4

Вскоре открылась мне ранее незнакомая, весьма меня удивившая и слегка потрясшая страничка жизни; вдруг я ощутил жаркое, страстное желание не отникать от плечика Маруси, соседки по парте; вообще-то предок записал ее в метриках Мэри Диановной Кругловой, поскольку сам он был Дианом – хорошо еще что не Параллелем – Геогровичем, потомственным, в четырех поколениях, географом.

Соседке по парте очень нравилось, что я привык говорить ей Маруся, а мне это имя каким-то образом сообщало чувство взрослости и родственной нежности; Маруся с некоторых пор пресекала все мои прикосновенки, но без мудацкого жеманства, как другие девчонки, а смотря прямо мне в глаза странно долгим, то ли о чем-то вопрошавшим, то ли строго осаживавшим непонятным взглядом; словом, втресканность наша взаимная не шла дальше обмена записками (мы называли их «Современными»), разных обжимов на танцульках и мимолетных, довольно скучных, главное, казенных засосов в подъезде.

Я себя чувствовал гораздо свободней, когда дымил сигареткой, сплевывал на асфальт, подолгу сидел, как говорил питерский кузен, на поребрике тротуара, встречая и провожая пылающим взглядом идущих, плывущих, летящих мимо молодых, а порою и взрослых женщин; их зрелая, но неувядающая женственность с ума сводила, бередила душу, разгуливала воображение – не то что девчоночьи грудки-ляжки-попки на уроках физкультуры.

Позже, в восьмом классе, начисто меня захомутала, можно сказать, первая серьезная в жизни мечта, вовсе не показавшаяся недостижимой; плевать ей было на железный занавес, охраняемый почище самого секретного объекта; в классе по рукам у нас тайком ходили самиздатовские бестселлеры, но ни разу никто никого не заложил; даже физик, застукав меня однажды на уроке с «Лолитой», наклонился и умоляюще шепнул: «Клянусь Джордано Бруно и Галлилеем – беру ее у тебя только на одну ночь»; отказать я не мог, мы подружились; он разрешил мне списывать все контрольные у Маруси, потому что с цифрами, верней, с еще одной могущественной знаковой системой, были у меня нелады; ум просто был не в состоянии мыслить формальнологически; я так и сказал математичке: пылесосу легче стать мясорубкой, а ей, училке, велосипедом, чем мне врубиться в математику…

Отвлекся… начитавшись всяких книг, помню, искренне изумился: почему это мало кому разрешено у нас быть выездными?.. кто этим правящим полудохлым крысам дал право лишать меня свободы жить так, как я того хочу, а не они?.. да в гробу я видал это их понимание с понтом развитого социализма в настолько отдельной стране, что и выехать из нее невозможно, – в гробу, в гробу систему данную ебу, как говорит дядюшка Павлик… выражение это еще сыграет со мною странноватую во всех отношениях шутку, но об этом – позже… я возненавидел режим якобы самого демократического в мире, на самом-то деле вполне людоедского государства… оно насильно превращало меня в несвободного человека, в раба, навек прикованного к галере чуждых душе трудов и занятий… я подолгу мечтал на скучных уроках о свободной жизни, о путешествиях в разноязычные страны… тосковал по иным языкам, как тоскуют по друзьям, ни разу которых в лицо не видел… любого человека, раз рожден он существом свободным, я считал имеющим естественное право путешествовать на свои бабки из одной части света в другую, из страны в страну, чтобы обозревать моря, реки, озера, земные просторы, древние города, знакомиться с самыми разными людьми, растениями, зверями, рыбами, насекомыми, – черт побрал бы проклятую совковую тиранию вместе с безвыходным и безвыездным лабиринтом ее заведомо идиотской утопии.

До перестройки за плечами у меня уже было лет восемнадцать жизни; школу ненавидел, бросил ее к чертовой матери; однажды в забегаловке сообщил крутым пацанам с нашего двора, что стряхнул со своих ног прах этого среднего заведения, пованивавшего кружком прижизненного ада для юных грешников; кстати, «Божественную комедию» я читал и перечитывал в оригинале, много чего из нее знал наизусть; гениальную книгу – безбрежный океан словесной музыки и праздник Языка – выменял у одного фарцовщика на бутылку настоящего джина, который подарил мне кирюха Котя на день рождения.

На вузы тоже было мне плевать; я и сам уже мог получать в Ленинке необходимые знания – и не только на институтском уровне; читал в подлинниках работы по лингвистике, психологии, мифологии, истории религий и так далее; а Библию и Евангелие благодаря любимой баушке начал читать раньше сказок Андерсена и постоянно перечитывал.

Предкам врал, что голова перестала усваивать школьные предметы, школу бросаю, от армии меня, должно быть, комиссуют как слабоумного, с приметами эпилепсии, дебила, не умеющего отличить пулемет от пушки, а пока что поишачу рабочим в гастрономе папаши одного знакомого…

Смешно вспоминать себя сидящим во дворе, дымящим сигареткой и прикидывающим, чем бы таким заняться, чтоб наварить деньгу… Коте, моему кирюхе, было хорошо – его пахан чирикал роман за романом и захлебывался тиражами, а я сидел на подсосе… и тут осеняет меня весьма расчетливая одна идея… вызываю во двор Игорька, одноклашку, его предок командовал огромной птицеводческой фермой… так и так, говорю, без бабок не видать нам ни курева, ни танцулек под портвешковым кайфом, ни амур-тужуров с телками, затем предлагаю одну отличную идею… назавтра он прогуливает, а со школой мысленно распрощался… едем на электричке к породистым курочкам и петушкам птицефабрики отца школьного приятеля… Игорек хорошо был знаком со старшим мастером крупнейшего инкубатора… приезжаем, ставим ему бутылку и предлагаем суть дела… для начала он поставляет нам на казенном транспорте счастливое число, то есть с тыщу левых свежих яиц белого цвета, в которых два желтка вместо одного – это очень важно… разумеется, яйца должны быть не в бочках, а в таре… у вас она есть для цекистского спецгастронома… после продажи платим столько-то и столько-то, не ссы, не кинем… за следующую партию пойдет предоплата, остальное – дело наше… будь, говорим, спок – не продадим ни в коем случае, даже если захомутают, по несознанке у нас круглые пятерки… договорились, что первую партию он нам поставит ровно через неделю во столько-то, туда-то, прямо во двор «Диеты»… а в девять вечера будем ждать тебя с обмывом в «Баку», что в Черемушках… О'кей, главное дело замастырено… затем ставим бутылку Вартану, еще одному нашему одноклашке, главному художнику школьной стенгазетки… он по-быстрому вырезает на куске резины печатку «диета-плюс»… в канцелярском покупаем подушечку для печатей, само собой, и тушь, чтобы ставить на каждом яичке точную дату снесения… построили складной такой прилавочек с ящичком для бабок и заделали рекламку, которую за бутылку же отпечатал крупным типографским шрифтом старший брат еще одного нашего одноклашки… через неделю, незадолго до конца рабочего дня, грузовик приволок во двор магазина партию яиц… мы их по-быстрому же заштамповали и приклеили к стене подворотни рекламку с указательной стрелой: «Свежие яйца с ДВУМЯ ЖЕЛТКАМИ! Оздоровительно органическая добавка к диете и домашней косметологии!», вывесили привлекающий взгляд финансово убойный ценник… затем народ попер с работы по магазинам… около нас моментально выросла сказочная очередища… изголодавшиеся за день люди так и клевали на рекламу двух желтков в одном яйце и на аппетитно выглядевшую овальную печать «диета-плюс»… тыща яиц – сотня упаковок – мгновенно улетела на цыплячьих своих невидимых крылышках… многие покупатели остались с носом… «До завтра потерпим, дорогие женщины и мужчины, до завтра», – сказал им Игорек… за два часа работы почин был суперклассным, навар потрясным, как выражались крутые теневики… в «Баку» мы расплатились с мастером инкубатора, подкинули ему аванс за очередную поставку, обмыли удачу… на следующий день Игорек, заперев кабинет, трахнул в поликлинике не такую уж пожилую медсестру, а уж та не только словила кайф, но и дала ему справку о болезни… короче, за неделю продажи мы заработали более чем прилично, бодая по тыще штук в день… на четвертый, в конце работы, к нам подошли трое… это, мол, базарят, паскуды, наша подсобная территория, гоните для начала десять процентов, типа, мы вас крышуем, иначе оторвем яйца… я сказал, что о'кей, без проблем, но мы не хозяева, а боссу немедленно звякну, вот с ним вы и разбирайтесь, чтоб не попасть в непонятку… все вырученные бабки были при мне, бегу к автомату, звоню, на мое счастье, дядюшка Павлик был дома, правда, яростно злой, как волк, видимо, с бодунового запоя… так и так, говорю, дядя, выручай, тут наезжают, это во дворе «Диеты» на Калужской, бери такси, я заплачу… через полчаса дядюшка с двумя быками был тут как тут… бодр, глаза горят, жаждут крови и наматывания на руки кишок… базар у него с тремя, которые ждали, был коротким… их просто начали мудохать, но не давали слинять, пока те не встали на колени, кровавые облизывая сопли и сплевывая зубы… «Передадите, гаденыши, тому, кто над вами, что Пал Палыч, он же Падла Падлыч, не базарит с мелкой гнидой… ползите под нары, пока ногтем не придавлены…»

«Ну ты, Вован, – говорит дядюшка Павлик, – и фармазонишь, Нигерия, сукой быть, отдыхает, хотя я тобой горжусь… или меняй точку, или завязывайте с этим делом, ничем помочь не смогу… изголодавшиеся менты вот-вот пронюхают о вашем бизнесе – все, пиздец, чалма, вы в жопе, не говоря о поставщиках-реализаторах… так что не будьте двухжелтковыми диетическими яйцами».

Если б не дядюшкин «подъемочный» совет, мы с Игорьком рано или поздно непременно погорели бы… возможно, несмотря на нашу несознанку, менты призадумались бы и доперли до старшего мастера, а там уж и до папани, командира передовой птицефабрики… а так – так мы рады были, что провернули веселое дельце, прилично наварили и никого при этом не обидели – наоборот, порадовали покупателей, затравленных дефицитом, цекистскими яйцами с двумя желтками…

Рабочим в гастрономе я тоже поишачил, подкачал свои мышцы мешками муки и сахара, ящиками бутылок и консервов, но тупая эта работа через месяц остоебенила.

Дворовые урки научили меня, как косить близкую к натуральной эпилепсию за пару месяцев до военкомата; один раз я бился в падучей еще в школе – на контрольной по алгебре… все было, как доктор прописал: колотился башкой об пол, хрипел, искусал язык так, что пена на губах пузырилась кровавая, фары закатывал под потолок… потом недели две заикался, поэтому меня не вызывали к доске, а на уроках старались не нервировать замечаниями… словом, до военкомата я уже имел справку о состоянии на учете в психдиспансере… а на самой комиссии только пошатнулся и схватился за голову – они быстро меня сплавили домой, чтобы не возиться, и выдали белый билет, который в Африке называется черным, как сказал знакомый нигериец из «Лумумбы», намного более крупный, чем мы с Игорьком, мошенник.

Между прочим, предки были на седьмом небе от радости: раз я дебил и эпилептик, то это обязывало сволочь соседскую относиться к странностям досадного моего развития как к заболеванию тела и души; меня это вполне устраивало.

Биться в картишки на интерес я учился в кильдиме, устроенном на чердаке; везло мне со страшной силой; тогда же я понял, что могу с молниеносной быстротой – с той, с которой известные гроссмейстеры просчитывают все ходы и варианты, – прикинуть возможные расклады мастей и фигур, помня о крупных и мелких картишках, выпавших и еще остававшихся в колоде банкомета; все это не имело никакого отношения к неладам моего ума с цифрами; однажды в кильдиме попутал меня дядюшка, которого уже побаивались как крутого авторитета; попутал и сказал так:

«Ты в меня, гадом быть, пошел, племяш, играй, но не заигрывайся, а если кто наедет или двинет фуфлятину – звони… я ему, паскуде, не позавидую – всю колоду проглотит, подавится джокерами и будет переваривать, пока не высерет тузов, червового с бубновым».

Я уже знал немало карточных игр и, можно сказать, профессионально зарабатывал, а пацаны подыскивали для меня в гостиницах всяких азартных лохов, нагруженных бабками; плевать было лохам на попадание – их влекла к себе игра; никогда не мухлюя, я уделывал есть во весь таких, как они; выигранного хватало и на гулево в кильдиме, и на самостоятельную жизнь, и для предков, чтоб не считали «паразитом наконец-то полученного холодильника».

Загрузка...