Нина ощущала вкус соленого ветра на губах, окунаясь в рыночный шум – призывы торговцев, нахваливающих свои товары, крики чаек над бухтой Джерхольма и ругань солдат на палубах кораблей. Она кинула взгляд на вершину утеса, оккупированную нависающим над всей этой картиной Ледовым Двором, чьи высокие белые стены блестели ярко, словно обнаженные кости, и с трудом подавила дрожь. Здорово было оказаться на свежем воздухе, подальше от уединенных комнат Белого острова, но ей казалось, будто древнее здание следит за ней, будто до нее доносится шепот: «Я знаю, кто ты. Тебе здесь не место».
– Со всем уважением, умолкни, – буркнула она.
– Хм-м? – отозвалась Ханна, прогуливавшаяся вместе с ней по набережной.
– Да ничего, – поспешно ответила Нина.
Разговоры с неодушевленными объектами были недобрым знаком. Слишком уж долго она пробыла в заточении, не только в Ледовом Дворе, но и в теле Милы Яндерсдат, чье лицо и фигура были созданы специально, чтобы скрыть личность самой Нины. Она бросила на Ледовый Двор очередной злобный взгляд. Утверждалось, что эти стены неприступны и ни разу не были преодолены вражеской армией. Но ее друзьям вполне удалось с ними справиться. Они пробили дыру в одной из этих величественных стен с помощью фьерданского же танка. А теперь? Нина сама себе напоминала мышь – огромную блондинистую мышь в ужасно тяжелых юбках, – роющуюся у подножий Ледового Двора.
Она задержалась у лавки торговца шерстью, битком забитой традиционными жилетами и шарфами, которые носили в Винеткаллу. Несмотря на все свои усилия, Нина была очарована Джерхольмом с первого же взгляда. Он был таким аккуратным, каким может быть только фьерданский город, с домами и лавками, выкрашенными в розовый, голубой и желтый цвета, со спускающимися прямо к воде зданиями, жмущимися друг к другу, словно в поисках тепла. Большинство городов, виденных Ниной, – сколько же таких было? И на скольких языках говорила она там? – строились вокруг главной площади или улицы, но только не Джерхольм. Его кровью была соленая вода, и рынок его смотрел на море, растянувшись вдоль набережной: магазинчики, тележки и лавки, предлагающие свежую рыбу, сушеное мясо, тесто, обернутое вокруг горячих прутьев, испеченное на углях и посыпанное сахаром. Каменные залы Ледового Двора были полны величия и холода, а здесь царила суматоха и жизнь била ключом.
Куда бы Нина ни взглянула, всюду были напоминания о Джеле, ветви его священного ясеня сплетались в узлы и сердца в преддверии зимних празднеств Винеткаллы. В Равке сейчас, должно быть, готовятся к Дню Санкт-Николая. И к войне. Это знание камнем давило ей на грудь каждую ночь, стоило улечься спать, змеей стягивало горло и лишало ее воздуха каждый день. Ее народ был в опасности, а она не знала, как ему помочь. Вместо этого она примеряла шляпки и шарфы во вражеском городе.
Ханна стояла рядом, одетая в пальто оттенка цветов чертополоха, который придавал ее смуглой коже сияние, заметное даже в пасмурный день, элегантную вязаную шапочку, прикрывшую ее остриженные волосы, чтобы не привлекать ненужного внимания. Как бы Нина ни страдала в ненавистной клетке Ледового Двора, страдания Ханны были намного сильнее. Ей нужен был вольный бег, скачка во весь опор; нужен был запах снега и хвои и успокаивающая тишина леса. Она прибыла в Ледовый Двор с Ниной добровольно, но, без сомнений, длинные дни, заполненные вежливыми разговорами за утомительными обедами, оставили свой след. Даже этого крошечного глотка свободы – выход на рынок с родителями и охраной в хвосте – было достаточно, чтобы снова вернуть румянец ее щекам и блеск глазам.
– Мила! Ханна! – окликнула Ильва. – Не уходите слишком далеко.
Ханна закатила глаза и взяла моток голубой пряжи с прилавка торговца.
– Будто мы дети.
Нина кинула взгляд за ее спину. Родители Ханны, Ярл и Ильва Брум, отстававшие от них всего лишь на несколько ярдов[1], привлекали восхищенные взгляды, прогуливаясь по набережной, – Ильва в коричневом шерстяном пальто с воротником из рыжего лисьего меха, Брум в черном мундире с вышивкой на рукаве в виде серебряного волка дрюскелей, вызывающем у Нины прилив ненависти. Двое молодых дрюскелей, с гладко выбритыми подбородками и зачесанными золотыми волосами, шли следом. Лишь закончив свое обучение и услышав слово Джеля во время Рингкаллы, они получали разрешение отрастить бороду. А затем они вприпрыжку отправлялись навстречу огромному миру, убивать гришей.
– Папа, там готовятся к какому-то представлению, – сказала Ханна, указав отцу в ту сторону набережной, где возводили самодельную сцену. – Можно нам пойти посмотреть?
Брум слегка нахмурился.
– Там ведь не одна из этих керчийских трупп, да? С их глупыми масками и грязными шутками?
«Ох, если бы», – мелькнула у Нины мрачная мысль. Она тосковала по диким улицам Кеттердама. Она бы предпочла сотню раз посмотреть довольно непристойную и попахивающую дурным вкусом жестокую комедию, чем высиживать все пять нескончаемых актов фьерданской оперы, как ей пришлось вчера вечером. Ханна была вынуждена то и дело пихать Нину в бок, чтобы та не задремала.
– Ты начинаешь храпеть, – шепнула она, вытирая слезы, выступившие на глазах от с трудом сдерживаемого смеха.
Ильва, заметив покрасневшее лицо и полные слез глаза дочери, утешающе похлопала Ханну по колену.
– Это и впрямь трогательная часть, да, дорогая?
Ханна в ответ смогла лишь кивнуть, и то сжав руку Нины.
– О, Ярл, – теперь к мужу обратилась Ильва. – Я уверена, все будет совершенно пристойно.
– Очень хорошо.
Брум сдался, и они направились к сцене, оставив позади разочарованного торговца шерстью.
– Но ты будешь весьма удивлена, узнав, во что превратилось это место. Взяточничество. Ересь. Прямо в сердце нашей столицы. Видишь? – Он указал на сгоревший дом, мимо которого они как раз проходили. Похоже, когда-то это была лавка мясника, но теперь окна в ней были выбиты, а стены покрыты копотью.
– Всего две ночи назад эту лавку досмотрели. Нашли алтарь так называемой Солнечной святой и еще один… этой, как же ее? Линнея Водная?
– Леони, – тихо поправила Ханна.
Нина слышала о рейде от своих связных из Рингсы, сети разведчиков, созданной для того, чтобы спасать гришей по всей Фьерде. Пожитки мясника вышвырнули прямо на улицу, все шкафы и ящики вскрыли, чтобы обнаружить спрятанные реликвии – кость пальца Солнечной святой и икону, написанную в любительском стиле, на которой явно изобразили прекрасную Леони с убранными в узел косами и воздетыми к небу руками в тот момент, когда она очищала реку от яда, чтобы спасти город.
– Это даже хуже, чем просто поклоняться святым, – продолжал Брум, так яростно тыча пальцем в воздух, словно тот нанес ему смертельное оскорбление. – Они заявляют, что гриши – возлюбленные дети Джеля. И что их силы на самом деле знак его благословения.
От этих слов сердце Нины заныло. Именно это сказал Матиас. Прежде чем умереть. Дружба с Ханной помогала ей залечить эту рану. Ее миссия и высшая цель помогали тоже, но боль все еще таилась в сердце и, как подозревала Нина, вряд ли когда-нибудь исчезнет полностью. У Матиаса украли жизнь, не оставив ему и шанса найти свое собственное место и предназначение. Я исполнял его, любовь моя. Я защищал тебя. До самого конца.
Нина сглотнула комок, набухший в горле, и заставила себя сказать:
– Ханна, не сходить ли нам за медовым взваром?
Она бы предпочла вино, а может, и чего-нибудь покрепче, но женщинам во Фьерде алкоголь не разрешали, особенно в публичных местах.
Приглашающая улыбка продавца взвара сменилась отвисшей челюстью, когда он заметил мундир Брума.
– Коммандер Брум! – воскликнул он. – Желаете чего-нибудь горяченького для вашей семьи? Чтобы укрепить силы в этот холодный денек?
Мужчина был обладателем широких плеч, бычьей шеи и длинных огненно-рыжих усов. Вытатуированные на его запястьях круги волн, вероятно, указывали на то, что он бывший моряк. Или на нечто большее.
Наблюдая за тем, как Ярл Брум пожимает руку продавцу, Нина ощутила, как ее накрывает странное чувство раздвоенности. Около двух лет назад, всего в нескольких ярдах отсюда, она победила этого человека. С коммандером дрюскелей она столкнулась в своем истинном обличии, как Нина Зеник, в тот самый момент, когда наркотик юрда-парем бурлил в ее крови. Этот наркотик позволил ей повергнуть сотни солдат, сделал ее неуязвимой для пуль и навсегда изменил ее дар гриша, подарив ей власть над мертвыми вместо живых. В тот день она пощадила Брума, пусть и сняв с него скальп. Нина стала причиной тому, что голова у него теперь была совершенно лысая, а в основании черепа змеился толстым розовым крысиным хвостом уродливый шрам.
Матиас молил о пощаде – для своих братьев по ремеслу, для того, кто стал для него вторым отцом. Нина до сих пор не знала, правильно ли она сделала, исполнив эту просьбу. Убей она тогда Брума, и они с Ханной никогда бы не встретились. Она никогда бы не вернулась во Фьерду. И Матиас мог бы остаться в живых. Стоило ей вспомнить прошлое, она терялась в нем, во всех этих множествах «если бы». А ей нельзя было себе этого позволять. Несмотря на фальшивое имя и лицо, скроенное ей благодаря невероятному портновскому таланту Жени, Нина оставалась гришом, солдатом Второй армии и равкианским шпионом.
«Так что соберись, Зеник», – отчитала она себя мысленно.
Брум хотел было заплатить торговцу взваром, но мужчина отказался брать с него деньги.
– Подарок на Винеткаллу, коммандер. Пусть ночи ваши будут коротки, а чаша всегда полна.
Бодрый хор флейт и барабанов грянул со сцены, сообщая о начале представления, а следом поднялся и занавес, открывший нарисованную вершину утеса и крошечную торговую площадь внизу. Толпа разразилась восторженными аплодисментами. Они видели перед собой Джерхольм, тот самый город, где они жили, и плакат, на котором значилось «История Ледового Двора».
– Вот видишь, Ярл, – заметила Ильва. – Никаких непристойностей. Абсолютно патриотическая история.
Брум, похоже, в этот момент отвлекся, чтобы проверить карманные часы. «Чего ты так ждешь?» – задумалась Нина. Дипломатические переговоры между Фьердой и Равкой все еще шли, и Фьерда пока не объявляла войну. Но Нина была уверена, что битвы не избежать. Брум бы не согласился на меньшее. Она передавала все те крохи информации, что ей удавалось подслушать под дверями и во время приемов. Но этого было недостаточно.
Зазвенели тарелки, знаменуя начало рассказа об Эгмонде, гении, который проектировал и строил невероятные замки и здания, будучи совсем ребенком. Акробаты тянули за длинные шелковые шнуры, изображая строительство массивного особняка, украшенного серыми шпилями и сверкающими арками. Зрители воодушевленно хлопали, но тут актер с надменным лицом – дворянин, отказавшийся платить за свой новый роскошный дом, – разгневался на Эгмонда, и вот уже молодой красавец-архитектор в цепях, и его ведут в старую крепость, когда-то охранявшую вершину утеса над заливом.
Сцена поменялась – теперь Эгмонд сидел в своей камере, в то время как под грохот барабанов налетел сильнейший шторм. Синие отрезы шелка взлетали и опадали, струясь, по всей сцене, воплощая потоки воды, хлынувшие в крепость, где в тот момент были король Фьерды со своей королевой.
Работа под прикрытием требовала намного больше, чем просто блестящее знание языка или знакомство с некоторыми местными обычаями, поэтому Нина отлично разбиралась в фьерданских мифах и легендах. В этой части истории Эгмонд должен был прижать руку к корням дерева, пробившегося сквозь стены его каменной темницы, и, при помощи Джеля, использовать силу священного ясеня, чтобы укрепить стены крепости, спасти короля с королевой и заложить основание для неприступного Ледового Двора.
Вместо этого на сцене возникли три фигуры – женщина, оплетенная лозами красных бумажных роз, девушка в белом парике с ошейником из оленьих рогов на шее и черноволосая красавица в синем наряде.
– Что это? – рявкнул Брум.
Но шепот толпы немедленно все прояснил: Санкта-Лизавета Роз, Солнечная святая Алина Старкова и – великолепный заключительный штрих, похвалила саму себя Нина, – Грозовая ведьма, Зоя Назяленская, появились в истории.
Святые положили руки на плечи Эгмонда, затем прижали их к стенам темницы, и тут скрученные полотна ткани, призванные изображать священный ясень, начали взлетать и разворачиваться, словно корни, вырывающиеся из плена земли.
– Довольно, – громогласно, перекрывая гул толпы, заявил Брум. Его слова прозвучали спокойно, но Нина услышала напряжение в его голосе, когда он вышел вперед. Двое дрюскелей шагнули следом, на ходу доставая дубинки и хлысты, закрепленные на поясах.
– Погода портится. Представление продолжится в другой раз.
– Оставьте их в покое! – крикнул кто-то из толпы.
Заплакал ребенок.
– Это, что, часть пьесы? – удивленно спросила какая-то женщина.
– Нам пора, – сказала Ильва, пытаясь оттеснить Ханну и Нину назад.
Но толпа вокруг них была слишком плотной и прижимала их к сцене.
– Расходитесь, – властно велел Брум. – Или вас арестуют и оштрафуют.
Внезапно прогремел гром – настоящий гром, а не жестяные тарелки актеров. Темные тучи набежали с залива с такой скоростью, что, казалось, резко опустились сумерки. Море внезапно потемнело, волны, увенчанные белыми барашками пены, накатывали все яростнее, заставляя снасти кораблей тревожно скрипеть.
– Джель гневается, – раздался голос из толпы.
– Святые гневаются, – поддержал его другой.
– Немедленно разойтись! – рявкнул Брум, с трудом перекрикивая надвигающийся шторм.
– Смотрите! – крикнул кто-то.
С залива к ним неслась волна, росшая прямо на глазах. Легко миновав волнорез, она двинулась прямо на набережную. И теперь над толпой возвышалась яростно бурлящая стена воды. Люди закричали. Казалось, волна изогнулась в воздухе и лишь затем обрушилась на набережную – точно на Брума и его солдат, силой потока разметав их по камням мостовой.
Толпа ахнула, а затем разразилась смехом.
– Ярл! – воскликнула Ильва, пытаясь пробраться к нему.
Ханна удержала ее.
– Останься здесь, мама. Он не захочет, чтобы его посчитали слабаком.
– Санкта-Зоя! – раздался чей-то вопль. – Она наслала шторм!
Несколько людей из толпы опустились на колени.
– Святые! – вторил другой голос. – Они все видят и хранят верующих.
Море разбушевалось, и волны, казалось, неслись в каком-то бешеном танце.
Брум, красный от натуги, в насквозь промокшей одежде, с трудом поднялся на ноги.
– Встать! – Его рык не хуже веревки вздернул молодых солдат на ноги. Сам он ринулся в толпу, за воротники поднимая кающихся с колен. – Поднимайтесь с колен или будете арестованы за мятеж и распространение ереси!
– Думаешь, мы зашли слишком далеко? – шепнула Ханна, находя руку Нины и крепко ее сжимая.
– Недостаточно далеко, – пробормотала Нина.
Потому что и представление, и даже волна были всего лишь отвлекающим маневром. Пьесу поставили члены Рингсы. Волна появилась благодаря любезности проливного под прикрытием, работавшего с одной из лодок в заливе. Но в этот момент, пока Ярл Брум и его солдаты неистовствовали в толпе, продавец напитков, ускользнувший в боковую улочку, едва началось представление, быстро взмахнул руками, разгоняя тучи.
Поток солнечного света хлынул с небес на лавку мясника, разгромленную несколько дней назад. Сначала на стене ничего не было, но затем торговец вынул пробку из бутылки, которую Нина тайком поставила на его лоток. Он направил облако аммиака на стену, и на ней, словно по волшебству, возникло послание, нацарапанное вдоль всего фасада: Linholmenn fe Djel ner werre peje.
Дети Джеля среди вас.
Это был один из дешевых трюков, которые они с другими сиротами использовали, чтобы оставлять друг другу тайные послания. Но, как Нина не так давно узнала в Кеттердаме, хорошая афера – это всегда хорошее зрелище. Повсюду вокруг себя она видела жителей Джерхольма, глазеющих на послание, начертанное на фасаде, указывающих на море, которое понемногу успокаивалось, на облака, вновь открывшие небо, стоили продавцу напитков привычно отряхнуть руки и вернуться к своему лотку.
Принесет ли это пользу? Нина не знала, но маленькие чудеса, подобные этому, случались по всей Фьерде. В Хьяре разбитая рыбацкая лодка чуть не затонула, но тут бухта покрылась прочным льдом, и рыбакам удалось вернуться на берег невредимыми и даже сохранить свой улов. Следующим утром на стене местной церквушки появилась фреска, изображающая священный маяк Санкт-Владимира.
В яблоневом саду Фельстеда, несмотря на холода, внезапно созрел богатый урожай, словно Санкт-Феликс своими руками согрел деревья. Ветви яблонь были переплетены с веточками ясеня – символом благословения Джеля.
Половина городка Кьерик свалилась с огненной оспой, почти всегда приводящей к смерти. На следующее утро после того, как одному фермеру явилось видение парящей над городским колодцем Санкты-Анастасии с венком из листьев ясеня в волосах, горожане проснулись здоровыми, без каких-либо отметин на теле или жара.
Чудо за чудом создавали члены Рингсы и соглядатаи Второй армии. Проливные заморозили бухту, но до этого они подняли шторм, разбивший лодку. Шквальные наслали ранние морозы на Фельстед, а солнечные солдаты заставили деревья цвести. И пусть агенты Рингсы не были причиной появления оспы, они сделали все, чтобы гриши-корпориалы вовремя оказались на месте и исцелили больных. А что касается явления Анастасии, то просто удивительно, сколького можно добиться всего лишь с помощью правильного освещения и рыжего парика.
Но была еще и странная гниль, поразившая север Джерхольма. Нина не знала, что это – природное явление или плоды работы какого-нибудь мерзкого оперативника Рингсы. Но она знала, что ходили слухи, будто это дело рук Беззвездного святого, воздаяние за религиозные облавы и аресты, производимые людьми Брума.
Сначала Нина сомневалась, что устраиваемые ими чудеса могут что-то изменить, боялась, что все их усилия сведутся к ряду неудачных ребяческих розыгрышей, которые закончатся ничем. Но тот факт, что Брум посвящал все больше и больше сил и времени попыткам найти истоки растущего поклонения святым, давал ей надежду.
Брум, печатая шаг, подошел к ним с застывшим от ярости лицом. Но воспринимать его гнев серьезно было весьма непросто, с учетом того, что он вымок до костей, и казалось, что из сапога у него вот-вот может выскользнуть рыбешка. И все же Нина опустила голову, отвела взгляд и придала лицу как можно более бесстрастное выражение. В данный момент Брум был опасен, как заведенная бомба. Одно дело, когда тебя ненавидят или боятся, и совсем другое, когда высмеивают. Но именно этого Нина и добивалась – чтобы Фьерда перестала смотреть на Брума и его дрюскелей с благоговейным страхом и поняла, кто они на самом деле: трусливые бандиты, достойные скорее насмешек, нежели раболепного поклонения.
– Я провожу семью в Ледовый Двор. – буркнул он своим солдатам. – Добудьте имена. Всех актеров, каждого, кто был на рыночной площади.
– Но толпа…
Голубые глаза Брума превратились в щелки.
– Имена. От всего этого за милю несет Рингсой. Если по моим улицам, в моей столице ходят гриши, я это выясню.
«Гриши уже в твоем доме», – злорадно подумала Нина.
– Не задирай нос, – шепнула ей Ханна.
– Поздно.
Они забрались в просторную карету. Король и королева подарили Бруму один из тех шумных новых экипажей, движущихся без лошадей, но Ильва предпочитала карету, которая не плевалась клубами черного дыма и вряд ли бы сломалась посреди крутого подъема к Ледовому Двору.
– Ярл, – попробовала заговорить Ильва, стоило им разместиться на обитых бархатом сиденьях. – Какой от этого вред? Чем острее ты реагируешь на подобные представления, тем важнее себя считают их создатели.
Нина ожидала, что Брум в ответ взорвется, но он довольно долго молчал, уставившись из окна на серое море, плещущее внизу.
Когда он все-таки заговорил, голос его звучал ровно и гнев тщательно сдерживался.
– Мне следовало быть более сдержанным.
Он потянулся и сжал руку Ильвы.
Нина заметила, какой эффект этот простой жест произвел на Ханну, как вина и тревога затуманили ее взгляд. Нине было легко ненавидеть Брума, считать его всего лишь злодеем, которого нужно сокрушить. Но для Ханны он был отцом, и в такие моменты, как этот, когда он был добр, когда был справедлив и нежен, казалось, что он вовсе не монстр, а всего лишь человек, готовый на все ради своей страны.
– Но ведь проблема не в том, что кто-то устроил беспорядки на рынке, – продолжил Брум устало. – Если люди начнут видеть в наших врагах святых…
– Но ведь есть и фьерданские святые, – подсказала Ханна с нотками надежды.
– Они не гриши.
Нина прикусила язык. Может, и так, а может, и нет. Говорят, Санкт-Эгмонд, великий архитектор, вознес молитвы Джелю, чтобы укрепить Ледовый Двор против буйства стихии. Но были и другие истории, в которых он обращался за помощью к святым. А кое-кто считал, что чудеса, сотворенные Эгмондом, вовсе не потребовали божественного вмешательства, поскольку были результатом применения его дара гриша, а сам он был талантливым фабрикатором, который мог силой воли управлять камнем и металлом.
– Фьерданские святые были праведными людьми, – сказал Брум. – Они были избраны Джелем, а не этими… демонами. Но есть кое-что еще. Вы узнали третью святую, расхаживавшую по той сцене? Это была Зоя Назяленская. Генерал Второй армии. В этой женщине нет ни капли праведности и человечности.
– Женщина служит генералом? – невинно уточнила Ханна.
– Если подобное создание вообще можно назвать женщиной. В ней собрано все, что есть отвратительного и непотребного. Гриши – это Равка. Фьерданцы, поклоняющиеся этим фальшивым святым… Они буквально присягают на верность чужой стране, стране, с которой мы вот-вот вступим в войну. Эта новая религия опаснее, чем любая из побед на поле битвы. Если мы потеряем наш народ, то любая битва будет проиграна, даже не начавшись.
«Если я сделаю свою работу как надо», – подумала Нина.
Ей оставалось лишь надеяться на то, что простые фьерданцы ненавидят гришей меньше, чем любят собственных сыновей и дочерей, что каждый из них знает кого-то из внезапно пропавших людей – друга, соседа, даже родственника. Женщину, вынужденную покинуть родной кров и семью из страха, что ее сущность раскроют. Мальчика, вырванного из рук родителей, чтобы подвергнуться пыткам и встретить смерть от рук охотников из отряда Брума. Может, своими маленькими чудесами у Нины получится дать Фьерде возможность сплотиться, усомниться в необходимости всей этой ненависти и страха, что многие годы были главным орудием Брума.
– Присутствие здесь Апрата сводит на нет все наши труды, – продолжил Брум. – Как могу я очищать от вражеского влияния наши города и деревни, если в самом сердце нашего правительства засел еретик? В глазах народа мы – худшие из лицемеров, а у него, к тому же, шпионы в каждом углу.
Ильва содрогнулась.
– В нем есть что-то невероятно пугающее.
– Это все образ. Эта борода. И темная ряса. Ему нравится приводить дам в ужас своими странными высказываниями и манерой появляться ниоткуда, но на деле он всего лишь громко каркающий ворон. Но он нужен нам, если мы хотим посадить на трон Демидова. Поддержка священника будет важна для равкианцев.
– От него пахнет кладбищем, – вставила Ханна.
– Всего лишь ладаном. – Брум побарабанил пальцами по дверце. – Трудно сказать, во что на самом деле верит этот человек. Он утверждает, что король Равки одержим демонами, что Вадик Демидов помазан на царство самими святыми.
– Откуда вообще появился Демидов? – спросила Нина. – С нетерпением жду возможности увидеть его.
– Мы держим его в безопасном месте, на случай, если равкианские убийцы попробуют его пристрелить.
Как жаль.
– Он на самом деле Ланцов? – продолжила она.
– У него больше прав на корону, чем у бастарда Ланцова.
Карета дернулась, останавливаясь, и они вышли, но не успела нога Нины коснуться посыпанной гравием дорожки, к Бруму подбежал солдат со сложенным листом бумаги в руке. Нина краем глаза заметила королевскую печать – серебристый воск и увенчанный короной волк Гримьеров.
Брум сломал печать, прочел послание, а затем поднял голову, и от выражения его лица у Нины сердце оборвалось. Несмотря на мокрую одежду и испытанное на рынке унижение, Брум сиял.
– Время пришло, – заявил он.
Нина заметила, какой печальной стала улыбка Ильвы.
– Так, значит, ты нас покидаешь. А я снова каждую ночь буду ждать, тая страх в сердце.
– Бояться нечего, – возразил Брум, запихивая послание в карман мундира. – Им не выстоять против нас. Наконец-то, настал наш час.
Он был прав. У фьерданцев были танки. А еще пленные гриши, подсаженные на парем. Победа была гарантирована. Особенно если Равка останется без союзников. «Я должна быть там. Мое место – на поле сражения».
– Вы отправляетесь далеко? – спросила Нина.
– Вовсе нет, – ответил Брум. – Мила, у тебя такой испуганный вид! Неужели ты так слабо веришь в меня?
Нина заставила себя улыбнуться.
– Нет, сэр. Я лишь беспокоюсь за ваше благополучие, как и все мы. Вот, – продолжила она, – позвольте мне взять ваши пальто, чтобы вы наконец-то прошли в дом и согрелись. Вашей семье нужно проводить как можно больше времени вместе, пока вы не уехали.
– Мила, ты – настоящее благословение, – благодарно сказала Ильва.
Нина взяла пальто у нее, у Ханны и у Брума, и ее рука тут же змеей скользнула в карман, куда он сунул письмо.
Война приближалась.
Ей нужно было известить своего короля.