Православие и корейцы - читать онлайн

Приступая к составлению настоящего очерка, мы имеем в виду две главные цели: с одной стороны, нам хотелось бы отметить такое важное событие в жизни Российской Духовной Миссии в Корее как двадцатипятилетний ее юбилей, а с другой – показать насколько удалось нашим немногочисленным миссионерам исполнить свою задачу в такой языческой стране, как Корея, за вышеозначенный период времени. Т. е. показать, могли ли они исполнить большее, чем исполнили при тех скудных силах и средствах, какие имели и имеют в настоящее время.

Предлагая вниманию читателей настоящий очерк, мы считаем необходимым заметить, что все месяцы и числа, встречающиеся в книге, а также дни праздников и постов обозначены по старому стилю; причем заранее просим милостивого снисхождения к нашему слабому труду, в котором без сомнения найдутся ошибки, погрешности и т. п. Вместе с сим считаем своим непременным долгом принести глубокую признательность бывшему управляющему Российским Генеральным Консульством в Сеуле М. Ф. Гефтлеру, любезно снабдившему нас при составлении этой книги необходимыми данными, почерпнутыми из консульского архива и других соответствующих ему источников.

Российская Православная Духовная Миссия в Корее – одна из самых молодых миссий в Православной Русской Церкви по времени своего существования. Она призвана к своему бытию в 1897 г., но фактически начала просветительскую работу только с 1900 г., т. е. ровно 25 лет тому назад.

Основание Миссии вызвано было развитием русского влияния в Корее[4], бывшего довольно сильным в 90-х годах прошлого столетия, когда в Сеуле и других, более густо населенных пунктах полуострова, находились значительные русские колонии с многочисленным русским людом.

Впервые мысль об открытии Миссии подал один из чиновников нашей Дипломатической Миссии в Корее Н. А. Шуйский и вслед за ним, несколько времени спустя, З. М. Поляновский. Первый в одном из своих докладов писал еще в 1889 г. следующее (приводим полностью, как документ, имеющий историческое значение):

«Географическое положение Кореи, а равно и политическое состояние ее, придают важное значение этой стране для русских государственных интересов, и таковое значение ее еще будет возрастать вместе с, несомненно, предстоящим усилением двух соседних нам азиатских держав: Китая и Японии. Это должно побуждать нас озаботиться изысканием мер к приобретению там культурного влияния как составляющего фундамента, на котором строится влияние политическое. Культурное влияние слагается главным образом их трех элементов: 1) из влияния торгово-промышленного, путем водворения в стране иностранных предпринимателей и купцов с их капиталами и товарами; 2) из влияния интеллектуального, путем снабжения страны избытком иностранных интеллигентных сил в виде специалистов по разным отраслям знания и, наконец; 3) в некоторых случаях, как например в данном, из религиозного воздействия, путем деятельности миссионеров. Достигнуть желанной цели двумя первыми путями для нас было бы задачей весьма затруднительной, почти невозможной, в виду превосходства над нами в этом отношении западноевропейских держав, располагающих большими средствами, чем те, на какие мы можем опереться. Остается, следовательно, только поприще православной миссионерской деятельности, посредством которой могло бы образоваться со временем тяготение туземного населения к России, тяготение не только в сфере религиозной, но и культурной вообще, так как православие, служа знамением нашей народности, тесно связано со всеми другими сторонами нашей государственной и общественной жизни.

Помимо этого главного основания для устройства в Корее Православной Миссии, имеются еще другие побудительные причины к тому[5], из коих одна, особенно заслуживающая внимания, заключается в приобретении этим путем средства противодействовать иноверной пропаганде в Корее – католической и протестантской. Первая из них возникла еще во второй половине прошлого столетия[6], и хотя успехи ее и были задерживаемы строго охранявшейся недоступностью страны для иностранцев, а также преследованиями туземцев христиан, доходившими иногда до массового истребления, но в настоящее время положение дел совершенно изменилось. Изолированности страны положен конец, а против преследований католическая пропаганда получила теперь надежную опору во Франции, которая, заключив недавно договор с Кореей, приняла на себя обязанности содействовать распространению католичества и в этой стране. Положим, что в корейско-французском трактате, так же как и в трактатах, заключенных прочими державами с Кореей, не упоминается о праве иностранцев проповедовать свою религию в стране, но, как выяснила практика, это ограничение сводится только к не разрешению проводить богослужения в специальных, особо для того отведенных, помещениях вне европейских поселений и, следовательно, легко может быть обойдено устройством церквей в виде принадлежности частных домов. Таким образом, католичеству предоставляется полный простор наверстать то, чего не было достигнуто им за прежнее время.

Принимая во внимание, с одной стороны, крайнюю неустойчивость политического положения страны, а с другой – исконное стремление католических вероисповедников к приобретению политического влияния, легко допустимо предположение, что наличное число корейских политических партий впоследствии увеличится еще за счет новой, которая, несомненно, будет враждебна нам уже по одному тому, что она католическая. Как всякая политическая партия, она, конечно, будет стремиться к захвату власти и, руководимая такими опытными мастерами интриги, каковыми являются иезуиты, может даже добиться видного положения, что, несомненно, будет сопровождаться такими осложнениями международного характера, в которых мы вовсе не заинтересованы.

Что касается протестантской пропаганды, то представители ее, члены разных американских обществ, появились в Корее с 1884 г. И пока еще не приступили серьезно к осуществлению цели своего прибытия, будучи отвлекаемы от нее представлявшимися им возможностями извлекать из страны, под разными предлогами, денежные средства в свою пользу. Но такое положение не может сохраниться слишком долго, и протестантские миссионеры обратятся, наконец, к своим прямым обязанностям, исполняя которые они вряд ли будут иметь в виду выгоды России. Наконец, еще одним основанием для появления в стране наших миссионеров служит то обстоятельство, что по самому роду своей деятельности, стоя близко к населению и имея вследствие того больше средств для изучения страны, чем люди другой профессии, они могли бы снабжать правительство необходимыми с точки зрения наших государственных интересов сведениями, без которых делается иногда затруднительным правильная постановка вопросов чисто политических.

Обращаясь к рассмотрению местных условий, при которых пришлось бы трудиться нашей Духовной Миссии в Корее, а именно к нынешнему положению страны в религиозном отношении, нельзя не назвать условия эти весьма благоприятными для успеха православной проповеди там. Духовные потребности населения удовлетворяются в Корее тремя религиями: конфуцианством, буддизмом и шаманством, из которых первая, едва ли, впрочем, может быть названа религией, потому что представляет собою только кодекс нравственных правил, отчасти поднимающихся даже до высоты христианской морали, отчасти же проповедующих узкий обиходный эгоизм и ничего не говорящих живому религиозному чувству; последнее даже и не имеется в виду конфуцианством, так как оно тщательно обходит вопросы, вводящие человека в мир сверхчувственный. Тем не менее, как представляющая собой цельное определенное мировоззрение, предрасполагающее своих последователей к рационализму, система конфуцианства могла бы оказать, хотя бы пассивное сопротивление мировоззрению иного характера, если бы находилась в тех же условиях, как в Китае, где благодаря обилию школ, она распространена довольно равномерно в массе населения. В Корее же ее значение много слабее, так как конфуцианские идеи знакомы лишь обособленному от остального населения высшему сословию, составляя для него официальную религию – нравственный кодекс, в среду же народа почти не проникает, за отсутствием путей для того.

Большою силою сопротивления обладает буддизм с его универсальным характером, грандиозностью миросозерцания, тонкой диалектикой и, наконец, боевой организацией, напоминающей отчасти католическую. С такой силой не легко было бы не считаться, если бы буддизм в Корее был в полном расцвете своих сил, но на самом деле этого не только нет, но можно утверждать, что ни в одной из стран, исповедующих теперь эту веру, последняя не находится в состоянии такого глубокого упадка, как именно в Корее. Появившись в ней еще в IV веке по Р.Х. буддизм пулто (по местному произношению) успел не только сделаться господствующей религией, но благодаря умственному богатству, принесенному им с собой, приобрел видное политическое значение, усилившись до такой степени, что буддийские монахи занимали высокие административные должности и даже командовали армиями. Но, увлекшись политической ролью, добившись власти, буддийское духовенство стало уже пренебрегать теми средствами, какие обеспечили им успех, перестало учиться и учить, отвернулось от народа, и вместо того чтобы облегчить ему бремя жизни, само легло на его плечи бременем. Покинутая своими духовными вождями народная масса обратилась к своей прежней забытой вере: шаманство, казалось, искорененное усердием буддийских миссионеров, снова ожило и сделалось для значительной части населения тем, чем раньше была религия Будды. Потеряв опору в народе и спустившись в умственном и нравственном отношениях даже ниже общего уровня, буддизм мог продолжать играть свою роль только при поддержке случайно сложившихся благоприятных для него обстоятельств, и потому, когда последние изменились в связи с заменой династии, покровительствовавшей буддизму, в 1392 г. – буддийское духовенство потеряло всякий престиж и сделалось в глазах населения предметом презрения, символом невежества, тунеядства и распущенности. Попытка Дя-инь-куна (Тэ-вон-гуна), отца нынешнего короля, в бытность его регентом воскресить былое значение буддизма в стране, чтобы воспользоваться им для противодействия начавшемуся распространяться христианству, а также и для того, чтобы найти в нем опору для продления своей ускользавшей у него из рук власти, окончилась неудачей не потому только, что была кратковременна, но главным образом потому, что буддизм в Корее уже был осужден историей на гибель. Только в южной части полуострова он сохранил еще искру жизни, но и ей, без сомнения, суждено было потухнуть.

Последнее обстоятельство указывает на то основание, которого было бы желательно держаться при устройстве там нашей Духовной Миссии. Так как она тем успешнее будет действовать, чем меньше встретит сопротивления, что важно в особенности в начале, то и наиболее благоприятным поприщем для нее была бы северная Корея, где буддизм никогда не был силен, шаманство же его заменяющее и там, как и везде, не обладает силой для сколько-нибудь серьезного сопротивления. Первыми миссионерскими станциями всего удобнее было бы выбрать одну в районе наших торговых сухопутных сношений с Кореей, а другую – в самой столице, чтобы таким образом наши правительственные агенты в Корее могли оказывать большее содействие делу, конечно, в пределах, предписываемых благоразумием.

При дальнейшем развитии православной проповеди существенною поддержкою для нее могло бы послужить образование с этой целью миссионерской школы во Владивостоке, в котором подготовлялись бы к миссионерскому служению молодые корейцы из числа переселившихся в Россию. Воспитанные в России и русской обстановке, они могли бы сделаться прекрасными помощниками миссионеров чисто русского происхождения и значительно содействовали бы упрочению симпатий к России своих соплеменников, находившихся под корейской властью. Кроме того, эта школа могла бы удовлетворить ощутимую потребность (которая с развитием нашего общения с Кореей, еще будет увеличиваться) в добросовестных и знающих переводчиках при работе наших властей с корейцами как в пределах Кореи, так и в самой России, где корейских переселенцев имеется уже значительное количество. Осуществление всех этих мероприятий не сопровождалось бы сколько-нибудь значительным отягощением государственного бюджета, если обратить на это дело часть сумм, доселе отпускаемых на содержание нашей Духовной Миссии в Пекине. Миссия эта, некогда исполнявшая двоякие обязанности и дипломатические и религиозные, была в то время необходимой и даже заслуживала несравненно большей поддержки, чем та, которая ей оказывалась. Но в настоящее время, с учреждением в Пекине нашего дипломатического представительства, за ней остаются только обязанности религиозного характера, и в этом отношении ее организация несоразмерна с целями ее существования. Если имеется в виду не пропаганда, а только поддержание с помощью означенной Миссии православия в среде уже принявших его туземцев, что, насколько я могу судить, действительно так, то для этого средства ее слишком велики, потому что так называемые албазинцы образуют лишь незначительный приход, для удовлетворения нужд которого было бы вполне достаточно одного или двух иеромонахов. И, казалось бы, нет достаточных оснований иметь таковых лиц в количестве четырех и еще архимандрита. Таким образом, оставшиеся за сокращением штата Духовной Миссии в Пекине свободные суммы могли бы быть обращены на устройство более важной для нас в государственном отношении Духовной Миссии в Корее, а если к этим суммам потребуются впоследствии дополнительные из государственного казначейства, то в размере незначительном»[7].

Второй чиновник Дипломатической Миссии в Корее (З. М. Поляновский) направляет своему начальству письмо, касающееся вышеизложенных вопросов (от 3 января 1897 г.). В нем говорится:

«По долгу службы и по обязанности православного христианина беру смелость представить на благоусмотрение Вашего Превосходительства[8] нижеследующие соображения:

В настоящее время православное население г. Сеула состоит, кроме членов Миссии, из: 1) четырех офицеров и 14 нижних чинов, занимающихся обучением охранной гвардии Его Величества Короля Кореи – 18 человек; 2) военного агента, его помощника и 3 нижних чинов, состоящих при нем – 5 человек; 3) 2 офицеров десанта, состоящих при Миссии и приблизительно 90 человек нижних чинов – 92 человека; 4) учителя русской школы и 5) около 30 человек русских подданных православных корейцев, служащих по найму переводчиками в разных сеульских министерствах. В общей сумме все православное население г. Сеула доходит, таким образом, в настоящее время до полутораста (150) человек. Ввиду отсутствия в г. Сеуле православной церкви и священника православное население терпит неисчислимые лишения, не имея возможности удовлетворять свои духовно-религиозные потребности. Для примера укажу на возможность умереть без покаяния, угрожающую каждому из православных жителей Сеула и составляющую для христианина одно из самых ужасных несчастий.

Позволяю себе обратить особое внимание Вашего Превосходительства на последнюю группу перечисленного мною русского населения Сеула, т. е. на православных корейцев. Имея с ними, по исправляемой мною должности вице-консула, постоянные сношения, я пришел к убеждению, что религиозные потребности у них в настоящее время существуют в довольно сильной степени, но что вместе с тем есть большая опасность, что если потребностям этим не будет дано надлежащее удовлетворение, то они, пожалуй, начнут глохнуть. И при здешних не благоприятных условиях может случиться, что через год-другой прежнего христианина не легко будет отличить от корейца-язычника. В первом меня убеждает та искренняя радость, с которой здешние православные корейцы отозвались на мое предложение собираться у меня в дни больших праздников для совместной молитвы, а равно тот факт, что большинство из них окончило миссионерские школы в Южно-Уссурийском крае, а во втором – то, что православные эти, по их собственному признанию, употребляющие (особенно из молодых) все свободное время на духовное пение, приехали сюда, не имея с собой ни одной богослужебной книги, ни одного экземпляра Евангелия, ни одного образа.

В виду всего вышеизложенного, казалось бы, является делом первостепенной важности немедленная присылка в Сеул православного священника и принадлежностей временной церкви, в приискании для которой временного помещения вряд ли встретило бы затруднение. Что же касается постоянного православного храма, то я убеждаюсь, что если бы было признано возможным образовать общество для сбора пожертвований для сооружения храма в Сеуле, то прилив таковых из России в непродолжительном времени позволил бы приступить к святому делу построения православного храма»[9].

Два приведенных доклада оказали свое действие на высшие сферы Петербурга и дошли до сведения Св. Синода.

Синод, идя навстречу добрым пожеланиям верных чад своих, с Высочайшего[10] соизволения Государя Николая II благословил открыть в 1897 г. Православную Духовную Миссию в Сеуле, на общих для наших заграничных Миссий основаниях[11].

Цель Миссии – обслуживание духовных потребностей русских православных людей, проживающих в Корее, и по возможности насаждение св. Веры среди местного туземного языческого населения.

Для вновь учрежденной Миссии в том же 1897 г. был Высочайше утвержден штат служащих в составе трех человек: архимандрита, иеродиакона и псаломщика, с положенным от казны содержанием в 6 870 руб. в год. Из этой суммы причитается архимандриту – 3000, иеродиакону – 2000, псаломщику – 1500 и на наем сторожа и прислуги 370 руб. в год. Впоследствии, когда дело Миссии стало расширяться, к означенной сумме была доассигнована новая, дополнительная, специально для школ, учителей и катехизаторов в размере 3 300 руб. в год.

Таким образом, общий бюджет Миссии стал выражаться в сумме 10 170 руб. в год. Кредит отпускался Хозяйственным Управлением при Св. Синоде непосредственно по полугодиям, в виде перевода на один из местных банков. В таком виде Миссия получала деньги до 1917 г. включительно, т. е. до начала революции в России или, вернее сказать, до захвата государственной власти коммунистами.

Единовременно с утверждением штата выдана была сумма на устройство и обзаведение зданий, а также собрана некая сумма от доброхотных даятелей; в общем, та и другая составили 33 152 руб. 20 коп. Само собой разумеется, что при таких скромных ресурсах нельзя было рассчитывать на сооружение приличного постоянного храма, на что пошло бы, по крайней мере, 30–40 тыс. руб. Поэтому мысль о постройке церкви с первого же раза была отложена на неопределенное время и выстроено было лишь то, чего требовала в данном случае самая насущная необходимость.

В административном отношении Миссия подчинена была сначала петербургскому Митрополиту (с 1897 по 1908 г.), а затем Владивостокскому Архиепископу (с 1908 по 1923 г.)[12] и, наконец, с 1923 г. поступила под руководство Японского Архипастыря[13], в ведении которого и находится в настоящее время[14].

В первый состав Миссии вошли Архимандрит Амвросий[15], иеродиакон Николай (Алексеев)[16] и псаломщик А. В. Красин[17]. Означенные лица, получив назначение и заручившись всем необходимым для богослужения на чужбине, в начале 1898 г. отбыли к месту нового служения.

Ехали они с большими надеждами на «доброе будущее», пылая жаром ревности к просвещению язычников. Но, к несчастью, как раз к этому времени обстоятельства сложились так, что миссионеры, не успев достигнуть границ «земли обетованной», принуждены были в конце дороги остановиться и здесь сидеть у моря и ждать погоды в буквальном смысле этого слова.

Дело обстояло так: русский престиж, поднимавшийся до сего времени в Корее с неимоверною быстротою, вдруг стал с такою же поспешностью опускаться вниз, и вместо влияния русского в стране стало расти влияние японское[18]. Вследствие такой политической пертурбации, столь неожиданно происшедшей, когда власти корейские настроены были уже не в пользу русских, нашим путникам сразу был прегражден дальнейший путь.

В ожидании благих результатов от начавшейся переписки по данному случаю между Петербургом и Сеулом миссионеры временно приютились во Владивостоке, а потом, чтобы не тратить времени напрасно, перекочевали в Новокиевск[19], где и занялись изучением корейского языка среди местных старожилов корейцев (уссурийских), владеющих своею корейской и русской грамотой[20].

Проживая в Новокиевске, отец Амвросий иногда служил в одной из полковых церквей поселка[21] и здесь, пользуясь свободой слова, произносил громоподобные проповеди (на что он был большой мастер) с жаром ревности древнего пророка. В проповедях своих он обычно не щадил никого и ничего, бичевал всех, кто попадался ему на зубок, не исключая даже сильных мира сего. Особенно доставалось офицерам и чинам военного ведомства за их якобы беспечную и разгульную жизнь, позорящую, по его словам доброе русское имя среди инородцев окраины.

Военные со своей стороны не оставались в долгу. Они тут же стали строчить донос за доносом на «строптивого» архимандрита и отправлять, кому следует. В результате этой неравной борьбы, к общей радости доносчиков, «грозный ратоборец», не увидав «жребия» своего нового служения, отозван был обратно в Петербург, где и получил новое назначение. Этим, собственно, и закончилась его миссия в Корее[22].

С отъездом о. Амвросия вскоре также отбыл псаломщик А. В. Красин, променявший миссионерскую службу на службу банковского «дельца», и из трехчисленного состава миссии остался только иеродиакон Николай. Последний решил, во что бы то ни стало, ожидать благих результатов и, нужно сказать, в ожиданиях своих не ошибся. Действительно ему скоро пришло разрешение от Корейского Правительства на беспрепятственный въезд в Корею. Можно себе представить с какой радостью он принял это известие, после двухлетнего томления в невзрачном пустынном Новокиевске, где кроме солдат и лагерей военных, никого и ничего не было.

Рассказывают, что когда о. Николай получил это разрешение, то он на радостях купил себе ослика, чтобы отправиться на нем сухим путем в Сеул. «Злые языки», подсмеиваясь, говорили:»Наш отец Николай хочет совершить торжественный въезд в Чосонскую столицу наподобие библейского Пророка встречаемого множеством народа и восклицаниями: «айгу, айгу, араса, сарамие!»[23] Действительно история с осликом не лишена была своего рода комизма. Прежде чем оставить Новокиевск, о. Николай решил сделать прощальные визиты своим знакомым корейцам в соседнем селении Янчихэ, находящемся от Новокиевска в 2–3 верстах. Для большей эффектности он воссел на «осляти» и в сопровождении уличных мальчиков, глазевших на «коня» и «всадника», начал торжественное шествие. Нужно было переехать речку, отделявшую поселок от селения. В сухое время года речка представляет собой не что иное, как ничтожный ручеек, через который можно перепрыгнуть, а в дождливое время она разливается на 20–30 сажен и делается довольно глубокой, хотя местами все же можно переехать ее вброд, если только конь мощный, и может противостоять быстроте течения реки. Как раз в это время был полный разлив речки, бушевавшей, бур лившей и с шумом несшейся в море. О. Николай, несмотря на все угрозы рассвирепевшей стихии, самым мирным образом погрузился в пенящиеся воды на своем импровизированном коне, надеясь, что доброе животное вывезет его благополучно на противоположный берег. Ослик шел сначала ничего, ровно, спокойно, без всяких капризов. Но вдруг, дойдя до середины, остановился как вкопанный. Всадник, считая, что животное испугалось, стал его гладить, ласкать, упрашивать: «миленький, хорошенький!» и т. д., но осел не двигался. Тогда на голову упрямца посыпались пинки, щелчки и нелестные эпитеты, но тот продолжал стоять на своем. Между тем прошло 10–15 минут обоюдного испытания характеров «словесного» и «бессловесного», но ни тот, ни другой не сдавались друг другу. Собралась, между прочим, досужая публика, охочая до всяких зрелищ, посмотреть на это даровое представление. Посыпались шутки, прибаутки и всякого рода остроты в адрес «коня» и «всадника», но осел не обратил на это внимания. Седоку ничего не оставалось делать, как сойти с упрямого «коня» и погрузиться по пояс в холодный поток. Лишь только он это проделал, как осел при неистовом хохоте собравшейся толпы двинулся самым спокойным образом в дальнейший путь. Седок, проклиная осла, по пояс в воде шествовал за ним. Однако упрямство не прошло даром ослу. Разгневанный хозяин не замедлил сбыть его в другие руки и направился в Корею морским путем на пароходе.

Эпизод этот сам по себе, конечно, ни о чем не говорит, но он характеризует легкость нрава о. Николая, отличавшегося своими «детскими» причудами, часто вредившими ему по службе.

Распрощавшись с Новокиевском и забрав весь свой скарб и церковное имущество, привезенное из Петербурга, о. Николай в половине 1899 г. благополучно достиг Сеула[24]. В Сеуле в то время не было ни места, ни пристанища, где бы мог он остановиться, поэтому, в ожидании будущего начальника Миссии, ему пришлось временно приютиться при нашей Дипломатической Миссии в доме г-на Поверенного в Делах.

Итак, о. Николай первый из русских православных миссионеров вступил на корейскую землю, первый познакомился с бытом, нравами и обычаями страны и народа, первый, если можно так выразиться, положил молитвенное начало основанию будущей Миссии.

Вместо о. Амвросия на вакантную должность начальника Миссии назначен был архимандрит Хрисанф[25] и при нем псаломщиком, друг его и однокашник Иона Левченко[26]. Посланные без всякой задержки со «стороны корейских властей благополучно достигли Сеула. Прибыли они в первых числах января 1990 г. Помещений для их проживания не было, поэтому им пришлось разместиться, кто как мог, как умел, на частных квартирах.

С прибытием миссионеров, им предстояла неотложная работа по устройству церкви, конечно временной, где они могли бы совершать богослужения, тем более что русские, проживающие в то время в Корее, в течение нескольких лет находились без пищи духовной, следовательно, изголодались по таковой, настойчиво требовали ее. Этот голод нужно было скорее удовлетворить, т. е. насытить всех: кто алкал – накормить, кто жаждал – напоить. Действительно, с этой стороны они достигли того, что и храм появился, и богослужение началось в самом непродолжительном времени.

Церковь в разобранном виде (походная) была доставлена о. Николаем, иконостас же для нее и иконы пришли морским путем, через Одессу. Теперь и то и другое требовалось собрать, привести в должный порядок, расставить в удобном для богослужения помещении, но помещения, к сожалению, не оказалось. Миссионеры были в большом затруднении. На выручку к ним пришел наш Поверенный в Делах А. И. Павлов[27]. Последний, узнав, в чем дело, с любезностью доброго русского барина прежних времен предложил им одну из лучших комнат своей квартиры (гостиную, вмещавшую до 60 человек молящихся) для этой святой цели. Миссионеры с радостью приняли предложение милого хозяина и тут же, не откладывая дела в долгий ящик, приступили к установке иконостаса и др. необходимых для богослужения частей храма. Через одну – две недели церковь была уже оборудована и приготовлена к освящению.

Освящение состоялось в один из ближайших воскресных дней после окончания работы, а именно: 17 февраля 1900 г. в день памяти св. Мученика Феодора Тирона. Чин освящения совершал о. Хрисанф с причтом, в торжественной в данном случае обстановке, при пении матросов с канонерской лодки «Отважный», прибывших специально из Чемульпо на это исключительное для Кореи торжество. На освящении, кроме русской колонии во главе с г-ном Павловым, присутствовали чины Корейского двора, представители Дипломатического Корпуса, печати и другие лица. Вновь освященная церковь посвящена памяти св. Чудотворца Николая (6 декабря), небесного патрона государя Императора Николая II.

Нужно отметить, что покойный государь очень сочувственно относился к делу основания Миссии в Корее, поэтому вполне естественно освящение церкви во имя св. Николая.

На следующий день после освящения местные газеты оповестили жителей страны о состоявшемся русском торжестве и первом православном богослужении в Сеуле, причем поместили прочувствованные статьи по адресу русской церкви вообще и ее древнего православия в частности.

Итак, актом освящения церкви было положено начало основания Миссии и миссионерской деятельности в стране. Отсюда самый день 17 февраля 1900 г. стал для Миссии днем историческим, днем святым, днем благословения Божия на все труды в будущем.

Первой проповедью архимандрита Хрисанфа стало выступление со словом Божиим перед русско-поддаными корейцами, проживающими временно в Сеуле, в числе 30 человек. Корейцы эти состояли переводчиками у русских офицеров и др. чинов, находившихся на службе у корейского Правительства. С утратой русского влияния в стране, когда военные инструкторы и пр. служилые люди отозваны были обратно в Россию, переводчики их остались не у дел, почти без всяких средств к существованию. Среди этих-то заброшенных судьбою корейцев, лишенных насущного куска хлеба, и начал вести свою проповедь вновь прибывший миссионер.

Переводчики еще раньше, как только узнали о приезде о. Хрисанфа, сочли нужным явиться к нему, поздравить его с благополучным прибытием. О. Хрисанф со свойственным ему радушием принял их, обласкал и из расспросов узнал, что все они православные, где-то когда-то крестились, но, живя заграницей среди язычников, забыли все, чему их учили перед крещением, не помнили даже имен своих христианских, не говоря уже о вопросах веры.

О. Хрисанф стал, не теряя времени, обучать вере и нравственности этих людей, ведя с ними беседы на духовнорелигиозные темы; причем оделил всех крестиками, иконками, грамотным роздал по Евангелию и молитвеннику, снабдил брошюрами религиозно-нравственного содержания и т. д. В результате добился того, что все они на одной из ближайших недель Великого поста благоговейно поговели, чистосердечно покаялись и сподобились причаститься Св. Христовых Таин, причем дали зарок исправиться и начать жить по Христовым заповедям.

После пищи духовной нужно было позаботиться ему также о пище телесной этих брошенных на произвол судьбы людей, не имевших ни заработка, ни пропитания. Заботясь о том, чтобы избавить их от вопиющей нужды, он предложил некоторым из них быть у него переводчиками и учителями в школе, которая должна была вскоре открыться.

Укрепив ближайшую свою паству пищею духовною и телесною, о. Хрисанф перенес поле деятельности в среду язычников.

Язычники еще раньше, с самого приезда русского «Тэсинбу»[28], заинтересовались его личностью и всячески старались познакомиться с ним поближе. Они стали осаждать его квартиру и расспрашивать: кто он, что намерен делать, каковы его вера и учение и т. д. О. Хрисанф удовлетворял насколько возможно интерес каждого, причем сам со своей стороны старался лучше узнавать внутреннюю сторону их жизни, особенно жизни духовной. Когда посетителей собиралось более или менее значительное количество, тогда он от обычных общежитейских разговоров переходил к собеседованию по вопросам веры и жизни христианской. Беседы часто затягивались за полночь, что было делом далеко не легким для одного человека, тем более что собеседники являлись, чуть ли не каждый день, причем просиживали у батюшки целыми часами. Чтобы облегчить свой труд, он решил разделить его между всеми членами причта так, чтобы каждый имел свой день, свою очередь: но и в этом случае о. Хрисанфу как старшему среди своих сослуживцев приходилось заниматься с посетителями больше, чем другим членам Миссии.

Сначала на собеседования приходили только мужчины, потом выразили желание бывать на таковых и женщины. Но здесь пришлось встретиться с вековыми предрассудками страны, препятствовавшими женщинам появляться в обществе мужчин, как равно и мужчинам в обществе женщин. Женщина по корейским понятиям есть низшее, недостойное мужского содружества существо: она не может ни сидеть вместе, ни идти, ни вступать в разговоры с мужчиной, особенно посторонним. Все это было бы с ее стороны верхом неприличия. Ее роль в доме, роль скромной хозяйки-труженицы, занятой с утра до вечера домашним очагом, хотя временами корейская женщина так же, как и всякая другая, может высказывать свое собственное мнение, даже прикрикнуть на мужа, если он ведет себя недостойно по отношению к своей семье. В виду такой обособленности полов пришлось устраивать отдельные собеседования: одни – для мужчин, другие – для женщин. Но и в этом случае женщины все же шли как-то неохотно к мужчине-проповеднику[29].

Впрочем, религиозный пыл корейцев скоро остыл, любознательность пропала, и сама аудитория проповедника опустела. Однако о. Хрисанф все же не терял надежды на приобретение прозелитов, старался привлечь их к себе и привести в лоно церкви Христовой; но, к сожалению, другие дела, не терпевшие отлагательства, воспрепятствовали ему в этом деле, и он волею-неволею принужден был оставить его до поры до времени.

Среди трудов благовестничества о. Хрисанф предпринял другие, не менее важные по переводу богослужения с русского на корейский. Он исполнял их при помощи тех же русско-подданных корейцев-переводчиков, поступивших к нему на службу.

О трудах этих он писал в одном из своих донесений в Св. Синод следующее: «При переводах своих руководился таким образом: славянский текст молитв переводил предварительно на русский язык, слова последнего тщательно объяснял сотрудникам и в отдельности и в связи с последующими. Когда текст молитв становился для них более или менее ясным, тогда буквально переводил его на туземный язык. Затем при помощи англо-русско-французских словарей проверяли каждое слово. Наконец, как русский, так и корейский текст молитвы читал тем из переводчиков, которые не участвовали в переводе данной молитвы. Выслушав последних, тут же делал исправления в тексте молитв, заменял некоторые слова понятными и употребительными выражениями. Таким способом перевел начальные молитвы, краткий молитвослов, Символ Веры и 10 заповедей закона Божия[30]. Скоро, однако, такой кропотливый труд был признан непригодным из-за обилия погрешностей в тексте. Тогда о. Хрисанф задумал прибегнуть к другому способу переводов, более облегченному.

Зная, что более или менее образованные корейцы понимают китайскую письменность (иероглифы)[31], и могут помочь ему в переводах с китайского, он обратился к начальнику Пекинской Духовной Миссии Архимандриту Иннокентию (Фигуровскому)[32] с просьбою выслать ему вероучительные и нравоучительные книги на китайском языке, с которых он мог бы сделать интересовавшие его переводы. О. Иннокентий охотно согласился исполнить просьбу почтенного Архимандрита и выслал ему по одному экземпляру всех имевшихся у него под рукой книг.

С получением книг дело перевода упростилось. Теперь оставалось только расшифровывать написанное. Приступили было к работе, но, к несчастью, это так же, как и первое не было исполнено. Причина была в том, что вскоре по получении книг о. Хрисанфом в Пекине вспыхнуло неожиданно в июне 1900 г. грандиозное по размерам и жестокости народное восстание, известное под названием боксерского, когда рассвирепевшие мятежники предавали огню и мечу все чужое, иноземное и в том числе христианские миссии. Больше всех пострадали русская православная[33]. О. Иннокентий, лишившись всего имущества и главным образом очень ценной миссийской библиотеки, принужден был затребовать книги из Сеула обратно в Пекин, с тем, чтобы снять с них копии. Вот что он написал по этому поводу в своем письме на имя о. Хрисанфа от 17 августа 1900 г.: «Наша осада окончилась, все мы остались живы. Миссию свою я перевел в кумирню Юн-ха-чунь. От прежней осталась одна груда мусора. Все вещи и книги сгорели. Я очень рад, что успел по Вашей просьбе по одному экземпляру всех наших переводов переслать Вам. Теперь думаю снять с них копии и некоторые книги издать вновь. Поэтому покорнейше прошу выслать их мне вновь, обещаюсь вскоре возвратить обратно»[34].

Итак, вышеозначенным событием неожиданно случившимся, уничтожившим многолетние труды пекинских миссионеров[35], о. Хрисанф снова был поставлен в положение человека, потерявшего свой плуг. В дальнейшем, при всем своем желании, он не в состоянии был продолжать намеченную работу, так как к тому времени подоспели уже другие дела, не ждавшие отлагательства[36].

Хорошо организованная школа, как известно, является одним из лучших проводников религиозно-нравственного просвещения в народе, особенно школа церковная, миссионерская, обращающая усиленное внимание на дух воспитания юношества. О. Хрисанф, сознавая значение просвещения вообще и христианского в частности, не замедлил открыть школу для детей корейцев в первый же год своего пребывания в Сеуле, а именно 15 октября 1900 г.

Школа помещалась сначала в наемном доме, а потом, с постройкой миссионерских зданий, переехала в отведенное ей помещение. Содержание для школы осуществлялось в первые два года за счет личных средств о. Хрисанфа, затем были отпущены некоторые суммы, но в очень ограниченном количестве.

При школе был открыт пансион для двух-трех мальчиков-сирот, которые содержались за счет о. Хрисанфа; остальные ученики были приходящие, ничего не получавшие от Миссии, кроме учебников и письменных принадлежностей.

В программу обучения входили предметы элементарной грамотности, и в том числе корейский и русский языки. Изучение последнего проходило вяло, ибо русский язык утратил к тому времени свое значение в стране.

Количество учеников в первый учебный год было 12, во второй – 10, в третий и четвертый – по 8 человек. Причина уменьшения учащихся – недостаток средств, как о сем свидетельствовал сам о. Хрисанф в одном из своих донесений в Св. Синод, но нам известно, что она крылась не столько в недостатке средств, сколько в неподготовленности учительского персонала из числа корейцев, не сумевших поставить дело правильно и тем заинтересовать своих маленьких учеников. Во всяком случае, школа вскоре стала хиреть, и с началом русско-японской войны была закрыта до другого более благополучного времени.

Среди разнообразных форм миссионерской деятельности о. Хрисанфу пришлось предпринять другие более сложные труды, требовавшие особенного внимания, в частности труд по сооружению миссийских зданий, где можно было бы вести миссионерское дело.

Земельный участок для этой цели приобретен был еще раньше, в 1898 г. через посредство нашего Поверенного в Делах Н. Г. Матюнина, купившего у разных владельцев земли частями, прилегавшими одна к другой. Большая часть земли принадлежала местной французской католической Миссии, меньшая – частным лицам. Земля как тех, так и других владельцев равнялась 1231 кв. цубо[37], за первую часть уплачено было 10654, за вторую – 821, а всего 11475 мексиканских долларов[38].

Покупка земли произведена у французских католиков под предлогом для надобностей русско-корейского банка, функционировавшего в то время в Сеуле, иначе последователи «непогрешимого Рима» не согласились бы продать свое достояние «схизматикам», особенно, если бы узнали, что она предназначается для Православной Миссии. Когда же католики об этом узнали, они стали метать «гром» и «молнию» на покупателей и комиссионеров, устроивших сделку, но было уже поздно, дело сделано, купля совершилась. Главное лицо по продаже земли еп. Мютель, до ныне здравствующий, никак не может себе простить этой оплошности, он до сих пор со вздохом вспоминает про лета давно минувшие и бранит себя за доверчивость к русским. «Одни только русские, – говорит он, – могли меня так провести, и, кажется, никто более».

Первоначальная история означенного участка земли по- своему интересна. Дело обстояло так.

Корейский король[39] Ли-хи Сюган Тхэ-хан-дэ, в то время царствовавший, желая выразить особенное расположение к Русскому Царю, задумал преподнести ему в дар участок земли для будущей, еще проектировавшейся тогда Духовной Миссии в размере 600 кв. сажень, смежный с нашей Дипломатической Миссией, т. е. тот самый, на котором находится ныне Православная Миссия. Он был облюбован заранее русскими для этой цели, но последние почему-то медлили с его покупкой. Корейский король купил его, или, вернее, передал деньги на его покупку (12000 мекс. долларов), у местного французского епископа Мютеля и др. частных лиц (домовладельцев-корейцев). Передавая дар, царственный повелитель снабдил его соответствующей грамотой с приложением своей печати. Текст грамоты приводим в переводе с корейского на русский язык буквально, как он есть: «Я (Король) купил участок земли, принадлежащий корейцам и французам, специально для того, чтобы одолжить его в пользование господину Императорскому Российскому Поверенному в Делах в Сеуле г. Шпейер для постройки потребных Российскому Правительству в Сеуле зданий.

Границы их следующие: с востока от западной стены Русской Миссии (дипломатической) до западной стены патронного склада и восточной стороны Чонидонской улицы. С севера – от южной границы дома товарища министра Ким-хон-нюк и с северной стороны патронного склада до северной стороны улицы перед патронным складом.

Наше Правительство заменило бывшие купчие ведомости новыми. Кроме этого, Я приложил Императорскую печать в доказательство очевидности вящего скрепления дружественных уз между обоими государствами и поэтому издал сей указ.

Гуан-му. 2 год. 1 месяц»[40].

С получением дарственной, наш Поверенный в Делах в Корее А. Н. Шпейер телеграммой своей от 19 января 1898 г. на имя Министра Иностранных Дел гофмейстера Двора Его Величества гр. Муравьева, донес следующее:

«Узнав о том, что мы ищем участок земли для церкви в Сеуле, Король (Корейский) сегодня заявил мне, что он приносит в дар Государю Императору для этой цели смежный с Миссиею (дипломатической) участок площадью более 600 кв. саж. Земля это стоит Императору, по моим сведениям, 12.000 долларов и очень удобна для постройки храма».

На это донесение Министр Иностранных Дел гр. Муравьев телеграммой своей от 28 января 1898 г. на имя г. Шпейера ответил: «Государь император поручает Вам передать Корейскому Королю высочайшую благодарность за принесенный дар нашему Августейшему Монарху – участок земли для русской церкви».

Казалось, извещением графа вопрос исчерпывался. Государь Император, как видно из телеграфного сообщения, повелел благодарить державного жертвователя. Значит, дар принят. Дальнейшие разговоры, кажется, излишни. Но не прошло двух-трех месяцев после того, как новый Поверенный в Делах г-н Матюнин снова возбудил дело о земле, открыв переписку по данному вопросу между Сеулом и Петербургом. Текст этой переписки, как имеющий некоторый исторический интерес, мы приводим здесь почти полностью.

Телеграмма г. Матюнина от 11 апреля 1898 г. на имя Министра Иностранных Дел.

«Участок Духовной Миссии куплен за 10654 доллара за счет Короля у Епископа Мютеля как бы под банк. Король (корейский) таил от своих назначение покупаемой земли, хотя намерение наше всем известно. Вследствие телеграммы Вашего Сиятельства от 24 янв. я счел это положение ниже нашего достоинства и известил Короля честно через бывшего переводчика Миссии, через которого велись переговоры, что Королю надлежало бы прислать в Миссию дарственную запись, помеченную примерно 25 января с указанием цели поднесения Государю Императору участка. Присланный документ гласит об уступке земли под здания и весьма возможно, что Король не решится упомянуть о храме. Участок, пригодный нам для других целей, неудобен для церкви, долженствующей соперничать с другими здесь имеющимися. Как ни поднимать местность – храм будет заслонен от всего почти Сеула моим домом, тогда как статный католический собор парит над городом. Испрашиваю указания, отказаться ли от участка или, если возможно, выкупить его у Короля. Ввиду неимения близко от Миссии подходящего участка и совершенно недостаточного кредита решаюсь усердно ходатайствовать о переименовании Духовной Миссии в причт при дипломатической. Отсутствие церкви сказалось особенно тяжело в Светлый Праздник».

В ответ на донесение министр выслал запрос от 15 апреля 1898 г.:

«Эта телеграмма так невнятно изложена, что мы решительно не можем дать по ней какие-либо указания. Почему дарственная запись ниже нашего достоинства? Как можно выкупать подаренный участок? И какой именно участок вы считаете необходимым для сооружения церкви?»

Г-н Матюнин 17 апреля того же года на это отвечает министру:

«Будьте добры прочесть телеграммы Шпейера 19 и Вашего Сиятельства 23 января. В обоих определенно говорится о поднесении и принятии участка под церковь. Участие Короля ограничивалось выдачею Миссии 3 февраля и 7 апреля денег на покупку земли, причем он тщательно скрывает это от всех. Операция скупки еще не закончена. Остался дом отсутствующего японца, которому японский консул по просьбе Шпейера письменно рекомендовал уступить дом за 500 долл. Эту сумму я имел бы, получить также скрыто, от Короля через переводчика Миссии. Ознакомившись с этим делом, я передал императору через переводчика, что немыслимо, чтобы Государь Император согласился принять даровую землю для иной цели, кроме постройки храма, почему и просил выдать соответственную дарственную запись. В доставленном документе говорится о постройке зданий, и посланец передал, что Король не согласен проставить слово «церковь». Совокупность вышеизложенного я счел ниже нашего достоинства, но не решился объясниться с Королем лично, или через Министра Иностранных Дел, не испросив указаний Вашего Сиятельства. Крайне огорчен, что моя телеграмма оказалась неясной. Может быть, Король предпочтет получить деньги обратно, чем выдать приличествующий документ. Подходящего, смежного с Миссией участка для церкви нет; внутри нашей ограды также, посему, не рациональнее ли начать с переделки в церковь моего зала, на увеличение которого и сопряженные с этим земельные работы понадобится вряд ли более пяти тысяч долларов».

На это донесение получен был ответ из С.-Петербурга от 21 апреля 1898 г. такого содержания:

«В виду представленных Вами данных о дарованном Королем участке земли, Вам надлежит передать по высочайшему повелению Королю (Корейскому), что коль скоро означенный участок принадлежит Его Величеству, Государь Император отказывается от этого дара. Полученные миссией деньги Вы имеете немедленно возвратить Королю. Вопрос о сооружении церкви до представления подробных письменных сведений следует приостановить».

Согласно этому распоряжению г. Матюнин не замедлил, конечно, обратиться к Корейскому Министру Иностранных Дел 23 апреля 1898 г. с соответствующей нотой:

«Как Вашему Превосходительству, без сомнения, известно, Его Величество Корейский Король в январе с.г. выразил бывшему Императорскому Поверенному в Делах г. Шпейеру намерение поднести в дар Его Величеству Российскому Императору участок земли, смежный с нашей Миссией, для возведения на нем православного храма. На что последовало со стороны нашего Государя благосклонное согласие и г. Шпейеру было поручено передать Высочайшую благодарность Его Величеству Корейскому Королю, что г. Шпейером и было сделано. После этого была произведена нами на деньги Его Величества покупка участка у Ей. Мютеля, Ян-шу-цэна и Цой-нен-хо. Остается еще не купленным дом японца. Вашему превосходительству также известно содержание документа, присланного в Миссию Его Величеством вместо дарственной записи, обычной в таких случаях. Все это мною было подробно донесено г. Российскому Министру Иностранных Дел. Сегодня мною получен ответ, что так как земля, о которой идет речь, не составляла собственности его Величества, то наш Государь отказывается от этого дара. Вместе с тем мне предложено возвратить немедленно Его Величеству деньги, полученные от него Миссией. Поэтому прилагаю чек на 10654 доллара и покорнейше прошу Ваше Превосходительство: во-первых, исходатайствовать мне у Его Величества частную аудиенцию, во-вторых, соблаговолите уведомить, сколько было затрачено раньше еще на покупку четырех домиков, на которые в Миссии не имеется документов, и, в-третьих, не отказать уведомить меня в получении настоящей ноты и чека.»

Вскоре после этого (10 мая 1898 г.) г. Матюнин обратился также к Министру Иностранных Дел графу Муравьеву с подробным объяснением приведенного дела, причем не упустил случая «уколоть» державного жертвователя, как простого обычного «ебо», о котором писал, между прочим, следующее: «Ссылаясь на телеграмму Вашего Сиятельства от 21 апреля с.г., имею честь донести, что 23 того же месяца я препроводил Дай-Хонскому Министру Иностранных Дел чек на 10654 долл., но за непрекращающимися поминками по убитой Королеве[41], аудиенция у Короля состоялась лишь только 1-го мая. Не смею утруждать Ваше внимание подробным изложением моего разговора с этим бесцветным и лживым правителем: вместо того, чтобы возложить всю ответственность на тех, кто, собственно, вел это дело, он стал уверять, что у них существует лишь один знак для «дома» и «церкви» и запутался в доводах, которыми дня за два пред тем Министр Иностранных Дел силился оправдаться. В заключение на просьбу Короля устроить, чтобы Государь Император вновь принял подарок, я ответил, что наш Царь никогда и ни в чем своему слову не изменяет и, что я не возьму на себя доказывать возможности дарить имущество, еще не приобретенное. Сегодня, наконец, после долгих и частных препирательств с Министром Иностранных Дел я получил квитанцию в приеме чека и счет на 220 долларов за четыре мазанки, купленные на этом месте еще раньше Королем. На этих днях я закреплю собственность по покупке полуразвалившегося дома, принадлежащего японцу».

На ноту г. Матюнина от 23 апреля 1898 г. корейский Министр Иностранных Дел ответил от 21 (мая того же года) нотою, следующего содержания:

«Я имел честь получить Вашу ноту № 31 с приложением чека на 10654 доллара за участок земли, первоначально принесенной в дар нашим Королем Его Величеству Императору Российскому во время Вашего предместника г. Шпейера, и через его посредство мне было поведено Его Величеством передать Вашему Государю чувства добрососедской дружбы и искренней преданности. Теперь же Ваше Превосходительство по повелению Его Величества Императора Российского возвращаете нам деньги, израсходованные на приобретение упомянутых земельных участков, и просите сообщить, сколько было уплачено за четыре дома, купленных раньше. Глубоко пораженный внезапным возникновением подобного недоразумения между нашими Государями, я немедленно сообщил содержание Вашей ноты Его Величеству и после состоявшейся Вашей аудиенции получил приказание лично переговорить с Вами и просить Вашего посредничества перед Государем Императором, чтобы уладить это щекотливое дело к общему согласию. После тщетного ожидания в течение нескольких дней благоприятного от Вас ответа и, желая, так или иначе, покончить с этим неприятным для нас делом, я решаюсь препроводить при сем Вашему Превосходительству квитанцию в получении вышеупомянутого чека, а также квитанцию в получении стоимости раньше купленных домов»[42].

Ознакомив читателей с этими документами, представляем читателю самому разобраться в этом деле и решить, насколько был прав или не прав г. Матюнин. Во всяком случае, инцидент этот, несмотря на всю его кажущуюся маловажность, не прошел для нас даром в смысле политическом, ибо Корейское правительство с этого момента изменило свое отношение к русским и тут же на глазах наших дипломатических представителей стало заигрывать с японцами. Из-за этого же инцидента, полагаем, прегражден был путь нашим первым миссионерам в Корею. Словом, игра из-за данного маловажного, на первый взгляд, несогласия перешла в серьезную распрю и впоследствии оплачена была дорогой ценой, как со стороны России, так и со стороны Кореи.

Итак, после отказа от преподнесенного Корейским Королем дара, земля была выкуплена у прежних владельцев в том же 1898 г. за вышеуказанную цену и начали возводить на ней Миссийские постройки. Место было расчищено от кирпича и мусора, оставшихся от корейских фанз, и после заготовки материалов приступили к постройке зданий. Здания воздвигались почти все единовременно под наблюдением о. Хрисанфа и его ближайших помощников.

Так выстроены были следующие сооружения: кирпичная ограда, идущая по границе участка, в два-три аршина высоты, с входными воротами в китайском стиле с улицы Чони-донн Тэйдо; внутри двора, с правой стороны от ворот, выстроено школьное здание[43] с квартирой для учителя и классной комнатой; поодаль от него – флигель (род корейской фанзы)[44] с помещением для прислуги и переводчика; с левой стороны от ворот – сторожка[45] и амбар[46] для склада топлива; в центре участка – дом двухэтажный[47] с квартирами для миссионеров и поодаль от него – кухня с баней[48].

Строения все кирпичные, на каменном фундаменте, покрыты волнистым оцинкованным железом. Расходы по постройке и внутренней их отделке, в том числе на материалы, составили 14220 иен 87 сен,[49] а всего с уплатой за участок (11475 мекс. долл., считая мексиканский доллар равноценным иене): 25695 иен 87 сен.

Работы были окончены в 1902 г. В деле устройства зданий много помогали своими советами и знаниями наш Поверенный в Делах А. И. Павлов и драгоман нашей Дипломатической Миссии П. А. Керберг. Строения были довольно красивые и достаточно солидные.

По окончании строительных работ все свободные от построек места на участке были разбиты под сад и огород. В саду проложены дорожки, устроены аллеи, разбиты клумбы, насажаны деревья, цветы, кустарники и т. п. Словом, через два-три года пустырь превратился в густо зеленеющий сад с массой раскидистых тенистых деревьев, где каждый обитатель Миссии может найти прохладу и успокоение, особенно в ясные знойные дни, которыми отличается сеульское лето.

С поселением миссионеров в новые здания Духовная Миссия, известная среди корейцев под именем русского монастыря (Араса-савон) или чаще русской церкви (Араса сени-дан), стала главным средоточием православной жизни в Корее, а ее начальник – выступил как представитель русской Православной Церкви в стране.

Местоположение Миссии считается одним из лучших в Сеуле. Расположена она, как мы уже говорили, рядом с нашей Дипломатической Миссией (ныне Генеральное Консульство) в местности, называемой Се-дэ-мун[50], вблизи королевского дворца Ток-су гун (ныне упраздненного), неподалеку от иностранных консульств. С восточной стороны она соприкасается с садом нашего Консульства, с южной – с владением иностранцев, с северной – корейцев, а с западной ее огибает улица Чони-донн, называвшаяся прежде Посольскою или Дворцовою[51]. Расположение Миссии также весьма удобное. Например, трамвай проходит от нее в нескольких шагах, почта находится в семи минутах ходьбы, железнодорожный вокзал – в 20 мин.[52]

Церковь, как уже отмечалось выше, находилась со времени приезда миссионеров в Сеул в доме Дипломатической Миссии, что создавало большие неудобства для богослужения и тем более для исполнения треб, приходившихся иногда на неурочные часы, ибо всякое «лишнее» хождение стесняло и миссионеров и хозяев, не говоря уже о корейцах, приходивших на богомолье в дом Посланника как в запретное «святилище». Ввиду этого церковь с первых же дней после окончания строительных работ перенесена была из-под гостеприимного крова под свой собственный. Для этой цели приспособлено было школьное здание и при нем устроена звонница для колоколов[53]. С перенесением церкви освящена она была в новом для нее помещении тем же о. Хрисанфом 17 апреля 1903 г.

Теперь с церковью жизнь в Миссии изменилась к лучшему, став более регулярной, более планомерной, чем доселе. Миссионеры, водворившись в своем собственном «гнезде», почувствовали себя «дома», при родном им деле.

Впрочем, о. Хрисанф не удовлетворялся временным помещением церкви, он в том же 1903 г. обратился с ходатайством в Св. Синоде об ассигновании потребной суммы на сооружение соответствующего Миссии постоянного храма. Синод на ходатайство о. Хрисанфа ответил, что Правительство, снисходя к просьбе просителя, ассигновало на строительство храма 30 000 руб. с выдачей этой суммы в два срока равными частями по 15 000 руб. в год, в 1904 и 1905 гг. Наступили, наконец, эти давно желанные для Миссии годы, когда, казалось, выдача суммы была обозначена; но, к несчастью, как раз в это время разразилась русско-японская война, которая воспрепятствовала выдаче кредитов, отпущенных Корее, и вопрос о храме был отложен на неопределенное время. Впоследствии один из преемников о. Хрисанфа сделал было снова попытку решить означенный вопрос, но она также не увенчалась успехом. Итак, с тех пор дело с храмом остается неразрешенным в смысле финансовом. Церковь ютится, по-прежнему в школьном помещении, мало пригодном для богослужений, оно не вмещает всех молящихся и, по-видимому, таким положение останется еще долгие годы.

При разнообразной деятельности в Сеуле, не терпевшей отлагательства, о. Хрисанф не предполагал поначалу распространять проповедь в провинции, тем более, что не имел для сего времени, но один случай, довольно характерный, заставил его открыть стан для этой цели, а именно в деревне Мунь-сан-пхо. Вот что он писал по этому поводу в одном из своих донесений в Св. Синод в 1903 г.

«В прошлом году, вскоре по возвращении моем из России, к нам в Миссию стал ходить один кореец, на вид очень приличный, серьезный и как будто из ученых.

Восточные ученые, да впрочем, и европейские тоже, имеют особый вид, вид сосредоточенного и довольно нервного человека; показался мне и этот таковым.

Для меня это было очень важно, ибо мысль о переводах ни на минуту не выходит из головы: вот, думаю, Господь посылает мне и человека, который сможет в этом помочь… Надежды мои, и именно с этой стороны, не увенчались успехом: стремления у него были более скромные, чем я ожидал: ему хотелось познакомиться с православной верой и затем креститься.

Прошло месяца два его исправного хождения в Миссию, как он вдруг заявил мне, что ему нужно отлучиться в деревню навестить свою семью, обещал снова возвратиться к нам. Действительно, недели через две он снова явился с заявлением, что его односельчане в количестве нескольких человек желают принять православную веру и просят кого-либо из нас приехать к ним и побеседовать с ними и послужить у них, для каковой цели они приготовили даже отдельный дом.

Я так и сделал. На третьей неделе Великого поста, взял с собой корейца-переводчика и отправился верхом на лошади в ожидавшую нас деревню Мунь-сан-пхо. Приехал я туда вечером: деревня очень большая (дворов около 500), длинной лентой растянулась она у подножия невысокой горы на берегу большой реки. В центре деревни на искусственно сделанной площадке стоит одинокая фанза[55], о которой говорил кореец, как о доме, приготовленном для службы. К площадке приделаны с улицы ступеньки в виде лестницы, вокруг самой площадки – живая изгородь из кустарника.

С первого взгляда на фанзу я заподозрил, что это «ыизделие» американских миссионеров: не раз мне приходилось видеть их молитвенные дома, устраиваемые именно таким образом. Когда же я вошел в фанзу, то совершенно убедился в том, что этот дом есть не что иное, как церковь американских миссионеров. Одна комната в доме (большая) предназначалась для собеседований, к ней примыкает другая, поменьше – для женщин и, наконец, еще два небольших кана[56] – помещение для миссионера на случай его приезда. Часть большой комнаты кореец отделил легкой перегородкой в виде иконостаса с царскими вратами, сделал престол, аналой, деревянные подсвечники, разукрасил все это яркими красками и сделал все точно так же как в нашей сеульской церкви, недоставало только икон.

Дом обыкновенного корейского типа, обмазанный глиной, крыт соломой, стены в основе своей сделаны из тоненьких дощечек, просвечивающих насквозь и оклеенных изнутри бумагой, между которыми попадаются американские газеты «Христос» и календари того же издания.

На другой день по приезде в деревню собралось ко мне до 10 человек почтенных старцев, с которыми я и стал вести собеседования. Не знаю, беседы ли мои были не интересны для них или старческое внимание уже притупилось: все время они дремали, и глаза их отягощались сном. Меня это, признаюсь, несколько смущало, и я старался употребить все усилия, чтобы пробудить их хотя бы от физического сна. Иное дело, когда заводил речь о житейских делах и особенно о политике, сразу все пробуждались и наступало удивительное оживление. Три дня по два раза в день я собирал их для беседы, а во время утренних и вечерних молитв читал Евангелие и, в конце концов, все же успел научить их кое-чему»[57].

После о. Хрисанфа посетил селение с той же миссионерской целью о. Николай. Он прожил там две-три недели, провел несколько собеседований и в заключение всего купил вышеозначенную фанзу в собственность миссии за 85 иен. Фанза приобретена была исключительно для молитвенных собраний и собеседований с народом. Катехизатором к вновь приставленному стану был поставлен тот же самый кореец, который зазывал наших миссионеров в деревню. В нем о. Хрисанф увидел «ученого мужа». Этот «ученый муж», как потом оказалось, был христианином какого-то протестантского толка, крестился у американских миссионеров, носил имя Иосифа, фамилию Хан; служил в одной из американских местных миссий, кажется, в качестве проповедника и, не удовлетворившись американскими подачками, оставил прежнюю службу, став православным катехизатором, не будучи сам православным[58]