Предсказание на меди - читать онлайн

– Меня собаки не трогают, – как бы извиняясь проговорил Егор, повернувшись к ней. С детства не трогают, – пояснил он, – наверное, потому что я их люблю… Он улыбнулся Насте с милой и даже беспомощной улыбкой.

– Добрый ты, значит, человек, – зачарованно глядя ему в глаза, произнесла Настя.

– Да уж, точно не злой, – усмехнулся в ответ Егор и вновь потрепал пса по загривку. – Хороший пес, надежный, – сказал опять очень ласково. Настя заметила, что с Волком и с ней он говорит совершенно по-разному. При обращении к собаке тон меняется, а голос его становится тихим, проникновенным и каким-то очень теплым, обволакивающим.

«Наверное, хорошо было бы, чтобы и с ней он так же говорил: этим особенным голосом, который сам по себе как ласка, от которого хочется по-собачьи тянуть навстречу морду, чтобы он к ней прикоснулся этими большими и ловкими ладонями», – мелькнуло у Насти в голове, и она почувствовала, что начинает краснеть.

– Волк никого чужого к себе не подпускает. Я уж думала, сейчас с цепи сдернется, да тебя в клочья разорвет, – сказала она быстро, чтобы он чего доброго не прочитал на лице ее мысли. Мало ли, что он еще умеет делать, кроме как собак укрощать.

– Так это ты мне на выручку кинулась? – усмехнулся Егор.

– Ну да, а куда ж еще? – рассмеялась Настя. – Я же подумала, ты не понимаешь, какой он свирепый.

– И что бы ты делала? – игриво спросил он.

– Оттащила бы его от тебя.

– Как это?

– Ну как? Ухватила бы руками за шею, повисла бы на нем и удержала.

– Меня?

– Да не тебя, дурак, Волка, – весело отмахнувшись рукой, рассмеялась девушка. – Он меня бы послушал, он меня любит… и защищает… – вдруг очень серьезно закончила она.

– Если бы ты у меня на шее повисла, я бы тоже тебя послушал, не стал бы никого в клочья рвать, – сделал Егор шутливый заход, – ну, если только защищать бы тебя пришлось, тогда бы… – развел он руками и озорно подмигнул.

– Ой, скажешь тоже, – смутилась Настя, теперь она еще больше покраснела, – пойдем все же шкуру твою выгружать, – резко продолжила она и, чтобы не показывать залитое румянцем лицо, отвернулась и быстро зашагала вглубь двора. Егор повернулся к лошади, вновь погладил ее по морде, взяв под уздцы, повел к дровнику. Остановившись, он обошел сани, сдернул рогожу, закрывающую шкуру, развел руки, чтобы удобнее ухватить ее мерзлый ком. Настя оказалась рядом. Чуть отодвинув его руку, она наклонилась над санями: – Давай вместе, вдвоем сподручней будет.

С этими словами она просунула руки под низ шкуры со своего края и подняла голову, чтобы взглянуть на Егора. Егор молча кивнул, ухватившись за свободный край, легко приподнял его. Для девушки такая ноша оказалась тяжеловата, к тому же держаться за скользкую смерзшуюся шерсть было неудобно. Она стиснула зубы от напряжения, но тоже приподняла край и, чуть присев, потянула на себя. Егор уперся в шкуру животом, стараясь держать всю тяжесть, чтобы девушке было легче. Ее помощь его смущала, но одновременно радовала. Ему было удивительно хорошо от того, что она вот так, рядом, слегка сопит от напряжения, стараясь разделить его заботу. Они быстро перенесли шкуру вглубь дровника и уложили на свободное место, туда, где раньше стояли поленницы дров, ушедших за долгую зиму, а сейчас было чисто выметено.

– Тяжелая, – выдохнула Настя, распрямляя спину. – Большой медведь, видно, был.

– Да, не маленький, – гордо ответил Егор, – а ты меня еще в ворота впускать не хотела.

– Да это не я, это хозяин не велит, – тихо проговорила девушка и лицо ее сразу стало печальным.

– Хозяин, это кто? Свекор твой, что ли? – удивленно приподнял бровь Егор.

– Да, он, – совсем грустно ответила Настя. – А медведя ты сам добыл? – с любопытством спросила она. По ее тону Егор понял, что о свекре она говорить не хочет, и пытается перевести разговор на другое.

– Я, кто же еще? – просто ответил он. – В одиночку, – гордо добавил он, понимая, что рисуется перед ней как подросток, но сдержаться все же не мог.

– Как так, в одиночку? Неужто ты с медведем один на один совладал? – удивленно воскликнула она.

– А что тут такого? Это не первый мой медведь, – уже совсем по-мальчишески похвастался он, и сам, вдруг застеснявшись этого хвастовства, добавил уже откровенно: – Меня батя с малолетства к охоте приучал. Раньше мы с ним на медведя ходили, а потом он уж старый стал, тогда с другими мужиками. А в этот раз не было никого, одному пришлось…

– Мой батюшка тоже на медведя ходил, но всегда в компании, – поделилась Настя, уловив его откровенность, – только раз один на один с медведицей встретился, но, как сказывал, у него тут же от страха медвежья болезнь приключилась, – прыснула она, прикрывая лицо ладошкой. – Он веселый был… и смелый, а медведицу ту не тронул, потому что у нее медвежата были малые… – продолжила она.

– Был? Стало быть, батюшка твой умер уже?

– Да, в пожаре сгорел… вместе с матушкой и братом, – тихо произнесла Настя. Лицо ее от этих слов стало печальным и задумчивым.

– Ох, горе то какое, Царствие им всем небесное, – искренне промолвил Егор и замолчал в растерянности.

– Да, ничего, уж много лет прошло. Я уж привыкла. Просто сейчас вспомнилось и вдруг грустно стало, – просто ответила она. От этих слов Егору захотелось крепко прижать эту милую девушку к груди и гладить по голове, и не отпускать, чтобы его руки и грудь приняли ее печаль на себя и принесли в ответ утешение.

– А другие родичи у тебя есть? – поинтересовался Егор.

– Нет, тех, кого бы знала, нет, – честно ответила она.

– А муж? Дети? – задал Егор главные вопросы.

– Нет, – со вздохом ответила она, – детей у меня нет, да и муж… – она на мгновение задумалась, как будто прикидывая, рассказать или не рассказать, но взглянув в его внимательные глаза, решилась: – и мужа у меня, почитай, что нет. Его сразу после венчания отправили в Змеиногорский рудник на учебу. Он мальчишка был еще совсем. Я его все два года замужества больше и не видела. Я вот, видишь, со свекрами живу… – на глаза у нее навернулись слезы. Настя впервые говорила с кем-то, кто интересовался ее жизнью, и от этого ее положение казалось ей еще горше, но главное – совсем постыдным.

– И что же, свекор тебя сильно обижает? Он же… – Егор не подобрал слова и замолчал.

– Нет, не сильно… Я в этом доме уже привыкла… – Настя опять вздохнула, понимая, что и так очень много сказала этому свирепому с виду незнакомому мужику со шрамом, который так похож со здоровой щеки на батюшку, что хочется к нему прижаться и рассказать все, как на духу. Только не батюшка он, да и рассказать такое, разве можно… Даже батюшке не рассказала бы… Она подняла на Егора глаза, лицо ее стало спокойным и непроницаемым.

«Опять как у девы», – подумал Егор.

– Ладно, хватит болтать, мне еще работы невпроворот, да и тебе пора, – просто сказала она. По ее тону Егор понял, что она уже жалеет о собственной откровенности и действительно пора уходить. Но как раз этого не хотелось. Он попытался придумать причину, чтобы остаться, но ничего на ум не приходило, как не появлялись и правильные слова, которые смогли бы как-то продлить эту чудесную близость, которую, казалось, они только что обрели. Егор кивнул, вышел из дровника, сощурился от яркого весеннего солнца, которое, словно специально, нацелилось ему прямо в глаза, развернул широким кругом сани, оказавшись рядом с Волком, потрепал его по загривку.

– Ну, до свидания, свирепый пес, сторожи надежно хозяйку, – прошептал он ему в самое ухо.

Настя уже стояла у ворот, взявшись за створку. Егору показалось, что она собирается не просто закрыть ворота, а захлопнуть их за ним навсегда. От этого ему стало горько, как будто он расстается не с незнакомой девкой, встреченной четверть часа тому назад, а навеки прощается с родной сестрой.

– До свидания, будь здорова, – бодро улыбнулся он, проходя мимо, – даст бог – еще увидимся.

– И ты будь здоров, и… прощай, – Настя тоже улыбнулась, но в улыбке ее было что-то вымученное и такое страдальческое, как будто она тоже разделяла его чувства, как будто тоже не хотела с ним расставаться. Егор вывел сани со двора и, обернувшись, стал смотреть, как Настя ловко тянет две воротины, чтобы одновременно захлопнуть их. Они уже почти сомкнулись у него перед носом, осталась только узкая щель, в которой было видно Настино лицо, когда он решился.

– Настя, – громко крикнул он. Воротные створки замерли, как будто она ждала этого оклика, а потом немного разошлись, выпуская девушку, которая сделала шаг вперед, продолжая двумя разведенными руками держаться за ворота. Она не ответила, только вопросительно посмотрела, от чего слова сразу застряли у Егора во рту. Да, скорее всего, может, и не было никаких там слов. Он их просто не придумал и стоял сейчас дурак дураком, не зная, как продолжить. Она терпеливо продолжала смотреть: спокойно и внимательно. От этого Егору стало совсем не по себе.

«Вот ведь, взрослый мужик, а веду себя как пацан несмышленый, девке слова сказать не могу», – подумал он, а потом внезапно для самого себя произнес:

– Настя, я с тобой расставаться не хочу. Давай, может, еще поговорим? – прозвучало это глупо и, действительно, очень по-детски. Стало стыдно и обидно, что перед этой девушкой он выглядит сущим балбесом. Он даже подумал, что она рассмеется в ответ, но она даже не улыбнулась. Все также стояла и молча смотрела на него, то ли ожидая продолжения, то ли, не зная, как реагировать.

Громко фыркнула лошадь, нарушив затянувшуюся тишину. Настя тяжело вздохнула и очень мягко произнесла:

– Знаешь, Егор, я бы с тоже с удовольствием с тобой осталась и поговорила, но только ни к чему это. Ты хороший мужик, я же вижу… только я – мужняя жена… – она опять вздохнула, – хоть и живу без мужа, а все одно… – голос ее дрогнул, – нет у меня воли. Ни к чему это все… да и свекровь, поди, уже в окошко смотрит и считает, сколько мы тут с тобой стоим. Ступай, лучше…

– Постой, – прервал ее Егор, – так, может, ты на рынок пойдешь, к подругам или еще куда, там и встретимся, – он почему-то услышал в Настиных словах, а может, не в словах, в голосе, которым они были сказаны не отказ, а тоску и надежду.

– Не хожу я на рынок… да никуда я со двора не хожу. Нет у меня ни подруг, ни родичей, только этом дом и двор… – печально, но твердо ответила девушка. – Судьба такая… Она еще раз вздохнула и начала затворять ворота. – А ты, не обижайся на меня… иди своей дорогой, пытай свою судьбу. Прощай.

С этими словами ворота захлопнулись. Егору показалось, что в голосе ее звучало затаенное рыдание, а в глазах стояли слезы. Или так только показалось… Он постоял, слушая, как упал со стуком запорный брус, хотел услышать, как заскрипят по утоптанному снегу ее шаги, но не услышал, уж больно плотными были ворота и слишком легкими ее быстрые ноги. Он постоял еще немного, повернулся и пошел прочь, размышляя, что впервые в жизни встретил женщину, с которой хотелось не гулять и миловаться, а просто быть рядом, говорить, или смотреть на нее, или вот просто вместе разгружать сани… и еще много чего такого, что раньше при виде девок и баб ему бы и в голову не пришло. Он услышал, как сзади звякнули бубенцы, оглянулся и понял, что идет по дороге, оставив сани стоять перед воротами, а умная кобыла без команды не трогается, а теперь, когда он уже довольно далеко, мотает тяжелой мордой, чтобы звоном колокольцев позвать хозяина.

Настя, закрыв ворота, закусила до боли губу, чтобы не разрыдаться в голос. Прислонилась лбом к холодным доскам забора и смотрела в маленькую, одной ей известную щелку между досками, как уходит Егор. Слезы тихо катились из глаз, туманя зрение. Она видела, как он прошел мимо кобылы и тяжело шагал по улице, низко склонив голову. Слышала, как фыркает призывно лошадь, бьет копытом и мотает головой, звеня бубенцами. Настя не очень понимала, что с ней? Почему смотреть на этого неуклюжего мужика ей так горько и радостно одновременно? Почему не может она оторвать глаз от щели, пока его видно? Егор вернулся, поравнялся с санями, долгим тоскливым взглядом посмотрел на ворота, снял шапку, оттер ладонью лицо, как будто отгонял какой-то морок, присел, а скорее упал на сани сбоку, тихо что-то произнес. Лошадь медленно тронулась. Настя постояла еще немного, пока в щель было видно удаляющиеся сани, смахнула со щеки последнюю не высохшую слезу, резко повернулась и пошла в дом.

Тетя Марфа сидела на сундуке у окна, закутавшись в теплую шаль и тяжело привалившись к стене. Было видно, что она, несмотря на тяжелую хворь, уже давно сидит у этого окна, а ведь до этого четыре дня не вставала и еще с утра даже голову твердо держать не могла, когда Настя ее из ложки кормила. Она точно все видела и все поняла. Сейчас Насте было все равно.

– Настя, – слабо позвала она хрипло, – пойди сюда, сядь, что скажу… – Она замолчала, не мигая глядя на Настю, и сипло, с хрипом дыша. Настя покорно подошла и молча села рядом.

– Виновата я перед тобой, – внезапно начала свекровь.

От удивления Настя даже дернулась.

– Да, виновата… Ты меня не перебивай, и так говорить трудно… Слушай… Я прощения просить не буду… Хоть и надо, да не ты меня должна прощать, бог милостив, он простит, если на то воля его будет, а не простит, так и твое прощение мне уже ни к чему. Чувствую я, уж недолго мне осталось.

Она глубоко вздохнула, переводя дух, помолчала, затем продолжила уже тверже:

– Одно знаю, что виновата перед тобой… виновата, что не было сил мужу противиться… виновата, что во всем тебя винила… что ребенка твоего вытравила и тебя чуть на тот свет не отправила… Всю жизнь виновата… и пред сыном своим единственным… жила всю жизнь в страхе и унижении, а сейчас вот… смерть уж кажется так близка, что страх-то и кончился… Если меня не станет, изведет тебя Федор, да и не только тебя, он из-за своей похоти и злобы сына родного не пожалеет… Уже не пожалел… Ты всего не знаешь… да и ладно… Только дальше хуже может быть… уж ты поверь. Бежать тебе надо. Бежать, пока можешь… Я же сейчас на тебя, да на этого мужика, Егорку, смотрела… Все видела, как он с тебя глаз не сводит… Он хороший мужик… Надежный, я его давно знаю. Даже если и не влюбился он в тебя с первого взгляда, к нему всегда обратиться можно… Он поможет… Не думай, что у него морда порезана, да сам с виду свирепый… Он – душа добрая, честная, да неприкаянная, тоже горя на своем веку хлебнул… Знает жизнь со всеми горестями, как есть… – она вновь замолчала, собираясь с силами или просто размышляя. Дыхание вновь стало сиплым, из горла при каждом вздохе выходил храп, как у мужика во сне. Настя жадно слушала, что тетка говорит про Егора, и от этого ей становилось теплее и радостнее. Только вот к чему все это?

– Ты сейчас одевайся, – продолжила свекровь, – да беги за ним… Он на рынке должен быть… или еще где… спросишь… найдешь. Он ведь на отработку приехал, сегодня точно в заводе ночевать останется… Разыщи его… Расскажи все… Если не все, то что сама захочешь… Да помощи попроси. Пусть увезет тебя подальше и спрячет. А там уж, как сами решите… Только сегодня нужно, прямо сейчас, а то Федор вернется, поздно будет… Ну… давай… Шевелись, не сиди, – тетка Марфа чуть подтолкнула Настю костлявой рукой в колено. – Шаль мою надень, да полушубок… Бежать-то вам далеко да долго придется…

Словно очнувшись, Настя вскочила и заметалась по комнате. Такого поворота она никак не ожидала. Сейчас мысли неслись вскачь: как его догнать, что взять с собой, как же Марфа, а если хозяин… Нет, о хозяине думать не стала. Лучше об Егоре. Что он решит? Как ему рассказать, да и как его разыскать-то на заводе, в котором она почти и не бывала. Настя накинула на голову пуховую шаль, влезла в широкий Марфин полушубок, сунула ноги в валенки, схватила рукавицы и уже у двери обернулась. Она хотела поблагодарить свекровь, но наткнулась на ее обычный ледяной взгляд.

– Повезло, тебе, девка, сегодня… – хрипло каркнула та, – за всю жизнь твою повезло, что он приехал… Давай, беги… не возвращайся… ни за что не возвращайся. Настя повернулась и выскочила за дверь.

По улице она бежала что есть мочи, глубоко вдыхая морозный еще, весенний воздух. Не бежала, летела вдоль больших домов с широкими воротами, вдоль мерзлого заводского пруда, скользила на вытертой до блеска ледяной колее, накатанной санями, выравнивалась и опять летела, не глядя по сторонам, а только вперед, в слабой надежде увидеть фигуру Егора, сутуло примостившегося на краю саней, ту, что, она видела через щель в заборе, ту, которая, казалось, навсегда отпечаталась в ее памяти. Только одна мысль стучала тяжелой кровью в висках: «Вот он разворот… Судьба повернулась нежданно… Сейчас начнется такая новая, такая белая, ничем не замутненная жизнь». Насте казалось, что не пустынная улица разбегается у нее испод ног, а новая дорога судьбы, предсказанная старой алтайской шаманкой.

Настя выскочила за поворот и остановилась. Направо уходила плотина, чуть поодаль перегороженная высокой заводской оградой, а налево расстилалась перед ней огромная площадь, заставленная санями, прилавками, заваленная баулами и мешками, кишевшая народом, который галдел, торговался, горланил, расхваливая товар, пьяно рыгал и весело гомонил на разные голоса. Настя так давно не была на воскресном рынке, что от этого людского изобилия опешила и потерялась. Она резко остановилась. Грудь ее от долгого непривычного бега резко вздымалась, в горле першило, ноги дрожали. На мгновенье ей показалось, что силы вовсе оставили ее, к тому же в этой пестрой толпе она никогда не найдет единственного нужного ей человека. Она глубоко вздохнула и попыталась сосредоточиться, внимательно вглядываясь в шевелящуюся людскую массу. Постепенно толпа стала распадаться на отдельные фигуры и кучки людей, а сам рынок из беспорядочного скопления лотков и прилавков сузился до двух широких рыночных проходов. Она выбрала ближайший и рванулась вдоль него, внимательно осматривая мужские фигуры и заглядывая в лица. Сейчас ей казалось, что мужики все одеты одинаково и все похожи на Егора: короткие полушубки, волчьи или бараньи шапки, тертые валенки – все, или почти все, были одеты как он. Настя вновь остановилась и попыталась восстановить его образ таким, каким видела его во дворе: высокий – выше многих, стройный, в серой волчьей шапке, со шрамом через лицо. Нет. Шрам сейчас не годится. Что еще? Кушак. На нем был тканый в три оборота кушак с необычной зеленой нитью в середине. Такой в любой толпе разглядишь. Она его сразу отметила. Этот кушак и стала высматривать Настя, отмечая на бегу теперь только высоких и статных мужиков в серых волчьих шапках. Постепенно ее взгляд прояснялся, а бег замедлился. Она уже не металась между рядами, как заполошная, заглядывая в лица, а быстро шла по центру прохода, разглядывая фигуры, глаза и спины высоких парней или мужиков. Егора нигде не было. Спрашивать о нем она боялась. За время своего заточения в свекровом дворе она так отвыкла от людей, что даже не знала, как к ним обратиться. Да и кого спрашивать? Егора? Она ведь даже его фамилию не запомнила, хотя он ей сказал… Или высокого мужика со шрамом? Что ответить на встречные вопросы? Как вообще можно в такой толпе что-то спросить и понять. Ближе к концу ряда ее охватило отчаяние. Уже практически впав в панику, она достигла угла площади и выскочила на поперечную улицу. Нужно было повернуть налево и идти назад вдоль второго ряда, также вглядываясь во всех встречных мужиков, но что-то глубоко внутри толкало ее дальше, вглубь пустынной улицы, поднимающейся в гору. Она сделала несколько неуверенных шагов, внутреннее ощущение, что она на верном пути, нарастало. Настя сначала засеменила торопливо, а потом вновь побежала. Впереди, прямо посередь дороги, валялось что-то тряпичное, пестрое, и в этой куче Настя безошибочно разглядела знакомую зеленую нить. Рванулась вперед быстрее, но усталые ноги не хотели ускоряться, скользили на неровной горке, дыхание сбивалось, в висках стучало. Она упрямо переставляла негнущиеся ноги, не отводя глаз от яркой зелени нити. Она не видела ничего вокруг, только эту нить, которая постепенно росла, сплетаясь в сложный узор, который вился в середине потерянного пояса.

Настя упала перед ним на колени, подхватила на руки, прижала к лицу. Точно его. На минуту закрыла глаза и совершенно явственно представила его спину в распахнутом полушубке, медленно бредущую рядом с санями. Она вскочила и вновь пошла в гору. Теперь она знала, что точно нагонит его. Какое-то внутреннее чувство позволяло ей отчетливо видеть его образ. Она, наконец, одолела подъем и наяву увидела то, что маячило перед внутренним зрением. Он действительно медленно, слегка покачиваясь из стороны в сторону, брел, как пьяный, слегка ссутулившись и наклонив голову. Умная кобыла шла рядом.

– Егор, – что было сил крикнула Настя, но изо рта вырвался только слабый хрип и облачко белого пара. Она попробовала еще раз, но заиндевевшие губы и щеки не слушались. Язык сухим комом лежал во рту, дыхание замерло где-то в глубине глотки. Наружу вырвался только слабый стон, напоминавший его имя, которое он, конечно, не услышал. Настя собрала последние силы и вновь пошла, затем, набирая скорость, побежала. Сейчас под гору двигаться становилось легче. Ноги заработали с новой силой. Настя уже не просто бежала, она стремительно и легко неслась вниз. Неудобные валенки перестали скользить, дыхание выровнялось, только предательские слезы, то ли от мороза, то ли от радости, застилали глаза, мешая смотреть. Она уже почти догнала его, когда сани поравнялись с поворотом, который вел вдоль последней заводской улицы к широкому Барнаульскому тракту. Лошадь чуть замедлилась, а потом привычно начала поворачивать вправо. Егор тоже умерил шаг, мотнул головой, как будто просыпаясь, тоже стал поворачивать.

– Егор, – хлестко и громко разнесся по улице звонкий девичий голос. Он резко крутнулся, как от удара, увидел ее и встал, онемев в нелепой позе, как дерево врос в землю ногами, не в силах пошевелиться, не веря глазам. А она уже подлетела к нему с улыбкой и слезами на глазах, упала на его руку, бессильно цепляясь за рукав.

– Егор, – еще раз тихо выдохнула она, выпрямляясь. В этот момент она поняла, что не знает, что ему сказать, как объяснить, что с ней происходит, как начать свою просьбу, что рассказать о своей жизни. Не могла начать, только смотрела на белесый шрам на щеке, вдыхала его сильный, чуть отдающий самогоном запах, нервно теребила скомканную в руках опояску и не могла вымолвить ни слова. Ему и не нужны были слова, он молча любовался этой улыбкой и не верил в так внезапно свалившуюся на него удачу. Так они стояли, разговаривая одними глазами, боясь пошевелиться, чтобы не вспугнуть это ощущение острого счастья, которое оба одновременно испытали. Мир замер вокруг них, отгоняя от этого перекрестка шум ветра в верхушках близких деревьев, неясный гул далекого рынка, скрип подъезжающих по тракту саней и звон колокольцев. Он затих в ожидании неясно маячивших впереди перемен, замер, как люди, чувствующие большой жизненный поворот. Сколько они простояли так – не ясно. Наконец Настя пришла в себя.

– Ты опояску потерял, – улыбаясь, промямлила она, понимая, что это самое дурацкое, что она могла сказать в такой момент. Она протянула к нему обе руки, сжимавшие пестрый ком кушака.

– Что? – Егор, казалось, так и не вышел еще из оцепенения.

– Опояску, – тверже сказала она, остро чувствуя всю глупость и несуразность ситуации. Именно эта глупость, или опояска, или сама судьба, прикинувшаяся пестрой тканой лентой с зеленой строчкой, спасла Настю, а, может, и Егора, а, может, даже их обоих.

– Тпр-ру-у-у, стой, – раскатисто позвучало справа из боковой улицы. И вмиг растаяло окружавшее их до того молчание. Внешний мир ворвался в плотный кокон, обволакивающий пару шумным дыханием лошади, шелестом сена на телеге, звоном одинокого бубенца. Этот голос в клочья разметал тишину, сделал окружающее зримым, звучным и осязаемым. Этот ненавистный голос Настя узнала тотчас. Хозяин… И тут же увидела, как он поднимается из саней, вырастая из-за плеча Егора темной уверенной глыбой. Лицо Насти исказилось от ужаса. Это мгновенное изменение было последним, что запомнил Егор на ее лице. Он повернулся и тоже увидел: твердо шагая с неприятной ухмылкой на лице к ним приближался Федор Черноусов.

– Здорово, Егор, – протянул он широкую ладонь, – а ты что здесь?

– Здорово, – ответил Егор, смущенно пожимая руку, – так я… это… долг тебе привез… Шкуру медвежью… как обещал.

– А эта? – Федор мотнул головой в сторону Насти, как будто его вообще не интересовал ни Егор, ни его долг.

– А-а-а, – замялся Егор.

– Он опояску во дворе уронил, так я догнала, чтоб отдать, – быстро проговорила Настя, понимая, что Егор вряд ли сумеет ответить что-то внятное. Что будет с ней в ближайшее время она уже знала и теперь не хотела, чтобы Егор вмешался и тоже пострадал. Судьба все-таки не сделала долгожданный поворот. Не сегодня… А сегодня… Сегодня хозяин будет бить ее смертным боем и никакие слова ни сейчас, ни потом не помогут.

– А ты что опоясками раскидываешься? – спросил лукаво Федор.

– Да не раскидываюсь, просто выпил малость с утра, вот и распарился, пока шкуру разгружал. Расстегнулся, бросил в сани, а она и выпала, – довольно складно стал врать Егор. – Спасибо, сноха твоя подобрала, да не поленилась в такую даль бежать, чтоб меня догнать. Опояска-то памятная, еще жена сплела. Спасибо тебе, Настя, – Егор как-то уж больно картинно сделал в ее сторону полупоклон.

– Да уж, спасибо, сношенька, – криво усмехнулся Федор. – Садись вон в сани. Я тебя домой доставлю.

Настя, вновь протянула Егору опояску, которую с испугу все еще прижимала к груди. Он торопливо схватил ее и посмотрел на Настю беспомощным, щенячьим взглядом, словно прося прощения. Настя коротко кивнула, повернулась и, не прощаясь, тихо побрела к саням. В голове ее словно молотком выбивались Егоровы слова «жена сплела… жена сплела».

– Значит, привез шкуру? – возобновил разговор Федор.

– Ну, привез, конечно, я ж обещал. Хорошая шкура, со взрослого зверя. Я его только-только добыл. Сырую привез…

– Значит, должок отцов ты теперь полностью закрыл, – протянул Федор. Это хорошо… Как кстати, здоровье у бати-то?

– Да слава богу жив… Хотя, конечно, не тот он уже… Старый стал совсем… Иной день и из избы сам выйти не может… Но бодрится еще… Одно слово – казак…

– Да уж, казак, – протянул Федор. – Ну, ты ему поклон передавай. Мы-то с ним теперь может и не свидимся. Да и с тобой… – голос Федора стал как-то напористей, – еще когда судьба сведет. Ты-то сам здоров будь. Поеду я, – с этими словами он протянул руку Егору.

Тот пожал ее в ответ, улыбнулся тоже как-то не очень добро и спокойно произнес:

– Отчего ж, не увидимся, обязательно увидимся. До свидания, Федор.

Настя со своего места видела только, как они почти одновременно развернулись и двинулись к саням. Федор тяжело и уверенно шагал, а Егор ступал легко, широко расправив плечи и взмахивая зажатой в руке опояской. Он дошел до своей лошади быстрее, подхватил свисающую у шеи лямку узды, тихонько толкнул кобылу в шею, что-то тихо сказав. Она сразу подчинилась, пошла немного вбок и вперед, освобождая место для проезда. Федор тяжело опустился на сани, взял вожжи и резко взмахнул руками, ударяя коня.

– Но, пошел, – грозно рыкнул он.