Дом пятнадцатый был обыкновенной пятиэтажкой, выстроенной во времена посева кукурузы квадратно-гнездовым способом. Сахар из тростника тогда считался лучше свекольного, а импрессионисты считались «пидорасами». Все изменилось с того времени – мнения и ценности. К сегодняшним дням лучшим считается тот сахар, который сухой, кукурузу ест только скот, а «Квадрат» Малевича недавно оценили в двадцать пять миллионов долларов. Не изменилось лишь желание воровать, насиловать, грабить и убивать. То есть присваивать себе постоянно меняющиеся ценности. Когда строили этот дом, то вряд ли предполагали, что через сорок лет только в одном из его подъездов будет жить наркоман.
В квартире восемь Антон обнаружил не то, что искал. По площади всей трехкомнатной квартиры валялись люди, чей разум в данный момент находился очень далеко не только от дома по улице Фасадной, но и от Солнечной системы. Дверь была открыта, поэтому Антон, прижимая к бедрам руки, вошел в нее без труда. В кухне, на насквозь пропитанном мочой матрасе, лежали двое – он и она. Полураскрытые, или – полузакрытые, глаза, открытые рты, разбросанные в стороны конечности. Наркотический приход застиг их буквально за несколько минут до появления Копаева. Рядом с телами – а это определение лучше всего подходило к данному моменту – лежал распущенный резиновый жгут и символ процветающего СПИДа – единственный, на двоих, шприц с остатками крови.
– Черт, сколько ж вам годин-то? – вырвалось из Антона, и он шагнул дальше…
Картины в комнатах мало отличались от увиденного в кухне. Несколько матрасов, вялые, словно безжизненные, тела, шприцы и едкий запах ангидрида. Самый настоящий наркотический притон, предоставленный сам себе по случаю бездействия доблестного отдела по борьбе с наркобизнесом.
Восемь человек. Судя по внешнему виду которых Антон мог смело предположить, что увиденное – не что иное, как незаконченная вечеринка, начавшаяся вчера по поводу освобождения одного из лучших людей этого общества. Отмечалось событие героином. Ни намека на хотя бы одну рюмку или бутылку. Впрочем, бутылка была, но только глупец мог предположить, что там находилось спиртное. Там был уксус. Один из ингредиентов приготовления зелья, что покрепче зеленого змия.
Не хватало только отчаяться. С момента расставания с Амалией и опером прошло полтора часа. Лицо, которое могло что-то видеть или слышать, объявлено. Но его здесь нет и, судя по всему, его появление произойдет не скоро. Чувствуя, что теряет время, а вместе с ним и терпение, Копаев взял одного из наркоманов, того, что проявлял наиболее активные признаки жизни – громко сопел и клевал носом, за руку и потащил к балкону.
Им обоим сделалось чуть лучше, когда они оказались на свежем воздухе. Антон размахнулся и дал отроку мощного леща. Тому это не понравилось. Он скорчил кислую гримасу, как будто увидел на экране телевизора непристойный кадр, и снова «повис».
Тогда Антон стал яростно тереть лицо наркомана. Это как если бы нормальному человеку предложили применить в туалете лист наждачной бумаги десятого номера. Уже через несколько мгновений лицо парня, зависшего между небом и землей, стало свекольного цвета. Первые произносимые им буквы Копаев воспринял с таким же восторгом, с каким доктор Борменталь воспринял вопли Шарикова.
– Ну-ка, малахольный, на меня посмотри!.. – прохрипел от возбуждения Копаев. – Глаза раскрой! Видишь меня?!
– Типа, вижу…
– Типа, видит он. Ботва отмороженная… Сколько пальцев?
– Типа, несколько… – сказал наркоман, вглядываясь в торчащий, как пень посреди поляны, большой палец Копаева.
– Поколение дегенератов. Где Перец? Быстро отвечай! Где Перец?
Ответ поступил не от реанимированного, как ожидалось, а, вопреки ожиданиям, сзади. От этого гнусавого фальцета Копаеву едва не сделалось дурно.
– Ну, братва… Че так кричим? Мусора свалятся, че будем делать?
Ошеломленный Антон оставил в покое непокорного краснолицего и обернулся. Прямо над ним, в проеме балконной двери, стоял еще один мастер перемещений с закрытыми глазами. Свитер-толстовка с изображением исландского оленя, мятые слаксы и один когда-то белый, а сейчас разноцветный от грязи носок – одеяние, достойное человека, вторые сутки не выходящего из комы.
– Тише, тише… – настоятельно повторил он. – Не создавайте панику… Менты не дремлют…
– Господи… – засиял Антон. – Он говорит! Он анализирует…
Окончательно оставив в покое опять провалившегося в забытье наркомана лежащего, он схватил в охапку наркомана стоящего и с ним в руках, как со свернутым ковром, вошел в комнату. Усадив тело на хромой, отполированный сотнями наркоманских задниц табурет, он прислонил его спиной к стене и повторил вопрос, на котором остановился при разговоре с первым.
– Перец… Перец… Это центровой пацан… Гады, менты посадили.
– А потом отпустили, – напомнил Копаев. – Он пришел сюда, а потом опять исчез. Куда он исчез?
– Не, не отпустили… – Глаза говорившего так и не открывались. Перед Антоном сейчас был шаман ханты, обкумаренный трубкой в шалаше вождя манси. – Его заковали навечно…
Антон не выдержал и шлепнул торчка по затылку. Тот, как тряпичный, мгновенно слетел с табурета и шлепнулся на пол. Не ударился, как это случается с нормальными людьми, а именно – шлепнулся. Из его носа вылетела сопля и, просвистев по воздуху, ушла куда-то на балкон.
Копаева уже давно мучили позывы рвоты, а увиденное последним оказалось выше всех ожиданий. Пошарив повлажневшей рукой в кармане, он извлек непочатую упаковку «Дирола», зубами сорвал обертку и высыпал в рот половину содержимого.
– Короче… олень северный… я тебя спрашиваю в последний раз. Где Перец? Если не ответишь, я вызываю наркологов, и остаток недели ты проведешь в жутчайшем депресняке и ломке. А тебе будут колоть глюкозу, глюкозу, глюкозу, глюкозу, глюкозу…
– Хватает, братан… Остановись, че ты гонишь… Меня сейчас вырвет…
– Глюкозу, урод, и ничего, кроме глюкозы. Где Перец?
– Перец по делам поехал… Дела…
– Кто такой Перец? Где находятся их дела?
Кажется, наркоман стал понемногу приходить в себя.
– Ты не опером ли с райотдела будешь?
– Нет, – честно ответил Антон.
– Поклянись…
– Гадом буду.
– А стегаешь, как мусор. Больно и без следов…
– Тебе просто повезло. Так кто такой Перец и что за дела?
– Перец на Выставочной теперь живет, в пятом доме. Они туда и поехали. – Парень пришел в себя и стал водить по Антону мягким, как метелка для пыли, взглядом.
– Героин, что ли?
– Не, там с качками какие-то дела…
– С какими качками? – Копаев перестал жевать.
– Не знаю. Ширнуться хочешь?
– Не сейчас. – Антон посмотрел на часы.
Время шло, а новостей никаких. Так недолго и поверить, что свидетеля Перца убрали. Нужно было найти говорящего человека, а пока Антону попадались лишь безвольные, измученные инъекциями тела. А время шло, и с каждой убежавшей секундой убегала надежда на то, что положение вещей в этом мире еще можно исправить.
Оставив собеседника на полу, Антон еще раз прошел по квартире. В награду получал отборный мат, приглашение лечь рядом, а один из очнувшихся даже попросил подержать на его плече кусок резинового атлетического бинта. Вся группа на мгновение приходила в себя, а потом снова проваливалась в забытье.
В зале один из предметов настолько приковал к себе внимание Копаева, что он даже отрывался от поисков, выпрямлялся и несколько раз снова и снова бросал взгляд в угол комнаты, где предмет и располагался. Когда Антон смотрел на него, он успокаивался и снова приступал к поиску, но едва взгляд Копаева отрывался от объекта, в его душе вновь была сумятица. Он никак не мог понять, в чем несоответствие увиденного с масштабами и временем происходящих событий.
«Елка как елка, – думал он, – что в этом необычного»?
Апогеем полного отстоя человеческого сознания стала лесная красавица – когда-то зеленая, пушистая и нарядная, а теперь сохранившая лишь последний из признаков. Елка стояла на какой-то совершенно дикой приладе, играющей роль крестовины. Автором этого приспособления для равновесия ели был наверняка кто-то из тех, кто сейчас валялся на полу, как позабытый при переезде мишка. На дереве висели, покрытые пылью, десяток игрушек и три чахлые мишуры, напоминающие безвольные струи перепившего Санта-Клауса. Елка как елка, только очень желтая и почти вся осыпавшаяся. Под крестовиной лежал огромный кусок ваты, ставший местом паломничества всех присутствующих: около сотни маленьких ватных тампончиков, отщипнутые от куска под елью и пропитанные кровью, были разбросаны по всей площади квартиры.
«Вот что меня беспокоит, – догадался наконец Антон. – Новогодняя елка, стоящая в квартире в июне месяце. Как же это страшно – наркотики…»
Весь осмотр, вследствие отсутствия какой бы то ни было мебели, занял не более пяти минут. Задерживаться здесь дольше не было смыла. Копаев прошел в коридор, распахнул входную дверь и нос к носу столкнулся с тремя молодыми людьми, чей взгляд мало отличался от тех, что находились в квартире. Зато все трое могли самостоятельно ходить и говорить.
– Заходите, заходите, – пригласил всех троих Антон и уступил им место в дверном проеме. – Хозяева поехали за «весом». Если я их не найду, то скоро они, наверное, будут. Полистайте журналы, выпейте кофе…
С чувством подозрения они прошли в глубину притона. Дождавшись этого, Антон, уже спускаясь по лестнице, вынул из кармана телефон.
– Стеблов? Это опять Копаев. Слушай, мне тут один знакомый позвонил, сказал, что на Фасадной живет. В пятнадцатом доме, в восьмой квартире, наркоманов с порошком – целая рота. Предполагает, что и оружие есть. Ты бы послал туда нарядец какой, а? А то позвонит мужик в областную управу, нажалуется за бездействие…
«Выставочная, значит, – подумал он, направляясь к машине. – Качки. Зал атлетический, стало быть. Не думаю, что на Выставочной два атлетических зала».
Стремительно входя в повороты, Антон бормотал: «Думай как Эберс. Представь картинку, раскрась ее, вдохни жизнь. Вспомни, чему учил Быков…».
Он опаздывал на встречу с Алей и Суровцевым на четверть часа…