Тем временем улицы бурских городов заполнились вооруженными всадниками. Все в обгорелых, выцветших одеждах, с обветренными лицами, они мерно раскачивались в седлах, поднимая пыль на дорогах, а следом за ними катились огромные, как дома на колесах, повозки, запряженные десятком буйволов. В повозках были съестные припасы, патроны и слуги из кафров.
«Вот бы и кафров вооружить. Пусть тоже против британцев воюют, – думал Рохлин. – Но буры на такое не согласятся. Кафрам придется обещать свободу, как обещали ее рабам янки. За счет этого и победили в войне с южанами. Буры – принципиальные. Сами пропадать будут, но на такую сделку не пойдут. На нее пойдут британцы. Пообещают кафрам свободу, а потом будут все соки из них выжимать, еще похлеще буров».
Буры восседали на маленьких коренастых лошадках, напоминающих тех, что водились в киргизских степях. Порода называлась басуто-пони. Неказистые на вид, они вряд ли произвели впечатление на каком-нибудь из тех смотров, что так любят устраивать монаршие особы в Европе. Но лошадки эти были гораздо выносливее и неприхотливее тех, что были в распоряжении британских кавалеристов.
Сперва ручеек бурских всадников был совсем крохотным. Но постепенно он становился все более полноводным. Как и в реку, в него отовсюду стекались ручейки и, когда срок ультиматума подошел к концу, в бурской армии было уже около сорока тысяч человек. Они встали на границах с Наталем и Капской колонией.
Договоренности о том, что Трансвааль и Оранжевая республика будут действовать совместно, были достигнуты еще после того, как буры разгромили британских наемников во главе с доктором Джеймсоном, которые вторглись в Трансвааль со стороны Родезии три года назад. Они прикрывались лозунгом, что хотят улучшить положение своих соотечественников, которых угнетают буры и не предоставляют им избирательных прав. Но на самом деле шайка Джеймсона, нанятая на деньги Сесиля Родса, хотела захватить золотоносные рудники. Это была разведка боем. В том случае, если эта авантюра увенчалась успехом, в бурские республики ринулись бы британские войска. Но тогда дело ограничилось лишь одним сражением. Отряд Джеймсона заманили в засаду и уничтожили, а тех, кто не был убит, взяли в плен. Буры хорошо знали свою землю и ту, что лежала по другую сторону границы, ведь когда-то и эта земля тоже была бурской.
Голос Крюгера был чуть хрипловатым, будто он сорвал его. Поэтому говорил он тихо, с заметным напряжением. Президент Трансвааля сидел во главе стола вместе со своим коллегой из Оранжевой – Стейном, но буры все были равны, и впору им было делать в президентском кабинете стол не в форме буквы «Т», а круглым, как у короля Артура. Претория – не Камелот, но что-то подсказывало Рохлину, что о людях, которые сидели рядом с ним, сложат такие же легенды, как и о рыцарях Круглого стола.
Он сидел рядом с портьерой, которая закрывала массивное окно от чужих глаз и солнечного света. Портьера была пыльной, и сейчас больше всего на свете Рохлин боялся чихнуть. Ни за что на свете ему не хотелось таким вот образом привлекать к себе внимание. Вряд ли кто спросит его мнение о готовящейся кампании, но сам факт того, что его вместе со Савицким пригласили на совещание руководства двух республик, говорил о том, с каким доверием буры относятся к русским.
Претензии британцев были в основном обращены к Трансваалю. Крюгер раздражал их гораздо больше, чем Стейн. С ним-то они все еще хотели договориться по-мирному, пробовали внести разлад между двумя бурскими республиками, а Стейна пытались разными способами переманить на свою сторону. Ему предлагались титулы, деньги. Предлагали даже возглавить объединенную колонию после того, как британцы включат в нее Оранжевую и Трансвааль. После таких предложений Стейн понимал, что Оранжевую в покое никогда не оставят, и как только они расправятся с Трансваалем, придет время Оранжевой, поэтому двум республикам уж лучше погибать вместе, как они и жили все это время.
Легко они не сдадутся. Они вообще не сдадутся. Всем ведь было хорошо известно, что и в Капской колонии, и в Натале сильны антибританские настроения, там живет много буров, которые с сочувствием относятся к своим братьям из Трансвааля и Оранжевой. Пожар запылает по всей Южной Африке. Под ногами британцев повсюду будет гореть земля. Нигде они не смогут чувствовать себя в безопасности.
Рохлин переводил взгляд с одного лица на другое, пытался запомнить их, потому что до этой встречи он знал далеко не всех. Стейн, одетый в сюртук, отчего-то напомнил ему своей бородой адмирала Макарова, сменившего мундир на гражданскую одежду. Однажды Рохлин поймал на себе взгляд Стейна, едва не покраснел от смущения, но вовремя посчитал, что если отведет взгляд в сторону, то нанесет президенту Оранжевой оскорбление. Рохлин едва кивнул Стейну, а у того в ответ чуть дрогнули кончики губ в легкой улыбке. Крюгер ведь рассказал Стейну, кто эти русские и зачем они прибыли в Преторию.
В бурских республиках собиралось множество добровольцев со всего мира, которые хотели остановить зло, что несла повсюду Британская империя. Создавалось впечатление, что здесь решается судьба мира. Здесь собрались те, кто понял, что надо остановить зло. Остановить его здесь. Иначе оно распространится по всему миру, отравит его.
На пути его пока что стояли тысяча немцев, семьсот французов, полторы сотни русских и почти пятьдесят тысяч буров. Из-за океана прибывали американские ирландцы. У тех были свои счеты с британцами. Удивительно, что, казалось бы, непримиримые враги – немцы и французы – стояли плечом к плечу, готовые сразиться с общим врагом.
Южная Африка станет тем местом, которое позволит объединиться России, Франции и Германии. Этот Тройственный союз еще будет вершить судьбы мира. Но это будет потом, а пока что двум бурским республикам предстояло ощутить на себе первый удар безжалостного парового катка, именуемого Британской империей.
Некоторые бурские командиры, такие как Пит Жубер, Деларей, Девет или Кронье, с окладистыми пышными седыми бородами, одетые в простые потертые костюмы с жилетками и цепочками часов, торчащими из их карманов, напоминали Рохлину сельских старост. У них были удивительные лица с кожей, высушенной солнцем и ветрами вельда, мозолистые руки, которые привыкли не зарабатывать себе обед, а добывать его, и поразительно умные глаза. Рохлин смущался в присутствии этих людей, потому что от них веяло силой. Такой силой, что должна веять от писателя, книжками которого зачитывается весь мир. Им ничего не надо говорить, потому что они уже все сказали. Им достаточно только присутствовать на заседании. Рохлин вдруг понял, что эти бурские командиры напоминают ему Льва Толстого. Будь русский писатель помоложе, приехал бы сюда на край света. Он ведь почти полвека назад уже стоял на пути зла, что несла Британская империя.
Рохлину становилось страшно от мысли, что этим людям придется сражаться с армией, которая вела постоянные бои в Индии и Африке. Много ли навоюет крестьянин? Но русские партизаны почти сто лет назад поднимали на вилы отряды французов, прошедших триумфальным маршем через всю Европу. Внешность этих людей тоже была обманчива. Двадцать лет назад они уже разбили британцев. С той поры у них почти и не было спокойных годов. Бесконечные войны с кафрами закалили их.
Здесь был весь цвет бурских республик.
Луис Бота в отличии от своих более старших коллег, буквально фонтанировал энергией. А его глаза могли пронзить насквозь. Ему не сиделось на месте. Его место было не за столом переговоров, а в вельде, рядом со своими отрядами.
Ян Сметс был холоден и спокоен. Его внешность – аккуратная стрижка, дорогой двубортный сюртук, белая рубашка и бабочка – больше всего соответствовала торжественной обстановке. Он выглядел настоящим франтом. Ему еще не исполнилось и тридцати, но в течение последнего года ему было поручено заниматься модернизацией вооружения Трансвааля. Уже сейчас поговаривали, что со временем он может стать президентом республики.
А Дани Терон и вовсе по годам был мальчишкой. Он командовал отрядами разведчиков. Из его клана на войну с британцами пошли все, кто мог держать оружие. Буры умели держать его с малолетства. Уже в девять лет любой мальчишка мог подстрелить в вельде антилопу и обеспечить пропитанием свою семью. Таких малолеток, конечно, из отрядов гнали, но четырнадцатилетние мальчишки уже считались воинами. Их было немало в отрядах Терона, как и стариков с седыми бородами. Дед, отец, сын. Три поколения в одном строю.
– Как я могу их удержать по домам? – спрашивал Терон. – Они все хотят воевать. Они знают лучше меня, что это будет война на выживание. Если мы проиграем, нас никого не останется. Британцы никого не оставят в живых.
Рохлин смотрел на лица этих людей, стараясь прочитать их судьбы. Единственное, что он мог сказать – этих людей будут помнить по всему свету и через сто лет, и через двести, узнавать их лица на старых выцветших фотографиях, а не случись этого противостояния, они так и остались бы неизвестны. А еще он понимал, что почти все они обречены, и возможно, он тоже.
На столе была развернута огромная карта бурских республик, на которой были обозначены все сколько-нибудь маленькие холмики и ручейки. Наталь глубоко вклинивался между двумя бурскими республиками своеобразным выступом. На карте было обозначено направление основных ударов. Их должны были нанести одновременно из Трансвааля и Оранжевой в направлении Ледисмита. В случае успеха и быстрого продвижения бурских отрядов отсекались британские войска, которые находились севернее Ледисмита, перерезалась железная дорога, и открывался прямой путь на Дурбан. Такую же схему начала войны предлагал и российский Генштаб, но Рохлин не сомневался, что буры давным-давно уже разработали план ведения войны. Они также намеревались нанести вспомогательный удар в Капской колонии по Кимберли. Главным образом это делалось для того, чтобы буры, живущие в колонии, подняли восстание.
Рохлина с Савицким оставили в Претории собирать отряд из русских добровольцев. Им отвели номер в гостинице «Гранд-отель» в самом центре города – напротив Золотой биржи. За проживание денег не просили. Кормили тоже бесплатно – в ресторане при гостинице. Свободного времени было вдоволь. Работа была непыльной и скучной, добровольцев пребывало не очень много. Этак можно было просидеть без дела в комфорте в столице Трансвааля, пока буры не возьмут Кейптаун, или, что более вероятно, дождаться, когда сюда придут британцы.
Похоже, буры не слишком-то доверяли иностранным добровольцам, считая их не помощью, а обузой. Всякие люди сюда приезжали. Некоторых не столько патриотические чувства сюда приводили, сколько желание подзаработать. Поначалу Рохлина с Савицким намеревались отправить в Кимберли, на самую окраину боевых действий, где они в скуке и тоске провели бы все те месяцы, в течение которых буры пробивались к Дурбану. Но одно обстоятельство все изменило.
На границе Наталя и Капской колонии находилось местечко, именуемое Пондо-ленд – по названию обитавшего в этих землях туземного племени. Десять лет назад вождь пондо созвал совет старейшин, на котором постановили: просить защиту у великого народа, живущего далеко на севере. То есть пондо хотели добровольно войти в состав Российской империи на вечные времена. Соответствующее прошение было даже направлено императору Александру III. Обычно Российская империя охотно шла навстречу таким просьбам. Но на этот раз отлаженная схема дала сбой. Земли пондо находились слишком далеко. Чтобы защитить этот клочок земли от наложивших на него лапу британцев, пришлось бы гнать армию на край земли. Император был вынужден ответить туземцам отказом.
Однако о просьбе пондо буры были хорошо осведомлены и теперь полагали, что туземцы поддержат отряд, который полностью состоит из выходцев из Российской империи. Впрочем, до Пондо-ленда путь был неблизким, через весь Наталь.
Да и окончательно вопрос о привлечении кафров к боевым действиям на стороне буров решен не был. Почти все бурские генералы отзывались об этой идее резко отрицательно. Во-первых, она могла ударить по основе основ бурского менталитета, по патриархальному укладу, в котором кафрам отводилась лишь роль слуг, положением своим немногим отличаясь от рабства. Во-вторых, – и это, пожалуй, был главный аргумент противников идеи, – кафры, получив оружие, могли обратить его против буров. Они ведь постоянно поднимали восстания в республиках, сжигали фермы и убивали поселенцев. Когда у них в руках окажется современное оружие, справиться с ними будет гораздо труднее. Уступки, которых требовали аутлендеры, то есть равные избирательные права, кафрам не нужны. Им нужна только земля, им нужно лишь одно – чтобы белые убрались прочь. Дав им оружие, не откупорят ли буры бутылку с заточенным там злым джинном, с которым уже не сумеют справиться?
Вот он, результат неблаговидной бурской политики относительно коренного населения. В Северной Америке с коренными жителями поступали жестче. Одних уничтожали, оставшихся сгоняли в резервации. Теперь проблемы коренного населения в Северной Америке просто не существовало, за неимением этого коренного населения. Но куда дальновиднее было не воевать с кафрами, а показать им, что буры – хорошие хозяева. Только с ними эта земля станет плодородной, на ней будет расти урожай, которого хватит всем – и белым, и кафрам. Однако теперь ситуацию исправлять было уже слишком поздно.
Еще среди бурских генералов ходило мнение, что британцы переманят кафров на свою сторону, вооружат их, пообещав все блага мира, что отдадут им, к примеру, земли буров, а потом, как это обычно бывает, обманут.
Булатовича окружал десяток воинов из племени галлас, которые родом были из недавно присоединенных к Абиссинии земель, что располагались на юго-западе. На вид – сущие дикари, одетые в бараньи шкуры. Они были прекрасно сложены, мускулистые их тела на вид напоминали статуи античных героев, что поддерживают фасад Эрмитажа в Санкт-Петербурге. Длинные волосы галласы заплетали в тонкие косички, которые плотно обтягивали голову, а на затылке завязывались в пучок. Подобные прически разрешалось носить только тем, кто убил либо льва, либо слона, либо человека, да и то не всю жизнь, а лишь на определенное время. Странно было видеть на плечах этих дикарей русские винтовки системы Драгунова. Булатович и сам уже совсем не походил на того лощеного лейб-гусара, каким его знали на балах в столице, загорел, кожа задубела и запылилась, на плечах он носил накидку из львиной шкуры, а на голове – боевую львиную повязку. Галласы смотрели на него с какой-то рабской преданностью и обожанием. Это не слуги даже его были, не телохранители, а люди, преданные ему душой и телом, готовые выполнить любое приказание своего хозяина.
«Такую преданность не завоюешь даже мешком австрийских серебряных талеров, что ходят в Абиссинии. Нужно что-то другое. Чем же он так их покорил?» – думал Власов, мимолетно поглядывая на Булатовича.
Встреча их случилась в дне перехода от Джибути. Завидев облако приближающейся пыли, члены русской дипломатической миссии начали волноваться, а казаки охранения выехали вперед, на всякий случай, приготовившись к обороне. Сколько всяких разговоров ходило о бандитах, которые до нитки обирают в этих местах караваны торговцев, а людей убивают. Сойдешь немного с дороги – тут-то и наткнешься на выбеленные кости этих несчастных.
Миссия везла множество подарков абиссинскому негусу Менелику. Грабителям было чем поживиться, реши они напасть на караван. Вот только, чтобы все это добро захватить, десятка всадников будет маловато, пусть они и свирепы, как звери. К слову, казаки охранения тоже спокойны, пока их не трогают, а тронь кто – спуску никому не дадут. На галласов они смотрели с живейшим интересом, как на какую-то невидаль, которую впору в станицах за деньги показывать, но пока что от всяких замечаний воздерживались, хотя чувствовалось, что их буквально распирает желание обсудить внешность туземцев, то как они на конях держатся да и соревнование устроить – кто лучше стреляет.
Нервы у Власова за время долгого сидения в Джибути совсем расшатались, потому что сидению этому конца и края не было видно. Все никак не удавалось найти достаточного количества верблюдов для перевозки всех припасов и подарков. Да и французы, хоть и был с Россией у них договор о взаимопомощи, помогать русским совсем не горели желанием. Хорошо, хоть палки в колеса не вставляли, а смотрели на все попытки русских достать мулов как-то отрешенно.
После одного из событий у французов терпение закончилось. Они больше не хотели видеть у себя под боком русскую миссию и посчитали, что уж пусть она к Менелику быстрее отправляется, чем останется в Джибути.
Дело в том, что полковник Артамонов – беспокойная душа, командовавший казачьей охраной миссии, без дела сидеть долго не мог и на пятый день пребывания в Джибути посоветовал Власову согласиться на предложение правителя Султаната Рейхеты и посетить его владения.
Султанат пока что сохранял видимость нейтралитета, и владения его не входили ни во французский протекторат, ни в британский, ни в итальянский. Никак европейские державы поделить его не могли и договориться, кому же этот султанат достанется. Ситуация эта напоминала русскую сказку, когда баран, спрятавшись в сарае, слышит, как волк, медведь и лиса делят его косточки. Султан симпатий никому не выказывал. Выбора у него почти не было. Какая разница, кто тебя съест – волк, медведь или лиса? Но узнав, что в Джибути застряла русская миссия, направляющаяся в Аддис-Абебу, султан поспешил воспользоваться ситуацией и отправил послание, где сообщал, что будет рад видеть в своем дворце русских.
Несколько лет назад именно в его владениях высадился казак Ашинов вместе с сотоварищами, решив основать на побережье Красного моря русскую колонию под названием «Новая Москва». Султан к такой затее отнесся благосклонно, а населявшие те места племена данакильцев всячески поддерживали русских в трудные минуты, снабжая продовольствием. У русских с туземцами сложились настолько дружеские отношения, что дошло дело до свадеб. Главным образом колонисты брали в жены туземок.
Французы в Джибути поражались такой способности русских располагать к себе туземное население, так что последние уже считали счастьем стать частью Российской империи.
Соседство «Новой Москвы» для французов все больше становилось костью в горле. Русские то основательно на этой земле селились, корни пускали и не далек был тот час, когда султанат попросит протектората у России. А это значит, что у русских в Африке появится морская база и место для бункеровки своих броненосцев. Не успеешь оглянуться, как подобные места для бункеровки возникнут по всему пути от Санкт-Петербурга до Владивостока.
Французский консул Лагард выспрашивал инструкции у Парижа. Но там не знали, как поступать. Вот консул и решил действовать на свой страх и риск, а то ведь могли на него за бездействие всех собак спустить, как, впрочем, впоследствии и получилось. Лагард очень хорошо подошел на роль козла отпущения.
Консул приказал Ашинову убираться подобру-поздорову, но тот послал консула в Версаль и еще дальше. Консул вместо того, чтобы отправляться туда, куда его послали русские, пригнал броненосный крейсер, который начал обстреливать русское поселение. Там ведь войск никаких не было, только все мирные люди. Из оружия у них имелись лишь винтовки, которые использовались исключительно для добычи пропитания на охоте. Против пушек броненосца русские оказались так же безоружны, как и туземцы.
А вот данакильцы в этой ситуации поступили удивительно. Услышав первые выстрелы броненосца и догадавшись, что между «московами» и ненавистными «фарансави» началась война, они схватили свои фитильные ружья, копья и щиты и помчались выручать русских.
«Данакилец и москов – братья», – говорили они, а братья должны всегда друг за друга горой стоять, какая бы опасная ситуация ни сложилась.
Ох, только посмей французы тогда десант высадить на побережье – легко бы не отделались. Десант они высаживать побоялись, решив исход сражения корабельными пушками. Данакильцы в той бомбардировке нескольких своих воинов потеряли. Но из поселения не ушли, помогая русским раненых из горящих домов вытаскивать. Впоследствии ходили слухи, что французам они отомстили и за каждого своего погибшего в «Новой Москве» убили по три фарансави.
В память о русских туземцы сохранили флаг, что развевался над «Новой Москвой» и сделали его своим тотемом. А вот русских тогда французы быстро погрузили на один из пароходов и отправили в Одессу. Но скандал после этого обстрела разразился нешуточный.
Царствовавший в ту пору император Александр III, узнав о расстреле колонии, метал громы и молнии. Готов был за своих подданных с французами воевать. Каждый ведь россиянин знал, что, случись с ним что, пусть произойдет это на краю света – в Патагонии или Тасмании – за его спиной огромная империя, которая никогда не оставит в беде, пришлет броненосный крейсер, спасательную экспедицию – все, что понадобится.
Французы божились, что их консул никаких приказов ликвидировать русскую колонию из Парижа не получал, действовал сам по себе и уже понес заслуженное наказание. Он разжалован и предстал перед судом, а французское правительство готово выплатить компенсацию семьям пострадавших в этом инциденте и никаких препятствий в том случае, если кто-то из русских вновь попробует организовать колонию на прежнем месте, чинить не будет.
Пару лет спустя Россия и Франция подписали соглашение о взаимопомощи, так что впредь колонисты были бы под охраной не только российского, но и французского флага. Вот только до основания новой колонии на побережье Красного моря руки как-то не дошли.
Лагард же, когда страсти по тем событиям чуть поутихли, вновь отправился консулом в Абиссинию.
Артамонов решил, воспользовавшись бездельем, навестить султана Рейхеты и проверить, по-прежнему ли тот хорошо относится к русским. Власов от этой поездки отказался. Не мог он покидать членов миссии. За каждого головой отвечал. Да и очень его волновало, что он по-прежнему находится в Джибути, а вместе с ним и Али, которого император наказал как можно быстрее переправить к махдистам. На душе Артамонова такой камень не лежал. Конечно, бросая миссию, он грубо нарушал инструкции, все же ему поручили ее охранять, но он выпросил дозволения у Власова, и тот скрепя сердце разрешил Артамонову повидать султана Рейхеты.
– Видать, без Булатовича нам никак не обойтись, – высказал мысль Артамонов перед своим отъездом. – Он-то знает, где здесь мулов с конями достать.
– Видимо, да, – согласился Власов.
Булатович приехал в Абиссинию еще три года назад в составе отряда Красного Креста, да так тут и остался, обучал солдат Менелика обращению с огнестрельным оружием, участвовал в исследовательских экспедициях, поразил всех скоростью своего передвижения по абсолютно безлюдным районам, так что абиссинцы начали подозревать, будто этот русский может превращаться в ветер. Негус то ли назначил его командиром одного из своих отрядов, присвоив ему звание фитаурари, что эквивалентно генерал-майору, то ли и вовсе поставил его во главе войска целой пограничной провинции, а это уже соответствовало званию полного генерала.
– И как я к нему должен обращаться теперь? – спрашивал Власов у себя самого. – Ваше превосходительство?
К слову, при встрече с миссией Булатович первым отдал честь Власову, понимал, что все его абиссинские звания в России ровным счетом ничего не значат. Да, он получил от российского императора орден Анны 3-й степени и повышение по службе, но жалованье ему начислялось всего лишь как поручику, а не как генералу.
За какие-то неведомые широкой общественности заслуги Менелик вручил Булатовичу высшую свою награду – «Золотую звезду Соломона». Когда еще он полным генералом в России станет? И станет ли? А здесь у него все есть. Этак он мог и вовсе в Абиссинии осесть.
Лишь пару раз Булатович выбрался в Россию, сделал доклад в Русском географическом обществе, удостоившись за свои изыскания в далеких краях серебряной медали общества. Привез рукопись своей книжки, которую уже напечатали. Правда, из-за содержащейся в ней информации тираж был невелик, в свободную продажу не попал и разошелся по закрытым учреждениям, наподобие Генерального штаба или Министерства обороны. Возможно, чуть позже она станет более доступной и ее напечатают большим тиражом.
В одну из таких поездок в Россию Булатовича едва не убили. В каирской гостинице на него покушался какой-то турок. Булатович и понять ничего не успел, когда турок ткнул его чем-то острым, только почувствовал, как бок пропитывается теплой влагой, а одежда начинает липнуть к коже. Турок и во второй раз попробовал ткнуть Булатовича, но русский как-то сумел извернуться, выбить у турка нож, закричать. Турок испугался, убежал. Полиция его так и не нашла. Вряд ли эта задача была трудной. В «Интеллидженс сервис» наверняка знали и имя этого турка, и где он находится, потому что действовал он не по собственной инициативе, а явно с ведома британской разведки. Булатович от ран быстро оправился, но после этого из Абиссинии не выбирался.
– Здесь я как дома, а до России слишком далеко, – говорил он Менелику. – Британцы не упустят возможности меня убрать, если я туда поеду.
– Оставайся здесь. Ты мне нужен, – говорил ему негус. – Ни в чем недостатка испытывать не будешь. Жену тебе найдем. Возьмешь из лучшего рода.
– Мне много и не надо, – говорил Булатович негусу, – а вот о женитьбе думать еще рановато.
У султана Рейхеты Артамонову и его казакам достались совсем не заслуженные почести. Принимали их так, будто это, как минимум, дипломатическая делегация дружественного государства. Оркестр, жутко фальшивя, играл гимн России, развевались наспех сделанные трехцветные флаги. Видимо, за годы, минувшие со времен существования колонии «Новая Москва», европейские державы сильно опостылели султану.
Артамонов буквально обомлел от разговора с султаном. Тот не то что был не против создания пункта бункеровки на своих берегах, а прямо хоть сейчас готов к тому, что его владения станут протекторатом Российской империи. А сам он никаких – ни внутренних, ни внешнеполитических – решений без указания из Санкт-Петербурга принимать не будет и ждет не дождется, когда к нему приедет русский генерал-губернатор.
Артамонов был вынужден сообщить, что не уполномочен вести переговоры на эту тему, однако немедленно доложит обо всем вышестоящим инстанциям.
– Вот ведь забот не было, а что теперь-то делать? – вновь задавался вопросом Власов, узнав о предложении султана.
Он ведь тоже был не уполномочен вести переговоры с султаном Рейхеты. Но начнешь с Петербургом списываться, инструкции просить – время упустишь, станет известно содержание переписки сторонним державам. И не дай бог, что случится с султаном: расшибется, с коня упав на охоте, потому что подпругу подрежут или отравят его, или итальянцы с британцами захватят султанат силой, пока он еще считался нейтральным и не вошел под юрисдикцию Российской империи. Британцы сто лет назад с Мальтой точно так же поступили.
На султанат глаз положили и французы. Не понравится им, что потенциальная колония прямо из-под носа ушла к русским, пусть русские и союзники.
Власов все терзался в сомнениях – что же ему делать. Оставить предложение султана совсем без внимания он не мог, как когда-то император Александр III не ответил на просьбу пондо – взять над ними опеку. Сейчас случай совсем не тот был. Власова за бездеятельность по головке не погладят. Карьеру это бездействие может загубить, а правильное решение способно и до самых высот поднять – до министерского кресла.
– Ответим султану согласием, будь что будет, – наконец решил он. – Уж если головы не сносить, так бог с ней, а то будем всю жизнь потом жалеть, что шансом не воспользовались. Как думаете?
– Храбрость города берет, – не мудрствуя ответил Артамонов. – Только где же мы генерал-губернатора для султаната возьмем?
– Ах, как бы Булатович на этой должности пригодился! Пусть он и временно ее бы исполнял, пока из Петербурга генерал-губернатор не приедет. Но Булатович не согласится.
– Не согласится, – кивнул Артамонов.
– А вы? – спросил его Власов.
– А я должен дипломатическую миссию защищать. Моя задача еще не выполнена. Не могу я ее бросить.
– Верно, – кивнул Власов. – И я не могу. Какая земля в руки идет просто так, а мы не знаем, как ее застолбить. Отправьте в султанат хоть одного из своих офицеров потолковее и дайте ему в сопровождение нескольких казаков. Я напишу султану бумаги, что этот офицер будет исполнять функции русского посланника с соответствующими полномочиями. В том случае, если кто на султанат позарится, будет иметь дело уже со всей Российской империей. Пока там наши враги и друзья разберутся, что Петербург таких полномочий этому офицеру не давал, может, он его уже ими и наделит. Нам надо выиграть время. Эх, – Власов в сердцах махнул рукой, не в силах сдержать эмоций, – авантюризм все это чистой воды.
Французы о чем-то прознали, активность русских пришлась им не по душе. Консул вызвал к себе Власова. Объяснений никаких, впрочем, просить не стал, да и не стал бы ему Власов ничего рассказывать, все-таки подотчетным он был не французскому консулу, а российскому министру иностранных дел, развел бы руками, сказал, что не понимает, о чем речь идет.
Власов уже настроился, что беседа с консулом именно в таком ключе и пойдет, но ошибся. Оказалось, что французы решили скорее спровадить русскую миссию в Абиссинию, как говорится, из двух зол выбрав наименьшее. Вдруг выяснилось, что в Джибути пришли сомалийские кочевники, готовые предоставить для нужд русской миссии своих верблюдов. Сложностей передвижения по пустыне больше не предвидится и провизия имеется на французских складах в достатке, а консул готов ею поделиться, причем абсолютно бесплатно.
Власов сердечно благодарил консула за такую заботу, жал ему руку, расстались они друзьями.
Вот только как вытянется лицо консула, когда он узнает, что русские все же отрядили в Султанат Рейхеты одного из своих офицеров с пятью казаками конвоя? Миссию эту поручили поручику Давыдову. Артамонов готов был отказаться от своего помощника – поручика Арнольди, но у того фамилия была уж слишком на слух схожа с итальянскими. А итальянцев здесь недолюбливали. Так что Давыдов стал временным представителем Российской империи в Султанате Рейхеты не благодаря своим заслугам, а исключительно из-за своей фамилии.
Пароход РОПиТа «Ласточка», на котором русская дипломатическая миссия добралась из Одессы до Джибути, оставили в порту у причала до дальнейших распоряжений. Французы отвели ему место под бессрочную стоянку и даже не взяли за это положенной платы. Дескать, для союзников им ничего не жалко, а любой член экипажа парохода, пребывающий в вынужденном безделье, будет желанным гостем на улицах Джибути. Подобные перспективы, конечно, расшатывают дисциплину, но на пароходах РОПиТа служили люди из бывших военных моряков. Не стоило опасаться, что пустятся они во все тяжкие, а ведь Джибути предлагал так много соблазнов, почти столько же, как тихоокеанские острова, так вскружившие голову матросам с «Баунти», что они решили навсегда там остаться, подняли восстание и высадили на берег капитана и всех офицеров.
О сроках своего возвращения Власов ничего конкретного капитану «Ласточки» сообщить не мог. Но тому за простой все равно шло немалое жалованье, как и матросам. На такую судьбу никто роптать не станет. Главное, чтобы не заскучали по Родине от долгой разлуки. Все-таки там у многих семьи остались.
Все матросы провожали отход миссии из Джибути, шли рядом до границ города.
Французы прокладывали железную дорогу от Джибути до Аддис-Абебы. По обочинам караванного пути лежали, сложенные штабелями, деревянные шпалы. Работы эти шли ни шатко ни валко и за год проложили не больше десятка километров. Причем не так давно уложенные шпалы пришлось перекладывать – термиты превратили их за несколько месяцев в труху. Укладывать железные шпалы посчитали слишком накладным занятием и пока что решили поэкспериментировать, пропитав деревянные шпалы специальным раствором, отпугивающим термитов.
К тому же сомалийцы, населявшие пустынные земли, тянувшиеся до Харара, всячески противились строительству этой дороги. Они говорили, что не могут ничего выращивать в своих засушливых землях и испокон веку кормились только тем, что перевозили на своих верблюдах товары от побережья в глубь континента. Если фарансави построят железную дорогу, по которой бегают пышущие дымом исчадия ада, у которых в желудке горит огонь, то сомалийцы потеряют свой заработок и вымрут от голода. Так лучше не ждать, когда это произойдет и всячески мешать французам. Однажды они даже напали на рабочих, нескольких убили, а сами исчезли в пустыне, как призраки. Французы так и не выяснили, кто из сомалийцев участвовал в этом набеге, но после него все никак не могли найти желающих работать на строительстве дороги. Начали сюда привозить ссыльных, заменяя им каторгу во французской Гвиане, на стройку дороги. Для охраны требовались войска, но те, что были здесь во время конфликта Абиссинии и Италии, уже успели перебросить в Северную Африку и в Индокитай, а новые все не прибывали.
Из-за всех этих проволочек строительство заморозилось на неопределенный срок. А так было бы приятно не тащиться по раскаленному воздуху на лошади, а добраться до абиссинской столицы в мягком вагоне поезда…
Увидев Булатовича, лица носильщиков, нанятых миссией, вытягивались и грустнели. Видать, они после недели перехода, когда замены им подыскать будет уже невозможно, полагали просить себе надбавку, а тут выходило, что миссия находится под опекой одного из военачальников – негуса Менелика. Просить теперь надбавку – себе дороже встанет. Негус за такое неповиновение может приказать прилюдно высечь. Да и такой проводник лениться просто не позволит. Всякие разговоры о нем ходили. Одно из его прозвищ переводилось как «Человек-ветер», но было среди них и «Тяжелая рука». Якобы однажды, когда на него на охоте напал слон, этот человек уложил его ударом кулака. На самом-то деле все было совсем не так, и Булатович убил слона разрывной пулей. Носи он такие же длинные волосы, как и сопровождавшие его галласы, тот меткий выстрел позволил бы ему заплетать волосы в мелкие косички на протяжении ближайших сорока лет. Косички за убийство человека разрешалось носить лишь один год, а дальше, чтобы сохранить свою прическу, надо было убить еще одного человека.
Никто из караванщиков и слова поперек сказать Булатовичу не посмеет, пусть их до смерти загонят, как вьючных животных. Уж лучше так сгинуть.
– Рад приветствовать вас, Петр Михайлович, – сказал Булатович, подъезжая к коню Власова. Они пожали друг другу руки, как старые знакомые, хотя это и было совсем не по уставу.
– И я вас сердечно приветствую, Александр Ксаверьевич, – улыбнулся Власов. Он был так рад встретить здесь русского. – И Евгений Яковлевич просил передать вам привет.
– Сердечно вам благодарен. Евгения Яковлевича здесь хорошо помнят. Негус его рад видеть, но ведь Евгения Яковлевича сейчас никуда не выпускают? Как он? – Булатович получал несказанное удовольствие от этого разговора, истосковавшись от того, что у него долго не было возможности пообщаться с соотечественником.
– Советником у императора служит. С его-то опытом. Постранствовал по миру другим на зависть.
– За мемуары еще не сел? Ему есть что рассказать.
– Не знаю. Боюсь, что нескоро мы его мемуары почитаем. А вот ваша книга вышла. Жаль, не мог я привезти сюда один экземпляр. Не из-за того, что тяжело, видите, – он оглянулся, широким жестом обводя цепочку мулов и верблюдов, которая вытянулась позади него чуть ли не на полкилометра, – караван у нас огромный, как у купцов. Опасения были, что книжка ваша в чужие руки может попасть. Вот и не взяли. Но, впрочем, думаю, что британцы ее текст уже знают.
Они отъехали чуть вперед, чтобы никто им не мешал спокойно побеседовать. Караван остановился. Погонщики плюхнулись прямо на землю, чтобы отдохнуть хоть несколько минут.
– Абиссинию они к рукам прибрать хотят, – кивнул Булатович. – Если с махдистами расправятся, то следом точно за Абиссинию возьмутся. А книжку я бы с удовольствием полистал. Как она? Читали?
– Конечно. Как справочный материал использовал перед поездкой. Чуть ли не наизусть ее выучил. Могу цитировать очень долго, целыми страницами.
– Спасибо, – сказал Булатович. Он улыбался, слушая похвалы Власова. Приятно их было слушать. Текст его книжки мало кто, помимо Власова, наизусть будет учить, будто это стихи какие-то, которые можно девушке на свидании продекламировать.
– Очень мне понравилось, что абиссинцам наши серебряные рубли понравились и теперь они их используют наравне с талерами австрийскими, – продолжал Власов. – Проблем теперь с обменом денег нет.
– На австрийских талерах орел с одной головой, а наш – двуглавый. Абиссинцы, увидев его на наших монетах, просто были поражены. Меня все спрашивали – неужели такие двуглавые птицы у меня на родине обитают? Не мог я их разочаровать. Соврал, каюсь. Сказал, что встречаются, но очень редко и если кто такую птицу живьем увидит, то ждет его большая удача. У меня и спросили, видел ли я ее? Ну тут я не лукавил. Ответил, что живьем – нет, а только на монетах ее и видел. Некоторые абиссинцы теперь из русских рублей амулеты себе делают. Дырочку пробивают, шнурок кожаный в нее продевают и на шее носят. Верят, что птица эта и им удачу принесет. Я, грешным делом, едва на эту моду не поддался и чуть сам себе такой же амулет не сделал. Но мне к тому времени уже другой амулет сделали. – Он полез за пазуху, вытянул кожаный шнурок, на котором болталось какое-то странное произведение местного шамана, сделанное из волос и клыков. – Шаман, который этот амулет делал, сказал, что он защитит меня от пуль.