Правдивые истории двух вечеров - читать онлайн

Исчезнувшая тарелка

– Нет, нет, нет, – всплеснула руками сидевшая в кресле дама. Золотые локоны, обрамлявшие ее удлиненное лицо, энергично заплясали на плечах цвета слоновой кости.

Наталья Андреевна Орлова-Денисова была высока, безукоризненно сложена, хотя и чуть полновата. Несмотря на этот недостаток, она до сих пор слыла первой красавицей Москвы, и голубое парадное платье модного покроя подчеркивало ее прелести наилучшим образом.

– Я никогда не поверю в l’honnêteté1 простого люда. Помните, господа, что сказал месье Карамзин, когда его спросили о России и ее народе?

Обведя присутствующих вопросительным взглядом, она подчеркнуто тяжело вздохнула:

– Вот она, слава! Пока человек жив, о нем говорят, а как только умирает, – она уходит вместе с ним… Господа, как можно забыть эти слова, выражающие всю сущность народа?.. Николя, друг мой, ты помнишь?

Николай Васильевич оторвал взгляд от карт и сердито посмотрел на супругу, сидевшую в окружении многочисленных гостей. Он не любил, когда его отвлекали от игры пустой болтовней. Но, взглянув на очаровательную Наталью Андреевну, на раскрасневшихся щеках которой играли ямочки, не мог сдержать улыбку. «Просто прелесть», – подумал про себя Николай Васильевич, влюбленный в свою жену как мальчишка, несмотря на возраст. И действительно, его супруга была не просто красива. Ее одухотворенное лицо, живой взгляд, светившийся умом, ее жизнерадостность и внутренняя энергия притягивали людей. Приветливый и добродушный нрав, необычайное гостеприимство всегда собирали под крышей небольшого, но уютного особняка много гостей.

– Нет, ma chérie2. Признаться, я позабыл об этом. Ты же знаешь мою нелюбовь к сентиментализму, которым так восхищался господин Карамзин и ему подобные.

Бросив презрительный взгляд в сторону мужа, Наталья Андреевна продолжила прерванный разговор:

– Простим графу его беспамятство, – извиняющимся тоном произнесла она. – Continuerons, mes amis3… В одной своей беседе с послом Франции… не могу вспомнить его имени… на вопрос о том, что он думает о России, месье Карамзин ответил: «Разбудите меня в полночь на другом конце света и спросите, что сейчас делают в России, я с точностью могу ответить – воруют».

– Да-а-а, – протянул сидевший рядом с графиней пожилой мужчина, забавно причмокнув губами. – Вот намедни был такой случай в Курской губернии… У графа Давыдова сгорели усадьба, конюшня и все хозяйственные постройки. Так его крепостные, не боясь угореть, растащили все имущество, какое могли вынести из горящего дома. А после, вместе со всем добром, пустились в бега… Вот так-то. Вот в наше время…

– Вы, как всегда, правы, дядюшка, – перебила его Наталья Андреевна, зная словоохотливость престарелого родственника.

– О, это так ужасно, – вступило в разговор юное создание, испуганно заморгав большими карими глазами.

Миниатюрная графиня с черными, как смоль, кудрями была полной противоположностью Натальи Андреевны. Молоденькая женщина была угловатым и нескладным существом. На ее бледном личике, на первый взгляд лишенном всякой привлекательности, но преображавшемся и расцветавшем, когда мысль и чувство вдруг оживляли его, всегда лежала тень озабоченности, а в темных глазах то и дело отражался испуг. Будучи очень впечатлительной особой, юная графиня падала в обморок при любых треволнениях.

– Mon Dieu4, – продолжило щебетать юное создание, – куда катится Россия, если уже нужно опасаться собственных крепостных? Как это выдержать?

Она уже была готова в очередной раз упасть в обморок, но тут в разговор вступил сурового вида человек:

– А были случаи на моей памяти, когда они поднимали бунт и сами поджигали имения своих хозяев, – прогремел князь Безбородский, о котором в обществе сложилось мнение как о человеке энергичном, своенравном и бескомпромиссном. У него всегда и на все была своя (по его разумению, единственно правильная) точка зрения. – Что ни говори, но вороватый нынче народ пошел.

– Это все изветы5, Никифор Андреевич, – возразил статный мужчина лет сорока, одетый в изысканный сюртук табачного цвета. – Это одни только изветы, господа. Поверьте моему слову.

Возглас удивления пронесся по уютной гостиной графини Орловой-Денисовой. Все гости с нескрываемым любопытством посмотрели в сторону говорившего.

– Граф, вы защищаете простолюдинов? – по лицу Натальи Андреевны скользнула ироничная улыбка. – Значит, не зря вас все-таки подозревали в сочувствии декабристам.

– Вовсе нет, графиня, – с укором посмотрев на хозяйку, возразил граф. – Хотя и не буду разуверять вас в этом. Сознаюсь, по молодости меня частенько посещали бунтарские мысли. Но, к счастью, на этом все и закончилось: я никогда бы не предал моего Государя, изменив присяге.

Граф гордо вскинул голову и с вызовом обвел взглядом общество.

– Не сердитесь, Иван Дмитриевич, – вступился за Наталью Андреевну граф Акусин, заметив, что слова графини задели графа Лунина за живое. – Уверяю вас, Наталья Андреевна не хотела обидеть вас подобными подозрениями.

– Ну разумеется, что за вздор? – подтвердила хозяйка салона, ласково поглядев на графа. В ее дивных темно-синих, чуть раскосых глазах, обрамленных темными длинными ресницами, заиграли искорки. Она одарила графа Лунина, ближайшего друга их семьи, лучезарной улыбкой, мгновенно растопившей его холодность. Слегка покраснев от смущения, он забормотал что-то невнятное и потупил взор. В гостиной повисла неловкая пауза. Но тишину внезапно нарушила молоденькая графиня.

– Граф, – начала она, – ваши слова пробудили мое любопытство. Неужели вы хотите сказать, что… этим людям свойственно такое качество, как благородство?

Дядюшка Натальи Андреевны, дремавший в кресле, при этих словах встрепенулся, возмущенно крякнул и зачмокал губами.

– Милая графиня, – любезно обратился к ней князь Безбородский, – осмелюсь заметить, мне кажется, вы не так все поняли.

– Напротив, князь, – возразил граф Лунин, успевший оправиться от смущения, – графиня выразилась совершенно précisément6. Среди любого сословия можно встретить людей, которым не чужды благородные устремления.

– Но послушайте, граф, – возмутился князь и гневно посмотрел на Ивана Дмитриевича, – как можно? Кто они и кто мы?

– Иногда и среди простых, неграмотных, плохо одетых людей встречаются отзывчивые, сердобольные personnes, которым не безразлично чужое горе. Однажды мне довелось стать свидетелем трагического, но весьма любопытного события, навсегда изменившего мое представление о тех, кого вы называете простолюдинами.

– Иван Дмитриевич, вы заинтриговали нас, – с любопытством заметила графиня Орлова-Денисова. – Не окажете ли вы нам любезность и не расскажете ли эту захватывающую историю, дабы изменить и наше представление о русском народе?

– Да-да, граф, – вновь защебетало юное создание, умоляюще сложив ручки, – nous vous demandons… s’il vous plaît…7

– Я не могу отказать прекрасным дамам, – покорно склонившись, любезно согласился граф Лунин.

Он бросил влюбленный взгляд в сторону Натальи Андреевны. Щеки графини мгновенно залил пунцовый румянец. Чтобы скрыть смущение, она раскрыла веер и начала им обмахиваться. Разговоры смолкли. Все, затаив дыхание, ждали рассказа графа Лунина.

– Это случилось почти пятнадцать лет назад, – начал свое повествование граф. – Я тогда служил флигель-адъютантом Его Императорского Величества. Многие из вас, конечно, слышали об ужасном бедствии, случившемся в Зимнем дворце 17 декабря 1837 года.

– Не о пожаре ли идет речь, милостивый государь? – осведомился у рассказчика дядюшка графини.

– Совершенно верно, сударь, – подтвердил Иван Дмитриевич, слегка кивнув головой.

– Да-а-а, – задумчиво протянул пожилой мужчина, как обычно, причмокнув губами. – Зарево было так велико, что его видели многие: и крестьяне окольных деревень, и путники на дорогах аж за шестьдесят верст от Петербурга. Вон оно как… Я тогда…

– Что ни говорите, дядюшка, – прервала его Наталья Андреевна, печально вздохнув, – это ужасное событие, и оно имело печальные последствия. N’est-ce pas?8

Графиня посмотрела на Ивана Дмитриевича вопрошающим взглядом. Гладко выбритые щеки графа вспыхнули было румянцем, но тут же побледнели. Он сконфузился и опустил глаза. Но, понимая, что своим поведением может скомпрометировать графиню, взял себя в руки и продолжил рассказ:

– Увы, да… Ужасные события, коим я был свидетелем, действительно стали причиной многих бедствий. В огне пожарища погибли не только бесценные произведения искусства, но и люди, много людей.

– Люди? – со всех сторон раздались удивленные возгласы. – Но это невозможно! Говорили, что всем удалось спастись! Comment est-ce possible?9 Вы ошибаетесь… Вы были с Государем во время пожарища? Как он допустил подобное?

– Господа, господа, – запротестовал граф Лунин. – Прошу вас, не все сразу! Если позволите, я сначала закончу мое печальное повествование, а уж потом отвечу на все ваши вопросы, если таковые останутся… Итак, близился к концу еще один морозный день уходящего года. Надо сказать, зима в тот год рано вступила в свои права, и с каждым днем становилось все холоднее и холоднее. В тот вечер я был дежурным в Зимнем дворце. На следующий день должен был состояться смотр рекрутов и нижних чинов, ожидали прибытия Великого князя Михаила Павловича. Поэтому, как только Император с семьей покинули дворец, чтобы насладиться «Влюбленной баядеркой», нижние чины начали собираться около Фельдмаршальской залы для получения последних указаний. Казарменный дух обволакивал это собрание, но даже он не мог заглушить появившийся запах гари, который уже несколько дней витал в воздухе.

– Неужели ни слуг, ни дежурных офицеров не насторожил этот факт? – удивился князь Безбородский.

– Почему же? Конечно, насторожил. Могу вас уверить, что я лично спускался в подвал и обследовал каждый закуток. Но дело в том, что в одном из помещений располагалась лаборатория, где приготавливались лекарства для двора. Эта комната была так устроена, что над стоящим посередине столом располагался железный шатер. Изначально предполагалось, что благодаря ему дурные запахи будут рассеиваться. Но, увы, архитектор ошибся, и люди сильно страдали от удушливых испарений. Тогда в дымовой трубе над шатром пробили дыру. Ее появление действительно принесло облегчение работающим там людям. Однако вместе с дымом улетучивался и теплый воздух. А зима, как я уже упоминал, стояла суровая, и слуги, которые оставались здесь ночевать, в буквальном смысле s’engourdissait du froid10. Нечего удивляться тому, что челядь придумала способ, как сохранить тепло: на ночь они затыкали дыру рогожей и тряпками.

– Maintenant, tout est clair11, – буркнул себе под нос князь Безбородский. – Гнать их надобно было в шею.

– Но, милостивый государь, – всплеснула руками Наталья Андреевна, – я, конечно, не хочу защищать этих людей, но их тоже можно понять.

– И понимать не хочу. Каждый должен знать свое место, – скрестив на груди руки, изрек князь и воинствующим взглядом обвел всех присутствующих.

– Господа, как можно! – пролепетала миниатюрная графиня, щеки которой горели от возбуждения. – Давайте лучше позволим графу продолжить рассказ. О, он так… так…

– Заинтриговал вас, ma chérie? – обратился к своей молодой супруге граф Акусин.

– Oui, très intéressant12, – смутилась графиня, краснея.

– Иван Дмитриевич, голубчик, продолжайте, – проговорила Наталья Андреевна. Рассказ заинтересовал ее, и она с нетерпением ожидала продолжения.

– Подчиняюсь вашей воле, графиня, – почтительно ответил граф. – Так вот… Мы нашли источник дыма и как могли прочистили трубу. Через какое-то время запах исчез, и все успокоились. Но, видимо, остатки рогожи продолжали тлеть, и вскоре запах дыма вновь дал знать о себе. Именно эти клочки и стали причиной всех бедствий… Тот вечер выдался особенно холодным. За окном трещал мороз. Все окна были разрисованы причудливыми узорами. Как я уже говорил, около Фельдмаршальской залы собралось немало народа. Вначале запах дыма заглушался курильницами, источавшими ароматы благовоний, и крепким духом казармы. Но через какое-то время один из офицеров, я уже запамятовал его имя, обратил внимание, что из-под двери залы просачивается дымок. Послали за мной. Я в считанные минуты появился около залы. Мы распахнули дверь и увидели, как сквозь не заделанную отдушину пробивается огонь. Все замерли; никто не мог поверить своим глазам. Вероятно, все naïvement13¹ надеялись, что огонь прекратится сам по себе, тем более что пламя становилось все меньше и меньше. Но оказалось, огонь только набирает силу. И вот, когда огонь с треском и шипением вырвался наружу в углу залы, я осознал всю серьезность положения. Я приказал уведомить пожарную службу, имевшуюся при дворе, и начать спасать портреты и другие предметы интерьера. Сам же незамедлительно поспешил в театр, где Император, ничего не ведая о беде, продолжал наслаждаться балетом. Я буквально ворвался в царскую ложу, чем вызвал негодование Великого князя, но, оправдав свой поступок чрезвычайной срочностью, я обратился прямо к Императору. Улыбка и благодушие того тотчас же сменились каменным выражением лица. Сказав Императрице, что его призывают во дворец срочные дела и, наказав всему семейству после театра ехать в его собственный дворец, Император торопливо вышел.

Граф Лунин на секунду замолчал. Присутствующие слушали его, затаив дыхание. Тяжело вздохнув, Иван Дмитриевич продолжил:

– В одно мгновение долетели мы до дворца. Выйдя из кареты, Император окинул оценивающим взглядом дворец и помрачнел: огонь уже беспрепятственно разошелся по многим залам. Никто не мог противостоять его разгулу – он был главным действующим лицом этого вечера. Приказав немедленно явиться войскам и всем пожарным службам столицы, Государь поспешил внутрь. Я хотел было запротестовать, но грозный взор, которым удостоил меня Император, был красноречивей слов. Я подчинился…

– Император сам, лично, руководил борьбой с пожаром? C’est incroyablе!14

– Да, графиня, Император ходил по залам и лично отдавал распоряжения. Но с каждой минутой становилось все яснее и яснее, что выиграть битву с прожорливым огненным змеем шансов почти нет. Отряды пожарных трудились не покладая рук, обильно заливая залы водой. Однако пламя не только не сдавало позиций, но яростно наступало. Зимний был обречен. Тем не менее Государь не падал духом и продолжал руководить пожарными службами и прибывшими во дворец солдатами. Тем временем огонь добрался до деревянных креплений ниши Петровского зала и начал атаковать балки чердачного перекрытия. Горели деревянные люстры, со всех сторон падали обгоревшие балки и части балюстрад. Кто-то крикнул, что огонь добрался и до Дворцовой церкви. Не медля ни секунды, Император приказал направить туда часть батальона Преображенского полка. Впоследствии он не раз отмечал мужество простых солдат, ибо им удалось спасти почти всю церковную утварь и святые мощи. Но эта удаль многим стоила жизни…

– Насколько мне известно, по официальным данным обошлось без жертв, граф, – перебил Ивана Дмитриевича князь Безбородский.

– После пожара я лично осматривал каждый закуток дворца и видел немало тел задохнувшихся, изуродованных и обгоревших.

– Но… − попытался возразить князь.

– Вы ставите мои слова под сомнение? – с вызовом посмотрев на князя, спросил граф Лунин.

– Господа, – вмешалась в назревавший конфликт Наталья Андреевна. – Князь, Иван Дмитриевич не из тех людей, кто стал бы приукрашивать рассказ, дабы заинтриговать нас. К чему это? D’accord?15 – Одарив нахмурившего брови князя примиряющей улыбкой, графиня попросила графа продолжить свое повествование.

– Я уже упоминал о том, что огонь постепенно покорял все новые и новые рубежи. Запах гари и черный дым заполнили почти весь дворец. Люди задыхались. Кашель душил их, а едкий дым разъедал глаза. Видя это, Император приказал разбить окна, чтобы дать возможность гари улетучиться. Но, – тут граф сделал паузу и, тяжело вздохнув, продолжил: – это только усугубило обстановку. Дым действительно вырвался наружу и на какое-то мгновение все почувствовали облегчение, однако в тот же самый момент огонь вспыхнул с необузданной яростью. Потоки свежего воздуха не только принесли облегчение людям, но и придали силы огненному змию, расползавшемуся по дворцу с неимоверной быстротой. Полыхал зал за залом… обгоревшие балки, балясины, а затем и стены с шумом обрушивались вниз, издавая страшный грохот и разбрызгивая вокруг себя снопы огненных искр. Императору доложили, что огонь стал подбираться не только к его личным покоям, но и к Эрмитажу, грозя в любой момент перекинуться туда. Отдав распоряжение разбирать крышу галерей, он поспешил в покои. Я неотступно следовал за ним. Пламя тем временем стало подбираться к Невской анфиладе, уничтожая на своем пути вощеный паркет, изумительную резьбу и живописные плафоны. Огонь не жалел ничего и никого. Мы то и дело натыкались на людей, пытавшихся из последних сил спасти бесценные сокровища… Недалеко от входа в спальню Государь увидел двух солдат. Они заходились кашлем от едкого дыма, но, невзирая на это, прилагали все усилия, чтобы оторвать от стены огромное зеркало в изумительной по красоте золотой оправе. «Прочь! – взревел Император. – Оставьте это чертово зеркало! Какой в нем сейчас прок?.. Прочь! Какое вы дурачье! Вы же сгорите вместе с ним!» Видя, что солдаты либо не слышат его, либо до них не доходит смысл слов, я подбежал к ним и повторил приказ государя. Но они как сумасшедшие продолжали тянуть зеркало и приговаривали: «Ничаво, батюшка, ничаво… авось не угорим… мы ужо справимся… вишь, как крепко… но ничаво… поднатужимся и справимся… ужо не серчай дюже…». Между тем пламя занялось уже и в этой комнате, озарив ярким светом бледное лицо Императора. Осознав, что ему не удастся переубедить служивых, Государь размахнулся и изо всех сил бросил театральный бинокль, который все еще продолжал бессознательно держать в руке, в пресловутое зеркало. «Прочь!» – в бешеной ярости закричал он двум солдатам, оторопевшим от неожиданности. Не глядя больше на них, он скрылся в спальне жены, а я отослал озадаченных служивых восвояси и поспешил за ним. Когда я вошел в покои Императрицы, огонь уже занимался в дальнем углу. Но не это прежде всего бросилось мне в глаза. От неожиданности я на мгновение даже растерялся…

– Что же заставило вас так изумиться, граф? – возбужденным голоском пролепетало юное создание, всецело поглощенное услышанным. – О, как бы мне хотелось хоть одним глазком взглянуть на опочивальню императрицы. Она, наверно, была очень изысканной? С’est vrai?16

Иван Дмитриевич не сразу нашелся, как ответить на этот вопрос. Легкомыслие юной графини его несколько обескуражило. Неловкое молчание затягивалось. Граф Акусин укоризненно посмотрел на жену, щеки которой тотчас же запылали ярким румянцем. Графиня от смущения опустила головку и начала нервно обмахиваться веером.

– Увы, графиня, – после минутной паузы продолжил граф Лунин, – я не смогу утолить ваше любопытство. И не по невнимательности. Напротив, я всегда до мельчайшей подробности могу описать то или иное место. Но в тот момент мое внимание привлекла не красота убранства опочивальни, которую я все равно не смог бы оценить по достоинству из-за густого дыма, а раздосадованное… нет, скорее, негодующее лицо Императора. Государь стоял посреди комнаты, держа в руках ларец своей жены. Он знал любовь своей супруги к украшениям и хотел спасти хотя бы их. Но… ларец был пуст.

– Вот видите! – обведя гостей торжествующим взглядом, воскликнула Наталья Андреевна. – Что я вам говорила? Я, как всегда, права. Простолюдинам нельзя доверять. Jamais!17

– Графиня, простите мне дерзость, но позволю себе не согласиться с вами, – мягким тоном возразил граф Лунин.

– Но, Иван Дмитриевич, голубчик, вы только что подтвердили мои слова! – возмущенно запротестовала Наталья Андреевна. На ее хорошеньком личике появилось выражение крайнего недовольства.

– Я лишь сказал, что ларец с драгоценностями Ее Величества оказался пуст, и только.

Гости зашумели.

– Милостивые государи! Может быть, дадим Ивану Дмитриевичу завершить рассказ? – предложил граф Акусин. Слушатели одобрительно закивали головами в знак согласия.

– Bien… Итак, Император стоял посреди комнаты и молчал. Я подошел к нему и, слегка поклонившись, проговорил: «Ваше Императорское Величество! Огонь в любой момент может отрезать нас от выхода. Прошу вас… надо поспешить!» Но Государь как будто не слышал меня. «Как горько, граф, осознавать… Как жаль Россию… Ладно уж кто-нибудь из чужих бы украл, так нет… воруют даже самые преданные люди!» … В этот самый момент загорелись портьеры опочивальни. Не медля ни секунды, я (сознаюсь, это было очень дерзко с моей стороны) взял Императора, продолжавшего все еще пребывать в задумчивости, за локоть и торопливо повел из комнаты… К тому моменту, когда прибыли несколько городских пожарных частей, большая часть дворца была объята пламенем. Огонь неостановимо продвигался от зала к залу, заливая их алым зловещим светом. Сквозь гарь и дым мы пробирались к выходу. Со всех сторон раздавался грохот падающих позолоченных люстр, вычерненных дерзким огнем, и мраморных колонн, раскалывающихся на части от сильного жара… Когда стало ясно, что дворец не спасти, Государь принял единственно правильное, на мой взгляд, решение: «Отзовите солдат! Пусть спасут хотя бы Эрмитаж». «Слушаюсь», – отрапортовал я и немедля передал приказ начальнику дворцовой пожарной службы. В этот момент к нам присоединился министр двора князь Волконский. В растрепанном виде он нимало не был похож на педантичного, всегда одетого с иголочки, подтянутого «князя НЕТ», как его прозвали при дворе. «Но, Ваше Величество, – его слова тонули среди грохота, треска и крика. – Разумно ли это? Во дворце еще много вещей, которые необходимо спасти!» Император хмуро поглядел на него. «Если не спасем еще и Эрмитаж, то что будут вспоминать наши потомки? Вы думаете, наши великие победы? Нет, отнюдь. Они будут помнить наши позорные и досадные поражения». Затем он оглянулся и пристально посмотрел на стоящую поодаль многотысячную толпу, которая молча, с замиранием сердца смотрела, как адский огонь поглощает некогда величественное здание и как навсегда уносится в небытие частица русской истории… «Пустите народ во дворец!» – последовал приказ Государя. «Что? – переспросил Петр Михайлович, изумленно посмотрев на Императора. – Я не ослышался? Вы хотите, чтобы всех этих… людей пустили во дворец? Но зачем? Я не понимаю вас!» Государь помолчал, а потом повернулся к князю и в упор посмотрел на него. «Пусть каждый хоть что-нибудь вынесет», – последовал ответ Государя. Удивлению князя Волконского не было предела. Он отозвал меня в сторону и принялся убеждать: «Граф, голубчик, но хоть вы повлияйте на Государя и отговорите его от этой глупой затеи. Это безумие! По мне, так уж пусть лучше горит, чем достанется этому сброду». «Петр Михайлович, – откликнулся я, стараясь говорить как можно громче. – Я не вправе что-либо советовать Его Величеству. Как и вы, я лишь солдат и не обсуждаю приказы». «Но, граф…» – князь Волконский предпринял еще одну попытку уговорить меня повлиять на Императора. Я лишь отрицательно покачал головой. Видя, что уговоры не действуют, князь самолично подошел к стоявшему, как мраморное изваяние, Государю и горестно вскричал: «Но ведь растащат все!» «Пусть так. Не отдавать же все огню… Такова, видимо, воля Господа», – мрачно заметил император и, тяжело вздохнув, пошел прочь от дворца к ожидавшей его карете.

– Как? Император отдал дворец на разорение этим вандалам? – воскликнул в изумлении князь Безбородский. – Какой абсурд! Император не мог так поступить!

– Никифор Андреевич, уже второй раз за вечер вы изволите усомниться в правоте моих слов. Не хотите ли вы этим обвинить меня во лжи? – граф Лунин с вызовом посмотрел на князя.

– Конечно же нет, граф, – ошеломленный неожиданным выпадом со стороны Ивана Дмитриевича, возразил князь. – Но вы рассказываете нам тут о таких странных вещах, что в первый момент трудно не усомниться. В любом случае я приношу свои искренние извинения, если мое неподдельное изумление задело вас.

– И тем не менее это истинная правда, – взяв себя в руки благодаря своевременно брошенному умоляющему взгляду Натальи Андреевны, ответил граф. – Я прекрасно понимаю ваше недоверие, и поверьте, вы не одиноки в подобных суждениях. Но даю вам слово чести, что в моем рассказе нет и доли вымысла…

– И что же произошло потом, граф? – спросила юная графиня, оправившаяся от смущения.

– Прошло немало времени, пока толпа, собравшаяся на площади перед дворцом, поняла, чего от нее хотят. Но когда люди поняли, над площадью раздался такой оглушительный рев, что мне показалось, будто даже огонь на несколько секунд замер от неожиданности и втянул языки пламени во дворец. С криками народ ринулся в пылающее здание. На князя Волконского было жалко смотреть. На побледневшем, не лишенном еще привлекательности лице с благородными чертами отразилась вся боль и множество сомнений, терзавших его душу. Этот человек-кремень, прошедший через множество сражений и не выказавший страха, стоял перед Зимним дворцом со слезами на глазах, с ужасом представляя, какой урон понесло и еще понесет вверенное ему хозяйство. Тем временем, когда одни люди, следуя друг за другом, вбегали во дворец, другие, обливаясь потом от нестерпимого жара, выскакивали из него. Они тяжело дышали, задыхались от кашля, вызванного едким дымом, но все ж таки каждый из них держал что-нибудь в руках. Куча вещей с пожарища росла на Дворцовой площади с каждой минутой. Между снующими туда-сюда людьми бегал главный дворцовый лакей Федор, горестно размахивал руками и причитал: «Братцы, не подведите… братцы, только не воровать… ради Христа, только не воровать… православные!» Мимо меня пробежал крепкого вида мужик, который держал в руках огромную вазу. Осторожно поставив ее на снег, он вытер пот рукавом тулупа и хмуро ответил: «Чаво кричишь? Аки18 не бессловесные. Ужо в безгодие19 батюшку нашего не бросим… Нешто можно?» Сказав это, мужик вновь бросился во дворец… К шести утра следующего дня пламя охватило всё здание…

– Помню, помню, – в задумчивости проговорил престарелый дядюшка графини. – Я как раз ввечеру того дня остановился на станции, чтобы лошадей сменить. А было это верстах в двадцати от Петербурга. Так со стороны столицы такое зарево было, что нам, грешным, показалось, что земля разверзлась.

– Увы, так оно и было. Андрей Васильевич Жуковский в своих воспоминаниях сравнил пожар в Зимнем с извержением вулкана. Более точные слова подобрать было бы трудно, – согласился с пожилым господином граф Лунин.

– Но все же удалось сохранить хотя бы часть имущества, или все было безвозвратно потеряно и разграблено чернью? – осведомилась Наталья Андреевна.

– Не смею больше томить вас и мучить недомолвками, милостивые господа, – с улыбкой ответил Иван Дмитриевич. – Несмотря на то, что пожар, как я уже говорил, бушевал два дня, князь Волконский, непревзойденный в своей педантичности, уже наутро принимал отчеты от вверенных ему людей, скрупулезно проверяя каждую буковку. Но когда он просмотрел и проверил отчеты, реестры и бумаги одной из служб, его удивлению не было предела… Из горящего дворца удалось вынести и спасти ВСЕ значившееся за ней имущество! C’est la pure vérité!20 Не поверив своим глазам, князь вызвал главного дворцового лакея и допросил того по всей строгости: «Ты уверен? Так, значит, ничего не пропало?» Тот опустил глаза и виноватым голосом ответил: «Как не пропало, Ваше Сиятельство, пропало… Эх-хе, окаянные!». «Так что пропало? Не молчи!» – приказал Петр Михайлович, рассердившись на бестолкового Федора. «Фужер да тарелка, – смущенно ответил дворцовый лакей. − Эх, православные, православные… не серчайте, но не уследил». Князь оторопело глядел на лакея. «И только? Почем знаешь? Прикинул, небось, на глазок, а мне сказки сказываешь?» «Никак нет, Ваш…ство», – пролепетал лакей и испуганно заморгал глазами. «Хм-м-м… тарелка», – князь Волконский презрительно фыркнул. Но когда Петр Михайлович проверил отчеты и других служб, оказалось, что действительно, во время пожара было вынесено все, даже то разбитое Государем зеркало. Простые люди ценой собственной жизни спасали царское имущество и аккуратно складывали на площади перед дворцом.

– Я поражена! – изумленно воскликнула Наталья Андреевна. – Как такое возможно? Вы, верно, подшутили над нами, граф!

– Ну вот, теперь и вы, дорогая графиня, ставите под сомнение мои слова, – с укором проронил Иван Дмитриевич.

– А как же драгоценности Ее Величества? – спросил князь Безбородский, пытаясь застать графа врасплох.

– Их спасла камер-фрау Ее Величества и самолично отвезла Императрице во дворец Императора, где после пожара и поселилась царская семья.

– Да-а-а, – протянул граф Акусин. – Непостижима русская душа. Лезть в огонь, задыхаться, рисковать жизнью − и во имя чего? Если бы ради наживы, – все было бы понятно. А тут… ничего не взять! Непостижимо!

– Как ничего? – встрепенулась графиня, не любившая проигрывать. – А фужер и тарелка?

– Матушка моя, – произнес ее дядюшка, причмокивая, как обычно, губами, – это такая мелочь. В конце концов, они просто могли разбиться в суете. Ныне никто уже этого не узнает.

– Вы ошибаетесь, сударь, – любезно ответил граф Лунин и лукавым взглядом поглядел на графиню. – Фужер оказался целехоньким. И уверен, по сей день украшает царский стол.

– Как? Откуда? – со всех сторон послышались удивленные восклицания. – Неужели и он нашелся?

– Совершенно верно, – с невозмутимым видом подтвердил Иван Дмитриевич. – Да и фужер был украден вовсе не мужиком, как предположили вы и князь Волконский. Его украл солдат гвардии, желая немного поживиться, а также рассчитаться по карточным долгам. Это выяснилось через несколько дней, когда в полицейскую часть те самые неотесанные и невежественные мужики приволокли побитого ими солдата.

– А как же они узнали, что фужер находится у него?

– Не имея возможности заплатить за вино в кабаке, гвардеец там же пытался продать фужер за бесценок. Но никто, увидав царский вензель, не осмеливался его купить. «С пожарища-то вещь, окаянный. И как рука поднялась, рожа твоя бесстыжая?» Мужики не стали церемониться с ним и, основательно поколотив, отволокли в участок.

– Никогда бы не подумала, что простолюдинам свойственно такое качество, как благородство, – пожав безупречными плечами, произнесла графиня.

– Ну, благородство, вероятно, не совсем то качество, которое побуждало людей идти на жертвы, – вмешался в беседу граф Акусин. – Я предполагаю (и смею заметить, что согласен в этом с князем), все дело в непостижимости русского характера, русской души, в русском сострадании, испытываемом людьми к тем, кто попал в беду. Ведь что говорить, все мы под Богом ходим…

– А тарелка? Ее все же украли? Она так и не нашлась? – оживилось юное создание. Все повернулись к графу и вопросительно посмотрели на него.

– Почему не нашлась? Нашлась. И причем там, где ее и не искали…

– Иван Дмитриевич, голубчик, ну уж не томите нас бесконечными загадками, – взмолилась Наталья Андреевна.

– Еще несколько месяцев она была у всех под самым носом, – лукаво обведя присутствующих взглядом, закончил свой рассказ граф Лунин. – Под снегом на Дворцовой площади…

Д

ом с привидением

– Удивительная история, необычная, – пожал плечами князь Безбородский. – Если бы не услышал ее из уст непосредственного участника, никогда бы не поверил в ее правдивость.

– Увы, нечасто становишься свидетелем проявленного благородства, – в ответ заметил граф Орлов-Денисов. Он забросил уже карточную игру, сославшись на усталость (надо заметить, появившуюся у него после проигрыша изрядной суммы), и присоединился к гостям. – Чужая душа − потемки, милостивый государь. И разгадать, что скрывается порой за привлекательной оболочкой, дано только нашему Создателю.

– Вы совершенно правы, граф, – поддержал его князь Безбородский. − Нередко человек с располагающей внешностью, недюжинным умом и незаурядными способностями скрывает от всех свой подлинный лик, представляется порядочным человеком, но при этом совершает преступление или какой-либо безнравственный поступок.

– C’est terrible21, – печально заметила Наталья Андреевна. – Неужели среди людей нашего круга тоже можно встретить подобных… personnes. Mon Dieu! Как Ты допускаешь подобную гнусность?

– Но этого не может быть! – всплеснула руками юная графиня Акусина. − Благородные люди, хорошо образованные, имеющие un bon revenue22, никогда не пойдут на преступление. Pourquoi?23 У них и без того все есть!

– Вы слишком молоды, сударыня, – любезным тоном возразил князь, – и все видите в розовом цвете. К сожалению, мир сложен, и порой мы не отдаем себе отчета, насколько он несовершенен… Вот вы сейчас сказали, что богатым людям нет выгоды совершать преступления, ибо они имеют все, чего бы их душа ни пожелала?

– Конечно, – воскликнула графиня, не сомневаясь в своей правоте. – А вы разве, князь, так не считаете?

– Возможно, − уклонился от прямого ответа Никифор Андреевич. – Но факты говорят об обратном.

– Факты? – переспросил граф Лунин. – Не будете ли вы, сударь, столь любезны и не поделитесь ли с нами этой историей?

– О да, – подхватила Наталья Андреевна, умоляюще сложив прелестные ручки.

– Мы все просим вас, князь, – поддержал жену Николай Васильевич, усаживаясь рядом с ней и бросая испепеляющий взгляд в сторону графа Лунина.

– Если это доставит вам удовольствие, господа, – сухо произнес князь. – Но хочу сразу предостеречь: это страшная история, у которой нет такого счастливого конца, как в повести графа Лунина. Tout au moins24 мне он неизвестен.

Неприятный холодок пробежал по спинам сидящих в гостиной людей. Многие уже хотели отказаться от подобной затеи, но все же любопытство взяло верх над страхами, и выжидательные взоры присутствующих обратились на высокого статного князя.

– Вам всем известна моя страсть к старинным книгам. И конечно, вне всякого сомнения, вам ведома моя давнишняя мечта: найти библиотеку Ивана Грозного, которая, по преданию, все еще находится в Москве. Для достижения своей цели я трачу немалые средства, но пока поиски не увенчались успехом.

– Никифор Андреевич, – прервал рассказ князя граф Акусин. – Хорошо, что вы напомнили… Совсем недавно, по роду деятельности, я натолкнулся на очень любопытный документ. Без сомнения, для вас он представляет большой интерес. Документ старинный и, по моему мнению, имеет отношение к вашим поискам.

Глаза князя загорелись лихорадочным огнем. Им овладело сильное волнение. Он уже мало походил на того флегматичного человека, редко участвовавшего во всеобщем разговоре (а если и принимавшего в нем участие, то лишь затем, чтобы выразить недоверие к подлинности описываемых событий), какого знали в салоне Натальи Андреевны. Его уважали за старые заслуги перед Отечеством, но за спиной порой высмеивали за чрезмерную важность.

– Граф, вы заставляете сердце старого вояки биться, как перед решающим сражением. Как? Где?

– Чуточку позже, милостивый государь, ибо мы с нетерпением ждем вашей страшной истории, – запротестовали гости, которые с не меньшим азартом ожидали повествования князя.

Никифор Андреевич обвел всех взволнованным взглядом, но не найдя ни в ком поддержки, сдался.

– Bien, – понурив голову, ответил князь. – Как я могу отказать нашим прелестным дамам… Как я уже упомянул, для осуществления своей мечты я не жалею ни времени, ни денег. Когда я ушел в отставку, эта мечта стала смыслом всей моей жизни. Для этого я много езжу по монастырям, сижу в пыльных, темных библиотеках. Иногда встречаются необычные и очень старые книги, древние свитки. Но в них ни разу не упоминалось о библиотеке грозного царя…

Князь замолчал. Воспоминания на время вытеснили жгучее желание узнать о документе, упомянутом графом Акусиным. На лицо Никифора Андреевича легла тень озабоченности, а блеск холодных голубых глаз, которых так боялись его подчиненные, потух. Гости Натальи Андреевны уже давно были знакомы с этим суровым человеком, лишенным сентиментальности. Он всегда трезво оценивал ситуацию и не верил ни в сверхъестественные силы, ни в оккультные науки.

В зале царила мертвая тишина. Напряжение возрастало с каждой минутой, но князь, по-видимому, этого не замечал и продолжал молчать, погруженный в свои мысли.

– Никифор Андреевич, голубчик, – наконец нарушила молчание Наталья Андреевна. – Как это безжалостно с вашей стороны − заставлять нас ждать. N’est-ce pas?25 – она обвела взглядом свой дружеский кружок. Все одобрительно закивали головами.

Князь вздрогнул и слегка покраснел, устыдившись свой рассеянности.

– Графиня, и вы, господа, примите мои извинения, – смущенно проговорил он. – Воспоминания так захватили меня, что я невольно вернулся в тот день, когда столкнулся с очень странной книгой… Это случилось несколько лет назад, в один из знойных майских дней. Я возвращался из своего имения. На пути лежал Петровский монастырь, или, как его величают, Высоко-Петровский. После разграбления французской армией в 1812 году там не осталось ничего ценного. Я прекрасно был об этом осведомлен, поэтому с тех пор не заезжал туда. Но в тот день какая-то неведомая сила потянула меня в ту сторону. Меня встретил отец-настоятель. Узнав, кто я таков, он пригласил меня на вечернюю трапезу. За ужином мы разговорились с отцом Никоном. Рассказав о своем увлечении, я неожиданно услышал от настоятеля, что во время войны монахам удалось спрятать множество фолиантов и манускриптов в потаенном месте, и сейчас они хранятся в монастырской библиотеке. При этих словах меня охватило понятное волнение. А вдруг? Я попросил разрешения у отца-настоятеля ознакомиться с ними. Отец Никон не возражал. Мы поднялись с ним по винтовой лестнице и вошли в темную комнату, о размерах которой я не мог судить, так как она была освещаема только свечой, которую держал в руке настоятель. «Вам принесут еще свечей, ваше сиятельство». – «Благодарствуйте, ваше преподобие», – ответил я и с любопытством начал осматривать стоявшие на ближайшей полке книги.

Высокий молодой монах принес еще несколько свечей. Он спросил меня о чем-то, но я настолько был погружен в чтение одного фолианта, что даже не обратил на его слова внимания. Мои мысли были сосредоточены на одном: найти то, что поможет мне в поисках. Я просматривал одну книгу за другой, переходил от полки к полке. Так прошла ночь… Очнулся я лишь когда звуки колокола стали собирать монахов на утреннюю молитву.

– Вы нашли что-нибудь интересное? – поинтересовался граф Акусин.

– Скорее нет, чем да, – уклончиво проговорил князь.

– Ваши слова заинтриговали нас, голубчик, – воскликнула Наталья Андреевна, требовательно глядя на рассказчика. – В них чувствуется какая-то тайна.

– В какой-то степени вы правы, – на суровом лице Никифора Андреевича заиграла улыбка. – Нет, увы, я не нашел ничего, что помогло бы мне продвинуться хотя бы на пядь в моих поисках. Но я натолкнулся на прелюбопытный и таинственнейший документ. Вначале мне показалось (впрочем, так оно и было), что я нашел чей-то дневник. В нем некий купец, назовем его Василием Николаевичем (сохраню подлинное имя), описывал свою жизнь в мельчайших подробностях. Не стану пересказывать сии скучные записи. В основном в них нет ничего занимательного: отчеты, заметки, расчет. Перелистывая дневник, я понял, что речь идет об очень богатом купце, владевшим в Сибири двумя золотоносными приисками…

– О ком же идет речь? – проговорил граф Лунин, насторожившись.

– Полного имени этого персонажа я не назову, и в конце моего рассказа вы поймете, почему… Итак, я уже закрыл эти записи и отложил в сторону, как опять какая-то неведомая сила заставила меня еще раз взять дневник в руки. Я никак не мог понять, в чем дело. Открыв дневник, я снова начал его листать. Он не был исписан до конца, и, прочитав последнюю запись, я опять собирался его закрыть. Однако мои пальцы сами собой начали листать чистые страницы, и тут… – князь замолчал на секунду, переводя дыхание. Впрочем, гостям эта секунда показалась вечностью.

– Голубчик, ну уж не томите нас, – взволнованно произнесла Наталья Андреевна, нервно обмахивая веером покрасневшее лицо.

– Да, да, – виновато пробормотал Никифор Андреевич, – я понимаю… Я натолкнулся на новые записи. Думая, что это продолжение дневника, ваш покорный слуга собирался захлопнуть книгу, но в тот же миг замер от неожиданности.

– И что же вас так поразило?

– Почерк…

– Почерк? – переспросил граф Лунин слегка озадаченно. – Но при чем тут почерк?

– Все очень просто, – продолжил князь. – Он очень изменился.

– Может быть, те записи были написаны другим человеком?

– Нет, – отрицательно покачал головой Никифор Андреевич. – Тот же самый, но… другой. Вначале, по деловым записям судя, вырисовывался портрет уверенного в себе человека – вероятно, с густой окладистой бородой, волевым лицом и с хитрецой в глазах. Твердой рукой он вел свои дела и той же рукой описывал их в дневнике. Но последние страницы были выведены человеком, в душе которого, по моему мнению, поселился… страх.

– Pourquoi vous avez décidé ainsi?26 – изумилась графиня, пристально посмотрев на Никифора Андреевича.

– Его почерк… Буквы буквально ходили ходуном. Казалось, что из властного, твердого человека в какое-то мгновение он превратился в немощного старца с дрожащими руками… Чтобы выяснить причину таких перемен, я решил прочитать вторую часть дневника, для чего вернулся к ее началу. Я ожидал увидеть все что угодно, но только не такую первую строчку, какую мне суждено было прочитать: «Исповедь кающегося грешника».

– Но тем не менее вы прочли все? – осведомился граф Акусин.

– Разве я мог равнодушно закрыть дневник после этого? Конечно, я прочел исповедь неизвестного купца. Но то, что мне удалось узнать, повергло меня в ужас… Несмотря на усталость и бессонную ночь, я погрузился в чтение страшной исповеди. Прошло уже немало времени с того дня, но я помню каждое слово из того отчаянного рассказа. Если позволите, я перескажу его от первого лица… «Как много начинает понимать человек, когда с него спадает завеса спеси… Тяжко, мои чада, ох как тяжко становится нести это бремя. Я, Василий, сын Николая Кузьмича, рожденный… от Рождества Христова, хочу поведать вам о тяжком грехе моем, дабы вы, чада мои, николи не ступили на путь сей. За оное Господь проклял наш род. … Случилось сие событие ровно пять лет назад. Умелый и удачливый купец я был в те времена: что ни почин, – все ладно выходило. Злато так и лилось в сундуки кованые: один да следом другой. Таче со счета сбился. Но того мне было мало. Кто я есть: рачительный и богатый купец, и только. Бабы мои в бебряни и аксамите27 ходят, стол от яств ломится. Захотел я возвыситься над другими, чтобы уважать пуще начали. Для того перво-наперво задумал я дом в стольном граде Москве возвести. Да такой, чтобы все диву давались от красоты оного. Заносчив я тогда был, Бог свидетель, что греха таить. Да к тому же бабник. Ох, любил я девок этих… Вызвал я тогда зодчего известного и рассказал о своем желании. Поладили мы: за мзду немалую он пообещал палаты возвести такие, коих не видывала еще Москва. Не скупился я на дом: вся утварь да обстановка – все из земель чужестранных. Через год на месте старой избенки выросли хоромы, которые с царскими на равную руку стали. Все было в доме ладно: и красно крыльцо, и дебелые стены, башенки да арабески. Внутри дом еще краше был: обстановка заграничная, все резное да кованое. Зодчий мой вовсю расстарался: кажна зала на свой манер. То входишь – зала как у ихних рыцарей, другая – царские палаты, третья – как у королевича заморского. Лепота! Но так только я рассудил: не приняли мой дом московцы. Угодно златоглавой было надсмеяться надо мною. Надо мною, Василием Николаевичем… Осерчал я на моего зодчего и оставил его без барыша. «Окстись, Василий Николаевич, – в сердцах вскричал он. – Красотища-то какая! Завистники оклеветали! Не слушай, что баламутят: все из зависти!» Но я не слыхал никого, окромя себя. «Нелепо, и все», – одно я ответствовал да велел ему убираться восвояси. Осерчал он тогда, вскочил со штула и в запальчивости выкрикнул: «Богом клянусь! Никому не будет житья в этом доме! Проклинаю его!» Сказав оные слова, он выбежал из дому и никто ужо не видывал его боле. Был слух одно время, что потонул али повесился… Не придал я тем словам значения. Во гневе чего не изречешь! А между тем повстречал я однажды паву одну. Красна девка – кровь с молоком! Я ужо и так и сяк. Не смотрит, пава така, и знать меня не хочет. Тогда и подарил я ей дом-то мой. Благосклонно приняла и даже меня привечать стала. А уж там чего тока не дарил я царице своей: и самоцветы, и шубы собольи, и шелка самы многоценные – все к стопам ее бросил. Долго ли, коротко ли – а умягчилось сердце красы-подруги. Да одно-то прискорбно – виделись редко. Обычно Степка мой был посыльным: мол, жди, будет скоро. А в оный день приехал я без предуведомления, хотелось поскорей новый гостинчик моей паве отдать. Да и вышла неуправка! Смотрю, выбегает моя краля хоть и в кичке, но уж больно растрепана, да одежа кой-как наброшена. Я в светелку, а там полюбовник ее. Осерчал я сильно, вскипела моя буйна кровушка. Чего творил в ту пору, сам не помню… Выгнал взашей его в лютый мороз в одних портах, а ее… схватил за косы русые и в подвал. Вызвал челядь да приказал кирпич несть… Затмился рассудком − повелел связать девку непотребную и (да простит меня Господь за все мои прегрешения!)… замуровать живую в стену каменную. По сей день слышу я порой ночною ее причитания и плач. Лишился я спокою – сон нейдет, пищу вкушать не могу. И открою я или смежу очи − зрю одно – личико павы моей, слезами омытое, от ужаса потемневшее. Но тогда не проняло меня раскаяние. Всю челядь из дому на конюшню сплавил, чтобы впредь неповадно было хозяина дурачить, а сам удалился восвояси… Чрез некий срок недолгий вздумал я пир, али, по-новому, бал учинить. Тщеславился богатством своим, возжелал, чтоб помнили купца, Василия Николаевича, благодетеля и заступника. В оный вечер дорогие заморские вина шипучие лились рекой, от яств изысканных столы ломились. Тыщи свечей освещали залы дома моего. Не только тому дивились гости мои: пол танцевальной залы наказал я усыпать золотыми червонцами. Кто еще мог кичиться широтой такой? Да… такого еще не видывали гордецы московские. Гоголем хаживал я из залы в залу… Да, прости, Господи, гордыню мою. Пляски в разгаре были, когда ЭТО случилось. Вначале хладом неживым повеяло и залу как бы туманом подернуло. Гости, танцами и вином разгоряченные, не сразу это уразумели. Мной же немалое волнение завладело. Заозирался я по сторонам с тревогою… Вдруг посеред залы, где допреж гости плясали прямо на золотых червонцах, возникло белое, как кипень, облако. Гости-то расступились, а сей облак постепенно начал принимать образ человечий. Все, что ни было живого в зале, замерло от ужаса. Никто шебаршиться не смел, страх заполонил душу. Я сам обмер от увиденного: прямо посреди зала стояла… моя пава, в белые одежи одетая, и очей распахнутых с меня не сводила. Потом девица медленно воспарила да ко мне приблизилась. Шибко страшно мне стало. Я хотел было бежать, ан нет: ноги мои точно приросли к полу. Долго стояла краса моя и пристально взирала на меня в полной тишине. Затем она потянулась ко мне да прозрачной дланью лица коснулась, и жгучий холод меня окутал. Попятился я назад да чуть не упал. Зазмеилась презрительная улыбка на губах девицы. Убрав руки, она медленно стала облетать каждого из моих гостей и прямо в очи заглядывать. По правде сказать, чада мои, сроду мне так еще не было страшно (да и опосля не испытывал я такого ужаса), как в оный день. Меж тем призрак облетел всех и вернулся ко мне и паки28 уставился на меня. Чувства мои уже понемногу прояснились. Осенив себя крестным знамением, начал я молитву. Как услышала она это, блажной вопль издала, и почуял я вкруг шеи незримые да дюжие руки. Я уж еле переводил дыхание. Завертелось все пред моим взором, и упал я на пол, на золотые червонцы. Егда пришел в себя, ужо развиднелось. Степка, сидючи у моего ложа, тер нос рукавом, а только я подыматься, – руками начал помавать: лежи, дескать, лекарь велел. Вдруг услыхали шум со двора. Глядь, а это солдаты во главе с десятником, которые по высочайшему повелению Государя нашего, батюшки, арестовать меня явились… Донесли на меня гости сердечные: и про девицу, и про червонцы златые с изображением Императора сказывали. Страшен в гневе наш Государь. Велел сперва-наперво меня высечь, а ужо потом и сослать… Так поутру и в путь-дорожку. И что ждет на чужбинушке, неведомо… На сем и конец моей исповеди, чада мои. За грехи и гордыню суждено заплатить сполна. И не будет покоя моей душе, покуда душа моей павы не обретет покой. Завещаю вам, чада мои, исполнить волю грешного родителя вашего и молитвами спасти его душу…»

Князь Безбородский замолчал. Гнетущая тишина повисла в воздухе. Никому из присутствующих не хотелось нарушать ее первым. Рассказ князя хоть и произвел впечатление, но вызвал противоречивые чувства. Наконец, граф Лунин встал с кресла и направился к окну. Немного постояв там в раздумье, он повернулся к князю и спросил:

– Вы сообщили об этом документе в полицию?

– Да, но они, сославшись на давность лет, и слушать меня не стали.

– Господа, а не все ли равно, что тогда произошло? – проговорила Наталья Андреевна, пожав плечами.

Рассказ князя оставил по себе неприятный осадок в ее душе и вызвал двойственное чувство. С одной стороны, ей было жаль девицу, ставшую жертвой ревнивого сластолюбца и принявшую столь мученическую смерть, но с другой стороны, она поплатилась за свой грех – прелюбодеяние. За это же был наказан и неизвестный купец, совершивший еще больший грех, нарушивший и вторую заповедь Божью − не убий. Жизнь − драгоценный дар Божий, которым смертный человек распоряжаться не в праве.

– Вряд ли этот человек еще жив, – продолжила разговор графиня, поеживаясь. – Стремление узнать правду все равно ни к чему не приведет. Его душа едва ли когда-нибудь обретет покой.

– Человеческая душа – потемки, – подытожил граф Лунин. – Одни совершают благородные дела и поступки, а другие каются, потом опять грешат, а затем вновь каются. И неважно, беден ты или богат, но пока есть на земле искушения и соблазны так сладки, всегда найдется грешник, который захочет их вкусить. Увы, такова жизнь!

Т

айна московских катакомб

– Мда, – протянул граф Лунин, глядя на тихо падающий снег за окном. – А сколько таких блуждающих по белу свету душ еще осталось… Странный случай и загадочный. Вы не предприняли попыток найти его родственников или тот дом?

– Почему же не предпринял. В тот же день, невзирая на усталость, я направился в столицу, прямо в полицейскую канцелярию. Вразумительного ответа после недельного разбирательства мне не дали, да и заниматься этим делом не захотели. И только после моей пламенной речи (а надо признаться, что возмущению моему не было предела) начальство посоветовало порыться в церковных книгах, чтобы найти родственников. Я так и поступил. Через несколько дней мне удалось узнать, что в …й губернии живет престарелый внук автора исповеди, единственный человек, который остался от этого некогда богатого и знаменитого купеческого рода. Так как мне было очень интересно узнать, чем же все-таки закончилась история его деда, я, отложив все дела, направился без приглашения в …ю губернию.

– И что вам удалось выяснить? – с любопытством проговорила Наталья Андреевна.

– Расскажу в двух словах, чтобы наша история получила логическое завершение. Поначалу мне был оказан не самый радушный прием, но когда я рассказал о цели моего приезда, Матвей Кузьмич (так звали внука того богатого купца) сменил гнев на милость. А когда прочитал то, о чем я поведал вам раньше, и вовсе воспылал ко мне дружескими чувствами. Он рассказал, что его дед, разумеется, давно умер, находясь в ссылке. О семейном предании он, конечно, слышал, но не придавал большого значения. Однако в последние дни он часто видит во сне пожилого мужчину (ему так и не суждено было увидеть пожилого родственника живым), который сидит возле его кровати и глядит на него грустными глазами. «Теперь я все разумею, – подытожил Матвей Кузьмич. – Это душа моего покойного деда приходит ко мне почти каждую ночь». Не буду докучать вам скучным пересказом всего нашего разговора, добавлю только, что на следующий день мы возвратились вместе в столицу. Доехав с новым знакомцем до того дома, мы обнаружили его в жутком запустении. «Больше двадцати лет здесь никто не живет, – ответил на мой вопрос Матвей Кузьмич. – В нем и раньше много люда помирало странной смертью. А опосля того, как нашли мою матушку задушенной в постели, никто не осмеливается там жить. Больно страшно».

– Вы нашли в подвале останки той jeune fille29? – осведомился граф Лунин.

– Да, мы не только нашли, но и похоронили ее.

– Надеюсь, душа бедной девицы обрела покой, – печально вздохнула молчавшая до сих пор молоденькая графиня Акусина. – Несмотря на все ее прегрешения, мне почему-то ее жалко. Quelle mort terrible!30

– Можете не сомневаться, ибо после этого Матвей Кузьмич перестал видеть по ночам своего деда. Более того, он поселился в том странном доме, и, насколько мне известно, никаких больше происшествий в «доме с привидением» не случалось, никто больше не умирал насильственной смертью.

– Очень мило, что все так хорошо закончилось, – захлопала в ладоши юная графиня. Ее очаровательное личико засияло от радости.

Все снисходительно поглядели на нее, и графиня, покраснев, замолчала. Муж осуждающе взглянул на супругу.

– А теперь, сударь, – меняя тему разговора, обратился к графу Акусину князь Безбородский, – не поведаете ли вы нам о том документе, который волею случая попал вам в руки? Я сгораю от любопытства.

– Да, голубчик, просим вас, – со смехом произнесла Наталья Андреевна, весело поглядывая на Никифора Андреевича, вновь охваченного волнением. – Вы же знаете, как редко нам удается заинтересовать дорогого князя нашими пустыми разговорами.

– Графиня, вы слишком строги ко мне, – с укоризной в голосе произнес Никифор Андреевич. – Боже меня упаси, я никогда так не считал и не считаю. Что касается моего особого интереса, то он вызван исключительно тем, что, возможно, благодаря имеющимся у графа сведениям я смогу осуществить мою давнюю мечту.

– Никифор Андреевич, боюсь, что как бы вы не разочаровались, услышав мой рассказ, – поспешил добавить граф Акусин. – Так как я не укажу вам ни точного места, ни прямых доказательств, что те сведения точны, да и счастливый конец в этой истории вряд ли предвидится.

– Но, в любом случае, это будет еще одна крупица данных, которые я с таким трепетом собираю, – отозвался князь и, взяв принесенный слугой бокал с шампанским, поудобнее устроился в кресле, стоявшем по левую руку от хозяйки салона.

– Bien, – согласился граф. – Милостивые господа, боюсь, как бы вам не наскучил мой рассказ… Но делать нечего, продолжаю. Служа в Третьем отделении Собственной Его Величества канцелярии, я не раз сталкивался с различными документами. Чего только не довелось мне читать за годы моей службы… И вот однажды, просматривая архив, я натолкнулся на старый пожелтевший свиток, чернила на котором почти выцвели. Сложно было что-либо разобрать, и я хотел было отбросить его, но подпись на этом документе смутно напомнила мне об одном человеке, точнее, о его повествовании, в котором рассказывалось о столь далеких временах, что многие о них и думать забыли. Никифор Андреевич, вы же знаете, что я тоже люблю историю и в свободное время многие часы провожу за изучением различных фолиантов.

– Мой муж настолько увлечен pour les différents livres ennuyeux31, что совсем позабыл обо мне, – обиженно молвила молоденькая графиня, надув губки.

– Голубушка, – ласково поглядев на Елизавету Алексеевну, сказала Наталья Андреевна, – вам придется с этим смириться, как я смирилась с увлечением моего мужа de cartes à jouer et géologiques32.

– Моя дорогая, – возразил было граф Орлов-Денисов, – но геогнозия более безобидное увлечение, чем, скажем, карты. N’est-ce pas?33 Кстати, милостивые государи, я припомнил одну очень увлекательную и страшную историю…

– Дорогой граф! – буквально взмолился князь Безбородский, красивое лицо которого исказила мученическая гримаса. – Прошу вас, дайте Сергею Александровичу окончить свой рассказ. Любопытство мое мучительно!

– Господа, господа! – воскликнула Наталья Андреевна, призывая всех присутствующих к молчанию. – Давайте не будем больше томить князя, отвлекая графа своей болтовней. Сергей Александрович, голубчик, поведайте же, наконец, о том человеке и тех событиях, о которых вы хотели нам рассказать. Nous vous demandons!34

– Не смею длить ваше неведенье, – слегка поклонился граф Акусин, бросив недовольный взгляд на жену. – Я закончил на том, что обнаружил свиток, а подпись, стоявшая на документе, заставила меня придвинуть поближе свечу и аккуратно развернуть его. Как я уже сказал, чернила выцвели, и прочесть такую рукопись с первого взгляда показалось задачей невыполнимой. И если бы не подпись дьяка Макарьева, я бы не стал прикладывать столько усилий ради его расшифровки.

– А чем был известен этот дьяк? – полюбопытствовал граф Орлов-Денисов, который испытывал крайнюю скуку в обществе гостей своей жены. Но так как этим вечером он уже и так изрядно проигрался и после ухода гостей его ожидал неприятный разговор с супругой, то приходилось сидеть и слушать «небылицы» (как он считал) этих людишек, ничего не смыслящих в карточных играх, а уж тем более в минералогии.

– Да, Сергей Александрович, – поддержала мужа графиня, – не соблаговолите ли нам объяснить, чем так знаменит дьяк… Макарьев. Так вы его назвали?

– Avec plaisir, la comtesse35, хотя боюсь докучать вам своими речами, – с поклоном согласился граф Акусин. – Этот дьяк был чуть ли не правой рукой царевны Софьи. Но не это главное: он был злейшим врагом дьяка Захарьина и его теории о существовании некой Либерии…

– Постойте, постойте! – прервал его князь Безбородский. – Не тот ли это дьяк Захарьин, написавший трактат, в основу которого лег его вещий сон? Как же он называется?..

– «Сказание о неведомом», – подсказал граф Акусин.

– Да, да, точно, – подтвердил Никифор Андреевич, хлопнув рукой по колену. Князь Безбородский находился в крайней ажитации. Обычно строгий, даже осуждающий взгляд голубых глаз сменился лихорадочным блеском, а морщинистые щеки залил яркий румянец. Гости смотрели на него с большим удивлением, ибо в таком состоянии видели его впервые.

– Чем же так знамениты этот дьяк и его работа? – осведомился граф Лунин, до того молчавший.

– Как, вы разве не знаете? – изумленно посмотрев на него, спросил Никифор Андреевич.

– Признаться, я не большой любитель древней истории, – пожал плечами Иван Дмитриевич.

– Зато большой любитель дамских салонов, – пробормотал граф Орлов-Денисов, питавший к графу Лунину неприязнь из-за его дружбы с графиней. И если бы Иван Дмитриевич не был обласкан Императором Николаем I, хозяин уже давно бы нашел повод указать графу на дверь.

– Mon cher, голубчик, вы слишком несдержанны… Я, например, тоже не знаю ни о каком дьяке. Éclairez nous, s’il vous plaît36.

– Я думаю, граф Акусин сделает это лучше, чем я, – нахмурившись, ответил князь Безбородский, которому уже надоело переливание из пустого в порожнее.

– В этом трактате дьяк Захарьин описал свой вещий сон. Духовенство и ряд многоуважаемых лиц осудили его работу, так как в ней он изложил события, которые, в силу его тогдашнего возраста, не могли быть ему известны.

– А о чем идет речь, милостивый государь? – поинтересовался граф Орлов-Денисов из простого любопытства. Он ненавидел историю и с презрением относился к дьякам и им подобным, но тем не менее граф, как и остальные, поддался всеобщей заинтересованности.

– В той работе описывались события более чем столетней давности. Читая ее, можно подумать, что дьяк Захарьин либо все выдумал, либо внезапно сошел с ума. Однако чем больше погружаешься в ее прочтение, тем сильнее чувство, что, возможно, его история вовсе не сказка и не бред сумасшедшего. Судя по описаниям, похоже на то, что он действительно видел все собственными глазами.

– Mais c’est impossible!37 – вскричала Наталья Андреевна. – Это же абсурд! Ни одно живое существо не может так долго жить, а уж тем более оставаться в здравом уме!

– А как же переселение душ? – предположила юная графиня.

– Ты в это веришь, моя дорогая? – переспросил жену граф Акусин.

– Oui, et pourquoi pas38, – пожала плечиками Елизавета Алексеевна, немного смутившись.

– Что касается меня, – продолжил свой рассказ граф Акусин, – то до прочтения трактата я полностью отрицал существование оного. Но…

– Сергей Александрович, голубчик, – взмолилась графиня Орлова-Денисова, бросив быстрый взгляд на князя Безбородского, сделавшегося уже совсем не похожим на самого себя, – прошу вас, не мучьте Никифора Андреевича.

– Да-да, конечно, я продолжу, – спохватился граф Акусин. – Так вот… Дьяк до мельчайших подробностей описал свой вояж с тайным обозом, сопровождаемым опричниками Ивана Грозного, в некое место на Волге. Согласно его рассказу, в этих подводах, груженных коваными сундуками, находилась библиотека самого царя, которую уже несколько столетий ищет не только наш дорогой князь, но и много других любителей древности.

– Откуда ему это было известно? – удивленно поднял брови граф Орлов-Денисов. – Да и кому потребовалось перевозить книги, да еще и тайно?

– Надвигалось Смутное время, – пожал плечами граф Акусин, – многие из бояр плели заговоры против царя. Его время подходило к концу, и за спиной шла борьба за престол. Иван IV был уже не тем грозным владыкой, под взглядом которого склоняли головы даже самые непокорные, а дряхлым старцем, хотя надо отметить, что к моменту смерти ему было немногим больше пятидесяти. Болезни, потрясения, бесконечные войны, неумеренные страсти сделали свое дело.

– Но кому потребовалось бы уничтожать библиотеку? – спросила юная графиня. – Je ne comprends pas39.

– Многие считали царя демоном, а его библиотеку − бесовским писанием, – ответил Сергей Александрович. – Времена были темные, и все неудачи и невзгоды, потопы, войны и засухи приписывались действию злых сил, считались бесовскими проделками.

– Можно ли верить словам какого-то дьяка? – усомнился граф Лунин.

– Я и сам сомневался вначале. Но подробное описание плавания по Каме, Волге, строительства потайного прохода, да еще и с ловушками, подробнейший перечень и описание сундуков, а потом рассказ о казни рабочих, строивших подземелье, и сопровождавших их стрельцов утвердили меня в мысли, что это правда. Да и написанная на старославянском сопроводительная грамота, якобы выданная самим царем Иваном Грозным, служила тому подтверждением. Мне так показалось тогда, но потом…

– Что потом? – князь подался вперед и уставился на графа Акусина.

– Потом мне в руки попал тот документ, о котором я и хочу вам поведать.

Сергей Александрович замолчал, переводя дыхание. Неожиданно для себя он обнаружил, что волнуется, как гимназист на выпускном экзамене.

– Как вам известно, – неуверенно начал граф Акусин, – на Руси были два царя, которых называли «грозными»: это Иван III (его жена и привезла библиотеку из Византии в качестве приданого) и его внук – Иван IV. Но об Иване III со временем перестали говорить как о «грозном». Все досталось Ивану IV: и слава, и имя, и библиотека, к которой он не имеет никакого отношения.

– Как не имеет? – возмутилась Наталья Андреевна. – C’est trop40, милостивый государь!

– Но Сергей Александрович прав, сударыня, – поддержал графа князь Безбородский, бросив на графиню неодобрительный взгляд из-за незнания ею подобных вещей, казавшихся ему элементарными. – Библиотека попала в Московское княжество вместе с Софьей Палеолог во времена Ивана III, его сын Василий повелел перевести все книги на русский язык. Что касается Ивана Грозного, то его можно только проклинать или благодарить – это как кому угодно – за его рвение, которое он проявил в сокрытии сего сокровища. От Смутного времени и до наших дней предпринималось немало попыток отыскать тайное хранилище, но все тщетно. Она как в воду канула…

– Что же было написано в том документе? – прервал его граф Лунин, желавший поскорее добраться до конца захватывающего рассказа.

– Это был полный отчет, написанный пономарем Кононом Осиповым и подписанный самим дьяком Макарьевым о событиях, кои произошли в 1682 году в последние дни октября. А точнее, о невероятном открытии, сделанном дьяком в московских катакомбах.

– Я что-то слышал об этом, – подтвердил слова графа Никифор Андреевич, глаза которого вновь вспыхнули азартом. – Мне даже известно, что по его многочисленным просьбам в подземельях Кремля не раз начинались поиски, но никому не удалось найти ни комнаты, ни сундуков, ни проходов. Я склоняюсь к мнению, что к старости дьяк стал слаб умом и сам не ведал, что говорит. Или же пономарь все выдумал, имея целью зачем-то попасть в подземелье.

– Так-то оно так, милый князь, но смею вас уверить, что, видимо, некоторые события имели место быть, – продолжил рассказ граф Акусин. – И пожелтевший свиток, исписанный каллиграфическим почерком, тому свидетель.

– Что? – вскричал князь, буквально подскакивая в кресле.

– Никифор Андреевич, голубчик, – пожурила его графиня, – зачем же так всех пугать. Наберитесь терпения, je vous demande41. Сергей Александрович, голубчик, продолжайте!

Граф Акусин, шумно вздохнув, продолжил уже более уверенным голосом:

– Дьяк Василий Макарьев, думный разрядный дьяк, который, несмотря на возраст, так и не достиг звания окольничего, сильно провинился перед царем, Алексеем Михайловичем. В чем заключалась его провинность, неизвестно. В качестве наказания его даже хотели отправить на каторгу, но за дьяка неожиданно вступилась царевна Софья Алексеевна, страсть как любившая кремлевские тайны. Она-то и посоветовала послать его составлять план кремлевских катакомб, так как после строительства оных план исчез вместе со строителями и самими архитекторами (что неудивительно). Ведь считается, что кремлевские катакомбы были построены раньше самого Кремля аж на сто лет!

– Это невероятно! – воскликнул удивленный Иван Дмитриевич.

– Летописи подтверждают данный факт, но это не самое главное. Остается только гадать: как архитекторам удалось соорудить такой лабиринт втайне от всех; лабиринт, в который можно войти и остаться там навеки.

– C’est terrible!42 – содрогнулась молоденькая графиня Акусина, побелев от страха. – Только представьте себе: темнота, холод и бесконечные коридоры. Боже!.. Как я не подумала! Там же наверняка живут призраки! – Елизавета Алексеевна охнула и откинулась в кресле.

– Голубушка, не принимайте все так близко к сердцу, – обмахивая ее веером, проговорила Наталья Андреевна. – А вам, голубчик, не следует сгущать краски и пугать подобными вещами.

– Сударыни, прошу простить меня, если напугал вас, но я только сказал правду. Кремлевские катакомбы настолько обширны, что никто до сих пор не знает их истинных размеров. Истина была известна только трем итальянским архитекторам, но они канули в небытие, унеся с собой в могилу тайну московского лабиринта. Наверно, неприкаянные души творцов, тщательно оберегающие свое детище от чужаков, и положили начало легендам о призраках, которые заманивают свои жертвы в бесконечные коридоры, откуда еще никому не удавалось выбраться. Но тем не менее этот факт не только не останавливал желающих найти сокровища и легендарную библиотеку, а наоборот, привлекал исследователей, будоража их воображение.

– Я и сам не прочь был бы заняться поисками, если бы не возраст и не раны, – буркнул князь Безбородский, отчаявшийся дождаться окончания повествования.

– Увы, милый князь, – с сомнением ответил граф Лунин, – вам не удалось бы это предпринять, даже если бы вы были Геркулесом. Наш Император строго-настрого приказал запретить любые походы в подземелье после того, как там завалило нескольких рабочих.

– Но в то время это было возможно, – продолжил Сергей Александрович свой рассказ. – Согласно документу, составленному пономарем Осиповым, Василий Макарьев «сильно испужался» данного приказа, но отказать царевне Софье не мог. Выпив изрядно для храбрости (слухи о странностях, случавшихся в катакомбах, не прошли мимо его ушей), он отправился «в Ад», как он рассказывал впоследствии пономарю.

– Ему удалось что-то найти? – глухо спросил Никифор Андреевич.

– А вот в этом-то и вся загвоздка, – сокрушенно покачал головой граф Акусин. – Найти-то он нашел: и кованые сундуки, занимавшие сводчатую комнату от пола до потолка, и свитки, несколько из которых лежали на дубовых столах (другие, как он понял, хранились в сундуках)… При тусклом свете фонаря он рассмотрел даже небольшой топчан и небольшой столик, на котором лежали свечи. Все это ему удалось разглядеть сквозь небольшое решетчатое оконце в дубовой окованной двери, запертой на огромный висячий замок. Не помня себя от радости, смешанной с изумлением и неверием в происходящее, он поспешил покинуть катакомбы, дабы сообщить благословенную весть царевне Софье. Но когда на следующий день дьяк, в сопровождении приближенных царевны и нескольких слуг, проделал тот же путь от Тайницкой башни к Успенскому собору, а затем, взяв чуть левее, направился по не известному доселе никому тоннелю, то вместо заветной двери обнаружил тупик. Вернувшись немного назад и пройдя по другому пути, Василий Макарьев опять наткнулся на тупик. Дьяк, бормоча что-то невразумительное себе под нос, вместе со спутниками весь день бродил по катакомбам, неизменно натыкаясь на тупики. Казалось, неведомая злая сила водила их по коридорам, путая дорогу и заводя во все новые и новые ответвления лабиринта, чтобы скрыть нечаянно открывшуюся накануне тайну. «Василь Кузьмич, уж не смеешься ли над нами? – не выдержал один из бояр, тяжело оседая на пол. – Дюже длинен твой путь. Аль мы сбились с дороги? А то ли и вовсе нет энтой проклятущей двери, будь она неладна?» − «Есть, есть, – энергично замахал руками Василий. – Дюже пьян я вчера был, батюшка. Коли б не это, так быстро дорогу нашел бы». «Э-эх, тартыга43 ты, тартыга, – взвился боярин, грозя дьяку кулаком. – Дай тока выбраться из проклятущего места. Ненадобно было царице Софье брать под сень такого облуда44» − «Не серчай, батюшка. Видать, бес попутал». Внезапно, как бы подтверждая его слова, по коридорам пронесся зловещий хохот. Бояре как один крякнули и начали осенять себя крестным знамением. Дьяк попятился назад, пугливо озираясь. «Веди нас к выходу, демон проклятущий! А то сгинем тут, живота лишившись», – приказал один из бояр, грозно поглядев на побледневшего Василия Макарьева.

– Значит, я все-таки был прав, – пробормотал вполголоса князь Безбородский, – когда говорил, что библиотеку надо искать под Кремлем. Но меня никто не слушал, ссылаясь на вездесущий трактат…

– Дьяку Макарьеву так и не удалось отыскать ту самую дверь? – осведомился граф Орлов-Денисов, прервав Никифора Андреевича. Тот лишь гневно поглядел на него, но промолчал, зная вздорный характер хозяина дома.

– Увы, нет, иначе бы мы давно познакомились с бесценными сокровищами легендарной библиотеки, в которой, согласно списку пастора Иоганна Веттермана (правда, многие по сей день утверждают, что такого списка нет), находились редчайшие древние сочинения на латинском и греческом языках.

– А что стало с самим дьяком? – поинтересовалась графиня Акусина, придя в себя от волнения. – Его все же сослали на каторгу? Ему так и не удалось оправдаться в глазах царевны Софьи и ее отца? Quelle est la fin de cette histoire?45

– К счастью для него, Василию Макарьеву удалось избежать наказания, моя дорогая, – улыбнувшись, ответил граф Акусин. – Царевна Софья приказала всем участникам неудачного путешествия по тоннелям хранить все в строжайшем секрете. И хотя дьяк Макарьев, оправившись от треволнений, связанных с неудачей второго похода и со странным хохотом в подземелье, все-таки предпринял еще одну попытку отыскать ту самую дверь, ему так и не удалось этого сделать. Эту тайну бережно оберегают три итальянских архитектора, хранители московских катакомб. Однако, судя по документу, обнаруженному мною, люди, умеющие хранить тайны, не очень отличаются от людей, не умеющих хранить тайны. Вся разница в том, что одни сразу рассказывают об услышанном, другие раскрывают тайну чуть позже, прибавляя к услышанному что-то новое. Так или иначе, но московские катакомбы ревностно хранят свои секреты и по сей день.

П

роклятые камни

– Верно, ведь дьяк Макарьев рассказал пономарю об этом странном событии своей жизни, несмотря на запрет, – холодно заметил князь Безбородский, на которого история графа подействовала сильнее всего, ибо он теперь знал, где нужно искать библиотеку Ивана Грозного. Никифор Андреевич уже решил про себя, что использует все свое влияние и приложит все упорство, чтобы хотя бы на шаг приблизиться к заветной цели. – Что ни говори, но только мертвые могут хранить тайны.

– Как сказал древнегреческий философ Плутарх: «Говорить учимся мы у людей, молчать – у богов», – возразил граф Акусин, пожав плечами. – А мы все-таки обыкновенные люди, дорогой князь, и нам свойственно ошибаться и проявлять слабость.

Никифор Андреевич громко фыркнул, презрительно посмотрев на графа.

– Твердый дух может жить только в крепком теле, – буркнул князь, не прощавший проявлений слабости ни женщинам, ни мужчинам.

– Тем не менее единственное, что может оправдать дьяка Макарьева и спасти его доброе имя, – продолжил Сергей Александрович, – так это тот факт, что он сделал признание лишь перед смертью, не желая уносить с собой в могилу тайну московского лабиринта.

– Да уж, – протянул граф Орлов-Денисов. Его скучающий вид говорил о том, что светская болтовня, не смолкавшая в салоне его жены, жутко надоела ему. И только слава гостеприимного хозяина одного из самых известных домов Москвы не позволяла ему в этот поздний час выпроводить надоевших гостей. – В наш век, милостивый государь, не каждому удается оправдаться перед миром, а уж тем более перед Богом.

Затем он обернулся к стоявшему около окна графу Лунину и с плохо скрываемым ехидством спросил:

– Милостивый государь, не помнится ли вам скандал, ставший предметом долгих разбирательств? Этак лет пятнадцать-семнадцать назад?.. Ну, граф! О нем говорили вся Москва и весь Санкт-Петербург! Мимо вас, к кому наш Император относится с большим уважением и доверием, не должно было пройти столь нашумевшее дело. Признаться, вы меня разочаровали.

– Если вы будете столь любезны, – с подчеркнутой предупредительностью ответил граф Лунин, – напомнить мне подробнее об этом факте, то я смогу дать вам достойный réponse à cette question46.

Николай Васильевич с ненавистью поглядел на собеседника, но промолчал. В воздухе повисла гнетущая пауза, ибо все прекрасно понимали, что назревает конфликт. Понимала это и Наталья Андреевна, невольная причина неприязни мужа к графу Лунину, с которым ее связывала тесная дружба, окрепшая на ниве общих интересов в области искусства и литературы.

– Mon cher, прошу тебя, граф не может помнить обо всех скандалах, в которых был замешан двор Его Императорского Величества, – поспешила она урезонить мужа и не дать тем самым разгореться пламени. – Уверена, что если ты напомнишь, о чем идет речь, Иван Дмитриевич тотчас о нем вспомнит. N’est-ce pas? – обратилась она к побледневшему от ярости графу Лунину.

– О, разумеется, – поспешил заверить ее граф, мельком бросив враждебный взгляд в сторону Николая Васильевича. – Господа, вы должны меня простить, память вещь ненадежная…

– Особенно, если увлекаешься женщинами, а не государственными делами, – как бы разговаривая сам с собой, пробормотал граф Орлов-Денисов.

Граф Лунин сделал вид, что не расслышал грубых слов, адресованных, безусловно, ему. Он слегка улыбнулся графине и, взяв себя в руки, уже более дружелюбно обратился к Николаю Васильевичу:

– Сударь, вы несправедливы ко мне. Ну да, впрочем, так было всегда, – натянуто улыбнулся он. – Но все же – о чем идет речь?

– Милостивый государь, вам ни о чем не говорит имя Якова Коковина?

– Если не ошибаюсь, то именно его работу не далее как вчера я видел в Эрмитаже. Это великолепное произведение искусства из созданных когда-либо человеком. Его масштаб и в то же время изящество линий бесконечно поражают глаз. Но я слышал, что мастер только начал делать эту вазу, а закончена она была его учеником?

– Милостивый государь, вы прекрасно осведомлены в данном вопросе. Действительно, рисунок, подбор материала, из которого сделана сия величественная ваза, поразившая ваше воображение, и начальные работы были сделаны самим Яковым Коковиным. К сожалению, из-за скандала, который на многие годы очернил доброе имя уральского мастера, Якову Васильевичу так и не суждено было завершить начатое.

– На какой же скандал вы все время намекаете, дорогой граф? – осведомился Сергей Александрович Акусин. – Не могли бы вы познакомить нас с сим фактом поближе? Я знаю, что пустая болтовня не сильно вас интересует, но тем не менее…

– О да, – прощебетало юное создание, – мы просим вас, s’il vous plaît!

– Я согласен с обществом, – раскатистый бас князя наполнил гостиную. – Нам будет очень интересно послушать ваш рассказ.

– D’autant plus que47 вы не часто балуете нас своим вниманием, сударь, – как бы между прочим проговорил граф Лунин, награждая Николая Васильевича вызывающим взглядом.

Слепая ярость зажглась в глазах графа Орлова-Денисова, исказив до неузнаваемости его в общем все еще не лишенное привлекательности лицо. Но вовремя брошенный умоляющий взгляд Натальи Андреевны положил конец приступу негодования. Граф откашлялся и начал свой рассказ, услышанный им из первых уст:

– Милостивые государи, – начал он слегка развязно, – прежде чем я начну рассказывать о громком скандале (а многие из присутствующих могут и не знать о нем по причине давности лет), я хочу заявить, что являюсь лишь тем человеком, которому посчастливилось услышать его от лица, находившегося в центре событий. Вы должны знать, что он рассказывал мне обо всем, опираясь на свое субъективное суждение. А там уж вам решать: верить или нет. Что касается меня, то, признаться, я склонен поддержать рассказчика, хотя его точка зрения может бросить тень на весьма и весьма уважаемых и достойных сынов Отечества.

Все гости, находившиеся в гостиной Натальи Андреевны, замерли в предвкушении интересной истории и смотрели на рассказчика немигающими глазами.

– Эту историю, на первый взгляд простую и ничем не примечательную, но очень трагичную для человека, многие годы прослужившего государству, мне рассказал статский советник Ярошевицкий. В начале сороковых годов мы с ним случайно оказались за одним карточным столом. Ему жутко не везло в тот вечер, впрочем, как обычно. За три года, как мне потом удалось выяснить, он спустил чуть ли не все состояние. В Департаменте уездов его держали только благодаря прошлым его заслугам, ибо более беспринципного человека трудно было бы сыскать не только в Петербурге, но и в Москве.

– Уж не тот ли это Ярошевицкий, что был замешан в деле об исчезновении большого изумруда? – внезапно прервал графа Иван Дмитриевич.

– А, милостивый государь, я смотрю, к вам стала возвращаться память, – ехидно заметил граф Орлов-Денисов.

– Сударь, я бы попросил! – вспыхнул граф Лунин, заливаясь ярким румянцем от гнева.

– Господа! Господа! Je vous prie de vous arrêter!48– взмолилась хозяйка салона, которой никак не удавалось примирить этих двух столь разных людей. – Сейчас не место и не время ссориться по пустякам. Голубчик, – обратилась она к графу Лунину, – уверяю вас, Николя никак не хотел вас обидеть. Il a le sens de l’humour terrible49.

Она натянуто улыбнулась Ивану Дмитриевичу, а затем, переведя взгляд на мужа, с укором взглянула на него. Тот лишь слегка усмехнулся, но покорился жене, которую не просто обожал, а боготворил.

– Что же произошло с этим статским советником? – спросил граф Акусин, пытаясь разрядить обстановку и направить разговор в иное русло. – Признаться, я мало что знаю об этом инциденте, но, кажется, где-то все же слышал эту фамилию.

– Проигравшись в тот вечер в пух и прах, Ярошевицкий бросил карты и, пробормотав «тысячу извинений», покинул игровой стол. Спустя какое-то время и я вышел из игры и направился в сад, чтобы освежиться (был вечер весьма жаркого дня, и находиться в доме было уже почти невозможно). А надо сказать, у графа Заварского замечательный сад, могу поклясться, он туда вложил не одну тысячу рублей… Но суть не в этом. Проходя мимо беседки, я услышал тихий мужской голос, что-то бормотавший себе под нос. Приглядевшись, я увидел статского советника, сидевшего в беседке и обхватившего голову руками. Признаться, я уже хотел было незамеченным пройти мимо, дабы не мешать человеку. Но что-то в его облике заставило меня остановиться и войти внутрь. «Милостивый государь, – тихо начал я, чтобы не испугать его. – Простите меня за бестактность, ибо нарушаю ваше уединение. Разрешите мне присесть?» Ярошевицкий поднял голову и взглянул на меня невидящими глазами. «Я… Я…», – промычал он в ответ и опять уронил голову на руки. «Не хочу показаться слишком назойливым, но, может быть, я могу вам чем-то помочь?» − «Помочь?» – эхом отозвался статский советник и вдруг ни с того ни с сего дико расхохотался. «Помочь!» – смеялся он, запрокинув голову. Признаться, мне стало не по себе. Я хотел уже позвать на помощь, но внезапно Ярошевицкий перестал смеяться и, мрачно взглянув на меня, хрипло произнес: «Простите меня великодушно, граф. Я перестал себя контролировать. Бесконечные неприятности, проблемы, неудачи, всевозможные беды вот уже три года буквально сживают меня со свету, доводя до исступления. Проклятие Хозяйки Медной горы преследует меня с того самого окаянного дня, когда я увидел тот самый изумруд, будь он неладен».

– Граф, вы уже не в первый раз упоминаете о каком-то изумруде, но так ничего и не рассказали о нем, – посетовал Сергей Александрович. – Нам всем очень хочется узнать, чем же так знаменит сей камень, и почему тот человек считал, что его прокляли?

– О, – пролепетала юная графиня, – это должно быть так terriblement!50

– Только худоумный может поверить в этот бред, – резко возразил князь Безбородский, с презрением пожав плечами.

– Как знать, как знать, – задумчиво протянула Наталья Андреевна, медленно обмахиваясь веером из страусовых перьев (столь необходимым любой женщине, следящей за модой). – Лично я верю в проклятия. Чуть позже я расскажу вам одну правдивую историю, и у вас отпадут всяческие сомнения на этот счет.

– Je pense que tout le monde est d’accord51, – улыбнувшись уголками губ, ответил Иван Дмитриевич. – А пока, сударь, просим вам, продолжайте.

– Прежде чем ответить на вопрос, почему так знаменита история с изумрудом Якова Коковина, из-за которого и начался этот сыр-бор, я расскажу вам о самом камне. Тогда вы поймете, почему поднялась вся эта шумиха вокруг таинственного камня, – важно начал граф Орлов-Денисов, обводя слушателей многозначительным взглядом. – Вам известна моя страсть к минералогии, поэтому, милостивые государи, я могу о камнях говорить часами. Признаться, это удивительная наука… Но не буду докучать вам долгими отступлениями. Итак, что же такое изумруд и почему наши прелестницы сходят по нему с ума?

Юная графиня хихикнула, но тотчас же смутилась из-за своей несдержанности.

– Изумруд, или смарагд, – продолжал Николай Васильевич, не обратив на нее внимания, – это разновидность берилла, сочной зеленой окраски. В зависимости от количества и состава примесей расцветка камня может меняться: от травянистого до ярко-зеленой. Этот драгоценный камень не уступает по ценности алмазу, сапфиру и рубину, а иногда и превосходит их. Изумруд был известен с древности: в одних странах он считался священным камнем, дарящим своему обладателю мудрость и надежду, в других – символизировал силу зла. Раньше его привозили из Колумбии, но с открытием копей на Урале в 1830 году началась новая эра изумруда. В Москве и Санкт-Петербурге все первые модницы считали своим долгом заполучить убор из зеленого самоцвета, символизирующего весну и молодость, плодородие и силу природы. Более того, ему приписывали целебные свойства, способность излечивать от многих недугов, а еще с помощью изумруда предсказывали будущее.

– Ах да, – мечтательно протянула Наталья Андреевна, – помнишь, mon cher, ты подарил мне на свадьбу изумительную изумрудную диадему. Mon Dieu, как она сверкала!

– Мне тоже maman оставила в наследство несколько украшений из этого камня, – проворковала Елизавета Алексеевна. – Voilà, messieurs, admirez, s’il vous plaît!52

Она вытянула изящную ручку, на которой красовался изумительный перстень с камнем глубокого зеленого цвета.

– Не правда ли, оно очаровательно? – проговорила юная прелестница и, взмахнув огромными ресницами, вопросительно посмотрела на окружающих.

– Несомненно, моя дорогая, – подтвердил граф Акусин, прервав восторженные восклицания супруги. – А при чем здесь тот мастер?

– Именно он в начале 1831 года вместе с рабочими горного завода и обнаружил огромный пласт породы с изумрудами высокого качества, за что был даже награжден орденом.

– Наш Государь высоко оценил находку Коковина, ибо был найден новый источник государственного обогащения. Ему также были выделены немалые деньги для развития горного дела, его ценили не только в Екатеринбурге, но и в Петербурге, – сухо заметил граф Лунин. – Насколько мне известно, кабинет Его Императорского Величества воздавал должное его усердию и стараниям.

– Этот же кабинет, вместе с Департаментом уездов, и лишил человека не только доброго имени, семьи и любимого дела, но и жизни, – парировал Николай Васильевич, хмуро поглядев на Ивана Дмитриевича.

– Каждый может ошибиться, – пожал плечами граф Лунин. – Il n’y a pas des gens innocents53.

– Ошибиться? – вспыхнул Николай Васильевич. – Сколько талантливых людей сгубила глупость и жадность сильных мира сего, готовых ради своей выгоды подвести под монастырь любого, кто попадается у них на пути?

– Сударь, не кажется ли вам, что повеяло вольнодумством? Эдак можно и неприятности нажить, – предостерёг графа князь Безбородский, покосившись на Ивана Дмитриевича, сурово смотревшего на Николая Васильевича.

– Mon cher, – испугалась Наталья Андреевна, – зачем так волноваться? Так было всегда, и так будет и впредь… Прошу тебя, голубчик, не надо больше прерывать повествование. В любом случае, мы вряд ли сможем помочь этому… мастеру. S’il te plaît!

– Хорошо, – проворчал граф и, как бы ему ни хотелось вступить в дискуссию с графом Луниным, он решил отложить это на потом. – С момента обнаружения месторождения изумрудов и до начала того странного происшествия прошло около шести лет. Как мне рассказал мсье Ярошевицкий, в течение того периода Хозяйка Медной горы как бы насмехалась над людьми: то баловала их большими находками, то заставляла изо дня в день трудиться не покладая рук, не давая при этом ни единого крошечного камушка. А Петербург все требовал кристаллов, ибо сановники все больше и больше входили во вкус и интересовались прекрасными камнями. Особенно те, чья страсть к минералогии стала наваждением. Я знавал таких людей, которые могли часами, днями, месяцами сидеть в кабинете и рассматривать удивительное творение природы.

– Голубчик, – наигранно печально вздохнула графиня Орлова-Денисова, – ты сам этим грешишь…

– Да, но я никогда не забываю о вас, милостивая госпожа, – слегка улыбнулся граф и, подойдя к жене, поцеловал протянутую руку. – Но встречаются просто одержимые люди. Признаться, порой мне кажется, что камни – это их болезнь, наваждение, проклятие, в конце концов. Одним из таких людей был (и является) Лев Алексеевич Перовский.

– Перовский… Перовский, – задумчиво протянул граф Лунин, сморщив нос. – Уж не тот ли это Перовский, что возглавлял Департамент уездов, и которого совсем недавно Указом Его Величества назначили министром уделов и управляющим Кабинетом Его Императорского Величества и Академией художеств?

– Совершенно верно, милостивый государь, – мрачно отозвался граф Орлов-Денисов. – Проклятие Хозяйки Медной горы еще не настигло его, но я убежден, что час расплаты не за горами.

– А что связывало главу Департамента уездов с мастером Коковиным, жившим на далеком Урале? – поинтересовался граф Акусин.

– К несчастью для последнего, их интересы, связанные с изумрудами, совпали. Вот тогда-то отвратительный характер и влияние в обществе первого оказались сильнее таланта и усердия другого.

– Я согласен с вами, сударь. Действительно, граф Перовский обладает циничным и беспринципным нравом. Мне доводилось с ним встречаться, ибо наш Государь благоволит и ему и его брату, Василию Алексеевичу. Он ведет себя со всеми, кто ниже его по рангу, высокомерно и надменно и, наоборот, охотно льстит тем, кто может помочь ему хоть как-то возвыситься в глазах Императора.

– Oh oui54, – отозвалась Наталья Андреевна, расправляя складки своего платья, – весьма неприятный monsieur. Гордец, каких еще свет не видывал.

– Но при этом он немало сделал для блага государства, – вступился за него Иван Дмитриевич.

– Позвольте узнать, что именно, милостивый государь, – ехидно поинтересовался Николай Васильевич и, прищурив глаз, насмешливо поглядел на графа. – Уверен, вам хватит и пальцев одной руки.

– Посмотрим, – холодно отозвался граф Лунин. – Прежде чем я начну перечислять заслуги этого человека, хочу сразу оговориться, что я никоим образом не защищаю графа Перовского, а только перечисляю факты. Итак, благодаря своей страсти, как вы правильно выразились, сударь, Лев Алексеевич считается первым покровителем гранильного и камнерезного искусства в империи; он проявил большое усердие на посту министра внутренних дел – и этого вы тоже не можете отрицать.

– Да, возможно, – уклонился от прямого ответа граф Орлов-Денисов. – Но ему легко было это сделать, так как он сам был членом Тайного военного общества.

– Эти ошибки молодости были прощены нашим Государем, – возразил граф Лунин, перебив собеседника. – К тому же, возглавляя Департамент уездов, графу удалось добиться ряда нововведений, реформ…

– …после которых уездные крестьяне подняли бунт, – вставил Николай Васильевич.

– По приказу Льва Алексеевича была проведена ревизия, то есть народная перепись, затем…

– Господа, господа! – прервав графа Лунина, громко запротестовал князь Безбородский. – Эдак мы и до утра не доберемся до конца рассказа… Николай Васильевич, вы так и не ответили на вопрос: как совершенно разные по статусу люди стали врагами? Это невозможно! Один живет на Урале, другой в Петербурге. Похоже, вы что-то не договариваете.

– Проклятые камни – вот что их объединило, – решив прекратить спор с графом Луниным, ответил Николай Васильевич. – Одного сгубило малодушие, а другого − жадность и тщеславие.

– Это как? – не понял князь, удивленно глядя на рассказчика.

– Я сначала и сам не разобрался, поэтому решил расспросить моего ночного собеседника поподробнее. И вот что он мне поведал. Как я уже сказал, граф Перовский был увлечен камнями, как никто другой. Это была его жизнь. Семьи не было, ибо жена умерла довольно-таки рано, детьми не обзавелся. С родными братьями он почти не знался, хотя иногда встречался с Василием Алексеевичем по служебным делам. Признаться, я слышал о нем, и немало. Но прежде всего граф слывет прекрасным организатором. Сами посудите: он четко отладил работу по снабжению Петергофской фабрики камнями, не забывая, конечно, пополнять и свою собственную коллекцию, которой граф очень гордится. А о ней, надо вам сказать, ходят легенды, ибо все лучшие камни, добытые в разных странах, оседали и оседают в кабинете Льва Алексеевича…