Мужчина сидел за столиком кафе очень давно. Часа два назад он заказал чашку кофе и вечернюю газету; тут же и рассчитался. Намек я понял и не трогал его, а он все сидел, закутавшись в маркий бежевый плащ, подняв воротник от начинающего накрапывать дождичка, сидел, не двигаясь с места. На столике лежала увядающая темно бордовая роза, покрытая мелкими бусинами дождя, а подле нее, словно второй бутон, – пластмассовая коробочка, раскрытая. Проходя мимо, я мельком заглянул в ее бархатное чрево, и в последних отсветах скрывавшегося за тучами солнца, зеленым глазом мне блеснул хризопраз, в оправе из переплетенных золотых волосков.
Мужчина ждал, не глядя на часы. Получив заказ, он принялся было читать газету, но скоро бросил, и внезапный порыв ветра смахнул вечерний выпуск со стола, загнал к ограде, отделявшей столики кафе от тротуара, да и оставил там. Когда дождь усилился, я все же решился обеспокоить мужчину и предложил ему пересесть в кафе, у окна, но он решительно с нажимом, отказался. Глаза его продолжали смотреть в конец улицы, сквозь меня, и не выражали ничего, кроме бесконечного терпения.
Дождь внезапно превратился в настоящий ливень, прогнав последних посетителей. Начиналась гроза. Меня позвали из кафе, спеша уйти, кто-то хотел рассчитаться. Когда я вернулся, мужчины за столом уже не было. Только увядающая темно бордовая роза, с которой начали опадать лепестки, и раскрытая коробочка с перстеньком остались лежать на прежнем месте.
Я выбежал на тротуар, но молчаливого посетителя нигде не было видно, он ушел незамеченным, точно растворился в белесой пелене начавшегося дождя.
Сжимая коробочку в руке, я вернулся в кафе, спрятал ее под стойку, надеясь, что он не сегодня-завтра спохватится и вернется за своим дорогим подарком. Хотя и не очень-то верил в это.
Розу я выбросил, когда заносил в кафе стулья с улицы. Она осыпалась в моих руках, пока я шел до мусорного ведра, за мной протянулся след облетевших лепестков. Несколько минут, и он был смыт холодным ливнем, истово барабанившим по асфальту тротуара и брусчатке улиц.
Тем вечером я закрывал кафе позже обычного; запирал двери и, сам не зная, отчего, пристально вглядывался в сумрак приближающейся ночи. А наутро, едва я открылся, мне нанесли визит. Но совсем не тот, кого я так ждал увидеть.
Спортивный «бугатти» ярко зеленого цвета, блестевший, в лучах медленно карабкающегося к зениту светила, подъехал к столикам и остановился: дорогая игрушка в пустой еще детской. Мотор заглох, с водительского сиденья на каменную мостовую сошла владелица автомобиля, небрежно закрыла дверцу и решительно направилась к дверям кафе. На ходу определив в средних лет мужчине, застывшем у окна, его хозяина.
Она подошла и сразу же осведомилась у меня о посетителе, безнадежно ждавшем ее вчера. Быстро обрисовав его, владелица «бугатти», замерла, ожидая ответа. С которым, признаться, я невольно замедлил, пристально разглядывая подошедшую девушку и оттого плохо слушая ее.
На вид ей было около двадцати пяти. Стройная светловолосая, с тонкими чертами лица, лишь чуть помеченными косметикой. Немного пухлые губы и ярко-голубые глаза, взгляд которых пронзительный, проникающий как будто сквозь собеседника – быть может, по причине тщательно скрываемой ото всех легкой близорукости – приковывал все внимание, отвлекая и от произносимых ей слов и от созерцания фигуры, чьи достоинства были продумано осторожно, но и с уверенностью обрисованы бежевой жакеткой и узкой юбкой, скрывавшей по-гречески соразмерные ноги и, предоставляя возможность любоваться ими, в воображении дописывая сокровенное. Бархатные туфли-лодочки и легкий запах духов завершали композицию.
Носком левой туфли девушка звонко стукнула по кафельной плитке. Я вздрогнул и поднял глаза. И смущенный, ответил ей: да, действительно, мужчина, что описала она, приходил вчера и ждал, очень долго ждал, и ушел, не дождавшись, оставив принесенные подарки – розу и перстенек.
– Я не смогла вчера придти, – сказала она, но в словах ее я не уловил, как ни старался, нотки сожаления, девушка просто констатировала факт. – Жаль, что все так вышло. Вы не знаете, он просил мне что-нибудь передать?
– По всей видимости то, что оставил на столике, – я прошел за стойку и вынул из нижнего ящика коробочку с перстнем. – К сожалению, роза увяла, я выбросил ее.
Она протянула руку и открыла коробочку. Минуту любовалась перстеньком, затем примерила.
– Он на безымянный палец, – зачем-то сказал я. Она кивнула, улыбнувшись едва заметно, уголками губ.
– Я не очень люблю, когда мне дарят цветы. Потом не знаешь, что с ними делать, особенно когда отправляешься в ресторан или кафе, – она положила перстень обратно в коробочку. – Простите, я могу это взять?
– Да, ведь перстень изначально предназначался вам.
– Тогда я надену его в другой раз. Когда мне будет грустно, и я стану перебирать драгоценности в поисках утешения. Вы знаете, камни как-то отвлекают от всего настоящего… сегодняшнего.
– Сиюминутного, – добавил я, надеясь, что угадал. Но девушка покачала головой.
– От того, что есть. Они возвращают в то прошлое, которое хотелось бы иметь. Перебирая их, вспоминаешь только то, что хочется вспомнить, самые приятные картинки прошлого. И тебе кажется, что так было всегда. И что люди, дарившие эти побрякушки, стоившие все или ничего, были совсем другими людьми, именно такими, которыми ты хотел бы их представить.
– Так именно поэтому вы не пришли вчера? – она вздохнула.
– Вы правы, именно поэтому.
– Но он ждал. Почему бы вам было просто не отменить свидание? Не позвонить в кафе, вы же могли узнать мой номер в справочнике.
Девушка смотрела непонимающе. Я устало покачал головой.
– Он же ждал вас. Почти весь день.
– Вы не поймете, – она резко прервала меня. – Он бы и так меня ждал, даже отмени я свидание. Не в кафе, так у себя дома. Не дома, так где-то еще – у подъезда гостиницы, в вестибюле, у двери номера. Он всегда ждет, он не может иначе.
– Значит, вы с самого начала не хотели встречаться. Но он же приготовил вам подарок.
– Окончательный и бесповоротный. Я не могу принять такой. Я… – она запнулась, – просто не готова к нему. И к подарку и… к дарителю тоже.
– Мне показалось, он очень любит вас.
– Любит? – она неожиданно рассмеялась. – Не знаю. Если такое для него вообще возможно. Он не из тех людей, что способны испытывать страсть, чтобы сгорать в неутоленных желаниях, чтобы дарить их кому бы то ни было…. Вот ждать, да, ждать он умеет превосходно. Это, в самом деле, редкое качество, особенно в мужчине, и если ценить в нем что-то, то, прежде всего, именно это умение терпеливо, час за часом, день за днем, ждать, отрешившись от всего мира. Просто ждать. Даже когда это почти не имеет смысла.
– Почти? – переспросил я. Она кивнула. И добавила, другим, чуть дрогнувшим голосом.
– Я не могу отрицать, что он мне нравится. Самую чуточку, – она свела указательный и большой пальцы и прежним тоном добавила. – Вот столько.
– Потому что умеет ждать.
– Не только поэтому. Он умеет дарить подарки, обставляя каждый из них некой мизансценой, делать комплименты, а ныне это редкое качество, поддерживать беседу, о чем бы она ни велась. Он умеет быть милым и обходительным, или напротив, настойчивым, но в рамках тех чувств, что способен испытывать. В светской обстановке это очень смотрится. – она улыбнулась. – Кое-кто его всерьез считает бонвиваном, чей взгляд, нет, чье слово, способно заставить затрепетать не одно женское сердечко.
– А кто он?
– Человек, – ответила девушка и снова рассмеялась. – Вы так спрашиваете, словно хотите узнать о нас все, – и не дав слова молвить, продолжила, – Он специалист по антиквариату. Любитель аквариумных рыбок: дома у него их превеликое множество, даже на работе с десяток гуппи, он говорит, что рыбы это те существа, которые способны уживаться в любом предложенном им мирке в гармонии с собой и с соседями по аквариуму, если это будут соседи одного вида. И внешний мир их не волнует вовсе, по крайней мере до тех пор, пока не прекращается подкормка. Впрочем, в любом случае они не способны ничего изменить, как не способны измениться сами. Они такие, какие есть.
– Вы тоже, – я всерьез добавил, – такая, какая есть.
– Я и не скрываю этого. Напротив. Если бы не приведенная мной ода рыбкам, имевшая некоторые последствия и для меня, наше знакомство с вами не состоялось бы.
– Можно сказать, он привязан к вам, – заметил я, возвращая разговор на прежнюю тему.
– Я стала частью его обширной коллекции, – она хитро улыбнулась. – Вы правильно сказали, это не любовь – привязанность. Ему нравится быть со мной, вернее, наблюдать за мной, ему интересно, что я говорю и делаю, интересно хотя бы потому, что я не такая…. Одним словом, редкие вещи ему нравятся, – закончила она неожиданно.
– Значит, вы так себя оцениваете?
– Так он оценивает меня. А я, – снова эта улыбка, – всего лишь повторяю его слова.
– Не без оснований, надо полагать.
– Вы правы…. Извините, что я это говорю, но… меня не покидают сомнения. Вы в самом деле обслуживаете посетителей этого кафе или занимаете иную должность. Скажем, детектива.
Я тряхнул головой, невольно поддавшись ее улыбке.
– Почему вы так решили? – отсмеявшись, спросил я. – Оттого, что я задаю точные вопросы?
– Вот вы и сами себе ответили. А еще уверяете меня, что кафе принадлежит вам и вы…
– Кафе принадлежит мне. Мы с женой владеем им почти десять лет; думаю, за такой срок можно не только научиться быстро готовить кофе и подавать пирожки, но и, благодаря множеству разыгрываемых в кафе сценок и разнообразию участвующих в них персонажах, овладеть хотя бы элементарными основами психологии. Так что вовсе не умные книжки стали причиной того, что я спрашиваю так, чтобы получить ответ.
– Вы меня разочаровали. Вы прямо-таки старательно разрушаете всякую интригу вокруг себя. Только я подумала о вас нечто потрясающее, как вы немедленно все испортили.
– И оказались простым владельцем кафе, да еще и женатым.
Девушка задорно рассмеялась.
– Вот именно поэтому мы с вами все еще разговариваем, а не разошлись, каждый по своим неотложным делам. Право же, вы очень редкий человек, с вами общаться можно междометиями – вы и тогда будете все понимать.
– Стараюсь. Воля посетителя говорить, как ему вздумается, а моя задача – понять его намерения. А не то, что он пытается сказать. Иной раз приходится слушать между его слов.
– Как между строк. Нет, в вас определенно есть такое… не знаю, как сказать. И все это вы скрываете ото всех за семью печатями под маской простого представителя сферы массового обслуживания.
– Но и вы тоже не открытая книга.
– Ну что вы! Где мне до вас. Вот вчерашний антиквар, он – да, его можно читать даже близорукому человеку, – на какое-то время девушка умолкла и как-то по-детски непосредственно принялась ковырять носком туфли кафельный пол. Воспоминание, ожившее в памяти, было не столь беззаботно, как прежняя наша словесная пикировка. Немного помолчав, она произнесла потускневшим голосом: – Наверное, это основная причина, по которой я стараюсь не искать частых встреч с ним, предпочитая короткие, ни к чему не обязывающие рандеву на людях. Я… – она неожиданно взглянула мне прямо в глаза и я поспешно отвел взгляд, – я не очень хочу быть похожей на него. Вы ведь знаете, что при долгом знакомстве, при близких отношениях люди становятся постепенно похожими друг на друга. А я…
– Да, вы другая, – с той же серьезностью ответил я. – Вы совсем другая. Скажите, если это не ваша тайна, откуда вы и как попали в наш город?
– Неужели так заметно, что я нездешняя?
– Нет, нет, просто городок наш не такой большой, чтобы нельзя было бы заметить в нем вас.
– А я другая, – губы сложились в грустную улыбку. – Вы правы. Я приехала с месяц назад, издалека. Живу в одном мегаполисе, не так уж и важно в каком именно, а когда выпадает свободное время, когда наступает весна, я стараюсь покинуть его, отправляюсь в путешествие по городам и весям нашей необъятной страны.
– Вы счастливы, коли имеете такую возможность для путешествий, – заметил я.
– Возможно. Я езжу по миру на этой машине, останавливаясь именно в маленьких городках, отчего-то я очень люблю маленькие городки, живу в них с неделю или больше, а затем спешу куда-нибудь дальше. И только когда приходит глубокая осень, я возвращаюсь домой. И нетерпеливо жду конца зимы и первых теплых весенних дней, жду, когда сойдет снег, и земля покроется робкими цветками мать-и-мачехи. Все это время, чтобы не думать о зиме, я работаю, полностью загружаю себя работой, чтобы уставать и, не замечая ничего двигаться по заданному маршруту: постель – утренний кофе – работа – ужин – постель. Так мне проще, так не думается ни о том, что на улице глубокий снег, что дороги замело, что дни стали коротки и сумрачны, а ночи бесконечны, что весь мир погрузился в ледяное оцепенение. Но едва только приходит весна, мир освобождается из плена, а вместе с ним свободной становлюсь и я, и тогда я вольна покинуть мегаполис, в котором живу пять холодных месяцев в году, мной именуемые зимою, и отправляюсь в странствие.
– И давно вы так путешествуете?
– Четыре года. Столько, сколько у меня эта машина. Можно сказать, что именно она позвала меня когда-то первый раз покинуть мой город и искать других городов.
– И знакомств?
– Вы не правы. Вы напрасно на это намекаете, со мной подобное впервые. Я…я никогда не завожу романы на стороне, чтобы, случись что, сразу все бросить и кинуться в другой город, в котором может случиться иначе, а может повториться та же история. – голос ее сел от волнения. – Вы же сами заметили, что я другая.
– Простите, – я не знал, что сказать. – Я действительно свалял дурака. Ляпнул, не подумав. Все же владельцу кафе привычно слушать именно такие истории.
– Да, наверное, – девушка вернула грустную улыбку, чуть приподняв уголки губ. Лицо ее немного порозовело. – Теперь я уже не могу сомневаться в вашей профессии. Ошибившись, вы доказали, что на самом деле тот, за кого себя выдаете. Жаль, конечно, – неожиданно добавила она.
– Пропала интрига?
– Просто вы стали похожи на обычного человека. Извините.
– Вам не за что извиняться. Наверное, я таков и есть на самом деле. Просто, как вы говорите, скрываю это.
Но девушка покачала головой.
– Нет, все же вы другой. Не наговаривайте на себя. Может, вы когда-то и были обычным человеком – простым владельцем маленького придорожного кафе, но с годами вы изменились. Ведь все меняются с годами, не так ли? Изменюсь и я, изменюсь, от этого никуда не денешься.
– Что вы хотите сказать? Простите, что задаю столь банальный вопрос.
– Вы знаете, в банальности иногда может скрываться своя, незримая привлекательность. Я поняла это, когда встретилась с тем человеком, что ждал меня весь вчерашний день.
– Из банальностей состоит наш мир, как ни банально это звучит.
– Да, – девушка тряхнула золотыми локонами, – мир банален по сути своей, банально именно устройство его. Ведь, если вдуматься, и «Джоконда», и разбитый кирпич, и моя машина состоят из одних и тех же элементарных частиц, только выстроившихся в разные цепочки, иначе связующихся друг с другом, в ином количестве. Чем человек отличается от обезьяны – на самом-то деле – одним процентом своего генетического кода. Так что неизменность основ естественна, она похожа на старый прочный фундамент, на котором всякий может построить свой собственный дом. За тысячи лет своего существования человек не придумал ничего нового в области социальных отношений. Десять заповедей так же актуальны сейчас, как и во времена оны. И так же… почти невыполнимы. Мы, такие разные, становимся на удивление схожи, когда речь заходит о таких банальных, привычных уху вещах, как семья, любовь, дружба. Мы меняемся лишь внешне, из века в век мы совершаем одни и те же ошибки, оступаемся именно так и именно там, как и где до нас оступались бесчисленные поколения наших пращуров. И будем оступаться, пока не набьем те же шишки, необходимые для постижения простых истин на своем, именно своем, а не чужом опыте, и лишь набив их, согласимся с тем мироустройством, против которого пытались возражать. На этом держится мир. Каждое новое поколение, взрослея, стремится избегнуть воздвигнутого здания умозаключений поколения уходящего, жаждая свободы от них и построения своего собственного нравственного кодекса, в котором найдется уголок всем соблазнам и прихотям, а затем, поколение это остановится в поисках, нарожает детей и тихо вернется в старую гавань.
– Как блудный сын ко всепрощающим родителям, – тихо сказал я. Девушка кивнула. – Что же, у каждого свой поводок. Кого-то он отпустит дальше, кого-то ближе, но все равно придется вернуться.
Я замолчал на полуслове. Мои слова больно укололи ее.
– Вы говорите слишком… точно, – сказала она. – И о поводке, наверное, тоже. Хотя я не чувствую его на себе… пока. Когда-нибудь, конечно, почувствую. Но не сегодня, не завтра.
Она говорила эти фразы через подкативший комок к горлу, с большим трудом выговаривая каждое слово.
– Бывают же исключения, – сказал я. – И мир меняется, будучи неизменным лишь внешне, именно благодаря им, блудным сынам, не вернувшимся к родителям.
– Пока я свободна от этого поводка, – продолжила девушка, не слушая меня. – Пока свободна, – повторила она чуть тише. – Но, если вдруг когда-нибудь я почувствую, что горло сдавило и мне нет сил продолжать путешествие, я вернусь. Сюда. В город, где меня ждут, единственный город на этой планете, где, я знаю, меня ждут и будут ждать с удивительным терпением и постоянством, к которому я не готова еще.
– Значит, вы уедете, – произнес я. Спокойно, почти безразлично, но с внутренней дрожью, которую, по счастью, не выдал голос. Она склонила голову.
– Уеду. Не вините меня, пожалуйста.
– Я не виню вас, напротив. Я… – невольный вздох, – просто завидую вам. Как завидуют все отцы своим детям, у которых еще есть все возможности совершать их ошибки безнаказанно. Я завидую вашей молодости, вашему жизнелюбию, вашей свободе. Мой поводок уже давно приковал меня.
– Но вы все же сопротивляетесь ему, – сказала девушка.
– Стараюсь, – я улыбнулся. – По мере сил. А иначе нельзя.
– Можно, – она покачала головой.
– Нет, – я догадался. – А иначе… разве стал бы он ждать вас весь вчерашний день.
– Значит… значит, я его еще плохо знаю.
– Наверное.
Девушка убрала коробочку с перстеньком, которую до сей поры держала в руках и вышла из кафе. Я последовал за ней. Проводил до автомобиля – она пожала мне руку на прощание, прежде чем скрыться в тонированной полутьме салона – и долго смотрел вслед удаляющейся машине, не торопившейся скрыться за поворотом.
В тот же день девушка покинула наш городок. В гостинице, где она останавливалась, мой вопрос вызвал лишь пожатие плеч: никто не знал дальнейшего пути следования их постоялицы, она не давала никаких распоряжений на этот счет; не знаю, может, оно и к лучшему.
С того дня прошло уже три месяца, но она по-прежнему колесит по свету. И не дает о себе знать, ни мне, ни антиквару, тому самому, что ждал ее как-то весь день. Вечером того памятного дня он все же зашел в кафе, перед самым закрытием: спрашивал девушку, но ни словом не помянул об оставленном подарке. Я коротко пересказал происшедший меж нами разговор, он молча слушал, изредка кивал, соглашаясь, и на прощание сказал, вроде бы спокойно, только глаза блеснули: «наверное, она права, что поступила именно так; я буду ждать ее здесь, если вы не возражаете». Я только кивнул в ответ на его просьбу.
Постепенно мы сошлись накоротке: антиквар каждый вечер неизменно заходит в кафе, выпивает чашечку кофе, рассказывает о работе, о своих аквариумных рыбках, и ни словом не упоминает о той, ради которой приходит сюда. Только глаза по-прежнему выдают сокровенные мысли.
За все эти три месяца он не изменил раз установленной привычке заходить в мое кафе и вряд ли изменит. Он ждет, будет ждать, сколько бы не потребовалось на то времени, и прошедшие месяцы для него малая толика терпеливого ожидания, первый шаг, за которым неизбежно последуют и другие, которые надо прожить – пройти этот путь в тысячу ри без остатка и увидеть знакомый автомобиль, подъехавший к столикам кафе, он почему-то уверен, что она непременно приедет сюда: «вы, должно быть, так хорошо с ней говорили тогда, она первым навестит именно вас», – и услышать знакомый голос задорно приветствующий притихший городок и его жителей… и его в том числе, означающий, что неутомимая путешественница, наконец, вернулась.
Когда он уходит, я еще долгое время не закрываю кафе, просто стою с ключами на пороге, словно чего-то жду и затем, опомнившись, запираю дверь. И неторопливо возвращаюсь домой, вдыхая остывающий воздух жаркого летнего дня, частенько при этом припоминая тот единственный разговор с девушкой, вспоминаю так, словно он произошел несколько часов назад. И в такие минуты мне, как ни прискорбно, очень хочется, чтобы ее нескончаемое путешествие еще продолжалось.