Часть 1 Кожа

«В начале была Пустота,

И в Пустоту они снизойдут.

Черную, как утроба матери».

Так говорил он – первый —

святой Бог Идзанаги, Создатель и Отец,

обращаясь ко второй – великой Богине Идзанами,

Матери всего Сущего.

Не дано ему было предвидеть гибель всех смертных,

Которые тоже окажутся в ее власти.

Книга десяти тысяч дней

Пролог

А сейчас станьте свидетелями конца начала.

Бледная как призрак девушка лет шестнадцати, пряди темных волос падают на лицо, покрытое алыми царапинами. Напротив – улыбающийся тиран, одежда залита кровью его сестры, рука до белизны костяшек сжимает дымящийся железомёт. Они стоят на людной Рыночной площади, но между ними – пропасть, в которой хлопьями кружится и танцует пепел сожжённых детей. Она выбрасывает вперед руку, губы ее шевелятся, произнося последние слова, которые тиран вряд ли уже услышит.

«Давайте я покажу, на что способна одна маленькая девочка».

Пятьдесят пять дней прошло. Почти два месяца, как последний сын династии Казумицу погиб от ее руки. С тех пор вокруг один сплошной хаос. Земля уходит из-под ног. Нити судьбы распутываются, одна за другой.

Наша захватническая война против круглоглазых гайдзинов потерпела крах, как только распространились новости о смерти сёгуна, и в сознании каждого правителя клана слились угроза и надежды, связанные с опустевшим троном. И пока над Семью Островами витала тень гражданской войны, Гильдия Лотоса призывала к спокойствию. И к повиновению своим марионеткам в клане Тигра. Угрожая запретами на поставки их драгоценного топлива – кроваво-красного чи, что заставляет биться железное сердце Сёгуната, – для любого, кто не подчинится их воле.

Затем просочилась правда о том, как производилось это топливо.

Слова, которые должны были вызвать лавину неповиновения, прозвучали на пиратских радиочастотах повстанцев. Кагэ сообщили, что иночи – чудесное удобрение, используемое на полях кровавого лотоса на Семи Островах, – производили из останков военнопленных гайдзинов. И народ Шимы содрогнулся от ужаса, ведь Империя и управляющие ею технологии, их образ жизни – всё было орошено кровью невинных.

Беспорядки вспыхнули, как пламя на давно засохших листьях после душного лета, и распространились по всей стране, словно рябь по стоячей воде после первого дождя. Яростные, кровавые, но краткие. Они были жестоко подавлены мечами железных самураев, которые продолжали хранить верность пустующему трону. В столицах кланов воцарился непростой мир, под ногами хрустело битое стекло, и сорок девять дней официального траура прошли в дрожащей, мертвой тишине.

Пока не вернулась она.

Юкико. Араши-но-одорико. Танцующая с бурей. Верхом на могучем грозовом тигре Буруу. В ее глазах – огонь, на его механических крыльях вспыхивают молнии. Они летали по всем столицам, от «Плавучего дворца» в Данро до Рыночной площади в Кигене. Ее голос звучал призывом, убеждая людей открыть глаза, души и сжать пальцы в кулак.

Как бы я хотел быть там.

Как бы я хотел слышать ее голос. Но с того момента, как Йоритомо бездыханный свалился на булыжники, я бежал. Исчез из Кигена в шлейфе бело-синего пламени. На каком-то вспаханном поле я сбросил свою «кожу» – атмоскафандр из отшлифованной латуни, который носил всю жизнь, в последний раз прижал руку к его гладкой поверхности, будто прощаясь со старым другом. Бесконечно долго я брел по пустынной дороге, я сбил ноги в кровь, глядя на бескрайние алые небеса горящими глазами. Плоть моя окрепла и огрубела за те несколько недель, которые я добирался до дебрей Йиши.

Чтобы вернуться к ней.

И вот я здесь. Почти здесь. Член Гильдии Лотоса, который предал всё, что знал, и всё, чем был. Который подарил искалеченному грозовому тигру металлические крылья, чтобы тот мог вырваться из плена. Который помог одинокой девушке убить последнего сына династии Казумицу и ввергнуть народ в пучину войны. Предатель. Под этим именем я войду в историю. Киоши. Это имя я унаследовал после смерти отца.

Но на самом деле меня зовут Кин.

Я помню, как ужасно было жить заключенным в металлическую оболочку. Видеть мир сквозь кроваво-красное стекло. Держаться особняком и думать о том, будет ли что-нибудь еще в этой жизни. И даже сейчас, здесь, в последнем оплоте диких лесов Шимы, я чувствую, как песьеголовые окружают меня, слышу шепот мехабака в голове, ощущаю фантомный вес «кожи» на спине и костях. И часть меня скучает по ней так сильно, что у меня ноет в груди. Я помню ту ночь, когда узнал правду о себе – будущее предстало передо мной в Палате Дыма. Я помню, как закутанные в черное инквизиторы пришли за мной по-кошачьи тихо и сказали, что мне пора посмотреть на Мое Предназначение. И даже когда крики тех братьев, которые не смогли пробудиться, эхом отдавались в моей голове, я не чувствовал страха. Я сжал кулаки, подумал об отце и поклялся, что сделаю всё, чтобы он мною гордился. Я обязательно пробужусь.

В тринадцать лет они называют тебя мужчиной.

Я никогда не видел, как солнце целует горизонт, опускаясь за край света и зажигая небо. Никогда не чувствовал нежных прикосновений ночного ветра на лице. Никогда не знал, что значит быть своим или предавать. Смириться или противостоять. Любить или терять.

Но я знал, кем я был. Я знал, кем должен был стать.

Кожа была прочной.

Плоть была слабой.

Удивительно, насколько слеп был тот мальчик.

1 Девушка, которую боятся все гильдийцы

Три боевых корабля Гильдии с грохотом неслись по кроваво-красному небу с ловкостью жирных пьяниц, устремившихся к уборной. Это были огромные боевые суда серии «Броненосец», самые тяжелые дредноуты, построенные на верфях Мидленда. Воздушные шары цвета пламени, башни с сюрикеномётами, подпирающие оболочку шара и извергающие черный выхлоп в опиатные небеса.

Флагман, возглавлявший это трио, был длиной в сто футов. На корме полоскались на ветру три красных стяга, расшитых цветами лотоса. Название судна вывели широким жирным шрифтом на носу – как предупреждение любому глупцу, который решит встать на пути.

«НЕНАСЫТНАЯ БОГИНЯ ИДЗАНАМИ».

Если брат Дзюбэй и дрожал от страха, что ему приходится служить на корабле, названном в честь неуемных аппетитов Матери Тьмы, он хорошо это скрывал. Он стоял на корме, и ему было тепло в латунной оболочке атмоскафандра, несмотря на ледяной ветер. Он старался утихомирить бабочек, метавшихся в животе, успокоить колотящееся сердце, повторяя мантру «Кожа сильна, плоть слаба, кожа сильна, плоть слаба» и пытаясь сохранить равновесие. И всё же, как ни старался, он не мог сдержать недовольство, звенящее в его голове.

Капитан флотилии стоял у перил, внимательно оглядывая горы Йиши, раскинувшиеся внизу. Его атмоскафандр украшали изысканные латунные элементы и поршни с тиснением серо-стальной филигранью. На груди у него щелкнул и звякнул мехабак – счетное устройство с шариками и вакуумными трубками, поющее безумную песню заводных насекомых. С наплечников капитана свисала дюжина высушенных тигровых хвостов. Ходили слухи, что их ему подарил великий флотмейстер Капитула Торы – сам Старый Киоши.

Звали капитана Монтаро, хотя экипаж предпочитал называть его Бичом гайдзинов. Он был ветераном войны по вторжению в Морчебу, командовал флотом Гильдии, поддерживавшим наземные войска сёгуната в борьбе с круглоглазыми варварами на Восточном море. Но после убийства Сёгуна фронт развалился, Капитул Кигена отозвал капитана и отправил его выслеживать нового врага на берегах Шимы. Брат Дзюбэй был страшно горд, что из всех недавно Пробудившихся сятей Кигена, Второй Бутон Кенсай выбрал именно его в качестве нового помощника Бича.

– Вам что-нибудь нужно, капитан? – Дзюбэй стоял за спиной Бича на почтительном расстоянии, опустив глаза.

– Всего лишь учуять нашу добычу, – в потрескивающем жужжании голоса капитана слышалось слабое раздражение. – Все остальное эта слабая плоть переживет. – Он щелкнул тумблером на запястье и произнес в передатчик: – Видно там что-нибудь, сятей Масаки?

– Никакого движения, капитан, – ответ наблюдателя был едва слышен, несмотря на то, что он находился всего лишь в тридцати футах над ними. – Эти лесные дебри так густы, что нам не пробиться сквозь них даже с телескопными системами.

– Хитрый кролик, – прошипел Бич. – Услышал наши двигатели и залег.

Дзюбэй смотрел, как мимо их правого борта величественно проплывает каменный шпиль – черный айсберг в море клена и кедра. Тонкие облака цеплялись за горные вершины и пики, покрытые слоем снега, грохот двигателей и тяжелые всхлипы гребных винтов эхом отдавались в расстилавшемся под ними лесу. К горам Йиши подступала осень, окружая их холодными объятиями, и по краям этого театра уже теснились цвета ржавчины.

Бич вздохнул, глухо, металлически.

– Понимаю, что это всё лишь позывы слабой плоти, но, признаюсь, я скучал по этим небесам.

Дзюбэй моргнул, попытавшись сдержать удивление. Он думал, стоит ли ему поддерживать пустые разговоры со своим командиром. После нескольких долго тянувшихся минут молчания молодой гильдиец решил, что не ответить было бы невежливо, и нерешительно произнес:

– Как долго вы пробыли в Морчебе, капитан?

– Восемь лет. Восемь лет, один на один с кровопийцами и похитителями шкур ради наживы.

– А правда, что небеса над землями круглоглазых синие?

– Нет. – Бич покачал головой. – Уже нет. Сейчас их цвет ближе к лиловому.

– Хотел бы я их увидеть…

– Что ж, чем раньше мы разделаемся с нашим кроликом, тем скорее вернемся туда. – Пальцы в перчатках отбили барабанную дробь по деревянным перилам. – Я надеялся покончить с ним до того, как он доберется до Йиши. Но он оказался изобретательным, этот кролик.

Дзюбэй посмотрел на корабли вокруг них, ощетинившиеся оружием, забитые наемными морскими пехотинцами. Недовольство бурлило у него внутри, вырываясь наружу.

– Простите, капитан, – наконец отважился он. – Я знаю, что сын Старого Киоши – предатель. Я знаю, что он должен быть наказан за то, что создал крылья для грозового тигра и помог ему бежать. Но эта флотилия… все эти силы, направленные на убийство одного мальчишки, кажутся…

– Чрезмерными?

– Хай. – Он медленно кивнул. – Ходят слухи, что Старый Киоши и Второй Бутон Кенсай были как братья. Этот Кенсай-сама вырастил предателя как собственного сына. Но, простите меня за дерзость, вам не кажется, что у нас есть более важная добыча?

– Ты говоришь об убийце Йоритомо.

– И повстанцах Кагэ, которые ее укрывают.

Бич взглянул на него и произнес с мрачным изумлением в голосе:

– Укрывают ее? Уж она-то от нас точно не прячется, мой младший брат. За последние две недели она посетила столицы всех четырех кланов. Призывала бескожный народец к открытому восстанию. Она убила нашего сёгуна, просто взглянув на него.

– Еще одна причина, чтобы начать охоту за ней, разве нет? – Дзюбэй чувствовал, как в его голосе прорывается праведный гнев. – Горожане говорят, что мы, Гильдия Лотоса, боимся ее. Совсем девчонку. Ребенка. Знаете, как ее называют, капитан? Бескожные, которые собираются в своих грязных игорных притонах и курильнях? Знаете, как они ее называют?

– Танцующая с бурей, – ответил Бич.

– Хуже, – выдохнул Дзюбэй. – Они называют ее «Девушка, которую боятся все гильдийцы».

Из шлема Бича донесся глухой смешок.

– Все, кроме этого гильдийца.

Дзюбэй лишился дара речи и уставился себе под ноги, гадая, не сболтнул ли он лишнего. Бич взглянул на один из кораблей поддержки, «Ветер Лотоса», грохотавший в миле от их кормы, на двойной след сине-черных выхлопов, извергаемых двигателями броненосцев. Затем коснулся переключателя на груди и снова заговорил в передатчик на запястье, в голосе его звучало железо:

– Капитан Хикита, прием.

– …аких признаков, – раздался едва слышный из-за помех ответ. – Но мы… очти прямо на… сектором, откуда «Сияющая слава» забрала девчонку… цунэ летом …епость, должно быть, где-то…дом.

– Он где-то поблизости, – прорычал Бич. – Он ушел от реки только вчера вечером, к тому же пешком. Пусть ваши бойцы готовят огневую завесу. В пятистах футах от кромки воды. Пора вытащить этого кролика из норы.

По каналам связи с треском пришло подтверждение, многократно отдаваясь эхом. «Ветер Лотоса», тяжело накренившись, развернулся и снова двинулся на юг, гул его пропеллеров разносился по небу. Дзюбэй видел, как на палубах засуетились военные, словно крошечные бронированные муравьи, заливая зажигательную смесь в цилиндры и устанавливая воспламенители. Его взгляд сканировал лесной покров, когда капитан «Ветра» наконец сообщил, что для огневой завесы все готово.

Голос Бича прошипел по каналу общей связи:

– Всем внимание, будьте бдительны. Капитан Хикита, начинайте обстрел.

Дзюбэй увидел, как из чрева «Ветра» одна за другой посыпались черные бомбы, устремляясь вниз, к осеннему лесу. Через секунду весь этот мир содрогнулся и рухнул, не выдержав глухих грохочущих ударов. Тут и там среди деревьев вспыхивали огненные цветы, лепестки пламени рвались вверх на добрую сотню футов, и воздушные волны потряхивали «Ненасытную Богиню», как ребенок трясет погремушку. Металлическая кожа Дзюбэя слегка вибрировала, когда «Ветер» летел над сотрясавшимся от взрывов берегом реки, поджигая огромные участки леса.

Огонь быстро распространялся, облизывая горящими языками осенние листья. Над лесом поднималась завеса из удушающей сажи и гари, продираясь сквозь обгоревшие деревья. С правого борта второго эскортного судна «Истина Пустоты» в самую чащу сбросили вторую партию зажигательных бомб. Вдоль долины реки, рокоча, полетело дрожащее эхо. Взметнулись вверх стаи кричащих птиц, животные разных видов и размеров понеслись через подлесок на север – подальше от всепожирающего пламени. Дзюбэй наблюдал за этой картиной с некоторым увлечением – то, что природа создавала и выращивала веками, в считаные секунды было стерто с лица земли мощными технологиями его гильдии.

– Не видать? – спросил Бич по общей связи.

– Никак нет, – ответили наблюдатели с «Ветра».

– Никаких признаков, – отозвались наблюдатели с верхней палубы «Богини».

Затем послушался ответ с «Истины», сопровождавшийся слабыми помехами.

– У нас есть контакт. Триста ярдов, северо-северо-восток. Приём.

– Засёк, – доложил наблюдатель «Богини». – Семьдесят градусов по правому борту.

Штурман «Богини» запустил двигатели на полную мощность. Пропеллеры зазвучали на октаву выше, когда они развернулись, чтобы начать преследование. Дзюбэй посмотрел в телескоп, пристально вглядываясь в колышущиеся кроны деревьев. От увиденного он покрывался горячим потом, застилавшим глаза. Его взору открывался страшный вид: внизу всё трещало, среди покрытых мхом гигантов клубился дым, падали листья и устремлялись прочь птицы. Империя коры и камня пылала. Но, наконец, он увидел его. Он увидел его – тонкий силуэт грязно-серого цвета, мечущийся между двумя корявыми грозными кленами.

– Там! – выкрикнул Дзюбэй. – Вон он!

Короткие темные волосы. Бледная кожа.

И вдруг он исчез.

– Наземным экипажам подготовиться к преследованию. – Бич четко отдавал команды, и голос его был спокоен, как стоячая вода в пруду. – Экипажи огнемётов – полная боевая готовность. Второй Бутон приказал нам немедленно уничтожить цель.

Первый залп дали сюрикеномёты с «Истины», их поддержала «Богиня», и с бортов вниз хлынула лавина бритвенно-острых звезд, разрывающих завесу из скручивающихся от жара листьев. На землю с грохотом падали обрубленные ветви. Над рычащими языками пламени со свистом летели сюрикены. Дзюбэю показалось, что он видит, как их добыча мечется под сияющим градом смерти. Десантники «Богини» проводили последнюю проверку оружия, готовясь к спуску в лес. Огонь – с юга. Войска и смертельные звезды – сверху. И броненосцы – над головой.

Дзюбэй улыбнулся про себя, на его металлической коже отражалось пульсирующее пламя. Конечно, кролик заставил их помучиться. Но и его удаче пришел конец.

Бич отвернулся от перил и произнес с мрачным удовлетворением в голосе:

– Возможно, ты увидишь Морчебу раньше, чем…

Вспышка.

Жгучая. Ослепительно-белая. И тут же за ней последовала ударная волна. Дзюбэй увидел, как воздух вокруг него стал ярче, а на латунной коже заиграли блики света. А потом раздался гром – сотрясающий всё вокруг, пронизывающий до костей, – гром, от которого «Ненасытную Богиню Идзанами» завалило набок, двигатели взвыли от надрыва, плюясь копотью. Дзюбэй потерял равновесие и, к своему стыду, схватился за руку Бича, чтобы не упасть.

Налетел порыв горячего воздуха. Раздался скрежет металла, глухой грохот вторичных взрывов. Дзюбэй повернулся, и крик застрял у него в горле: он не мог поверить своим глазам.

Броненосец с правого борта. «Истина Пустоты». Двадцать десантников Гильдии, двенадцать лотосменов, четыре мастера-политехника, шесть офицеров и тридцать членов экипажа. Все, кто там был…

Они падали с неба.

Оболочка шара просто испарилась, а сам шар превратился в длинное рваное облако огня в почерневшем наружном каркасе. Вниз тянулись огромные языки пламени, готовые сжечь всё на палубе. С треском лопнули тросы, взвыли двигатели, корабль дернулся от сильного толчка, уставился носом в небо и устремился к земле. По системе связи были слышны крики; крохотные горящие фигурки переваливались через перила и летели в утробы скал в сотнях футов ниже. Дзюбэй видел, как несколько членов экипажа пытались спустить спасательную шлюпку на корме, скрючившись от ужаса. Но тут раздался еще один оглушительный взрыв. Это вспыхнули запасы чи на «Истине», корма разлетелась на осколки пылающей шрапнелью, и неболёт кувырком полетел к своей могиле.

– Что произошло, во имя Первого Бутона? – проревел Бич в систему связи. – Что это было? Прием!

Экипаж «Богини» был охвачен паникой. Карабкались за дополнительными сюрикеномётами десантники. Громко звучали приказы. Мелькали бегущие ноги. Бойцы на дирижабле выкрикивали координаты цели. Наблюдатели наводили телескопы сквозь клубы дыма. И над всем этим хлопьями падал пепел, как серый снег. Дзюбэй видел бело-голубые вспышки ракет сквозь дымку с правого борта – это братья, которые сумели спастись от взрыва, задействовали свои ракетные ранцы.

– Там! – крикнул он. – Остались живые!

Ближайший сятей находился в сорока футах от перил «Богини», когда та приняла его на борт. И снова белая вспышка, скрежет разорванного металла, придушенный крик. А потом Дзюбэй увидел, как вспыхнул и погас в красной дымке ракетный ранец. Гильдиец летел вниз, и верхняя часть его тела изо всех сил пыталась поспеть за ногами.

– О, Первый Бутон, спаси нас, – прошептал он.

Дзюбэй почувствовал, как содрогнулась «Богиня», услышал глухой треск, разорвавший кроваво-красное небо. Звук, от которого плоть внутри его кожи задрожала, заскрипели заклепки, и палуба под ногами вздрогнула, как ребенок под простынями посреди глухой ночи. Раскат грома – не иначе. Но, если не считать дыма, небо вокруг них было ясным и чистым, точно полированное стекло…

– Боевые станции! – взревел Бич. – Боевые станции!

Дзюбэй снова услышал глухие выстрелы сюрикеномётов. Шипение сжатого газа, стрекот патронных лент. Небо вокруг сверкало звездами острой стали, яростно и слепо летящими в дым. Из мехабака на груди несся треск пустых разговоров, раздавались запросы на подтверждение из Капитула Кигена. Но его руки дрожали слишком сильно, и ответить он не мог.

Снова пронзительные вопли. Крики «Контакт! Контакт!». Вспышка пламени за кормой. Дзюбэй оглянулся как раз вовремя, чтобы увидеть тот самый белый силуэт, огибающий надувную оболочку «Ветра Лотоса», услышать, как рвется под когтями ее армированный холст – будто влажная рисовая бумага.

На мгновение мир замер в мертвой тишине между двумя ударами сердца. Дзюбэй посмотрел в пространство, разделяющее его и это белое пятно, в небо, затянутое едким дымом, с мелькающими стальными звездами. И в этот самый миг увидел ее: фигура в черном, с длинными волосами, развевающимися на ветру вместе с тлеющим пеплом. Она восседала между двумя металлическими крыльями на спине абсолютно нереального существа. И когда его длинные страшные когти разорвали воздушный шар «Ветра» на части, Дзюбэй увидел, как в руке девушки вспыхнуло крошечное оранжевое пламя на конце факела и пролилось с кончиков ее пальцев на вырывающийся из шара водород.

И снова вспышка ослепительного света, заливающего всё вокруг.

Взрыв уложил «Богиню» на правый бок, и четырех пехотинцев выбросило ударной волной за борт и в бездну. Снова ярким цветком вспыхнуло пламя, воздушный шар «Ветра» разнесло в клочья, как переполненный мочевой пузырь, затрещали, задыхаясь от дыма, бревна. Разъяренно выкрикнул приказ Бич, застрекотали летящие сюрикены, взревели поврежденные двигатели. Но броненосец закружился, точно детская игрушка, когда за левым бортом под градом огня пронесся белый силуэт и плечом отключил двигатель «Ветра».

Невероятно быстро. Почти мгновенно.

– Готовься! Целься! ОГОНЬ!

Силуэт развернулся и укрывался от огня с «Богини» за кувыркающимся безжизненным корпусом «Ветра» до тех пор, пока не оказался далеко за пределами досягаемости, нырнув за высокую скалу из черного камня. Дзюбэй услышал гулкий грохот, когда «Ветер» рухнул, увидел яркую, как второе солнце, вспышку – это взорвались емкости с чи и подпалили осеннюю долину. Рядом с ним штурман яростно вращал штурвал, разворачивая «Богиню» носом к добыче. Дзюбэй увидел, как вспыхнули несколько ракетных ранцев, услышал шорох крыльев, одинокие крики ужаса в дыму. Вспышки залпов из сюрикеномётов. Стук металла по дереву. Крик Бича, приказывающего радисту сообщить о контакте, запросить подкрепление. Шум голосов на открытой частоте.

Ты видел это?

– Сообщить позицию!

– Что это было?

– Нужны боеприпасы. Метатель четыре, двадцать процентов!

– Метатель семь, пятнадцать процентов!

– Смотри вверх! Они пришли сверху!

– Видишь что-нибудь?

– Арашитора!

– Это капитан Монтаро! – рев Бича прорвался сквозь болтовню, как чейн-катана. – Немедленно прекратить пустую болтовню! Тот, кто заговорит вне очереди, отправится прямо в ямы иночи!

Воцарилась тишина, прерываемая лишь испуганным треском статического электричества.

– Зарядить орудия. Установить дополнительных наблюдателей за надувной оболочкой, включить компенсаторы, максимальный контраст. Рулевой, выведи нас из этого треклятого дыма. Лево руля. Двигатели на полную мощность. Поднимай на сотню футов.

Бич встал на краю палубы штурмана, чтобы экипаж видел его. Двигатели загрохотали сильнее, периодически подвывая от натуги и хлопая лопастями. Дым рассеялся. Палуба была покрыта пеплом, словно сугробами серого снега.

– Я знаю вас, братья. Мы вместе служили на этом корабле много лет. Гайдзины не зря боятся «Ненасытную Богиню Идзанами» и называют ее ужасом небес. Непотопляемой. Непобедимой. И сейчас, я уверен, мы не дрогнем перед этим…

– Есть контакт. Вверху! Слева по борту!

– Уходим в тень! Они приближаются…

– ОГОНЬ!

Дзюбэй снова услышал этот грохот. Этот ужасный гром, от которого у него выворачивало все внутренности. «Богиня» провалилась вниз на тридцать футов, будто ее вышвырнули с неба руки разгневанных богов. Ноги стали ватными, во рту пересохло и чувствовался привкус пепла. Дзюбэй схватился за поручни так сильно, что поцарапал дерево перчатками. Ему хотелось сорвать шлем с головы, стереть с глаз соленый обжигающий пот. Почувствовать благословенное облегчение хотя бы на миг.

Он думал о своем пробуждении, о размытых и беспорядочных видениях Его Предназначения, о судьбе, которая могла бы стать его, если бы только он только сумел ухватить ее. В Палате Дыма он увидел лишь маленькую частицу своего будущего, но там не было ничего о том, что он заживо сгорит на этом корабле. А ведь вскоре его наверняка разнесет в щепки о каменные зубья, в сотне миль от места, которое он называл своим домом. И как только прозвучала очередная команда «Огонь!» и наблюдателей, заметивших белый силуэт на фоне слепящего солнца, охватила паника, Дзюбэй почувствовал, что сломался. Изнутри поднимается красный страх, заглушая голос разума, вытесняя все мантры и доктрины, оставляя его с единственной истиной, ярко горящей перед расширенными зрачками.

Он не должен здесь умереть.

Испуганный Дзюбэй подбежал к краю носа, игнорируя зычные приказы Бича. Пощелкал тумблерами зажигания на запястье. Царапнув сапогами перила, он подпрыгнул, стараясь преодолеть силу тяжести с помощью бело-голубого пламени. Ракеты вибрировали, сотрясая его тело. Затем за его спиной вспыхнул клин яркого света, и грохнула разорвавшаяся на части оболочка воздушного шара «Богини». В коммуникаторе у него неумолчно звучал рев пожара, крики умирающих десантников и других членов экипажа, страдающих от боли обнажившейся горящей плоти. Он выключил его, но оставил включенными высокочастотные каналы, по которым неслись бешеные потоки данных из мехабака. Там требовали, чтобы кто-нибудь – кто угодно – сообщил, что происходит.

Дзюбэй запустил ранец на полную мощность и унесся прочь от предсмертных агоний «Богини», глухого грохота ее останков, разваливающихся на склоне горы за ним. В мыслях он ясно видел эту картину, литографию, написанную жгучим потом, страхом и кислым на вкус адреналином. Крылья размахом в двадцать пять футов, покрытые переливающимся металлом. Гладкие перья на голове, глаза как расплавленный янтарь, передние лапы серо-стального цвета. Белоснежный мех на задних лапах, черные полосы и мощный длинный хвост, словно хлыст. Мышцы, клюв и когти. Существо из невероятных фантазий необъяснимым образом ожило и залило кровью его братьев.

Он молился. Молился впервые за всё время, что помнил себя. Богам, которых, как он знал, нет и которые вряд ли могли его услышать. Плод воображения, костыли для бескожных и невеж, бесполезные суеверия, ненужные ни ему, ни знакомым гильдийцам. И всё же он молился с пылом, которому позавидовал бы священник. Только бы ранец работал лучше, только бы он летел быстрее, только бы ему удалось убраться подальше отсюда. Пульс зашкаливал, и он боялся, что лопнут вены. Если бы его сердце было двигателем, он загнал бы его до смерти. Если бы вместо крови у него в венах текла чи, он бы вскрыл их и влил бы до последней капли в топливные баки, чтобы улететь хотя бы на фут дальше.

И всё же они поймали его.

Услышав сзади порыв ветра и грохот барабанов, он оглянулся через плечо, и они засыпали его ливнем искр и огня.

Дзюбэй затрясся от страха, когда тварь схватила его. Сложил перед собой руки. Кожа его взвизгнула, как раненая крыса. Накладка на горле порвалась. По губам текла слюна. Изо рта несся крик, пока, наконец, он не осознал, что, хотя он и висит в этих острых когтях, подобно трупам гайдзинов над ямами иночи, полностью в их власти, он еще жив.

Они не убили его.

Ему казалось, что целую вечность они летели на юг над укрытыми в небе над хребтами гор.

Внизу колыхался океан, медленно меняющий цвет на цвет пламени. Волнистый ковер из шепчущихся деревьев и горных пиков, казалось, не закончится никогда. Наконец, они спустились, кружа над ровным выступом из камня и снега. Отвесная скала, сбегающая к серым предгорьям внизу. Самый край Йиши.

В двадцати футах от вершины утеса они сбросили его. Он упал с грохотом и скрежетом, из металла сыпались искры. Он больно стукнулся черепом о внутреннюю часть шлема, сильно прикусив язык. Кожа его дребезжала, ударяясь о каменную поверхность. В двух футах от обрыва ему удалось притормозить.

И там он остался лежать, слишком напуганный, чтобы пошевелиться.

Он слышал, как они приземлились позади него. Заскрипел снег, налетел порыв ветра. Он перевернулся и увидел зверя: огромный клюв, когти и белоснежный мех, густо покрытый алыми брызгами. Сын Киоши – кролик, за которым они гнались через всю страну, – лежал у него на плечах, зажимая кровавую рану на руке, бледный и мокрый от пота, но всё еще вполне живой. Грязная серая ткань, короткая темная щетина на голове, сверкающие, как кинжал, глаза. Мальчишка не представлял собой опасности. Он точно не из тех, кто поднимает кулак, вопреки всем постулатам, на основе которых его воспитывали. Не из тех, из-за кого должен гибнуть флот.

Но взгляд Дзюбэя был прикован к ней. Девушка (совсем еще девочка) соскользнула с плеч зверя, легкая, как перышко. Свободная одежда из черного хлопка, по плечам рассыпаны длинные темные волосы, бледная кожа покрыта пеплом и залита кровью. Глаза закрыты очками с темными стеклами. За спиной привязана старомодная катана, за оби на талии торчат ручные ракетницы. Стройная, красивая, такая юная.

– Сними это, – холодно произнесла она, указав на его шлем. – Я хочу видеть твое лицо.

Дзюбэй подчинился, возясь с защелками на горле. Сняв шлем с головы, он почувствовал ледяной ветер на лице. Облизнув губы, он сплюнул кровь на снег между ног. Мир был ярким, ужасающе ярким, солнце обжигало ему глаза.

Она вытащила катану. Лезвие звякнуло, выскользнув из ножен. Приблизившись к Дзюбэю, она села ему на грудь. Арашитора издал предупреждающий рык, долгий и глубокий, так что пластинки его кожи звякнули. Девушка опустила очки, чтобы он мог видеть ее глаза – плоское черное стекло, залитое кровавой яростью. Она прижала клинок к его горлу.

– Ты знаешь, кто я, – сказала она.

– Хай.

– Ты видел, что я могу.

– Х-хай.

– Беги к своим хозяевам. Расскажи, что видел. И скажи, что в следующий раз, когда они отправят неболёт к горам Йиши, я вырежу имя своего отца на груди его капитана, а потом раскрашу небо его кровью. Понял?

Дзюбэй кивнул.

– Да…

Она слегка надавила на его шею, и лезвие проникло немного глубже. Дзюбэй охнул, не осмеливаясь пошевелиться, по горлу потекла кровь. В какой-то ужасный момент он увидел на ее лице желание – просто прирезать его, искупаться в брызгах его крови из сонной артерии и яремной вены, намылить руки алой пеной из трахеи. Ее губы приоткрылись, лезвие дернулось, нависнув над ним ужасом из детской сказки, необъяснимым ожившим кошмаром.

Девушка, которую боятся все гильдийцы.

– Пожалуйста, – прошептал он. – Пожалуйста…

Тишину нарушал только рев ветра, воющего между каменными зубцами, словно стая голодных волков пела песнь смерти. В этом вое он слышал голоса своих умирающих братьев. В ее глазах он увидел конец. Конец всему. И он испугался.

Мальчик на спине грозового тигра наконец заговорил тихим от беспокойства голосом.

– Юкико? – позвал он.

Девушка прищурилась, всё еще не отрываясь от Дзюбэя, и прошипела сквозь стиснутые зубы:

– Его звали Масару.

Тыльной стороной ладони она размазала кровь по щеке.

– Моего отца звали Масару.

А потом она встала, тяжело дыша. Костяшки пальцев, сжимавших катану, побелели. Она воткнула меч в землю рядом с головой Дзюбэя с такой силой, что лезвие еще долго дрожало в снегу. Не говоря ни слова, она повернулась и пошла обратно к зверю, запрыгнула ему на спину, ее волосы струились длинной черной лентой. Кролик обнял ее за талию и прижался к ней. И с порывом ветра и ужасным звуком раската грома они улетели в пустоту, паря в стремительных теплых потоках и оставляя за собой клубящиеся следы пепла.

Дзюбэй смотрел, как эта троица улетает, превращаясь в едва различимую точку на затянутом дымом горизонте. И когда они скрылись из виду, когда не осталось ничего, кроме красного неба и серых облаков, и дыма вдали, он взглянул на меч у головы – по стали медленно стекала его собственная кровь.

Он закрыл глаза.

Опустил голову на руки.

И зарыдал.

2 Погружение. Смятение

Пламя медленно танцевало в угасающем свете заката.

Она сидела у края костровой ямы, погрузив в раскаленные угли острие танто. По металлу вилась темная рябь, и создавалось впечатление, будто это полированное дерево или локоны, намотанные на кончик пальца. Лезвие не почернело, не дымилось и не выглядело раскаленным, будто от жара кузницы. Но умный человек обязательно заметил бы, как колыхается вокруг него горячий воздух. И любой, кто хоть раз обжигался, не стал бы его касаться.

Юкико наблюдала, как растекается по лезвию свет от раскаленных углей, но в ее глазах не было и отблеска того света. Потрескивая, вздыхали кедровые бревна, в воздухе стоял давящий зной. На сердце, как и на плечи, давила тяжесть. Юкико, наконец, заметила, как дрожит воздух вокруг стали, и поняла, что практически ждет… когда снова почувствует.

Почувствует хоть что-нибудь.

– Тебе пока не нужно этого делать.

Даичи посмотрел на нее через костер, глаза его подсвечивало пламя.

– Если не здесь, то где? – спросила она. – Если не сейчас, то когда?

У старика был потрепанный вид: морщинистая кожа потемнела от слишком долгого пребывания под палящим солнцем, бицепсы покрывали следы ожогов, словно лоскутное одеяло. Устало свешивались вниз длинные усы, а коротко стриженные волосы напоминали серо-голубую тень на изрезанной шрамами голове.

– Тебе надо поспать. Завтра будет тяжелый день… – Даичи помолчал, осторожно выбирая слова. – Смотреть, как твоего отца предадут огню…

– С чего вы взяли, что я буду смотреть?

Старик моргнул.

– Юкико, ты должна присутствовать на его похоронах. Попрощаться с ним…

– Мы летели сюда из Кигена пять дней. Знаете, что происходит с телом при такой жаре через пять дней, Даичи-сама?

– Представляю.

– Тогда вы знаете, что завтра вы предадите огню не моего отца.

Даичи вздохнул.

– Юкико, прошу тебя, иди спать.

– Я не устала.

Старик скрестил руки на груди, голос его зазвенел сталью, похожей на ту, что мерцала среди пылающих углей.

– Я не буду этого делать.

– После всего, что я сделала для вас. После того, что вы забрали у меня.

Она взглянула вверх, и выражение ее лица заставило старика вздрогнуть.

– Вы – мой должник, Даичи.

Предводитель Кагэ опустил голову. Глубоко вздохнув, он кашлянул один, другой раз, вздрагивая и тяжело сглатывая. Она увидела это в его глазах, когда он смотрел на мозолистые руки, лежавшие на коленях. Кровь, которую никогда не смыть. Призрак ребенка, который так и не родился. Образ матери, которая больше никогда не обнимет дочь.

Ее матери.

Он произнес лишь одно слово, которое отдавало горечью желчи.

– …Хай.

Даичи подхватил стоявший рядом кувшин с красным саке и поднялся, как человек, идущий на казнь. Встав рядом с Юкико на колени, он достал танто из костра.

Юкико не подняла глаз от пламени. Она расслабила пояс на талии, сбросила с плеч уваги и прикрыла грудь ладонями. Ее ирэдзуми блестела в свете костра: красивая девятихвостая лисица на правом плече указывала на принадлежность к клану Кицунэ, а императорское солнце на левом означало, что она служит Сёгуну. Юкико вскинула голову и убрала волосы со знака Йоритомо. Несколько прядей все еще цеплялись за влажную плоть.

Когда Даичи поднял нож, воздух между ними заколыхался.

– Ты уверена?

– Нет господина, – она тяжело сглотнула, – нет хозяина.

Он поставил кувшин с саке на пол между ними.

– Хочешь что-нибудь…

– Даичи, просто сделайте это.

Старик глубоко вздохнул и молча прижал танто к чернилам.

Когда лезвие коснулось кожи, каждый мускул тела Юкико сжался. Воздух наполнился шипящими звуками, словно на сковороду бросили жарить свежую рыбу, и запах подугленного мяса и соли заглушил запах горящего кедра. Изо рта вырвался сдавленный стон, и Юкико закрыла глаза, борясь с криком, клокочущим у нее в груди. Она услышала, как пахнет ее собственная горящая плоть.

Пронзительно.

Обжигающе.

Мыслями она потянулась к потоку тепла, ждавшему ее прямо за дверью. Перья, мех и когти, большие янтарные глаза, сотрясающее пол рычание. Тигр, которого она нашла в разорванных штормом грозовых тучах и теперь любила больше всего на свете.

Буруу…

ЮКИКО.

Боги, как больно, брат…

ДЕРЖИСЬ ЗА МЕНЯ.

Она прильнула к его мыслям, словно к горе из прохладного камня посреди пылающего моря. Даичи убрал сталь с ее плеча, потянув за собой мертвенно-бледный слой татуированной кожи. Клинок, убивший ее любовника Хиро. Клинок, который был в ее руках, когда она прикончила сёгуна Йоритомо после выстрела, забравшего жизнь ее отца. Пять дней и тысячу лет назад. Юкико выдохнула, когда боль немного притупилась, и на секунду у нее возникло желание повернуться к Даичи и попросить его остановиться. Но она чувствовала в себе силу грозового тигра, и дышать становилось гораздо легче. Юкико не хотелось, чтобы эта мерзкая метка осталась на ее коже.

Любая боль лучше, чем это.

Она посмотрела на стоявшую рядом бутылку саке. Мысли Буруу омывали Юкико, как летний бриз.

ТЫ БЫЛА СИЛЬНОЙ ЦЕЛЫЙ ДЕНЬ. НА СЕГОДНЯ ХВАТИТ, СЕСТРА.

Дрожащими пальцами она дотянулась до бутылки и сделала глоток жидкого огня, который был гораздо прохладнее, чем сталь в руке Даичи. Спиртное обожгло ей язык и горло, обещая забвение, из которого она так стремилась вырваться всего несколько минут назад. Выбор между болью и пустотой. Между жизнью и существованием.

В ту темную ночь выбора у нее не было.

– Хочешь, чтобы я остановился? – спросил Даичи.

Она сделала еще один глоток, сдерживая слезы.

– Забери это у меня, – прошептала она. – Всё забери. Совсем.

* * *

Юкико закрыла воспаленные глаза, пульсирующие кровью.

Земля казалась размытым пятном, пространство между взмахами крыльев Буруу заполняли падающие листья. В воздухе уже чувствовалось легкое дыхание холода. На дебри Йиши тихо опускалась осень. Кроны высоких деревьев уже увядали, постепенно меняя яркий изумрудный наряд на хрупкий золотистый, а листья начинали скручиваться и ржаветь.

Они летели над всем этим буйством красок. Бледная девушка, закутанная в траур, ее черные длинные волосы развевались на пронизывающем ветру. Хрупкий юноша в грязных лохмотьях с темными проницательными глазами. Величественный зверь, легко рассекающий небо огромным взмахом механических крыльев.

Кин сидел на спине Буруу, держась за Юкико. Одной рукой он обнимал ее за талию, другая, вся в крови, безжизненно висела вдоль тела. Он был сильно истощен, плечи и голова поникли. Юкико чувствовала его жар через одежду, слышала слабое дыхание. Во рту у нее пересохло, желудок сжимался от страшных воспоминаний. Прошло почти два месяца с тех пор, когда она видела его в последний раз – этого мальчика, который спас ей жизнь, который пожертвовал всем, чтобы освободить Буруу. В хаосе, воцарившемся после смерти Йоритомо, в пылу беспорядков, угрожающих началом гражданской войны, и в интервалах между её речами она тратила каждую свободную минуту на его поиски. Призывала городские ячейки Кагэ быть начеку. Часами летала на границе Йиши в надежде увидеть его. Они были в долгу перед Кином. В огромном, неоплатном долгу. И, наконец, нашли его…

– С тобой точно всё в порядке, Кин-сан? – произнесла Юкико через плечо, пряча озабоченные глаза за темными стеклами очков.

– Пойдет, – выдохнул он. – Только рука кровоточит…

– До деревни еще примерно час. Продержишься?

Он медленно кивнул.

– Я потратил больше месяца, чтобы добраться сюда. Так что еще час меня не прикончит.

– Да уж. Хотя блуждание по Йиши в одиночку могло бы, – ответила Юкико. – Ты шел не в ту сторону – прямо к Черному храму. Мог наткнуться на о́ни или боги знают на что еще. Деревня Кагэ находится к северо-востоку отсюда.

– Я знаю. – Он кивнул. – Как только я понял, что меня преследуют броненосцы, я попытался увести их от крепости. Не хотел никого подвергать опасности.

Юкико улыбнулась, наклонилась и пожала Кину руку. Ей следовало догадаться. Такой же самоотверженный, как всегда, о себе почти не думает. Мысли ее лились беспорядочным потоком, в груди толкались разнообразные чувства: радость – потому что они нашли его, чувство вины – потому что на это ушло так много времени, и настоящий страх перед тем, как близко смерть подобралась к нему. Плюс к этому – его тело, прижавшееся к ее, его рука на ее талии. Смятение чувств, адреналин и угасающая жажда крови Буруу, бьющаяся в такт с ее частым пульсом.

Она глубоко вдохнула и медленно выдохнула.

– Постарайся немного отдохнуть, Кин-сан. Теперь ты в безопасности.

Они направлялись к деревне Кагэ, а за ними всё еще тянулись клочья дыма от сорванных с неба броненосцев. Кин положил голову ей на спину и закрыл глаза, дыхание замедлилось, усталость взяла верх. Под ними мерно работали мускулы Буруу, который летел, прищурив янтарно-золотые глаза, блестевшие, как угли в кузнице. Гладкие перья и густой мех цвета тающего снега на самых высоких вершинах Йиши. На задней части тела – длинные извилистые черные полосы. Грозовой тигр. Арашитора. Последний из своего рода во всей Шиме.

Его мысли переплетались с ее мыслями, образы эхом отражались в головах друг друга, они были связаны узами более глубокими, чем кровные. Юкико и Буруу. Буруу и Юкико. С каждым днем всё труднее и труднее сказать, где заканчивалась она и начинался он. Способность говорить с животными, проникая в их разум, называлась в древних сказаниях Кеннингом, но это название не отражало того, что с ними происходило. Ведь их связь была больше, чем просто обмен слабыми и неуклюжими словами. Это наследство отца, его дар, основа для дружбы, которая бросила вызов сёгуну и положила конец империи.

Это напоминание. Право по рождению. Благословение.

Или проклятие?

МАЛЬЧИШКЕ ПОВЕЗЛО, ЧТО МЫ НАШЛИ ЕГО РАНЬШЕ ДЕМОНОВ.

Она вздрогнула, когда мысли Буруу проникли в нее чуть громче, чем обычно. Небо сразу казалось слишком ярким, а голова – слишком маленькой.

Я знаю. Западные склоны так и кишат ими в последнее время.

ГЛУПО С ЕГО СТОРОНЫ. НО Я ВСЕ РАВНО РАД, ЧТО ОН В БЕЗОПАСНОСТИ.

Так и должно быть. Ты даже не назвал его детенышем обезьяны.

НУ, НЕ ГОВОРИ ЕМУ ОБ ЭТОМ. МНЕ НАДО ПОДДЕРЖИВАТЬ ГРУБУЮ МАНЕРУ ПОВЕДЕНИЯ.

Она засмеялась, но смех тут же оборвался. Юкико подняла очки и потерла пальцами глаза. В основании черепа запульсировала боль, и отголоски мыслей Буруу колким эхом понеслись к вискам. Боль была ледяной и жгучей одновременно.

ГОЛОВА ТАК И БОЛИТ?

Совсем чуть-чуть.

ТЫ УЖАСНАЯ ЛГУНЬЯ, ДЕВОЧКА.

Бывают недостатки и похуже. Учитывая все обстоятельства.

ЭТА БОЛЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ УЖЕ НЕСКОЛЬКО НЕДЕЛЬ. ЭТО НЕНОРМАЛЬНО.

У меня есть дела поважнее, чем головная боль, Буруу.

ХОРОШО, ЧТО У МЕНЯ НЕТ.

Ты слишком сильно беспокоишься.

ЗАТО ТЫ СЛИШКОМ МАЛО.

Ты же знаешь, как у нас говорят: Кицунэ приглядывает за своими.

Юкико прижалась к спине могучего зверя, почувствовала биение его ярко-красной крови, плавное движение полета. Она провела руками по перьям арашиторы, следуя гладким, как стекло, линиям на плечах, пока кончики пальцев не коснулись металла, обрамляющего его искалеченные крылья. Перья были отрублены сумасшедшим, которого не стало лишь месяц назад.

По крайней мере, теперь, когда Кин вернулся, он сможет подправить тебе крылья. Эта штуковина, кажется, готова развалиться. Сколько еще до линьки?

ТЫ ТАК ЖЕ ИСКУСНО МЕНЯЕШЬ ТЕМУ, КАК И ЛЖЕШЬ.

А ты становишься настоящим мастером уходить от ответа.

Грозовой тигр глухо рыкнул.

НОВЫХ ПЕРЬЕВ НЕ БУДЕТ ЕЩЕ НЕСКОЛЬКО МЕСЯЦЕВ. ПОКА НЕ ОТРАСТЕТ ЗИМНЕЕ ОПЕРЕНИЕ.

Юкико вцепилась пальцами в гладкие перья там, где смыкались шея и плечи. Его любимое место.

И что потом?

В КАКОМ СМЫСЛЕ?

Я имею в виду, что ты будешь делать потом, когда снова сможешь летать самостоятельно?

А ТЫ КАК ДУМАЕШЬ?

Не знаю. Может, улетишь домой? Забудешь все как страшный сон.

ХОЧЕШЬ СКАЗАТЬ, БРОШУ ВАС.

…Да.

ПОСЛЕ ВСЕГО, ЧЕРЕЗ ЧТО МЫ ПРОШЛИ?

Это не твоя война. И не твой дом. Ты можешь улететь прямо сейчас и забыть обо всем, что здесь произошло.

ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО ЭТО НЕ ТАК.

Неужели?

ТЫ ЗНАЕШЬ МЕНЯ, КАК ЗНАЕШЬ СЕБЯ.

Я ничего не знаю, Буруу.

ТОГДА ЗНАЙ. НА ЗЕМЛЕ, ПОД ЗЕМЛЕЙ, НА НЕБЕ – ВЕЗДЕ, ГДЕ БЫ Я НИ БЫЛ, Я – ТВОЙ. НИКОГДА ТЕБЯ НЕ ОСТАВЛЮ. НИКОГДА НЕ ПОКИНУ ТЕБЯ. МОЖЕШЬ БЫТЬ УВЕРЕНА ВО МНЕ, КАК УВЕРЕНА В ВОСХОДЕ СОЛНЦА И ЗАХОДЕ ЛУНЫ. ПОТОМУ ЧТО ТЫ – СЕРДЦЕ МОЕ.


Она положила голову ему на шею, обняла и вдохнула. Шрам от ожога на ее плече заныл далекой болью. Последние несколько недель с Буруу были как во сне: полеты в столицы кланов и разговоры с людьми, огонь, вспыхивающий в их глазах, когда она говорила. В Кигене горожане выложили сотни памятных камней на том месте, где погиб ее отец. Их прибытие в Каву, столицу драконов, привело к пятидневным беспорядкам. В городе Йама, где проживает ее собственный клан, Кицунэ, с ними обращались как с героями. Вся страна была готова к восстанию. Чтобы сбросить оковы старой Империи и создать что-то новое.

И всё же память осталась. Горе превратилось в медленно тлеющую ярость. Отец… Его кровь у нее на руках. Его смерть у нее на руках. Она не пришла проститься с ним, не видела пламя его погребального костра. Не хотела смотреть, как огонь поглотит опухшее, раздутое нечто, в которое превратилось его тело. И с тех пор не была у него на могиле, чтобы возжечь благовония, помолиться или упасть на колени и плакать.

Она не пролила и слезинки со дня его смерти.

Юкико посмотрела через плечо на прижавшегося к ней Кина: тихое дыхание, гладкая кожа, вздрагивающие ресницы. Одна рука искала ее, другая прижималась к перьям Буруу. Она в окружении тех, кто о ней заботился. И всё же…

И всё же…

Часть меня чувствует, что я все еще в ловушке Кигена. Я вижу, как Йоритомо смотрит на меня поверх дула железомёта. Его руки залиты кровью его сестры. Мне хочется кричать. Хочется проникнуть в его голову и снова убить его.

ЙОРИТОМО БОЛЬШЕ НИКОМУ НЕ СМОЖЕТ НАВРЕДИТЬ. ОН МЕРТВ. ЕГО НЕТ.

Его дух всё еще вокруг нас. В красных небесах и черных реках. В могилах солдат, на полях кровавых лотосов и на умирающей земле. Династия Казумицу разбита, но Гильдия Лотоса по-прежнему существует – даже без сёгуна. Они – раковые клетки в сердце нашего народа.

Она покачала головой, почувствовав теплый прилив ярости в груди, внезапный и бурный. И сжала руки в кулаки. Она вспомнила жар пламени на коже и крики умирающих гильдийцев, когда броненосцы дождем посыпались с неба. Из-за них. Из-за нее.

И это казалось правильным.

Даичи и Кагэ говорят правду. Гильдию нужно сжечь.

И ТЫ СТАНЕШЬ ИСКРОЙ? ВСЕГО ЛИШЬ НЕСКОЛЬКО НЕДЕЛЬ НАЗАД ТЕБЕ КАЗАЛОСЬ НЕМЫСЛИМЫМ УНИЧТОЖИТЬ ДАЖЕ ОДНУ ЖИЗНЬ. А СЕЙЧАС…

Несколько недель назад мой отец еще был жив.

ЭТО ПУТЬ КРОВИ. ЭТО РЕКА ИЗ КРОВИ, СЕСТРА. И ХОТЯ Я С РАДОСТЬЮ КУПАЮСЬ В НЕЙ, Я НЕ ХОЧУ ТЯНУТЬ ТЕБЯ ЗА СОБОЙ. НЕ ХОЧУ, ЧТОБЫ ТЫ В НЕЙ УТОНУЛА.

Он истек кровью у меня на руках, Буруу. Ты не знаешь, каково это.

Я ЗНАЮ, ЧТО ЗНАЧИТ ТЕРЯТЬ, ЮКИКО. СЛИШКОМ ХОРОШО ЗНАЮ.

Тогда ты знаешь, что я должна делать.

Грозовой тигр вздохнул. Его взгляд устремился вниз, к древнему лесу, он будто смотрел в будущее – покрытое пятнами еще более глубокого красного цвета, чем отравленное небо над ними.

ЧТО МЫ ДОЛЖНЫ ДЕЛАТЬ.

Мы?

ВСЕГДА.

Буруу нырнул во мрак, наполненный тихим ропотом.

ВСЕГДА.

* * *

В спальне стояла дрожащая полночная тишина, на стенах мерцали блики свечей, словно рассвет, подглядывающий через рябь осенних листьев. Сквозь полуприкрытые ресницы Юкико наблюдала за игрой теней. Веки казались налитыми свинцом. И знакомая пропитанная кровью боль, что мучила ее уже несколько недель, пульсировала внутри черепа. Кулаки к вискам, глубокий вдох. Сжать зубы, сосредоточиться на ноющем шраме на плече, только бы не вернуться мыслями во тьму. В место, где лежал ее отец, холодный, мертвый, где пепел от сожженных пожертвований коркой застыл на его лице. В место, где она была беспомощной. Маленькой. Испуганной.

Она провела кулаком по губам.

Больше никогда.

Низкое рычание Буруу заставило Юкико ненадолго забыть о боли в голове и в теле. Она закрыла глаза и попыталась прибегнуть к Кеннингу, чтобы понять, почему он заворчал. Но когда она проникла в его сознание, мир вспыхнул – ярко и громко. Ее голову заполнили самые разнообразные звуки – крик, и писк, и скрежет когтей, и сотни крошечных жизней вспыхнули во мраке. Сова, парящая в бархатной тьме (найти-убить-съесть, найти-убить-съесть), в длинных тенях прячется крохотное покрытое мехом существо, чье сердце отчаянно отстукивает (спокойно-спокойно-сиди-спокойно), пересмешники, свернувшиеся в своих гнездах (тепло-и-безопасно, безопасно-и-тепло), вой одинокой обезьяны (го-о-олод). Очень много звуков. Слишком много. Никогда в жизни Юкико не было так невообразимо шумно. Задыхаясь, она закрыла Кеннинг, словно заперла непослушного ребенка в пустой комнате у себя в голове. Она приоткрыла веки и, прищурившись, посмотрела на площадку.

В тени стояла фигура.

Высокие скулы и серо-стальные глаза. Она была укутана в пятнисто-зеленую ткань цвета леса. На талии – элегантный старомодный меч вакидзаси, ножны которого украли летящие золотые журавли. Длинная челка черной бахромой закрывала часть лица, почти скрывая шрам от ножа, идущий зигзагами со лба до подбородка.

Еще одно наследие от Йоритомо.

– Каори.

Дочь Даичи пряталась в полной темноте, настороженно глядя на грозового тигра.

– Он не причинит тебе вреда, – сказала Юкико. – Заходи.

Немного поколебавшись в нерешительности, Каори быстро проскользнула мимо Буруу. Арашитора смотрел на нее блестящим янтарным взглядом. Его крылья, одетые в металл, слегка дернулись, и он со вздохом и шипением поршней откинул голову и взмахнул хвостом, по которому побежали широкие ленивые волны.

Спальня занимала десять квадратных футов и была сделана из неокрашенного дерева, с широкими окнами, которые глядели в море ночи. Аромат сухой глицинии смешался здесь со сладким дымом свечи, стараясь прогнать боль, которая пульсировала в висках Юкико. Она со вздохом легла в неубранную постель.

– Часовые доложили, что вы вернулись, – сказала Каори.

– Прости, что не зашла к тебе и Даичи-сама. Устала.

Каори посмотрела на нее критически, плотно сжав губы. Ее взгляд задержался на пустой бутылке из-под саке у изножья кровати.

– Ты выглядишь ужасно. Заболела?

– С кораблями гильдии покончено. – Юкико положила руку на лицо, заглушив слова рукавом. – Они больше не представляют для нас угрозы.

– Ваш гильдиец отдыхает. Он ранен. И весь в синяках. Но Старая Мари говорит, что он поправится.

– Он не мой гильдиец. И на самом деле он больше не гильдиец.

– Конечно.

– В любом случае спасибо, – ее тон смягчился. – Твой отец чтит меня своим доверием. Я знаю, что вам было непросто принять Кина.

– Я искренне сомневаюсь в этом, Танцующая с бурей.

– Не называй меня так.

Воцарилась неловкая тишина, нарушаемая только шепотом сухих листьев и громовым дыханием арашиторы снаружи. Юкико закрыла глаза рукой, надеясь услышать удаляющиеся шаги Каори. Но та просто застыла, как стрекозы в бамбуковой долине, где Юкико провела свое детство. Уравновешенно. Неподвижно.

Наконец Юкико с раздраженным вздохом выпрямилась. Боль у основания черепа вспыхнула с новой силой, вонзив свои когти в спинной мозг.

– Я устала, Каори-сан.

– Без сомнения. И наверняка мучишься жаждой. – Серо-стальные глаза метнулись к пустой бутылке из-под саке. – Но у нас есть новости от агентов из Кигена.

В презрении Каори она почувствовала сильную нерешительность, тяжесть.

– С Акихито всё в порядке?

– Относительно в порядке. Он не может покинуть Киген, пока перекрыто движение поездов и неболётов. Но за ним присматривает местная ячейка. – Каори подошла к окну, избегая своего отражения в темном стекле. – В городе царит хаос. Бусимены Тигра едва-едва поддерживают мир. Каждый день у нас появляются новые сотрудники. Разговоры о войне звучат повсюду.

– Но вы же этого хотели, не так ли? Тело дергается без головы.

– Гильдия стремится вырастить новую.

Юкико моргнула сквозь туман головной боли.

– Что это значит?

Каори вздохнула, расправляя челку по лицу и опустив обведенные тушью глаза.

– Мне не очень хочется говорить тебе об этом…

– О чем, Каори?

Женщина посмотрела на свои ладони, облизнула губы.

– Лорд Хиро жив.

Юкико будто под дых ударили. Холодный кулак страха выбил воздух из легких. Она почувствовала, как завертелась у нее перед глазами комната, как ушел из-под ног пол – и она провалилась в манящее ничто. И всё ж ей как-то удалось подняться на ноги, сохранить равновесие и притвориться, что она чувствует себя нормально, а не пришельцем в чужой шкуре.

Она всё помнила. Видела, как он лежал на покрытых потом простынях в свете задыхающейся луны, играющем на гладкой коже и напряженных мускулах. Его губы, мягкие, как облака, с привкусом соли, прижавшиеся к ее губам в полуночной тиши. Как распахнулся в крике рот, когда она вонзила клинок ему в грудь, а клюв Буруу оторвал ему правую руку. И как летели в разные стороны горячие брызги багряного цвета.

Как такое может быть? Он мертв. Они убили его.

Я убила его.

– О, боги, боги, – прошептала она.

– Мне жаль, – сказала Каори, всё еще глядя в темноту. – До нас доходят только слухи. И у нас остался только один агент, который может свободно перемещаться по территории дворца. Но мы знаем, что Хиро – один из трех претендентов на титул Даймё. По слухам, он пользуется полной поддержкой Гильдии Лотоса. Как только он станет лордом клана, он потребует себе трон сёгуна.

– Но это же безумие. – Юкико попыталась сглотнуть, но во рту было сухо, как в пустыне. – Почему его поддержали другие кланы?

– С династией Казумицу их связывают клятвы верности.

– Но Хиро по крови не Казумицу. Династия умерла вместе с Йоритомо.

– Есть еще один человек из рода Казумицу, который пока жив.

Юкико нахмурилась, пытаясь очистить свои мысли. Сконцентрироваться. Буруу вскочил на ноги, зарычал, и его жар эхом разнесся по коридорам ее разума. Она чувствовала ночных птиц, порхающих за оконным стеклом. Обезьян, прыгающих по деревьям. Крошечные жизни и крошечные удары сердца – сотни ярких точек, светящихся в Кеннинге. Так сложно думать. Нужно закрыть их. Дышать.

– Я не…

– Аиша жива.

В голове у нее вспыхнули воспоминания. Йоритомо на арене Кигена. В его глазах – ненависть и ярость. Рукой он вытирает кровь, что сочится из раны на щеке.

«Нет, моя сестра не предавала тебя. И всё же она осмелилась молить о прощении».

Юкико согнулась пополам, сложив руки на коленях.

«Но не получила его».

В глазах у нее потемнело, и эта тьма, распускаясь черным цветком, проникала в голову, вызывая мучительную боль.

ЮКИКО?

– Хиро закрепит свое требование на трон, создав династический союз с последней из выживших наследниц династии. – Каори говорила так, словно произносила траурную речь. – Он и Аиша должны пожениться.

Темнота накрыла Юкико. Внезапно и тихо. Как смерть. Без колыбельной. Без налетевшего ветра. В комнате раздался странный звук – как будто что-то мокрое ударилось о стекло. Каори вздрогнула и, прищурившись, посмотрела через окно спальни в темноту. На стекле растекалось небольшое пятно крови. Еще один удар – на сей раз в дальнюю стену. И еще один.

И еще.

Каори повернулась к девушке и увидела, что та согнулась от боли.

– Юкико?

ЮКИКО!

В окно врезался воробей, ударившись головой и размозжив череп о стекло. А за ним другой, и еще один, и еще. Десятки крошечных тел врезались в стены спальни, в потолок, в окно. Каори выхватила из ножен вакидзаси и взмахнула им. Лезвие блеснуло в свете свечей. Лицо Каори побледнело от страха, когда удары плоти о дерево стали греметь, словно гром, а мягкие дышащие тела и хрупкие кости полились дождем.

– Дыхание Создателя, что это за чертовщина?

Юкико стояла на коленях, прижав руки к вискам, лоб – к полу. Глаза закрыты, лицо искажено страданием, зубы оскалены. Она слышала всё – удары тысяч сердец в темноте, тысячи жизней, тысячи искр – горячее, чем солнце. Их голоса звучали у нее в голове, вызывая чувство тошноты – черное, жирное, затаившееся в самой глубине ее тела, смешавшееся со вкусом губ Хиро и горькими словами, которые он произнес перед тем, как она убила его. Она убила его…

Боги, я убила его.

«До свидания, Хиро…»

СЕСТРА.

Буруу. Пусть они прекратят.

ОНИ? ЭТО ТЫ. ТЫ.

Я?

ТЫ КРИЧИШЬ. ПЕРЕСТАНЬ КРИЧАТЬ.

– Прекратите, – выдохнула она.

Каори схватила ее за плечо и крепко сжала.

– Юкико, что происходит?

Бьются в маленьких грудных клетках крошечные сердца. Под оперением и кожей пульсирует теплая кровь. Врезаясь в стены, они разбиваются и, окровавленные, падают в могилу из опавших листьев. Глаза их горят ярко, зубы скрежещут, у них в голове кричит девушка. Кричит и кричит. Им больно… чего она хочет… почему не может остановиться… надо заставить ее замолчать… заставить замолчать.

– Юкико, перестань кричать.

СЕСТРА, ПЕРЕСТАНЬ КРИЧАТЬ.

Костяшки пальцев, импульсы и тысячи, тысячи искр.

– Прекратите!

Ее крик прозвучал в ночи, глаза расширились и налились кровью, темными прядями упали на лицо волосы. И, наконец, воцарилась тишина, словно молот упал и замер. И нарушал ее лишь один звук – звук маленьких, еще теплых тел, падающих во тьму. Доски пола под ногами были забрызганы яркими красными пятнами. Юкико потрогала нос и почувствовала, как размазывается по губам теплая липкая жидкость. Пульс в висках бился в такт песне ее сердца, мысли Буруу крепко обнимали ее, тепло Кеннинга уходило в холодную и пустую тьму, точно вода после наводнения.

Каори встала на колени рядом с ней, всё еще сжимая клинок в дрожащем кулаке.

– Юкико, ты в порядке?

Она поднялась на ноги, размазала кровь по лицу тыльной стороной ладони, выскочила за дверь и обняла Буруу за шею. Она снова упала на колени, он был рядом с ней, прикрыл ее своими заводными крыльями. Вкус крови на губах, распухший нос. В голове гулко звучало эхо. Искры каждого животного в лесу, там, в темноте, вспыхивали ярче, чем когда-либо.

«До свидания, Хиро…»

Она все чувствовала.

– Боги, что со мной происходит?

3 Первая и единственная причина

Во сне Юкико видела охваченные огнем броненосцы.

Золотой трон и юношу с глазами цвета моря.

Он улыбался ей.

Днем ей было некогда. Она навещала Кина в лазарете. Обсуждала с советом Кагэ атаку броненосцев. Потом – свадьбу Хиро. Переживала из-за смерти маленьких теплых существ, которые разбились о стены ее спальни. С вялостью уверяла, что с ней всё порядке. Ловила недоверчивые взгляды.

Боль в голове росла и множилась с каждым днем – мысли существ из дикой природы проникали всё дальше, впиваясь всё глубже острыми занозами. Но каждую ночь она останавливала это, приложившись к бутылке саке в попытке притупить боль, приглушить звуки. Обжигающий глоток действовал как удар тупым предметом, сбивал ее с ног, погружая в прекрасное бесчувствие, в милосердную бархатную тишину.

Она сидела с бутылкой в руках, борясь с желанием швырнуть ее в стену. Посмотреть, как она разлетится на тысячу осколков, разрушить то, что не подлежит ремонту.

Разрушить.

Буруу беспокоился из-за постоянного белого шума у нее в голове. Но если он и думал о ней меньше, наблюдая, как каждое утро ее рвет мутной жижей, в его мыслях она этого не ощущала.

Когда на третий день она поднялась с первыми лучами солнца, боль снова факелом вспыхнула у нее в голове, словно старая подружка широко распахнула объятия. В пустом желудке плескалась муть от выпитого спиртного, и похмелье дрожащими пальцами впилось в череп до самых костяшек. За завтраком Юкико сидела вместе с остальными жителями деревни, избегая встречаться глазами с настороженным взглядом Даичи и глотая собственную желчь, словно лекарство. Был почти полдень, когда она добралась до лазарета и спросила Старую Мари, как чувствует себя Кин и можно ли ему прогуляться.

Она слишком долго откладывала это.

Кладбище находилось на тихой поляне, охраняемой вековыми деревьями суги. Вокруг искрами вспыхивали сотни крошечных жизней. Жар и пульс Буруу рядом с ней были настолько сильны, что вызывали тошноту. Из-за воспаленных глаз и пульсирующей боли в голове лес показался ей размытым пятном. Она вспомнила, как саке помогло ей, когда Даичи сжигал татуировку – тогда она впала в забвение. Она вспомнила отца, утопившего свой дар в спиртном и дыму.

Не хочу, чтобы со мной так произошло.

Вздох.

Просто мне сейчас нужно.

Она посмотрела на знак у своих ног – его имя, высеченное на могильной плите.

Думаю, с каждым днем я все больше и больше понимаю тебя, отец.

Во рту было сухо и ощущался вкус пепла, язык едва ворочался. Кеннинг горел в сознании, а перед глазами стояла картина с десятками маленьких переломанных тел, разбросанных по дереву, которым была отделана ее комната. Сквозь увядающую зелень со стоном прорывался ветер, Бог грома Райдзин стучал в барабаны, с неба сыпался легкий дождь. В алтаре тлели благовония, устремляясь к небу тонкой струйкой.

– Хочешь, поговорим об этом?

Кин стоял неподалеку, глядя на нее блестящими, как сталь, глазами, по ресницам стекали капли дождя. На нем были серая куртка и штаны, свежие повязки на руках и ногах, а на шее и подбородке виднелись старые шрамы от ожогов. Юкико заметила, как он изменился за время своего побега из Кигена – похудел, возмужал, загорел до черноты. Его когда-то выбритый череп теперь покрывала темная щетина. Короткие рукава куртки не скрывали крепкой мускулатуры и странных металлических штыков на его теле. Юкико вспомнила, как стаскивала атмоскафандр, когда Кин чуть не сгорел, как выдергивала из его тела черные извилистые кабели, осклабившиеся штекерами. Сейчас от его атмоскафандра остался только медный пояс, набитый различными инструментами и приборами – единственное, что он оставил себе от металлической кожи, которую носил бо́льшую часть своей жизни.

– Нет, – ответила она. – Спасибо.

– Твой отец любил тебя, Юкико. И знал, что и ты любила его.

– Этим его не вернуть.

– Не вернуть. Но ты можешь сделать так, чтобы его смерть была не напрасна.

– Кин, я же сказала, что не хочу об этом говорить. Пожалуйста…

Он закусил губу, глядя в землю.

– Ты кажешься… какой-то другой. Ты изменилась. То, что вы сделали с этими неболётами…

– И об этом я тоже не хочу говорить.

Она опустилась на колени возле могилы отца и вцепилась пальцами в землю. Грязь на бледной коже, капли дождя, стекающие по щекам вместо слез – ей бы поплакать. Она видела лицо Йоритомо, его глаза, прищурившиеся в прицеле железомёта, слышала его голос, звучавший у нее в голове.

«У тебя есть только то, что я позволю тебе иметь. Ты есть только то, кем я позволю тебе быть».

Она сжала руки в кулаки и закрыла глаза. Она встала, подняв лицо к небу, но холодный дождь на ее щеках так ничего и не смыл. Буруу расправил крылья и встряхнулся, как мокрый пес. Его мысли звучали так громко, что она вздрогнула.

ТЫ ДОЛЖНА ОТПУСТИТЬ ЕГО, ЮКИКО.

Я не могу просто забыть, что случилось, Буруу.

Я ЧУВСТВУЮ В ТЕБЕ ЯРОСТЬ. ОНА РАСТЕТ С КАЖДЫМ ДНЕМ. ЕСЛИ ТЫ ЧУТЬ РАССЛАБИШЬСЯ, ОНА ВЫЖЖЕТ ВСЕ ВОКРУГ ТЕБЯ. ДОТЛА. ВСЕ.

И что теперь? Мне зарыдать? Поплакать по отцу, как испуганная маленькая девочка?

ЧТОБЫ ПОПРОЩАТЬСЯ, НУЖНА СМЕЛОСТЬ. ПОСМОТРЕТЬ НА УТРАТУ И ПОНЯТЬ, ЧТО ЭТО НАВСЕГДА. СЛЕЗЫ ИНОГДА НАДО КОВАТЬ.

Она уставилась на могилу, ее вздох звучал, словно порыв ветра, пролетевший сквозь деревья.

– Хиро жив.

– Что? – прошептал Кин, вытаращив глаза.

– Гильдия поддерживает его как даймё клана Тора. Он собирается жениться на леди Аише. Сесть на трон сёгуна. Мы должны его остановить.

– Хиро, – Кин сглотнул, – в роли сёгуна…

Она представила юношу с глазами цвета моря, вспомнила легкость, появляющуюся от одной лишь его улыбки. Все сладкие слова ни о чем, которые он шептал ей в часы между закатом и рассветом, прикасаясь к ней так, как никто и никогда раньше. Прижимал ее к себе, обнимал обнаженные плечи. Она представила ту самую руку, которую они оторвали от тела. Его прекрасные глаза. Когда она уложила его на камни, он все еще не верил, что она вонзит танто ему в грудь.

Ей нужно было добить его. Разорвать его на части. Вспороть гладкую кожу и перерезать горло.

– Ты все еще любишь его?

Юкико удивленно моргнула. Кин внимательно наблюдал за ней сквозь прикрытые ресницы. Его пальцы скользнули по запястью, поиграли с металлическим контактом. Ей вспомнился день, когда они впервые встретились на «Сыне грома». В ту ночь они стояли на носу и с азартом вдыхали свежесть шторма, а дождь смывал все их страхи.

– Хиро?

– Хиро.

– Конечно, нет, Кин. Я думала, что убила этого ублюдка. Я надеялась, что он мертв.

– Я… – Его пальцы дернулись, и он сунул руки за пояс с инструментами, взметнув мертвые листья под ногами. – Неважно. Забудь.

Юкико нетерпеливо вздохнула. Боль снова тугим обручем сжала голову, в ушах загромыхали импульсы жизни вокруг. Промокший. Несчастный. Кого он хочет обмануть?

– Кин, говори, что хотел, черт тебя возьми.

– Мне не хочется выглядеть идиотом. Не знаю, как сказать. – Он взмахнул рукой, показав на памятные таблички вокруг. – И кладбище, наверное, не лучшее место для этого разговора.

– Яйца Идзанаги, да в чем дело?

Он прикусил губу, посмотрел ей в глаза. Она видела, как слова вскипают у него в горле, давят на кадык, пытаются разрушить преграды, чтобы хлынуть потоком.

– Когда я шел сюда после смерти Йоритомо… так долго… я много думал о том, что для тебя важно. Я знаю, сейчас все смотрят на тебя. Война еще не закончена… я понимаю. Не знаю, как всё это должно происходить. Я всю жизнь прожил в Гильдии. Не знаю, что… происходит между мужчинами и женщинами…

Юкико приподняла бровь.

– То есть я знаю, что происходит… – поспешно добавил Кин. – Я имею в виду, я понимаю, что и как… и что должны быть цветы и стихи тоже как-то… но…

Юкико сжала губы, стараясь сдержать улыбку, которая почему-то казалась предательской и неуместной. Теперь ничего не сжималось в груди, да и дышать стало чуть легче. Его простота. Такое милое стеснение и неловкость. Это так здорово.

Она помнила.

Кин провел рукой по голове, бросил умоляющий взгляд в небеса.

– Я же сказал, что буду выглядеть идиотом…

– Неправда, это не так.

ПРАВДА. НАТУРАЛЬНЫЙ ИДИОТ.

Да тише ты.

ДА ЭТО ЖЕ АДИЩЕ, КЛЯНУСЬ. КОГДА Я ПОПАДУ В ЗАГРОБНЫЙ МИР И БУДУ ЖДАТЬ НАКАЗАНИЯ ЗА ГРЕХИ, МУЧИТЬ МЕНЯ БУДУТ ИМЕННО ЭТИМ. ОБЕЗЬЯНЬИ ДЕТИ-ПОДРОСТКИ. СРЕДИ МОРЯ БЕЗНАДЕГИ. ТОНУТ В ЛУЖЕ ИЗ СОБСТВЕННЫХ СЛОВ.

Лицо ее озарилось улыбкой.

Кин смотрел ей в глаза. Мягкий взгляд, полный безмолвной надежды. Надежды, заставившей предать всё, чем был Кин – семью, Гильдию, образ жизни. Надежды, побудившей его подарить Буруу механические крылья, благодаря которым они оба освободились из тюрьмы. Без него Буруу остался бы рабом Йоритомо. Без него она, вероятно, была бы уже мертва. Он отказался от всего. Сбросил металлическую кожу, которую носил, проделал длинный путь, чтобы найти ее.

Для такого требуется не только надежда.

Но и мужество.

– Я просто хочу, чтобы ты знала…

Сила.

– …Я скучал по тебе.

Любовь?

Юкико моргнула и открыла рот, чтобы ответить. Она чувствовала, как ноги будто приросли к месту, живот крутило, а сердце колотилось в груди в такт буре над головой.

С тихим фырканьем Буруу ушел в лес.

– Кин, я…

– Всё в порядке. Я понимаю, ты едва ли чувствуешь то же, что и я…

– Я не знаю, что чувствую. У меня и времени не было, чтобы думать об этом.

– Если бы ты что-то чувствовала, ты бы знала. Для этого не нужно думать.

– Кин, последний человек, которого я любила, пытался убить меня.

Она произнесла это и ощутила медный привкус на языке, старая рана снова засочилась кровью. Ее первый в жизни мужчина, первая любовь…

– Я бы никогда не причинил тебе вреда, – сказал он. – Никогда бы не предал тебя. Никогда.

– Я знаю.

– Прости. Я не хотел давить на тебя. Просто… я хотел, чтобы ты знала.

– Ты мне небезразличен. – Она взяла его за руки и смотрела на него, пока их взгляды не встретились. – Правда, Кин. Я беспокоилась о тебе. Мы все время искали тебя. И сейчас ты здесь… и от этого мне легче дышать. Ты даже не представляешь насколько.

– Представляю. – Он так сильно сжал ее пальцы, что стало больно. – Ты для меня – всё. Всё, что я сделал – я сделал из-за тебя. Всё. Только из-за тебя. Ты – первая и единственная причина.

Пока они стояли, глядя друг другу в глаза, лес вокруг них закипел. Она чувствовала тепло его кожи сквозь пропитанную дождем ткань. Он провел большими пальцами по ее ладоням, и какая-то часть ее захотела почувствовать его руки на ней, почувствовать тело, прижавшееся к ней, почувствовать хоть что-нибудь кроме боли и ненависти, растущих внутри нее раковой опухолью. В животе у нее вдруг запорхали бабочки, во рту высохло, ладони вспотели. Его губы приоткрылись, он быстро и неглубоко дышал, по коже стекала вода. Почти незаметно он придвинулся ближе, и она почувствовала, как на секунду ускользнула его внутренняя неуверенность, смытая легким дождем. Казалось, что внешний мир стал дальше на тысячу миль.

Она потянулась ему навстречу, закрыла глаза.

Его мягкие губы легко прикоснулись к ее губам, нежным, как падающие лепестки. Она вздохнула, и внутри вспыхнула искра, разгораясь в яркое пламя. Он был удивительно неуклюжим, руки вздрагивали, словно крылья раненой птицы, и он чуть не потерял равновесие, когда она крепко прижалась к нему. Она чувствовала стук сердца в его груди, его губы раскрывались навстречу ее губам. Она чувствовала, как просыпается ее тело, будто от сна без сновидений, и как пробегают по коже легкие искры. Впервые за несколько недель она чувствовала себя живой. Чувствовала.

Живой.

Она прижала его руки к себе, расслабляя его напряженные мышцы кончиками пальцев. Она ощутила, как внутри нее возникает желание, выкованное молнией и ослепляющим дождем, голодное и горячее, заставляющее ее впиваться пальцами в его кожу, прикусывать его губы. Ее сердце не билось – грохотало, ее кровь поднималась приливом. А неуверенность, гнев, голоса леса – всё это наконец затихло…

– Танцующая с бурей!

Крик, пронзительный и настойчивый, расколол тишину вокруг них на тысячи сверкающих осколков. Она моргнула, отстранилась, пытаясь отдышаться. Посмотрела в ту сторону, откуда доносился голос и шорох мертвых листьев под ногами.

– Танцующая с бурей!

К кладбищу бежал юноша, задыхаясь и покраснев от напряжения. В спешке он поскользнулся и чуть не упал. Остановившись перед Юкико, он согнулся пополам, переводя дыхание и вытирая пот с глаз. Он был старше нее на несколько лет, крупный, с кривой линией подбородка и похожим на фарш лицом, будто кто-то сильно избил его, когда он был ребенком.

– Такеши? – Юкико положила руку ему на плечо. – В чем дело?

Он потряс головой, сложив руки на коленях. Он всё еще тяжело дышал – как пойманная рыба. Пришлось ждать, пока он заговорит. Он выглядел так, словно бежал от леди Идзанами, самой Матери Тьмы.

– Скауты на западной возвышенности… В одной из ям-ловушек…

Юкико почувствовала страшный удар внутри. Словно получив приказ, Буруу спрыгнул на поляну в шквале мертвых листьев, шерсть его встала дыбом, а воздух наполнился электричеством. Глаза горели, и вокруг зрачков плавилось золото янтаря. Западная возвышенность находилась недалеко от Черного храма, где она и арашитора летом сражались с целым легионом демонов ада. Если эти существа вели разведку на возвышенности возле ям-ловушек, значит, они подбирались к деревне и один из детей Темной Матери потерялся в нижнем лесу…

– Боги, еще один о́ни? – спросила Юкико.

– Нет. Это хуже, чем демон.

Такеши сплюнул на опавшие листья у своих ног, качая головой.

– Еще один гильдиец.

* * *

На протяжении всего полета Юкико чувствовала прикосновения Кина – сильные руки, но бережные объятия. Мягкое дыхание щекотало ей шею. Теплое, как огонь. Боль возвращалась, словно верная собака – в голове звенело, у основания черепа скрежетало.

Обхватив шею Буруу, она пыталась не обращать внимания на руки Кина у себя бедрах, игру мускулов у него на груди, когда он прижимался. Она провела пальцами сквозь перья арашиторы и почувствовала тепло его мыслей, которые становились всё ярче с каждым мгновением.

Ты подозрительно молчишь.

О ЧЕМ?

Не увиливай.

УПРЕКАЕШЬ МЕНЯ ЗА УВИЛИВАНИЯ. ПОСЛЕ ТОГО КАК СКАЗАЛА МАЛЬЧИШКЕ, ЧТО НЕ ЧУВСТВУЕШЬ НИЧЕГО, А ПОТОМ, ДАЖЕ НЕ ДУМАЯ, НАКИНУЛАСЬ НА НЕГО С ПОЦЕЛУЯМИ.

Я… Он заставил меня почувствовать что-то, Буруу. Что-то, что мне нужно прямо сейчас.

М-М-М.

Ну, говори. Сними камень с сердца.

Грозовой тигр вскинул голову и облетел крепость из переплетенных ветвей деревьев суги. На кончиках его крыльев сверкали вспышки молний. Юкико слышала его голос. Громкий, как надвигающаяся гроза, своенравный, как горы вокруг. Он так сильно напоминал ей отца, что она почти чувствовала запах дыма из трубки. Она вспомнила зверя, с которым бродила по Йиши – высокомерного, гордого, яростного. Тогда он был животным. Да, умен, но всё же движим инстинктами, а не разумом. Сейчас он стал другим: свирепая хитрость в нем сочеталась с человеческой способностью к рассуждению. И Юкико чувствовала, как желание высказать свое мнение бурлило внутри него, как родник, пока он, наконец, не остановился.

СОВСЕМ НЕ ПОНИМАЮ ВАШЕ ПЛЕМЯ. У НАС, АРАШИТОР, САМКА ВЫБИРАЕТ САМЦА С САМЫМИ СИЛЬНЫМИ КРЫЛЬЯМИ И САМЫМИ ОСТРЫМИ КОГТЯМИ. У САМЦОВ НЕТ ВЫБОРА. СОВСЕМ. ОН – ПРОСТО РАБ ИНСТИНКТОВ И ЖЕНСКОГО ЗАПАХА.

Звучит ужасно.

ЗАТО ПРОСТО. У ВАС, ЛЮДЕЙ, ВСЕ ЭТИ ВЗГЛЯДЫ И ОБМЕН СЛЮНЯМИ. СПАРИВАНИЕ У ВАС ЗАПРЕДЕЛЬНО ОСЛОЖНЕНО БЕЗО ВСЯКОЙ НУЖДЫ.

Боги, пожалуйста, не используй это слово…

ДРУГИЕ ВАРИАНТЫ ЕЩЕ МЕНЕЕ ВЕЖЛИВЫ.

Ну да, а обычно ты – просто образец изысканных манер?

Грозовой тигр взревел, спустился ниже, так что чуть не задел брюхом верхушки деревьев. С закрытого тучами неба пошел легкий дождь.

СКАЖИ-КА, КОГДА ВЫ ПРИЖИМАЕТЕСЬ ЛИЦАМИ…

Целуемся.

ЭТО ДЕМОНСТРИРУЕТ ЛЮБОВЬ?

Да.

А ЯЗЫКАМИ?

…Что?

СКАЖИ ЧЕСТНО, ДЛЯ ЧЕГО ВЫ ПРИЖИМАЕТЕСЬ ЯЗЫКАМИ?

Ради всего святого, как…

СЕСТРА, ДА ТЫ ДЕМОНСТРИРОВАЛА СВОИ МЫСЛИ НА ВЕСЬ ЛЕС. ТАМ ПРЯМО ВЕСНА НАСТУПИЛА. ПОТНАЯ ПРИЛИВНАЯ ВОЛНА ЕДВА СДЕРЖИВАЕМОГО ПОДРОСТКОВОГО ВОЖДЕЛЕНИЯ ЗАТОПИЛА ВСЕ ВОКРУГ.

О Боги, правда?

ОБЕЗЬЯНЫ ОСОБЕННО… Э-Э… ВОЗБУДИЛИСЬ.

Она прижала кулаки к вискам, взглянула через плечо на Кина.

НУ, ВОЗМОЖНО, ВОЗБУДИЛИСЬ – НЕВЕРНОЕ СЛОВО…

Да, Буруу, я поняла. Спасибо.

ЗАВОЛНОВАЛИСЬ?

Буруу…

ИХ РАСПИРАЛО ЖЕЛАНИЕ. ТАК ПОЙДЕТ?

О Боги, остановись!

Верхушки деревьев расступались, как вода, когда они спускались между кронами, и за ними на землю падали потоки срезанной зелени. Вдали от яркого дневного света Юкико стянула очки на шею и провела рукой по глазам.

Ты правда слышал всё, что я чувствовала?

ПРЕКРАСНО СЛЫШАЛ. КАК ГРОМ. КАК ЕСЛИ БЫ Я ЧУВСТВОВАЛ ЭТО САМ.

Она прикусила губу, прислушиваясь к слабой какофонии звуков на краю подсознания.

Раньше Кеннинг никогда не был таким, Буруу. Твои мысли звучат громче, чем когда-либо. Если я слушаю, я слышу даже животных, которые находятся далеко отсюда. Все эти импульсы и жизни накладываются друг на друга. И это… оглушающе.

ОТЕЦ НИКОГДА НЕ РАССКАЗЫВАЛ ТЕБЕ ОБ ЭТОМ?

Он никогда не говорил мне о своем даре. Но он утопил свой Кеннинг в спиртном и дыме. Может, поэтому? Может, с возрастом он становится громче? Или, может, взорвав мозг Йоритомо, я что-то повредила себе?

Она вздохнула и провела пальцами по его перьям.

Я ничего не понимаю, брат…

Они кружили над рощицей гинкго, над их узловатыми ветвями и двухлопастными листьями, залитыми дождем. Мягкий запах гниения зелени смешивался с густым ароматом осени и свинцом бури в небе. Где-то вдалеке грохотал гром, будто облака были огромными броненосцами, которые взрывались, горели, раскалывались на части и падали с небес. Где-то в голове у Юкико слышались отзвуки криков, слабых, металлических. Влажность была невыносимой, тело ныло, пот смешивался с дождем, в уголках глаз щипало.

– Вот они, – сказал Кин.

Двое молодых людей примерно ее возраста стояли на краю широкой ямы-ловушки. Буруу расправил свои шестерни и сдал назад, стараясь аккуратно приземлиться в этом неудобном месте. Юкико и Кин соскользнули с него и двинулись вперед, пробираясь по корням и зеленым кустарникам. Буруу крался сзади, вытянув хвост, как кнут.

Юкико вздохнула с облегчением, узнав в молодых людях Исао и Ацуши. У первого были длинные темные волосы, собранные в пучок, угловатые черты лица, подбородок, покрытый слишком мягким для усов и бороды пушком. Второй же – маленький и жилистый, с длинными ловкими руками и темными волосами, заплетенными в косы, сжимал длинное копье с одним изогнутым лезвием.

Парочка накрыла ладонями кулаки и поклонилась.

– Привет, ребята, – пробормотала Юкико. – Что-то вы далеко забрались.

– Мы были в разведке, Танцующая с бурей, – сказал Исао.

– Разведка? Вы же обычно подглядываете через дыру в стене бани?

Юноши посмотрели друг на друга, затем – на острые когти Буруу. Грозовой тигр зарычал, долго и басом, переводя взгляд с Исао на Ацуши, но в голове у Юкико этот рык отозвался теплым смехом.

ЖЕСТОКОСЕРДАЯ.

Так и должно быть. Они видели меня голой.

ТЕПЕРЬ БУДЕШЬ МУЧИТЬ ИХ ДО КОНЦА ЖИЗНИ?

Ну, еще несколько годков точно.

– М-мы искали о́ни, – пробормотал Ацуши. – Нам велел Даичи-сама. Поступали сообщения о демонах, перемещающихся в глухих лесах. Их число снова растет.

– Они нас ненавидят, – сказал Исао. – Дети Эндзингер не спят, Танцующая с бурей.

– Почему ты так ее называешь? – Кин хмуро посмотрел на него. – У нее есть имя.

Исао барабанил пальцами по своей боевой дубинке – тэцубо с шипами из твердого дуба, – рукоять которой была обмотана полосами старой гладкой кожи. Он мельком взглянул на Кина, пока тот говорил, но оставил его слова без ответа. Ацуши не сводил глаз с Юкико, будто Кина вообще здесь не было.

Юкико взглянула на яму-ловушку. Она была размером двадцать кубических футов – достаточно большая, чтобы в нее мог свалиться о́ни. Сверху ловушку забросали ветками, и те, кто не знал о предупреждающих знаках вокруг, вряд ли бы ее заметили. И судя по дыре, туда провалился кто-то не больше человека.

– Мы нашли это час назад. – Исао указал на ловушку боевой дубинкой. – Должно быть, это случилось прошлой ночью. Следы ведут с юга.

– Вы говорили с ним?

– Нет. – Исао покачал головой. – Мы лишь заметили, что он похож на гильдийца, поэтому послали Такеши найти вас и Даичи-сама. Я не собираюсь говорить с этим проклятым лотосменом. Ты же знаешь, они ядовиты.

Юкико увидела, как он бросил на Кина короткий злобный взгляд.

Как он нас нашел?

МОЖЕТ, ВОСПОЛЬЗУЕШЬСЯ ЯЗЫКОМ ПО ПРЯМОМУ НАЗНАЧЕНИЮ И СПРОСИШЬ?

Юкико высунула вышеупомянутый язык и закатила глаза.

Очень смешно.

Буруу подкрался к яме и заглянул за край, расправив крылья. Он фыркнул, и зрачки в его янтарных глазах сузились до толщины клинка. Его хвост мел из стороны в сторону, быстро изгибаясь.

ИНТЕРЕСНО.

Юкико подкралась к нему, обняла его за шею и тоже заглянула в дыру. На нее смотрели два выпуклых красных глаза. Она увидела существо, напоминающее человека с осиной талией и абсолютно плоским лицом. С головы до ног оно было покрыто какой-то плотно прилегающей пленкой коричневого цвета, гладкой и блестящей. А из шара размером с дыню на его спине тянулась целая гроздь из восьми хромированных конечностей, будто какой-то безглазый металлический паук слился с его плотью.

Рука Юкико рефлекторно потянулась к танто за ее спиной, в голосе чувствовалось отвращение:

– Что это, черт возьми?

4 Доппельгангер[1]

Пощечина была идеальной. Достаточно сильной, чтобы вызвать слезы на уже покрасневших и опухших глазах и заставить голову девушки мотнуться. Но не настолько сильной, чтобы разбить губу или оставить след, который не исчезнет в скором времени. Надзиратель заорал, и ей в лицо брызнула слюна.

– Отвечай, сучка!

Девушка плакала, склонив голову на грудь, лицо закрывали спутанные волосы. Ее рыдания эхом отскакивали от сырого камня тюремной камеры, под ногами валялась тонкая солома. Запястья скованы наручниками, предплечья покрыты длинными порезами от ножей. На вспухшей щеке разодрана кожа, которая теперь медленно заживает. Голые ноги в синяках, со следами свежих ранок. Проницательный человек заметил бы, что это следы укусов крыс.

За последнюю неделю терпение надзирателя практически закончилось. Каждая служанка, находившаяся под его присмотром, формально была дворянкой – теоретически у них были семьи, которые могли бы надавить на даймё Тора и заставить вернуть их домой. Конечно, если нового лорда клана когда-нибудь выберут. Даже после их ареста развалившаяся судебная система так и не выдвинула никаких официальных обвинений. Таким образом надзиратель оказался в незавидном положении: ему приходилось, так сказать, наводить справки о своих заключенных, чтобы знать, можно ли применить пытки каленым железом или водой, которые являлись обычным делом во время допросов в тюрьме Кигена.

На этой работе запросто можно было спиться.

Надзиратель схватил девушку за горло, откинул ее голову назад, чтобы она могла видеть его глаза. Он увидел неприкрытый страх, расширенные зрачки, бледную щеку, мокрую от слез.

– Ты служила леди Аише. – Он усилил хватку, и в горле у девушки захрипело. – Твоя хозяйка часами шепталась с девчонкой Кицунэ, замышляя убийство собственного брата. Ты же всё знала!

– Она всегда… отсылала нас вон, – прохрипела девушка. – Всегда…

– Ты – шпионка Кагэ! Мне нужны имена, я хочу…

– Надзиратель!

Этот окрик прозвучал в камере неожиданно, приказным тоном. Надзиратель обернулся и увидел возле камеры двух бусименов в броне с черными полосами. Между ними стоял человека в сшитом на заказ кимоно насыщенного алого цвета.

Волосы мужчины были заплетены в замысловатую косу, украшенную золотым шпильками. Он выглядел достаточно симпатичным и очень серьезным. Плоское, как ладонь, лицо, прищуренные глаза, как будто он слишком много читал при свете лампы. На талии скрещены чейн-катана и вакидзаси – дайсё, означавшее, что перед тобой знатный член военной касты. В одной руке он сжимал красивый искусной работы железный веер. На гладко выбритой и сильно выступающей вперед челюсти – дорогой механический респиратор. Мужчине было чуть за двадцать, но его должность обычно занимали люди старше сорока.

– Магистрат Ичизо. – Надзиратель отпустил девушку и поклонился. – Нас никто не предупреждал о вашем визите.

– Очевидно. – Мужчина перевел взгляд на девушку, скрючившуюся на камнях. – Значит, так вы относитесь к своим подопечным? Придворной даме? Вы позорите себя и бесчестите нашего господина, надзиратель.

– Прошу прощения, уважаемый магистрат. – Надзиратель поклонился. – Но у меня приказ раскрыть всех агентов и пособников Кагэ…

– И вы считаете, что пытки служанок приблизят вас к ним?

– Каждая из девушек служила шлюхе и предательнице леди Аи…

Удар настиг надзирателя так быстро, что тот не заметил его вовремя. Железный веер Ичизо попал ему прямо по лицу, оставив небольшую рану на щеке. Звук удара затих, и наступила тяжелая тишина, нарушаемая только тихими рыданиями девушки.

– Вы говорите о последней дочери династии Казумицу, – прошипел Ичизо. – В ее жилах течет кровь первого сёгуна, и следующий наследник этой империи вырастет в ее чреве. – Он сунул веер в рукав. – Так что следи за своим языком.

Надзиратель потрогал рану на щеке и опустил глаза.

– Простите, магистрат. Но главный казначей требовал…

– Главный казначей Нагахара подал в отставку два часа назад. Потрясения, произошедшие в жизни общества, нанесли тяжелый урон его здоровью. Он удалился в свое загородное поместье с благословения нашего лорда даймё Хиро.

Надзиратель мысленно вздохнул.

Итак, еще одна смена власти.

По последним сведениям на пост руководителя дзайбацу Тора претендовали три аристократа: два старших министра и молодой Железный самурай, который потерял руку (и практически жизнь), защищая Йоритомо-но-мию от его убийцы. Теперь, как оказалось, время дипломатии подошло к концу. За последние две недели приспешники Хиро убили четырех высокопоставленных министров – придворные махинации, которые неизбежно заканчивались схватками с применением катан дуэлянтов и клинков убийц. Обычные же бойцы, подобные надзирателю, оказались заложниками тех и других: с одной стороны, они были связаны клятвой верности даймё, с другой – до конца не понимали, кто сейчас, черт возьми, исполняет эту роль.

– Это варварство закончится. – Взгляд магистрата бродил по камере. – Служанок госпожи Аиши проводят во дворец и поместят под домашний арест. Я лично поговорю с девушками о том, как с ними обращались, пока они находились у вас.

– Эта уже была ранена, когда пришла, – пробормотал надзиратель. – Я попросил лекаря обработать ее раны, чтобы она не подцепила заразу.

– А укусы крыс?

– Я…

– Я знаю, откуда взялись ее раны, надзиратель. Я читал отчет. Множественные ножевые ранения. Избита до крови, рана на щеке, несколько дней провела в коме. Ей повезло, что она сбежала от Танцующей с бурей. И вы тем не менее считаете, что она была в сговоре с девчонкой Кицунэ?

– У этой шл… – надзиратель закашлялся, – …в покоях леди Аиши было много секретов. И некоторые девушки вполне могли знать о них.

– Этой девушке едва исполнилось семнадцать.

– При всем уважении, магистрат, но убийце Йоритомо-но-мии было шестнадцать.

– И вы решили выбить секреты повстанцев из девушки, которую та же убийца уже практически избила до смерти?

– Мне приказали вести расследование…

– Ваша преданность достойна восхищения, надзиратель. Но ваша неуверенность, на кого ее направить, вызывает серьезную озабоченность. Вам следует подумать о своем будущем.

Глаза магистрата блестели над респиратором.

– Мой благородный кузен, даймё Хиро, расстроится, если вы тоже отправитесь в отставку по состоянию здоровья.

– Я понимаю, господин магистрат. – Надзиратель кивнул. – Благодарю за наставление.

– Немедленно развяжите ее.

Надзиратель расстегнул наручники девушки и побледнел, заметив кровоподтеки на ее запястьях. Ичизо оттолкнул его плечом, накинул на нее свою мантию, чтобы прикрыть от любопытных взглядов. И поспешил вывести ее из камеры.

– Всё кончено, милая, – его голос звучал мягко, словно перышко. – Всё кончено.

Девушка продолжала плакать, обхватив себя обеими руками, пока магистрат вел ее по каменному коридору. Надзиратель слышал звук тяжелых сапог: еще несколько бусименов направлялись в тюрьму, выкрикивая приказы своим людям освободить других девушек. Он чувствовал это вокруг себя – страна балансировала на лезвии ножа. Всё обещало кровавую битву между кланами. Повстанцы Кагэ расползались по городу, словно раковая опухоль. Самураи метались, точно избалованные дети, и единственное, что их волновало – как занять трон.

Надзиратель снова вздохнул, ему хотелось вернуться к обычной жизни. Когда солдат знал, что значит его преданность. Это было совсем недавно. За несколько дней до того, как Танцующая с бурей разрушила его мир.

Он вышел из камеры и отправился на поиски выпивки.

* * *

– Ваши покои, я полагаю.

Они стояли в широком дворцовом коридоре в окружении четырех бусименов, и запах дыма от поездки на моторикше по-прежнему ощущался на коже. Всю дорогу девушка, прижавшись лбом к окну, смотрела на город Киген во всей его нищете и несчастьях. Торговые прилавки стояли пустые и заброшенные, под колесами хрустело битое стекло. Туда-сюда сновали люди в богатых одеждах, сутуля плечи и бросая нервные взгляды из-под сделанных на заказ защитных очков. Мимо проплыла пустая залитая кровью арена, и через высокие железные ворота они въехали на дворцовую территорию. За стенами чахли низкорослые сады, а под ногами пылился серый камень, покрытый крошкой битого бутылочного стекла. Осень, наконец, одолела ужасный летний зной, и все же, куда бы девушка ни взглянула, вокруг преобладал цвет пламени. В воздухе стоял сильный запах трута в ожидании искры.

В ожидании пожара.

Магистрат Ичизо открыл дверь, и девушка посмотрела на маленькую знакомую комнату: неубранная постель, перевернутые ящики, по полу разбросана одежда. Она заметила засохшее пятно крови на плетеной циновке и коснулась пальцами корочки на щеке. Воспоминания об ударах ножа по предплечьям, об ударе в лицо были свежи и реальны в ее сознании.

– Простите, пожалуйста, за беспорядок, – извиняющимся тоном произнес Ичизо. – Должно быть, другой министр приказал произвести обыск. Прошлый месяц был… бурным. Уверен, в самое ближайшее время порядок будет восстановлен.

– Благодарю вас, мой господин.

– Вы… не помните меня?

Девушка качнула головой.

– Простите, мой господин.

– Мы встречались на последнем весеннем празднике. – Ичизо мягко улыбнулся. – На банкете сэйи-тайсёгуна. Мы говорили о поэзии. Сравнивали сильные стороны Хамады и Норитоши. С теплотой вспоминаю тот вечер…

Она снова взглянула на него, все еще придерживая руками его накидку на плечах, и ее лицо вдруг исказилось, словно воск свечи в горящем камине. Она обняла его и горько заплакала, прижимаясь к его груди, чтобы заглушить рыдания. Магистрат был озадачен, он не знал, прижать ее к себе или оттолкнуть. Он кивнул окружавшим его бусименам, и они отступили, чтобы она сохранила лицо.

– Успокойтесь, моя дорогая. – Он неловко похлопал ее по плечу. – Не компрометируйте себя.

– Это было так ужасно. – Горячие слезы впитывались в алый шелк. – П-последнее, что я помню – как девушка Кицунэ ударила меня. А потом я очнулась в этой камере, и они кричали на меня, называя пр-предательницей. О Боги, у Йоритомо-но-мии не было служанки более преданной, чем я…

– Тихо-тихо. – Он попытался одновременно обнять и оторвать ее от своей груди, но потерпел неудачу. – Они больше не причинят вам вреда. Вам нельзя покидать эти комнаты без сопровождения, но обращаться с вами будут с уважением. Клянусь честью.

– Спасибо, лорд Ичизо. Да благословят вас Боги.

Она встала на цыпочки и поцеловала его, мягко, словно летний дождь, спускаясь губами по его щеке, пока, наконец, не коснулась его губ. И прижалась к ним немного дольше, чем требовал благодарственный поцелуй, заодно прильнув всем своим телом к его. Он вырвался с нервной улыбкой, выпрямился и поправил кимоно.

– Очень хорошо, очень хорошо, – слегка прокашлялся он. – Вы хорошо выполняли свои обязанности. Хорошо.

Ее препроводили в комнату, всю в слезах, промокающую глаза рукавом. Ичизо поклонился и вышел, захлопнув и заперев за собой дверь. На щеках его играл легкий румянец. Девушка стояла среди бардака и продолжала рыдать, довольно громко, чтобы ее было слышно сквозь стены. Когда шаги по полированным доскам затихли, она, всё еще плача, отсчитала сотню ударов сердца. И наконец убрала руки от лица, и слезы остановились, будто кто-то мгновенно высушил их.

Она смотрела внутрь себя, в теплую бездну глаз под ресницами, прислушиваясь к пустоте в своей голове. Тихо и безмолвно. Почти на свободе. Потом она двинулась к умывальнику, к чистой воде и душистому мылу, намереваясь смыть запах тюрьмы с кожи.

Проходя мимо зеркала, она взглянула в него и мельком увидела свое отражение. На мгновение ей стало страшно. Ее вдруг охватило стойкое чувство, что из зазеркалья на нее смотрит незнакомка. Конечно, длинные темные волосы, стройное тело, пухлые губы бантиком – всё это было ее. Но лицо казалось абсолютно чужим. Оно принадлежало другой девушке, которую она не знала и о которой не переживала совсем. Слабачка, чью кожу она носила.

Девушка скинула с себя тряпки и накидку и уставилась на свое тело в зеркале. Потеки фальшивых слез на коже, которую она щипала, пока та не покраснела и не опухла. Ножевые раны, которые она нанесла себе на руки. Щека, которой она ударилась об угол собственного комода. Вспомнила, как визжали и бились в ее руках крысы, когда она прижимала их к своему телу. Она была готова на все, чтобы вызвать жалость и смягчить сердца, которые она жаждала вырвать.

В голове ярко вспыхнуло желание разбить отражение. Сжав руки в кулаки, она смотрела на своего двойника – крохотную сломленную девушку, которой она притворялась.

– Ты – смерть, – прошептала она. – Холодная, как зимний рассвет. Безжалостная, как Великое солнце. Ты играешь роль. Играй хорошо – так, чтобы даже ты сама в это поверила. Но всегда помни, кто ты. Что ты.

Она указала на стекло, и шепот ее прозвучал резко, как звук клинков.

– Ты – Кагэ Мичи.

5 Куколка

В желудке холодно забурлила тошнота, пузырясь и поднимаясь вверх, к самому кончику языка.

Из мрака ямы-ловушки на Юкико смотрели кроваво-красные глаза – полированное стекло на гладком, как кость, безротом лице. Тело существа покрывала коричневая пленка, напоминающая старую кожу, но блестящая и эластичная, со складками на стыках. Красовавшийся на груди мехабак, весь обсыпанный транзисторами, и вьющиеся по телу кабели говорили о том, что перед ней представитель Гильдии. Из спины торчало несколько тонких хромированных конечностей, будто довершая жуткий портрет арахноида.

– Что это, черт возьми? – выдохнула Юкико.

– Лже-особь. – Кин нахмурился, поглаживая щетину.

– Что?

Юкико взглянула на стоявшего рядом Кина, всё еще держа руку на рукоятке танто. Буруу маячил за плечом и, прищурившись, глядел в яму. От тепла, исходящего от его шерсти, по коже Юкико побежали мурашки – теперь ей был знаком этот запах озона и мускуса, наполняющий воздух, пронизанный электричеством.

– Они создают роботов из плоти для Гильдии. – Кин пожал плечами. – Это обслуга, которая работает в капитулах. Глашатаи, которые выкрикивают время на улицах городов. Еще они делают хирургические операции, вживляют импланты новорожденным, ну и всякое такое.

Четыре пары глаз уставились на него, будто на гайдзина.

– Они создают роботов… это такие машины… которые имитируют живых существ. – Он неопределенно махнул рукой. – Поэтому их называют лже-особи.

– О Боже, – выдохнул Ацуши.

– И что эта штука здесь делает? – потребовал объяснения Исао.

– Я что, похож на того, кто читает чужие мысли? – спросил Кин.

Исао взглянул на Юкико.

– Если бы мы были одни, я бы сказал тебе, на кого ты точно похож, гильдиец.

Кин заморгал и открыл рот, чтобы возразить, как вдруг из ямы донеслось шипение и скрежет. Как будто из чрева ржавой металлической змеи вырвалось полуутверждение, полувопрос.

– Гильдиец? – Существо наклонило голову, глядя на Кина. – Ты Киоши?

От этого имени по коже Юкико пробежал холодок, скользкий и неприятный. Непрошенное напоминание о том, кем и чем был Кин в прошлом. Имя давно почившего отца, занимавшего высокое и весьма уважаемое положение, перешло к его единственному сыну, как принято в Гильдии. Сам он называл себя, заключенного в металлическую оболочку, Кином. Имя чужака. Врага. Лишь потом она обнаружила мальчишку под латунными доспехами. Прежде, чем он…

– Заткнись! – Исао поднял тэцубо, очевидно, не ожидавший услышать, как существо говорит. – Закрой свой рот, а то я вобью твой череп в плечи, ублюдок.

Лже-особь подняла руки. Семь металлических конечностей одновременно взметнулись. Восьмая дернулась, выплюнув ливень синих искр, и опустилась к ноге гильдийца.

– Я никому не причиню вреда, – прошипело существо. – Клянусь Первым Бутоном.

– Каким еще, черт возьми, Первым Бутоном? – прорычал Исао.

– Руководитель Гильдии Лотоса, – сказал Кин. – Ему подчиняются все Вторые Бутоны в каждом капитуле.

– И вы, блин, клянетесь им, будто он бог?

Кин посмотрел на Исао, а затем снова повернулся к существу в яме.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он.

– Ищу вас, Киоши-сан.

Ищет его?

– Меня зовут Кин.

– Вы… отказались от имени отца?

– Его имя – не твое дело, – заговорила Юкико сквозь зубы. – На твоем месте я бы перестала задавать вопросы и начала отвечать на них.

Лже-особь отвела взгляд своих гладких стеклянных глаз. Юкико могла поклясться, что существо поникло и съежилось.

– Прости меня, Танцующая с бурей.

– Какого черта ты тут делаешь? Что тебе надо?

Отливающие серебром руки беспомощно зашевелились.

– Хочу присоединиться к вам.

– Присоединиться к нам? – хмыкнула она.

– Киош… – существо запнулось и заговорило снова: – Кин-сан – не единственный, кто мечтал вырваться из-под контроля Гильдии. Многие из нас живут в капитулах по всей Шиме, втайне мечтая о восстании. Но никто и думать не смел, что это возможно. Все боялись. Никто не хотел рисковать. Но он, – существо взглянуло на Кина с восхищением, – сделал это.

– Мы должны убить его, Танцующая с бурей. – Ацуши направил в яму копье, по острым кромкам которого стекали капли дождя. – Мы не можем доверять этому.

– Пожалуйста… – прошептала лже-особь. – Добраться до вас было нелегко…

Кин посмотрел на Ацуши.

– Когда кожа гильдийца получает катастрофические повреждения, мехабак посылает сигнал бедствия. Гильдия будет знать точно, где мы находимся.

– Ты можешь отключить маяк? – Юкико указала на медный пояс с инструментами на его талии.

– Могу. – Кин нахмурился. – Но… ты не собираешься…

Юкико повернулась к Исао.

– Вытащи это из ямы.

Они бросили вниз веревку, и Юкико с отвращением наблюдала, как гильдиец выкарабкивается из тьмы на свет. Его руки на спине при движении издавали дрожащий, щелкающий звук, как если бы на каждой конечности был улей со стрекочущими насекомыми. Светившиеся глаза придавали его блестящей оболочке кровавый оттенок. Хотя кожа выглядела влажной, грязь или пыль к ней совсем не прилипали.

Как только гильдиец добрался до края ямы, Юкико поняла, что на нем был длинный фартук с пряжками, из-за которого ему было трудно выбраться на поверхность. Исао схватил его за одну из обычных – человеческих – рук, вытащил и без всяких церемоний бросил на землю. Ацуши нацелил свою нагинату на горло существа. Юкико отступила подальше от паучьих конечностей, но гильдиец не делал никаких угрожающих жестов, просто поднял все руки, ужасно щелкая ими, медленно встал и отвел взгляд. Он дрожал. Не издававший ни звука мехабак был имплантирован на выступающей груди…

О, Боги.

– Это девушка. – Юкико нахмурилась, глядя на Кина. – Оно – девушка.

Кин пожал плечами.

– Как и все лже-особи.

– Я не знала, что в Гильдии есть женщины.

– А откуда же тогда берутся маленькие гильдийцы? – смущенно произнесла девушка, робко улыбнувшись.

Юкико нахмурилась еще больше и указала на мехабак лже-особи. Устройство стучало, перебирая шариками, которые, щелкая, летали взад и вперед по поверхности реле, радиаторов и светящихся транзисторов.

– Отключи это.

Кин в нерешительности шагнул вперед, вытаскивая из рабочего пояса отвертку и плоскогубцы. Он смутился, коснувшись руками груди гильдийки, и все время смотрел вниз, пока откручивал несколько винтов. Десятки изолированных проводов выпали наружу, когда он снял лицевую панель.

– Хм. – Он поднял крышку. – Подержи это, пожалуйста.

Лже-особь безмолвно подчинилась, дрожа всеми паучьими лапами, когда ее настоящие ладони обхватили металл. Юкико почувствовала, как ее желудок скрутило, она тяжело сглатывала, ощущая во рту привкус тошноты. Ноги дрожали. Глаза слезились. Вдали было слышно чириканье воробьев, больше похожее на вскрики, чем на пение. На деревьях над головой сидели три обезьяны, вопя и тряся ветвями. Ее окутывал жар. Руки сжались в кулаки.

ТЫ В ПОРЯДКЕ, СЕСТРА?

В порядке.

– Как тебя зовут? – спросил Кин.

– Кин, не разговаривай с ней! – рявкнула Юкико.

Он оглянулся через плечо.

– Почему бы и не поговорить? Иначе зачем я всё это делаю?

Юкико зыркнула на него, убрав с глаз промокшие от дождя волосы. Кин снова повернулся к лже-особи, вытащил еще несколько проводов и начал возиться с механическими внутренностями. Он бросил извиняющийся взгляд, снова коснувшись ее груди.

– Как тебя зовут? – повторил он.

– …Мою маму звали Кей. Ее имя перешло ко мне по наследству, как и положено.

Он помолчал, заглянул в пустые стеклянные глаза.

– А как зовут тебя?

Воцарилось долгое молчание. Юкико скрипнула зубами. Она слышала плач тысяч гайдзинских детей, когда их вели на бойню в жирных желтых внутренностях домов капитула. Рыданья и вопли, несущиеся из пламени, которое ревело вокруг Пылающих камней. Людей – подобных Юкико, – с даром Кеннинга жгли во имя нелепого Пути очищения, придуманного Гильдией. Ответ лже-особи прозвучал как треск целого клубка гремучих змей.

– Аянэ.

– Из какого ты капитула?

– Йама.

– Лисий край далеко отсюда. – Кин приподнял бровь и приступил к работе с парой ножниц для проводов. – Как ты умудрилась добраться сюда? Лже-особи не умеют летать.

– Я украла спасательную капсулу на борту лайнера Гильдии в гавани Йамы и активировала ее. – Паучьи лапы изогнулись, отбрасывая серебряные блики в воздухе. – Постаралась улететь как можно дальше. Потом шла пешком.

– А как узнала, куда нужно идти? – Кин поднял взгляд от внутренностей, и его глаза вспыхнули искрами.

– Гильдия в общих чертах знает, где находится крепость Кагэ. Они же были здесь, когда спасли вас двоих после крушения «Сына грома». Тогда же они установили триангуляционные вышки вокруг Йиши. Каждый раз, когда Кагэ передают радиосигнал, они подступают все ближе.

– Если они так много знают, почему до сих пор не собрали весь свой флот, чтобы сжечь этот лес? – рявкнула Юкико.

Лже-особь опустила взгляд на землю, упорно отказываясь встречаться с ней глазами.

– Большая часть флота всё еще наблюдает за отступлением в Морчебе. Но член Гильдии, которого вы пощадили, вернулся в Йаму с вашим посланием, Араши-но-одорико. Потери трех тяжелых броненосцев хватило, чтобы Верховные Бутоны притормозили. Вы знаете, что убитый вами капитан был героем войны? Третьим Бутоном Кигена. Адмиралом флота.

– И что?

– Они боятся вас. – Лже-особь сглотнула. – Вас и вашего грозового тигра.

Кин смотрел на нее, и воспоминание о сотне мертвых гильдийцев мелькнуло в его глазах. Юкико облизнула губы, чувствуя, как бегут по коже мурашки, когда конечности лже-особи начинают шевелиться. Она провела рукой по шее Буруу, погружая пальцы глубоко в тепло пуха и перьев.

Я ей не доверяю.

РАЗУМНО.

Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Едва ли есть много таких, как Кин.

ЧЕСТНО ГОВОРЯ, В ЭТУ ЧАСТЬ ЕЕ СКАЗКИ ПОВЕРИТЬ ЛЕГКО.

Восстание внутри Гильдии? Нет, они просто рассказывают нам то, что мы хотим слышать.

ТЕ, КТО РОДИЛСЯ В ГИЛЬДИИ, ПРИГОВОРЕНЫ К НЕЙ. У НИХ НЕТ ВЫБОРА. НЕТ КОНТРОЛЯ. НЕ ТАК УЖ ТРУДНО ПРЕДСТАВИТЬ, ЧТО НЕКОТОРЫЕ ГОТОВЫ СБРОСИТЬ ЭТО ЯРМО.

Мне не верится, что кто-то из них просто на цыпочках выбрался из капитула и проделал весь этот путь, чтобы найти Кина. Вероятно, это один из выживших членов экипажей сожженного нами флота. Врет, чтобы спасти свою шкуру.

МЫ ОСТАВИЛИ В ЖИВЫХ ТОЛЬКО ОДНОГО, ЮКИКО. И ТЫ ЭТО ЗНАЕШЬ.

Черт возьми, да в этом нет никакого смысла. Оно лжет.

ИМЕЕШЬ В ВИДУ, ОНА ЛЖЕТ.

Имею в виду, оно.

Скривившись, она оглядела лже-особь с ног до головы.

– Поэтому ваши руководители поддерживают Хиро? У них, видимо, не хватает духа, чтобы самим приехать сюда. В битве со мной они предпочитают рисковать мужчинами, у которых есть жены и дети, да? Пусть уж лучше они гибнут, чем их драгоценные сятеи?

– Я из Йамы. – По всем девяти функциональным рукам лже- особи как будто прошла волна, и Юкико удивилась, поняв, что существо пожало плечами. – Я не знаю, какую политику ведет Главпункт или почему Первый Бутон предложил Сятей-гасире Кенсаю поддержать представителя Тора. Но я знаю, что четыре недели назад Киген затребовал семьдесят процентов нашего сектора военного снаряжения.

Юкико тупо уставилась на существо.

– Сектор военного снаряжения создает машины, которыми по-прежнему управляет человек, – предположил Кин. – Моторикши, дезинтеграторы, двигатели для неболётов и всё такое. Я тоже этим занимался.

Юкико прищурилась.

– А над чем они работают?

– Я не знаю, Танцующая с бурей. – Еще одно гротескное пожатие плечами.

– Не называй ее так. – Кин вытащил три транзистора из мехабака. – Ее зовут Юкико.

Он перерезал последний комплект проводов, собрал внутренности устройства и засунул их обратно в корпус. Быстро закрепив на мехабаке крышку несколькими винтами, он поспешно отступил.

– Готово.

Лже-особь посмотрела на клинок Ацуши, приставленный к ее горлу. Он лишь ослабил хватку, готовый в любое мгновенье устроить кровавую бойню. Кин наблюдал за ней умоляющим взглядом. Юкико долго молчала, скрестив руки и сузив глаза. Дождь лил сильнее и сильнее: крупные прозрачные капли стучали по листьям вокруг – все промокли до костей.

Все, кроме, разумеется, лже-особи.

– Раньше я видела только черный дождь. И никогда – прозрачный. – Она повернула ладони к небу, капли стекали по ее телу, рассыпаясь и бегая, как ртуть. – Это так красиво.

Взгляд Юкико был прикован к клинку в руке Ацуши. Капли дождя сверкали на стали, как полированные драгоценные камни.

Мы должны просто получить от нее всё, что сможем, а затем похоронить.

Буруу зарычал.

А ЕСЛИ ОНА ГОВОРИТ ПРАВДУ? А ЧТО, ЕСЛИ ОНА И ЕСТЬ ТО, ЧТО ОНА ГОВОРИТ?

Никто не сбегает из Гильдии. Все это знают.

КРОМЕ ТВОЕГО КИНА.

Не называй его так.

Я НЕ ДОВЕРЯЛ ЕМУ, ПОМНИШЬ? И ВСЁ ЖЕ БЕЗ НЕГО НАС ЗДЕСЬ НЕ БЫЛО БЫ.

Я знаю.

ТОГДА ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО МЫ НЕ МОЖЕМ ПОКОНЧИТЬ С ЭТОЙ ДЕВУШКОЙ НА ОСНОВАНИИ ГОЛЫХ ПОДОЗРЕНИЙ.

Юкико зашипела и потерла глаза сжатыми кулаками. Головная боль от Кеннинга скользила легким лисьим шагом, сжимая затылок свинцовыми лапами и затаив дыхание. Шум. Духота.

– Сними кожу, – сказала она.

– Что? – спросил Кин, приподняв бровь. – Зачем?

– Если мы берем эту тварь с собой, то нам не стоит тащить с собой устройство слежения. Пусть снимает кожу и мехабак, и мы закопаем их тут.

– Мехабак больше не рабо…

– Это сделка, Кин. Мы закапываем ее шкуру или закапываем эту тварь.

– Она не тварь, – нахмурился Кин. – Ее зовут Аянэ.

Исао сердито посмотрел на него и покачал головой. Юкико повернулась к лже-особи и холодно произнесла:

– Твой выбор. Не хочу казаться жестокой, но я смогу спать в любом случае.

Лже-особь взглянула на меч Ацуши, затем – на Кина. Не говоря ни слова, она начала раскручивать зажимные болты, на которых держался ее костюм. Вытянув свои гуманоидные руки, она принялась возиться с серебряным шаром на позвоночнике – ступицей размером с дыню, откуда и вырастали паучьи конечности. Она неуклюже копошилась, тихо шипя.

– Не могли бы вы помочь, Кин-сан? В одиночку это трудно.

Кин нерешительно шагнул к ней за спину и начал раскручивать болты вдоль позвоночника и расстегивать пряжки под руководством лже-особи. Юкико слышала, как по всему скользкому блестящему телу раздавались слабые хлопки, а за ними последовал влажный звук всасываемого воздуха, который устремился в вакуум. Кожа обвисла, словно стала на размер больше. Существо потянуло одной рукой молнию, идущую к основанию его черепа, а другой – идущий к пояснице. Пока Ацуши и Исао смотрели, возмущенные и очарованные, лже-особь сложилась пополам и выскользнула из внешней оболочки, словно бабочка из кокона, словно куколка, превратившаяся в нимфу.

Под оболочкой ее покрывал слой светлой ткани. Кожа ее казалась почти прозрачной. Волос на голове не было совсем: ни ресниц, ни бровей – ничего. Длинные тонкие конечности и клиновидные пальцы, плавные изгибы, усеянные штыками из черного блестящего металла. Семнадцать лет, а может, восемнадцать – не больше. Полные слегка вспухшие губы, будто ее ужалило что-то ядовитое. Хрупкие, безупречные черты лица. Она выглядела точно фарфоровая кукла, попавшая в первый же день на солнце. Прищурившись, она прикрылась рукой от света.

Необъяснимым образом Юкико почувствовала, как замерло ее сердце.

Она прекрасна.

Кин нахмурился, глядя на уставившихся мальчишек, снял свою уваги и накинул куртку на плечи бледной девушки. Юкико заметила те же разъемы в его плоти, разрушающие гладкие линии сухих мышц, которые находились в тех же точках: запястья, плечи, грудь, ключица, позвоночник. Серебряный шар всё еще держался на спине девушки, паучьи конечности колыхались, издавая ужасный нечеловеческий звук. Юкико указала на них.

– Сними и это.

– Я не могу. – Теперь, когда девушка была без кожи, ее голос звучал мягко и приятно, хотя в нем и дрожал страх. – Это часть меня. Они закреплены в позвоночнике.

– Не лги мне.

– Пожалуйста, я не лгу.

Девушка заламывала руки, всё еще щурясь от света. У нее были темно-карие глаза, и зрачки сужались до размера булавочных уколов.

– Я не могу их снять, как не могу снять ноги.

ОДНО ЦЕЛОЕ С МАШИНОЙ. КАКОЕ БЕЗУМИЕ.

Юкико нахмурилась, глядя на колышущиеся серебристые пальцы, острые, как иглы, с опухшими костяшками, блестящие от дождя. Она смотрела на ноги лже-особи, прижатые к темной влажной земле, пока не почувствовала боль в животе. Головная боль переместилась к вискам, усиливаясь у основания черепа. Шепот. Обещание.

– Свяжи ей руки. – Она взглянула на Ацуши. – Все ее руки.

Кина задел ее приказ.

– Юкико, не надо.

– Пожалуйста, не говори мне, что надо и что не надо, Кин.

Девушка сложила свои металлические руки за спиной; функционирующие конечности свернулись, как лапы умирающего паука, а сломанная безвольно повисла вдоль голени, точно мертвая рыба. Ацуши связал ее, обмотав веревку вокруг туловища и сковав руки. Глубоко вздохнув и пытаясь успокоиться, девушка подняла глаза и впервые посмотрела на Юкико. Ее голос было едва слышно среди шепота дождя.

– Спасибо, что поверили мне, – сказала она.

– Я не верю тебе.

– Тогда… спасибо, что не убили меня.

– Ну, пошли, что ли, – Юкико обратилась к мальчикам. – Исао, закопай ее кожу как можно глубже. Ацуши, пойдешь с нами. Мне нужно поговорить с Даичи.

Исао кивнул и начал расчищать место от мертвых листьев. Ацуши ткнул девушку в спину своим нагамаки так сильно, что та споткнулась. Кин протянул руку и успел подхватить ее, не дав упасть.

– Двигайся, – прорычал Ацуши.

Юкико ушла в подлесок вместе с Буруу, кожу кололо, голова пульсировала. Оглянувшись, она заметила, что Кин положил руку на узлы на спине Аянэ, поддерживая ее и помогая идти по неровной земле. Ацуши шагал сзади с темным хмурым лицом.

Аянэ опустила глаза и едва слышно зашелестела своим тихим голосом. Она была напугана, но она говорила. Проникнув Кеннингом в мысли окружающего их леса и захлебываясь болью, Юкико могла слышать каждое слово лже-особи. Видеть ее сотней пар глаз. Чувствовать сотней ударов сердца.

Из носа у нее снова закапала кровь.

– Спасибо, Кин-сан, – шептала Аянэ.

– Тебе не за что меня благодарить. – Он покачал головой. – Мы здесь делаем то, что надо делать. Юкико – хороший человек. Просто она с подозрением относится к Гильдии. Она многое потеряла из-за них и правительства. Как и большинство тех, кто здесь живет.

– Ее отец.

– И друзья.

– Неужели они меня возненавидят? Я имею в виду Кагэ?

– Наверное. – Кин оглянулся на Ацуши и его нагамаки. – Они не доверяют нам… таким, какими мы были раньше.

– Тогда почему вы здесь?

Прошло много времени, прежде чем Кин ответил. Безмолвное пространство было заполнено дождем, глухо барабанящим по навесу, словно где-то далеко целая армия колотила по земле полым бамбуком. Юкико могла видеть: Кин наблюдает за ней и за идущим рядом Буруу. Он смотрел на лес, медленно окрашивающийся в цвет ржавчины в ладонях осеннего холода. И, наконец, он пожал плечами.

– Потому что здесь то, что я люблю. Потому что я – часть этого мира, и я слишком долго сидел и смотрел, как он исчезает, надеясь, что кто-то другой его спасет.

– Значит, теперь его спасете вы, Кин-сан? Совсем один?

– Не один. – Он покачал головой. – Мы все. Вместе. Нам нужно, чтобы как можно больше людей поняли это. Чтобы как можно больше людей были готовы встать и сказать «Хватит!». Независимо от того, чего это будет стоить.

Аянэ взглянула на Кина и улыбнулась, и ее глаза засверкали, точно роса на полированном камне. Под страхом в ее голосе звучала сила, старая, как горы, нависающие вокруг них, глубокая, как земля под ногами.

– Хватит, – сказала она.

Боль разрасталась, горячая и острая, слишком сильная, слишком резкая. Юкико вырвалась, вернулась к своим мыслям, как вор, вытирая кровь с губ. Буруу искоса взглянул на нее, ничего не сказав, но высказав всё. Она смачно высморкалась и сплюнула соленую алую слюну в подлесок.

Сотни глаз следили за ними, когда они уходили.

6 Снизу вверх

Другие слуги никогда не называли ее по имени.

Для своих восемнадцати лет девушка казалась невысокой и истощенной от голода. На плутоватое лицо со впалыми щеками и острым подбородком падали как попало подстриженные волосы, черные и влажные от пота. На месте правого глаза виднелся лоскут темной кожи, на щеке – едва заметный шрам, а бровь пересекал глубокий безволосый рубец. Здоровый глаз был большим, почти круглым и настолько темным, что казался черным.

Если бы кто-то из посетителей дворца сёгуна случайно взглянул на нее, то точно обратил бы внимание на слишком бледный цвет кожи и поспорил бы, что девчонка – урожденная Кицунэ – такая же светлокожая, как и весь лисий клан. Но ее правое плечо, прикрытое грубой хлопковой тканью, не украшали никакие клановые татуировки, а это означало, что она была низкородной полукровкой – бесклановой, – пригодной только для самой черной и грязной работы.

Поэтому и прозвище у нее было соответствующим.

– Эй ты! – раздался голос. – Вонючка!

Девушка остановилась как вкопанная, шаркнув сандалиями по полированному полу, и повернулась к приближающейся домоправительнице, отведя взгляд и сложив перед собой руки. Когда перед ней остановилась пухлая напудренная женщина, девушка уставилась в пол между пальцами ног. На территорию дворца опускалась ночь, но девушка слышала отчаянное чириканье одинокого воробья, задыхающегося от маслянистой дымки лотоса. Листья в убогих садах опадали. На город Киген наползала осень, раскрашивая все в серыё и ржаво-красные цвета, пока светило солнце. Но Вонючка бродила по дворцу только после наступления темноты – чем меньше ее будут видеть при свете дня, тем лучше.

– Да, госпожа, – произнесла она.

– Куда собралась?

– В крыло для слуг, госпожа.

– Как закончишь там, опорожни горшки в гостевом крыле.

Она поклонилась.

– Хай.

– Давай иди уже. – Женщина махнула рукой. – И, ради создателя, помойся завтра. Сёгуна, может, и нет, но всё равно это – дворец. Служить здесь – большая честь. Особенно для таких, как ты.

– Помоюсь, госпожа. Спасибо, госпожа.

Низко поклонившись, девушка подождала, пока домоправительница удалится, и лишь потом продолжила свой путь. Шаркая, она побрела к комнатам для слуг, и расшатанные доски соловьиного пола скрипели и пели под ее ногами. За каждой дверью ее поджидал небольшой ночной горшок из черной обожженной в печи глины, с подарком внутри специально для нее. И каждый она переносила к яме для нечистот на заднем дворе, куда выливала вонючее содержимое. Затем мыла и брела во дворец, чтобы разнести их по комнатам. И при этом внимательно наблюдать за медленным, тщательно спланированным хаосом вокруг, за министрами и солдатами, за магистратами, которые изо всех сил карабкались к вершине власти, собираясь в крошечные жужжащие стайки.

И в самом низу – она.

Домоправительница говорила правду – служить во дворце было честью, которая редко выпадала низкородным. Такие буракумины, как она, находились на самом дне кастовой системы Шимы. Их нанимали только для выполнения тех задач, которые считались омерзительными для обычных граждан. Мужчина, не принадлежавший ни к одному клану, мог, конечно, пойти в армию и оттрубить там десять лет в обмен на настоящую татуировку. Но у девчонки-вонючки такого выбора не было, даже если бы ей захотелось покончить жизнь самоубийством в качестве пушечного мяса на войне с гайдзинами. Кроме того, с ее отцом и этот план не сработал…

Поэтому она здесь – выносит ночные горшки во дворце сёгуна. Над ней насмехаются, ее избегают. Постоянно напоминают, что она недостойна этой чести. Но, даже будучи низкородной, за два года работы в этих роскошных залах она узнала простую истину, о которой подозревала всю жизнь: какой бы благородной ни была задница, дерьмо всё равно воняет.

Возвращаясь в крыло для слуг, она просовывала ночной горшок через щель в дверях спальни, и шла дальше. На каждой комнате красовался новый блестящий замок – все служанки леди Аиши, недавно переведенные из тюрьмы Кигена, находились под домашним арестом. На самом деле, после смерти сёгуна Йоритомо многие дворцовые слуги были заключены в тюрьму по подозрению либо в содействии заговору, либо в неспособности его остановить. Но не девчонка-вонючка. Без рода, без племени, никчемная, бледная полукровка в рваных обносках. Она выплыла, как всегда. Под покровом их презрения, настороженности.

Учитывая все обстоятельства, это сыграло ей на руку.

У последней двери в ряду она встала на колени, залезла внутрь своего жалкого кимоно и достала небольшой клочок рисовой бумаги и кусочек древесного угля. Внимательно осмотрев темный коридор, она нацарапала на бумаге несколько кандзи и просунула ее в дверной проем.

«Дайякава» – было начертано на клочке.

Название малоизвестной деревушки в северных провинциях Тора, где много лет назад крестьянское восстание было легко подавлено войсками сёгуната. Для большинства это слово ничего не значило. Для девушки, заключенной в комнате, оно означало всё.

Несколько мгновений спустя в щели снова появилась записка с кандзи, нарисованными помадой.

«Кто ты

Итак, началось. Бумага проскальзывает в коридор, вонючка быстро читает написанное и отвечает на обратной стороне. Прислушивается к приближающимся шагам, пока девушка, заключенная в комнате, строчит новое послание и просовывает его в щель под дверью.

– Меня зовут Никто, Мичи-чан. Каори передает привет.

– Я тебя знаю? – пишет в ответ Мичи.

– Я служу во дворце уже два года, но вряд ли вы меня знаете. Я присоединилась к местной ячейке Кагэ несколько недель назад.

– Почему сейчас?

– Увидела, как выступает на Рыночной площади Танцующая с бурей. Она сказала сжать руку в кулак и поднять. И вот я здесь.

Небольшая пауза.

– Как и я.

– Можно ли сбежать из комнаты?

– Пыталась. Панели потолка прикручены болтами. На окнах – решетки.

– Зачем же вы вернулись сюда после смерти Йоритомо? Вы же знали, что вас арестуют.

– Не могла бросить Аишу.

– Вы смелая.

– Я тут кое-что подслушала. Свадьба? С Лордом Хиро? Это правда?

– Это правда. Уже разосланы приглашения главам кланов. Назначена дата. Через три недели.

– Аиша бы никогда не согласилась.

– У нее нет выбора.

– С ней можно поговорить?

– Королевское крыло охраняется как тюрьма. Аиша никогда не выходит из комнаты.

– Мне надо вырваться отсюда.

– Единственный ключ – у магистрата Ичизо.

Снова пауза.

– Ненадолго.

Никто услышала скрип шагов и тихое бормотание двух приближающихся бусименов.

– Мне пора. Зажги красную свечу в окне, когда сможешь говорить.

Быстро поднявшись, девушка схватила ночной горшок и побрела по коридору, сердце бешено колотилось в груди. Она заставила себя успокоиться – дыхание замедлилось, руки перестали трястись. Но охранники постарались обойти ее как можно дальше – ее и ее вонючее оружие, – не удостоив и взглядом. Все знали, кто она. Все знали, что на нее можно не обращать внимания. Такова судьба безродных в Шиме – с ними обращаются как с животными. Она была невидимкой. Ходила, дышала. С ней очень редко разговаривали. И никогда не прикасались. Невидимка – для всех намерений и целей.

Учитывая все обстоятельства, это сыграло ей на руку.

* * *

Когда Никто была маленькой, она думала, что облака появляются из-за дымовых труб. Она помнила, как играла со своим братом у стен завода по переработке чи в Йаме, наблюдая грязных детей, которые проходят туда через кованые ворота и бредут обратно под звуки парового свистка. Тогда она завидовала, что они работают в таком волшебном месте. Сейчас, добираясь до дома по убогим улицам Даунсайда, она чувствовала угрызения совести из-за своей детской глупости.

Завод по переработке чи у залива Киген рос как опухоль; перепутанные, словно ветви вереска, линии набухших труб и раздутые резервуары злобно пялились на лабиринты переулков грязными стеклянными глазами. Дымоходы, усеянные горящими прожекторами, выплевывали в небо смог, окутывая разрушающиеся окрестности завесой удушающего пара. Из недр завода вырывалась высокая, словно дом, ржавая труба, которая затем вилась червем на север, через вялые черные глубины реки Дзюнсей. Вдоль масляно-грязных улиц Даунсайда – самого дешевого и самого мерзкого района Кигена с покрытыми битым камнем улицами – нависали стеллажами ветхие квартирки и полуразрушенные козырьки домов. Нужно было дойти до самого дна бедности или отчаяния, чтобы решить здесь поселиться.

Именно там она и находилась все восемнадцать лет.

На одежду служанки был накинут изношенный плащ, лицо закрывал грязный платок, широкая соломенная шляпа, низко надвинутая на здоровый глаз, съежилась от палящего солнца. Когда Никто завернула за угол к своему жилищу, которое она снимала в многоквартирной башне, навстречу ей из мрака метнулась тень, тихая, как последний вздох. Огромная – размером почти с ребенка, – без ушей и только с половиной хвоста, сине-черная, точно дым лотоса. У существа была изуродованная морда с кривыми зубами, клочкастый мех, прикрывающий многочисленные шрамы. В наше время такие тени стали в Кигене большой редкостью. Глаза ее были цвета мочи на свежем снегу – ярко-желтые.

Кот. Чертов метис. Котяра.

Никто опустилась на колени и почесала кота за ухом, которого не было.

– Привет, Дакен. Скучал по мне?

– М-м-мур-р, ум-м-мр, – замурмуркал он, как клинок чейн-катаны.

Никто поднялась по узкой лестнице башни, Дакен пошел следом. Стены были закрыты плакатами с изображением армии Кигена, расклеенными через несколько дней после смерти Йоритомо-но-мии – кампания по вербовке беднейших и бесклановых жителей города в армию, где им обещали трехразовое питание, чистую постель и возможность умереть, защищая пустой трон.

На площадке четвертого этажа Никто перешагнула тонкую, словно трещина, скрючившуюся фигурку, потерявшую сознание в луже собственной рвоты. Серая кожа, закатившиеся красные глаза. Она не могла понять, почему какие-то придурки всё еще курят сейчас, когда уже известно, как выращивают кровавый лотос. Не обращая внимания на несчастного, она отперла дверь и проскользнула внутрь.

– Привет, сестренка. – Йоши оторвался от карточной игры. – Как дела?

Ее брат сидел на полу у низкого столика, заваленного картами и монетами. Его волосы, заплетенные в несколько рядов замысловатых кос, рассыпались по плечам черной узловатой рябью. Он был ужасно бледным, с острыми чертами лица – красавцем с таким же острым подбородком и темными круглыми глазами, что и у сестры, которые сверкали, словно сюрикен, под бровями. Верхняя губа и щеки будто припорошило пылью – пробивались первые усы. Он был чумаз, как облакоход, и одет в грязные лохмотья. На голове криво сидела коническая соломенная шляпа с оборванными краями. На год старше ее, но всё еще юноша – худощавый, с крепкими мускулами и длинными ногами, – медленно превращавшийся в мужчину.

– Я в порядке, – вздохнула она. – Не могу поверить, что ты до сих пор не ложился…

– Ты недостаточно взрослая, вот я и дожидаюсь тебя, девочка. – Йоши приподнял над столом бутылку дешевого рисового вина. – Кроме того, у нас гость.

Никто поморщилась и повернулась к юноше, сидевшему рядом с братом.

– Выигрываешь, Джуру?

Джуру взглянул с другой стороны стола, пальцы зависли над стопкой медных кусочков. Он был примерно того же возраста, что и Йоши, но ниже ростом. Темные глаза прикрывали мягкие вьющиеся пряди черного цвета, щеки раскраснелись от вина. Из поджатых губ свешивалась пустая трубка для курения. Мускулистую руку обвивала красивая татуировка тигра – такое на дне увидишь редко, если только на трупе с совсем пустыми карманами.

– Выигрываю? Всегда. – Джуру одарил ее своей улыбкой сердцееда, перевернул карту с листом клена и сдвинул шляпу с глаз Йоши. – Моей заднице всегда везет.

Йоши выругался и швырнул монетку. Квартира было крошечной. В ней стоял низкий столик и валялись прелые подушки, от вольфрамового шара на потолке падал грязный свет. На полу рядом с мальчиками стоял звукобокс из дешевого олова и спутанных медных проводов, украденный прошлой зимой из фургона какого-то торговца. Через крошечное окошко жалкий бриз едва доносил звуки наступающего утра: город шумно потягивался, автоглашатаи уже рыскали по улицам, со стороны завода слышался свист пара.

Никто бросила горсть медных кука на стол среди игральных карт. Монеты были прямоугольной формы – две полоски плетеного металла, потускневшие от следов тысяч пальцев.

Джуру присвистнул.

– Яйца Идзанаги. Целый месяц выносить дерьмо за такие гроши? Тебе лучше попрошайничать на улице, девочка.

– Я тоже лучше бы сдавала тебя напрокат в доках, если тебя это так волнует.

– Да мы бы через пару недель разбогатели и вышли на пенсию.

Она рассмеялась, и Джуру ухмыльнулся, глядя на свою пустую трубку, – он бросил курить лотос после того, как нарушились поставки сырья для удобрений иночи, но так и не смог отказаться от привычки сосать черенок трубки.

– Ничего не забыла? – спросил Йоши, лениво приподняв бровь.

Никто вздохнула, опустилась на корточки и почесала пунктирный шрам под повязкой на глазу. Достав из-под кимоно кусок металла, она взяла его в руку. Это было тупоносое устройство с коротким стволом шириной с большой палец, матово-черное, уродливое, как шлюха, продающая себя за медные куки. Конструкция была асимметрична – сплошь трубки, заклепки и угроза смерти от свинца. Рукоятку из полированного дуба украшали золотые тигры и глубокий шрам, образовавшийся от удара об булыжник, когда его прежний владелец умер.

Железомёт сёгуна Йоритомо.

Она чувствовала его вес в руке – холодный, мертвый. Она была там, на Рыночной площади, когда его владелец нажал на спусковой крючок и смертельно ранил Черного Лиса Шимы. Она видела, на что способен этот кусок металла. И одна маленькая девочка.

Вот где это началось.

– Дай сюда, – сказал Йоши. – Пока не снесла себе ногу.

Она передала оружие, нахмурилась и тихо выругалась, упомянув причинное место Йоши.

– Не знаю, зачем ты таскаешь эту штуку с собой, – задумчиво произнес Джуру.

– А ты попробуй стать девушкой и прогуляться в одиночестве по этому городу ночью, – ответила она.

– Лучше бы мы его продали и разбогатели.

– Разбогатеть можно, ничего не продавая. – Йоши пристально взглянул на Джуру. – И потом, где ты найдешь идиота-ростовщика, который перебил бы номер на собственности сёгуна?

Брат сделал большой глоток из бутылки, взглянув на нее.

– И что там у вас говорят?

– На всех кухнях только и говорят о войне кланов. – Никто пожала плечами. – Клан Дракона готовится атаковать Лисов. Ходят слухи, что местные бусимены сегодня собираются вышвырнуть всех торговцев-гайдзинов из Доктауна. Приказать круглоглазым убираться обратно в Морчебу, иначе их корабли сожгут в бухте.

– Вы тут только и делаете, что собираете сплетни? – улыбнулся Джуру.

– Я не сплетничаю, – надулась она. – Просто слушаю.

Дакен подкрался к столу, принюхиваясь и поглядывая дьявольскими глазами на юношей под мерцающим грязно-желтым светом лампы. Кот фыркнул, словно ему не понравился запах выпивки, затем вскочил на подоконник и уставился на рассвет, помахивая своим обрубком.

Джуру достал еще бутылку – смертоносное рисовое пойло коричневого цвета, которое местные обитатели нежно называли «сеппуку».

– Выпьешь?

– Знаешь же, что не пью.

Джуру пожал плечами и поставил бутылку на стол. Троица услышала, как прозвучало шесть ударов в железный колокол – автоглашатай Гильдии объезжал улицы на резиновых танковых гусеницах, отбивая Час Феникса. Никто наклонилась и включила маленький звукобокс, пытаясь поймать сигнал на коротковолновых частотах.

– Яйца Идзанаги, только не Кагэ… – простонал Йоши.

– Они передают один раз в час, один день в неделю, – пробормотала она. – Мне приходится слушать твои мелодрамы через день, так что заткнись.

Йоши издевательски заговорил в кулак.

– Вы на р-р-р-радио Кагэ. В течение следующих пяти минут мы расскажем вам, как может быть прекрасна ваша жизнь сейчас, когда сёгун мертв. Простите, мы вынуждены прерваться, ведь Гильдия открыла пинком наши двери, и мы разбегаемся как блохи, когда собака начинает чесаться. Спасибо за внима-а-ание.

– Они хоть что-то делают, – пробормотала Никто. – Хоть за что-то выступают. Они борются, чтобы изменить мир, Йоши.

– Девочка моя, если бы они напичкали тебя своим дерьмом по самую макушку, твой глаз был бы карим.

– Теперь я должна тебе показать мой карий глаз, да?

– О боги, когда это случилось?

Она кисло взглянула на его кривую ухмылку.

– Ой, да ладно, сестренка. – Йоши наклонился, обнял ее и шумно поцеловал в щеку. – Ты же знаешь, я просто пошутил.

Джуру взял у Йоши бутылку.

– Серьезно, девочка. Ты прям липнешь к этим трансляциям… Чего нам ждать в следующий раз? Ты заявишь, что присоединишься к этим придуркам?

– Она хоть и ненормальная, но не настолько, – ухмыльнулся Йоши.

Никто поджала губы и промолчала. После долгого радиопоиска ей, наконец, удалось выйти на нужные частоты низкого качества. Сосредоточенно прищурившись, она медленно поворачивала ручку приемника, пока не подключилась к тому, что искала.

Звукопередача была сильно искажена и тонула в слабом белом шуме. Убавив громкость, Никто наклонилась ближе к динамику. Голос она не узнавала, но, честно говоря, она стала членом Кагэ не так давно и успела познакомиться лишь с парой человек из одной конспиративной квартиры на улице Куро. Так было меньше риска. И для них, и для нее. Люди из местной ячейки не знали друг друга даже по имени – они пользовались кличками, чтобы никого не сдать в случае поимки. Когда Серая Волчица спросила ее, какое прозвище предпочтет она, она сначала подумала о чем-нибудь романтичном, экзотичном или опасном. Имя какого-нибудь героя из детской сказки. Но, в конце концов, «Никто» подошло ей лучше всего.

Она облизнула пересохшие губы, прислушиваясь к едва пробивающемуся сквозь треск голосу.

– …спустя восемь недель после смерти Йоритомо всё еще действует комендантский час. Сколько еще это правительство будет держать своих граждан пленниками в собственных домах? Они бьют детей и старушек, пойманных после наступления темноты без разрешений, ради вашей безопасности? Или потому, что рушится их рабовладельческое государство? Потому что их страх перед собственным народом наконец-то оправдан?

– Даже сейчас Танцующая с бурей обсуждает ситуацию с руководством Кагэ, планируя следующий удар по кровавому режиму, который душит народ на протяжении двух столетий. Она – сама буря, которая должна смыть отбросы династии Казумицу и дать рождение совершенно новому…

Грохот тяжелых железных ботинок и голоса на улице заставили Никто вздрогнуть, и она уменьшила громкость до минимума. После приказа остановиться во имя даймё последовали возня и влажный хруст костей, ломающихся о булыжник. Послышался резкий крик боли.

– Может, стоит ненадолго отключить это? – произнес Йоши. – Если, конечно, ты не хочешь пригласить бусиков выпить?

Никто вздохнула, щелкнула маленьким переключателем и выключила звукобокс. Она устроилась на подушке рядом с братом, и Дакен прыгнул ей на колени. Девушка провела пальцами по дымчатому меху, по шишкам, где раньше были его уши, и по шрамам, пересекающим его тело. Дакен закрыл глаза и замурлыкал, как моторикша.

– Он воняет дохлой крысой. – Йоши нахмурился.

– Смешно. – Она понюхала кота.

– Вчера вечером он снова насрал в нашу кровать.

Никто засмеялась.

– Я знаю.

Йоши взмахнул железомётом.

– Если он сделает это еще раз, я оторву ему не только уши.

– Не смей даже шутить так.

Она нахмурилась, прижала кота к своей тощей груди. Дакен открыл глаза и уставился прямо на Йоши. Из его пасти донеслось низкое злобное урчание.

– Тебе меня не напугать, дружище. – Йоши потряс оружием под носом у кота.

Никто поморщилась.

– Маленький мальчик с большой игрушкой.

– Снова рассказывал обо мне сказки, Джуру? – Йоши приподнял бровь, глядя на друга, и опрокинул еще одну рюмку рисового вина.

Никто смотрела, как ее брат пьет, сжав губы и излучая легкое неодобрение. Даже одним глазом она могла пригвоздить лучших из них, и потому Йоши избегал ее взгляда. Закинув Дакена на плечо, она со вздохом встала.

– Я пошла спать.

– Как? – воскликнул Джуру. – Ты же только пришла!

– Я лучше посплю, чем буду смотреть, как вы двое напиваетесь и слюнявитесь друг с другом.

– Ну, может и тебе следует выйти, найти какого-нибудь красавца? – Джуру приподнял брови. – И послюнявиться с ним?

– У меня уже есть мужчина, правда, Дакен? – Она поцеловала кота в щеку и направилась к своей комнате. – Да, это мой большой храбрый мужчина.

– М-м-мур-р, ум-м-мр, – ответил Дакен.

Йоши уставился ей в спину с кислым выражением лица.

– Пусть твой парень как следует раскинет мозгами в следующий раз. – Он нахмурился, глядя на кота, который развалился на плече у сестры, и махнул бутылкой в его сторону. – Я не шучу, маленький ублюдок. Если ты еще раз насрешь в постель, я скормлю тебя крысам.

Дакен моргнул, и в его глазах блеснули искры, словно осколки стекла. Его мысли были простым мурлыканьем в головах брата и сестры, шелестом черного бархата по шелку.

…на твоем месте я бы не спал сегодня с открытым ртом…

7 Бледный ад

Тюрьма есть тюрьма, будь то зловонная яма в центре Кигена или уютный дом с решетками на окнах среди ветвей древнего дерева суги.

Толстые бамбуковые прутья в центре комнаты отделяли заключенных от тюремщиков. Аянэ села у дальней стены, согнувшись, чтобы не мешал серебряный шар, торчавший между лопатками. Длинные тонкие паучьи лапы, прорастающие из луковичной ступицы, были сложены на спине и неподвижны, за исключением сломанной конечности, скребущей по полу рядом. Как только они очутились под крышей, из нее перестали вылетать искры, но периодически она еще вздрагивала, словно ребенок из сточной канавы, пораженный параличом.

– Мне жаль.

Кин стоял возле камеры, обхватив руками решетку. Лесной воздух был приторным, тело блестело от пота. Уваги, которую он отдал Аянэ, по-прежнему была на ней, хотя она бы проделала дыру на спине для дополнительных конечностей. Кто-то принес пару хакама большого размера, грязных, поношенных, чтобы прикрыть её ноги. Ноги тоже были грязными, пальцы скрючились, цепляясь за доски пола. По крыше настойчиво барабанил дождь.

– Тебе не нужно извиняться, Кин-сан. – Аянэ улыбалась, несмотря на мрачное окружение. – Нельзя винить их в подозрительности. Если бы я была Кагэ, который сдался Гильдии, Инквизиторы устроили бы меня с гораздо меньшим удобством.

– Инквизиторы, – вздохнул Кин. – Давно я не вспоминал о них.

– Ты все еще видишь будущее? – Глаза Аянэ широко распахнулись. – Я имею в виду твое Пробуждение.

– Каждую ночь с тринадцати лет.

Аянэ вздохнула, уставившись в пол.

– А я надеялась… раз уж меня отключили от сети… – Она провела рукой по голой голове. – Надеялась, что это прекратится.

– Что ты видишь? – голос Кина был легким, как дым.

Она покачала головой.

– Не хочу говорить об этом.

– Твое Предназначение вряд ли хуже моего.

Она снова посмотрела на него, и он увидел печаль в ее глазах.

– Есть секреты, и есть – Секреты, Кин-сан.

Аянэ подтянула колени к груди и крепко обхватила их руками. Тонкие конечности за ее спиной разворачивались, по одной паре за раз, складываясь вокруг нее и образуя кокон из блестящего хрома. Воздух наполнился щелканьем влажных жал, которое прорывалось сквозь прохладный гул ветра и сухой шелест опадающей с деревьев листвы. Сломанная конечность дернулась, озарив лицо Аянэ слабой вспышкой бело-голубого цвета.

– Как странно быть без кожи. – Она погладила колени, будто смакуя это ощущение. – И, да поможет мне Первый Бутон, я чувствую запахи. Я привыкла снимать кожу в своем жилище, но не чувствовала ничего подобного…

– А их, – Кин указал на паучьи конечности, – ты как ощущаешь? Как свою плоть?

– Нет. – Она покачала головой. – Но я чувствую их в голове.

– Та, что сломана… болит?

– Голова болит из-за нее. – Она пожала плечами. – Но мне придется жить с этим.

Кин оглядел крошечную камеру, капли влаги катились по коже Аянэ, скользили по железному замку. Он вспомнил, как сам лежал здесь, почти умирая от ожогов без анестезии – физическая боль усиливала страх и неуверенность. Пустые часы, проведенные в одиночестве, когда он прислушивался к собственному дыханию, считая бесконечные минуты в уме.

– У меня с собой есть набор инструментов. – Он указал на свой пояс. – Я могу попробовать отремонтировать ее.

– А у тебя не будет неприятностей?

– Они сказали, чтобы ты оставалась в камере. Ты тут и останешься.

– Кин-сан, мне не хочется, чтобы у тебя были проблемы…

Но Кин уже доставал инструменты. Он улыбнулся ей уголками губ и поднял отвертку.

– Повернись-ка. Посмотрим, что мы тут сможем сделать.

Они уселись: она – за решеткой, он – снаружи, а между ними – приглушенные звуки металла и инструментов. Едва его пальцы коснулись сложного механизма, он понял, как сильно скучал по этому языку машин. По его поэтике, его абсолютности. По миру, который регулируется законами, незыблемыми и непреложными. По миру масс и сил, уравнений и эталонов. По миру, который намного проще, чем плотский мир со всем его хаосом и сложностью.

И, зажав во рту четыре винта, он тихо заговорил:

– Как здорово снова работать руками.

– Странно, что они не вделаны в кость.

– Что ты имеешь в виду?

– Прости. – Аянэ качнула головой. – Я перебила тебя. Влезла со своим мнением.

Нахмурившись, Кин вытащил винты изо рта.

– Перестань, Аянэ. Просто говори, что думаешь.

– Просто… твои знания могут сделать жизнь здесь намного легче. – Она вздрогнула и снова покачала головой. – Но нет. Я здесь гость. Я не знаю, как они живут. Поэтому я лучше буду молчать.

Кин нахмурился еще больше.

– Аянэ, здесь Гильдия не сможет причинить тебе вреда. Здесь нет Инквизиторов, притаившихся в кустах, нет Кёдаев, чтобы наказать тебя, нет Бутонов, которым ты подчиняешься. Здесь ты – сама по себе. Что делать и чего не делать – зависит только от тебя.

– Значит, я могу выбрать хранить молчание?

– Но почему? Теперь ты свободна. Чего бояться?

Аянэ оглянулась через плечо, и ее паучьи конечности задрожали.

– Девушку, которую боятся все гильдийцы.

* * *

Взгляд Каори был цвета воды на полированной стали с острыми краями.

– Не могу поверить, что ты привела это сюда.

Четыре фигуры сидели полукругом вокруг костра в доме Даичи, освещенные потрескивающим пламенем. Они принадлежали членам Военного совета Кагэ – жесткие и хладнокровные воины с мозолями от мечей на руках. Конечно, здесь была Каори, с прикрывавшей шрам челкой на лице, в простой пятнистой одежде серо-зеленого цвета. Братья Маро и Рюсаки сидели вместе – широкие, плоские лица, орехово-коричневая кожа, спрятанные глубоко под веками глаза, которые казались почти закрытыми, даже когда братья бодрствовали. У Рюсаки была бритая голова, длинные заплетенные в косы усы. Редкая улыбка обнажала десны и демонстрировала отсутствие передних зубов. Маро же заплетал волосы в косы воина, один глаз у него отсутствовал, и левое стекло от очков болталось на шее, выкрашенное в черный цвет. Братья были самураями, служили под командой Даичи и последовали за ним, когда тот удалился из Кигена в дикие дебри Йиши. Маро обычно отвечал за поджоги на южных полях лотоса и казался вечно окутанным дымом. Рюсаки был мастером меча, сенсеем Мичи, и он же учил Юкико работать с клинком в те редкие мгновения, когда она находила на это время.

Сам Даичи сидел в центре, поставив перед собой чашку чая и сложив кулаки коленях. Он провел рукой по длинным выцветшим усам, глядя на собравшихся такими же серо-голубыми глазами, как и у дочери. Его старомодная катана покоилась в выемке за спиной, а парный ей вакидзаси, которым пользовалась Каори, – в ножнах, покрытых черной эмалью с узором из золотых журавлей.

Юкико приложила ладонь ко лбу, головная боль колом стучала изнутри так, что казалось, у неё лопнут глаза. Резко затошнило, пол в доме Даичи накренился, точно палуба неболёта во время шторма. Юкико пыталась отключить Кеннинг, но всё равно чувствовала, как Буруу ждет на площадке снаружи – бледный ад, горящий в ее мысленном взоре.

– Ее можно было либо привести, либо убить, Каори.

– Так убей ее! – рявкнула та. – В чем проблема?

– Я не убиваю беспомощных девочек со связанными руками.

– Она не девочка, – прорычала Каори. – Она – проклятый гильдиец.

Мятный чай. Горящий кедр. Старая кожа, масло для мечей и сухие цветы. Запахи наполняют комнату Даичи, заполняют легкие и голову Юкико – слишком много ощущений, острых, направленных внутрь черепа. Ей кажется, что она все еще чувствует запах обугленного мяса, слышит шипение, будто Даичи вновь прижимает горящий клинок к ее татуировке.

Юкико встала и подошла к окну. Веселый огонь доносил этот ужасающий жар в каждый угол, щелкая пальцами по почерневшим бревнам и отправляя дым через кованую медную трубу. Она распахнула ставни, вдыхая легкими свежий, сладкий от дождя воздух.

Даичи внимательно наблюдал за Юкико, в его глазах светилась легкая озабоченность.

– Ни у кого в этой комнате нет причин ненавидеть Гильдию больше, чем у меня, Каори. – Юкико отвернулась от окна и уставилась на членов Совета. – Но я не уверена, что мне хочется превращаться в мясника.

– Экипаж броненосцев, которые вы уничтожили, мог бы возразить, – произнесла Каори.

– Да твою ж…

– Танцующая с бурей, мы все делаем то, что должно делать, – огрызнулась Каори. – Включая тебя. Мы все пролили реки крови. И будем проливать еще. Пока все не закончится. Лотос должен гореть.

Юкико посмотрела на Даичи, ожидая, что он вмешается, но старик уставился на свои руки, необычно молчаливый.

– Я хотела посоветоваться с вами и лишь затем принять окончательное решение. – Юкико вытерла мокрые от пота ладони о хакама. – Мы привели ее сюда, потому что это безопасно. Кин заверил меня, что без кожи Гильдия не сможет отследить ее.

– И ты ему доверяешь? – фыркнул Маро.

– Конечно, я ему доверяю, – голос Юкико прозвучал холодно, как зимнее утро. – Он спас мне жизнь. Я доверяю ему больше, чем тебе.

– Без разницы, что ты сбрасываешь, чешую или латунь. Змея, сбросившая кожу, все равно остается змеей.

– В этом мальчике нет ни твердости, ни огня, – сказала Каори. – Только предательство.

– Как ты можешь говорить такое? – Юкико почувствовала жар на щеках, вспомнив, как его губы касались ее кожи. – Он бросил всё, чтобы быть здесь, с нами.

– Он бросил всё, чтобы быть здесь – с тобой, – сказала Каори. – Революция его не волнует. Если ты уйдешь от нас, он уйдет вместе с тобой. Он здесь, потому что ты здесь! Танцующая с бурей, открой глаза!

Юкико задержала дыхание, готовясь ответить, но не нашла слов.

«Ты – причина. Первая и единственная причина».

– Мы говорим не о мальчике, – грозно прорезал напряжение рык сенсея Рюсаки. – Мы говорим о гильдийце и о том, что нам с ним делать.

– Убить, – решительно произнес Маро. – Их род – яд. Лотос должен гореть.

– Я согласна. – Юкико кивнула. – Было бы глупо доверять этой твари.

Она посмотрела на собравшихся и отметила удивление на их лицах.

– Послушайте, я знаю, что иногда веду себя как стерва, но я уж точно не дура.

– А что, если эта девушка говорит правду? – голос Даичи рассек воздух, как нож. – Что, если в Гильдии есть и другие такие, как она?

– Это невозможно, – сказала Каори.

– Арашитора тоже был невозможен несколько месяцев назад, – слова Даичи звучали грубо, как серо-голубой гравий. – А теперь вот он – во всем своем великолепии – лежит снаружи.

Члены Совета уставились через открытую дверь на грозового тигра, устроившегося на площадке. Буруу потянулся под дождем, поточил когти о доски и лениво зевнул, отчего всё строение вздрогнуло.

СКАЖИ ИМ, ЧТО ВОСПИТАННЫЕ ЛЮДИ ТАК НЕ ГЛАЗЕЮТ. ДАЖЕ НА ВЕЛИКОЛЕПИЕ.

О Боги, тише! Не ори так. Иди спать.

Она почувствовала, как Буруу пытается сдержать себя, осознавая, что ей больно, позволяя лишь самой малой своей части пробиться к ней. И хотя его мысли все еще летели к ней по яркому трескучему каналу, громкость упала до терпимого уровня.

КАК ТУТ УСНУТЬ, КОГДА У ТЕБЯ В ГОЛОВЕ СТОИТ ТАКОЙ ШУМ?

Видимо, ты хочешь высказаться по этому поводу?

ДА. НО Я ВСЕ ЕЩЕ НАСЛАЖДАЮСЬ СЛОВАМИ О МОЕМ ВЕЛИКОЛЕПИИ. ДАЙ МНЕ ПОБЛАЖЕНСТВОВАТЬ ЕЩЕ ЧУТЬ-ЧУТЬ…

– Отец, ты не можешь доверять этой твари. – Каори положила руку на колено старика.

Даичи сглотнул и кашлянул.

– Всё, о чем я прошу, – просто предположить, что она говорит правду. Подумайте, чего мы достигнем, если начнем восстание внутри Гильдии. Представьте, какой урон сможем нанести. Эта девушка может быть именно той тайной силой, которая поможет нам уничтожить бандитов раз и навсегда.

Юкико встретилась взглядом с Даичи.

– Не думаю, что ей можно доверять.

– Разве нельзя, Танцующая с бурей? При этом ты только что заявила, что к Кину можно относиться как к своему?

АГА, ВОТ ОНО ЧТО.

Юкико вздрогнула и повернулась, словно от пощечины.

Пожалуйста, не кричи так!

Буруу снова сдал назад, свернувшись в кольцо и стараясь уменьшиться в размерах, пока не остался лишь небольшой след – как после занозы.

ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ. МНЕ НЕ СТОИТ ВЫСКАЗЫВАТЬ МЫСЛИ ВСЛУХ – СТАРИК ПРЕКРАСНО ДЕЛАЕТ ЭТО ВМЕСТО МЕНЯ. Я БУДУ ВЕЛИКОЛЕПНО ТИХ.

– Пожалуйста, не называйте меня так. – Юкико скрестила руки, игнорируя самодовольную удовлетворенную теплоту Буруу.

– Танцующая с бурей? – Брови Даичи удивленно приподнялись над краем его чашки.

– У меня другое имя.

– Но это то, что ты есть.

– Вы все так смотрите на меня… будто ждете, что я сейчас выпущу молнию из рук или что там, где я пройду, распустятся цветы. Я пока ничего не сделала, а вы ведете себя так, будто я спасла мир.

– Ты дала людям надежду, – сказал Даичи. – Это дорогого стоит.

– Это опасно.

– Не более опасно, чем казнить эту девушку за то, кем она была раньше.

– О Боги, Даичи, когда мы впервые здесь появились, вы были готовы убить Кина по точно такому же подозрению. Вы были готовы убить меня из-за татуировки.

– Видимо, я кое-чему научился с тех пор. От нового сенсея.

Даичи улыбнулся.

– А ты говоришь, что пока ничего не сделала.

Юкико молча уставилась на старика. Совсем недавно она стояла над ним в этой самой комнате, приставив нож к горлу, и он требовал, чтобы она убила его. Но каждый раз, когда она общалась с Даичи, она будто открывала его новую грань. Его ненависть к Гильдии и правительству закалялась при помощи твердых рук и жестокого расчетливого ума. Она понимала, почему Кагэ последовали за ним. Почему они были готовы рисковать своей жизнью ради него и его убеждений.

Он действительно был прирожденным лидером – лидером, которым, она боялась, ей никогда не стать. У нее было только одно желание – мстить. Воспоминания о смерти отца, его теплая и липкая кровь у нее на руках, кровавые пузыри на губах. Мысли об этом грозили уничтожить и ее саму, пульсируя болью в голове и дробя кости в основании черепа.

– Вам не кажется, что есть в этом что-то неправильное? – Даичи сильно закашлялся, прочистил горло и оглядел совет. – Пощадить мальчика и покончить с девочкой?

– Мы всегда можем убить их обоих, – сказала Каори.

Юкико потерла виски, в которых билась боль, и закрыла налитые кровью глаза. Она чувствовала лес вокруг, мириады жизней прямо за окном, тепло и мелькание их мыслей вихрем кружились в ее собственной голове. Нарастающий гвалт. Шквал чужого жара. Отравляющее и тошнотворное чувство, заливающее ее, будто кипятком. И когда она закрыла глаза, пытаясь подавить огонь, пылающий в ее голове, то к ее изумлению и абсолютному ужасу, поняла, что может чувствовать и другие импульсы внутри Кеннинга. Вдобавок к мельтешению птичьих забот, слабым и едва заметным сигналам крошечных существ, кипящему сердцебиению грозового тигра прямо за дверью.

Она чувствовала и мысли Кагэ.

Размытые, нечеткие, они – жар и свет, непонятные формы и невозможные клубки эмоций. Везде. Всюду. Как ответ на загадку восприятия: то, что увидел однажды, уже невозможно пропустить. Она помнила, как проникла в сознание Йоритомо на Рыночной площади, пытаясь удержать его, словно горсть песка. А теперь она без труда могла чувствовать каждого жителя деревни. Мысли людей накладывались слоями – один человек, потом еще один, и еще, – образуя низкий гул, пока весь мир не вокруг нее не обратился в бесформенный шум. Юкико согнулась пополам, сильно моргая. Буруу поднялся и заскулил.

СЕСТРА?

Даичи сделал еще глоток чая, и его голос прозвучал сухим шепотом:

– Ты в порядке, Танцующая с бурей?

Она убрала волосы со лба, прикосновение кончиков пальцев к коже ощущалось как удар кувалды. Она пыталась прийти в себя, отключиться от шума и жара, свернувшись клубочком, и полностью закрыться от Кеннинга.

Боги, что со мной происходит?

– Юкико, ты в порядке? – спросил Даичи.

Она глубоко вздохнула, медленно выдохнула. Мир затих, но она всё равно еще чувствовала его прямо за пределами своего черепа. Волна начала уходить назад в бушующее море до следующего цунами, поднимающегося, чтобы скрыть солнце. И она – в его тени, словно насекомое, висящее высоко-высоко.

– Голова болит, Даичи-сама.

– Может, тебе стоит отдохнуть? – спросила Каори.

– Как я могу отдыхать? – Юкико моргнула, глядя на нее.

Дыхание у нее сбилось, будто она быстро бежала.

– Гильдия Лотоса пытается перековать династию Казумицу, а ты говоришь о том, чтобы убить Кина. Давайте лучше обсудим ситуацию с Хиро. Со свадьбой. Что надо сделать, чтобы предотвратить ее?

– Ячейка на улице Куро уже работает над этим, – сказала Каори. – У нас есть свой агент во дворце. До церемонии еще несколько недель. Так что успокойся.

– Я спокойна!

– Юкико… – сказал Даичи.

СЕСТРА.

– Нет, черт возьми! – выкрикнула она. – Несколько дней назад весь народ был готов восстать, а теперь вы сидите сложа руки, а возможности уплывают…

– Юкико! – голос Даичи на этот раз прозвучал грубо, как пощечина.

Она заставила себя замолчать, задержала дыхание и почувствовала, как беспокоится Буруу. Мир вокруг снова запульсировал, мысли присутствующих в комнате навалились на нее, и ей показалось, что земля уходит из-под ног.

– Что? – прошипела она.

– У тебя идет кровь из ушей, – сказал Даичи.

Она потянулась к голове, коснулась пальцами густых теплых струек, которые капали на пол. Перед ее взором взорвались черные солнца, крошечные осколки падали и тянули ее за собой. Буруу стоял в дверном проеме, и его мысли вскипали у нее в голове гулом и раскатами грома, перемежаясь белыми вспышками потрескивающих молний. Юкико пыталась вздохнуть, пыталась отвоевать пространство и хотя бы минуту тишины у себя в голове.

Но прилив нарастал.

Дрожали стены, и перекатывался под ногами пол. Она упала на колени, сжимая виски. Она слышала, как стучали крошечные украшения на полках Даичи, падали, кувыркаясь, шахматные фигуры. Люди вскочили на ноги и закричали, и их мысли было невозможно сдержать – они наполняли голову Юкико и изливались алыми струями из ноздрей. Вдребезги разлетелась чашка с чаем. Свалился со стены меч Даичи. Снаружи донеслись тревожные крики жителей деревни – деревья вокруг трясло от корней до макушек. А в голове Юкико – ком, колючий и рвущий ее на части – их мысли, надежды, страхи (боги, их страхи) – всё, чем они были и могли бы стать. И этот ком подхватывает ее и тащит, тащит в темноту под ногами.

ЮКИКО!

Буруу, помоги мне!

ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ?

Я не могу сдержать себя!

Он поднялся вверх на черных крыльях, словно какой-то зверь, забытый под кроватью в те далекие дни, когда одеяла были доспехами, а голос отца – единственным мечом, который был ей необходим, чтобы держать тьму в страхе. Но отец ушел – взошел на свой костер, достался великому судье Энма-о. Теперь Юкико ясно видела его: на лице размазан пепел от приношений, обвисшая бледная, как у трупа, кожа прикрывает кости, из дыры в горле всё еще хлещет черная кровь. Ее руки пытаются закрыть рану, но она слишком глубокая. Крови слишком много. Поздно. Жар, мысли, крики переполняли Юкико непреодолимым потоком, который вот-вот поглотит ее… и тут она почувствовала, как Буруу во тьме пробирается к ней пылающей точкой.

ДЕРЖИСЬ ЗА МЕНЯ.

Буруу!

ДЕРЖИСЬ ЗА МЕНЯ, СЕСТРА.

Узор кровеносных сосудов, пульсирующих под веками, стробирующие всполохи света снаружи.

Она вцепилась в него как в спасательный круг, в якорь, который удерживал ее среди скрежета разрастающейся опухоли.

Он укрыл ее своими крыльями – озон, пух и тепло, – мягкими, как подушки.

И она провалилась во тьму.

8 Никто

Независимо от формы береговой линии или цвета горизонта, на этой земле, где есть рассветы и закаты, можно встретить три вида пьяниц.

Первый вид – это жизнерадостный пьяница, который хватается за бутылку, когда у него есть повод повеселиться. Он частенько перебирает на празднествах, пирах и гулянках и наслаждается жизнью с румяными от прилившей крови щеками. Он напевает себе под нос, спорит с друзьями о войне с гайдзинами или последней схватке на арене и всё время улыбается до ушей. И хотя он может погрузиться до самого дна бутылки, он не тонет, а видит на донышке свое отражение и улыбку.

Второй вид – это пьяница по призванию. Он пьет так, будто это дело всей его жизни. Молча сидит, ссутулившись над своим стаканом, стремительно приближаясь к состоянию ступора. Он не испытывает ни радости от путешествий, ни утешения в компании встреченных в дороге друзей. Но он стремится к своей цели так упорно, что под глазами у него залегают темные тени. И эта цель – напиться до бессознательного состояния. Провалиться в небытие, где сны глубоко погребены под теплыми объятиями Забвения и кажутся скорее вибрациями, чем звуками – как колыбельная матери для младенца, который пока не понимает ни словоформ, ни их значений.

И третий вид – это пьяница, подобный отцу Никто.

Это полнейший ужас. Мрак. В горлышке бутылки он видит проход в черное чрево. Выпивка для него – это растворитель, который стирает яркие краски с его маски и глянец с костей и крови. Он пытается оправдать то, что случилось в прошлый раз, и молчаливо обещает: это произойдет снова.

Горлышко бутылки прижато к его губам, как губы любовницы. Это бальзам, чтобы успокоить душу после возвращения с войны с инородцами. Транквилизатор, чтобы заглушить крики гайдзинов, которые до сих пор преследуют его во снах. Наркотик, чтобы унять боль в тех членах тела, которые он потерял. И хотя он тоже был игроком, безнадежным и беспомощным, бутылку он любил куда больше.

Но ее он тоже любил, по-своему, уродливо. Мать он называл сукой, брата – ублюдком. А дочь… это самое дорогое, что у него осталось. Его цветочек. Даже в худшем своем состоянии он звал ее по имени.

Хана.

Ее самые ранние воспоминания о матери – как из распухших глаз, сияющих голубой радужкой, текут слезы. Сгорбившийся силуэт, дрожащие руки и сломанные пальцы. Громкая ругань и побои. Умоляющие о пощаде открытые ладони, окровавленные губы и выбитые зубы. Долгие дни без крошки во рту. Краткие периоды изобилия с уставленным едой столом и крошечные игрушки (куклы для нее, солдатики для брата), которыми он их одаривал с широкой щербатой улыбкой. И снова закладывал в ломбард несколько недель спустя.

Догонялки в сточных канавах города Йама с другими детьми, оставшимися сиротами из-за бутылки или курения лотоса. Или войны. Когда ей исполнилось шесть, она и Йоши были тверже, чем кожа лотосмена. Насилие, грязь, разбитые костяшки – всё это в обертке из вони чи и дерьма. Кулачные бои. Битое стекло. В канавах гнили нищие с черными легкими, выкашливая их остатки в переулках, где играли и смеялись дети, забываясь хотя бы на мгновение. Но, несмотря на это, они были вдвоем – она и Йоши.

Кровь есть кровь.

А потом отец купил ферму. В буквальном смысле. Крошечный надел рядом с городом Киген, на котором выращивали лотос. Урвал куш на тридевятке в курильне какого-то якудза. И герой войны превратился в фермера. Они покинули Йаму и, погрузившись на неболёт, отправились на юг – в Киген. Это было первое и единственное в ее жизни путешествие на неболёте. От гудения двигателей вибрировали кости, а ветер ласкал лицо ливнем нежных поцелуев на щеках. Она стояла на носу и смотрела, как мир плывет под ними, желая, чтобы они навсегда остались тут – над облаками.

Йоши ненавидел его. Отчаянно ненавидел. Но даже когда они устали считать побои, когда бутылка украла всё, чем он был и чем мог бы стать, она любила его. Любила всем сердцем.

Она ничего не могла с собой поделать.

Он был ее отцом.

* * *

Она поднялась с постели еще до захода солнца, натянула на себя одежду прислуги, на языке остался привкус застарелых выхлопов. Умылась в ведре с прохладной водой, пальцами ощущая гладкую рубцовую ткань на щеке и брови. В ее памяти снова всплыла страшная картина – отблеск свечей на битом стекле, плевки и кровь. Она поправила повязку на глазу, пригладила непослушные волосы, насколько это было возможно, и приготовилась вдыхать запахи своей ночи. Заглянув в спальню Йоши и Джуру, она увидела, что они спят, растянувшись на грязных простынях, к счастью, без кошачьих экскрементов.

Пока, Дакен.

Кот сидел на подоконнике – черный силуэт на фоне медленно темнеющего неба, – и наблюдал за ней глазами цвета мочи.

…осторожно…

Никто подняла железомёт, который так и валялся среди пустых бутылок и разбросанных игральных карт. Сунула его в потайной карман под мышкой, прижала к телу.

Я всегда осторожна. До вечера.

…увижу тебя первым…

Она вышла за дверь и, спустившись по лестнице, оказалась на грязных улицах, среди длинных теней и сотен людей, до ночи сновавших по делам, пока не наступит комендантский час. Ее встретила городская вонь – фекалий, черной морской воды и чад чи. Осенняя прохлада хоть и принесла долгожданное облегчение после обжигающе жаркого лета, но алый закат всё еще пылал доменной печью, и она натянула на глаз дряхлые очки, чтобы уберечь его от ожогов.

Постепенно она погрузилась в шум, который обступал ее со всех сторон – суета и бормотание людей, спешивших домой, гул моторикши, рычание генератора. Под этой звуковой подушкой она подспудно ощущала тонкую прослойку недовольства – скорее вибрацию, чем звуки. Злость. Хруст битого стекла под ногами, соломенно-сухой треск готового воспламениться трута. Граффити, как будто брызгами покрывавшие плакаты с призывами на службу в армию, – одна и та же фраза почти на каждой улице.

Грядет Араши-но-одорико.

Она прошла по мостам через черные как смоль реки Шудзё и Широй и оказалась в зажатом симметричными постройками Апсайде. Здесь картина изменилась – сутулясь, сновали торговцы нео-тёнины, пялились пустыми прилавками рыночные ряды. Когда она добралась до территории дворца, солнце уже целовало горизонт. Она низко поклонилась стражникам у ворот и, опустив взгляд, протянула свой пропуск. Безродная девчонка-вонючка была, конечно же, недостойна вечерних приветствий, и мужчины просто открыли ворота и отошли в сторону. Желание говорить с буракумином возникало у них в голове не чаще, чем мысли о нечистотах, плывущих по сточным канавам.

Придворные стояли разноцветными кучками, звуки голосов приглушались респираторами и дребезжанием вееров. Повсюду – бдительные взгляды суженных от напряжения глаз. Наконец она добралась до королевского крыла, чтобы приступить к своим ночным обязанностям. Троица жалких тощих тигров гремела цепями в опустившемся на двор сумраке, тяжело вдыхая отравленный воздух. Когда она шла по крылу даймё, ее тенью сопровождали рулады, скрип и треск соловьих полов.

Вдобавок к «пению», которое должно было отвратить потенциальных убийц от черных дел, Гильдия неделю назад выпустила во дворце целый рой так называемых пауков-дронов – устройств размером с кулак, с заводным ключом и восемью сегментированными лапами, острыми как иглы. Они ползали по залам, потолкам и стенам, а их изящные заводные внутренности издавали тихие звуки – «тик-тик-тик». Когда они только появились, Никто из любопытства подняла одного, и он завибрировал в ее руке и глухо загудел «дон-дон-дон!», пока она не отпустила его. Один из слуг предупредил: эти устройства передают всё, что видят, своим хозяевам в Гильдии, и с того дня Никто через плечо подглядывала за проклятыми машинками. Они бродили меж этажами и наблюдали глазами Гильдии, и их стараниями притязания лорда Хиро на трон на сегодняшний день казались максимально обеспеченными.

Остановившись у покоев даймё, она низко поклонилась железному самураю, охранявшему дверь. Золотистая накидка означала, что он является членом элиты Казумицу – хранителем рода императоров, который покрыл себя позором поражения после убийства сёгуна. Ростом он был около семи футов, в доспехах о-ёрой, с кучей поршней и механизмов, широкими наплечниками, чейн-катанами и вакидзаси, скрещенными на талии. До смерти Йоритомо их одежды покрывали черной эмалью, но теперь они окрашены в белый – цвет кости и смерти.

До нее доходили слухи о Ночи беспорядков иночи, когда новость о зверствах Гильдии против военнопленных гайдзинов впервые сообщили по беспроводной сети. О целом легионе бледных призраков, выпущенных императорским дворцом, чтобы жестоко подавить восстание. И молодом капитане, возглавлявшем атаку, глаза которого горели зеленым огнем преисподней.

Едва заметным кивком самурай позволил Никто войти. Низко кланяясь, опустив глаза и сгорбившись, она раздвинула двойные двери.

– Попробуйте сейчас, – произнес металлический голос с присвистом.

Она вошла в комнату и, увидев залитых светом верхнего фонаря собравшихся, упала на колени и прижалась лбом к полу. Вокруг кресла-каталки стояли трое гильдийцев. Двое первых были неразличимы – под плотно прилегающими коричневыми оболочками угадывались женские формы, поверх были накинуты длинные фартуки, утыканные пряжками и шпильками. На позвоночниках у них держались серебристые шары, из которых тянулось по восемь длинных блестящих конечностей, образующих сверкающий, как бритва, ореол. У них были невыразительные лица и выпуклые глаза, горящие кроваво-красным светом.

Третьего гильдийца она узнала сразу – Кенсай, Второй Бутон из капитула Кигена, голос Гильдии в столице Тигра. Он был огромен – ростом более шести футов. Тело втиснуто в атмоскафандр из полированной латуни, имитирующий мускулы. Глаза горят. Мехабак на груди, не умолкая, заикается и трещит на неразборчивом машинном языке. Лицо Второго Бутона в шлеме выглядело, мягко говоря, странно: идеальное и прекрасное, но застывшее в непрерывном крике, а изо рта его тянулся пучок дребезжащих металлических проводов. Как всегда, его вид вызвал в животе Никто приступ холодного страха.

– Лорд Хиро, пожалуйста, – проскрежетал Кенсай. – Попробуйте еще раз.

Никто быстро взглянула на человека, лежащего на кресле-каталке. Длинные темные волосы. Остроконечная бородка. Пронзительно-зеленые глаза цвета нефрита Кицунэ. Высокие скулы, гладкая загорелая кожа, мускулистая фигура, шесть кубиков рельефного пресса, как будто вырезанного из дерева кири. Никто думала, что он мог бы выглядеть красавцем в другом месте и в другое время. Но бессонные ночи оставили серые круги под этими прекрасными глазами, а отсутствие аппетита (его еда всегда оставалась нетронутой) превращало его в уставшего, изможденного человека.

Лорд Хиро поднял правую руку и, нахмурившись, стал загибать пальцы, один за другим.

Сколько бы она за этим ни наблюдала, каждый раз восхищалась искусным мастерством. Пальцы на шарнирах с прочными сухожилиями. Замысловатое кружево механизмов – ужасно и одновременно красиво. Шипяще-жужжащая конструкция – шестеренки и зубья из тусклого серого железа.

Механическая рука.

– Отлично, – выдохнул Кенсай. – Скорость вашей реакции с каждым разом все лучше.

– Смогу ли я вскоре владеть мечом? – голос лорда Хиро донёсся как будто издалека.

– Конечно. – Женщина-паук кивнула, ее серебристые конечности затряслись. – Протез намного прочнее, чем просто мясо и кость. Но ловкость, с которой вы будете владеть оружием, зависит только от вас. Практикуйтесь, Хиро-сама. Кожа крепка. Плоть слаба.

– Лотос должен цвести, – пробормотал Кенсай.

Даймё клана Тигра медленно поднялся, пробуя размять руку, и тут же раздалось шипение поршней, сопровождавшееся небольшими всплесками выхлопов чи. На плече у него была закреплена железная манжета, скрывавшая, где заканчивался металл и начиналась мышца. На другом плече красовалась татуировка в виде императорского солнца, обливавшего лучами скульптурные мышцы. А под ним распускался куст цветущего лотоса – новая татуировка, означавшая, что он является лордом клана. Даймё. Главой дзайбацу Тигра.

Впечатляющая работа для восемнадцатилетнего юноши.

Облачившись в свободную шелковую накидку, лорд Хиро наконец заметил, что на полу на коленях стоит Никто и украдкой поглядывает на него. Она вспыхнула и прижалась головой к доскам, сердце бешено стучало в груди. Надо было подождать, пока они уйдут. Начать с министерских палат, а не кидаться сюда, чтобы попасть под эти кровавые взгляды…

– Займись делом, девочка, – произнес глава клана Тигров.

– Простите, господин.

Она быстро встала и прошла в темную спальню, где опустилась на колени у ночного горшка, слушая жужжащий голос Второго Бутона.

– Главы клана Феникс приняли приглашение на вашу свадьбу, великий лорд. «Плавучий дворец» уже в пути. Из достоверных источников я узнал, что скоро за ними последуют Драконы. А когда Рю и Фушичо согласятся с вашими притязаниями, то и Кицунэ быстро смирятся. А если нет, то любые мысли о восстаниях испарятся, как только Лисы увидят свадебный подарок.

– Свадебный подарок?

– Хай. Я отвезу вас в провинцию Джукай для осмотра. Примерно через неделю.

– Я никогда не любил сюрпризов, Кенсай.

– Значит, это будет первый, великий лорд.

Никто, нахмурившись, стояла с ночным горшком в руке.

Свадебный подарок? Что это, во имя Создателя?

Пора уходить. Она и так слишком долго тут торчит. Выскользнув из спальни и опустив взгляд, она пронесла глиняную ношу через комнату. Собравшиеся едва взглянули на нее. Женщины-пауки упаковывали свои инструменты, Глава клана Тигра стоял на балконе и смотрел, как на его город тихо опускается вечер. Второй Бутон маячил у него за спиной. В воздухе витал густой запах смазки и чи.

– А теперь, – сказал Кенсай, – нам надо поговорить о… траурном сценарии. Что будете делать вы и другие представители элиты Казумицу…

Выскользнув за дверь, Никто проскочила между двумя возвышающимися великанами – белыми как смерть дежурными Железными самураями. Голова у нее закружилась. Ей надо было срочно попасть в Убежище на улице Куро. Рассказать обо всём Серой Волчице. Но, чтобы избежать подозрений, ей придется отработать полную смену, не торопясь, с невозмутимым лицом и без страха в глазах. Девушка, которую никто не хотел, никто не знал. Абсолютно неприметная, достойная внимания не больше, чем таракан, который прячется, заползая в трещины.

Расширяя эти трещины с каждым днем.

Я – ничто.

Я – Никто.

* * *

Вскоре после этого произошло землетрясение – в течение тридцати секунд содрогались стены дворца, вазы падали с подставок, а гобелены – с крюков. Тяжелая дрожь под ногами на мгновение отвлекла внимание от нарастающей придворной интриги. А разбирать образовавшиеся завалы, разумеется, пришлось слугам. Домоправительница была в ярости, и больше всего досталось Никто, как самой бесправной в этой иерархии.

Богине Солнца предстояло поспать еще с полчаса, когда Никто сбежала из дворца. Она шла медленно, низко надвинув соломенную шляпу на лицо. Сначала по территории дворца, а потом по улице города в предрассветной тишине. На пустом перекрестке она увидела нищего, который ходил кругами и утверждал, что землетрясение доказывало недовольства лорда Идзанаги приближающейся королевской свадьбой. Пока Никто смотрела, беднягу окружили молодые бусимены, одетые в цвета лорда Хиро, и, повалив, начали его пинать. Потом их командир подошел к ней, она показала свой пропуск и поспешила дальше.

Через реку к Даунсайду. Рассвет едва пробивался на востоке. Дакен встречал Никто на своем обычном месте, крадучись выбираясь из переулка. Он мурлыкал и прижимался к ней мордой, на которой сияла улыбка, словно лезвие, вынутое из ножен, а пах он так, будто только что откусил кусок трупа.

…увидел тебя первым…

Умный. Хочешь еще раз постоять на шухере?

…идем в тонкий дом?..

Совсем ненадолго. Мне нужно увидеть своих друзей.

…Йоши пойдет?..

Нет, Дакен. Йоши нельзя о них знать. Мои друзья – это секрет, помнишь?

…много секретов…

Не расскажешь ему?

…я же не рассказываю тебе о его?..

Кот одарил ее самодовольным взглядом, повернулся и нырнул во мрак. Несмотря на свои немаленькие размеры, Дакен двигался бесшумно, как тень, и был тих, как надгробие. Шествуя по полуразрушенным крышам, он видел всё вокруг лучше, чем любой другой, кто мог бы последовать за девушкой через запутанные лабиринты улочек в Доктауне. Пряча в рукавах руки и прижимая к себе спрятанный под мышкой железомёт, Никто пробиралась сквозь городские трущобы к зловонию бухты Киген.

Иногда она быстро разворачивалась и шла назад. Прислушивалась на углах. Наблюдала за отражениями в грязных витринах магазинов. Так, как ее учили. Курс молодого бойца в Кагэ был быстрым: они не хотели терять время. В тот день, когда Никто стала свидетелем смерти Йоритомо от рук Танцующей с бурей, в ее сердце вспыхнула крошечная искра и тускло осветила прежде темные уголки ее разума. Раньше она бы просто осталась в стороне. Ей никогда не приходило в голову действовать против правительства. Удивительно, как быстро рушатся столпы мировоззрения, когда шестнадцатилетняя девушка убивает Повелителя империи у тебя на глазах. Невозможное становится возможным перед лицом событий тектонической силы.

Но, конечно же, у нее не получалось отследить Кагэ. Она не могла примкнуть к заговорщикам сквозь закрытые двери. Искра внутри нее начала постепенно гаснуть – ведь никто не помогал ей раздуть пламя. Йоши держал ее подальше от бунтов Иночи. Просто сказал ей, что систематическое убийство тысяч заключенных гайдзинов ради урожая цветов – это не их дело. Но когда Танцующая с бурей вернулась и произнесла речь на рыночной площади во время похорон Йоритомо, когда она смотрела в толпу и при этом прямо в глаза Никто, та почувствовала, как искра превращается в хищное пламя. Когда Танцующая с бурей взмыла в небо, Никто, несмотря на риск, несмотря на всю глупость этого поступка, первой сжала руку в кулак и подняла ее вверх со слезами на глазах. Она поняла, просто поняла, что должна сделать нечто большее.

На следующий день к ней подошла Серая Волчица.

Убежище представляло собой скромное здание, втиснутое между двумя складами, рядом с высокими небоскребами. Улица Куро была узкой, упрямые сорняки сквозь трещины пробивали себе дорогу к жизни, полной удушающих выхлопов. Окна были заколочены. Здесь и там стояли уличные куртизанки, прячась под бумажными зонтиками серого цвета и от солнца, и от ядовитого дождя. Сточные канавы, забитые мусором, лотосовые наркоманы, нищие, выкашливающие черные легкие, – просто еще один проулок настоящего Доктауна с его убожеством, заметным даже слепым, если они хотели видеть правду.

Никто кивнула одному из наблюдателей Кагэ – двенадцатилетней девочке с необычным прозвищем Мясничиха, знавшей такие изощренные ругательства, которые раньше не доводилось слышать, – и подошла к узкому фасаду убежища. Стукнув ровно четыре раза, она стала ждать. Дверь открыла изможденная женщина, одетая в темную ткань. Ее серебристые волосы были заплетены в косу, рот прикрыт черным платком. Согбенная спина, натруженные руки, морщины в уголках глаз, вызванные лишениями и невзгодами.

– Серая Волчица. – Никто поклонилась.

Старуха кивнула.

– Входи.

Они прошли через узкую зону столовой и спустились по скрипучей лестнице в грязный погреб. Стены там были разрушены, и подвалы соседних зданий сливались в одно большое помещение с несколькими лестничными пролетами, которые вели в рядом стоящие строения. На длинном столе была расставлена впечатляющая коллекция радиоаппаратуры, на стенах висели карты Кигена. Над радиоустановкой склонилась молодая женщина с сонными глазами, работавшая паяльником. В помещении было еще несколько человек, которые замерли, когда Никто вошла. Самый крупный из них – целая груда мускулов с широкими, как лопаты, руками – уставился на нее не мигая.

– Кто это?

– Наш друг во дворце, – ответила Серая Волчица. – А теперь подойди к ней и поздоровайся, грубиян несчастный. Ты, конечно, большой, но всё равно можешь получить деревянным черпаком.

Мужчина улыбнулся и, осторожно ступая на правую ногу, подковылял и поклонился. Он был на целый фут выше, чем Никто. Крепкая челюсть, толстая шея, щеки, неделями не знавшие бритвы. Правое плечо украшал прекрасный феникс, а левое – императорское солнце (Никто быстро поняла, что городские оперативники не сводили свои татуировки). У него было красивое лицо, обрамленное тугими косами, суровые глаза прятались в тени. На оби висел кусаригама, лезвие серпа которого пряталось в складках грязных брюк.

– Никто, – сказала Серая Волчица, – мы называем эту небритую скалу Охотником.

Никто поклонилась.

– Простите за невежливость, но у меня новости.

Степенная улыбка стерлась с лица Серой Волчицы.

– Что случилось, дитя?

– Лорды клана Фушичо присоединились к лорду Хиро. Они приедут на его свадьбу и почти наверняка поддержат его как сёгуна. Очевидно, что и Рю плюхнутся на спину, задерут лапки и попросят, чтобы им тоже почесали животы.

Серая Волчица вздохнула, покачала головой.

– Как быстро. А я-то надеялась…

– Они поклялись служить Казумицу и будут это делать, – произнес Охотник. – Если жива династия, то живы и их обязательства. Но если не будет свадьбы, ни за что на свете Драконы не склонят головы перед кем-то вроде Хиро. Их армия огромна. И Фениксы не любят никому кланяться.

– Кицунэ пока молчат. Возможно, Лисы выберут…

– Прошу прощения, – перебила Никто. – Но это еще не всё. Второй Бутон говорил о свадебном подарке лорду Хиро. Инспекционная поездка в провинцию Джукай.

Охотник приподнял бровь.

– Что еще за подарок?

– Не знаю. Может, они что-то делают для него? Оружие?

Серая Волчица повернулась к одному из мужчин у радиоустановки.

– Воробей, свяжись с Йиши. Спроси, знает ли что-нибудь об этом гильдиец Танцующей с бурей.

– Как Мичи? – спросил Охотник. – Вы говорили с ней?

– Всё еще под домашним арестом. Как и остальные служанки Аиши. Лорд Хиро назначил своего кузена лордом магистратом. Его зовут Ичизо. Он лично допрашивает девушек.

– Хорошо хоть, она не в тюрьме Кигена, – вздохнул здоровяк. – Я говорил ей не возвращаться…

– Она сказала, что не может бросить…

…осторожно…

Мысли Дакена сконцентрировались в Кеннинге, хоть приглушенные расстоянием, но резкие, срочные. Она чувствовала, как он идет по крышам к северу, ловит глазами отблески на изрезанном горизонте, который солнце только собиралось пересечь, и в этот момент по заливу разносится ужасный смрад.

Что случилось?

…мужчины в железных одеждах. Их много…

Солдаты?

…да…

– О Боги. – Никто оглядела комнату, ладони вспотели. – Нам надо бежать.

– Что? – Серая Волчица нахмурилась. – Что ты…

– Идут буси. Их много. Нам надо убираться отсюда. Сейчас.

– Я не слышал никаких сигналов наблюдателя…

На улицах наверху раздался короткий свист двух тональностей – слабый и резкий. Сигнал повторялся ближе и ближе, опускаясь по узкой лестнице.

– Рассветный рейд… – прошептала старуха.

Никто показалось, что следующий момент тянулся целую вечность. Серая Волчица и Охотник обмениваются взглядами – лица слегка побледнели, глаза широко открылись. В голове настойчиво звучат мысли Дакена, передавая картинку – бусимены в кроваво-красных плащах несутся по переулкам к убежищу. И вдруг все в подвале начали двигаться, хватать оружие и радиоаппаратуру, срывать со стен карты.

Охотник схватил Никто за руку и пристально посмотрел ей в глаза.

– За вами следили?

– Конечно нет!

– Вы уверены?

– Мой дозорный увидел их раньше вашего!

Серая Волчица раздавала указания другим Кагэ, голос ее был спокойным, как гладь мельничного пруда, но твердым, как сталь.

– Вы все знаете порядок. Проверяйте, нет ли сообщений в дроп-боксах, ни с кем не разговаривайте, пока мы не дадим знать о себе. Двигайтесь. Быстро!

Кагэ уже рассыпались по разным лестничным пролетам в соседние здания, некоторые, уходя, злобно поглядывали на Никто. Охотник все еще смотрел ей в лицо, и в его глазах отражался гнев. Серая Волчица ткнула его в грудь, чтобы привлечь внимание.

– Я же сказал убираться. Иди! Забери Никто с собой!

– Ты рехнулась? – прорычал Охотник. – Никуда я ее не возьму.

– Подождите, вы что, думаете, я продала вас? – изумилась Никто.

– А что, этот рейд – просто совпадение?

– Если бы я хотела сдать убежище, я бы просто сказала бусименам, где вы прячетесь! Я же не идиотка, чтобы прийти сюда в день рейда!

– Может, и идиотка, – сказал Охотник.

Она бросила на него решительный хмурый взгляд.

– Простите меня, Охотник-сама, но, может, вы поцелуете мою…

Сверху донесся крик боли, топот бегущих ног. Зазвенели лезвия – сталь по стали. Раздались громкие команды прекратить сопротивление во имя даймё, цветистые ругательства Мясничихи. Серая Волчица ударила здоровяка по руке.

– Я же сказала – уходи! Прямо сейчас!

– А ты?

– А я в состоянии позаботиться о себе, – ответила старуха. – Это девушка – наш единственный источник во дворце. Она нам нужна. Убедись, что она благополучно уйдет, Охотник.

Он выругался, глядя, как раскалывается на куски дерево. Тяжелые шаги на полу. Звуки битвы. Громкие проклятия.

– Хорошо, пошли.

Прежде чем Никто успела возразить, он схватил ее за руку и потащил вверх по лестнице слева в заброшенный склад. Он тащил ее быстро, насколько позволяла ему хромота. Добравшись до черного хода, они выскользнули через заднюю дверь навстречу рассвету. Никто слышала позади звон разбитого стекла, хриплые крики. Она чувствовала вспышку солнечного света и Дакена в своей голове, пробиравшегося по крышам – закрыв свой глаз, она видела всё вокруг его глазами. Бусимены надвигались со всех сторон. Завидя их, люди на улицах падали ниц. Некоторые послушно лежали, закрывшись руками, другие тихо истекали кровью на разбитых булыжниках. Охотник потащил ее на запад по узкому проходу, но она резко отстранилась, качая головой.

– Не туда.

– Что?

– Их слишком много. Иди за мной.

Охотник остановился, неохотно, словно глыба льда. Но настойчиво потянув за руку, Никто потащила его обратно по узкому переулку, окутанному вонью крысиной мочи. При их приближении гладкие, покрытые шерстью тела исчезали. Вокруг валялись пустые бутылки, скомканные газеты, бытовые отходы и человеческое дерьмо. Наконец они вышли на многолюдную, выложенную кирпичом улочку. Охотник сильно хромал. А сердце Никто было готово выскочить из грудной клетки. Она натянула очки для защиты от ржавого дневного света. На плакатах с призывами служить в армии были начертаны крупные кандзи белой краской.

Грядет Араши-но-одорико.

Хромая, они выскочили на главную улицу, промчались по открытой местности и устремились в переулок. Протиснулись сквозь узкое пространство, по колено в мусоре. Никто крепко вцепилась в скользкие от пота пальцы Охотника. Вдали слышались крики. Клацала и звенела сталь, грохотали подкованные железом сапоги.

– Откуда ты знаешь, куда идешь? – выдохнул он.

– Доверьтесь мне.

Они бежали, насколько могли бежать при хромоте здоровяка. Его лицо исказилось от боли, пот струился градом. Одна рука сжимала ее руку, другая прижималась к правому бедру, по которому через штанину сочилась кровь. Через пару кварталов, когда Никто подумала, что они избежали опасности, Дакен снова прошептал предупреждение. Мгновения спустя по улице эхом разнеслись крики. Звенела по булыжнику тяжелая поступь, разбегались в стороны горожане. Два буси бросились в атаку, ощерившись копьями нагинат и выкрикивая: «Всем стоять во имя даймё!»

Охотник выругался, опустив плечи, и выдернул руку из ее ладони.

– Ублюдочная нога… – вздохнул он.

Отцепив от талии кусаригаму, он поднял серповидное лезвие своим массивным кулаком и кивнул ей.

– Давай, девочка. Продолжай бежать. Если это ты продала нас, я помолюсь, чтобы Энма-о скормила тебя голодным мертвецам, когда ты умрешь.

Охотник повернулся к атакующим солдатам, раскрутил цепь кусаригамы, постепенно выпуская ее из пальцев, и изо всех сил размахнулся над головой. Если бы ему повезло, он убил бы одного солдата, но второй точно проткнул бы его. Шансов, что он уйдет живым, не было. Никто вытерла пот, мысленно увидев неизбежный исход. Вот Охотник падает на пол, грудь проткнута, ребра сломаны. А она бежит обратно, в свою лачугу и маленькую жизнь, без Кагэ, ведь события вышли из-под контроля…

Она покосилась на приближающихся солдат и поняла, что они новобранцы, всего на несколько лет старше нее. Алые накидки поверх лат, вышитые тигры, новые косынки. Молодые люди, скорее всего выросшие на этих самых узких улочках, поступили на службу в армию в надежде на регулярную еду и место для проживания.

Охотник швырнул кусаригаму, цепь которой обернулась вокруг надвигающегося копья. Он потянул на себя, и солдат потерял равновесие. Затем здоровяк двинул ему своим бетонным локтем в челюсть. Размахнувшись серпом, Охотник вонзил его в шею бусимена, и тот свалился, истекая алой кровью. Его товарищ взревел в ярости, направив клинок прямо в сердце Охотника.

Никто подняла железомёт.

Выстрел прогремел оглушительно громко, отдача в предплечье была сильной, с губ сорвался крик. Бусимен схватился за шею, и меж его пальцами липко распустился красный цветок. Он закрутился на месте, задыхаясь, из горла хлынула кровь, и он рухнул на разбитую дорогу.

Охотник ошеломленно уставился на нее, из дула железомёта поднималась тонкая струйка дыма, беззвучно заполняя пространство между ними.

– Если Великий Судья и отправит за мной голодных мертвецов, – выдохнула она, – я пну его по заднице так, что у него глаза выскочат из орбит.

– Где ты, черт возьми, это взяла?

…еще идут, уходите…

– Потом, – ответила она. – Нам надо бежать.

Охотник нагнулся, с кряхтением вытащил свой клинок, рукавом вытер красные брызги с лица.

…друг?..

Никто взглянула на крышу и увидела силуэт Дакена на фоне кровавого неба, черную тень на карнизе, уставившуюся на окровавленные булыжники. Он посмотрел на мертвого бусимена и облизнулся.

Может быть…

– Охотник, нам нужно идти…

– У меня есть квартира, к северу от Даунсайда. – Он обернул кусаригаму вокруг талии. – Далековато, но там мы можем залечь на дно.

Никто посмотрела на его ногу, на кровь, сочившуюся сквозь ткань хакама.

– Мое место намного ближе. Легче добраться.

– Там безопасно?

– Безопаснее, чем здесь среди бела дня.

Охотник оглядел улицу, посмотрел на остывающие тела и на свои ноги.

…они идут…

– Нам нужно идти, – сказала она. – Если вы всё еще думаете, что это я привела бусиков, спросите себя, зачем я только что пристрелила одного из них на ваших глазах. Спросите себя, почему я не дую вам на коленку и не жду, пока придут другие.

Он слизнул пот со своих губ. Посмотрел ей в глаза. Медленно кивнул.

– Всё в порядке.

– Меня зовут Хана, – сказала она. – Я имею в виду, это мое настоящее имя.

Вдали вновь послышался топот бегущих ног. Крики тревоги. Звон железного колокола. Охотник хмыкнул, опустил шляпу еще ниже.

– Акихито, – сказал он. – Друзья звали меня Акихито.

9 Измученное сердце

Ей не хватало слез, чтобы выплакать свое горе.

Вокруг были слышны голоса бамбуковых ками – духов, которые живут в стеблях, колышущихся на легком ветру. Маленькая девочка стояла у могилы своего брата с красными от слез глазами и мокрыми щеками. Великое солнце заливало поляну ненавистными пятнами света. На каменной табличке ихай было написано его имя, день смерти и день его – и ее – рождения.

Девять лет назад.

– С днем рождения, Сатору, – прошептала Юкико.

Со времени нападения змеи прошло три месяца. Три месяца, как ее брат-близнец умер у нее на руках. Казалось, что она утратила часть себя – будто боги оторвали от нее кусок и оставили кровоточить на земле. Мать погрузилась в скорбь. Отец – в чувство вины. А Юкико? Она словно оказалась в вакууме. Мир вдруг стал слишком большим, и она чувствовала себя одинокой, особенно теперь, когда не стало брата. Пустота, которую невозможно заполнить. И больше никто не держит тебя за руку. И не отвечает на вопросы.

– Ичиго, – позади раздался голос отца.

Он любил так ее называть. Она не повернулась, так и смотрела сквозь слезы на ложе, где будет вечно лежать ее брат.

Он опустился рядом с ней на колени на теплую землю, его длинные волосы развевались на ветру и щекотали мокрые от слез щеки. Он коснулся ее руки, нежно, как снежинки. Тогда она повернулась, чтобы посмотреть на него, на человека, которого она называла отцом, но при этом, по правде говоря, едва знала. Загорелое обветренное лицо, лукавое и красивое. Длинные усы и темные волосы, только начинающие седеть на висках. Проницательный взгляд темных блестящих глаз.

Его никогда не было рядом, когда они росли – почти всё свое время он проводил на имперской охоте по велению сёгуна. Время от времени он возвращался в маленькую долину, баловал их день-другой и снова исчезал на несколько месяцев. Но он всегда приносил близнецам подарки. Он всегда мог заставить ее улыбнуться. А когда он поднимал ее на плечи и нес через бамбуковый лес, она чувствовала себя высокой, как великан, и свирепой, как дракон.

– Ты всё собрала? – спросил он.

Она моргнула, пытаясь избежать его взгляда. Она думала, ничего еще не решено окончательно. Она думала, мать никогда не согласится на это. Она думала, что, может быть, после гибели брата…

– Значит, мы всё-таки переезжаем во дворец сёгуна?

– Мы должны, Ичиго. Мой хозяин приказывает – я подчиняюсь.

– А как же Сатору? – прошептала она. – Ведь он останется совсем од…

Голос сорвался. Она не смога договорить и опустила глаза на могилу у своих ног. Она чувствовала подступающие слезы и застрявший в горле удушающий комок тепла. Рядом разевала пасть пустота – мир был слишком велик для нее одной.

– У меня есть для тебя подарок, – сказал отец. – На твой день рождения.

Он протянул белую коробку, перевязанную черной лентой. На темном шелке играли солнечные блики, и от этого сердце Юкико забилось чуть быстрее. Мысли о бесчисленных тайнах, которые могла скрывать эта коробка, на мгновение унесли ее скорбь по брату – ведь ей было всего лишь девять.

Она была совсем малышкой.

Взяв коробку в руки, она удивилась ее тяжести.

– Открой, – сказал отец.

Она тянула за ленту, наблюдая, как исчезает бант. Внутри ждал такой красивый подарок, что у Юкико перехватило дыхание. Ножны из лакированного дерева, черные, как глаза отца, гладкие, как кошачьи когти. А рядом блестело изогнутое лезвие из вороной стали длиной шесть дюймов, такое острое, что могло рассечь день пополам.

– Нож?

– Танто, – ответил отец. – У всех придворных дам есть такой.

– Зачем он мне?

– Он защитит тебя. – Он вынул ножны из коробки, вложил в них лезвие и спрятал их за поясом у неё на талии. – Когда я не смогу. И даже когда меня не будет рядом, я буду с тобой.

Потом она почувствовала, как сильные руки обняли ее, подняли с земли и вверх. Отец вообще ничего не говорил, просто держал ее и покачивал, позволяя ей плакать. Она обняла его за шею так крепко, будто он был тем единственным, кто удерживал ее от падения в холод и тьму.

Он прижался губами к ее щеке и прошептал, щекоча дыханием кожу:

– Я буду с тобой.

Он всегда мог заставить ее улыбнуться.

* * *

Удушливая мягкость вокруг, атласная тяжесть на веках. Языку тесно во рту. Мир зыбко колышется под мелодию, которую она едва ли слышит.

Юкико открыла глаза, и комната закружилась.

– Ты проснулась, – сказал Даичи.

Ками ветра бродили по склонам старых гор, духи играли в ветвях деревьев, на верхушках которых разместилась деревня, воздух был наполнен хрустящей прохладой приближающейся зимы. Юкико медленно села, застонала и снова зажмурилась. Под кожей у нее бился пульс мира – мысли всех зверей, мужчин, женщин и детей вокруг накладывались друг на друга в бессмысленной какофонии. Она вслепую пошарила рукой у кровати, схватила полупустой кувшин для саке и припала к нему губами. Даичи обеспокоенно пробормотал упрек и попытался забрать бутылку, но она оттолкнула его. Огонь вливался в горло, быстро заполняя пустоту внутри.

– Юкико…

– Не надо, пожалуйста, – умоляюще произнесла она, свернувшись клубком и прижав пальцы к вискам. – Дайте мне минуту. Одну минуту.

Старик молча сидел, скрестив ноги и положив руки на колени. Он казался статуей воина с катаной, перекинутой через спину. Он застыл, точно ледяной истукан, в то время как в ее голове всё бурлило.

Даже один взгляд, брошенный украдкой в Кеннинг, казался взглядом на солнце – глаза можно было сжечь. Но она чувствовала там, под этой какофонией звуков, низкий рокот Буруу, словно раскаты грома на далеком горизонте. Она потянулась к нему, направив ему легкий импульс-прикосновение, чтобы сообщить, что проснулась. Саке сделало свое дело – голову накрыла пелена из черного бархата, заглушившая шум и зной мира. Юкико чувствовала, как Буруу летит к ней и прекрасная тяжесть наполняет ее до краев, утаскивает Кеннинг в темный безмятежный уголок ее сознания, где тот затихает, пока не становится едва слышным.

Она не знала, сколько пролежала, свернувшись клубочком, как младенец, в темном амниотическом тепле. Она чуть-чуть приоткрыла глаза и увидела старика, который так и сидел на краю ее кровати, и в его глазах цвета стали явно проглядывала озабоченность. Он кашлянул один, второй раз, будто изо всех сил пытался сохранить тишину, и вытер губы костяшками пальцев. Наконец он встретился с ней взглядом.

– Что с тобой происходит, Юкико?

Его голос был серьезным и скрипучим от старости. Хриплый скрежет курильщика лотоса. Так похож на отцовский, что на мгновение ей показалось, будто она спит.

– Я не знаю. – Она покачала головой, язык онемел. – Я слышу всех. Животных. Людей. Всех и каждого. В голове.

Даичи нахмурился.

– Их мысли?

– Хай. Но только как будто все кричат… все сразу. Это оглушает.

Он погладил усы, медленно и задумчиво.

– Причина?

– Не знаю. Отец никогда мне об этом не говорил. Мне никто ничего не говорил.

– Не хочу тебя пугать, – Даичи помолчал, облизнул губы, – но я думаю, что сегодня ты устроила землетрясение.

Она смотрела на него, разинув рот и медленно моргая.

– Ты что, не помнишь, как тряслась земля? – спросил Даичи. – Деревья задрожали, словно испуганные дети, когда ты упала на колени.

– Нет, – глухо прошептала она. – Боги…

– Ты что, не можешь себя сдерживать? Контролировать?

Юкико посмотрела на Даичи мутным взглядом. После саке стало жарко, щеки покраснели, и она заставила себя закрыть глаза. Ноги дрожали. Во рту пересохло.

– Отец… Наверное, он курил лотос, чтобы заглушить Кеннинг. Алкоголь, кажется, тоже притупляет его.

– Похоже, этот путь опасен. Так ответов не найти.

– Знаю, – вздохнула она, неуклюже прикоснувшись языком к зубам. – Правда. Верю. И не хочу прятаться на дне бутылки.

– Каори рассказала мне о птицах. Которые бросались на стены твоей спальни и умирали.

– Буруу сказал, это потому, что я кричала. В их мыслях.

– А теперь, говоришь, что можешь слышать мысли не только зверей, но и людей?

Юкико в ужасе замолчала, чувствуя, как крепнет внутри нее уверенность о намерениях Даичи.

– Давай пока забудем о землетрясении, – сказал он. – И том факте, что ты можешь встряхнуть остров у нас под ногами, если расстроишься. Подумай о том, что еще может случиться, если ты снова потеряешь контроль.

– Вы говорите…

– Я ничего не говорю. Мне просто интересно, что, если в следующий раз твой крик будут пытаться заглушить не птицы, а люди? – Даичи обвел рукой вокруг. – Мы.

– О Боги…

– Вот именно.

Юкико моргнула, в животе у нее ворочался холодный страх. Она вообще не думала об этом…

– Я не знаю, что делать, Даичи, – выдохнула она, проведя пальцами по волосам. – Мне не у кого спросить, как это контролировать. Нет учителя. Нет отца. Никого.

Даичи сложил руки шпилем под подбородком, задумчиво сдвинув брови, и долго молчал. Тянулись минуты. Мрачнел его хмурый взгляд.

– Я не хотел говорить тебе этого, – наконец произнес он. – Хотя должен был, после происшествия с птицами. Но я надеялся, что всё не так серьезно. И, по правде говоря, мы не можем позволить себе потерять тебя, Юкико.

– Не понимаю…

– Я знаю, где ты можешь найти ответы. Если они вообще существуют. – Старик закашлялся, скорчил гримасу, вытер рот рукавом. – На острове Шабишии есть монастырь, дальше к северу отсюда, почти на границе Империи. Говорят, загадки всего мира чернилами нанесены на тела служащих там монахов.

– Чтобы сохранить их в тайне?

– Чтобы сохранить их в безопасности. Их орден образовался после восхождения императоров Тенма, когда имперские цензоры впервые начали сжигать «неподобающую» литературу. Монахи делали себе татуировки, которые содержали древние знания и сокровенные тайны, чтобы не потерять всё это из-за высокомерия империи. Живого человека убить намного сложнее, чем сжечь бумажный свиток.

Юкико приподняла бровь.

– Но что происходит, когда монах умирает?

– Не знаю. – Даичи снова закашлялся и потер горло, словно разгоняя боль. – Я даже не знаю, стоит ли сейчас этот монастырь. Одни говорят, что его разрушили. Другие – что он проклят.

– То же самое говорят и об этих горах.

– Это правда, – улыбнулся Даичи. – Надеюсь, что Расписная Братия будет способствовать распространению этих слухов по той же причине, что и мы. Чтобы избавиться от ненужных гостей.

– Расписная Братия…

– Так их называли.

Юкико глубоко и судорожно вздохнула, провела костяшками пальцев по губам. За пределами, укрытыми саке, сквозь дымку, в которую Юкико погрузилась, она всё еще могла слышать звуки. Какофонию звуков. Ад в ее голове.

– Но свадьба… – произнесла она. – Аиша. Династия… Не могу я уйти сейчас.

– Видишь ли, проблема в том, что сейчас вы с Буруу нужны нам больше, чем когда-либо. Честно говоря, если бы все ограничилось несколькими птицами, я мог бы рискнуть и оставить вас здесь. Но люди нашей деревни… жены и дочери, мужья и сыновья…

– Я опасна для них.

Старик вздохнул, глядя на пустые ладони, будто на них могли быть начертаны ответы, которые он искал.

– Хай.

– В общем, я могу полететь на север и не найти там ничего или остаться здесь и рискнуть всей деревней? Вот такой у меня выбор.

Она слабо улыбнулась.

– Никто и не говорил, что быть Танцующей с бурей легко.

Юкико прижала костяшки пальцев к вискам, под пеленой саке пульсировала кровь. Страдания, боль и нахлынувшая волна, отталкивающая всё и всех назад простой неоспоримой правдой. Тот выбор, который предложил Даичи, – вовсе не выбор. Тропа расчищена. Юкико нужно было отправиться в путь. А свадьба приближалась с каждой секундой, которые она сейчас теряла зря. Но всё равно…

Всё равно…

– Нам надо обернуться быстро, – сказала она. – Как можно быстрее долететь до Шабишии и узнать все возможные истины. По крайней мере, в небе будет намного тише.

Даичи кивнул.

– Если повезет, ты вернешься как раз вовремя, чтобы остановить свадьбу Аиши.

– Вы же знаете, как говорят, – она устало и безрадостно улыбнулась, – Кицунэ приглядывает за своими…

– Значит, я буду молиться.

Даичи взял ее за руку. Его ладони были покрыты мозолями, темными пятнами и глубокими морщинами. Юкико встретилась с ним взглядом и на мгновение увидела будто сквозь маску то железо, в которое он заключил свою душу. Он казался ужасно старым, согнувшимся под бременем и уставшим от бессонницы. Его улыбка была вымученной.

– Я знаю, о чем мы тебя просим, Юкико. Я вижу, как это сложно.

Она посмотрела ему в глаза, ища намек на презрение и не находя ничего. Слова внутри нее были похожи на живых существ, они бурлили в горле, требовали выхода наружу. Юкико сжала губы, всё еще пытаясь вести уже проигранную битву: удержать их в страхе. Когда, наконец, они высыпались, то прозвучали тихо, приглушенные завесой ее волос.

– Всё это слишком тяжело, Даичи, – она судорожно вздохнула. – Быть этой… Танцующей с бурей. Я чувствую себя мошенницей. Маленькой девочкой, которая топает ногами и кричит, что жизнь несправедлива.

– Ты вселяешь в людей надежду, Юкико. Силу, которая лежит в основе всего. Ты делаешь первые шаги, а они всегда самые трудные. Но по следам, которые ты оставишь на земле, пойдут тысячи.

– Иногда мне очень страшно. Я думаю об отце… – Она покачала головой. – Я не пролила по нему ни единой слезинки, вы знали? Он мертв, а я даже не могу заставить себя плакать.

– Это не страх прогоняет твои слезы, Юкико-чан, – голос Даичи был низким, с глухой хрипотцой. – Это ярость.

– Буруу говорит то же самое. Он говорит, что она сожжет меня изнутри.

– Нет. – Даичи наклонился вперед и пристально посмотрел на нее. – Нет, послушай меня, девочка. Оглянись. Посмотри на мир, в котором они оставили тебя. Красное небо. Черные реки. Горы костей. Ты должна быть в ярости. Ты должна быть в гневе.

Он взял ее руку, сжал так сильно, что ей стало больно.

– Время страха давно прошло. Он умер вместе с последним фениксом, с последней бабочкой. Он умер, когда мы променяли благодать нашей души на удобства мира машин. Ничего не изменится, если мы будем лелеять свой страх, будто он – наше благословение. Если мы боимся разрушить старое и потерять все в этот момент, мы никогда не построим новое.

– Я не уверена, что могу быть тем, кого ты хочешь видеть, Даичи.

Старик выпрямился, ослабил хватку.

Я уверен, – сказал он.

Потянувшись назад, он достал из-за спины древнюю катану и положил ее на ладони. Юкико затаила дыхание, ее глаза блуждали по лакированным ножнам, по золотым журавлям, вырезанным на блестящем дереве. Слова, которые он произнес, отскакивали от кожи искрами, точно статическое электричество.

– Я владел этим клинком, он помогал мне во многих битвах. Но ни одна из них не была столь велика, как та, что нам предстоит. Поэтому я отдаю его тебе – той, которой он сейчас нужен больше, чем мне.

– Боги, – выдохнула она. – Я не могу принять это, Даичи…

– Можешь. – Он провел рукой по рукоятке в долгой прощальной ласке. – Я дарю тебе этот клинок и даю ему имя – Йофун.

– Ярость, – прошептала она.

– Таков мой подарок тебе, Юкико-чан. – Он кивнул. – Используй его, чтобы полностью избавиться от страха. Дорожи им. И дорожи истиной, о которой я говорю сейчас – другой не было и не будет: величайшая буря, которую когда-либо знали острова Шима, ждет своего часа. Ждет, когда вы призовете ее. Твоя ярость может свергнуть горы. Сокрушить империи. Изменить мир.

Он вложил лезвие в ее руку и взглянул на нее холодными глазами цвета стали.

– Твоя ярость – это дар.

* * *

Кин сидел один на веревочном мосту, свесив ноги над пропастью, и слушал угасающий день. Этот переход всегда очаровывал его: сначала свет отливает медью, которая постепенно становится коричневой, затем окрашивается в цвет засохшей крови и, наконец, наступает черная как смоль тьма. Едва различимые звуки, которые вряд ли можно заметить днем, становятся резкими и четкими под покровом ночи.

В прошлом, когда он носил свою кожу-футляр, мир заглушала пелена металлических звуков, которые постоянно издавал мехабак. В доме капитула Кигена не было окон, и он не мог отличить ночь от дня. Рассвет ему заменяло сияние резаков, звезды – мерцающие галогенные диски. В четырнадцать лет он увидел свой первый закат на палубе «Сына грома» после отплытия из залива Киген. Даже сейчас он помнил, как защемило в груди, когда ослепительно сияющий шар опускался к горизонту, словно поджигая весь остров. Всё пламенело и напрягалось, а к нему тянулись черные тени, словно руки старых, забытых друзей. У него так сильно перехватило дыхание, что на какое-то ужасное мгновение он подумал, будто мехи на его коже сломались. Он задыхался.

А в Йиши он слышал тысячу тонких голосков среди шепота листьев. Лес под ним вздыхал и шевелился, кричали ночные птицы в поисках добычи, меж нежных лепестков глициний жужжали насекомые. Донесся мягкий шорох чьих-то шагов. Кто-то приближался.

Он вскочил на ноги, сердце перехватило.

– Юкико?

– Привет, Кин.

Он потянулся к ней, неуклюже споткнулся, почувствовал себя полным идиотом и наконец неловко обнял ее. Она прижалась головой к его груди и вздохнула.

– Я переживал за тебя, – выдохнул он.

Когда Юкико подняла лицо и улыбнулась, он почувствовал острый запах чего-то ядовитого в ее дыхании. Заметил пустой тусклый блеск в ее глазах.

– Я в порядке.

Он нехотя отпустил ее и снова уселся на мостик. Юкико села рядом, свесив ноги и раскачивая ими взад и вперед, как ребенок. В глазах у них отражался сияющий свет заката. Он заметил, что щеки у нее красные, а в руках – бутылка саке. Он старался не смотреть на катану, привязанную к спине.

– Я подумала, что тебе надо это сообщить. – Юкико сделала глоток из бутылки и прикрыла глаза. Когда она снова заговорила, в голосе чувствовалось напряжение: – Даичи и совет проголосовали. Лже-особь останется в живых. Но под замком. Убивать ее они не собираются.

– Это хорошо. – Кин снова покосился на спиртное. – Я рад.

Воробьи чирикали во мраке, желая друг другу спокойной ночи. Лес постепенно окутывала тьма, подкрадываясь бархатно-тихой поступью.

– Где Буруу? – спросил он.

– Рыбачит, – Юкико подарила ему легкую улыбку. – Объедается перед отъездом. Лопает, как лотосный наркоша в отходняке. Надеюсь, мы сможем оторваться от земли.

– Перед отъездом? А куда?

– На север. Остров Шабишии.

– Можно… мне с вами?

Она вздохнула и провела костяшками пальцев по лбу.

– Лучше не надо. Твои мысли в моей голове ведут себя как клубок с шипами. – Она подняла бутылку с плескавшимся внутри саке. – Только это и может меня успокоить.

– Мои… мысли?

– Не только твои. – Юкико махнула бутылкой в сторону деревни. – Каждого. Всех, кто тут есть. И я не могу от этого избавиться. Так что, мне кажется, уехать сейчас подальше от людей – это прекрасная мысль.

– Это… – Он пытался подобрать слова, качая головой. – Это просто…

– Невероятно? – она вздохнула. – Ужасно?

– А почему так происходит?

– Именно это я и собираюсь выяснить в Шабишии. Я должна научиться контролировать эту силу, Кин. Овладеть ею, прежде чем она овладеет мной. Если я этого не сделаю, то стану опасна для окружающих, включая тебя. – Она мягко коснулась его руки.

– Тебе и сейчас больно? Я имею в виду… хочешь, я уйду?

– Нет. – Она провела пальцем по его коже, и у него побежали мурашки. – Пока нет…

Затем наступила тишина. Давящая, пустая. Невысказанные слова гулко звучали в его голове. Кровь от воспоминаний о ее губах забурлила, мысль о ее теле, прижавшемся к нему, эхом отозвалась в венах. Ему показалось, что она бежит от него. Так он чувствовал…

– Ну, по крайней мере, мне будет чем заняться, пока тебя не будет. – Он пожал плечами.

Юкико дразняще улыбнулась.

– Ужасно скучаешь по мне?

– Ну, кроме этого, я хотел сказать. – Он робко сжал ее руку. – Я собираюсь посадить немного кровавого лотоса.

– Лотоса? – Она моргнула. – Зачем?

– Провести эксперимент в контролируемой среде. Может, мне удастся найти способ, как остановить уничтожение почвы, на которой он растет.

– Зачем тебе это?

– Чтобы спасти то, что осталось от Шимы. – Кин чувствовал тепло, исходящее от ее кожи. – Только Йиши и остались. Всё остальное – или поля лотоса, или отравленные им мертвые земли.

– Мы не сможем спасти Шиму, посадив еще больше лотоса, Кин.

– А как тогда мы можем спасти ее?

Она странно взглянула на него и произнесла строго, будто она – родитель, разговаривающий с младенцем.

– Мы сжигаем поля. Чтобы ничего не осталось, кроме пепла.

– Вы хотите сжечь весь остров?

– Лотос должен гореть, Кин. И Гильдия вместе с ним.

– И что же что будет потом? После всего этого?

– Не ставь повозку перед рикшей. И вместо того, чтобы переживать о том, чем мы займемся после окончания войны, лучше подумай о том, как помочь нам победить.

Кин смотрел на нее молча и неподвижно. Юкико уставилась в темноту, сделала еще глоток саке из бутылки. Бледная кожа, под глазами залегли тени. У нее был больной вид, будто она не ела и не спала несколько дней. Беспокойство вцепилось в него скользкими пальцами.

– Ну, об этом я тоже думал, – сказал он. – Я думал, что мы могли бы использовать обломки этих броненосцев. Для защиты деревни можно использовать любой металлолом: сюрикеномёты, бронеобшивку. Конечно, на западной возвышенности есть ямы-ловушки, но все здесь только и говорят о том, что о́ни идут через нижний лес. Старая Мари рассказывала, что после землетрясения о́ни становятся беспокойными, а то, как тряхнуло сегодня утром… довольно сильно. Жители такого и не припомнят. Если демоны начнут наступать…

Она вздохнула, взглянула на него в сгущающейся темноте.

– Они не позволят тебе строить то, что работает на чи, Кин.

– И не надо. Обойдемся без двигателей. Я могу настроить механизмы подачи так, чтобы ими можно было управлять вручную. Стрелять они будут медленнее, но основная работа происходит за счет давления газа. – Голос его звенел при мысли о том, что он снова будет строить, создавать что-то новое. – Я уже вижу всю схему. И я говорил об этом с Аянэ и…

– Аянэ? – Юкико нахмурилась. – Когда ты с ней разговаривал?

Он смущенно моргнул.

– Сегодня днем. В тюрьме.

– Кин, ты не должен этого делать. Кагэ не доверяют этому… Я имею в виду… ей. Если ты будешь с ней беседовать, тебе тоже перестанут доверять.

– Ты слышала, что говорили Ацуши и Исао сегодня утром у ямы-ловушки? – он попытался скрыть горечь в голосе. – Все равно никто из них мне не доверяет.

– Еще одна причина держаться подальше от нее.

– Она прошла весь этот путь, чтобы найти нас. Ты даже не представляешь, от чего она отказалась, чтобы оказаться здесь?

– Меня это и не волнует особо…

– Она одинока, Юкико. Впервые после своего Пробуждения ее отключили от мехабака. Она больше не слышит голоса Гильдии, не чувствует их в своей голове. Представь, что твоя жизнь проходит у очага в ночлежке Апсайда. Вокруг – свет, голоса и песни. И вот однажды тебя швыряют во тьму. Ты никогда раньше не видела ночи. Никогда не мерзла. Но теперь кругом ночь и холод. Вот что она сейчас чувствует, запертая в камере. И это был ее выбор, когда она решила приехать сюда.

– Мы не знаем, выбирала она или не выбирала. Ее могли отправить сюда, Кин…

– А знаешь ли ты, что любая женщина, родившаяся в Гильдии, становится лже-особью? – Он почувствовал, как его голос наполняется гневом, становится резким, противным и холодным. – У них нет права голоса и права решать, кем они хотят быть. Они не могут выбирать, с кем вступать в отношения и когда рожать. Не могут даже встретиться с отцом своих детей. Просто еще одна лже-особь с трубкой для осеменения и пузырьком со смазкой.

– О господи, Кин…

– Так что не надо тут обсирать ее выбор, Юкико, – Он высвободил свою руку. – Это ее первое самостоятельное решение за всю жизнь. Не у всех есть грозовой тигр, знаешь ли, чтобы исправлять ошибки. Некоторым приходится в одиночку рисковать всем, что у них есть.

– Кин, прости…

Он поднялся на ноги, и Юкико, пошатываясь, поднялась вслед за ним, опрокинув бутылку саке на бок. Из горлышка пролилась жидкость, расползлась розовым пятном у их ног. Кин повернулся, чтобы уйти, но она снова схватила его за руку и потянула к себе.

– Не уходи вот так. Пожалуйста…

Она стояла всего в нескольких дюймах от него, пальцы переплелись с его пальцами, губы слегка приоткрылись. Мир под его ногами закачался, сердце заколотилось, словно паровой молот. Он ничего вокруг не чувствовал, кроме нее. Аромат ее волос смешался с запахом спиртного. Кожа излучала жар, расплавляющий его внутренности. Во рту внезапно пересохло, ладони стали мокрыми от пота. Он пытался вдохнуть полной грудью, но у него никак не получалось.

– Не сердись на меня, Кин. – Она придвинулась ближе. – Я не хочу ссориться с тобой.

– Чего же ты хочешь от меня, Юкико?

– Неизвестно, когда мы снова увидимся. – Она перевела взгляд на его губы. – Но сейчас у нас есть примерно час до возвращения Буруу…

Она прижалась к нему, руки начали раздвигать ткань на его груди, скользили по его пылающей коже. Кин взглянул на жидкость, пролившуюся у ног, и кровь прилила к его щекам и губам цвета розы.

– Поцелуй меня, – выдохнула она.

Юкико встала на цыпочки, обвила руками его шею и раскрыла губы.

– Поцелуй меня…

Она походила на гравитацию, которая тянула его ближе к себе и ближе к земле под ногами. Исчезли все звуки. Наступила полная тьма. И осталась только гравитация – вниз, вниз, к месту, куда ему хотелось так сильно, что он чувствовал его вкус и слышал его пение внутри. Месту, ради которого он был готов убить. Месту, где он желал счастливо умереть.

Но не так.

Не так.

– Нет. – Он взял ее за плечи и отодвинул от себя. – Нет.

– Кин…

– Это не ты, Юкико.

– Не я? – она нахмурилась. – А кто тогда?

– Не уверен, что знаю. – Он указал на бутылку саке на полу. – Может, ты поймешь, когда доберешься до дна?

Еще одно крошечное мгновение Юкико оставалась собой, обычной девушкой с израненным сердцем, печальной и отчаянно одинокой. Девушкой, которую он любил. Девушкой, ради которой он был готов на всё. А потом она исчезла. Сгорела в пламени. Вспыхнули и погасли зрачки, оставляя позади ярость. И появилась незнакомка, жившая внутри нее. Как назвала ее Аянэ?

«Девушка, которую боятся все гильдийцы».

– Не тебе меня судить, Кин.

– Черт возьми, я тебя не осуждаю. Я забочусь о тебе! И я вижу, как ты превращаешься в это… существо, эту Танцующую с бурей. Я вижу, как постепенно исчезает Юкико, которую я знаю, – он вздохнул и провел рукой по голове. – Ведь ты… ты убила тех гильдийцев, Юкико. Три броненосца, на которых было полно людей. Более сотни человек. И ты их убила.

– Одного я оставила в живых. – Взгляд ее стал холодным, дерзким. – А что мне следовало сделать? Ждать, когда они разбомбят лес? Или, может, дать уничтожить тебя?

– С каких это пор ты стала убийцей?

– Не тебе говорить. – В горле у нее заклокотало, и глаза широко раскрылись. – Ты стоял и смотрел, как гибли тысячи…

Эти слова ощущались как пощечина, которая отбросила его назад, в воспоминания. Воспоминания о женщинах и детях. О бледных, измученных гайдзинах, ряд за рядом смиренно шаркающих навстречу своей смерти в кипящем котле. Превращающихся в удобрение и возрождающихся на каком-то далеком поле красивыми кроваво-красными цветами. Он знал это, помнил это. Но всё равно не был готов услышать…

Кин моргнул, глядя на нее. Безмолвно. Бессмысленно.

– Я не должна была так говорить, – сказала она. – Прости.

Юкико глубоко вздохнула и убрала волосы. По ее лицу Кин мог видеть, как внутри нее всё кипит и клокочет. Она сжимала пальцы в кулаки, кривила губы в гримасе. А когда заговорила снова, голос ее звучал мягко и слегка дрожал.

– Я знаю, что ты не виноват, Кин. В смерти гайдзинов. В иночи. Во всем этом. Я знаю, что ты ничего не мог сделать, чтобы это остановить. Но Каори и другие считают иначе. Они говорят, что в тебе нет стали. Но я-то понимаю… чтобы помочь мне в Кигене, требовалось гораздо больше мужества, чем многие могли бы представить… Но это война, Кин. Какую Юкико ты знал? Маленькую напуганную девчонку из дворца сёгуна? Она исчезла. – Пламя снова вспыхнуло в ее глазах. – Она мертва.

– Во мне нет стали… – прошептал он, скривив губы в горькой улыбке.

– Не говори ерунды, Кин. – Она взяла его за руку, переплела свои пальцы с его. – Не верь. Не верь этому. И помни, что здесь у тебя есть враги. Люди, которые видят в тебе в первую очередь гильдийца и лишь потом – всё остальное. Пока меня не будет, держись поближе к Даичи. И как можно дальше от Аянэ. Не давай им повода сомневаться в тебе.

– И зачем же мне так беспокоиться? – Он сплюнул. – Они прекрасно справляются без всяких поводов…

– Кин…

– Надеюсь, ты найдешь ответы, которые ищешь. – Он убрал руку, опустив ее на бок. – Я знаю, что Буруу защитит тебя.

С болью в глазах Юкико прикусила губу, пытаясь подобрать нужные слова.

– Поцелуй меня на прощание?

Он колебался, неуверенный в себе, хотя желал этого больше всего на свете. Мечтал об этом. Но гордость и гнев пересилили все остальное. Опять она оставляет его одного, без друзей. Он все бросил и всем пожертвовал. Но ради чего? Чтобы смотреть, как она улетает. Оставляет его, как оставила в Кигене. Одного.

Снова.

Он взял ее лицо в руки, чувствуя атласное тепло кожи. Легкое покалывание на кончиках пальцев почти раздавило его решимость в пыль. Но, склонив ее голову к своей и взглянув на ее мягкие приоткрытые губы, он нежно поцеловал ее в лоб.

– До свидания, Танцующая с бурей, – произнес он.

А потом Кин развернулся и ушел прочь.

Часть его кричала, что он идиот. Что он пожалеет об этом. Но гнев и гордость – пылающее топливо возмущенного глупца – подстегнули его, и он ушел в темноту. В ушах гулко пульсировала кровь. Юкико позвала его по имени. Но он не остановился. Не повернул головы. И где-то в глубине разума впервые мелькнула мысль, как будто произнесенная едва слышным шепотом.

И эта мысль не дала ему уснуть ночью. Кин лежал на соломенном матрасе, уставившись в потолок глазами, будто засыпанными песком. Дышал. Прислушивался. Запертый в темнице бессонницы, серой и бездонной. Часы тянулись бесконечно, и сумрачный рассвет он встретил с измученным сердцем. Пять слов бились в его голове, как горстка осколков.

Один и тот же вопрос.

Снова и снова.

Какого черта ты здесь делаешь?

10 Соль и медь

Даже ресницы Йоши дрожали от волнения, когда он неслышно пробирался по загаженным сточным канавам на четырех лапах. В темноте вокруг высились горы зловонного мусора, заполнявшего ноздри запахом гнили и свежего трупа, из треснувшего черепа которого на булыжники текла кровь. Он проскользнул мимо ощерившейся на него стаи – выводок из четырнадцати жутких крыс с лоснящейся шерстью, визжа и царапаясь, острыми коготками отрывали полоски плоти от костей. Они заверещали и зафыркали, когда он пробежал мимо. Предупреждение. Вызов. Лучшие куски – тому, кто нашел. Остальным – то, что останется. Наше мясо. Наш переулок. Наша грязь.

Он почувствовал сладковато-соленый запах меди, и в животе у него заурчало – так ему захотелось попробовать это скользкое, теплое, липкое. Но он понесся дальше, вверх по тонким изломанным улочкам, затхлому океану отбросов, в котором можно было плавать. Усы задергались. Потрепанная шкура горела из-за дюжины черных жирных блох. Он притормозил, чтобы почесать укусы огрубевшими когтями, и облегченно вздохнул.

Остановившись в переулке напротив борделя, Йоши поморгал темными, как речная вода, глазами, подергал хвостом. На крыльце собрались грубого вида мужчины с руками, изукрашенными татуировками от плеча до запястья. Говорили они приглушенными голосами, хриплыми от постоянного курения лотоса. Никаких клановых знаков на них не было – только цветочные узоры, девушки-гейши и переплетенные скорпионы, означавшие, что это буракумины. Безродные. Появившиеся на свет в сточных канавах Кигена. Все они занимались незаконной торговлей. Жестокой борьбой за выживание и уходом в небытие. Курильщики лотоса и наркоманы. Это было их логово. Их гнездо. Бурлящее, душное.

Якудза.

Потянулись минуты, часы ожидания. Низко по небу промчал Бог Луны Цукиёми, прячась за удушающей пеленой дыма. К крыльцу подошло еще несколько покрытых татуировками мужчин. Щербато ухмыляясь, они вошли внутрь. И наконец, на исходе ночи, когда богиня Аматэрасу слегка подсветила горизонт на востоке, из здания вышли двое. Первым крался тонкий, как лезвие, ублюдок с пожелтевшими зубами, похожими на трухлявые пеньки, которые торчат в темных деснах. Второй был приземист, широк и напоминал крупную шишку с поросячьими глазками и ушами из цветной капусты. На плечах оба гангстера несли по небольшой потрепанной сумке, откуда доносилось приглушенное звяканье монет. Йоши почувствовал, как скручиваются его усы и обнажаются в подобие улыбки желтые зубы. Он прошептал спасибо телу, в котором проделал этот путь, и нырнул в свое.

Он открыл глаза…

…комната пульсировала и колыхалась в зыбкой дымке…

…дрожь пробежала по длинным конечностям,

безволосой коже и одетому в грязную ткань телу, в котором он прожил большую часть

своей жизни, чувствуя себя…

…еще одно мгновение…

как нечто абсолютно

отвратительное,

неправильное.

Как только взгляд его сфокусировался, он увидел Джуру, сидевшего напротив. Темная челка свешивалась на влажные, будто покрытые росой глаза, во рту – пустая трубка для курения лотоса, совершенно бесполезная для этих идеальных губ.

– И? – спросил он.

– Время то же. Каждое утро перед самым рассветом, – улыбнулся Йоши. – Это точно бабло-дом.

– Кому же он принадлежит?

– Детям скорпиона. Самая большая банда якудза в Даунсайде.

– Уверен, что справишься с такой тяжелой артиллерией?

– А ты помнишь, чтобы старый Йоши делал что-то наполовину, Принцесса?

– Я просто не…

Йоши приложил палец к губам Джуру и хмуро кивнул в сторону двери.

– Дакен вернулся. Хана тоже.

Йоши устроился на груде подушек в углу, Джуру приткнулся к его обнаженной груди. Он пригубил остатки рисового вина, чувствуя приближение большого кота, как магнит чувствует приближение железа. Откинувшись на подушку, скрестив ноги и погрузив руку в волосы Джуру, он ждал, когда в замке повернется ключ Ханы. Сдвинув с глаз шляпу с обтрепанными полями, Йоши криво улыбнулся своей младшей сестре.

– Это та роль, где я играю в комедии, восклицая: «Посмотрите-ка, что притащил нам кот!»

Хана вошла в комнату. Сегодня она была бледнее, чем обычно, и кожа ее была мокрой и блестела от пота. За ней возвышалась фигура очень крупного мужчины – таких здоровяков Йоши, пожалуй, и не видел. На лоб незнакомец низко надвинул соломенную шляпу, а поверх уличной одежды накинул потрепанный черный плащ. Широкие плечи, закрывшие весь дверной проем, челюсть, о которую легко сломать пальцы. Можно сказать, красавец – по крайней мере, судя по тому, что увидел Йоши. Шел незнакомец, явно прихрамывая.

– Ага, – улыбнулся Джуру. – Последовала моему совету, девочка?

Хана смущенно что-то пробормотала в ответ. Прошлепав перед парочкой, как непослушный ребенок перед Великим Судьей, она слабо махнула рукой на гиганта, всё еще стоящего столбом в дверном проеме. Заговорила она так быстро, что слова спотыкались друг о друга в стремительном натиске.

Загрузка...