наметившееся мероприятие, вильнул пару раз хвостом и снова продолжил спать.

И я, и Марина – оба мы понимали, что между нами состоялся сейчас очень доверительный разговор, на который мы не пошли бы ни при каких иных обстоятельствах. Марина была напугана историей с пальцем, но понимала, что умалчивать столь значимый факт было бы тоже неправильно с её стороны. Только на меня она могла переложить ответственность, свалившуюся на её плечи. Потому что верила, что я её не подставлю. И мне, в свою очередь, тоже хотелось поговорить с понимающим мою проблему человеком, потому как даже Лена этой моей упёртости, как она выражалась, не понимала. А Марина, казалось мне, поняла.

Но эта взаимная откровенность грозила выйти за рамки, потому Марина при первой же возможности и перевела разговор на нейтральную тему. Будучи женщиной, она соображала в такие моменты куда быстрее.

В термосе оказался горячий чай. Мы молча поели, каждый думая о чём-то своём. Моему подсевшему за два последних дня организму пирог пришёлся весьма кстати. Я снова ожил, кровь забурлила, мысли стали складываться в правильные логические цепочки, и вообще я воодушевился и даже хотел было поцеловать Марину в знак своей благодарности. По-дружески, разумеется. Но тут же осёкся, посчитав, что это будет излишним.

– А что там за история с Фёдором на озере в Глыбах? – спросил я.

– С Фёдором? А. Это которого на болоте нашли?

– Да. Дядя Гена утверждает, что его мутанты возле озера утащили и учинили над ним страшное зверство.

Марина засмеялась и от этого поперхнулась только что сделанным глотком чая.

– Да какие мутанты. Ну ты чо? Ну и дядя Гена. Сочиняет на ходу, лишь бы побольше выведать у человека.

– Так что? Не было никакого Фёдора?

– Да Фёдор-то был. Сварщиком при гараже числился. Кабан его на озере поранил. Артерию на ноге задел. Рыбачил он там один. А пьяный был. Видимо, заплутал, ничего-то не соображая. Забрёл в болота. Ну и, само собой, кровью истёк прежде, чем его отыскали.

– Вот примерно так и подумал, – сказал я. – За двенадцать лет история со взрывом успела обрасти такими сказками, что правды уже не отыщешь.

– Жалко, что ничем не могу тебе помочь, – промолвила Марина. – Мне ведь в ту пору только четырнадцать было. Мало что вообще помню. Но вот есть один удивительный факт.

– Какой? – с интересом спросил я.

– Помню один свой сон, который мне приснился вскоре после тех событий. Представляешь? То, что на самом деле происходило, не помню, а сон до сих пор во всех подробностях – сто́ит только глаза закрыть.

– И что за сон?

Марина задумалась ненадолго, прежде чем ответить.

– В общем, – решилась наконец она. – Снилось мне, будто сидим мы в карьере в вагончике с незнакомым мне мальчиком. Он года на два, может, меня старше. Не суть. Разговариваем о всяком. А он мне, знаешь, всё о будущем рассказывает, пророчит, что случится вскоре с деревней, со мной, вообще со страной нашей. И мне так хорошо с ним рядом, что домой не хочется возвращаться. Но уже смеркается, и мы собираемся уходить. И тогда появляются какие-то чудовища и не дают нам прохода.

– Чудовища?

– Ну да. Это я историй от дяди Гены тогда наслушалась, вот и привиделись мутанты.

– И чем сон закончился?

– Этот мальчик сказал, чтобы я не боялась, прижал меня к себе и провёл к выходу из карьера. Чудовища не тронули нас. Вот и фонарь тогда почти точно так же горел. Он до самого дома меня проводил, – Марина печально вздохнула.

С минуту мы помолчали, а потом она добавила то, ради чего, собственно, и завела разговор об этом сне.

– Я так и не узнала, что это был за мальчик, – промолвила Марина. – Но он очень похож на тебя, – она посмотрела на меня, будто ещё раз пыталась сопоставить мои черты с чертами приснившегося юноши.

Я даже не знал, что ответить на это. На всякий случай, чтобы ничем не обидеть, я решил услышанное не комментировать.

В этот момент на дороге, ведущей из города, запрыгали вдалеке огни. Это был свет от автомобильных фар.

– А это ещё кто? – насторожилась Марина. – Пистолет-то у тебя имеется?

– Зачем пистолет?

– Ну как зачем? Может, это друзья за корешем пропавшим решили наведаться.

– Нет пистолета.

– Да как так?

– Я же участковый, а не опер в засаде. Моё оружие – ручка шариковая.

– Вот те на. Ты, оказывается, и мент-то ненастоящий.

– Но-но, – возразил я. – Попрошу вас, сударыня. Пистолет есть, но в положенном ему месте. Это на крайний случай.

– Да куда уж крайнее-то? Самое то и есть.

Пират уже изготовился встретить непрошеных гостей. Его оружие всегда было при нём.

Автомобиль успел показаться из-за поворота и направился прямиком к почте. Когда он выехал на освещённый фонарём участок, у меня отлегло от сердца. Я узнал старенькую жёлтую шестёрку Борисыча.

– Тихо, Пират, свои, – держа пса за грудь, громко сказал я.

– Свои? – удивилась Марина.

– Следак из Перволучинска, Анатолий Борисович. Не ждал я его так рано. – Я

посмотрел на часы: – Половина второго.

Автомобиль остановился возле крыльца. Борисыч открыл окошко кабины, высунул улыбающуюся физиономию и воскликнул:

– Ехал мимо. Дай, думаю, загляну. Приветствую, Алексей! Можно выйти-то? Не сожрёт?

– Я вас проведу, Анатолий Борисович. Рад встрече. Не надеялся увидеть раньше полудня.

6

Осмотром места происшествия мы с Мироновым занялись сразу же, как только он появился на своей жёлтой «шестёрке» у почты. Ни на что другое он не захотел отвлекаться. Марину вместе с Пиратом мы отправили домой, наказав только, чтобы она передала Вере явиться на почту к шести утра. Потом надо было ещё взять у них обеих показания под протокол. Но это уже ближе к обеду. Пока не слышал Борисыч, я предупредил Марину, чтобы она ничего не говорила Миронову о пальце. Вера сцену с его использованием не видела, так что знали теперь о существовании этой улики только мы двое.

Криминалиста для этого случая тоже, видимо, не нашлось. Миронова вооружили фотоаппаратом, дактилоскопическим набором, пожелали успеха – да на том и занялись более важными, как они посчитали, делами.

Для Анатолия Борисовича такая командировка, в которой он совмещал функции следователя и криминалиста, не была первой. Он вполне сносно умел обращаться с гелями, кисточками и дактилоскопическим скотчем, расставлял номера перед каждой уликой, прежде чем сделать снимок, и надиктовывал на рекордер всё, что казалось ему на месте преступления важным. Местом преступления почтовый подвал можно было назвать с натяжкой: незнакомец ничего не взламывал, никого, кроме себя, не убивал, только разве попытался устроить поджог и немного попугал женщин. Максимум на что тянула бы его выходка, останься он жив, это хулиганство, то бишь грубое нарушение общественного порядка, совершённое с угрозой применения насилия. Ну, если не считать наличие пистолета, на который у него, возможно, не нашлось бы никаких документов. Впрочем, я полагаю, его и судить бы не стали, а сразу после психиатрического освидетельствования отправили бы в соответствующее заведение.

Что касается отрезанного пальца, то его я, на собственный страх и риск, изъял из подвала прежде, чем мы спустились туда с Борисычем. Если в городе так легкомысленно отнеслись к нашему инциденту, то и не стоило отвлекать тамошних рыцарей от борьбы с настоящим злом. Теперь это было моим личным делом, а хозяина пальца я надеялся отыскать в документах, касающихся владельцев ячеек. Где-нибудь в архивах они должны были сохраниться на почте.

Первым, что бросилось нам в глаза, когда мы с Анатолием Борисовичем спустились в подвал, было то, что труп, пролежавший в духоте почти сутки, не подавал никаких признаков разложения: кроме гари, не было других запахов, кожа на лице и на руках покойника казалась такой же, какой была и при жизни; кроме того, не наблюдалось даже окоченения. Борисыч с минуту провозился возле мужчины, пытаясь отыскать его пульс и уловить хотя бы малейшее дыхание. Дыра в голове никак не сочеталась с состоянием остальных частей тела. Да и сама она, как мне показалось, выглядела теперь чуть меньше. Возможно, подумал я, это со страху я вчера преувеличил её масштабы.

– Ты когда-нибудь видел такое? – посмотрел на меня снизу вверх Борисыч.

Его круглое лицо в круглых очках налилось краской и, казалось, вот-вот лопнет от напряжения. Он громко и тяжело дышал, словно перед этим пробежал стометровку. В городе это его природное свойство всех раздражало. Борисычу даже выделили отдельный кабинет, чтобы не слышать его беспрерывного сопения и не бояться, глядя на него, что он того и гляди упадёт в обморок.

Я поёжился, стараясь отцепить прилипшую к вспотевшей спине рубашку.

– Да я не так много вообще покойников видел, – признался я.

– А это, Алексей, очень необычно, – Борисыч отчего-то усмехнулся и добавил: – Он как-то необычно лежал? Да, как будто его застрелили.

– Что?

– Касл, – пояснил он. – Фраза из фильма.

Я и забыл об этой его фишке. Миронов при каждой возможности начинал цитировать какие-нибудь книги, фильмы или высказывания великих людей. Большинство из источников, кроме Конфуция или Ошо, были мне неизвестны. Иногда я начинал сомневаться, что такие люди или фильмы вообще существуют, а не являются плодом мироновской фантазии.

– А по часам есть какие-нибудь мысли? – спросил я. – Ради них он и явился на почту.

– Вижу-вижу. Механизм ещё более необычный, чем состояние трупа. Тело мы сегодня же отправим судмедэксперту. Интересно, что он скажет. Я уже представляю его лицо, – Борисыч снова усмехнулся. – Надеюсь, личность хотя бы смогут установить. От неё и станем двигаться дальше. Ты согласен?

– Само собой. Надо поднять архивы. Ведь ключи от ячеек не выдавались кому попало. За каждым ключом числился определённый владелец. Про часы больше нет никаких мыслей?

– Есть одна, – Борисыч поднялся во весь рост, задышал ещё чаще и, достав из кармана пузырёк с розовыми таблетками, положил одну из них в рот.

– Не пью больше, Алексей, – объяснил он. – Зашился. Пилюли вот ещё прописали.

– Давно?

– Со вчерашнего дня. Сразу, как ты позвонил и меня определили на это дело.

– Серьёзный шаг.

– Необходимый, Алексей. По-другому нельзя.

Было что-то в облике Анатолия Борисовича совершенно новое, чего раньше я в нём не замечал. Его полное тело с короткими ножками, казавшееся всегда смешным, теперь обрело какую-то особенную монументальность, какую-то медвежью стать, от которой веяло внутренней силой. Даже выражение лица изменилось – сделалось строже, воинственней и, несмотря на круглость, острее.

– В общем, – добавил он, – часики мы оставим себе. Ни к чему они этим балбесам. Попробуем попозже разобраться в их назначении. У тебя в отделе имеется сейф?

– Имеется.

– Вот туда их и определим. До склада вещдоков, я уверен, они не доедут. Кто-нибудь из у́харцев наверняка присвоит себе. И мы потеряем важную улику.

– Полагаете?

– Ты, Алексей, за год тут совсем, смотрю, одичал. Не представляешь, как изменились кадры. Старая школа канула в лету. Молодёжь думает только о том, как бы срубить деньжат. Ничего не боятся и ничем не брезгуют. Времена меняются, Алексей. И нам этих перемен уже не остановить. Ну, это всё лирика. Пойдём, что ли, попробуем найти вход к ячейкам. Больно уж механизм, насколько я понимаю, мудрёный. Хочется посмотреть изнутри.

Борисыч, сняв с руки покойника часы, сфотографировал его и направился к выходу. Я последовал за ним, удивляясь создавшемуся положению вещей: получалось, что я утаил палец, а Борисыч решил не палить перед городскими часы. Расследование с первых же шагов пошло по довольно замысловатой схеме.

В шесть утра Вера подошла к почте. Мы как раз к этому времени закончили все дела в подвале и вышли на улицу, чтобы подышать свежим воздухом. Правда, свежим его можно было назвать с большой натяжкой, поскольку духота продолжала царить повсюду.

Я познакомил Миронова с хозяйкой почты, и все вместе мы снова зашли внутрь.

– Нам бы доступ в депозитарий, – обратился к Вере Борисыч. – Туда, где находятся сами ячейки.

– Понимаю, – кивнула Вера. – Только ничем не могу помочь. Я не знаю, где туда вход.

– Это как?

– А вот так. Никогда этим никто не интересовался. Я и в подвал-то вчера впервые спустилась.

– Становится всё интересней, – проворчал Борисыч. – А план почты имеется?

– Должен иметься.

– Посмотрим?

– Пройдёмте в мой кабинет, – не без гордости предложила Вера.

В кабинете она порылась в столе, потом на полках, заставленных картонными коробками с кучей макулатуры. Не обнаружив нужной бумаги, она открыла железный ящик, бывший когда-то сейфом, а теперь служивший, видимо, хранилищем для не относящихся к работе вещей.

– Да вот же он, – воскликнула женщина. – И кто его сюда сунул? План почты, будьте любезны, – она протянула следователю листок формата А3.

Миронов стал внимательно его изучать, периодически угукая и кивая сам себе головой.

– Насколько я понимаю, – сказал наконец он, – из помещения с инженерными коммуникациями есть отдельная дверь в депозитарий. Пойдёмте.

Мы дошли до нужного места. Именно сюда заходили слесаря, о которых Вера упоминала ещё вчера утром.

Внутри небольшого зала тускло светила одна единственная лампочка, подвешенная к потолку на железном плафоне, похожем на широкополый головной убор – японский амигасу. Лабиринты труб, колёса больших и маленьких вентилей; зелёные шкафчики для одежды; стол с наваленными в беспорядке разводными ключами, отвёртками и мотками иссохшей до состояния пластмассы изоленты. Сюда явно никто не заходил уже много лет. Однако никакой двери, кроме той, через которую мы вошли, нигде не было.

– Поможешь мне, Алексей? – спросил Борисыч, направляясь к шкафам.

Мы довольно легко сдвинули их с места. За ними и отыскалась нужная нам дверь.

– Сезам, откройся, – промолвил Миронов, взмахнув руками.

– Что там? – Вера с любопытством выглянула из-за шкафов.

– Электронный кодовый замок, – ответил Борисыч. – Только не работающий, поскольку отключён от общей сети.

– В комнате выдачи надо включить питание, – сказал я. – Там есть отдельная кнопка. Депозитарий работает от собственного генератора.

– Будь добр, Алексей, сгоняй.

– А мне что? – спросила Вера, не увидев за шкафами ничего интересного. – Может, я это… Уже пойду?

– Не торопитесь, Верочка, – улыбнулся Миронов. – Вы нам потребуетесь для работы в архиве.

– В каком архиве?

– В том, который хранит имена всех тех, кто пользовался когда-то депозитарием.

– Да вы что? – почти взмолилась Вера. – Это сколько бумаг-то!

– Много?

– Конечно. Анатолий Борисович. Товарищ… ээ…

– Капитан, если угодно, – подсказал Миронов.

– Товарищ капитан, вы уж, пожалуйста, без меня. Я вам открою архив. Вы там делайте, что хотите. А у меня фитофтора.

– Что, простите?

– Картошку копать надо. Фитофторой побило. Затрепало в последнее время так, что огородом нет сил заняться. Выкапывать надо. А то совсем пропадёт. Пощадите, Анатолий Борисович. А к обеду я как штык в отделение. Дам вам все показания.

– Точно все? – прищурился Борисыч.

– Ну… – Вера слегка замялась. – Те, что относятся ко вчерашнему инциденту.

– Ну хорошо, – согласился Миронов. – Давайте ключи. Фитофтора – это серьёзно.

Дослушав их диалог, я проводил Веру, запер изнутри почту, быстро сбегал в подвал, включил генератор и вернулся в слесарную.

Борисыч что-то колдовал возле кнопок электронного замка.

– Когда ты решаешь загадки, – сказал он, – мир имеет смысл, и всё вокруг правильно.

Наверное, это была снова какая-нибудь цитата. Но суть происходящего я сразу понял. Вера, которой ничего не интересно, кроме картошки, разумеется, не знала о коде.

– Есть идеи? – спросил Борисыч.

– Никак нет. Разве что попытаться проломить стену.

– Ломать – дело нехитрое. Хотя, в данном случае, – мужчина постучал кулаком по двери, – дверь усиленная, как в банке. А стены метра полтора толщиной, судя по схеме. Так что придётся думать.

– Депозитарий, – начал я рассуждать, – построили в конце восемьдесят второго года. Вещь редчайшая даже по сегодняшним временам. А в восьмидесятых немного было специалистов, способных устранить неполадки, если бы таковые возникли. Если вообще не один-единственный, который всё и налаживал изначально.

– Согласен. Но что нам это даёт?

– А то, что, если мастер был один и устанавливал такие штуки, допустим, в ста подобных местах, то он не мог держать в голове коды от всех дверей. И записывать в блокнот было бы слишком неосмотрительно. Блокнот можно потерять, его могут украсть, или просто можно забыть его дома, отправившись в очередную командировку.

– Логично, – снова согласился Борисыч. – А вдруг был один универсальный код для всех подобных дверей?

– Да. Могло быть и так. И в этом случае у нас нет никаких шансов. Но установщик, с другой стороны, должен был подстраховаться на случай неожиданной смерти мастера. Он мог попасть в аварию, его могли зарезать в пьяной драке; да просто мог умереть, в конце концов, от инфаркта. Никто не кладёт яйца в одну корзину.

– Да, Алексей, мне нравится, как ты мыслишь. Так что давай искать, где в этой комнате нацарапаны цифры. Ведь это лучший способ не потерять код – оставить его рядом с замком. При том в таком месте, которое никому не придёт в голову подвергать реконструкции.

– Дверь? – предположил я.

– Проверено. На двери ничего нет. Даже в ультрафиолете не имеется никаких знаков. Ну, кроме вот этой надписи, – он показал на выгравированное в правом верхнем углу латинскими буквами слово «Цезарь». – Не иначе как фирма-производитель.

– А если сами кнопки проверить на отпечатки? В основном они наслоятся на нужных цифрах.

– Проверил. Здесь неплохо позабавились слесаря. Заляпали все кнопки так, что за солидолом с трудом можно различить цифры.

И всё же единственным предметом в этом помещении, который остался бы в целости при любых обстоятельствах, была только дверь. Я был уверен, что если и имелся ответ, то его следовало искать на двери.

Я подошёл в плотную к двери и стал её осматривать. Одну странность я всё же для себя отметил – цифры на панели ввода, расположенные в два ряда по пять, располагались не по порядку, а вперемешку: на первой кнопке была нарисована «5», на следующей за ней «2», потом «4», затем «0», «1» и так далее, без видимой закономерности. Я сказал об этом Борисычу.

– Да, я заметил, – кивнул он. – Но не усмотрел в этом системы. Просто так захотелось, видимо, «Цезарю».

И тут меня осенило!

– Анатолий Борисович! – воскликнул я. – А что если «Цезарь» – это не просто название фирмы, а указание на систему шифра, используемого в этом замке?

– Какую систему?

– Ну как же? – воодушевился я. – Шифр Цезаря. Вы в детстве не играли с друзьями в зашифрованные слова?

– Играл. Но такого шифра не помню.

– Самый простейший из его вариантов называется «ROT1». Это когда вместо правильной буквы пишется буква, следующая за ней в алфавите. Есть более сложные: «ROT2», «ROT3», «ROT4» и так далее. Цифра указывает на количество шагов, которые разделяют правильную букву в алфавите от подставной.

– Ну да, – почесал затылок Миронов. – Что-то знакомое. Только у нас этот шифр никак не назывался. И если в нашем случае это то, о чём ты говоришь, то как узнать шаг?

– Возможно, начальная цифра и указывает на сам шаг. Пять. Но это я так, навскидку. Первое, что пришло в голову.

– Первая умная мысль, – едва сдерживая смех, сказал Борисыч, – и ту высказала блондинка, – и тут же расхохотался. – Прости, Лёш. Это из «Визитёров». Само вырвалось. Не мог удержаться.

Я нисколько и не обиделся, потому как наверняка знал, что Миронов, сыпля цитатами, никогда не имел в виду никого лично. Это у него своего рода болезнь такая, вроде клептомании.

– Давай попробуем, – успокоившись, предложил он. – Значит, так… Шаг пять. Следующая два. Надо прибавить пять?

– Да.

– Тогда семь, – Борисыч нажал на семёрку – на табло загорелась первая цифра. – Четыре плюс пять – девять. Ага. Ноль плюс пять – пять. Есть. Один плюс пять – шесть.

На табло теперь значилось: 7956. Когда загорелась четвёртая цифра, раздался громкий щелчок. Дверь дёрнулась и немного сдвинулась с места.

– Ёшкин кот! – воскликнул Миронов. – Да ты гений!

– Только не говорите никому, что я такой умный, – зачем-то сказал я.

– Это цитата? – улыбнулся Борисыч.

– Нет. Но можете запомнить. Потом будете ссылаться на моё авторство.

Дверь оказалась толстенной и очень тяжёлой.

За ней было совсем крохотное помещение с механизмом, похожим на карусель. Только вместо кабинок на длинных планках – прямоугольные ящики в три яруса, такие же, как тот, что валялся открытым на полу за стеной, в комнате выдачи. В центре этой «карусели» находился чёрный металлический короб со всей электронной начинкой и с мотором, приводящим в движение всю эту компактную красоту. Ячеек я насчитал 136 штук. Как раз столько, сколько было ключей в сейфе около кассы, если к ним прибавить тот, что принёс с собой покойник.

– С виду ничего сверхъестественного, – осмотревшись, констатировал Миронов.

– По крайней мере, – сказал я, – ячейки теперь доступны, на случай, если потребуется их досмотреть.

– Пойдёмте тогда в архив, Алексей? Может быть, там попадётся что-то более интересное.

7

Потрёпанных картонных коробок, набитых бумагами, в архиве оказалось раз в десять больше, чем в кабинете у Веры.

Мы с Борисычем предположили, что документы, касающиеся столь отдалённых времён, логично было бы искать в самых дальних коробках. С них-то мы и начали.

До обеда наши поиски привели только к желудочным спазмам и желанию поспать хотя бы часика два. Ни я, ни Миронов за последние сутки ни на минуту не сомкнули глаз. К тому же на протяжении сорока часов я не ел ничего, кроме пирога с чаем.

В первом часу дня Борисыч отлучился в отделение, чтобы оформить показания Марины и Веры. Пришлось дать ему ключи и код от сейфа, куда он собирался убрать часы. Все остальные улики, включая ключ от ячейки «096», пистолет и пулю, насквозь прошившую голову мужика, он аккуратно упаковал в пакетики и оставил до ночи на почте. Вместе с трупом он собирался лично доставить это хозяйство в город и поторопить экспертов с анализами. Мы запланировали это мероприятие на ночь только затем, чтобы не возбуждать лишний раз любопытство вроде как успокоившихся подковцев. Так что ни кушать, ни отдыхать нам не светило ещё как минимум двенадцать часов.

Около двух дня, уже отчаявшись справиться с ворохом разнообразной макулатуры, я наконец обнаружил то, что и требовалось найти. Информация о депозитарии хранилась в отдельном файле и умещалась на двух листочках, не пестря какими-то особенными подробностями. Меня это взбодрило – усталость как рукой сняло.

Я пробежался глазами по перечню владельцев ячеек и по краткой инструкции, касающейся самого депозитария. Им пользовалось довольно ограниченное число лиц, среди которых я нашёл имена всех, кто покоился нынче рядом с моим отцом на местном погосте: 116 – Колесов Андрей Викторович, 027 —Рогов Константин Георгиевич, 121 – Очеретный Алексей Леонидович, 011 – Лычко Олег Петрович, 124 – Баршин Борис Владимирович, 088 – Тайрекбяров Ринат Шамильевич, 099 – Петухов Олег Макарович, 007 – Лазов Константин Андреевич. Да, мой отец тоже пользовался депозитарием. Ячейкой «007». Ну прямо Джеймс Бонд, подумалось мне. Что он там мог хранить? Все документы и ценные вещи нам с мамой вернули в целости и сохранности. Вскрывали ячейки?

Вот, кстати, в инструкции сказано: «Почта, осуществляющая функции банка, имеет право вскрыть сейф через 30 дней, начиная со дня, следующего за днем окончания срока аренды».

Но если вскрывали, то почему тогда часы остались на месте и пролежали нетронутыми в течение двенадцати лет? Кто-то из тех, кто не оказался под песчаным завалом, продолжал продлевать аренду?

В списке были ещё три фамилии: Гарин Константин Георгиевич, Басов Андрей Петрович и Козырев Николай Евгеньевич. Итого одиннадцать человек, арендующих ячейки. Гарина я знал. Это был директор карьера, который после долгих разбирательств в прокуратуре, был всего лишь оштрафован на крупную сумму и вскоре благополучно исчез из города, вначале разведясь с женой и продав большой загородный дом. В течение последнего года я безуспешно пытался выяснить его теперешнее местоположение, но он как в воду канул. А вопросов к нему у меня имелось немало. Басова я совершенно не знал. Но фамилия Козырев засела где-то глубоко в памяти, и я минут двадцать пытался вспомнить, где я мог её слышать. Это было важно ещё и потому, что ячейка под номером «039» принадлежала как раз ему. То есть, это был его палец, с помощью которого пока ещё неопознанный мужик смог добраться до нужной ему ячейки. Под завалом этот Козырев не погиб, но пальца каким-то образом лишился ещё в то время, когда что-то случилось на почте сразу после ЧП на карьере. И я наконец вспомнил, кто он такой. Отец редко называл его по фамилии. Обычно говорил «Коля», когда заходила о нём речь. Это был водитель, с которым отец мой смог сдружиться ближе, чем с другими вахтовиками. Жив ли сейчас этот Николай Евгеньевич? Это казалось маловероятным.

Я до конца пробежался глазами по инструкциям, но ничего особо полезного для себя больше не обнаружил: «Доставка клиенту ячейки из автоматического депозитарного хранилища в клиентскую комнату осуществляется при помощи введения кода и идентификации клиента по отпечатку пальца. Каждая ячейка закрывается на механический замок, ключ от которого выдается клиенту.

Вес предметов банковского хранения, находящихся в ячейке, не должен превышать 25 кг».

И ниже перечень всех ячеек:

«36 ячеек: ширина 240 мм, длина 370 мм, глубина 49 мм;

72 ячейки: ширина 240 мм, длина 370 мм, глубина 152 мм;

28 ячеек: ширина 240 мм, длина 370 мм, глубина 186 мм».

Не густо. Разве что удостоверился в том, что, помимо отпечатка пальца, необходимо было знать дополнительно личный код.

Я посмотрел на часы – 15:10.

Борисыч не возвращался. Неужели всё ещё возится со свидетельницами?

Я ещё раз спустился в подвал.

Труп по-прежнему оставался без признаков разложения. Гарью уже почти не пахло.

Я вглядывался в лицо незнакомого мужчины, и меня начинала распирать злость. Кто же ты? Почему ты решил распрощаться с жизнью? В ячейке не доставало какого-то предмета? Настолько важного, что можно было так с собой поступить? Но для чего перед выстрелом надо было производить все эти манипуляции с механизмом, который мы с Борисычем условились называть японскими часами? Надо будет внимательнее их рассмотреть. Каждый миллиметр, каждую детальку. Всё дело в них.

Прихватив с собой документы, я вышел из почты, запер дверь и направился в отделение.

В этот раз никто не приставал ко мне с расспросами. Даже дядя Гена, поприветствовав меня из-за забора, ничего более не добавил. Может быть, вид у меня был слишком измученный, или Борисыч уже успел что-нибудь рассказать особенно любопытным. Не знаю. Но я был рад, что меня никто не достаёт.

В отделении я застал Миронова уткнувшимся лицом в бумаги, беспорядочно разбросанные по письменному столу. Он просто-напросто спал.

– Товарищ капитан, – громко сказал я.

– Что? – Борисыч аж подпрыгнул на стуле, непонимающе посмотрел на меня и только спустя секунд пять пришёл в себя.

– Алексей… Извини. Отрубился. Трое суток уже не спал.

Он снова достал из пузырька таблетку, положил в рот и запил водой из стакана.

– Нашёл что-нибудь?

– Вот, – я протянул ему файл. – Имена держателей ячеек. Инструкции. Интересующая нас ячейка принадлежала некому Козыреву Николаю Евгеньевичу.

– Так-так. Это уже что-то.

Борисыч пробежался по тексту.

– Кто-то из этих людей тебе знаком?

– Все, кроме Басова, – сказал я.

Миронов посмотрел на меня:

– Вижу, и твой отец в списке.

– Да. И ещё семь человек, которых похоронили здесь, в Подковах.

– А Козырев…

– Там его нет. Но это был водила, тоже работал в карьере.

– Прогуляемся? – предложил Борисыч.

– На кладбище?

– Да. Хочу посмотреть.

– Пойдёмте.

До погоста было километра два.

Мы шли медленно, слушая трели птиц и крики петухов, доносившиеся со стороны деревни.

– Я ведь сразу догадался, – заговорил Миронов, – с какой целью ты вдруг подался в этакую глухомань. Сперва было обиделся на тебя. Ведь столько сил в тебя вложил, надеялся, что, когда на пенсию уйду, ты станешь мне отличной заменой. Способный ты, Алексей. Сегодня вот лишний раз доказал. – Борисыч на секунду остановился. – А потом почитал дело твоё, покумекал и понял, что из-за отца ты в Подковы эти подался. Дело, конечно, благородное. Что называется, дело чести. Сейчас не каждый отважится на такой поступок. Все усилия только на карьеру или на деньги. А ты из другого теста.

– Перехва́лите, Анатолий Борисович, – не удержался я, почувствовав себя неуютно. – Я уж, честно говоря, начинал жалеть в последнее время. Дело-то о карьере никуда не двигалось с места. Ни одной зацепки не находилось… До недавнего инцидента на почте.

– Но нашлось же. Я, Алексей, со своей стороны тоже пытался кое-что раскопать по поводу этого карьера.

– И что?

– Мутное дело. В восемьдесят третьем явно торопились его замять. Сначала было наших послали в Подковы, чтобы во всём разобраться. Но тут же из столицы пожаловали чины из КГБ. И дело перешло им. Так что даже ни единого документа, которые успели составить следаки из нашего отдела, не осталось в архиве.

– Да. Это-то в своё время и напрягло меня больше всего.

– Но одна ниточка всё же вывела меня на бывшего директора этого карьера, – продолжил Борисыч.

– На Гарина? – удивился я.

– На него самого. На Константина Георгиевича.

– Он жив?

– Живее всех живых. Затихарился в Билимбае. Это посёлок под Первоуральском.

– Далеко же забрался.

– Бросил всё в городе, включая свою семью, и залёг на дно, будто какой рецидивист. С чего бы ему бежать в этот медвежий угол?

– Что-то сильно напугало его, – предположил я.

– Или кто-то, – снова остановившись и утерев со лба пот, согласился Борисыч. – А ты знаешь, что перед этим мифическим оползнем дела на карьере шли из рук вон плохо?

– Нет. Мне помнится, что, наоборот, в семье у нас стали появляться лишние деньги. Отец мне даже на пятнадцатилетие купил спортивный велосипед. Знаете, со скоростями такой и с тонюсенькими колёсами. Я ещё собирался к нему из Перволучинска на работу в гости приехать. Но он запротестовал. Говорит, все спицы повылетают, потому что дорога тамошняя для таких колёс не предназначена.

– Деньги, говоришь? Это странно. Потому что карьер почти не работал. По крайней мере, официально. Дамба, через которую на Перволучинск дорога шла, стала разрушаться, не выдерживала уже гружёные песком «КамАЗы». Город составил смету, и получилось, что не выгодно эту дамбу восстанавливать – песок с гравием ремонта не могли окупить. Попытались проложить через лес подъезд до Лазарева – через деревню там одна ветка железнодорожная проходила для товарных составов, но и с этим не справились, бросили, не сделав и трети. Однако карьер не закрывали. И кроме того, как мы теперь знаем, обустроили на почте депозитарий. Спрашивается, ради чего работать в две вахты, если нет возможности вывезти куда-либо свою продукцию? Откуда деньги у Мистера Биста?

– Что?

Борисыч улыбнулся. Я попался на очередную его цитату.

– В общем, Алексей, – продолжил Миронов, – тебе бы съездить в этот Билимбай и хорошенько так потрясти Гарина.

– Непременно съезжу. В выходные. Управлюсь за два дня?

– Не управишься. Два дня только в один конец на поезде. Но на этот счёт ты не переживай. Я тебя подстрахую, когда вернусь из Перволучинска. Пару деньков подежурю в Подковах вместо тебя.

– Спасибо, товарищ капитан.

– Как-никак, мы по «делу о японских часах» в одной упряжке до тех пор, пока начальство не прикажет упрятать его в архив. Так что ещё как минимум неделя у нас есть.

Наконец мы добрались до погоста.

Борисыч присел на лавочку, тяжело дыша и без конца вытирая с раскрасневшегося лица пот.

Я прополол могилу, успевшую немного зарасти травой с тех пор, как я был здесь последний раз.

Я думаю, что Миронов решил прогуляться больше из-за того, чтобы никто не помешал нашему разговору о его неожиданных сведениях о карьере. Впрочем, имена на плите он всё же внимательно прочитал и сверил со списком.

После этого мы вернулись в отделение. Время на часах стремительно приближалось к семи.

Я попытался снова дозвониться до Лены, но трубку на другом конце так никто и не взял. Я понимал, что с каждым часом упускаю возможность нашего примирения. Наверняка она ждала моего приезда и хотела смотреть мне в глаза, когда я буду объяснять ей, по большому счёту, малообъяснимые вещи. Меня это не смущало – я прямо сейчас готов был отправиться в город и всю ночь напролёт петь серенады под окном Лены. Но обстоятельства будто возвели стену на пути к Перволучинску. Да и сил у меня почти не осталось.

Борисыч всё то время, пока я висел на трубке, что-то записывал на бумаге и с жалостливым видом то и дело посматривал на меня, покачивая, словно автомобильный болванчик, круглой лысеющей головой.

– Пожалуй, пора, – сказал наконец он, видя, что я не могу оторваться от бесполезного телефона.

Я ожидал опять какого-нибудь афоризма, но Миронов к сказанному ничего не добавил.

Мы молча дошли до почты, по дороге прихватив с собой Марину. После отъезда Борисыча нужно было привести все помещения в порядок, чтобы прямо с завтрашнего утра Вера могла продолжить работу в обычном режиме.

В девять часов начало смеркаться. На востоке небо заволокли пока ещё далёкие тучи. В сумерках они были похожи на высоченные горы, начинавшиеся где-то за полосой леса. Потянуло прохладой. Пахло дымом от сгоравших берёзовых дров и густой прелью, доносящейся из болот.

Возле почты нас поджидал успевший подружиться с капитаном Пират.

Внутри здания мы провозились до темна – поставили на место коробки в архиве, заперли депозитарий и подвинули на место шкафы.

Нетленные мощи так и неопознанного мужика мы перенесли в мироновскую «шестёрку», предварительно накрыв задние кресла плёнкой. Я опять удивился видом раны на голове – она сделалась ещё меньше. В этот раз точно. Даже кости черепа как бы нарастали вокруг дыры, подобно тонкому льду. В судебной медицине я был не силён, и с процессами, которые происходят в организме после его смерти, во всех подробностях знаком не был. Может быть, так оно и должно быть, решил я и благополучно об этом забыл.

Марина бегала с ведром и шваброй, ворча по поводу худой крыши. Гороподобные тучи предвещали дождь, а это означало, что завтра утром опять придётся расставлять по залу и коридору тазики и расстилать тряпки.

Закончили мы в 22:20.

Пока стояли возле крыльца, ожидая, когда выйдет Марина, Миронов с загадочной улыбкой всматривался в фонарь. А потом ни с того ни с сего начал читать стихи:

– Нет, мы не стали глуше или старше, мы говорим слова свои, как прежде, и наши пиджаки темны всё так же, и нас не любят женщины всё те же. И мы опять играем временами в больших амфитеатрах одиночеств, и те же фонари горят над нами, как восклицательные знаки ночи.

Он замолчал, посмотрел на меня и зачем-то подмигнул.

Пират глухо гавкнул и завыл, тоже уставившись на фонарь.

– Бродский, – добавил Миронов. – Всё образуется, Алексей. Всё образуется.

В тот вечер я уже совсем не мог соображать, поэтому лишь задним числом, значительно позже понял, что этот стих Борисыч прочитал по поводу моей Лены и наших с ней временных затруднений, о которых каким-то образом догадался.

Когда Миронов уехал, я проводил Марину и еле доплёлся до своего дома. Кое-как сбросив с себя форму, я было потянулся к телефону, чтобы ещё раз попытать счастья, но быстро сообразил, что не смогу связать и двух слов, если Лена возьмёт трубку. Дополз до кровати, укутался в одеяло и провалился в чёрную бездну.

8

Снились мне летающие фонари, а по ним, похожий на толстую обезьяну, прыгал Миронов. Уцепившись за очередной фонарь, он смотрел на меня сверху и манил рукой, крича: «Цезарь! Цезарь! А у Ленки-то твоей прохудилось». Я силился ему что-то ответить, но из уст моих вырывалось только глухое «му». Потом я почувствовал, что стою босиком в тёплой луже, а внутри меня звонит телефон. Я посмотрел себе на живот и ужаснулся – в нём оказалась дыра, из которой ручьём, завиваясь в тоненькую спираль, вытекала кровь. «Мутанты», – смог наконец крикнуть я.

И проснулся.

За окном моросил дождь. Раскачивались почерневшие от влаги ветки деревьев. Повсюду шумело, шуршало и стучало. Сразу со всех сторон. Я подумал, что дождь каким-то образом проник и в мою спальню, но это был не он. Это кто-то гремел посудой у меня на кухне.

Я выскочил из постели, поискал глазами свою форму, но ничего, кроме джинсов и свитера, не нашёл.

Через минуту на пороге показалась Марина.

– Это ты кричал? – спросила она, вытирая руки о полотенце.

– А ты чего? – только это я и смог промолвить, с глупым видом уставившись на Марину.

– Ничего. С утра проведать тебя пришла. Ты ж вчера вообще никакущий был. Смотрю, у тебя и дверь на улицу нараспашку. Подумала, может, чего случилось. Зашла – а ты как убитый спишь. Тормошила тебя, тормошила – ни в какую. Послушала – дышишь. Ну, думаю, слава богу. Хотела уйти, но решила холодильник проверить. Открыла – а там шаром покати. Одёжка вся мятая-перемятая. Ты уж прости. Не удержалась. Покушать сготовила и форму твою стирнула.

– Спасибо, конечно, – медленно приходя в себя, пробормотал я. – Но не стоило.

– Да не переживай ты так. Не клеюсь я, лейтенант. Просто по-человечески жалко стало. Нужен ты мне больно. Хм.

– А который час?

– Двенадцать.

– Шутишь?

– Ага. А сейчас на арену выйдет Олег Попов, – поёрничала Марина.

– Е… – хотел было выругаться я не по-детски, но осёкся и стал натягивать на себя джинсы.

– Ненормальный, – махнула рукой Марина и удалилась из спальни.

Когда я, одевшись, вышел в общую комнату, на столе уже стояла тарелка, на которой дымились макароны с подливкой. А Марина исчезла, словно её и не было вовсе.

Нехорошо опять получилось, подумал я. Но эта её манера появляться без зова в самые неподходящие моменты меня напрягала, хотя теперь я и был убеждён в том, что Марина делает это без всякой задней мысли. Нервы мои были ни к чёрту. Хорошо, что в голову ей не пришла идея спуститься в погреб. Ведь там среди банок с огурцами я хранил злополучный палец – свидетельство моего самого настоящего должностного преступления. Спирта нашлось только на пол-литровую банку, да и в качестве его я сильно сомневался.

Аромат подливки сводил с ума. Да и куда мне было спешить? Весь день у меня сегодня свободен. Засуетился я только по инерции, привыкнув за последние пару дней к такому насыщенному графику.

Я сходил в ванную. Умылся. Сбрил успевшую отрасти щетину. И с минуту рассматривал в зеркале своё осунувшееся лицо. Сдал я, конечно, конкретно. Сделался похож на больного.

– И нас не любят женщины всё те же… – промолвил я, вспомнив слова из Бродского, которые продекламировал мне вчера Борисыч.

Покушав и в душе́ поблагодарив вездесущую Марину, я решил всё-таки съездить сегодня в город. Может, после того как поговорю с Леной, удастся пересечься с Мироновым и узнать новости о нашем самоубийце раньше. Не хотелось без дела сидеть в Подковах и ждать у моря погоды.

Заправив из канистры «уазик», я нетерпеливо вырулил на дорогу и отправился к своей цели.

Однако проехать мне удалось немного. За маревом продолжавшего моросить дождя возле дамбы навстречу мне уже спешила жёлтая точка. Это Борисыч возвращался из города в деревню. Поравнявшись на узкой дороге, мы притормозили напротив друг друга. Я открыл дверь.

Миронов, опустив громко взвизгнувшее стекло, был в этот раз не улыбчив.

– Поворачивай, – сказал он. – Есть важные новости.

Я кивнул, захлопнул дверь, развернулся и поехал следом за «шестёркой». Город никак не хотел впускать меня за свои глухие границы.

Оставив машины на улице, мы с капитаном поспешили в дом.

– Ну и погодка, – промолвил Борисыч, разуваясь и снимая куртку. – Вчера ещё было лето. И на тебе – самая настоящая осень. Сегодня прогноз слышал – август обещают аномально холодным.

– Новости, новости, Анатолий Борисович, – как нетерпеливый ребёнок, пролепетал я.

– Да-да. Новости, Алексей. Я помню зачем приехал. Чайку бы горяченького сейчас жахнуть.

– Жахнем, товарищ капитан. Да он ещё, наверное, и не остыл. Сейчас организую.

Я налил в фаянсовые бокалы чаю, достал ложки, поставил на стол сахарницу и приготовился слушать.

– Хочу сразу предупредить, – начал Миронов, сделав большой глоток, – что речь пойдёт о вещах для тебя, Алексей, не совсем привычных. Из области, что называется, конспирологической.

– Анатолий Борисович, я уже ничему не удивлюсь, честное слово. Так что можете без вступлений.

– Ну хорошо. Тебе фамилия Ракитов о чём-нибудь говорит? Из того, что ты успел нарыть о случае на карьере.

– Ракитов? – задумался я. – Да нет. Я бы запомнил.

– Так вот, этот Ракитов Вениамин Андреевич и есть тот, кого мы нашли в подвале. И человечек этот не из простых. Целый полковник бывшего КГБ. Сейчас это называется ФСБ. Но это волк стреляный. Сорок три года. Давно как в отставке. И последние десять лет провёл в самой настоящей психушке. А до того, как там оказаться, полтора года отсидел по делу о госизмене; в восемьдесят пятом был признан невменяемым и перемещён в психиатрическую клинику с диагнозом «шизофрения». И как ты думаешь, где он нарисовался по своей службе последний раз перед тем, как его арестовали?

– Где?

– На том же самом месте, где позже решил свести счёты со своей жизнью. На почте. Тот инцидент в восемьдесят третьем, о котором все вроде и помнят, но ничего конкретного не могут сказать. Вот тебе, Алексей, конкретика: человеком, который якобы требовал, чтобы ему дали позвонить в Америку, был Козырев, наш водитель «КамАЗа», а приехавшим разобраться в инциденте – Ракитов. Уж не знаю, чего наш Николай на самом деле искал в депозитарии – полагаю, что вовсе не позвонить пришёл, – но точно известно, что Ракитов его в конце концов застрелил. Сам он при этом был ранен, и нашли его в почтовом подвале без сознания и истекающим кровью. Формально за убийство Козырева он и был арестован. Но что на самом деле стояло за этой разборкой, никто не знает. Возможно, Николай тоже был вооружён и стрелял в майора. Как я ни старался, но выяснить ничего не сумел.

Я молчал, пытаясь переварить услышанное. Теперь было понятно, чей палец спрятан в моём подвале, и почти понятно, каким образом он появился двенадцать лет назад в холодильнике у матери Марины. По-видимому, она оказалась в комнате выдачи на почте в тот самый момент, когда Ракитов терял сознание, а Николай лежал бездыханный. Она-то и забрала палец. Только зачем? Может, Ракитов сам её попросил перед тем, как отключиться? Если в тот раз они тоже пришли за таинственными часами, то почему механизм так и остался в ячейке? Не успели ввести код? Или Козырев не позволил ценою своей жизни? Ракитов знал, где искать палец. Спустя двенадцать лет появился в доме Марины и без лишней суеты за какой-нибудь час успел достать его из банки и преспокойно вернулся на почту. Так и получается, что он сам лично вручил Ксении палец и попросил его сохранить. Та с испугу ничего не стала говорить об этом нахлынувшим в депозитарий гэбистам. Потом получила письмо от Ракитова. Поехала к нему в психушку. А уж он, будучи подкованным в деле психологической обработки, втёрся в доверие, выставил себя жертвой. И Ксения до самой своей смерти хранила в тайне своё участие в этом деле даже от дочери. Моя спонтанная теория выглядела вполне логичной. Оставалось только понять истинное предназначение злополучных часов.

– Но дело усложняется ещё и тем, – продолжал тем временем Миронов, – что Ракитов заведовал в КГБ не самым обычным отделом. Он не занимался шпионами или диверсиями, вообще никакого отношения не имел к обычной государственной безопасности. Он занимался инцидентами, связанными так или иначе с НЛО.

– Что?

– Ты не ослышался. То самое НЛО, о котором сейчас трындят из любого утюга. Тогда эта тема была ещё под строжайшим секретом. Я полагаю, что и о проекте «Сетка» ты тоже ничего не слышал?

– Нет. Никогда не интересовался инопланетянами. Видимо, совершенно отстал от жизни. Только не понимаю, как вам удалось обо всём этом узнать?

– Я не знаю всё обо всём, я знаю немножко про чуть-чуть, – сказал Миронов и посмотрел на бюст Наполеона.

Я не совсем уловил смысл этой витиеватой фразы.

– Плохие парни, – пояснил Борисыч и щёлкнул Наполеона по носу. – Фильм с Уиллом Смитом. Не видел?

– Нет. А если серьёзно?

– Если серьёзно, то не важно, откуда мои источники. Главное, что им можно верить. И надеюсь, что теперь дело твоё сдвинется с места. Говорю «твоё», потому что случившееся в Подковах, когда информация доберётся до ФСБ, предпочтут, я в этом уверен, снова свести на нет. Считай, что «дело о японских часах» де-факто закрыто. Так что, перефразируя Цоя, дальше действовать будешь ты. Неофициально.

– Так что за «Сетка»? Можно подробнее?

– С семьдесят восьмого по девяностый годы существовала такая государственная программа в СССР. Возникла эта программа после Петрозаводского феномена. А случился он в сентябре семьдесят седьмого. Если вкратце, то это были световые явления в небе, похожие по форме на медузу со щупальцами. Такие явления наблюдались в течение года не только в Петрозаводске, но и в других городах Карелии, в Ленинградской области и даже в Финляндии. Когда было рассекречено существование космодрома в Плесецке, то все эти явления быстренько списали на последствия запуска спутника. Это вроде как удовлетворило особенно неугомонных и любопытных. Но «Сетка» всё же была создана. У программы было два подразделения – «Сетка МО» и «Сетка АН». Первое фиксировало атмосферные явления и изучало их влияние на военную технику и личный состав (курировалось Министерством Обороны), а второе исследовало физическую природу и механизмы развития таких атмосферных явлений (формально было приписано к Академии Наук). Военную область курировал научно-исследовательский институт в Подмосковье, руководил которым некто генерал Балашов. Информацию о наблюдаемых неопознанных явлениях и объектах собирали со всех армейских частей, разбросанных по территории СССР. За время существования программы поступило более трёх тысяч сообщений. Большинство случаев находило разумное научное объяснение. Но процентов десять из них так и остались навсегда неразрешимой загадкой. Существовали группы быстрого реагирования на те случаи, если наблюдаемые аномалии представляли особенный интерес. Так вот одной из таких групп и руководил Ракитов. Не ахти какая и шишка, но доступ имел к информации самого высокого уровня секретности. И вот скажи мне, Алексей, что делал Ракитов со своими солдатиками в Подковах девятнадцатого июня восемьдесят третьего года?

– Инцидент в карьере? – спросил я.

– Единственное, – согласился Миронов, – что в тот день здесь случилось. Надо поспрашивать местных. Может, кто-то припомнит ещё какие-нибудь факты. Например, огни в небе. Вообще, что-нибудь странное. Да хоть зелёненьких человечков.

– За двенадцать лет, – засомневался я, – бо́льшая часть народа по городам разбежалась. Немного старожилов осталось. Но попытаться лишним не будет. А почему программу закрыли?

– Причина банальна – отсутствие финансирования. В восемьдесят шестом «Сетка» вышла на новый уровень, на второй этап исследований, который даже успел получить название – «Галактика». Но в девяносто первом сам знаешь чего случилось. Стало не до «Галактики» и не до летающих тарелок. Впрочем, как знать. Для прессы и любопытствующей публики в этой истории была поставлена жирная точка. Но так ли это на самом деле – никто точно сказать не сможет. А если хочешь моё личное мнение, то я предполагаю, что «Сетка» живее всех живых, в чём мы с тобой в скором времени и убедимся.

– Это как?

– Когда нас попросят сдать дело в архив. Так что, – Борисыч нахмурился, – поспешить тебе следует с поездкой в Первоуральск, поговорить с Гариным. Он-то уж точно знает о том, что на самом деле происходило в карьере. Если, конечно, вообще говорить захочет. Завтра вот прямо собирайся и поезжай. А я здесь Подковы вместо тебя покараулю да попытаю местных.

– Хорошо. Так и сделаем, товарищ капитан.

– И это… – Миронов вынул из внутреннего кармана пиджака сложенный вдвое лист бумаги. – Просили тебе передать. Ты запрос делал по чёрным копателям. Тут все имена, которые повадились в последнее время рыскать по здешним полям и заброшкам.

– Спасибо, – я взял протянутый документ, пробежался глазами по фамилиям. Однако мысли мои были уже далеко от тех проблем, которые заботили меня ещё пару дней тому назад.

9

На следующее утро, в шесть часов, Миронов сам вызвался подбросить меня в город на своей машине. Это было весьма кстати, потому как рисоваться на своём казённом «уазике» в Перволучинске мне не хотелось – всё-таки путешествие моё не было санкционировано никем сверху. По этой же причине я не стал одевать и форму.

Борисыч высадил меня возле вокзала, пожелал удачи и отправился обратно в Подковы, тоже не желая рисоваться в городе. Капитан заметно нервничал, всю дорогу пел себе под нос что-то невнятное и вообще выглядел рассеянным и непривычно бледным. Таблетки глотал через каждые пять минут. Когда мы въехали в город, он беспрестанно всматривался в зеркало заднего вида, будто опасался, что за нами кто-то следит.

– Ты, Лёш, постарайся особенно не светиться, когда купишь билет. А лучше вообще не выходи из вокзала, затеряйся в толпе, – это было единственным, что он сказал мне за всю дорогу.

Ну конечно. Так бы я его и послушал. Как только выдали мне в кассе билет, я сразу, разумеется, бросился к автобусной остановке. Времени до отправления оставалось более чем достаточно, и я вполне успевал добраться до Лены.

В этот раз, подстёгнутый азартом предстоявшего приключения, я чувствовал себя Цицероном, способным убедить кого угодно в чём угодно. Я был уверен, что Лена меня поймёт и простит. Наверное, наивность – моё второе имя.

Потому что вышел полный облом. С каким бы нетерпением я ни давил кнопку звонка, дверь мне никто не спешил открывать. Я посмотрел на часы – 7:20. В это время ещё рано уходить на работу. Вместе с предчувствием своей очередной неудачи я начал утрачивать и недавний пыл. Уже хотел было перейти на стук, когда отворилась дверь напротив и из-за неё выглянула тётя Клара, пожилая женщина, которая хорошо знала и Лену, и меня.

– Молодой человек, – негромко сказала она, – неужели не понятно, что никого нет дома? Ну сколько можно мучить звонок?

– Простите, – промолвил я. – Тётя Клара, это Алексей. Не узнаёте меня?

Женщина сняла очки и прищурилась.

– Лёшка? – взмахнула она руками. – А без формы-то я тебя и не признала. Ты к Ленке?

– Ну да. Никак не могу дозвониться по телефону. Вы не знаете, с ней всё хорошо?

– Так это… – женщина немного замялась. – Ты заходи ко мне. Чего мы будем галашиться-то на весь подъезд.

Я зашёл в коридор её квартиры и закрыл за собой дверь.

– Давно я тебя не видела-то. Ох. Я думала, вы уж и не встречаетесь.

– Я, тётя Клар, по работе сейчас не в городе. Командировка.

– Вон оно что. Тогда и понятно.

– Так где Лена-то?

– Лена-то… Надо же. Неудобно-то как получается.

– Что неудобно?

– То, что мне приходится говорить об этом.

Честно говоря, все эти недомолвки начинали меня пугать. По спине пробежали холодной волной мурашки. Неужели случилось что-то ужасное? Поэтому, может, и телефон не брала?

– Тётя Клар, – упавшим голосом произнёс я.

– Ой! – воскликнула она. – Да что же я, в самом-то деле. Нет-нет. Ты не подумай чего такого. Всё с ней в порядке, с Леночкой-то. Только это… Живёт она сейчас с каким-то мужчиной. Вот я и растерялась. Не знала как сказать. Потому что вижу, что ты не в курсе.

Уж не знаю, что поразило бы меня больше – то, чего я боялся услышать, или то, что услышал на самом деле. С каким таким мужчиной? Может, брат? Да не было у Лены никаких братьев. Как такое возможно? Лена… Моя Лена – и с чужим мужиком?! Такое не могло представиться даже при самом плохом исходе наших с ней теперешних отношений.

– Не моё дело, конечно, – продолжила тётя Клара. – Но если это тебя утешит, то ты мне нравился больше. Я ведь вас с малолетства знаю. Как дружили-то вы, дай бог каждому так дружить. Жаль только – Игорёк рано ушёл, царство ему небесное. А этот старый какой-то. Ну, не старик, а просто выглядит так. Серьёзный такой, вечно хмурый и с бородищей. Может, и не русский даже. Не разберёшь. Неделю как жил у неё. Пройдёт и не поздоровается. А вчера уехали они. Леночка сказала, в Сочи. Отдыхать.

– В Сочи?

– Ага. На две недели. Ключ мне от квартиры своей оставила, чтобы я цветы поливала. Вот. И ещё… Сейчас. Чуть не забыла.

Женщина удалилась в комнату и через минуту появилась оттуда с пакетом.

– Просила, – сказала она, – чтобы я передала тебе, если вдруг объявишься. Держи.

Я взял у неё из рук довольно тяжёлую сумку. Заглянул внутрь. Там оказался видеомагнитофон, который я подарил Лене на позапрошлый её день рожденья. Вот, значит, как! Это был уже перебор. Подчёркнуто жестоко с её стороны. И несправедливо.

Я надеялся найти какую-нибудь записку, но, кроме магнитофона и документов на него, в сумке больше ничего не нашлось.

– Да не ищи ты, – махнула рукой тётя Клара. – Нет никаких записок.

– Может, что-то на словах просила сказать?

– Ничего. Сказала, отдай, если появится. И на этом всё.

– Понятно, – расстроенно произнёс я, хотя ничего мне, разумеется, понятно не было.

– Мне жаль, – тётя Клара поёжилась. Вся эта ситуация её очень смущала. Кому же будет приятна такая роль.

Я решил, что не стоит больше ничего выяснять и искать соломинки посреди пустыни. Я не нуждался ни в жалости, ни в утешении. Я нуждался в одиночестве, чтобы всё это пережить. И предстоящая поездка подходила для этого как нельзя лучше. В толпе незнакомых людей, которые заполнят пространство плацкарта и которым не будет до меня никакого дела, я смогу целых два дня побыть наедине со своей печалью. Может быть, даже и с унижением, потому что этот прощальный подарок больше походил на плевок в душу. Может, и приезжала-то Лена в Подковы только затем, чтобы сообщить, что у неё появился другой. А тут и Марина вовремя подвернулась – отпала необходимость Лене оправдываться и чувствовать себя виноватой. Удобно для неё получилось.

– Ладно, – промолвил я. – Мне нужно бежать. Дела.

– До свидания, Алексей, – постаралась улыбнуться женщина. – И удачи тебе в твоём деле.

– Спасибо.

Когда я вышел на улицу, где продолжал вторые сутки моросить мелкий противный дождь, пакет с магнитофоном показался мне настолько тяжёлым, что я даже остановился под крыльцом и поставил сумку на мокрый асфальт.

И что мне со всем этим делать, подумал я. Не тащить же с собой в Первоуральск? Я думал оставить пакет прямо здесь, возле подъезда. Кто-нибудь да подберёт. Вещь всё-таки недешёвая. Хорошая модель. Японская, не какой-нибудь там Китай. Или лучше сдать в комиссионку? Вторая мысль показалась мне более правильной. Хватило бы в этом случае денег на то, чтобы купить билет в люкс на обратном пути из Первоуральска. В плацкарте хорошо затеряться, а в люксе хорошо отдохнуть – разговор с Гариным, я был в этом уверен, предстоял не из лёгких.

В общем, Цицерона из меня в этот день не вышло.

Я снова поднял пакет и направился в сторону проспекта, по обеим сторонам которого располагались всевозможные магазины.

Комиссионки мне на глаза не попалось, однако в одном из подвальчиков я обнаружил салон видеофильмов. Можно было попробовать сбагрить магнитофон там.

Внутри тесного помещения, заставленного видеокассетами и увешанного по стенам афишами с рекламой боевиков, меня встретил длинноволосый парень с козлиной бородкой и круглой серьгой в ухе.

– Здравствуйте, – оживлённо поприветствовал он меня, единственного в этот момент посетителя.

Я молча кивнул и попробовал улыбнуться. Получилось как-то не очень.

– Что-нибудь подсказать?

Я решил не раскачивать долго свою тему, а начать сразу с сути.

– Да собственно, – промолвил я, – мне больше не купить, а продать.

– Не понял, – прищурился одним глазом парнишка.

– Хожу по проспекту, ищу комиссионные магазины. И найти не могу. За год тут всё изменилось до неузнаваемости. Не подскажете, есть тут у вас хоть один?

– А продать-то чего хотите?

– Видеомагнитофон. Совсем почти новый.

– Хм… – парень провёл пальцами по бородке. – У нас в городе только одна комиссионка, но это надо на Кутузова ехать, в другой конец. А фирма какая?

– Шарп, – с гордостью произнёс я. – Сделано в Японии.

– Пишущий?

– Пишущий.

– Можно взглянуть?

Я вынул из пакета магнитофон и аккуратно поставил его на прилавок.

Парень с интересом покрутился возле него, пощупал руками, понажимал кнопки.

– В ремонте не был? – спросил он.

– Нет, – уверенно сказал я, хотя и не знал, что делали с этим магнитофоном в течение последнего года. Может, он вообще уже не работал.

– Вы проверьте, – предложил я. – Год назад покупал. Если интересно, продам за полцены.

Парень ушёл за прилавок, подключил технику к сети и к телевизору, вставил кассету и посмотрел на экран. Магнитофон исправно произвёл все положенные ему действия. Парень удовлетворённо улыбнулся.

– За полцены, говорите? – он снова потеребил бородку.

– Если сомневаетесь, – сказал я, – предложите любую свою.

И в эту секунду взгляд мой упал на одну из афиш, которая и до этого меня как-то смущала, но я не сразу придал ей значение. На столбе, отделявшем одну часть прилавка от другой, висел плакат с Уиллом Смитом и ещё каким-то чернокожим актёром, которого я не знал, а внизу было написано: «Долгожданная премьера осени скоро на DVD – комедийный боевик «Плохие парни» от Майкла Бэя». Что же здесь было не так? И меня осенило – ну конечно же! Плохие парни. Их упомянул Миронов в комментарии к своей последней цитате. Но если на дивиди этот фильм до сир пор не вышел, то откуда Борисыч мог знать его содержание? Видел в кинотеатре?

– А скажите, – решил я уточнить у продавца, – «Плохие парни» уже шли в кинотеатрах?

– Да вы что! В апреле состоялся релиз в Штатах. Пока не ясно, будут ли вообще крутить в наших кинотеатрах. Тем более что сами понимаете, какие нынче дела у нашего проката. Кормятся в основном эротикой да порнухой. На такие вещи, как эта, не хватит никакого бюджета. Да и пиратка в любом случае опередит и первой снимет всю пену.

– Вот как? А пиратка уже есть?

– Обещают в конце августа. Но качество, разумеется, говённое. Да и перевод… Не думаю, что будет приличным. А вы фанат Смита?

– Да не то чтобы… Просто один мой знакомый утверждал, что уже посмотрел этот фильм на кассете.

– Я думаю, врёт ваш знакомый. Уж я бы точно знал о нелегальном релизе. Я в этом деле большой спец, и весь рынок мне известен до самого днищенского дна. Не мог он его нигде видеть.

– Странно, – чуть слышно промолвил я. – А вот, к примеру, что скажете о сериале «Касл»? – мне вспомнилось только это название из всех, что упоминал при мне Борисыч.

– Касл? – задумчиво повторил парень. – Ничего не могу сказать. А о чём сериал?

– Не знаю. Тоже слышал от того самого знакомого. Стало теперь интересно, откуда он всё это берёт.

– Да уж. Интересный у вас знакомый. Простите, но про «Касл» я точно ничего никогда не слышал. Так что насчёт видака? За четыреста косых отдадите?

Я, честно говоря, на минуту забыл даже о цели моего визита в салон. История с «Плохими парнями» меня сильно смутила. Ну откуда мог знать Борисыч фразы из фильма, которого в России ещё никто не видел? Или сам сочиняет на ходу? Но ведь были же и Бродский, и Конфуций, и это знаменитое «айл би бэк», на самом деле сказанное когда-то Терминатором. Ерунда какая-то. И вообще, хорошо, что я ничего пока не рассказал Миронову о существовании пальца. Уже хотел было вчера, когда он вывалил передо мной столько важнейших фактов. Чисто из благодарности хотел рассказать, рискуя лишиться и работы, и этого сдвинувшегося с мёртвой точки дела. Вообще, вдруг бросивший пить и поспешивший приехать в Подковы посреди ночи Миронов сразу показался мне не совсем похожим на того прежнего капитана, над которым почти в открытую посмеивались коллеги. Было в нём что-то не до конца понятное, всё время ускользающее и вводящее в заблуждение. И откуда все эти знания о какой-то там «Сетке»? О том, что Гарин скрывается где-то под Первоуральском? О том, наконец, что Ракитов убил Козырева? Может, он и сам имел какое-то отношение теперь к ФСБ и знал наверняка, что наше дело прикроют? Или вёл двойную игру? Чего он так опасался в городе, когда всматривался в зеркало заднего вида? Какой слежки он ожидал? И почему? Чего ещё он хочет накопать в этом деле? Ведь за этим же он отправил меня на Урал, а сам остался наводить какие-то справки в Подковах? Все эти мысли одновременно нахлынули на меня одним неудержимым потоком. И я не мог ответить ни на один из вопросов, заданных самому себе. Думать так о Борисыче было неприятно. Мне всегда казалось, что он мне благоволил и как-то по-отечески проявлял обо мне заботу. За целый год, пока я учился у него азам профессии в Перволучинске, я не замечал за ним никаких косяков. Он мог нечаянно обидеть какой-нибудь неуместной, на мой взгляд, цитатой. Но чтобы задеть как-то специально и тем более использовать другого человека втихую для своих целей – никогда за ним подобного не водилось. Но вот Лена, например… Разве мог я ожидать от неё такого? Не мог. Или я ошибаюсь, или совершенно не разбираюсь в людях. Но ведь и то и другое делают меня всё равно, как ни крути, глупым.

– Эй! – парень пощёлкал длинными пальцами в воздухе. – За четыреста, спрашиваю, отдадите?

– Да, конечно, – рассеянно сказал я. – Берите.

10

Пока я, в ожидании поезда, размышлял в Перволучинске над происками своей судьбы, Анатолий Борисович, вооружившись улыбкой, ходил по домам подковцев и задавал им сомнительные вопросы. Никто из них нисколько не успокоился после случившегося на почте. Так и не получив внятных объяснений по поводу инцидента, они ещё более уверились в том, что в деревне творится сущая чертовщина. Почти все вели себя с Мироновым как малые дети – бычились, ссылались на фитофтору или фузариоз, возмущались тому, что их пытаются заставить вспомнить времена двенадцатилетней давности.

– Да вы что, товарищ капитан, – говорили одни. – Это ж когда было-то… Это ж и жизнь-то другая совсем была. Как вспомнишь – так и заплачешь. Да ну его. И не спрашивайте. И так настроения никакого нет.

– Так ведь я, – говорили другие, – совсем мала́я тогда была. Скоко ж это лет-то мне тогда… Тринадцать? Даа… Я ж тогда или в поле на сенокосе, или с мальчишками на реке. Мы ведь не как нынешние балбесы и не как городские. Не до странностей было.

И только дядя Гена, хитро улыбнувшись, утвердительно закивал головой, дескать, знаю-знаю, капитан, видел, слышал и даже трогал собственными руками.

Но даже Миронов к этому времени успел понять, что дядя Гена – любитель приукрасить или выдумать нужные детали, если таковых не хватает для интересной беседы. Однако сейчас важна была любая зацепка, и Анатолий Борисович к дяде Гене отнёсся вполне серьёзно. Была у Миронова и ещё одна цель похода к дяде Гене. Нужно было сделать копию ключа от рабочего кабинета в моём доме. Многоходовочка с этим ключом, задуманная капитаном, несколько дней спустя сыграла важную роль – ключевую, позволю я себе каламбур, – в деле о японских часах да и в моей жизни тоже. Но об этом чуть позже.

– Помню, капитан, – причмокивая и водя пальцами по подбородку, с важным видом говорил дядя Гена, когда дубликат ключа был изготовлен. – Как сейчас помню. Тогда ещё вышка от пожарников жива была. Это недалеко от Глыб, там когда-то пожарная часть имелась. Это после того, как Глыбы-то часто гореть стали, решили, что дешевле будет содержать небольшой штат пожарных, чем заново всякий раз деревню отстраивать. Сейчас-то уж и след простыл. Всё по до́сточке растащили. Во, вишь? – он потряс забор возле своего дома. – Тоже оттуда материалец. А чо? Все ташшут, а я что. Так о чём это я… Ну да. В восемьдесят третьем вышка та ещё целёхонькая была. Я в Глыбы-то частенько на озеро порыбачить ездил. Как раз мимо той вышки путь-то и пролегал. У нас в Подковах Михалыч когда-то жил, голубятник заядлый. Обустроил на той вышке для голубей что-то навроде вольницы. Ухаживал за голубями, подкармливал – и зимой, и летом. Мы с ним дружны были. Он мне как старший брат. А в восьмидесятом его не стало. Аккурат в один день с Высоцким Володькой помер. Голуби, хоть и летали куда хотели, но всё ж таки какого-никакого внимания требовали. Привыкли к человеку-то. Такая уж птица. Больше-то сизари были, но встречались и довольно чудные. Я ухаживать стал за ними, когда Михалыча-то не стало.

Миронову не терпелось побыстрее перейти к сути вопроса, но он не перебивал дядю Гену, позволяя его мысли развернуться по полной программе.

– И вот, значит, – продолжал мужчина, – восемнадцатого июня, в тот самый год, когда в карьере-то людей завалило, – он подмигнул капитану с видом заговорщика, – я возвращался с рыбалки. Припозднился. Темнеть уже начинало. Дай, думаю, проведаю голубей. На вышку забрался – а там пусто. Ни одной птицы. Даже гнёзда пустые. Ни яиц, ни птенцов, которых ещё днясь видел. Подумал, что, может, нелюди какие разорили. Или ребятишки шалят. Они-то тоже забирались на вышку часто. Любили голубей погонять. Но вандалы завсегда наследят. А тут как бы всё аккуратно, не считая, конечно, помёта, но птиц словно и не бывало. Чудеса. Я на смотровую площадку вышел, чтобы пошукать в небе – может, какая крыльями где взмахнёт. И вижу, с северо-запада что-то огромное летит в небе. След, как от самолёта, только короткий. И подозрительно низко летит-то. Совершенно без звука. Серебристая такая не то сфера, не то продолговатое, как кабачок. Я с испугу-то растерялся. Понял, что штуковина эта не летит, а падает. Как в замедленной съёмке, но уверенно пикирует вниз. И аккурат туда, где озеро в Глыбах, откуда я совсем недавно отъехал. Ну, думаю, сейчас бабахнет. Ан нет. За верхушками елей скрылось – и ничего. Наоборот, тишина какая-то неестественная. Ни ласточек, ни кузнечиков – все будто затаились, как я, и понять ничего не могут.

Дядя Гена замолчал, медленно мотая из стороны в сторону головой.

– А дальше что? – спросил Миронов.

– А чего дальше… Хоть и распирало меня любопытство вернуться на озеро и посмотреть что там да как, но… Струхнул я тогда. Да птицы ещё эти. Слишком уж оно как-то не по-человечески. Ноги в руки – сел на лисапед и до дому. А уж когда совсем-то стемнело, то и прогремело тогда. Сказали, что это в карьере. Но я, конечно же, в сильном сомнении был. Военных нагнали, карьер и озеро оцепили. Но я думаю, что карьер-то только для отвода глаз. А главное-то всё происходило как раз-таки в Глыбах.

– Это интересно, – задумчиво произнёс Миронов.

– А то, – воодушевился дядя Гена. – И это не конец истории, – он два раза гортанно крякнул и покосился на капитана.

– Что-то ещё случилось?

– Я уверен, что всё равно ты мне не поверишь, – он театрально махнул рукой.

– Отчего же?

– Да я вон Лёшку, участкового-то, пытался заинтересовать. Так тот и ухом не повёл. Шкептик.

– Сейчас важна каждая деталь, – деловито произнёс Анатолий Борисович. – Даже несущественная или кажущаяся на первый взгляд фантастической.

– Вот вижу, капитан, у тебя профессиональный подход. Лёшке бы поучиться, – дядя Гена вздохнул. – Тогда слушай. Через три дня, когда сняли оцепление и похоронили погибших якобы под завалами, я, набравшись смелости, – мужчина щёлкнул себя по горлу, – сделал вылазку на озеро. Там имелись явные следы взрыва. Солдатики, которых нагнали, постарались, конечно, на славу, вычистили всё, что могло бы указать на крушение какого-нибудь аппарата. Но деревья были порублены, и торф продолжал кое-где дымиться. И что бросилось мне в глаза прежде всего – озеро сделалось совершенно другим. В два раза шире оно стало. И мельче тоже в два раза. Ни о какой рыбалке, понятное дело, и речи не могло быть. Ни растительности по берегам, ни признаков присутствия рыбы. Исчезла вся рыба так же, как и голуби на пожарной вышке. Но появился зверь совсем другого масштаба… – дядя Гена нахмурился, и в этот раз в выражении его лица не было ничего наигранного. – Мутант.

Я рассказывал Миронову об этой теории, которую распространял по деревне дядя Гена. Капитан, насколько я мог понять, отнёсся к ней столь же скептически, сколь и я. Однако Анатолий Борисович никак не выказал при разговоре с дядей Геной своего ироничного отношения. Да и было ли оно ироничным на самом деле? Может быть, мне просто самому хотелось так думать.

– Это я так, – продолжал мужчина, – про себя называл. Мутантом в прямом смысле слова зверь, может, и не был. Скорее оборотнем. Да-да. По виду – волк. Волков-то у нас и отродясь не водилось. А тут вдруг появляется, в основном по ночам. Здоровый такой, и шерсть у него светится бледно-голубым. Не ярко, а так, будто туманом обволакивает и зыблется. Я в ту ночь первым его увидел. Стоит посреди тропинки и смотрит. Первый раз в жизни я понял, что значит выражение «волосы на голове дыбом встали». Встали, капитан. Как намагниченные. Остолбенел я и с места сдвинуться не могу. А этот… зверь этот медленно так направляется ко мне, голову опустил, исподлобья смотрит и землю нюхает. Ну, думаю, смерётка моя пришла. Молюсь про себя, говорю Михалычу – жди, мол, скоро вместе на рыбалку на том свете ходить будем. И в тот момент хрустнуло что-то справа. Не знаю, может, и не хрустнуло, а живое существо голос такой подало скрипучий. Мутант этот дёрнулся и тут же бросился с тропы в лес в направлении этого звука. Не знаю, сколько я ещё простоял на одном месте. Может, минут двадцать. Когда ходить смог, едва до дома доплёлся. Стал рассказывать нашим, и оказалось, что не я один это странное существо видел. Так близко, правда, оно ни к кому не приближалось, но издалека наблюдали. А потом с Фёдором на болотах история эта приключилась. Знаешь?

– Слышал, – кивнул Миронов.

– Вот. Это тебе, капитан, не шутки.

– И что же с оборотнем этим потом?

– А ничего. В августе устроили наши на него охоту. Неделю выслеживали. Но тот словно в воду канул. Ни следов, ни какашек волчьих, ни клочка шерсти. Многие тогда посчитали, что мы – те, которые наблюдали мутанта, – сговорились и брешем. На том всё и закончилось. Пока вот не случилось что-то на почте. Взбудоражило местных. Но, как выяснилось, это совсем другое. Хоть вы и молчите, а люди-то ведь не дураки. Что знают двое, то знает свинья.

Здесь дядя Гена со своим афоризмом зашёл, пожалуй, на территорию Миронова. Тот оценил эту его фразу, но на том посчитал разговор исчерпанным. Что-то важное и полезное он для себя явно почерпнул, потому что вид у него, когда он направился уже к дому Марины, был довольный.

К Марине он решил заглянуть не для того, чтобы подтвердить или опровергнуть историю дяди Гены. Для этого визита имелись совсем иные причины.

Марина, закончив убираться на почте, копошилась в огороде, воспользовавшись тем, что перестал моросить дождь. Увидев капитана, она во всей полноте продемонстрировала перед ним свой усталый вид, но Миронов оказался настойчив. Ей пришлось пригласить его в дом, поскольку она опасалась и без того неуместных толков о том, что привадила к себе очередного мужичка, тем более, на её взгляд, такого неказистого. В доме было спокойней – никто не видел, когда Миронов заходил за калитку. Это и капитану было на руку, потому что разговор он наметил весьма серьёзный.

– Я, Мариночка, вот по какому поводу, – начал капитан. – Поговорил ещё раз с Верой, и получается, что она толком-то и не видела, что происходило в комнате выдачи в тот момент, когда вы там оказались. Поначалу я сомневался, полагал, что она просто боится наговорить чего лишнего. Но теперь понимаю, что так всё и было.

– И что из этого? – спросила Марина.

– Из этого получается, что ваши свидетельства приобретают особенное значение.

– Так я всё уже рассказала. Два раза.

– Понимаю-понимаю. Но позвольте остановиться сейчас на более мелких деталях.

– На каких ещё таких деталях?

– В ходе расследования выяснилось кое-что существенное. И в новом свете становится не вполне ясно, каким образом мужчина, взявший вас в заложницы, смог получить доступ к чужой ячейке.

Теперь Марина поняла, куда клонит Миронов. И её охватил ужас. К этому разговору она оказалась не готова, посчитав, что больше уже не придётся возвращаться к подробностям того утра. Она слегка побледнела, и её глаза забегали, будто выискивая на полу защитный амулет, который убережёт её от упрямого капитана.

– Итак, – заметив этот блуждающий взгляд, чуть повысил голос Миронов, – банковская ячейка была защищена кодом и вызывалась из депозитария по отпечатку пальца её хозяина. Допустим, этот мужчина – ещё раз напомню, что ячейка принадлежала другому – мог узнать код. Но каким образом он смог бы справиться с отпечатком? Ведь не палец же чужой он будет носить в кармане?

После этой последней фразы Марине сделалось дурно. Она едва держалась на ногах.

– Да вы присядьте, Мариночка. Разговор будет ещё долгим.

Марина в бессилии плюхнулась на табуретку и закрыла лицо руками. Она поняла, что сопротивление бесполезно. Миронов каким-то образом узнал всё о пальце. И пришёл ни к кому-нибудь, а именно к ней. И Марина заплакала.

– Мариночка, – на этот раз ласково произнёс Миронов. – Не убивайтесь вы так. Ничего страшного не случилось.

– Ага, – не убирая ладоней от лица, запричитала Марина. – Как же. Не случилось. Меня теперь арестуют? Посадят? – она убрала руки и посмотрела на капитана сверкающими от слёз глазами.

– Да бросьте. Кто вас посадит? Когда вы мне расскажете обо всём, то знать будем только мы. Это важно для дела. Ну какой прок будет в том, что вас арестуют? Все люди совершают ошибки. Главное, вовремя успеть их исправить. И теперь у вас появился такой шанс. Обещаю вам, что всё останется между нами.

– Ну хорошо, – шмыгнула носом Марина. – Если уж обещаете…

– Слово офицера даю.

– В общем, выбросила я его, – тут же соврала Марина.

– Что выбросили? Палец?

– Да. Всю жизнь меня эта гадость преследует. С самого детства.

– В каком смысле?

И Марине пришлось повторить ту историю, которую она мне рассказывала в ночь нашего с ней дежурства. Меня она не сдала. Но Миронову больше был интересен вовсе не палец, о наличии которого он догадался в тот же день, когда узнал, кому принадлежала ячейка. Его интересовало что-то другое.

– Это всё? – спросил он, когда Марина поведала ему историю с пальцем.

– Всё.

Он вздохнул, снял очки и стал протирать их тряпкой, громко сопя носом.

– А мне, Мариночка, – промолвил он спустя минуту, – кажется, что не всё.

Марина пожала плечами. Она уже совладала с собой и была готова на любые пытки.

– Вы ещё подумайте хорошенько, – капитан встал со стула и достал из кармана недавно сделанный дядей Геной ключ от отделения. – Может быть, вам удастся вспомнить ещё что-нибудь более мелкое. Такое мелкое, ну прямо как жемчужинки в ваших серьгах.

Марина ничего на это не ответила. Она внимательно всматривалась в лицо капитана, будто только что увидела его первый раз.

– Вот возьмите, – Миронов протянул ей ключ.

– Что это?

– Ключ от отделения.

– И зачем он мне?

– Знаете, у нас там такой бардак. Мы с Алексеем совсем замотались с этим дурацким делом. Цветы не политы, кругом грязь и пыль. Полный, Мариночка, кавардак. Я даже думаю, что в таком-то бардаке могло затеряться что-нибудь мелкое, но очень важное для следствия. Понимаете?

– Не совсем.

– Вы, конечно, не обязаны. Но если вдруг захотите оказать нам с Алексеем помощь, то не в службу а в дружбу, наведите там порядок. Как вы это умеете. Глядишь, чего-то и отыщется потом среди всей этой неразберихи. Это очень помогло бы нам с Алексеем. Очень.

Марина взяла ключ и больше не стала задавать никаких вопросов.

Миронов постоял ещё минутку, потом улыбнулся, попрощался и вышел из дома.

Марина только через пять минут поняла, что она одна и капитана давно нет.

11

От Первоуральска до Билимбая я добрался на электричке за пятнадцать минут.

Погода здесь стояла солнечная и не жаркая – градусов двадцать.

Почти двое суток болтания в вагоне заразило меня морской походкой. Я представлял себя со стороны, и мне было смешно. Вообще, настроение моё странным образом становилось с каждой минутой всё лучше. И это не сулило ничего хорошего.

У первого человека, который встретился на пути, я спросил, где находится нужная мне улица. Он описал мне незамысловатый маршрут, а потом долго смотрел вслед, может быть, желая удостовериться, что я сверну в правильном направлении.

Дом Гарина располагался в самом конце улицы Маяковского, упирающейся в лесной массив – голубенькое приземистое строение, явно нуждавшееся в ремонте. Когда я попытался зайти в калитку, навстречу из глубины двора выскочила лохматая собака, громко залаяв и загремев железной цепью, которой была привязана к чему-то, скрытому за кустами. Через минуту появился и сам хозяин.

Щурясь на яркое солнце, он сделал несколько шагов от крыльца и, поняв, что за забором незнакомец, остановился.

– Вам кого? – настороженно спросил он.

– Мне Гарина Константина Георгиевича. Это вы?

– А по какому вопросу?

Я достал из кармана удостоверение и потряс им в воздухе.

– Я лейтенант Лазов, участковый. Хотелось бы задать пару вопросов.

Было заметно, что мужчина насторожился ещё сильнее.

– Минуточку, – сказал он и прикрикнул на не унимающегося пса.

Потом снова зашёл в дом.

Я простоял целую минуту, ожидая когда он выйдет. И спохватился только тогда, когда послышался шум на задней стороне двора. Снова залаял пёс, но как-то удивлённо и махая пушистым хвостом.

Я бегом обогнул дом и успел заметить, как в лес забежал человек, ростом и телосложением похожий на того, с кем я разговаривал минуту назад.

– Да не может быть, – проворчал я. – Вот же идиот.

Я кинулся вслед за убегавшим. Разумеется, когда Гарин увидел чужака на пороге, да тем более размахивающего каким-то служебным удостоверением, то он тут же решил сделать ноги. Не просто же так он скрывался в Билимбае, купив дом у самого края леса. Ну а как мне ещё было его достать? Прокрасться ночью в дом и приставить к горлу кухонный нож? Я предполагал, что разговор получится не из лёгких, но не думал, что он даже не успеет начаться.

Бегал я, благодаря зимним лыжным прогулкам, неплохо. Мне не составило большого труда догнать Гарина уже метров через сто после его побега. Вот только опасался, не станет ли он стрелять. Здесь, наверное, в каждом доме имелось ружьё. А если Гарин столь осторожен, то тем более должен был обзавестись на крайний случай оружием. Но мной руководили уже инстинкты. Мысль текла сама по себе, а тело совершало чисто механические движения.

Я толкнул Гарина в спину. Он согнулся, сделал несколько широких шагов вперёд, но не смог удержать равновесие и со всей дури врезался головой в сосну. Упал. Повернулся ко мне лицом и выставил вперёд руки. Оружия при нём, слава богу, не оказалось. Видимо, я застал его в тот момент, когда он абсолютно не был готов к непрошеным гостям и действовал поэтому не вполне обдуманно.

– Да что ж ты творишь-то, Гарин! – нависнув над ним и убирая от себя его руки, закричал я.

От удара о дерево он находился в нокдауне. В глазах его я не увидел ни одной мысли. Он просто махал руками и пыхтел, брызгая на меня слюной.

– Да успокойся же ты! – я смог наконец добраться до воротника его куртки, приподнял так, чтобы он смог опереться спиной о ствол дерева, и несколько раз потряс. – Слышишь? Успокойся.

Я снова достал удостоверение, раскрыл его и поднёс к лицу Гарина.

– Вот видишь? Читай. Участковый. Лазов. Из Перволучинска.

– Участковый? – немного придя в себя, Гарин внимательно посмотрел на удостоверение. – Какого чёрта?

– А ты какого чёрта подрапал?

– Чего ты хочешь?

– Просто поговорить.

– О чём? Соседи жалуются на шум?

– О том, что случилось в карьере в восемьдесят третьем.

– Так я и думал. Потому и убегал.

– Чего ты боишься? Я действительно просто поговорить приехал. Не враг я тебе. Ответишь на пару моих вопросов – и я уеду.

Гарин сплюнул и скривился в грустной усмешке.

– Фамилия мне твоя знакома, – сказал Гарин. – Где-то я её уже слышал. Ну да. Вспомнил. Сын, что ли, Константина?

– Да. Он работал у тебя на карьере.

– Вот, значит, в чём дело. Правду хочешь найти?

– Хочу.

Гарин замотал головой.

– Не думаю, что получится, – сказал он.

– Это уже мои проблемы.

– Ладно. Как знаешь. Чего ты хочешь услышать?

– Что на самом деле произошло на карьере?

– Ничего.

– А подробнее?

– Я и говорю, что ничего. Никакого оползня не было. Вообще ничего не было. Случилось что-то в другом месте, в Глыбах.

– Допустим, – промолвил я. – Но как там оказался мой отец и ещё семь человек? Это ведь вся бригада?

– Вся. Не знаю, какого лешего им вздумалось переться на ночь глядя на озеро. Причём прихватив с собой целый «КамАЗ» и экскаватор. Не рыбу же половить хотели. Когда я уезжал вечером в город, всё было спокойно. Только на утро, когда вернулся, застал в вагончике одного Козырева. Он был до смерти напуган. Дрожал весь и нёс какую-то ахинею. Кроме него, никого больше из рабочих в карьере я не нашёл.

– А что именно он говорил?

– Что-то совершенно бессвязное. Типа «расплавил», «часы», «огромный» и ещё что-то, я не старался запоминать. Даже и эти слова, возможно, я придумал задним числом.

– Часы?

– Да. Потом появились эти.

– Кто?

– Думаю, из какой-то секретной службы. Может, из КГБ. Не знаю. Но точно не из простых. Оцепили карьер. Ещё один отряд отправился в Глыбы. Меня допрашивали. Но я-то совершенно ничего не знал. Потом вывели меня из вагончика, а к Козыреву туда зашёл главный. Допрашивал его лично. С пристрастием. Я слышал, как кричал Николай. Потом… Я закурю?

– Кури.

Гарин достал из кармана пачку, дрожащими руками подцепил сигарету и чиркнул спичкой.

– Потом главный этот выбежал из вагончика. Вся форма была забрызгана кровью. А в руке держал отрубленный палец.

– Козырева?

– Да. Сел в машину и уехал в сторону Подков. В вагончике с Николаем остались двое солдат. До этого они о вертолёте каком-то разговаривали, который разбился. Думали, я не слышу. Но слух у меня хороший.

– О каком вертолёте?

– Не могу утверждать точно, но, возможно, как раз в Глыбах и рухнул ночью в озеро военный вертолёт. Говорили, что погиб только пилот, а четыре человека выжили. Это объясняло бы, зачем бригада отправилась с техникой к озеру. Но всё это я мог запросто притянуть за уши. Просто обрывки разговора. О Глыбах не было сказано ни слова.

– И что дальше?

– Дальше… Когда те двое зашли в вагончик, все остальные – четыре человека – разбрелись по периметру. А мне сказали сидеть и ждать. Не знаю сколько времени прошло. Может, минут пять или десять. В вагончике началась возня. Потом раздались выстрелы. И оттуда выбежал Николай. Без большого пальца на правой руке. На левой болтались наручники. У него был автомат. Он зыркнул на меня. Я думал, сейчас пристрелит. Но нет. Потребовал у меня ключи от моей «Волги». Я, разумеется, отдал. И он тоже умчался в Подковы вслед за этим главным. Прибежали тогда солдаты с периметра. Но было уже поздно. И транспорта никакого в карьере больше не оказалось. База их, судя по всему, располагалась в Глыбах. Они своим ходом отправились в деревню, оставив меня одного. Ну, я и сбежал тогда. Правда, нашли меня на следующий день. Пригрозили, что, если язык распускать стану, то окажусь за решёткой. Свалили на меня несуществующий оползень, дали условный срок и совсем закрыли карьер. Я развёлся с женой, потому что переживал за безопасность семьи, и уехал куда подальше, чтобы найти меня было не так просто. А в последнее время расслабился. Даже к своим в Перволучинск недавно съездил. Времена, думал, переменились, забылось всё. Только полагаю, что ошибся на этот счёт. Времена никогда не меняются. Только люди. На место старых злодеев приходят новые. Если я тебя заинтересовал, то, уверен, найдутся и другие интересанты. И вообще, зря ты в это дело влезаешь. Мне жаль твоего отца, но время не повернуть вспять.

Разумеется, я понимал, что в опасениях Гарина есть какая-то доля правды – из всей мути, поднятой со дна мной и Мироновым, мог выплыть настоящий хозяин этих глубин. Даже Борисыч в последний день вёл себя очень странно. А на него это не похоже. Он не из тех, кто на пустом месте станет бояться. Но я увяз в деле по самое не балуйся, я знал уже очень много и не собирался останавливаться на полпути.

– А что насчёт депозитария? – спросил я.

– Депозитария? – удивился Гарин. – А он здесь каким боком?

– А ты не знаешь?

Гарин помотал головой.

– Козырев из вагончика в тот день поехал в депозитарий, – пояснил я. – Застал там своего мучителя, завязалась перестрелка, в которой он и погиб.

– Вот как… – Гарин бросил в сторону окурок и задумался на мгновение.

– А сам этот… С ним что?

– Был тяжело ранен. Потом арестован и вскоре отправлен в психушку.

– Хотя, – замахал руками Гарин, – постой. Не хочу ничего знать. Раньше не знал, а уж теперь и подавно. Но у меня нет никаких идей насчёт того, что эти двое могли делать в депозитарии.

– А для чего он вообще был нужен карьеру? Вещь-то не из простых. Биометрический датчик, полная автоматика. Как-то не вяжется с нехитрой деятельностью карьера.

Гарин снова закурил.

– Золото, – сказал он.

– Что золото?

– Карьер вообще убыточный был. А когда стала разрушаться дамба, то его хотели закрыть. А мужики наши, из хитрожопых которые, как оказалось, давно уже золотишко там намывали. Золотоносный оказался карьер-то. Не так чтобы уж очень много его было, но при правильном подходе да с хорошим инструментарием можно было прилично подзаработать. Из предварительной экспертизы песчаных россыпей было известно о присутствии лимонита. А его скопления – верный признак наличия болотной руды. А где руда – там и золото. Но в те годы никто не стал бы заморачиваться этими мелочами. Масштабы тогда другими были. А мужики ходили с магнитами и выискивали места с большим присутствием магнетита. Выбирали участки пожирнее, набирали песка и промывали после своих смен. И получалось. Когда же карьер в упадок пришёл, посовещались они и поделились со мной своими идеями – предложили развернуть добычу в более объёмных масштабах. С финансами у меня тогда туго уже было. Я и повёлся. Договорился кое с кем наверху. Мне дали добро – само собой, за определённый процент. Выделили необходимое оборудование. И дело пошло. Да так пошло, что мы долго ещё поверить не могли такому везению. В бригаде начались распри и интриги. Подворовывать друг у друга стали. Пришлось что-то придумывать. Тогда мы и заказали этот депозитарий. В конце смены ездили на почту, и каждый свою часть добытого помещал в ячейку. Эти части они сами распределяли, у них своё представление о КТУ имелось. Я знал код, а владелец ячейки оставлял свой отпечаток. По отдельности ни я, ни они получить доступ не имели возможности. В конце вахты приезжал человек – забирал партию и выплачивал каждому положенные ему деньги. Я ведь поначалу так и подумал, что вся эта история разыгралась из-за золота. Но потом прикинул – ничего не сходилось. Не те масштабы. Секретная служба ради пары килограммов золота? Глупо. Да и Козырев в нашей этой схеме пока не участвовал. Он новенький был, на самосвале работал. В курс дела его пока что не посвящали. Присматривались – можно ли ему доверять.

– Но у него же, – сказал я, – тоже была своя ячейка.

– Да. Ячейку свою он оформил. Для документов. Все непосвящённые так и считали, что мужики хранят там свои документы. Мы и его собирались посвятить в дело. Но пока и кодом, и отпечатком владел он единолично. Вот потому и не было никакого смысла пытать Козырева и уж тем более отрезать ему палец, если причина была в золоте. Возможно, он хранил там что-то совсем другое. И это «что-то» каким-то образом оказалось связано с происшествием на озере в Глыбах. Если допустить, что там действительно упал вертолёт, то Николай мог стать обладателем какой-то очень ценной вещи, которую и успел утром спрятать в депозитарии. Но если так, то чего он так испугался? И если угроза исходила со стороны озера, то зачем вернулся в карьер, а не предпочёл скрыться?

– Да, – согласился я с Гариным. – Многое прояснилось, но и белых пятен тоже прибавилось.

– Это всё, что ты хотел знать?

– Если к сказанному тебе больше нечего добавить, то всё.

– Значит, могу идти?

– Разумеется.

– Будь осторожен, лейтенант Лазов, – промолвил, поднимаясь с земли Гарин. – Оглядывайся, когда поедешь назад. Да и мне из-за твоего визита придётся менять место. Впрочем, сам виноват, поверил, что всё утихло.

– Мне всё же думается, – заметил я, – что ты преувеличиваешь опасность. Тот человек, который допрашивал Козырева, мёртв.

– Он-то, может, и мёртв. Но дело его живёт, можешь в этом не сомневаться.

12

Картина случившегося в Подковах в 1983-ем приобретала всё более понятные очертания.

Итак, вечером 18-го июня на озере в Глыбах что-то падает. По одной из версий – вертолёт. В любом случае это что-то большое, такое, что могло бы привлечь внимание рабочих в карьере. Всей бригадой рабочие, не раздумывая, бросаются к озеру. И действительно обнаруживают там некий объект. Если бы это был вертолёт, в котором, как утверждал Гарин, выжили все, кроме пилота, то вряд ли у рабочих имелась возможность снова вернуться в карьер и пригнать к озеру экскаватор. Если и был вертолёт, то появился он там позже, чем то явление в небе, которое увидели рабочие. При помощи техники упавший объект они извлекают из озера, а чуть позже (внутри объекта?) обнаруживают и некий предмет (часы?), из-за которого и развёртываются все последующие события. Потом происходит взрыв, который в Подковах многие слышали, но связывали всегда с происшествием на карьере. Опять же, если допустить, что взорвался в это время вертолёт, то никто бы внутри него не выжил. Ведь погибли даже те люди, которые находились на берегу. Кроме, разумеется, Николая. Как ему удалось выжить – вопрос неясный, но просто нужно принять это как факт. Козырев добирается утром до почты и прячет таинственный предмет, единственным обладателем которого теперь является, в своей ячейке. Затем возвращается на карьер. То состояние, в котором обнаружил его Гарин, вполне объяснимо. Шок, в котором он до этого пребывал и мог совершать какие-то простые механические действия, прошёл, и только теперь его обуяли страх и паника. Потом появляется Ракитов, прибывший с группой военных к месту крушения неопознанного объекта. Поскольку, как теперь известно, Ракитов возглавлял отдел, изучающий НЛО, то нельзя исключать того, что с неба в Глыбах упал космический аппарат. Был он земного или внеземного происхождения – этого однозначно утверждать пока невозможно. И более того, выходит, что Ракитов заранее знал, чего именно необходимо искать. Не обнаружив этого на месте крушения у озера, он с пристрастием допрашивает Николая. Тот не выдерживает пыток и рассказывает о спрятанном в депозитарии предмете. Говорит код, передаёт ключ от ячейки. Ракитов настолько взбешён и беспринципен, что отрубает Николаю палец и уезжает в Подковы. Каким-то чудом Николаю удаётся освободиться от наручников (возможно, отсутствующий большой палец позволяет это сделать) и, овладев оружием, отправляется на почту вслед за Ракитовым. Там между ними завязывается перестрелка, в результате которой оба они оказываются ранены. Николай – смертельно. Ракитов – тяжело. Ксения, мать Марины, первой оказывается в комнате выдачи и застаёт Ракитова ещё в сознании. Тот, понимая, что вот-вот потеряет сознание, отдаёт ей палец, который так и не успевает применить по назначению, и велит Ксении сохранить его во что бы то ни стало. Женщина побоялась упомянуть об этом, когда её опрашивали как свидетеля. А дальше уже хорошо знакомая история с поездками в психушку и с возвращением в Подковы Ракитова, закончившееся его самоубийством. Видимо, он так и не нашёл в ячейке Козырева то, что искал. Или нашёл, но я не могу понять, что именно, плюс никто в таком случае не сможет объяснить смысл его самоубийства.

Опять я возвращался к этим злополучным часам, функция которых до сих пор так и оставалась загадкой.

– Чёртовы часы! – вслух произнёс я.

И очнулся от своих размышлений. В купе люкса, в который я всё-таки купил обратный билет, мы оказались вдвоём с молодой молчаливой женщиной, которая до сих пор не сказала ни слова, уткнувшись в какую-то толстую книгу.

Услышав, как я ругаюсь, она с изумлением на меня посмотрела.

– Извините, – сказал я. – Это я о своём.

– Бывает, – тихо промолвила она и снова занялась чтением.

Ночью я совсем не сомкнул глаз. Ворочался, раза два выходил из купе, чтобы побродить по коридору. Вызвал вполне обоснованные подозрения у проводника. Даже стрельнул у одного усатого толстяка, которому тоже, видимо, не спалось, сигарету, чтобы первый раз в своей жизни попробовать покурить. Это тоже не помогло. Я еле дождался утра.

Растрёпанный, с осунувшимся лицом, я добрался наконец до Подков, застав в Перволучинске знакомый продуктовый грузовичок.

Из Билимбая я привёз с собой и хорошую погоду. С самого утра пригревало яркое солнце, на небе не было ни одной тучки.

Возле почты я встретил Марину, которая вбивала в землю колышки и привязывала к ним тесьму, усеянную красными лоскутами. Вверху на крыше что-то гремело, но виновника этого шума снизу не было видно.

– Привет, – поздоровался я с Мариной.

– Привет, – буркнула она нехотя, продолжив своё занятие.

– Что-то опять случилось? – поинтересовался я.

– Пришествие кровельщика из Перволучинска, – чуть более приветливо сказала Марина.

– А у тебя всё в порядке? – не понимая причин её скрытой агрессии, спросил я.

– Всё хорошо, товарищ лейтенант. Вы уж простите, но некогда мне болтать, – Марина привязала к последнему колышку тесьму и направилась на почту.

«Вот так поворот, – подумал я. – Пока меня не было четыре дня, успел в чём-то перед ней провиниться».

Однако мысли мои в это утро целиком были посвящены другому. Решив, что разберусь с обидой Марины потом, я проследовал прямиком в отделение, надеясь встретить там Миронова. Но на месте его не оказалось. Да и из Подков он уже три дня как уехал. Об этом я узнал из письма, которое он мне оставил. Оно было прижато к столешнице бюстом Наполеона.

«Алексей, – крупным почерком было написано в нём, – мне жаль, что я не смогу сдержать своего обещания и проследить за порядком в Подковах во время твоего отсутствия. Позвонили из районного отдела. Покойничек наш сбежал. Ну ведь странно же было, согласись, что тело его не поддавалось положенному гниению. Я, конечно, не могу всерьёз рассматривать вариант, что он чудесным образом ожил. Но в последнее время слишком много фантастического произошло, так что можно и призадуматься. Ракитова перевозили в какой-то столичный научно-исследовательский центр. Соответствующий запрос на это поступил. Но машина скорой, которую определили для этой цели, попала в ДТП на очень глухом участке пути, где если и можно во что-то врезаться, то это только в кабана или в лося. Сопровождавший скорую милицейский патруль в количестве двух автомобилей тоже оказался разбит всмятку. А Ракитов (или то, что он из себя представляет) из салона скорой исчез.

Поговорил с местными – много чего интересного удалось узнать. Зря ты так легкомысленно отнёсся к некоторым историям дяди Гены. Над ними сто́ит ещё подумать. Он называет тебя «шкептиком». Впрочем, это я так, лирическое отступление. Хороший следователь и обязан быть «шкептиком». Такая у нас работа.

Кажется, удалось разобраться с нашими часами. Когда вернусь, поделюсь с тобой своими догадками. Мне думается, не хватает к ним одной маленькой детальки, без которой сами по себе они бесполезны. И об этой детальке стоило бы спросить Марину. Впрочем, я могу ошибаться. Кое-что в этом направлении я предпринял со своей стороны, так что, может быть, ты уже и в курсе того, что за детальку я имею в виду. А если нет… Тогда жаль. Будем искать её вместе, когда я вернусь. Часы останутся пока у меня. Я собираюсь показать их одному очень хорошему специалисту, который видывал в своей жизни и не такие диковинные артефакты.

И да, самое главное. Дело наше, как я и говорил, закрыли. По крайней мере, для нас. Но я денька через три в отпуск, так что тебя не брошу, даже не надейся на это.

Полагаю, что тебе удалось плодотворно поговорить с К.

Поднажми, Гимли! Мы настигаем их!»

Письмо произвело на меня, само собой, должное впечатление, однако я уже настолько обессилел, что уснул прямо в отделении за столом.

Очнулся уже около четырёх вечера. Сходил в жилую половину, принял холодный душ и к половине пятого окончательно пришёл в себя.

Нужно было поговорить с Мариной. Видимо, именно то, что «предпринял со своей стороны» Миронов, и стало причиной её на меня обиды. Так я посчитал и потому направился прямиком к дому Марины. Но там её не оказалось.

Обнаружил я её возле почты. Она стояла около установленного ею тесёмочного ограждения, внутри которого уже высилась куча старого железа, бывшего когда-то частью прогнившей крыши. Марина мило беседовала с высоким, крепкого телосложения парнем и, когда заметила моё приближение, стала бросать в мою сторону горделивые взгляды. Парень тоже внимательно посмотрел на меня, но во взгляде его было что-то большее, чем обыкновенное любопытство. Он будто изучал меня, выискивая во мне те места, куда скоро начнёт вбивать гвозди. С одной стороны, очевидно было, что парень этот никто иной, как кровельщик. Но, с другой, таких кровельщиков в природе не существует. Это я понял сразу. «И кто же вы, мистер Брукс?» – подумал я, вспомнив одну из цитат Борисыча. Изучив меня за какую-то пару секунд, парень снова принялся что-то втирать развесившей уши Марине. Даже трогал время от времени её за плечо, как бы случайно умудряясь задеть её роскошную грудь. Марина вздрагивала от этой нечаянности, но не в силах была кровельщику противостоять. Я подумал, что стал бы выглядеть глупо, если бы прямо сейчас попросил Марину отвлечься от ухажёра и уделить мне совершенно не нужное ей внимание. Не знаю, что взыграло во мне. Какая-то смесь самолюбия и ревности. И ещё ужасное осознание того, что я, пусть даже и неосознанно, но считал Марину как бы принадлежавшей уже себе. Я устыдился этого своего открытия. И, вместо того, чтобы подойти к болтающей парочке, резко свернул направо и пошёл к магазину.

Магазин к этому времени уже час как не работал. А кроме него в той стороне не было ничего. Так что получилось в итоге ещё глупее. Но не возвращаться же мне обратно. Я вздохнул и повернул на тропинку в поле. Вела она на карьер. Как правило, туда бегали летом дети, приезжавшие из города погостить к родственникам. Но в этот вечер там не оказалось ни единой души.

Первые полгода моего пребывания в Подковах я ходил туда очень часто, всё пытался найти хотя бы один след, который указал бы на разыгравшуюся здесь трагедию. Но так ничего и не нашёл. Напоминанием о том, что когда-то в этой песчаной яме обитали люди, оставался сгнивший наполовину вагончик. Хоть его и перекособочило, но внутри ещё вполне можно было устроить что-то вроде секретного убежища, что, собственно, и сделали дети. Натаскав внутрь песка, они тем самым выровняли накренившийся пол. Повсюду были навалены старые, ещё с советских времён, журналы, пробки от бутылок и причудливого вида камни, которые ребятишки собирали в карьере. Я почувствовал себя непрошеным гостем – настолько обжитой показалась мне атмосфера бытовки. Я опустился на песчаный пол, взял один из журналов и прочитал: «Работница, №4, 1983». На обложке было изображено крупным планом лицо черноволосой женщины, как бы в задумчивости или нерешительности приставившей к губам согнутый указательный палец. Поразительным было то, что лицо этой женщины оказалось точной копией лица Марины. Даже на одном из пальцев красовалось колечко с бирюзой – такое же, какое я видел и у Марины. Разумеется, это не могла быть она. Сейчас женщина с обложки должна быть на двенадцать лет старше. Может, так выглядела её мама, Ксения? Я ведь никогда не видел её портрета. Но и это навряд ли. Кто же станет какую-то уборщицу из глухой деревни печатать на обложке одного из самых популярных журналов. Я потрогал страницы – да нет, всё было натуральным, никаких посторонних вклеек. Просто наваждение сегодня какое-то с этой Мариной. Совпадение. Я ещё раз всмотрелся в портрет – и правда, здесь слишком много восточного колорита, а у Марины больше, наверное, украинского, озорного, напористого. Потом я ещё раз обратил внимание на дату – и сердце ёкнуло у меня в груди. Апрель 1983-го. Как раз в конце апреля отец купил мне спортивный велосипед. Весна в тот год выдалась очень ранней, мы с Игорем уже вовсю загорали на рыбалке и косились, каждый втайне друг от друга, на раздевшуюся по пояс метрах в тридцати от нас Ленку. Боже! Как же хорошо нам тогда было. И ещё ничто не предвещало беды́. Два месяца счастливой жизни отделяли меня от той точки, за которой одна за другой начнутся необратимые перемены. «Эх, – подумал я, – вернуться бы назад и всё попробовать изменить…»

13

Домой я вернулся в девятом часу вечера. Нахлынувшие воспоминания вывернули наизнанку мою душу. Я готов был заплакать, и, кажется, так и сделал, когда стоял в ду́ше, мешая скупые слёзы с едва тёплой водой, согретой в уличном баке дневным солнцем. Опять я думал о Лене. Не о той, из прошлого, а об этой, которая уехала в Сочи с непонятным бородачом в настоящем. Нежится, наверно, сейчас на берегу Чёрного моря или сидит в каком-нибудь кафе, ни секунды не думая обо мне. Может быть, я это и заслужил, выбирая год назад между нею и своим покойным отцом, в истинных причинах смерти которого хотел разобраться. Лену заботило только будущее, а меня затягивало назад, в прошлое, словно я мог в нём что-то исправить. Если бы… Если бы…

Когда я лёг спать, на улице было ещё светло. То ли поэтому, то ли из-за того, что удалось отдохнуть раньше, уснуть у меня не получалось. То и дело я смотрел на часы, подгоняя рассвет. Может быть, утром приедет Миронов и расскажет о часах. И тогда точно всё уже встанет на свои места. И что ещё за недостающая деталь, о которой, возможно, знает Марина? С чего бы вдруг ей знать о таком? Я мог предположить только один вариант – если Миронов утаил от следствия наличие часов, а я, в свою очередь, утаил от него существование пальца, то и Марина могла что-то скрыть от меня. Возможно, в депозитарии, кроме пальца, был ещё какой-то предмет? Но зачем ей это скрывать? Что-то очень ценное? Золото? Бриллианты? Что? И каким боком какая-нибудь драгоценная безделушка может относиться к часам? Нет, решил я. Здесь что-то другое.

С мыслей меня сбил лай Пирата. Я вздрогнул. Прислушался. Лаял где-то в районе почты. Может быть, кровельщик решил прогуляться или проводить до дома Марину? Если он в Подковах с ночёвкой, то наверняка останется у Марины. Ну а где ещё? Не на почте же. А деревенские у нас не сильно приветливые, особенно сейчас, после известных событий. Да и подозрительный этот парень – надумаешься такого пускать.

Лай вскоре прекратился, и я начал понемногу забываться тревожным сном. Около двух ночи мне показалось, что кто-то шебуршится на крыльце рабочего отделения. Вернулся Миронов? Да нет. Он бы первым делом постучался в мою дверь. Показалось наверно.

В следующий раз я проснулся в 2:10. Опять какое-то шевеление, только уже за стеной. Я напряг слух. На этот раз точно в отделении что-то происходило. Неужели и правда Борисыч? Спал он обычно прямо там на раскладушке. Не захотел меня будить, решив отложить разговор до утра?

Как бы я ни пытался успокоить себя, на душе сделалось неспокойно. А что если это кровельщик? При этой мысли я, как ошпаренный, выскочил из постели, оделся, вооружился короткой кочергой, лежавшей у печки, и вышел на улицу. Осмотрелся. Ничего подозрительного. Деревня спала, ни в одном из окон не горел свет. Молодой месяц тускло освещал лужайку, подёрнутую туманом.

Я подошёл к отделению и осторожно вставил в личину замка ключ. Но дверь оказалась уже открытой. Аккуратно я её приоткрыл и вполголоса произнёс:

– Анатолий Борисович, это вы?

Прозвучало это довольно глупо. И ежу понятно, что нет тут никакого Анатолия Борисовича, потому что у гаража я не увидел его «шестёрки». Не пешком же он пришёл посреди ночи из Перволучинска.

Внутри было темно и тихо. Прикрыв за собой дверь, я выставил кочергу вперёд и нащупал рукой выключатель. И когда зажёгся свет, я увидел прямо перед собой того, кого и опасался увидеть. Это был кровельщик. На лице у него застыла злая усмешка. Он стоял, широко расставив ноги, в левой руке держа длинный фонарь, а в правой – пистолет с накрученным на дуло глушителем.

– Не дури, лейтенант, – низким голосом произнёс он. – Кочерга тебе не поможет.

– Кто ты? – спросил я. – Чего ты хочешь?

– Сам знаешь, – он жестом показал, чтобы я положил кочергу на пол.

Пришлось избавиться от своего бесполезного в данной ситуации оружия.

– Сейф открой, – промолвил парень. – Только без глупостей.

Я подошёл к сейфу и стал крутить лимб, набирая необходимый код.

– Правой открывай, – сказал кровельщик, отойдя к столу, – а левую за голову.

В сейфе лежал мой пистолет, но я никак не успел бы воспользоваться им, тем более что он в застёгнутой кобуре. Но я был относительно спокоен, потому что знал, что часы у Миронова, а этот человек пришёл именно за часами.

Однако влип я всё равно не на шутку. Я нужен ему живым до тех пор, пока не открою сейф. А когда там не окажется того, за чем он явился, мне придётся с ним объясняться. Что ему сказать? В голову не приходило ни одной умной мысли. Наврать, что часы сейчас в Перволучинске среди вещдоков? Наверняка он уже в курсе, что их там нет. Сказать, что их увёз Миронов? Но тогда Борисыч будет в опасности. Лучшим вариантом было бы наплести про то, что я спрятал их в другом месте, например, в карьере, в заброшенном вагончике, где на меня нахлынули вчера воспоминания. Тем более, что он видел, как я шёл именно в том направлении. Всё это промелькнуло в уме за считанные мгновенья.

Я открыл сейф.

– Отойди, – сказал парень.

И в ту же секунду произошло что-то совершенно невероятное. Сзади него из-под стола выросла фигура Марины. Не долго думая, она схватила бюст Наполеона и со всей дури шарахнула им по голове кровельщика. Гипсовые осколки разлетелись по сторонам. Тяжёлый цилиндрический фонарь откатился к двери. Парень рухнул на пол, но всё же успел выстрелить. Пистолет его негромко щёлкнул, но пуля прошла мимо меня, глухо ударившись в стену и отколов от неё кусок штукатурки.

– Ты… – пролепетал я. – Какого… Что ты здесь делаешь?

– Тебя, вообще-то, спасаю, если ты не заметил, – спокойно сказала Марина.

– Но какого лешего…

– Он мне сразу показался каким-то странным, – перебила Марина. – Ну скажи, разве бывают в жизни такие кровельщики?

– Не бывает.

– То-то и оно. Что с ним теперь делать-то?

– Сейчас.

Я достал из ящика стола наручники и защёлкнул их на запястьях у парня. Он что-то невнятно бормотал. Вся голова его была в крови – Марина постаралась на славу.

– Ноги тоже вяжи, – сказала она. – Смотри здоровый какой. Чего доброго убежит.

Я подумал, что и в самом деле это будет не лишним. Снял со своих брюк ремень и стянул им кровельщику лодыжки.

Подняв с пола пистолет с глушителем, я запер его в сейф. Свой же на всякий случай достал и прицепил с кобурой на пояс. Потом сел за стол напротив Марины и вопросительно посмотрел на неё.

– Рассказывай, – предложил я.

Она тоже села на стул, отодвинувшись подальше от начавшего трепыхаться кровельщика.

– Вот, – сказала Марина, протягивая мне на ладони похожий на маленькую жемчужину предмет.

– Что это?

– Думаю, то, ради чего этот чёрт сюда и явился.

Кровельщик прислонился спиной к стене и тоже посмотрел на жемчужину с таким видом, будто жаждал её съесть.

– Откуда это у тебя?

– Прости, что не сказала в первый же день, когда дежурили возле почты. Это лежало в ячейке. Больно уж красивой мне эта штука показалась. Подумала, что, наверное, дорого стоит, если в ячейке её хранили. И не удержалась. Посчитала, что она может стать моим выходным билетом отсюда. Невмоготу мне было в Подковах. Устала. Вырваться захотелось. И чтобы ни на кого больше не надеяться, не ждать, а самой, своими силами. Получается, что насчёт ценности я не ошиблась. Только совесть замучила. Да и капитан каким-то образом догадался. Приходил ко мне перед своим отъездом, отдал дубликат ключа от отделения, намекнул, что было бы неплохо, если бы кое-что внезапно само по себе обнаружилось в кабинете. Я долго думала – и вот сегодня ночью решилась. Пришла, а следом за мной через какое-то время и этот припёрся. Я только под стол успела забраться. Не знала что и делать, пока не явился ты. А там уж как-то осмелела, и всё само собой получилось.

Я взял у Марины жемчужину и внимательно её рассмотрел. Она была идеально круглой, миллиметра три диаметром, и светилась изнутри бледно-голубоватым.

– Мужик тот, в депозитарии который, вставил такую же в часы перед тем как выстрелить себе в голову.

– Так вы даже не знаете, что это такое? – усмехнулся кровельщик. – Просто анекдот какой-то. Как обезьяны с гранатой.

– Может, просветишь? – предложил я.

– Сами догадайтесь, умники.

– Тогда заткнись, не сотрясай воздух.

– Попить дайте, – попросил парень.

– Ага, – усмехнулась Марина. – Щас сбегаю за кваском. А яичницу будешь?

– Дура, сука, – проскрипел он. – Да вы же всё равно покойники, идиоты. Лучше отдайте мне капсулу и часы. Я обещаю, что не стану вас убивать. Просто уйду.

– Лёш, – сказала Марина,– есть ещё что-нибудь тяжёлое? Наполеона ему мало.

– Вот же дебилы, – продолжал брызгать слюной парень. – Звони давай в отделение. Пусть забирают меня. Всё равно выйду через десять минут. Тогда, суки, не ждите пощады. Порежу на лоскуты. Не понимаете, во что вы ввязались.

– Может, в депозитарий его? – предложила Марина. – Стены там толстенные. Орать будет – всё равно никто не услышит.

– Не дотащим. А сам он идти не сможет. Да и вряд ли захочет. Оставим здесь. Никуда не денется. А мне в город надо. Миронова отыскать. Там и решим, что дальше.

– А мне чего делать?

– Дома пока сиди. Когда что-нибудь прояснится, я дам тебе знать. В одном этот урод прав – ввязались мы в серьёзную передрягу. Сами не справимся. Нужны серьёзные ресурсы и правильные люди.

– Это какие?

– Не знаю. Но они должны быть. Прорвёмся.

Парень засмеялся.

– Наивные, – снова проскрипел он. – Прорвутся. Пупки только не надорвите.

– Как же ты меня достал! – со злостью крикнула Марина, схватила лежавшую на столе вязаную салфетку, скомкала её и запихала кровельщику целиком в рот. Тот аж вытаращил глаза. Но сказать уже ничего не мог.

– Надо ехать, – сказал я и убрал капсулу в карман. – Вернусь, когда найду Миронова. А ты иди.

– Лёш, мне здесь спокойнее будет. А дома бояться стану, что этот распутается и сбежит. Можно, я тут? Постерегу засранца.

– Ладно, – согласился я. – Только если до конца дня меня или капитана не будет, собирайся и мотай в город. Снимешь номер в гостинице. Сейчас я тебе напишу.

Я вырвал страничку из блокнота и написал адрес гостиницы, чтобы кровельщик его не услышал. Если вдруг ему и удастся как-то выбраться из Подков в наше отсутствие, и если вздумается ему разыскать Марину, то придётся обойти все городские гостиницы – а их в Перволучинске имелось целых четыре.

– Если я не появлюсь в течение следующего дня, то ноги в руки и дуй к своему брату. Спрячься на время.

– Ты уж, Лёш, всё-таки постарайся вернуться. А то мне план твой совершенно не нравится.

– Постараюсь. Всё. Пока.

– Может, мне лучше с тобой?

– Не надо. Уверен, что этот, – я показал на парня, – не единственный, кому нужны капсула и часы. Пока тебе безопаснее здесь.

Я снова отпер сейф, достал пистолет с глушителем и положил на стол перед Мариной.

– Умеешь пользоваться?

– Да откуда?

– С предохранителя снят. Если что, просто жми на курок.

– Может, этого сразу кокнуть? – рассеянно пролепетала Марина.

– Ну ты чего? Держи себя в руках. Пистолет – это на самый крайний случай. Поняла?

– Поняла.

– И это… Спасибо, что спасла. Ну, и вообще… Ты молодец.

Я вздохнул, развернулся и вышел из отделения.

14

Когда я подъехал к дамбе, стало уже рассветать. С торфяных болот тянуло туманом, застилая дорогу. Несмотря на такую рань, кто-то уже ехал мне навстречу. Вернее, как я понял, не ехал, а стоял на месте, поскольку свет фар не раскачивался, как это обычно бывает при движении. Свет был яркий и слишком белый – на мироновской «шестёрке» противотуманки не были такими мощными.

Действительно, остановившимся автомобилем оказался чёрный «бумер», что для Перволучинска было довольно большой экзотикой. Одним колесом он съехал с насыпи и завис над обрывом. Я остановился, чтобы предложить помощь, тем более что проехать по этому узкому участку я всё равно не смог бы – движение здесь предполагалось только в одну сторону.

Водитель, заметив меня, перестал жать на газ, но почему-то не выходил из кабины. Он выключил дальний свет и замер, напряжённо всматриваясь в меня. Я тоже наконец смог разглядеть его лицо – и от неожиданности отпрянул назад. На меня смотрел Ракитов. И мне это не могло померещиться – лицо его я запомнил очень хорошо. К тому же у него до сих пор имелась отличительная черта – дыра с левой стороны головы. Не такая, как в первый день, когда мы его осматривали, но всё ещё довольно внушительная. Но ведь такого не могло быть! Впрочем, убеждать себя в возможности или невозможности такого явления времени не оставалось. Потому как я чётко увидел, что покойный Ракитов достал из бардачка пистолет и стал открывать дверь, явно не с намерением пожелать мне доброго утра. Инстинктивно я расстегнул кобуру и достал свой ствол, медленно отступая назад.

Движения Ракитова были слегка заторможены, будто он находился в лёгком нокдауне и с трудом ориентировался в пространстве. Но это не помешало ему выстрелить первым. Пуля попала мне в левое плечо. Резкая боль пронзила всё моё тело. Я оступился и упал, ударившись правой кистью о бетонный столб, ограждавший дамбу. Пистолет выскользнул из руки и полетел вниз, скрывшись в клубах тумана.

Тут же раздался второй выстрел, но в этот раз пуля прошла мимо, громко ударившись в стоявший чуть дальше «уазик».

Мне не оставалось ничего другого, кроме как убегать. Я бросился к своей машине. Забрался в кабину, завёл мотор, с трудом развернулся и поехал прочь, обратно в Подковы. Там, по крайней мере, имелся пистолет кровельщика и можно было бы хоть как-то обороняться.

Третий выстрел последовал мне вдогонку. Пуля пробила заднее стекло и скользнула по шее. Для покойника Ракитов стрелял довольно метко.

Я подумал, что оторвался от этого зомби и хотел вздохнуть с облегчением, когда «уазик» вдруг зачихал и через минуту заглох. Видимо, вторая пуля, от которой меня спасло падение, задела что-то в моторе.

В зеркале заднего вида замаячили фары преследовавшего меня «бумера». Ракитову удалось-таки выехать на дорогу. Остался последний вариант – бежать в лес и окольными путями добираться до отделения. Так я и сделал.

Когда я нырнул за придорожные ёлки, неупокоенный полковник уже остановился возле «уазика» и последовал вслед за мной.

Кровь горячим ручейком стекала по моему предплечью и капала на траву. Рука онемела, я не чувствовал её и не мог ею пошевелить. Необходимо было остановить кровотечение, но времени на это не было – я слышал, как сзади трещат ветки. Ракитов настигал меня.

В голове начинало мутиться. Мне даже показалось, что я сбился с нужного направления и теперь бегу обратно к болоту. И если это так, то я обречён. Удивительно, но в этот момент я подумал вдруг о Марине – если я погибну, то как она сможет защитить себя там, в отделении? Вряд ли у неё получится тягаться в меткости с Ракитовым, пусть даже тот и с половиной мозгов. А ведь он, не найдя у меня часов, направится именно туда.

И в ту же секунду раздался четвёртый выстрел – самый удачный из всех. Пуля вошла со спины в область живота. На какое-то время от нестерпимой боли я потерял сознание.

Очнулся я в яме, оставленной вырванным вместе с корнями деревом. Голова моя упиралась в это переплетение смешанных с землёю корней, образовавших что-то вроде высоченной стены. Я был ещё жив. Метрах в десяти, за земляным щитом я услышал, как рыщет Ракитов, пытаясь меня найти. Видимо, в последний раз он выстрелил наудачу – и ему опять повезло.

– Лазов! – крикнул он, и голос его прозвучал, как рык хищного зверя. – Живой? Ничего личного, лейтенант. Ты сдох только из-за своего любопытства. Сдох, Лазов, сдох. Уж поверь мне. У тебя есть то, что принадлежит мне. Иначе как бы я об этом узнал. Отдай, лейтенант. И разбежимся в разные уголки вселенной. Слышь? Стрелочник ты недоделанный.

О чём он вообще говорил? В тот момент мне это казалось бредом. Ракитову, в силу отсутствия мозгов, это было простительно, но со мной тоже происходило что-то странное. Его голос действовал на меня, как дудочка факира на кобру. Я и в самом деле решил выйти из своего укрытия. Не понимаю, на что я надеялся. Выбравшись из ямы, я с трудом встал на ноги и поднял правую руку в знак своей капитуляции.