Это роман о воплощениях безумия. По этой причине классификация гайстескранкен (безумцев), вам, скорее всего, мало что скажет. В конце романа вы найдете очень краткое определение каждого типа гайстескранкен, а также полный список персонажей. Или же вы можете прочитать книгу и узнать все сами. Иногда трудный путь оказывается самым приятным.
Больше сведений о мире Воплощенного Безумия и законах, им управляющих, можно найти здесь: http://michaelrfletcher.com/beyondwiki
Приношу свои извинения тем, кто умеет говорить по-немецки и/или по-баскски. Я действительно создал чудовищную смесь из двух ваших прекрасных языков. Потрясающая Джулия Китвария Сарен сделала все возможное, чтобы «почти немецкие» термины не так сильно резали ухо читателям из Германии. Но в некоторых случаях, по своим личным причинам, я предпочел проигнорировать ее советы.
Зеркало всегда лжет.
Из высокого, от пола до потолка, зеркала вышел чудовищный старик, иссеченный шрамами многочисленных – выигранных и нет – битв.
Кольчуга на нем была порвана в нескольких местах, кожаные доспехи – сильно потерты. И то и другое не по размеру: кольчуга была маловата, а доспехи – явно велики. В правой руке старик держал топор, на левой не хватало двух пальцев. Он сжимал и разжимал ее, и слышалось влажное похрустывание изношенных суставов.
Трое мужчин, игравших в кости за столом, посмотрели на него. Удивленными они не выглядели. Плохой знак. Старик обвел взглядом комнату. Чистая, но только самая необходимая мебель, и единственная дверь. Игроки в белых одеждах находились между ним и выходом.
– Парни, – сказал Бедект. – Вы, трое, – вы живые или мертвые?
Они снова уставились на него. Женщина лет двадцати появилась из зеркала за спиной Бедекта. Цюкунфт оглянулась на зеркало и сообщила:
– Вютенд. Геборене. Теперь я это вижу.
– Вот увидь ты чуть пораньше – это было бы очень полезно, – сказал Бедект.
Зеркальщица пожала худыми плечами, судя по всему, ничуть не обеспокоенная.
«Надеюсь, это означает, что в ближайшие пару мгновений я не умру», – подумал Бедект.
Цюкунфт заметила в зеркале что-то еще.
– О. Не разбивай… – начала она.
Трое мужчин вскочили из-за стола, вопя от тупой ярости и доводя себя криками до безумной жажды крови. Бедект, который и сам редко бывал далек от убийственного исступления, шагнул им навстречу, обрушил топор на плечо ближайшего мужчины и вогнал его глубоко в грудь противника. Глаза, только что горевшие гневом, широко раскрылись в ошеломленном недоумении.
«Никто никогда не думает, что придет и его черед».
Бедект рывком высвободил топор из трупа.
«Вютенд, вот дерьмо».
Он ненавидел этих безумных берсерков; они не чувствовали боли и всегда бились насмерть. Если удастся убить их до того, как они окончательно впадут в боевое безумие и перестанут испытывать что-либо, кроме безраздельной жажды крови, он выйдет из этой комнаты целым и невредимым, в компании всех оставшихся пальцев и зубов.
Второй мужчина – у него уже шла пена изо рта – вскарабкался на стол. Рассудок оставил его, а он сам – свое оружие. Он бросился на Бедекта, прижался к огромному воину всем телом, впился зубами в защищенное доспехом горло и принялся с жутким скрежетом кусать его.
Бедект пошатнулся под тяжестью противника. Если он упадет, с ним будет все кончено. Они разорвут его на части – и против повисшего на нем мужчины топор был бесполезен. Бедект бросил топор и уперся в горло противника локтем, изо всех сил пытаясь отпихнуть его. Третий мужчина заметил Цюкунфт и погнался за ней. Она отбежала так, чтобы стол оказался между ними.
Оставаясь на безопасном расстоянии от преследователя, Цюкунфт, пританцовывая, развернулась к нему лицом. Взметнулись юбки, в узкой длинной прорехе мелькнуло бедро, которое Бедект не успел толком рассмотреть. Она насмешливо расхохоталась.
«Она отвлекает его от меня».
Цюкунфт ни на миг не утратила присутствия духа, хотя жаждущий крови вютенд был совсем рядом. Она была опаснее, чем думал Бедект. Или более безумна. Одно, впрочем, не лучше другого.
Нападавший впился ногтями в кожаный доспех Бедекта, пытаясь разорвать его, чтобы обнажить хоть сколько-нибудь плоти, в которую можно было бы вонзить острые зубы. Он слишком отвлекся на проклятую бабу. Из-за нее его сейчас грохнут. Бедект выхватил нож искалеченной левой и вонзил его в мягкий живот нападавшего. Он наносил удары снова и снова, пока цепкие пальцы и щелкающие зубы не лишились хватки и не обмякли. Бедект сбросил противника на пол. Одежды безумца, еще недавно такие белые, теперь все были забрызганы алым. Глянув в сторону Цюкунфт и обнаружив, что она все еще жива, все еще смеется и танцует, Бедект раздавил ногой голову лежащего на полу вютенда.
Бедект нагнулся и поднял свой топор. Спина затрещала, как влажная ветка в костре. Он выпрямился. Изувеченные артритом колени заскрипели и защелкали, широкая грудь вздымалась при дыхании. Краем глаза он заметил движение в зеркале. Искривленная фигура кружилась и хлопала в ладоши, не сводя глаз с Цюкунфт.
«Ее Отражение?»
Но силуэт ничем не напоминал фигуру Цюкунфт. Он был ниже, и волосы – темнее. Пропорции совсем не совпадали; силуэт в зеркале был лишен всех ее женственных изгибов.
Бедект перевел взгляд на зеркальщицу. Она застыла на месте, оборвав свой танец, и уставилась в зеркало. Последний оставшийся в живых вютенд, размахивая мечом, как дубиной, бросился на нее.
У Бедекта был только один миг, чтобы предпринять что-нибудь, но Цюкунфт стояла между ним и вютендом. Если она погибнет, погибнет и его план.
Он швырнул топор в зеркало.
Стекло разбилось. Цюкунфт моргнула. Вютенд приземлился на нее, сбил с ног и придавил хрупкую фигурку к полу всем своим немалым весом.
Выругавшись, Бедект нырнул под стол, опрокинул его и приземлился на них обоих сверху. От удара (и дополнительного веса, обрушившегося на нее) из легких Цюкунфт выбило остатки воздуха. Тот вышел из ее широко раскрытого рта с тем звуком, с которым лопались лягушки в далеком детстве, когда Бедект наступал на них. Вдохнуть снова она не могла и лишь пыталась схватить воздух ртом. Вютенд проигнорировал Бедекта. Он полностью сосредоточился на вскрытии другой бренной оболочки. Он ударил Цюкунфт головой в лицо, его лоб врезался в ее щеку, и девушка треснулась затылком об пол. Отпрянув назад, мужчина оскалился и безумно зарычал. Бедект обхватил шею вютенда рукой и изо всех сил старался не дать ему наклониться достаточно близко, чтобы перекусить ошеломленной девушке горло. Зубы вютенда щелкали так громко, что Бедект подумал, что они могут раскрошиться друг о друга.
Безумие придало противнику нечеловеческую силу; он склонялся все ближе к мягкой, обнаженной коже. Бедекту было не удержать его. Сменив тактику, он ударил вютенда в спину всем телом, изо всех сил пригибая его голову вниз – и развернув ее ровно настолько, чтобы она врезалась в пол рядом с горлом Цюкунфт. Голова вютенда с влажным хрустом встретилась с камнем. Бедект приподнял ее – и опять услышал скрежет зубов безумца. Проклятые вютенды никогда не сдавались. Не дав мужчине снова потянуться к горлу девушки, он опять ударил его всем своим весом. Ему пришлось ударить вютенда головой о каменный пол раз пять, прежде чем тело противника наконец обмякло. Бедект стащил труп с Цюкунфт и бросил рядом. Она оцепенело уставилась на Бедекта. Лицо ее было в крови и осколках зубов вютенда.
Покончив с убийствами, Бедект опустился на колени в неловкой близости от Цюкунфт. Он тяжело дышал, ожидая, когда его сердце вернется к нормальному ритму. Прошли те времена, когда он мог убить в четыре раза больше людей и не испытывать ни малейших признаков усталости. Он повернул свою седую голову, покрытую многочисленными шрамами, и прислушался бесформенным обрубком левого уха. Ничего, кроме стука стекающей на пол крови и собственного неровного дыхания, он не услышал. Бедект прищурился и окунул тупой палец в лужу крови на полу. Поднес его к лицу, уставился на яркое пятно на нем и ухмыльнулся.
Она была красной. По-настоящему красная, как из распотрошенной свиньи. Не блеклый, какой-то серо-красный цвет, как в Послесмертии, а темно-красный цвет разорванной на куски жизни.
– Черт возьми, да, – прошептал он с жестокой радостью. – Мы сделали это.
Цюкунфт моргнула, наконец-то осмысленно глядя на него.
– Под «мы» ты подразумеваешь «я», – сказала она. – Я привела тебя к Рюккеру, тому единственному зеркальщику, чье зеркало соединяло мир живых с Послесмертием.
– Я убедил его отправить нас обратно.
– Ты угрожал убить его, – сказала она, прикоснувшись пальцами к синяку, уже проступившему на ее щеке.
– Я это и сказал.
Цюкунфт села, поправила рубашку, которая сползла с плеча, обнажив бледную плоть. Ее юбка обмоталась вокруг бедер, оставив длинные ноги голыми.
Бедект хмыкнул и отвел взгляд.
Она рассмеялась, мягко дыша своим идеальным маленьким носиком.
– Давненько не трахался, старик?
В последний раз это была Штелен, отвратительная клептик. В переулке. Нажрались и потрахались, как подростки. Ну, если и не подростки, то нажрались они оба вусмерть.
Бедект встал и кивнул на разбитое зеркало.
– Я видел там девушку, – сказал он не только для того, чтобы переменить тему, но и потому, что ему было действительно интересно.
– Да, – ответила она, отводя взгляд.
Он подождал, убедился, что продолжения не будет, но решил пока не нажимать.
– Где мы?
– Это Зельбстхас.
– Дерьмо.
В Послесмертии они шагнули в зеркало из Найдриха. Он предположил, что они и выйдут в Найдрихе, и отправил Вихтиха и Штелен в Зельбстхас, чтобы иметь возможность улизнуть. Почему Рюккер не упомянул об этом? А знал ли он, что так будет?
«Проклятые зеркальщики».
В голову Бедекту пришла еще одна мысль.
– Почему ты не предупредила меня о вютендах?
– Я не знала, – сказала она. – Пока мы находились в Послесмертии, заглянуть дальше того мига, как мы пересекаем границу, у меня ни разу не получилось.
– А теперь?
– Она показала обрывки будущего, – ответила Цюкунфт.
«Она?». Зеркальщики все были немного с прибабахом.
– И?
– Я разобрала только тот момент, когда ты бросил свой топор в зеркало.
Цюкунфт поднялась на ноги одним гибким, кошачьим движением. Бедект смотрел куда угодно, только не на нее. Независимо от того, к чему призывало ее тело, она была чертовым ребенком. Хотя по мере того, как он становился старше, само понятие «ребенок» для него все расширялось, похоже. Скоро ему будут казаться детьми все младше тридцати, судя по всему.
– Они ждали нас? – спросил Бедект. – А Морген знает?
– Я далеко не единственная среди зеркальщиков, кто умеет заглядывать в будущее, – пожала плечами Цюкунфт. Встревоженной она не выглядела. – Может быть, Моргену сказали его собственные Отражения. Может быть, он сам может видеть будущее. Он – бог.
Бедект не хотел об этом думать. Признанная всеми, хотя и ограниченная способность Цюкунфт прозревать будущее была главной частью его плана. Тот способ, которым она сошла с ума, позволял ему оказываться на шаг впереди всех остальных.
«Я убил мальчика, но я могу исправить все, к чему это привело».
Слишком поздно Бедект заметил, насколько ребенок сломлен, до какой степени то, что тому довелось испытать, искалечило его. Морген, собственный бог Геборене, был опасно безумен.
«Мальчик думает, что может сделать мир совершенным и чистым».
И он готов утопить мир в войне и крови, чтобы сделать его таким.
«Я приложил руку к тому, чтобы он стал таким, каков он теперь есть».
Он все исправит.
Морген был одержим чистотой еще до встречи с Бедектом. Но Бедект и его друзья-преступники, свихнувшиеся каждый на свой лад, открыли парню более мрачные истины. Они научили его лжи и недоверию. Они показали ему, насколько эффективно может быть насилие. Он наблюдал за их стычками и ссорами – и извлек уроки.
«Мы отравили его».
И теперь в идеальном мире Моргена не было места ни для Бедекта, ни для его друзей.
«И я… Я убил его».
У Бедекта имелся список того, чего он никогда делать не будет, – так вот надо было его и держаться. Он вспомнил, как вонзил нож Штелен в грудь Моргена. Мальчика пытали и жгли, и Бедект сказал себе, что это милосердие, что он убивает мальчика, чтобы освободить его от боли. Но правда была в том, что он собирался использовать мальчика-бога, оказавшись в Послесмертии. Бедект знал, что тоже умрет, и успел прикинуть возможный ход событий. Он убил мальчика исключительно из эгоистических соображений и обрек себя на отвратительное Послесмертие. Подобная участь была предначертана не всем и каждому – для таких людей, как он, существовал особый вид Послесмертий.
Смерть и последующее существование в плоском мире серой смерти обнажили истину. Его привели именно туда его собственные решения – все порочные решения, которые он принял в своей жизни.
И новые решения, отличные по своей сути от всех предыдущих, должны привести его в совсем другое место. Первым шагом был побег от прошлого, частью которого были Вихтих и Штелен. Он улизнул от них. Безумие и насилие всегда следовали за ними по пятам.
Пусть Бедект отступил от собственных правил и сделал то, чего поклялся никогда не делать, – убил Моргена, чем нанес этой реальности сильный ущерб, и, возможно, для него на искупление надежды и не оставалось. Но если удастся все исправить, есть вероятность, что, умерев в следующий раз, он окажется в другом Послесмертии. Он был стар. Смерть всегда была рядом.
Тот вид Послесмертия, куда он сейчас угодил, определялось кредо воина – в нем тебе будут служить те, кого ты убил при жизни, – и это позволяло Бедекту управлять мальчиком. Но он не мог. Использование детей и причинение им вреда входило в список запретов, который он составил для себя – и нарушение одного из них, убийство этого мальчика, привело к гибели самого Бедекта. Все началось именно с этого. Больше он на это не пойдет.
Покинув Послесмертие и вернувшись к жизни, Бедект лишился всякого контроля над мальчиком. Все, чем он располагал – дерзким планом, как ввести в берега одержимость пацана чистотой. Если Морген может видеть будущее, его карта уже бита. Если он знал заранее, что Бедект вернется к жизни, собираясь остановить его на пути переделки мира, он обратит против старого воина всю мощь церкви Геборене.
«Ты переоцениваешь себя».
Бедект не был уверен, что сможет остановить Моргена, даже опираясь на помощь зеркальщицы. Однако Цюкунфт твердо стояла на том, что видела будущее, где юный бог повержен, и пообещала, что ее Отражение приведет их обоих именно туда. Только на это Бедект и надеялся, а что ему еще оставалось?
Бедект хлопнул себя по лбу.
«Какой же я идиот».
– Дерьмо.
– Что такое? – спросила Цюкунфт.
– Ты только что сказала, что не смогла рассмотреть ничего дальше того момента, как мы покидаем Послесмертие.
– Да, и?
– В Послесмертии ты обещала показать мне, как остановить Моргена.
– Да, и?
– Ты соврала. Ты понятия не имеешь…
– Нет, – Цюкунфт посмотрела на лужу крови, растекающуюся на полу. Алый ручеек подбирался к ее ногам. – Она сказала мне, что знает как.
«Опять „она“».
– Но…
– Я ей верю.
«Последнее, что должен делать зеркальщик – верить Отражениям».
Доппельгангеры и мерере в своем стремлении стать настоящими неизбежно оборачивались против своих создателей, и Отражения зеркальщиков в этом смысле были столь же опасны.
Однако для сомнений было немного поздновато. Чертовски поздно. Эта девушка и ее безумие остались его единственным шансом.
Бедект обдумал варианты. Если бы Морген видел будущее, он оставил бы подкарауливать их не троих вютендов. Зеркальщики всегда говорили, что будущее не предопределено. Возможно, Морген посадил их в засаду именно здесь, чтобы заблокировать лишь одну из возможных вероятностей.
«Я полагаю, мы могли бы пройти через любое достаточно большое зеркало».
Юный бог, скорее всего, разместил своих людей у всех больших зеркал в городе.
«Почему тогда он не разбил все зеркала, кроме одного, чтобы точно знать, где мы появимся?»
На этот вопрос у Бедекта не нашлось ответа. А если жрецы Геборене оказались здесь по чистой случайности? Может быть, они здесь жили.
«Трое вютендов живут вместе?»
Маловероятно.
Цюкунфт расправила юбку и прикрыла ноги, так что Бедект снова мог без опаски смотреть на нее. В Послесмертии ее глаза были безжизненными и серыми. Теперь они сияли зеленью с осколками золота и ржавчины сквозь завесу темных волос. Она наблюдала за ним, пока он рассматривал ее. И похожие формой на сердечко губы Цюкунфт изогнулись в слабом подобии понимающей улыбки.
– Да? – спросила она, приподняв темную бровь.
– Куда нам теперь двигаться? Сколько у нас есть времени до того, как Морген пошлет по нашим следам Штелен и Вихтиха?
– План, – произнесла она, – о котором ты, возможно, забыл, потому что ты слабоумный старый ублюдок, состоял в том, чтобы я использовала это зеркало, чтобы увидеть следующие пару дней.
Она кивнула на сломанную раму и кучу осколков на полу.
– И?
– Ты разбил зеркало, хотя я говорила тебе не делать этого.
Бедект подошел к разбитому зеркалу, со стоном нагнулся и подобрал один из осколков. Выпрямился, потирая поясницу, и предлагающим жестом протянул его Цюкуфнт.
– Используй это.
– Нет. Осколок не годится, только неразбитое зеркало, – сказала она.
– Почему?
– Осколок стекла… ее сердце… – Цюкунфт отвела взгляд. – Есть причины.
Проклятая гайстескранкен. Он услышал голос Штелен в своей голове: «Твой план уже идет по борозде, старик». Штелен возненавидела бы Цюкунфт с первого взгляда.
Бедект подавил усмешку. Узнав, что он бросил ее, уродливая клептик воспылает жаждой убийства. Он отложил мысли о Штелен. Она была проблемой, но ею можно было заняться позже.
– Ты сможешь сказать мне, куда нам направиться и что мне делать дальше, если мы раздобудем тебе новое зеркало?
Цюкунфт смерила его испытующим взглядом.
– Ты все еще можешь передумать. Мы могли бы отправиться куда угодно.
«Мы?» Одни боги знают, что творится в голове у этой сумасшедшей.
– Размер имеет значение? – спросил Бедект, имея в виду зеркало.
– Чем больше, тем лучше, – ответила она, снова приподняв бровь.
Бедект проигнорировал намек в ее голосе.
– Ну разумеется.
В любом случае он не смог бы таскать за собой по городам-государствам зеркало от пола до потолка целиком, пришлось бы разбить его и забрать с собой лишь часть.
– Размер зеркала влияет на то, как далеко в будущее ты можешь заглянуть?
Она отрицательно покачала головой, взметнув волну темных волос:
– Нет.
– Такого примерно размера если? – Бедект описал в воздухе круг размером с ее лицо.
Цюкунфт равнодушно пожала плечами:
– Подойдет.
Он посмотрел на осколки зеркала на полу.
– А если взять стальное? Оно не разобьется.
Зеленые глаза сузились:
– Должно быть стекло.
«Какая разница, что там отражение, что тут отражение».
– Почему?
– Потому что… – она закрыла глаза и прикусила нижнюю губу. – Потому что стекло острое, когда разбивается.
Она коротко вздохнула, ее грудь быстро поднималась и опускалась, и Бедект обрадовался, что она его сейчас не видит.
– Стекло режет.
– Хорошо, – сказал Бедект, отводя глаза. «Проклятая гайстескранкен». – Пошли.
У единственного выхода из комнаты Бедект замешкался. Он хотел знать, что там снаружи, прежде чем открывать дверь. Весь план держался на том, что благодаря Цюкунфт он будет на шаг опережать всех остальных – и вот он уже тычется вслепую. Он подался к двери и прислушался. Обычные звуки оживленной улицы. Зельбстхас, сердце теократии Геборене. Последнее место, где ему хотелось бы очутиться.
«Надо просто успеть раздобыть ей проклятое зеркало».
На кого бы ни работали эти вютенды, они не справились со своей задачей. Он был еще жив.
– Знаешь, – начала было Цюкунфт и замолчала на полуслове.
– Что?
– Разбить зеркало – обречь себя на семь лет неудач.
Бедект хмыкнул и ответил без всякого веселья в голосе:
– Если мы проживем четыре дня, я скажу, что мы уже неплохо справились.
Цюкунфт стиснула кулаки, желваки перекатились у нее на скулах.
«Да что я такого сказал?»
Он жестом указал на трупы:
– Обыщи их и забери деньги.
Она уставилась на него. Лицо ее стало маской, по которой ничего нельзя было прочесть.
– А почему не ты?
– Твоя одежда и так уже в крови.
– И если я заляпаю ее еще сильнее, то просто сниму.
Платье, зеленое, без сомнения, подобранное в тон ее глазам – он не мог даже представить себе, как ей удалось раздобыть его в сером мире Послесмертия, – обтягивало нужные места и драпировало ненужные. Бедект перевел взгляд на трупы.
«Лучше пялиться на них, чем на нее, не так ли, старик?»
Нет, и в этом и была вся проблема.
– Я обыщу тела.
Бедект принялся рыться в пропитанных кровью карманах и кошельках. Безрезультатно.
– Ты боишься меня, так ведь? – сказала Цюкунфт, наблюдая за ним.
Он обшарил последнее тело и поднялся на ноги. Хорошо, что он захватил с собой немного монет. И поскольку последнюю неделю Штелен, клептика, не было рядом, скорее всего деньги все еще были при нем.
– С чего бы? – осведомился он. – Я в любой момент могу переломать тебе все кости.
Он сжал целую, правую руку в кулак так, что костяшки пальцев хрустнули.
– Ты боишься на меня смотреть.
Он насмешливо фыркнул, не глядя на нее.
– Я тебе кого-то напоминаю? Дочь?
– Боги, нет, – Бедект двинулся к двери. – Пошли.
– Подругу из очень, очень, очень давних времен?
На этот раз он повернулся к ней и смерил мрачным хмурым взглядом.
– А, вот в чем дело. Возлюбленную из…
– Неужели я выгляжу как человек, у которого может быть возлюбленная?
– Некоторым женщинам нравятся большие мужчины. Ты весь в шрамах, и черты у тебя немного неправильные, но ты не урод. – Она наклонила голову, рассматривая его. – Не совсем урод, – поправилась она.
– Спасибо. – Бедект вновь сосредоточился на происходящем за дверью. Судя по всему, там все было в порядке, улица как улица. Оставалось надеяться, эти мирные звуки означают, что их там не поджидает целая армия.
– Так в этом причина? – спросила она.
– Ты же ребенок.
– Ребёнок? Едва ли. Я…
– Доживешь до моих лет, поймешь.
– Не получится, – треснутым голосом ответила она. – Я – гайстескранкен. Я уже умерла один раз, и мне всего двадцать. Я и половины твоих лет никогда не проживу.
«Она плачет, что ли?»
Он не осмеливался взглянуть на нее, чтобы убедиться. Время, проведенное с Штелен и Вихтихом, научило его многому, но отнюдь не тому, как реагировать на женские слезы. Даже Морген, юный бог Геборене, не плакал.
– Я… – Бедект не знал, что сказать.
Она верно оценивала свою ситуацию.
– И поэтому я каждый день, который у меня есть, буду жить на полную катушку. Если мне отведено мало времени, то, по крайней мере, я проведу его с толком.
«Тогда какого черта ты делаешь здесь со мной?»
Если уж на то пошло, как она оказалась в Послесмертии в таком нежном возрасте? Так же и кредо воина не связывало ее. Как ей это удалось? Самоубийство? Он не спрашивал и никогда не спросит. Он молился, чтобы она не рассказала ему этого сама.
– Хорошо, – сказал он, продолжая в упор разглядывать дверь. – Ты – совершенно взрослый человек.
– А, сарказм. Защита трусов.
– Трусов? – переспросил он, делая вид, что прислушивается к улице за дверью. – Да ты представить себе не можешь, что я…
– Ты не ответил на мой вопрос.
– Какой вопрос?
– Когда ты забываешься, ты смотришь на меня как на женщину. Но в основном ты вообще избегаешь смотреть на меня, боишься. У тебя не хватает только уха и нескольких пальцев или чего-то еще?
Она его провоцировала, он это понимал, но все же ответил: «Нет», и сам рассердился на себя за то, насколько запальчиво это прозвучало. Боги, она вертела им более умело, чем Вихтих. Не коморбидик ли она – гефаргайст и зеркальщица одновременно? Отвратительная вышла бы комбинация: эгоцентричный псих, который знает будущее. Она видит, к чему могут привести ее манипуляции.
– Тогда почему? – мягко, почти умоляюще спросила она.
«Она играет со мной».
Это должна быть игра.
– У меня есть список, – почти против воли ответил Бедект.
– Список?
– Вещей, на которые я не пойду, – он рассмеялся. – Его было проще составить, чем список преступлений, которые я готов совершать.
– Вещи, что ты иногда говоришь, совсем не ожидаешь услышать от человека, который лупит противника головой об пол до тех пор, пока не раскрошит ему череп.
Что там принято отвечать на подобные заявления? «Спасибо»?
– «Смотреть на женщин» входит в твой список? – спросила она.
– Нет.
– Тогда посмотри на меня.
Бедект с рычанием повернулся к ней.
– У нас есть дела! Нам нужны лошади и припасы.
– Почему я нахожусь в твоем списке?
– Я не причиняю вреда детям.
Он сглотнул, вспомнив, как вонзил нож Штелен в сердце Моргена.
«Лжец».
Но лжи в его списке не было.
Цюкунфт открыла было рот, но закрыла, решив оставить то, что собиралась сказать, при себе.
«Она знает, что я убил Моргена».
Она знала – они здесь для того, чтобы исправить содеянное им.
Она посмотрела на него как на сумасшедшего. Или это жалость была в ее взгляде?
Бедект распахнул дверь и шагнул на улицу, оказавшись в самой толкучке. Люди, не испытывающие и тени безумия, суетились и отпихивали друг друга на своем пути туда, куда ходят люди, чья жизнь не заполнена убийствами и кражами.
Бедект остановился да так и застыл. Город Зельбстхас в Послесмертии отличался от Зельбстхаса, из которого он и его друзья-убийцы выкрали Моргена, но этот Зельбстхас выглядел совсем не таким, каким Бедект его запомнил. Улицы здесь всегда были чистыми и прямыми, но теперь они находились в безупречном состоянии и просто сверкали белизной. Он посмотрел на булыжники мостовой под ногами и сморгнул. Их побелили или заменили на белые камни, добытые там, где их добывают? Он помнил, что люди здесь мягче и счастливее, чем в любом городе-государстве, в котором ему довелось побывать; единственным исключением можно было считать разве что Гельдангелегенхайтен, деловой квартал. Но эти люди, вся эта толпа вокруг – они все светились здоровьем. Они были настолько чистыми, насколько никто и никогда не был, все – в свежей, только что надетой одежде. Он ощутил запах сурового мыла и вспомнил одержимость Моргена чистотой.
«Тупые ублюдки создали себе бога, думая, что он будет таким, каким они хотели его видеть; они понятия не имеют, что они создали на свою голову».
– Не отставай, – бросил Бедект через плечо.
Цюкунфт, которая стояла сзади, положила руку ему на плечо и крепко сжала. Бедект оглянулся. Он заметил страх в ее глазах, но ничего не сказал. Был ли его причиной город, толпа вокруг или что-то другое? Возможно, возвращение к жизни некоторых и пугает. В любом случае никто не ожидает, что вернется из Послесмертия.
Бедект принялся пробиваться сквозь толпу. Цюкунфт последовала за ним, ее ногти впивались ему в плечо так, что он ощущал их даже через кольчугу. Куда бы падал его взгляд, всюду он видел жрецов Геборене, в хауберках [1], унизанных начищенными цепями, в безукоризненно белых одеяниях ордена, у каждого на бедре – старательно начищенный меч. Вдалеке виднелась городская стена – могучая, в десять раз выше человека. На самом верху можно было разглядеть маленькие белые точки – по стене ходили воинские патрули.
– Это невозможно. Я был мертв не больше двух недель.
– В чем дело? – спросила Цюкунфт, отпустив его плечо.
– Я был здесь – именно в этом городе живых – меньше двух недель назад.
Бедект обвел рукой людей и местность вокруг.
– Морген не мог построить такую стену, вооружить и раздобыть доспехи для своих служителей всего за две недели.
– Он бог, – сказала Цюкунфт.
Бедект посмотрел на окружающих людей. Никто из горожан, судя по всему, не был удивлен или впечатлен тем, как выглядят улицы, по которым они шли. Это не было чем-то новым для них. Они привыкли к переменам. Или Морген как-то изменил и их тоже.
«Если он смог совершить это за две недели, ничто из того, что я могу сделать, его не остановит».
Цюкунфт увеличила темп, нагнала Бедекта и двинулась рядом с ним – длинные ноги, плавные шаги. На ходу она с уверенностью опытной женщины покачивала бедрами. Испуганная девушка, цеплявшаяся за его плечо пару минут назад, куда-то делась. Или же это была просто бравада?
– Каков ты? – спросила она.
– Каков я?
– Каков твой вид безумия? Что ты за гайстескранкен?
Бедект снова грозно нахмурился, и снова она проигнорировала эту жуткую гримасу.
– Я в здравом уме.
– Разумеется. Твои друзья, Вихтих и Штелен…
– Они мне не друзья.
– …оба были гайстескранкенами. Ты окружаешь себя безумцами. Люди в здравом уме так не поступают.
– Да что за дерьмо! Я знаю, как их использовать, вот и все.
– Люди в здравом уме держатся подальше от гефаргайстов, опасаясь, что те будут использовать их.
– Вихтих – в лучшем случае очень слабый гефаргайст, – ответил Бедект и пошел быстрее.
Цюкунфт не отставала.
– А Штелен? Очень слабый клептик? – спросила она. Правильный ответ она знала. – Как тебе вообще удавалось уберечь от нее деньги?
– Мне и не удавалось.
Бедект осознал, что Цюкунфт не составит никаких сложностей двигаться с той скоростью, что он набрал, а вот для него – да; он устанет гораздо раньше, чем она. Он снова пошел медленнее.
– Так что я не верю, что ты в здравом уме, – продолжала она.
Краем глаза Бедект заметил, что Цюкунфт изучающе разглядывает его.
– Тем более, я здесь.
– От тебя есть польза. Ты – часть плана.
– Только и всего? – уточнила она. – Просто часть плана? Это – единственная причина, по которой ты взял меня с собой?
– Да.
Она недоверчиво хмыкнула.
– И это твое решение…
– Какое мое решение?
– Люди не сбегают из Послесмертия.
– Я должен остановить Моргена. Я… Я убил его. Решения, которые принимал я, сделали его таким, каков он теперь есть.
Она пропустила его слова мимо ушей, словно они не имели никакого значения.
– Люди в здравом уме не включают в свои планы друзей, которые будут гнаться за ними по пятам, собираясь убить.
– То, что они будут преследовать меня, не входило в план. Входило только знание, что Морген может послать их по моему следу. С Вихтихом я справлюсь, но Штелен убьет меня за то, что я ее бросил.
– Ты ее покинул, – последнее слово она произнесла со странной интонацией, которую он не смог понять.
«Она сердится на меня за то, что я бросил Штелен?».
Какое ее дело вообще?
– Называй это как хочешь. Ты будешь держать меня на шаг впереди любых преследователей.
Даже предполагать, что ему удастся бесконечно избегать Штелен – безумие чистейшей воды, а если уж Бедект кем-то и был, то человеком в здравом уме.
– Благодаря твоему дару видеть будущее я сам смогу решить, когда и где мы с ними встретимся.
Он надеялся, что этого хватит. И, может быть, мальчик-бог не послал Вихтиха и Штелен, чтобы убить его. Может быть, Морген понятия не имеет, что Бедект сбежал из Послесмертия, намереваясь остановить его в процессе воплощения безумного плана по очищению мира от несовершенства.
«И, может быть, Вихтих станет мудрее, а Штелен простит себя за то, что бы она там ни совершила».
– Тем не менее, – заметила Цюкунфт, – Решения, которые ты принимаешь, безумны.
– Не путай тупость с безумием, – ответил Бедект.
С каждого поверженного врага забирайте по небольшому амулету. Пальца руки или ноги вполне хватит. Убейте хотя бы одну прекрасную лошадь, пару собак, и всегда держите эти амулеты при себе. ГрасГотт потребуются доказательства ваших побед. Только те, чьи амулеты вы принесете с собой, будут служить вам в Послесмертии.
Морген, Вознесенный бог Геборене Дамонен, смотрел, как Кёниг склоняется перед ним в неловком поклоне. Он был лысым, а череп его был настолько совершенной куполообразной формы, что вызывал у Моргена отвращение. Кёниг разыгрывал перед ним раболепного слугу, но делал это исключительно из страха. Притом скорее всего это был не настоящий Кёниг, а одно из его Отражений, которое вышвырнуло человека прочь из его собственной головы и заперло в зеркале, из которого само вырвалось. Морген ненавидел Отражения. Они были лжецами, все до единого.
Крах – когда-то истинный Кёниг, – наблюдал за происходящим из ручного зеркала. Приятие – один из доппелей настоящего Кёнига – сохранил это зеркало, полагая, что сможет использовать Отражение, запертое в нем, в своих целях. Все доппели Кёнига погибли и рассеялись, Кёниг теперь был не более чем Отражением, а тот, кто был всего лишь Отражением, разгуливал по реальному миру во плоти.
Морген не был уверен, его смешит или печалит тот факт, что новый Кёниг часто совещается с неудачником, заключенным в зеркале.
«Люди не учатся. Они не меняются».
Интересно, это потому, что они не могут, или же им просто никогда не приходило в голову попробовать?
Морген окинул взглядом покои. Не так давно принадлежавшие теократу, теперь они стали его собственными. Пушистые и безвкусные ковры были убраны и сожжены, обнажив голый камень пола; толстые ковры были настоящим рассадником грязи и пыли. Величественные гобелены сняли со стен и бросили в какой-то глубокий подвал. Ничем не украшенные каменные стены были настолько чистыми, что блестели. Морген глянул в верхний угол, в то место, где стена сходилась с потолком, и нахмурился. Не паутина ли там прячется в тени? Если бригады уборщиков в его покоях работают спустя рукава, что же творится в городе? А он должен скоро выйти на улицы. Грязь и халатное отношение к делу – это одно и то же. Идеальный мир будет не так просто создать, но он стоит того.
Он придирчиво осмотрел себя в стоявшем в углу латунном зеркале. Его одежды сияли безупречной, какой может добиться только бог, белизной.
Кёниг сказал что-то о войсках. Морген не разобрал его слов.
– Встань, – сказал Морген.
На самом деле ему было совершенно ни к чему, чтобы Кёниг поднимался во весь рост – тот был высоким ублюдком, – однако ему стало интересно, появилась ли на одеждах теократа пыль после того, как тот подмел пол подолом своего одеяния.
Кёниг распрямился и замер в ожидании, глядя на мальчика-бога. Одежды бывшего теократа оказались чистыми.
«Я не должен чувствовать себя маленьким, не обязан выглядеть как маленький мальчик. Я могу быть кем угодно, выглядеть как угодно».
Морген сделал вид, что не обращает внимания на теократа, и принялся рассматривать свои руки. Обнаруживая там засохшую кровь, он отковыривал ее. Она не была реальна; лишь воплощение его вины. Его рукам не стать чистыми, пока он не выкорчует из себя заразу, что он подцепил, общаясь с Бедектом, Вихтихом и Штелен. Они исковеркали его, испортили невинного мальчика, научили его лгать, обманывать и воровать.
«И убивать. Не забывай о том, что и убивать научили тебя тоже они».
Пытки, которые он испытал, попав в руки последователей Эрбрехена, уничтожили последний шанс Моргена сохранить рассудок. Поработитель пытался сломить его и преуспел, хотя, возможно, и не в том смысле, в каком собирался.
Морген вздрогнул. Он снова ощутил, как нож Бедекта проскальзывает между ребрами и пронзает сердце. Стоило ему вернуться мыслями к тому дню, и тень мучительной агонии приходила вместе с воспоминаниями. Вкус покаяния.
«Я использовал его. Украл его шанс на искупление».
И хотя старый воин погиб вскоре после того, как убил Моргена, Бедект ни разу не попытался воспользоваться своей властью над ним, которую таким образом заполучил.
Почему? Бедекта нельзя было назвать хорошим человеком, даже с большой натяжкой. Почему он до сих пор не нашел применения своей власти над богом Геборене?
Счищая с рук все больше сухой крови, Морген складывал ошметки в карман, чтобы не мусорить. Он отметил, что Кёниг и Крах наблюдают за ним.
«Они ищут что-то, что смогут использовать, любую возможность подчинить меня своим целям».
Истинный Кёниг был могущественным гефаргайстом, его вырвавшееся на волю Отражение не проявило пока ни толики способностей свергнутого хозяина. Неужели ни капли безумия Кёнига не досталось ему? Или же он скрывал эти свои способности от своего бога? Неведение грызло Моргена изнутри, а спросить напрямую он не осмеливался, опасаясь продемонстрировать свою слабость. Кёниг был эгоцентричным ублюдком. И ни одному из Кёнигов не дано быть другим.
– Докладывай, – произнес Морген.
– Войска продолжают прибывать, – сказал Кёниг, быстро поклонившись. – В городе больше нет места. Казармы переполнены. Невозможно содержать их в чистоте.
«Чистота».
Кёниг умело подбирал слова, зная, какой эффект окажут.
«Он пытается манипулировать мной».
Но с какой целью?
– И? – спросил Морген.
Кёниг сглотнул. Несмотря на то, что он возвышался над Моргеном, ему каким-то образом удавалось казаться маленьким и сломленным.
«Это все – чистой воды притворство», – напомнил себе Морген.
– За последние две недели армия увеличилась почти на десять тысяч человек, – сообщил теократ. – Никогда не предполагалось, что городской канализации придется отводить такие объемы нечистот.
– Здесь, в жизни, или в Послесмертии?
Морген мог свободно перемещаться между реальностями исключительно силой своего желания – одно из преимуществ бытия Вознесенных, – но выйти за пределы земель, принадлежавших его церкви, ни в том, ни в другом мире он пока еще был не в силах.
– И там, и здесь.
– Улучши ее, – сказал Морген.
– На это уйдет время. Месяцы. В городе уже… пованивает.
Пованивает. Его город должен вонять дерьмом, лошадьми и людьми в доспехах. Он вспомнил запах Бедекта – смесь прокисшего пота, эля и, скорее всего, никогда не чищенных зубов. И Штелен – она лошадь могла свалить своим дыханием.
– Пусть покинут город, – сказал Морген. – Разбей для них лагерь за стеной.
– А в Послесмертии? – спросил Кёниг.
В мире живых стены Зельбстхаса возвела Эрдбехютер, молодая жрица Геборене родом из одного из племен ГрасМер – камень и почва повиновались ей как ванистке. В Послесмертии работа шла гораздо медленнее, отчасти из-за разницы во времени между двумя реальностями, а отчасти из-за того, что там не нашлось никого, обладающего похожими способностями.
«Мне следует убить ее».
И она тогда смогла бы построить вокруг Зельбстхаса в Послесмертии точно такую же стену. Моргена раздражало, что города в разных реальностях отличаются друг от друга.
Она была чуть старше двадцати. Но для того, чтобы заставить Эрдбехютер использовать ее способности по максимуму при создании стены, Морген нанес серьезный ущерб ее рассудку. Она была уже близка к Вершине.
– Придумай для нее какое-нибудь поручение и отошли ее прочь, – приказал он Кёнигу. – Я не хочу, чтобы ее разорвало где-нибудь рядом с моим идеальным городом и нас всех забрызгало.
Он содрогнулся при мысли о том, какой вред она может нанести.
Теократ поклонился.
Упоминание Эрдбехютер навело его на мысль о других гайстескранкенах, которых он хотел бы держать подальше от своего города.
– Унгейста и Драхе тоже отошли.
– Что мне им сказать?
– Придумай что-нибудь.
– Разумеется.
– В обеих реальностях размести войска за пределами города, – сказал Морген.
Кёниг кивнул, соглашаясь.
– На следующей неделе прибудет еще пять тысяч.
– Ожидалось десять.
– Люди не торопятся покидать свои фермы. Осень, урожай…
– Меня это не касается, – отрезал Морген. – Я сказал, что хочу, чтобы каждый мужчина и женщина, по возрасту способные держать в руках оружие, получили его – и доспехи. Такими темпами снег пойдет раньше, чем мы будем готовы выступить. Я хочу, чтобы Готлос был взят до конца года.
Со своими игрушечными солдатиками он раз за разом играл в войнушку, преследуя одну цель – неоспоримую победу. Он точно знал, как все должно было произойти. Его идеальный план уже начинал рассыпаться.
Кёниг снова кивнул, спокойный и подобострастный, каким настоящий Кёниг никогда не был.
– Двадцать тысяч мужчин и женщин, стоящие лагерем у городских стен, серьезно истощат наши ресурсы.
– Я все спланировал.
Морген взглянул на ручное зеркало Кёнига. Он пристраивал его на столе во время каждой встречи со своим богом. Крах наблюдал за их беседой изнутри, взгляд у него был острый, оценивающий. Это был настоящий Кёниг. Пусть его Отражение выиграло битву с оригиналом, заманило в ловушку в зеркале и заняло его место, Морген боялся именно человека в зеркале. Этот человек – или Отражение, или кем бы он сейчас ни являлся – по сути создал Моргена, заставив весь город-государство поверить, что они создадут себе нового бога. Иногда Морген задавался вопросом, в кого население Зельбстхаса верит больше: в Кёнига или в него самого.
Сейчас Крах мог быть заперт в зеркале, но Морген знал, что этот человек не способен сдаться. Без сомнения, он ни на секунду не отказался от своих намерений захватить контроль и использовать бога, которого создал.
– У нас гость, – произнес Крах.
Морген обернулся, уже зная, что увидит. Белокурый мальчик, настолько же грязный, насколько чист был Морген, наблюдал за происходящим из высокого латунного зеркала в углу. Нахт, одно из многих Вознесенных Отражений Моргена, оскалился. Отражения Моргена сговорились против него, использовали его невежество и сыграли свою роль в его смерти. Они, как и Бедект и его друзья, были виноваты в его гибели.
– А где остальные? – спросил Морген.
Большинство его Отражений после Вознесения исчезли. Остался только Нахт, доставлявший Моргену невыразимые муки своей испорченностью.
Нахт усмехнулся:
– Я тоже кое-чему научился у наших друзей.
– Они не друзья. Но о чем ты говоришь?
– Другие Отражения – они были конкурентами.
– И? – настаивал Морген.
– Я убил их всех, – Нахт пожал худыми плечами и сморщил нос. – У тебя руки в чем-то.
Руки Отражения были на удивление чистыми.
Морген поборол желание проверить ногти. Он знал, что найдет там.
– Уходи. Мы заняты.
Нахт был всем, чем Морген не был. Свою беззаботную ухмылку он носил, как доспехи. Его ничто не трогало.
– Бедект ушел, – сказало Отражение. – Сбежал из Послесмертия.
Морген знал, что это правда. Узы служения, созданные Кредо Воина, исчезли. Это должно было случиться пару минут назад, не более, иначе он уже бы заметил.
– Я знал, – соврал Морген. – А теперь уходи.
– Я мог бы уйти, – ответил Нахт, сверкнув той раздражающей дерзкой ухмылкой, которая напоминала Моргену о Вихтихе, – но я тебе сейчас понадоблюсь.
– Я не… – Морген не закончил.
Его Отражение видело проблески возможных будущих.
«Нахт не стал бы надоедать мне своим присутствием, если бы не знал чего-то важного».
Он притворился спокойным.
«Я тоже кое-чему научился у Вихтиха».
«Бедект ушел, он жив. Наша связь оборвалась, когда он вернулся к жизни».
Грязный мальчик в зеркале облизнул губы в предвкушении, явно наслаждаясь – ему казалось, он взял верх над Моргеном.
– Бедект – старик.
– И?
– Что произойдет, когда он умрет?
– Он, без сомнения, вернется в Послесмертие.
– И ваша связь с ним из-за Кредо Воина. Что насчет нее?
– Насчет нее? Когда он вернулся к жизни, она разорвалась.
– Она останется разорванной?
Морген удивленно моргнул, глядя на свое Отражение. Он понятия не имел. Неужели Морген снова будет вынужден служить старику с топором? Бедект до сих пор ни разу не воспользовался своей властью над Моргеном, но не было никаких оснований думать, что в один прекрасный день он не потянет за эту ниточку. На самом деле были все основания думать, что именно он это и сделает.
– Думаю, что нет, – ответил Морген. – Если связь разорвана, она разорвана.
– Но точно ты не знаешь, – сказал Нахт. – И проверять было бы рискованно.
– Хорошая попытка, но о лжи я знаю все.
– Да, Бедект научил тебя. Он сделал тебя таким, каков ты есть.
Это было не совсем так. Штелен, Вихтих и Эрбрехен, поработитель, внесли свою лепту. Но Бедект сыграл, конечно, главную роль. Идея выкрасть Моргена у последователей Геборене, чтобы те выкупили его, как породистую свинью, принадлежала старику.
– Нет, ты мне здесь и сейчас не нужен, – произнес Морген.
– Даже Вознесенный, я – твое Отражение. Я вижу будущее.
Зеркало всегда лжет. Если бы он только знал это раньше. Если бы хоть кто-нибудь догадался предупредить его, что слушать Отражения – опасно.
«Все было бы по-другому».
Ему хотелось подвергнуть Кёнига адским мукам за то, что тот держал его во мраке невежества. Моргену хотелось раздавить его, как жука, на полу, и смотреть, как он будет извиваться, слушать скрип его ребер и хруст костей. Но тот Кёниг, который стоял перед ним в ожидании приказаний, был не тем, чьими страданиями Морген хотел насладиться. Тот Кёниг, ныне Крах, был в безопасности в своем зеркале. Если бы Морген разбил это зеркало, Отражение появилось бы в другом.
– Ну и что ты видишь? – спросил Морген.
Он готов был слушать ложь – и извлекать крупицы истины из кучи дерьмового вранья, которое Нахт, без сомнения, собирался выплеснуть ему на голову.
– Бедект притащил с собой из Послесмертия зеркальщицу. Сильную.
– Зачем? В чем воплощается ее безумие?
Нахт пожал плечами:
– Люди будут преследовать нашего старого друга, чтобы убить его.
«Они верят, что убив Бедекта, получат власть надо мной».
– А зачем ты рассказываешь это мне? – осведомился он, подозревая, что знает ответ.
«Нахт что, по каким-то своим мотивам хочет натравить на Бедекта и меня?»
Кёниг, широко раскрыв глаза, шагнул вперед:
– Вы не должны прислушиваться к…
Морген мысленным ударом заставил его распластаться на каменном полу. Даже если это был не тот Кёниг, которого он хотел видеть там, ощущения были чертовски приятные.
– Не перебивай.
Кёниг в ответ всхлипнул с пола. Что за жалкие звуки.
– Даже если ты не воспринимаешь эту угрозу всерьез, есть еще кое-что.
– Еще?
– Бедект собирается тебя как-то остановить.
Морген рассмеялся:
– Что за бред. Если бы он хотел остановить меня, он должен был сделать это там, в Послесмертии, где имеет некоторую власть надо мной.
– Зеркальщица показала ему кое-что, – Нахт ухмыльнулся, и Морген с трудом удержался от желания врезать по зеркалу кулаком. – Вот почему он покинул Послесмертие.
– Что же она ему показала?
И снова Отражение самодовольно ухмыльнулось.
– Ты не знаешь, – сказал Морген.
– Как я уже сказал, – продолжал Нахт, – я, может, и Вознесенный, но я все еще твое Отражение.
Морген понял. Нахт был Отражением – то есть был обязан Моргену своим существованием.
– Если Бедект найдет способ покончить со мной, ты тоже падешь.
– Я бы так не сказал, – прищурившись, ответило Отражение.
«Конечно, не сказал бы».
Морген одарил Нахта собственной версией дерзкой ухмылки Вихтиха.
– Думаешь, у меня собственных планов нет?
Он сунул руку в карман мантии, белизну которой не портило ни единое пятнышко, и прикоснулся к теплому дереву. Ведьма из северного племени, жившая в Фаулих Форест, вырезала ему игрушечных солдатиков – фигурки трех его друзей. Поглаживая каждую по очереди, он узнавал, где точно находится человек, которого изображает фигурка. А если бы Морген принялся внимательно рассматривать солдатика, то увидел бы каждого в мельчайших подробностях, почувствовал бы их настроение и физическое состояние. Статуэтки менялись вместе с теми, кого они изображали. Вихтих и Штелен оба находились в Послесмертии, направлялись к Зельбстхасу, хотя и порознь.
«Бедект оставил их. Интересно».
Почему бы он мог это сделать? Почему бросил своих друзей?
«Они грязные и безумные».
Достаточная причина, предположил он. Проведя рукой по последнему изгибу фигурки, Морген понял, что Нахт сказал правду. Бедект жив и где-то в Зельбстхасе.
– Бедект находится в Зельбстхасе, – произнес Морген.
– Как ты можешь быть уверен? – спросил Нахт.
«Ага, всего ты видеть не можешь!»
– Теперь я его убью.
В глазах Нахта промелькнуло нечто… словно Морген почти поймал его на чем-то. Неужели его Отражение уже разыграло свою игру против Бедекта – и потерпело неудачу? Тогда это все имело бы смысл. Если бы Нахт уже не упустил свой шанс убить старика, зачем бы он стал рассказывать обо всем Моргену?
– Он использует свою зеркальщицу, чтобы видеть будущее, – сказал Нахт. – Он все время будет на шаг впереди тебя.
– Я – бог, – ответил Морген.
– Который не может видеть будущее.
– Но ты можешь.
– Правда. Но…
– Но ты не поможешь мне.
– Я скажу тебе, что делать, когда ты начнешь его разыскивать. Но не сейчас.
«Не сейчас?»
– И почему же не сейчас?
– Твоя армия еще не готова к походу, а ты не захочешь отправляться на юг, пока тебя не будет питать объединенная вера всего твоего войска.
Нахт пожал плечами в этой своей манере «да вообще-то мне насрать».
– Или, может быть, у тебя есть план получше. Я не вижу причин.
Морген понял. Причины имели значение. Каким бы могущественным он ни стал, причины, которые толкали людей вести себя так, как они себя вели, он никогда не мог понять, и даже Вознесение не смогло избавить его от этого досадного недостатка. Приятно было узнать, что его слабые черты достались его Отражению вместе с сильными.
Кёниг и Крах попытаются убить Бедекта исключительно на тот случай, если это вернет им контроль над богом, которого создали. Они оказались в ловушке здесь, в Зельбстхасе, они не могли покинуть город без разрешения Моргена. Нахт обладал большей свободой передвижения, он мог появиться в любом зеркале – но, как Отражение, был заперт в этих зеркалах. Его пределы взаимодействия с реальностью ограничивались манипулированием людьми, которых он мог отправить выполнять свои приказы.
«Все они пошлют кого-нибудь, чтобы убить старика».
Выбор у них в любом случае был небольшой.
Сможет ли зеркальщица Бедекта действительно удерживать его на шаг впереди Моргена? Им удалось сбежать от Нахта – а Морген не сомневался, что его Отражение уже совершило покушение на Бедекта, – и это говорило, что зеркальщица и вправду была сильна.
«Если я брошусь в погоню и покину город на длительный срок, тем самым я развяжу руки Краху и Кёнигу».
Он не осмелится оставить их здесь одних, по крайней мере до тех пор, пока не будет готов.
«Мне придется послать своих людей – людей, которым я могу доверять, – чтобы убить Бедекта».
– Ты кое-что упускаешь, – ухмыльнулся Нахт, будто читая мысли Моргена.
– Что же?
– Некоторые из твоих людей на самом деле – мои.
– Чушь. Кто будет поклоняться тебе, зачем?
– Не всех устраивают твои понятия, что приемлемо, а что нет. И, как и ты, я бог.
– Ложь.
– Некоторые из твоих гайстескранкенов – мои гайстескранкены.
– Ты лжешь.
– Лгу? – Нахт, изображая удивление, широко распахнул глаза. – Почему бы сломленным и опустошенным нашей религией не обратиться ко мне?
– Моей религией.
Нахт поджал губы и полуприкрыл глаза, просто лучась самодовольством.
Мерзавец был прав. Конечно, некоторых гайстескранкенов Моргена напугало то, что идеальный мир Моргена нес для них, и они вполне могли перейти на сторону Нахта. Кому он может доверять?
«Никому».
Штелен, Вихтих и Бедект преподали ему хороший урок касательно доверия.
Идея вспыхнула в его мозгу. Морген прикусил нижнюю губу, чтобы подавить ухмылку. Вкус крови снова вернул его в тот миг, когда последователи Поработителя били его ногами по лицу, и грудь Моргена напряглась, а он уже опять чувствовал, как нож Бедекта входит между его ребер. Старый воин бросил Вихтиха и Штелен в Послесмертии. Штелен теперь наверняка хочет прикончить Бедекта. И Вихтиха, самого эгоцентричного засранца, какого Морген когда-либо встречал, без сомнения, можно будет купить.
Эти двое с легкостью расправятся со всеми, кого бы ни послали за головой старого воина Нахт, Кёниг и Крах. К тому же Морген, благодаря статуэткам, в любой момент был в курсе, где они находятся. Позже их будет легко отследить и убить.
«Я пошлю друзей Бедекта убить его».
Зеркало показывает меня толстым, уродливым и волосатым. Как бы мало я ни ел и сколько бы времени ни проводил на солнце, Отражение показывает мне пухлое и бледное лицо, глаза полны страдания. Друзья говорят, что я уже очень худ, что от меня осталась бледная тень, но я вижу разочарование и отвращение в их глазах. На этой неделе буду меньше есть и бриться тщательнее, расцарапаю все лицо до крови, до мяса, если понадобится. На этой неделе я буду проводить на солнце больше времени.
Морген отправился гулять по городу в поисках грязи и беспорядка. Через пару мгновений истаял и Нахт, его Отражение.
– Все прошло хорошо, – Крах ухмыльнулся Кёнигу, все еще распростертому на полу.
Все еще хрипя, Кёниг перекатился на спину.
– Я уж думал, что Нахт ему все расскажет. Когда он сказал, что на Бедекта будут охотиться…
– Отвлекающий маневр, – ответил Крах, скрывая ненависть к новому Кёнигу.
Отражение использовало доппелей Краха (истинным Кёнигом был он), чтобы вырваться из зеркала и занять его место. Но доппели, каждый из которых воплощал какой-то из страхов Кёнига, все погибли – и вместе с ними исчезли и слабости, которые они олицетворяли.
Кёниг, скривившись, поднялся на ноги. Руку он крепко прижимал к ребрам и хватал воздух короткими глотками.
Крах понимал, как его Отражениям удалось перехитрить его доппелей. Отражения видели отрывки возможных будущих, а это любому даст преимущество, какие бы действия ты ни планировал. Однако он все еще испытывал глубокое отвращение к самому себе за то, что не смог предотвратить заговор против себя и пал его жертвой.
Он отомстит, всем и каждому. Но сначала нужно расставить все фигуры по местам, а для этого ему нужно было его Отражение.
«Нет. Я – отражение. Он настоящий. Он и есть Кёниг».
Кредо воина: павшие от твоей руки будут служить тебе в Послесмертии. Если же убить человека, который, в свою очередь, убил десять других, эти десять также будут служить тебе. Большую часть Послесмертия населяли армии бродячих убийц, связанных Кредо. И это стало бы спасением для Краха. Бедект убил Моргена и, когда умер сам, мог повелевать юным богом, хотя воин ни разу не сделал этого. Почему нет, Крах не мог даже представить. Но теперь Бедект снова был жив, и это значило, что старика снова можно убить. Конечно, убийство Бедекта не гарантировало, что Морген снова окажется связан Кредо и будет служить тому, кто убил Бедекта. Все зависело от того, во что верит большая часть людей. До жителей других городов-государств Крах дотянуться не мог, но население Зельбстхаса находилось в полной его власти.
«И они прекрасно обучены верить».
– Мне нужно переговорить со всеми священниками высоких рангов, которые все еще находятся в городе.
– Зачем? – спросил Кёниг.
– Нам нужно твердо знать – каждый житель Зельбстхаса оповещен, что человек, который убил их бога и помог ему вознестись, бежал из Послесмертия.
– Не понимаю зачем…
– Жрецы доведут до сведения всех и каждого, что тот, кто убьет его, будет иметь власть над их богом.
– И ты правда веришь, что…
«Идиот».
– Неважно, во что я верю. Когда все в Зельбстхасе – центре власти Моргена – поверят в то, во что я хочу, это станет правдой.
– Не думаю, что это сработает, – ответил Кёниг, потирая подбородок.
«А уж что ты там думаешь, вообще не играет роли».
– Сработает. Пожалуйста, собери священников, чтобы я мог поговорить с ними.
Кёниг ухмыльнулся очень некёнигской ухмылкой.
– Полагаю, я могу сделать тебе такое одолжение.
Крах низко поклонился.
– Спасибо.
Он наблюдал, как Кёниг наслаждается своей маленькой – и притом иллюзорной – победой.
«Они думают, что я в ловушке и беспомощен».
И во многом так оно и было. Но это ненадолго.
Скоро Крах заставит служить себе трех самых могущественных гайстескранкенов Моргена, лишит их воли своей силой гефаргайста. Овладеет ими. Эрдбехютер и Унгейст были ванистами, хотя безумие их имело совершенно разную направленность. Эрдбехютер ненавидела человечество, считала людей тараканами, пачкающими идеальный мир. Она думала, что говорит от имени земли, верила, что может вдохнуть жизнь в камень и с его помощью очистить землю от этой заразы. Унгейст провозгласил себя Экзорцистом Геборене. Он верил, что внутри каждого человека есть семя зла, демонический дух. Таким образом, он освобождал этого демона, вызывал его и помогал выбраться из узилища плоти. Это был кровавый процесс. Драхе, териантроп, была откровенной психопаткой, хладнокровной, как рептилия.
Кёниг расхаживал по комнате, правой рукой подперев подбородок, а другой обхватив локоть правой.
«Дурачок делает вид, что думает и планирует».
Крах знал, что это все чистой воды притворство. Его Отражение, вырвавшееся из зеркала, было беспомощно. Он бы рассмеялся, если бы не застрял в зеркале, как самое ничтожное Отражение, если жизнь – его жизнь! – не проходила бы сейчас мимо него. Быть так близко к жизни и все же не иметь возможности прикоснуться к ней – какая же это пытка.
«Я стану свободен».
Крах прижал руки к стеклу зеркала, глядя на огромный мир за пределами своей тюрьмы. Его Отражение и его непокорный бог-мальчишка снова подчинятся ему. Зельбстхас и Геборене Дамонен снова станут принадлежать ему.
Призрак улыбки скользнул по его губам, сморщился и растаял.
Гехирн отправили в Гельдангелегенхайтен, освятить новую церковь Моргена, и в ее отсутствие Крах легко и быстро приберет к рукам троих самых могущественных гайстескранкенов во всем Зельбстхасе. Он использует их, чтобы прикончить этого сумасброда Бедекта. Пусть Морген и Нахт размышляют, даст ли убийство Бедекта кому-то контроль над богом. Крах в этом ни секунды не сомневался. Реальность же всегда становилась такой, какой он представлял ее себе. То, что он был заточен в зеркальной тюрьме, никак не повлияло на состояние его рассудка. Его безумие всегда воплощалось в жизнь.
«Я освобожусь. Я стану настоящим».
Кёниг коротко взглянул на него так, словно прочел его мысли, и поспешно покинул комнату. Он был жалок, в нем не было ничего из того, что возвысило Краха. Если этот новый Кёниг и был гефаргайстом, то слишком слабым, чтобы это можно было заметить.
Крах задумался о Бедекте. Что может какой-то разбитый старик сделать богу?
«Вся эта ахинея, которую Нахт нес насчет того, что у Бедекта есть способ остановить Моргена, должна быть отвлекающим маневром».
А Морген, дурачок, повелся на это.
Крах мог быть заперт в зеркале, но он все еще мог использовать свое могущество гефаргайста против тех, кто находился за пределами его тюрьмы. Он поработит Эрдбехютер, Унгейста и Драхе и заставит их убить Бедекта. Когда они вернутся, он будет повелевать Моргеном через них. Возможно, даже сможет приказать богу освободить его из этого зеркала. А когда он вернет себе свободу, посредники ему станут и не нужны.
Он придумал своего бога. Морген, может быть, располагал божественным могуществом, но все еще оставался наивным ребенком.
«Я создал его. Он мой».
Нахт наблюдал, как Кёниг препирается с Крахом, из крошечного осколка разбитого зеркала, плотно запихнутого в угол, где его вряд ли можно было найти или случайно убрать. Говоря Моргену, что многие последователи Геборене на самом деле поклоняются ему, Нахт несколько преувеличивал. Тех, кто находил в нем более подходящий аспект своего бога, было крайне мало, и они были разрозненны и не могли оказать никакого влияния на события. Однако и от них оставалась польза – например, когда надо было пристроить куда-нибудь осколок зеркала, через которое Нахт мог шпионить за происходящим.
Он был Отражением, то есть мог пробраться только туда, где имелась хоть какая-то отражающая поверхность, из которой он мог выглянуть. Люди думали, что если они не видят его в латунном зеркале, то значит, его там и нет. Он пытался выйти от зеркала, но это оказалось все равно что броситься в океан. За пределами мира отражений он задыхался и тонул в реальности. Однажды это изменится. Однажды он станет настоящим богом Геборене, а не просто Вознесенным Отражением.
Но сначала Морген должен пасть.
И для этого Нахту нужно было вытащить его из Зельбстхаса, центра его власти.
Одурачить его, заставить броситься в погоню за стариком в Готлос во главе своей армии, будет несложно. Морген все равно хотел направиться именно туда. Иначе зачем он при жизни столько времени провел, играя со своими глупыми игрушечными солдатиками? Морген поведет свою армию на юг. Пятнадцать тысяч солдат и тысячи лошадей, и все будут жрать, гадить и просто жить. Они опустошат его прекрасные и безупречные холмы.
«Я покажу ему ужасы войны. Я покажу ему насилие, смерть и грязь».
Бог Геборене не сможет принять это как изъян в своем безупречном плане – он сочтет это ошибками природы и начнет бороться за их исправление, отчаянно и яростно. Здесь и затаился шанс Нахта на побег и на победу. Одержимость чем бы то ни было являлась безумием, а принятие своего безумия – полностью – вело к Вершине. Морген считал себя истинным богом, что стоит выше законов, управляющих реальностью. Но он им не был. Он был измученным и сломленным маленьким мальчиком, одержимым чистотой, порядком и совершенством.
Мрачный голос напомнил ему, что он тоже сломленный маленький мальчик, но Нахт пропустил его слова мимо ушей.
«Я дам ему такое могущество, которое ему и не снилось, и чем отчаяннее он будет стремиться к совершенству, тем глубже будет его падение».
Нахт посмотрел на спорящих друг с другом Кёнигов и усмехнулся. Когда Морген досыта насмотрится на бойню и разорение, он обратится к своему Отражению.
«Ему не вынести жестокой правды о войне; он отдаст мне свою армию. Он попросит меня сделать грязную работу за него».
Убедить Моргена, что Бедект должен умереть, оказалось легче, чем ожидал Нахт. После его намеков, что своим священникам Морген доверять не может, было ясно как день, кого юный бог пошлет по следу старика. Обратиться к Штелен Нахт не рискнул бы, она была слишком непредсказуема, но Вихтиха легко будет склонить на свою сторону.
Бедект. Что, черт возьми, задумал старик?
Зеркальщице, с которой путешествовал Бедект, каким-то образом удавалось заблокировать способности Нахта. У него не получалось заглянуть дальше, чем на несколько дней вперед, и все, что он там видел – развалины какого-то крестьянского дома. То, что она была способна спрятать будущее от самого Нахта, говорило больше чем достаточно о силе ее безумия. И хотя деталей он рассмотреть не мог, Нахт был уверен, что именно там, по руинам крестьянского дома, пролегает путь, ведущий к падению Моргена.
Нахт скользил от зеркала к зеркалу, пробираясь по вариантам будущего, пока не оказался в осколках разбитого окна. Он осмотрел развалины. Дом был явно оставлен очень давно. Тишина и спокойствие. Пустое здание, оплетенное пыльной паутиной, готовое рухнуть под собственным весом. Выглянув из осколков окна наружу, Нахт увидел грязные, усеянные камнями поля Готлоса. Небо висело низко, зловещие тучи грозили вот-вот пролиться дождем. Как бы он ни старался, в итоге он всегда оказывался здесь.
Неужели нет других возможных вариантов будущего?
«Ерунда какая-то».
Отражение твердо знало – будущее не определено, этого просто не может быть. На развитие событий оказывали влияние решения всех, кто был в них вовлечен; как могли решения, которые примут Морген, Бедект, Штелен, Вихтих, Кёниг, Крах и пятнадцать тысяч солдат Геборене, привести к одному-единственному возможному будущему?
Может быть, это зеркальщица Бедекта постаралась?
«Нет, она не может быть настолько могущественна».
Или же тут были задействованы какие-то иные силы? Старшие боги? Те, кто следит за тем, чтобы реальность следовала собственным правилам? Кто еще мог быть всерьез заинтересован в исходе этой мелкой, пусть и безумной схватки за власть? А зачем бы это им? Не происходило ничего принципиально нового, ничего такого, что уже не случалось бы тысячу раз.
Нахт осмотрелся в поисках других вариантов будущего – тысячи отражений промелькнули перед ним, как если бы он оказался между двумя зеркалами. Эти развалины. Все решится здесь, меньше чем через неделю.
В дальней части дома хлопнула изношенная дверь, и Нахт вернулся в настоящее и в Зельбстхас. Ему никогда не удавалось увидеть, кто вошел в дом и что произойдет дальше.
Благодаря тому, что будущее никогда не было полностью определено, он привык видеть бесчисленный набор исходов ситуации. То, что он не может заглянуть в будущее дальше одного-единственного момента, пугало Нахта до колик в животе.
Неужели у него не было будущего или же какой-то другой зеркальщик блокировал его попытки заглянуть туда? Насколько могущественным – и насколько близким к Вершине – должен быть такой гайстескранкен? Если причина странной слепоты Нахта заключалась именно в этом, его противнику – противникам – скоро придет конец и их можно смело сбрасывать со счетов.
«Должен ли я попытаться провести Моргена другим путем?»
Нет. На этом пути было почти все, что Нахт мечтал найти. Застава на границе с Готлосом, штурм Унбраухбара. Грязь, тина – и все это на белых геборенских одеяниях. Безумие, хаос и насилие. Все это будет толкать Моргена в объятия его безумия, все ближе и ближе к Вершине. Бог Геборене превратится в то, что всю жизнь ненавидел всей душой.
«И если мне удастся все же заманить его в какое-то другое место, там я буду слеп».
Нахт не видел никаких других возможных будущих. Тот вариант, который он видел, действительно мог быть единственным – или же нет, – но в этом будущем его ждало все, что он только мог пожелать. Что его по-настоящему пугало – что он не мог заглянуть дальше. Ему казалось, что он сломя голову мчится к непроницаемой стене тумана.
«Это будущее ломает Моргена, так что я рискну броситься в неизвестность».
В конце концов, все остальные так и жили – не в силах заглянуть даже на несколько минут вперед. Он тоже сможет. Хотелось бы, конечно, увидеть момент, когда юный бог сорвется с нарезки.
«Это должно случиться где-то рядом с тем крестьянским домом».
Нахт подождет. Когда Морген лишится контроля над своим разумом, Отражение выхватит его из слабеющих рук одержимого мелкого засранца. И он применит силу Моргена по назначению. Разложение и хаос, смерть и разрушение. Таков естественный ход вещей. Чистота и совершенство долго не живут. Теократия Моргена была обречена. Нахт был всем, чем не был Морген; на этом фундаменте Геборене простоит долго. Уж он об этом позаботится.
«Когда я стану настоящим, когда я заберу у Моргена все, что у него есть, и присвою себе, меня ничто не остановит. Ни один бог или зеркальщик не встанет у меня на пути».
Убитые вами будут должны служить вам в Послесмертии. Соберите под своим началом армию мертвецов, ибо вас не ждет ничего, кроме бесконечной войны.
Последствия опрометчивых решений, которые Вихтих принял при жизни и после смерти, гнали его на восток. Он мчался в Зельбстхас, вотчину Геборене Дамонен и бога, который его убил, опережая последствия своего последнего необдуманного решения лишь на самую малость – и расстояние это неумолимо сокращалось.
Лошадь Вихтиха, серая кобыла спокойного норова и отсутствующего интеллекта, все время поворачивала морду назад, словно бы для того, чтобы заглянуть себе за плечо и убедиться, что Штелен там нет.
– Все в порядке, – сказал Вихтих, похлопывая ее по шее. – Мы оставили мерзкую шлюху в Найдрихе.
Он оглянулся через свое плечо, чтобы убедиться, что она не крадется где-то рядом. Ничего, напоминающего уродливую воровку, он не обнаружил, но она была клептиком такой силы, что он бы ее не заметил под собственным носом. Даже странно, что она не крутилась нигде поблизости, когда Бедект сказал ему ехать в Зельбстхас. Неужели они, наконец, освободились от этой кровожадной суки? Мысль, что он понадобился Бедекту для воплощения в жизнь его плана (каким бы тот ни был), а Штелен – нет, грела Вихтиху сердце, как маленький горячий уголек. Она там сейчас рвет и мечет, наверное. Мысль о ее бессильной ярости раздувала тот уголек в его сердце в жаркое пламя удовлетворения. Он хотел, чтобы она была здесь, тогда бы он мог насладиться еще и тем, как ее перекосит при его довольном виде.
– Как думаешь, лошадь, стоит найти ее, когда дело будет сделано?
Ухо животного дернулось – кобыла пыталась понять, что издает эти странные звуки.
– Глупая лошадь.
Вихтих изучающим взглядом смотрел, как перекатываются мышцы на ее плечах. Лошадка была и впрямь крепкая, надежная, какими могут быть только невероятно скучные создания, но он бы согласился на любой другой цвет. Послесмертие было миром серых. Все, от фермерских полей до шлюх в таверне, которых Вихтих даже не пытался уложить в постель, выглядело как размытые, лишенные жизни и цвета копии своих живых оригиналов.
Если подумать, как, черт возьми, лошади оказались в Послесмертии? Они отправлялись сюда все подряд или только те, кого убили последователи Кредо Воина?
Он слышал так много вариантов Кредо, что уже и не помнил, в какое именно из них он верил. В каждое?
– Лошадь, – сказал Вихтих, – ты же исчезнешь, если я оставлю тебя у серой стены. И это чертовски раздражающий способ лишиться лошади. Даже такой бестолковой, как ты.
Кобыла оглянулась через плечо. Она смотрела прямо на Вихтиха и не видела его. Она покрутила ушами, в очередной раз пытаясь определить, откуда исходят звуки.
– Я прямо здесь, идиотка, сижу на твоей спине.
Слабоумная тварь снова сосредоточилась на бескрайнем море серости вокруг них.
«Нашел чем заняться – разговариваю с проклятой тварью».
Дерьмовой сентиментальностью разило от этих разговоров – и именно этим Бедект все время занимался. Сколько бы он ни распространялся о своем очень коротком списке вещей, «на которые он никогда не пойдет», в глубине души старик был очень мягким. Жестоким, с ног до головы залитым кровью мягкосердечным вором и убийцей.
Когда Вихтих приблизился к городским воротам Зельбстхаса, ему преградил путь с десяток жрецов Геборене, все в белых одеяниях и до блеска начищенных доспехах. Все они до ужаса походили друг на друга, даже женщины. Не одинаковые, как две капли воды, какими иногда бывают мерере, но как члены одной семьи. Интересно, Морген их так специально подбирал, или же безумие бога извратило внешний облик его глупых последователей в соответствии с его предпочтениями?
– Откуда ты взялся? – спросил один из стражников.
– Из того, что осталось от Найдриха, – ответил Вихтих. – У них там есть этот удивительный бог-кот. Вы, ребята, реально должны…
– Что у тебя за дела в Зельбстхасе?
– Какие бы ни были, все – мои.
Стражники положили руки на мечи, кончики пальцев ласкали навершия в нетерпеливой надежде на драку.
«Дураки».
Без сомнения, в первый раз все эти идиоты погибли из-за своей непроходимой тупости. И вот они здесь и собираются повторить свои ошибки.
Что там такое Бедект всегда говорил о прошлом? Вихтих не смог вспомнить.
Он поиграл мускулистыми плечами. Ощутил тяжесть висящих там двух мечей. Рукояти заключали его идеальное лицо словно бы в раму. Ближайший стражник уставился на Вихтиха, самодовольно, с видом глубокого превосходства, усмехнулся и спросил:
– Имя?
Что за нелепые потуги. На этом придурке была скучная белая роба, а Вихтих носил великолепную и дорогую одежду, которая всегда производила на встречных глубокое впечатление. То есть – самое глубокое впечатление, какое только возможно было в этом сером мире.
– Я Вихтих Люгнер, величайший фехтовальщик в…
– Хорошо, – стражники расступились, чтобы он мог проехать.
– Хорошо?
Они отвернулись, уже не обращая никакого внимания на него и его идеальную прическу. Он философски пожал плечами. По-видимому, слава о нем разошлась уже и по Послесмертию. Неплохо, учитывая, что он мертв всего две недели как. Возможно, столь стремительному укреплению его репутации поспособствовало то, что за это время он успел прикончить десяток или чуть больше мечников.
Вихтих въехал в Зельбстхас. Его хорошее настроение тут же улетучилось.
«Бедект всегда чувствовал себя в дерьме как рыба в воде; почему он назначил встречу именно здесь?»
Найдрих был гнусной дырой, которую почти опустошил Поработитель (Вихтих так и не узнал, как звали этого жирного слизняка), но встретиться даже там было бы гораздо лучше. С Зельбстхасом было связано слишком много неприятных воспоминаний. Здесь все начало идти псу под хвост.
Вихтих хмуро осматривал идеально прямые улицы, полностью лишенные мусора. Боги, они выглядят так, словно тут отскребли дочиста каждый проклятый булыжник. Мостовые здесь всегда были чистыми, но такая чистота уже была безумием. Впереди вынырнул и начал надвигаться храм – средоточие веры Геборене. Он теперь тоже выглядел иначе. Вихтих помнил громоздкое здание, внутри – лабиринт переходов, залитых кровью из выпущенных кишок. Он помнил, как бродил по запутанным коридорам в поисках Моргена, бога-ребенка, который потом ударил его ножом в живот. Тот замок выглядел так, словно был создан совсем не человеческими руками. Этот производил такое же впечатление, однако смотрелся гораздо более… упорядоченным. Неужели это Морген изменил его, исказил реальность своей навязчивой потребностью в порядке и чистоте?
«Может ли достигнуть безумных размеров желание оставаться в здравом уме?»
Эта мысль напомнила ему о Бедекте, и Вихтих отмахнулся от нее. Морген получит по заслугам. У Бедекта был план, и, погибнув от руки Бедекта, в Послесмертии Морген должен был служить старому седому козлу. Вихтих усмехнулся. Конечно, это еще не справедливое возмездие Моргену за то, что он зарезал его, Вихтиха, – но первый шаг в этом направлении. Скоро маленький поганец поймет, что Бедекту нельзя было доверять; Вихтиху не терпелось увидеть, как изменится при этом его лицо.
Что же у Бедекта на уме? Старый козел бормотал что-то невразумительное о побеге из Послесмертия. Неужели он не доверял Вихтиху?
«Да ну, не может быть».
Он, должно быть, просто опасался, что их подслушивает Штелен; у нее была привычка шпионить за своими друзьями.
Оставалось надеяться, что эта задумка Бедекта сработает лучше, чем остальные его планы.
Вихтих ехал по серым улицам. Этот Зельбстхас был лишен кипучей суеты жизни, которая переполняла его находящийся в реальности оригинал. Мертвые люди вокруг были заняты ежедневными привычными хлопотами, до странности схожими с хлопотами живых. Сгорбленные старушки покупали на рынке серые фрукты. Брюзгливые старики пили темный кофе и жаловались друг другу на боли в коленях. И так – в каждом сером кафе, что во множестве усеивали устрашающе чистые улицы. Вихтиху аж захотелось помочиться на стену, внести свежую струю в это скучное совершенство.
На одной из улиц, отходящих от главной, Вихтих заметил человек пять с ведрами, в белых одеяниях жрецов. Стоя на коленях, они отскребали мостовую.
«Я так и знал!»
Бедект назначил встречу в «Ляйхтес Хаус». Знакомое название. Вихтих доехал до улицы, которую вроде бы тоже узнал, сжал бока лошади коленями, заставив ее свернуть туда. Увидев таверну, он понял, почему название прозвучало знакомо. Когда они прибыли в Зельбстхас – в Зельбстхас живых, тогда они сами были еще живы – они остановились именно здесь. Вихтих вспомнил, как завалил в кровать ту ненасытную служанку, короткая ухмылка скользнула по его лицу. Как ее звали? Он не смог вспомнить.
Забросив поводья на коновязь, Вихтих во всем своем блеске ввалился в таверну. Несколько скучающих посетителей глянули на него, но даже его фирменная улыбка не произвела на них никакого впечатления; они тут же потеряли к нему интерес и отвернулись.
«Серый – не мой цвет».
Это было единственное объяснение. Иначе как бы они могли с такой легкостью проигнорировать его потрясающую внешность и физическое совершенство?
Вихтих снял с плеч парные мечи, бросил их на стол и с удобством расположился на стуле. Глянул на парня за барной стойкой, на помогавших ему девиц. Все они выглядели серо – и знакомо. Да большинство посетителей казались смутно знакомыми. И тут до него дошло. Они действительно были знакомы ему, он видел их раньше. Перед тем, как он и Штелен покинули «Ляйхтес Хаус» в прошлый раз, унося с собой истекающего кровью, в полной отключке и уже стоящего одной ногой в могиле Бедекта, отвратительная клептик прикончила тут всех. Всех – работников и посетителей. Она сказала, что сделала это для того, чтобы замести следы, чтобы никто не смог их описать. Она солгала. Вихтих знал, что она убила всех этих людей, чтобы спрятать среди множества тел труп единственного человека, чьей смерти она страстно желала. Вихтих заметил горничную, с которой он переспал здесь в тот раз. Девушка как раз подавала выпивку мужчине – тот сидел на краешке стула, уронив голову на стол и обхватив ее руками.
Странное чувство стеснило грудь Вихтиха. Это могла бы быть вина, если бы гефаргайсты того типа, к которому относился и Вихтих, не использовали вину только для того, чтобы манипулировать другими. Штелен приревновала его. Что такое ревность, Вихтих мог понять – даже лучше, чем ему хотелось бы. Каждая женщина хотела его, как Штелен могла его не приревновать? Но убить десяток человек, только чтобы насолить ему? Он понятия не имел, что она так безумно влюблена в него. Он и сам чуть было не поддался искушению окучить эту кровожадную суку, но вскоре после того, как Штелен вырезала всех в «Ляйхтес Хаус», она поимела Бедекта в каком-то заблеванном переулке.
«Возможно, это была жалкая попытка заставить меня ревновать».
После чего отношения между Бедект и Штелен стали очень напряженными; старый козел прикончил ее, чтобы спасти Моргена, что отнюдь не разрядило ситуацию.
«Неужели у всех такие запутанные отношения?»
Скорее всего. Везде, где замешаны бабы, все становится очень сложным.
Подошла служанка. Красивая, даже пепельный цвет лица не портил ее. Ни малейшего намека на узнавание не промелькнуло в ее глазах. Губы и не подумали дрогнуть хотя бы в подобии теплой улыбки.
Вихтих проглотил обиду, бросил на нее долгий томный взгляд и сказал:
– Привет.
– Выпивка? Еда? – она не смотрела на него, мечи на столе приковали к себе взгляд мертвых глаз.
– Да и да, – ответил он.
Вихтих смерил откровенным взглядом ее задницу. Он помнил, как она упала к нему на колени в последний раз, когда он видел ее – смеясь, дразня его и хихикая.
– Можно было бы немного еще чего-нибудь.
– Жареный цыпленок и эль?
– Это настоящий цыпленок?
Она пожала плечами и отошла от столика.
Вихтих смотрел, как покачиваются ее бедра при ходьбе, но не мог заставить себя испытать ни капли вожделения.
«Смерть – лучшая профилактика от беспорядочных связей».
Надо будет завалить кого-нибудь чисто чтобы убедиться, что он все еще может это сделать. Жизнь – не-жизнь, поправил он себя – не стоило и длить, если в ней не будет восхищенно смотрящих на тебя баб.
Еду все не несли, а настроение у Вихтиха все падало. Когда все эти люди были живы, обслуживание тут было лучше. «Каких только отмазок не придумают для своей лени». Даже смерть сгодится.
Он откинулся на спинку стула. Усталость вдруг навалилась на него.
«Смерть вымывает из меня жизнь».
Возможно, несмотря на все, его талант поэта еще остался при нем. Если план Бедекта сработает и они вернутся к жизни, как ему использовать свой второй шанс? Стоит ли ему продолжить борьбу за звание величайшего фехтовальщика в мире? А может, двинуть в Траурих, найти жену и сына, вернуться к сочинению стихов и составить себе репутацию величайшего поэта?
«На этот раз я могу выбрать что-то другое. Я могу стать кем-то другим».
Что бы он ни делал, люди будут любить его за это; таков был его истинный дар. Придурки вроде Бедекта, которые не видят дальше собственного носа, считали его слабым гефаргайстом, но Вихтих знал правду. Он был талантлив и чертовски хорош собой. Его остроумие и обаяние притягивают к нему и мужчин, и женщин. Какую бы стезю он ни избрал, он найдет на ней множество поклонников.
«Почему же лучшие свои стихи ты написал после того, как эта сварливая баба, твоя женушка, выставила тебя вон?»
Вихтих отбросил эту мысль. Прошлое – бесполезно, оно всего лишь якорь, что тянет на дно в океане неуверенности в себе и взаимных обвинений. Ведь прошлое нельзя изменить, какой тогда смысл предаваться воспоминаниям?
«Проклятье. Да что там Бедект всегда говорил о прошлом?»
Те, кто живет прошлым, довольствуются тем, что преодолели его? Нет. В этом нет никакого смысла. Хотя, конечно, многое из того, что говорил старый козел, было бессмысленным дерьмом, подаваемым под видом глубокой мудрости.
«Боги, мне скучно».
Ему нужно было заняться чем-то, чем-то быть. Являлся ли он все еще величайшим фехтовальщиком мира, если он находился здесь, в Послесмертии? Как скоро живые позабудут его? При мысли об этом у него прошел от страха холодок по спине. Может ли быть что-то хуже, чем быть никому не известным?
На его столе наконец появились кружка с серым элем и тарелка с мясом, которое могло быть цыплячьим, если бы цыплята выглядели в основном как кошки, вокруг были беспорядочно навалены какие-то овощи… Вихтих приложился к кружке и скривился.
«Как, черт возьми, что-то может быть серым и на вкус?»
Отпихнув овощи на край тарелки – они выглядели так, как будто один раз их уже кто-то съел, – Вихтих вгрызся в цыпленка, на ходу выплевывая перья и когти.
«О прошлом сожалеют поверженные им бездари».
Ближе, но не совсем то. И слишком умно для Бедекта.
«Те, кто выдумывает себе прошлое…»
Хм. Над этим стоит еще покумекать.
Да где Бедект шляется?
Что, если он заявится вместе со Штелен, а та приволочет с собой Лебендих, огромную мечницу? Лебендих – кто она теперь для Штелен? Подруга?
Штелен зарезала мечницу еще в Найдрихе, когда они все были еще живы. Здесь, в Послесмертии, Лебендих была вынуждена служить той, что отправила ее сюда.
«Нет, ты только представь, что должен служить такой кровожадной суке, как Штелен».
Притворялась ли Лебендих, что Штелен ей нравится, в попытке устроиться наилучшим образом в той дерьмовой ситуации, в которой оказалась, – или же она действительно нашла в клептике что-то, что искренне оценила? Они выглядели счастливыми. Ну, Штелен такой счастливой раньше по крайней мере никогда не выглядела.
Он пожалел бы мечницу, но жалость, как и любое другое чувство, касающееся благополучия других людей, была лишена всякого смысла.
Размышляя о Лебендих, о том, что ей приходится служить Штелен, Вихтих осознал, что не так уж плохо устроился. Он всего лишь сидит в этом скучном городе, поджидая старика. По крайней мере, он был свободен, Кредо Воина не связывало его. Почему Морген освободил его, Вихтих даже предположить не мог. Не то чтобы это имело значение. Ни в коем случае он не собирался благодарить за это маленького поганца, который его прикончил.
Благодарность. Еще одно бесполезное чувство.
Если подумать, полезных чувств было не так много – если только их не испытывали к нему другие люди.
Служанка принесла еще пинту эля. Без единого слова она поставила кружку на стол перед Вихтихом и развернулась, чтобы уйти.
– Подожди, – сказал он. – Ты умерла в этой таверне.
Она замерла на месте, и лишь по тому, что она чуть ссутулилась, можно было понять, насколько неприятна ей эта тема. Девушка указала на барную стойку:
– Прямо здесь. Она перерезала мне горло, назвала шлюхой, – служанка покачала головой. – Я даже не увидела ее, ту, которая это сделала. Она бросила меня там истекать кровью. Я залила чуть не весь пол, – девушка уставилась на свои руки. – Я пыталась зажать рану, остановить кровь.
Это было похоже на Штелен, но обзывать «шлюхой»?.. Неужели она так сильно приревновала его тогда? Вихтих сделал мысленную пометку – позже подколоть Штелен насчет этого.
– Тогда почему ты все еще здесь? Я был бы где угодно, только не здесь.
Она почти незаметным движением пожала плечами:
– Здесь есть работа. Мне по-прежнему нужны деньги.
Служанка ушла. Вихтих снова проводил взглядом ее покачивающиеся бедра и снова не смог вызвать в себе ни тени вожделения. По-прежнему нужны деньги. Девушка, конечно, была права. Иначе для чего бы Кредо Воина всегда советовало захватить с собой в Послесмертие драгоценности и оружие? Вихтих усмехнулся без всякой радости. Он умер нищим, Штелен обчистила его до нитки. Она должна заплатить за это.
«Да! Я должен устроить ей день расплаты, вот что».
Он столь многое ей дал за все эти годы, проведенные вместе. Одаривал ее своей дружбой и проницательными советами. А уж сколько раз он покупал ей выпивку! Вихтих даже не мог припомнить. Да. Он заставит ее заплатить за то, что она сделала. Но подходить к такому важному делу стоит без глупой суеты. Клептик, несмотря на все свои недостатки и слабости, была опасна. Просто убить ее? Скучная месть, вот Штелен с ее невеликим умишком только такое и смогла бы придумать. Вихтих знал, что он – совсем не скучный и не тупой. На этот раз он выждет подходящий момент.
«Никто не ворует у меня». Штелен произносила это таким тоном, словно это было наихудшее преступление, какое только можно вообразить. Забавно, учитывая, сколько времени она провела, обкрадывая своих самых близких друзей. Что он может такое у нее украсть, потеря чего причинит ей самую сильную боль?
Вихтих ухмыльнулся и допил эль.
Лебендих.
Он громко рассмеялся и махнул служанке, чтобы она принесла еще эля. Ни одна женщина не могла устоять перед его обаянием гефаргайста.
«Я уложу в постель большую мечницу, украду ее у суки-воровки».
Дверь постоялого двора распахнулась. Вошел молодой человек, в белом одеянии, как все эти придурки, жрецы Геборене. Светлые волосы ниспадали ему на плечи. Хорошее настроение Вихтиха мигом испарилось. Морген. Хотя он теперь почему-то выглядел лет на десять старше, Вихтих его узнал.
Юный бог подошел прямо к столу Вихтиха и сел напротив фехтовальщика. Входило ли это в замысел Бедекта?
– Вихтих, – сказал Морген.
– Свиноеб, – ответил Вихтих.
– Нам нужно поговорить.
– Больше тебе, чем мне, – произнес Вихтих.
«Осторожнее», – напомнил он себе. «Этот маленький поганец – бог».
– О Бедекте, – сказал Морген.
Вихтих отмахнулся с таким видом, словно тут что-то мерзко завоняло. Разумеется, ему было очень любопытно, но проявить интерес было бы слабостью. Вихтих разбирался в манипулировании людьми как никто.
– Я смотрю, ты постарел. Быть богом непросто, а? – сказал он.
Морген наклонил голову набок, внимательно изучая Вихтиха. Тот, в свою очередь, сделал вид, что не замечает это пристального внимания.
– Все дело в ожиданиях, не так ли, – ответил бог.
И безумие, которое, без сомнения, бушевало в нем, на краткий миг вспыхнуло в его глазах.
«А Вознесение ни на йоту не прояснило твои мозги».
Перед смертью мальчика подверг ужасным пыткам гефаргайст-поработитель. Притом нельзя сказать, чтобы Морген был образцом здравомыслия и до этого.
– Геборене не горят желанием поклоняться ребенку?
Морген пожал плечами:
– Я – их бог. Они создали меня. Я становлюсь таким, в какого меня они верят.
– Ловко расставленная маленькая ловушка, – заметил Вихтих. – Бог – но все равно раб.
Он взглянул на Моргена с таким видом, словно ему что-то только что бросилось в глаза.
– У тебя испачкано вот тут.
Моргена передернуло, лицо исказилось от отвращения, и он осмотрел себя в поисках кощунственного пятнышка. Ничего не обнаружил, увидел счастливую улыбку Вихтиха и нахмурился.
– Раб во многих смыслах, – произнес фехтовальщик.
Морген глубоко вздохнул, чтобы успокоиться. Оглядел Вихтиха своими невероятно голубыми глазами. Впервые после смерти Вихтих видел нечто, что действительно имело цвет. Взгляд мальчика перескочил на что-то, невидимое Вихтиху. Морген ни на чем не сосредотачивал свое внимание больше чем на пару мгновений.
– Уловка, – сказал Морген. – Всего лишь.
– Зачем ты выглядишь старше, чем на самом деле? Ты хочешь, чтобы твои священники тебя уважали. Выглядеть старше – это уловка, чтобы добиться этого уважения. Но нехватка уважения также является уловкой с их стороны. Только начни соответствовать ожиданиям других – и навсегда станешь пешкой в чужих руках, – Вихтих обнажил идеальные зубы в усмешке. – Именно поэтому я свободен.
В ответ Морген с жалостью взглянул на него, но Вихтих проигнорировал этот взгляд.
«Мной ты манипулировать не сможешь».
– Прости, что убил тебя, – произнес бог Геборене.
Вихтих даже бровью не повел, однако ощутил яростный позыв к убийству.
«Умрет ли он, если я зарежу его прямо здесь?»
– Полагаю, это открыло нам всем глаза на твою истинную суть.
Морген ссутулился, уставился на столешницу и подковырнул ухоженными ногтями какой-то видимый только ему сучок.
– Они лгали мне, – прошептал он.
– Ну, раз это не твоя вина, я думаю, все в порядке.
«Паршивец».
– Бедекта больше нет, – сказал Морген, все еще зачарованный столом. Он обнаружил в древесине еще какой-то дефект, о котором надо было позаботиться.
Вихтих наблюдал за ним. Потребность бога в совершенстве была его же слабостью. И в умелых руках, как у Вихтиха, эти недостатки вполне можно было использовать как оружие, чтобы пронзить их же владельца. Это было слишком просто.
Затем он, наконец, услышал, что сказал Морген.
– «Больше нет»? – что «больше нет» могло означать в Послесмертии?
Морген покачал головой. Волосы у него были светлые, чистые и прямые; и хоть бы один волосок выбился у него из прически при этом движении. Вихтиху страстно захотелось наполнить жизнь маленького поганца болью и кровью. Просто закопать его в них!
– Он жив, – ответил Морген.
Вихтих сморгнул.
– Жив?
«Какого черта?..»
– Его здесь больше нет. Он не в Послесмертии. Он жив.
«Старый трахатель коз оставил меня здесь. Бросил».
И тут Вихтих понял, зачем Бедект отослал его в Зельбстхас. Чтобы не путался под ногами.
– Я… – он не мог подобрать слов.
«Как мог Бедект бросить меня после всего, что я для него сделал? Убью мерзавца».
– Он бросил тебя, – сказал Морген. – Как тогда, в Найдрихе, когда на нас напали териантропы. Он убежал, бросил тебя здесь. Но и это еще не все.
– Не все?
– Он прихватил с собой много драгоценностей. Ограбил Геборене.
Кулаки Вихтиха крепко сжались.
«Он жив и богат, а я мертв и беден».
– Как ему это удалось?
– Он же убил меня, – ответил Морген. – Я не могу его ослушаться.
Мальчик яростно оскалился, блеснув идеальными зубами.
– Я доверял ему, и он меня предал.
– Идиот.
Губы Моргена сложились в жесткую линию, но спорить он не стал.
– Я хочу, чтобы ты отправился за ним.
У Вихтиха перехватило дыхание, но ему удалось сохранить спокойный, скучающий вид.
– Зачем мне тебе помогать?
– Ты еще не все успел.
– Не все успел?
– Мертвец не может быть величайшим фехтовальщиком в мире.
– Я величайший фехтовальщик в Послесмертии, – ответил Вихтих, но слова звучали глухо.
– Это совсем не то же самое, не так ли, – возразил Морген. – Хочешь отплатить Бедекту за то, что он тебя бросил?
Вихтих пренебрежительно отмахнулся:
– Я уверен, что у него были свои причины.
«И мне насрать какие».
Морген наклонился вперед, глядя Вихтиху прямо в глаза, приведя того в полное замешательство. Люди обычно избегали зрительного контакта с гефаргайстами.
– Все еще хочешь стать величайшим фехтовальщиком в мире? – спросил бог.
– Я подумывал поэзией заняться, – ответил Вихтих.
– Я объединю города-государства. Одна священная империя. Хочешь стать Первым Мечом Геборене Дамонен? Хочешь, чтобы тебя любил и уважал весь мир?
Морген поймал взгляд фехтовальщика и не давал ему отвести глаза.
– Хочешь всеобщего поклонения? Встань рядом со мной – и ты Вознесешься и станешь Богом мечников.
«Бог мечников».
Вихтих глубоко вдохнул и с шипением выпустил воздух сквозь зубы. Конечно, он хотел всего этого. И он знал, что Морген знал, что он хочет всего этого.
– Ты очень сильно хочешь смерти Бедекта, не так ли?
– Ты даже представить себе не можешь как, – ответил Морген.
– У меня есть два условия.
Морген приподнял бровь:
– Да?
– Богатство.
– Как Первому Мечу Геборене, тебе не придется ни за что платить. Никогда. И тебе заплатят больше, чем ты сможешь потратить за всю жизнь.
– И я больше никогда не умру. Я больше никогда не хочу этого видеть, – он сделал широкий жест, словно бы обводя все Послесмертие. – Никогда.
Он выпрямился на стуле, поправил рубашку.
– Я – творческая натура, поэт. Серый цвет угнетает.
– Согласен, – ответил Морген.
– Мне нужна одежда получше, – сказал Вихтих.
Морген сотворил из пустоты мешочек с монетами и бросил его на стол.
– И последнее, – произнес фехтовальщик, убирая деньги. Золото приятно звякнуло в кармане. – Штелен.
– Что насчет нее? – спросил Морген.
– Она рассердится. И Бедект бросил ее так же, как и…
«И меня. Он бросил меня».
Вихтих был не в силах произнести это вслух.
– Она рассердится, – закончил он.
– Ты боишься ее.
– Конечно, нет, – соврал Вихтих, – но она может доставить тебе много неприятностей здесь, в Послесмертии.
– Я – бог, – сказал Морген. – Она – просто клептик.
«Просто клептик?»
Мальчик был идиотом, но Вихтиха это не касалось. Она застрянет здесь, в Послесмертии, а он будет жив. Отказываться от идеи отбить у нее Лебендих было почти физически больно, но это выглядело достаточно честной сделкой.
– Ты примешь меры, чтобы отвратительная сучка не погналась за мной?
– Конечно.
– Тогда я сделаю это, – сказал Вихтих. – А ты действительно можешь это сделать? Ты можешь вернуть меня к жизни?
– Я – бог.
– Разве нет каких-нибудь правил на этот счет?
– Все верят, что некоторые – избранные – души могут вернуться из Послесмертия, чтобы завершить незаконченные дела.
Что ж, очевидно, Вихтих был особой избранной душой, и ему еще предстояло выполнить свое предназначение и стать Величайшим в мире фехтовальщиком. В словах юного бога был смысл.
– У Бедекта есть фора, – сказал Морген.
Его опасения насмешили Вихтиха.
– Найти его будет нетрудно. Для этого достаточно заглянуть в первый попавшийся бордель. Если же его там не окажется, я пойду на хруст его коленей.
– Я до сих пор не вижу причин, – сказал Морген.
«Что, черт возьми, это может значить?»
– Я знаю, – ответил Вихтих.
– Причины имеют значение. Или должны иметь. Особенно для бога.
Крайне озадаченный Вихтих, тем не менее, продолжил подыгрывать ему:
– Так и есть.
– Каждое решение, которое я принимаю, может лишить кого-то шанса на счастье или лучшую жизнь. Или на искупление.
– Это все сказки, – Вихтих решил, что наконец-то нащупал нить беседы и может извлечь из нее что-нибудь полезное. – Счастье – это поцелуй красивой девушки, которая ушла раньше, чем ты им насладился.
Он заметил румянец на щеках мальчика. В отличие от любой другой серой души здесь, бог расцвечивал мир своими чувствами.
– Искупление – это сладкая ловушка или розга, алая от крови с твоей спины. Все зависит от того, кто ее держит, и чего те, кто ее держат, хотят от тебя. Тебе, как богу, стоит научиться быть и тем, кто хлещет, и тем, кого хлещут.
Морген покраснел и нервно посмотрел на него. Мальчик выглядел так, словно Вихтих небрежно бросил ему в лицо неудобную правду. Вихтих попытался вспомнить, что сказал, но он в тот момент сам себя не слушал. Он выбросил эту мысль из головы.
«В этом нет ничего удивительного. Откуда парню еще почерпнуть житейской мудрости, кроме как из бесед со мной».
– Я думаю, что причины, по которым люди что-то делают, должны иметь значение, – сказал Морген. – Может быть, если бы я знал эти причины, я бы принял другие решения.
– Учитывать прихоти и потребности других при принятии собственных решений – глупо.
– Я все еще верю в искупление.
Вихтих рассмеялся:
– Ты можешь быть богом, но ты все еще наивный маленький мальчик.
Морген откинулся на спинку стула:
– Убей Бедекта. Я дам тебе все, что ты заслуживаешь.
Гнилое сердце вырежь из груди
И ощути любви остывшей вздох.
Покоя нет, хоть чувства укради:
Смерть заживо настигла, дух усох.
Штелен ехала в Зельбстхас бок о бок с Лебендих Дурхдахтер. Пришлось прожить целую жизнь, полную убийств, воровства и безответной тоски, и умереть, чтобы найти хоть какое-то тепло.
Она украдкой взглянула на мечницу. Взгляд Штелен задержался на могучих перекатывающихся мускулах, которые не мог полностью скрыть даже обшитый цепями хауберк. Лебендих была всем, чем мог бы быть Бедект, будь он лет на десять младше, стройнее, умнее, красивее, не стеснялся проявлять чувства и женственнее. Сойдись Штелен и Лебендих в честном бою, мечница обязательно победила бы. Но Штелен никогда не дралась честно. Честность – для идиотов и мечников. Но не для мечниц. Лебендих была другой.
Лебендих заметила, что Штелен смотрит на нее, и лицо мечницы озарилось улыбкой – светлые глаза принимали в этом гораздо больше участия, чем губы. Она подъехала ближе, протянула руку Штелен.
Штелен мельком взглянула на темно-русые волосы Лебендих, и память немедленно подкинула запах пота и стали, их неотъемлемую принадлежность. Подруга носила короткую, выше бровей, грубо обрезанную челку. Сами же волосы ее, если бы Лебендих распустила спрятанную в цельнокованый стальной шлем косу, свесились бы ниже талии.
– Никогда не бывала в Зельбстхасе, – сказала Лебендих. – Мне казалось, что таких, как мы, там не особо привечают, – она снова улыбнулась одними глазами. – Даже в Послесмертии.
«„Таких, как мы“. Мы – похожи друг на друга».
При этой мысли у Штелен потеплело в груди.
– В целом да, – ответила она.
Она глянула вперед, на город и стражников у его ворот.
– Но Бедект сказал, что хочет встретиться там, в «Ляйхтес Хаус».
Лебендих молчала, зная, что Штелен еще не закончила свою мысль.
«Она так хорошо меня знает и понимает меня».
– Мы останавливались там в прошлый раз, когда заезжали туда. Но в мире живых.
Лебендих ждала.
– Когда мы покидали таверну, я убила там всех. Каждого пьянчугу. Каждую служанку-шлюху.
Бровь Лебендих дернулась при слове «шлюха».
– Мне пришлось, – сказала Штелен. – Бедект был ранен, умирал. Я должна была твердо знать, что никто не погонится за нами.
Лебендих коротко кивнула один раз, соглашаясь.
– Почему он хочет встретиться именно там? – спросила Штелен. – Это какой-то тонкий намек?
– Если бы это сделал Вихтих, – ответила Лебендих, чуть замявшись перед тем, как произнести имя фехтовальщика, – то я бы сказала «да». Но Бедект… Он скажет тебе все, что сочтет нужным, напрямую. Это, наверное, просто единственная гостиница в этом городе, которую он смог вспомнить.
Она была права. Что старик любил – так это планировать свои замыслы до мельчайших деталей, но по части намеков он был настолько же изыскан, как пинок по яйцам. Штелен вновь ощутила, как пытается схватить воздух разорванной трахеей, и горло ее сжалось. За Бедектом был должок; за тот удар она ему еще так и не отплатила. Да и за многое другое.
Они продолжали ехать в уютной тишине, приближаясь к западным воротам. Штелен окинула стражников привычным оценивающим взглядом. Начеку, в полной боевой готовности к любым неприятностям, руки сжимают навершия мечей. Не какие-нибудь скучающие увальни.
«И несмотря на все это, я все еще влегкую могу их прикончить».
У них не было бы шансов. Люди в таких доспехах двигаются слишком медленно. Они умрут еще до того, как поймут, что их атаковали. Существовал ли лучший способ проникнуть в город? Только идиоты и мечники предупреждают своих противников, что собираются напасть на них.
Она снова украдкой взглянула на Лебендих.
«Она действительно не такая, как все, или я просто вижу то, что хочу видеть?»
Женщина, которая хотела завоевать титул Величайшего Фехтовальщика… Фехтовальщицы… в Мире.
«Но это еще не значит, что она и в другом похожа на Вихтиха по характеру, так ведь?»
Она ненавидела эту мысль.
Штелен поправила рукав, убрав с глаз долой поблекший, выцветший от времени шарф. Теперь она таскала с собой меньше тряпок-трофеев, чем при жизни, и каким-то образом это было связано с крепкой фехтовальщицей.
«Может быть, придет день, и я выброшу самый старый шарф, тот, который я забрала у мамы».
Нет. До тех пор, пока ее не поймают и она не получит за все свои грехи сполна, этот шарф будет при ней. У Штелен всегда было чувство, что она в конце концов будет наказана за все, что совершила. Но теперь рядом с ней была Лебендих, и Штелен начинало казаться, что она и не должна понести никакого наказания.
«Она тебе нравится».
Грудь отозвалась глухой болью.
«Но с чего бы ей думать о тебе?»
Действительно, с чего бы. Штелен понимала, почему привязалась к Лебендих, хотя чувствовала себя неуютно, заглядывая в глубины собственной души. Но причины, по которым Лебендих оставалась с ней, были загадкой. И вряд ли она могла вот так просто спросить о них.
«Она с тобой, потому что у нее нет выбора».
Нет, это неправда.
«Да что ты? Кредо Воина: Те, кого ты убьешь, должны служить тебе в Послесмертии. Ты убила ее».
И не сказать, чтобы у Штелен была какая-то серьезная причина для этого. Она убила Лебендих, чтобы досадить Вихтиху, украсть у него нечто дороже просто золота.
«У нее нет выбора».
Штелен оскалилась, обнажив крупные желтые зубы. Лебендих останется с ней, даже если она ее освободит.
«Так освободи ее и узнаешь».
Она не могла.
«Трусиха».
Штелен отбросила эту мысль. Она была счастлива с Лебендих, ей было с ней настолько уютно, как никогда ни с кем другим. Даже с самой собой.
Что-то в этой женщине напоминало ей…
«Дерьмо».
Бедекта, конечно.
Они были очень разными, и все же Лебендих и впрямь напоминала Штелен Бедекта, и ей начинало казаться, что она совершает предательство.
И все же Лебендих была совсем другой. Она проявляла свои чувства и не побоялась бы при этом бросить вызов всему миру. Пару дней назад какой-то пьянчуга на развалинах Найдриха позволил себе отпустить ехидное высказывание о Штелен. Лебендих зарубила его, не колеблясь ни секунды. Только что он был язвительным говнюком, и вот он уже – корм для собак.
«Она действительно чертовски эффективно обращается с этими своими мечами, – размышляла Штелен. – На нее приятно смотреть».
Но ни блеска, ни зрелищности в ее стиле боя не было – и, скорее всего, именно поэтому Вихтих был Величайшим Фехтовальщиком в Мире – Штелен признавала это (но только не в его присутствии) – а Лебендих просто великой.
Но мысль о том, что Лебендих похожа на Бедекта, причиняла боль.
«Я любила его, а он убил меня, чтобы защитить этого божка, этого нелепого мелкого говнюка».
И ради чего? Чтобы маленький ублюдок смог построить воинствующую теократию из одержимых засранцев? Люди, умершие позже нее, рассказывали, что Зельбстхас и Готлос на пороге войны. Мелкое грязное королевство падет перед концентрированным фанатизмом Геборене, это лишь вопрос времени, как скоро.
Стражники шагнули им навстречу, преграждая путь. Штелен расслабилась, подавила желание обворовать их или превратить в трупы, валяющиеся на безукоризненно чистой улице. Лебендих со всем разберется. Ее манера держать себя – само спокойствие – делала такие вещи намного проще – и гораздо менее жестокими.
– Благородные господа, – произнесла Лебендих, положив большие руки на луку седла. – Мы…
Стражники глянули мимо нее, на Штелен, и расступились, давая им проехать. Что Штелен и сделала, а Лебендих последовала за ней.
Они не задали им ни единого вопроса; Штелен и Лебендих беспрепятственно въехали в Зельбстхас.
– Какой смысл заводить стражу, если они впускают таких, как мы? – спросила Штелен. – Кем тогда, получается, надо быть, чтобы тебе дали от ворот поворот?
Лебендих пожала плечами.
«Слишком уж легко все прошло. Что-то тут не так».
Штелен рявкнула на свою лошадь, чтобы та сама выбрала путь. Уши зверя задрожали и задергались от страха, что Штелен сейчас съездит промеж них.
Улицы были прямыми, невероятно прямыми. В прошлый раз, когда она была здесь, они тоже были чистыми, но теперь каждый булыжник блестел, как будто он был отполирован и покрыт лаком. Горожане, толстые, благодушные и чистые, стремительно расступались перед ними, освобождая проезд, но в остальном не обращали на них никакого внимания. С момента ее последнего визита в Зельбстхас изменились и дома – теперь каждый был выкрашен в белый цвет. Каждый третий носил белые одежды жреца Геборене. В прошлый раз, насколько могла припомнить Штелен, ни одного священника за пределами церкви им не встретилось. И все они были вооружены, новенькие мечи висели у каждого на боку, кольчуги поблескивали под жреческими облачениями.
«Долбаные религии».
Штелен ненавидела всех, кто был настолько слаб, что охотно отказывался от свободы выбора ради иллюзорной безопасности, которую обещало соблюдение заповедей той или иной религии.
Штелен увидела «Ляйхтес Хаус» впереди и без всякой надобности добавила вслух:
– Вот он.
Лебендих согласно хмыкнула. Ее взгляд скользил с одного горожанина на другого, как жир по раскаленной сковороде.
– Ни одного мечника, – заметила она.
Штелен подавила желание ответить «ну и отлично» и кивнула. Мечники – они как крысы; водятся везде, их можно найти в каждом городе-государстве. Без сомнения, эти идиоты где-то здесь. Просиживают штаны по тавернам, заливая придурочным служанкам о своих подвигах.
У коновязи перед «Ляйхтес Хаус» обнаружилась единственная лошадь. Серая. Штелен узнала ее. Вихтих здесь. Однако лошади Бедекта она тут что-то не наблюдала. Бедект назвал Кригсгетиром первую же достаточно крепкую лошадь, которая была в силах нести его толстый старый зад, и достаточно черную, чтобы соответствовать его представлениям о прекрасном. При этом он не забывал при каждом удобном случае поныть о потере Лауниша. Сентиментальный дурак.
Штелен соскользнула с лошади и привязала ее рядом с лошадью Вихтиха. Он, должно быть, ждал внутри, а Бедект еще не явился. Ей совсем не улыбалось предстать лицом к лицу перед фехтовальщиком. Не нравились задумчивые взгляды, которые он бросал на Лебендих, как будто вопрос, что происходит между ней и Штелен, глубоко интересовал его. Он до сих пор и словом не обмолвился на эту тему, и это заставляло Штелен нервничать сильнее, чем если бы он нес свою обычную гефаргайстскую жалкую манипулятивную чушь. Это значило, что Вихтих что-то планирует, что он припасает свой яд для особенно крупной гадости. Она не решалась заявиться в таверну бок о бок с мечницей. Примется ли Вихтих высмеивать Штелен? У него был зоркий глаз на людские слабости, несомненно, в этом выражался один из аспектов его силы как гефаргайста. Запустит ли пальцы в трещины в ее обороне, в ее уверенности в себе, разрывая их, превращая в зияющие раны? Прикинется ли, что рад за нее, при этом старательно не скрывая жалости в глазах? Или сделает вид, что ему насрать? Любое из этого казалось одинаково вероятным. Но какую бы комедию он ни разыграл перед ними, она знала – верить этому представлению нельзя.
«Мне нужно было убить его много лет назад».
Лебендих спешилась. У Штелен аж голова заболела от всех ее опасений, тревог и предположений, которым она не могла дать выхода.
– Жди здесь. – И Штелен пошла к таверне, даже не оглянувшись. Она знала, что Лебендих выполнит ее приказ.
«Она должна, ты убила ее».
Клептик протиснулась в двери и остановилась на пороге. Ее глаза мгновенно приспособились к тусклому освещению. Как всегда.
Никто даже не взглянул в ее сторону, когда она вошла. Как будто ее здесь и не было. Никто, казалось, даже не заметил, что дверь открылась. Штелен увидела Вихтиха. Тот сидел в центре зала.
«Идиот».
Любой, у кого имелось бы хоть немного мозгов, сел бы в углу, спиной к стене. Надо бы подойти и воткнуть нож ему в печень, преподать урок. За столом напротив Вихтиха расположился юный блондин, судя по белому одеянию, жрец Геборене. В вечной серости Послесмертия волосы юноши сияли, как золотой факел. Они были увлечены разговором, и даже не подозревали, что она стоит и смотрит на них. Штелен – ее по-прежнему никто не замечал – пересекла зал, чтобы получше рассмотреть священника. Она увидела его лицо и замерла на месте. Морген. Юный бог теперь выглядел лет на двадцать, но она узнала его. Если Вихтих с его квадратной челюстью, темными бровями, нависающими над плоскими серыми глазами, и идеальным носом был невероятно красив и сразу врезался в память, Морген с его мягкими, хоть и привлекательными чертами лица из нее немедленно улетучивался. Его плоть, бледно-розовая, здесь выглядела оскорблением, как и его волосы. Он носил жизнь как метку своей избранности, выделялся среди всех в этом месте, принадлежавшим мертвым. Как будто бы он чем-то был лучше их всех! Штелен захотелось выпустить ему кишки.
«Но где же, черт возьми, Бедект?»
Штелен внимательно осмотрела Вихтиха, его широкие плечи и идеальные волосы, взлохмаченные с тонко продуманной небрежностью. Он расслабленно развалился на стуле, всей позой излучая уверенность в себе, подмигивал проходящим девушкам и отвешивал им комплименты, даже не замечая этого и совершенно не смущаясь тем, что служанки пропускали все его любезности мимо ушей. И только глаза, холодные и расчетливые, выдавали его. Все это – и поза, и любезности – было фальшивкой. Не было во всем мире ни единого человека, которого бы Вихтих не предал ради малейшей и самой мимолетной выгоды для себя. Он был ублюдком, и она ненавидела его, и хотела его прикончить, и выпустить ему кишки, и оставить истекать кровью в темном переулке.
Ее опалил краткий, но жгучий всплеск похоти.
И Морген. Она вспомнила, как он стоял и смотрел, как она умирает. Любопытство – вот и все, что было написано на его мерзком личике. Не испуг и не грусть, а просто желание узнать, что она чувствует. Он мог бы спасти ее. Да, у нее был припрятан нож, и она была готова пустить его в дело, если только мальчишка окажется в пределах досягаемости, – ну и что? Он мог хотя бы попытаться.
«Пырни маленького поганца ножом».
Штелен подкралась ближе. Но сработает ли это? Умрет ли он, если она перережет ему горло?
«Он бог».
Что правда, то правда, но сейчас он, например, замечал ее присутствие не больше, чем все остальные пьянчуги, собравшиеся здесь. Ни одна старая деревянная половица не скрипнула под ее ногами. Никто не бросил в ее сторону ни единого взгляда. Служанка прошла мимо, даже не заметив. Штелен сморгнула и отвлеклась на миг, чтобы внимательно осмотреть девушку, которая разнесла выпивку и вернулась за барную стойку.
«Я убила ее».
Она осмотрела остальных завсегдатаев таверны.
«Я убила вас всех».
Ну, кроме Вихтиха и Моргена. Эту маленькую ошибку все еще можно исправить.
Придя в себя в Послесмертии после того, как Бедект ее туда отправил, Штелен обнаружила вокруг себя целую армию людей, которых отправила сюда она. Почему все эти люди – пьянчуги, служанки, хозяин таверны – не встретили ее там и тогда, вместе с остальными?
«Они не воины», – отметила она. Они не верили в Кредо Воина? Неужели это и спасло их от вечного рабства? Интересная мысль.
Вот она здесь, исполняя приказ Бедекта, потому что у нее не было выбора. Он убил ее. А если она теперь смогла бы избрать для себя другую веру, потеряет ли Кредо Воина власть над ней, сможет ли она обрести свободу?
«А ты хочешь этого?»
Штелен уклонилась от обдумывания и этой мысли.
Толпа убитых ею людей, которые следовали за ней всюду, на поверку оказалась состоящей из гораздо более жутких мерзавцев, чем она ожидала. Убив примерно с десяток тех, кого ей захотелось убить снова, остальных она бросила. Не освободила их от уз Кредо, обязывавших служить ей, а просто ушла и оставила их. Последуют ли они за ней сюда? Ей было все равно.
Штелен снова окинула взглядом зал таверны. Вот они здесь, эти люди, свободные от обрекающих на вечное рабство уз – и что они сделали со своей смертью? Вернулись в ту же самую проклятую богами таверну, к тому же самому пьянству, которое в итоге приведет их в тот мир, что следует за Послесмертием.
«А ты изменила что-нибудь в своей судьбе? Так и таскаешься за Бедектом, как течная сука».
Но она должна была. У нее не было выбора.
«Он убил меня».
Но кое-что она изменила в своей жизни. Теперь она встретилась с Лебендих. Никогда раньше Штелен не подпускала никого настолько близко. Никогда прежде она не доверяла никому так сильно.
«Ты доверяешь ей только потому, что она не может предать тебя».
Штелен со скрежетом стиснула зубы так, что челюстям стало больно. Она подобралась поближе к столику и встала позади фехтовальщика, вдохнула его запах – запах мужика. Ей захотелось ему отсосать. Она торчала прямо над плечом Вихтиха, но юный бог на нее даже не взглянул. Он всем телом подался вперед, к Вихтиху, и что-то бормотал заговорщическим тоном. Пусть маленький паршивец и не убил ее сам, но Бедект убил ее из-за него. У Штелен просто руки зачесались при виде Моргена. Ухватить его за волосы, откинуть его голову назад, обнажив безупречное мягкое горло. Если ударить ножом как следует, можно будет разом проткнуть обе артерии, с обеих сторон шеи.
«Он украл у меня».
Он убил Вихтиха, вспорол ножом живот и оставил умирать медленной и мучительной смертью. Никто не мог убить Вихтиха, кроме Штелен, а маленький поганец лишил ее этого.
«Никто не ворует у меня».
Но это было еще не все, что Морген забрал у нее.
Бедект. Она могла бы быть счастлива с Бедектом. Она вспомнила ту ночь в Найдрихе, тот пьяный трах. Морген разрушил и это, прикончил ее единственный шанс обрести счастье.
Морген украл ее шанс быть с Бедектом. Он был причиной, по которой Бедект убил ее, был причиной, по которой она пребывала здесь, в этой серой мертвой вечности.
Всем этим она тоже обязана маленькому ублюдку.
Убить Моргена было недостаточно. Убийство, пусть и справедливое, не уравновесит чаши этих весов. Она должна украсть у него что-то за каждую вещь, каждую возможность, которой он лишил ее. А потом она убьет его.
«Бог он или нет, я стану его смертью».
Какой высокомерный паршивец! Напялил на себя тело взрослого мужчины, которого не заслуживал. Глупый маленький мальчик, ничего не знающий о мире. Она представила себе удивление на его лице, когда он поймет, что она сейчас убьет его.
«Никто не ворует у меня».
И бог, и фехтовальщик полностью игнорировали ее присутствие. Штелен обошла стол и оказалась позади бога. От него пахло мылом и хлоркой. Посмотрев ему через плечо, она увидела, что Морген, спрятав руки от взгляда Вихтиха, отковыривает с них засохшую кровь. Она поняла, в чем дело. В этом действии воплощалось его безумие. Он хотел быть безупречно чистым, но чувствовал вину за убийство, которое совершил.
«Чувство вины – это слабость».
Даже такие дебилы, как Вихтих и Бедект, понимали это. Сколько бы Вихтих ни изгалялся, называя ее второстепенным клептиком, она знала правду. Она была сильным клептиком. Она могла взять что угодно у кого угодно, стоило ей лишь по-настоящему этого захотеть. Забрать жизнь являлось самой крупной возможной кражей.
«Когда-нибудь меня схватят. Когда-нибудь меня накажут за все мои преступления».
Штелен не страшилась этого; она об этом молилась. Всю жизнь ее просто игнорировали, не видели. Придет день, когда они увидят ее.
Штелен забрала у Моргена три предмета, маленьких, деревянных и теплых, и не глядя переложила их в свой карман. Неважно, что они собой представляли, смысл был не в этом. Они были его, а теперь они стали ее.
В разговоре промелькнуло имя Бедекта, а глазах Вихтиха – внезапная искра боли и сдерживаемой ярости. Штелен прислушалась к беседе.
Бедект, говорил Морген фехтовальщику, бросил их здесь, в Послесмертии, а сам вернулся к жизни с мешком золота. Вихтих сделал вид, что ему все равно, но боль и горе явственно проступили на его красивом лице. В отличие от Штелен, его собственная мощь как гайстескранкена, похоже, не росла.
Она слушала, как Морген убеждает фехтовальщика отправиться в погоню и убить старого воина. Он подводил Вихтиха к этому, как человек ведет упрямого осла к воде, пускал ему пыль в глаза и давал многочисленные обещания, которые, как и все обещания, были ложью. Вихтих был, конечно, гефаргайстом, но Штелен никогда не встречала никого, кем было так легко манипулировать. Мальчик даже не пытался вести тонкую игру.
Штелен погладила в кармане украденные у Моргена вещи. Удовлетворенная содеянным, она вернулась на свое прежнее место позади Вихтиха. Ей больше нравился его запах – резкий запах мужчины, – чем бескомпромиссная чистота, которой благоухал Морген.
– И последнее, – сказал Вихтих, убирая в карман монеты, которые Морген положил на стол перед ним. – Штелен.
Штелен немедленно, привычно избавила его от совершенно лишних ему монет.
Что он там такое говорит? Штелен глубоко погрузилась в свои мысли и не обращала внимания. Мужские – и мальчишеские – разговоры редко бывали интересными. Она прокрутила в голове те обрывки, которые успела услышать. Морген отправлял Вихтиха на охоту за Бедектом, но не за Штелен? Бессмысленное поручение. Этот идиот задницу свою не сможет найти, даже если в его распоряжении будут обе руки, карта и два зеркала.
– Что насчет нее? – спросил Морген.
– Она рассердится, – ответил Вихтих, и в душе Штелен вспыхнула крохотная теплая искра. – И Бедект бросил ее так же, как и…
Искра в ее груди разгоралась все сильнее. Эгоцентричный дурак на самом деле думал о ней? Он расстроился, представив себе брошенную Штелен?
– Она рассердится, – закончил Вихтих.
«Он скрывает это, но ему действительно не все равно».
– Ты боишься ее? – спросил Морген.
– Конечно, нет, – сказал Вихтих (и было совершенно ясно, что он лжет). – Но она может доставить тебе много неприятностей здесь, в Послесмертии.
– Я – бог, – ответил Морген. – Она – просто клептик.
«Вихтих знает, что меня нельзя недооценивать».
Штелен задумалась – а не вернуть ли Вихтиху мешочек с золотом?
– Ты примешь меры, чтобы отвратительная сучка не погналась за мной? – спросил Вихтих, и боль и ненависть задушили искру душевного тепла в ее груди. Штелен едва удержалась, чтобы не пырнуть Вихтиха ножом прямо здесь и сейчас.
– Конечно, – ответил Морген.
– Тогда я сделаю это, – сказал Вихтих.
Они продолжали болтать, но Штелен не слушала.
«Я убью их обоих».
Штелен сообразила, что разговор подходит к концу. Она поспешила ко входу, думая сказать Лебендих, чтобы та отвела лошадей за здание таверны, где Вихтих не сможет их увидеть. Штелен уже собиралась толкнуть дверь, но оглянулась, чтобы убедиться, что ее так никто и не заметил, и замерла на месте. Вихтих исчез. Он не мог незаметно для нее покинуть таверну потому, что это было просто невозможно. Он исчез, как будто его здесь и не было.
Морген по-прежнему сидел за столом. С терпеливым видом, как будто ждал…
«Меня. Он ждет меня».
Она вспомнила, как Бедект велел Вихтиху и ей – правда, фехтовальщика он отослал первым – встретиться с ним в «Ляйхтес Хаус». И вот на его месте сидит этот сопливый божок. Штелен припомнила, как легко им удалось попасть в Зельбстхас. Морген все спланировал. Откуда-то он знал, что они придут сюда.
Штелен вышла из гостиницы и быстро подмигнула Лебендих. Мечница приподняла бровь. Мужчина бы не удержался от глупых вопросов; а она не произнесла ни слова.
На этот раз, входя в «Ляйхтес Хаус», Штелен распахнула дверь и одним широким шагом пересекла порог. Но никто не заметил ее появления. Даже бог. Ворча, она подошла к столику Моргена. Паршивец не видел ее в упор, пока она тяжело не рухнула на стул, где только что сидел Вихтих. Тот даже остыть не успел. Морген поднял на нее грустный взгляд, который тут же прояснился.
«Почему ты ведешь себя как зачумленный, мой скучный маленький бог? Неужели ты гниешь изнутри из-за чувства вины?»
– Что ты здесь делаешь? – спросил Морген, спокойный и невозмутимый.
«Ты хороший лжец, но не настолько».
– Мы хорошо провели время, – ответила Штелен, проигнорировав его вопрос.
– Мы?
И она снова проигнорировала его вопрос.
– Бедект сказал найти его здесь. Сказал, что есть работа, что у него есть план. Величайший Идиот Мира еще не появлялся, не так ли?
Морген покачал головой, избегая смотреть ей в глаза. Лебендих была единственной, кто за всю ее жизнь – и смерть – смотрел прямо на нее. Все остальные при виде Штелен с плохо скрытым отвращением отводили взгляды.
– Ну, ясно, – сказала она.
«Пора посеять некоторые сомнения».
– Он может заблудиться в трех соснах. Да что там! Я видела, как он заблудился на прямой улице без перекрестков.
– Бедекта больше нет, – произнес Морген, как будто она вообще ничего не говорила.
«Хорошо, давай сыграем в эту игру».
– Нет? Он что, умер? Опять?
Она фыркнула, словно ее это действительно позабавило.
– Нет, – ответил Морген. – Он жив.
На этот раз он посмотрел ей в глаза.
– В отличие от тебя.
– Вернулся к жизни? Как?
«А Вихтих задал этот вопрос?»
Тогда она не слушала. Наверное, нет. Этому дураку никогда в голову не приходило переспросить.
– Он же убил меня, – ответил Морген. – Я не могу его ослушаться.
– Я знаю, каково это, – сказала Штелен, пытаясь изобразить сочувствие к товарищу по несчастью. Получилось неловко и фальшиво.
– Он заставил меня вернуть его к жизни. Сказал, что хочет освободиться от тебя и Вихтиха. Сказал, что ты сумасшедшая. Грязная, – ни намека на извинение не было в его голосе. – Он бросил тебя здесь.
У Штелен перехватило дыхание от ярости.
«Держи себя в руках. Он делает с тобой то же, что он сделал с этим идиотом фехтовальщиком. Но ты на это не купишься».
Бог он или нет, она убьет маленького поганца, окрасит его мир кровью.
«Но не сейчас».
– Бедект украл у тебя, – произнес Морген, не подозревая или не заботясь о том, насколько близок к смерти он сейчас был.
– Украл у меня? – озадаченно переспросила Штелен.
– Он убил тебя, а затем оставил здесь. Он отнял у тебя шанс отомстить за твою смерть, – Морген пожал плечами, в глазах его мелькнула бледная тень сочувствия. – Он бросил тебя. Опять.
– Я убью свиноёба, – слова вырвались у нее прежде, чем она успела прикусить язык. – Никто не ворует у меня, – прошипела она.
«Он манипулирует тобой».
Не важно. Насчет того, что Бедект действительно оставил ее здесь, Морген не врал.
– Бедект жив, а ты мертва, и он даже не попытался взять тебя с собой, – уголки губ Моргена дрогнули от ребяческого гнева. – Он использовал меня, использовал свою власть надо мной. Обворовал нашу церковь. Забрал золото. Много золота. Теперь он богатый, толстый и ленивый. И он оставил тебя здесь, – Морген взглянул на свои руки, которые по-прежнему прятал под столом, и прищурился, в глазах его заблестели слезы. – Вихтиха он взял с собой, а тебя оставил здесь.
Откровенная ложь потушила ярость Штелен, как мокрое одеяло, брошенное на угасающие угли. Морген сказал Вихтиху, что Бедект бросил его здесь. Если он врет, что Вихтиха взял с собой Бедект, о чем он еще лжет? Все, что он сейчас наговорил, – это все было ложью? Бедект все еще здесь, где-то в Послесмертии? Нет, она чувствовала, что многое из сказанного – правда. Бедект покинул этот мир. Но если он не бросал ее, что, если насчет этого Морген соврал? Неужели Морген вернул старика в жизнь только для того, чтобы послать за его головой Вихтиха и Штелен? Зачем бы ему это? Зачем Моргену возвращать Бедекта в мир живых только для того, чтобы убить его? Морген сам дал ответ: Бедект убил его. Юный бог Геборене был вынужден служить ему в Послесмертии.
«В чем цель, чего можно добиться этим возвращением Бедекта к жизни? И зачем посылать меня убить его?»
Попытка разобраться во всем этом мало чем отличалась от попыток продраться через дерьмовые планы Бедекта. У Штелен голова пошла кругом. Планирование – для идиотов. Она не нуждалась в планах; ей всего лишь нужно было быть сообразительнее и быстрее, чем те, кто ей противостоял.
Она глянула на Моргена.
«Вряд ли это будет так уж сложно».
Бог, как и все, недооценивал ее. Конечно, Вихтиху – эгоцентричному, эгоистичному и самоуверенному – и в голову не пришло усомниться в словах мальчика. Штелен же видела ложь насквозь.
«Я спасу жизнь Бедекту, сорву планы геборенского отродья».
Она украдет у Моргена и это, это будет еще одной ее победой.
У Штелен перехватило дыхание, и она подавила желание рассмеяться.
Нет, она не будет спасать жизнь Бедекту.
«Если я убью Бедекта, ему придется в Послесмертии служить мне».
А поскольку юный бог был вынужден повиноваться Бедекту, таким образом она получит контроль над этим мелким манипулятором-ублюдком. Или нет? Как это все будет работать теперь, когда Бедект вернулся к жизни? Он теперь больше не мог управлять богом Геборене? Она понятия не имела, в такие подробности Кредо Воина никогда не вдавалось.
– Хочешь отплатить ему за все, что он у тебя украл? – спросил Морген.
– Ты знаешь ответ.
– Ты убьешь его?
– Ответ на этот вопрос ты тоже знаешь.
Он внимательно посмотрел на нее, ища хоть что-то, что поможет ему раскрыть ее истинные намерения.
«Размечтался».
– Пообещай мне, что убьешь его, – сказал Морген, – и я верну тебя в мир живых.
На этот раз Штелен все-таки расхохоталась.
– Мои обещания гроша ломаного не стоят.
– Все равно пообещай мне.
– Я выслежу Бедекта и убью его, – произнесла она. – После того как я отплачу ему за все те разы, когда он предал меня.
– Бедект опасен, – сказал Морген.
Она плюнула на стол перед ним. Он уставился на желтую с черными прожилками мокроту, приподняв бровь.
– Вихтих – величайший фехтовальщик в мире, – сказал он.
– Значит, мы не будем драться на мечах.
– Обещай мне.
– При одном условии.
Морген нахмурился.
– Да? – спросил он настороженным, недоверчивым тоном.
Она знала, как сильно он не любит перемен. Его желание контролировать все, его вера, что он может сделать мир местом, где все идет по правилам, были безумием чистой воды.
– Лебендих идет со мной, – сказала Штелен.
Морген откинулся на спинку стула и снова внимательно посмотрел на нее, прикидывая что-то в уме. Не промелькнула ли тень улыбки в уголках его губ?
Он кивнул:
– Хорошо.
– Я обещаю убить Бедекта, – сказала Штелен.
– А Вихтиха?
– Это само собой.
– Здесь, в Послесмертии, время идет по-другому, – сообщил Морген. – Хотя Бедект и Вихтих покинули его не так давно, у них будет день форы или больше.
Штелен отмахнулась от этого, как от несущественной мелочи.
– Мне понадобятся деньги, чтобы купить лошадей и вести поиски, – солгала она, чувствуя в кармане вес золота Вихтиха.
Морген бросил мешочек с монетами на стол между ними, и она, ни мгновенья не колеблясь, сгребла его. Она закрыла глаза, думая о Бедекте, размышляя о том, что мечник предпримет, вернувшись к жизни с мешком золота и пониманием, что она явится по его душу, как только обнаружит предательство. Бедект, как и все жирные старики, любил те достижения цивилизации, которые делали жизнь приятнее. Он отправился бы на восток, в Гельдангелегенхайтен, единственный город-государство, который не был гноящейся помойной ямой. Но он знал, что она это знает. Значит, он двинул на юг. В Готлос.
– В каких сейчас отношениях Готлос и Зельбстхас? – спросила Штелен.
– Вот-вот начнется война, – ответил Морген так, словно ожидал этого вопроса. – Я раздавлю их. Они будут поклоняться мне. Город за городом, я очищу этот мир от грязи и безумия.
«Напыщенный сопляк».
– Итак, как только я выеду за ворота Зельбстхаса…
Морген с наигранной тщательностью осмотрел ее с ног до головы.
– Никому и в голову не придет, что ты – одна из моих людей.
«Потому что это не так».
– Полагаю, ты прав, – ответила она, изнемогая от ненависти к самодовольному засранцу.
«Я утоплю твою милую теократию в океанах грязи и крови».
Она сверкнула милой улыбкой, которая увяла, когда Морген побледнел от отвращения и отвел взгляд.
– Приведи сюда свою подругу, – сказал Морген.
Штелен вышла из-за стола, оставив мальчика одного.
Лебендих обнаружилась снаружи; она так и не слезла с лошади. Фехтовальщица улыбнулась ей одними глазами и чуть кивнула.
– Лебендих, – Штелен хотела сказать что-нибудь приятное, но не смогла протолкнуть слова через вдруг сжавшееся горло. – У меня есть для тебя очень приятный сюрприз.
– Он включает в себя чье-нибудь убийство?
Штелен состроила жуткую гримасу:
– В конечном итоге, да.
– Вихтиха?
– И его тоже.
– Мне уже нравится.
– И многое другое, – сообщила Штелен.
– Много-много других людей, которых нужно убить?
– Разумеется. Но я не это имела в виду.
Она улыбнулась фехтовальщице, и Лебендих улыбнулась в ответ.
– Заходи. Да не привязывай ты лошадь, не трать время. Мы не вернемся.
– Звучит зловеще, – сказала Лебендих, спешиваясь.
Она проверила, легко ли выходят из ножен ее парные мечи, и кивнула.
– Они тебе не понадобятся.
«По крайней мере, не прямо сейчас».
Они вместе вошли в гостиницу. Дураков отпустить какое-нибудь замечание по этому поводу и испортить Штелен настроение не нашлось. Она подвела Лебендих к столу, где ждал Морген. Они сели напротив бога: Штелен ухмылялась, Лебендих, как всегда, держалась настороже.
– Мы готовы, – сказала Штелен.
Морген моргнул. Он выглядел сбитым с толку и даже немного грустным… не передумал ли он? Она услышала, как он бормочет что-то о причинах.
Если бы подавляющее большинство населения не было так решительно готово пренебречь собственными желаниями и потребностями и так отчаянно не нуждалось бы в руководстве, в том, чтобы его освободили от тяжкого бремени принятия решений, цивилизации не существовало бы. Но цивилизация существует потому и только потому, что есть те, кто готов выйти вперед и взять бремя управления на себя. Цивилизация существует только благодаря тому, что есть гефаргайсты, готовые применить свои выдающиеся таланты для удовлетворения потребностей масс.
Морген, бог Геборене Дамонен, сидел в одиночестве в «Ляйхтес Хаус». Зал был полон людей, попавших сюда, в Послесмертие, благодаря Штелен. Если она и узнала своих жертв, то ничем этого не показала. Не то чтобы он ожидал от нее раскаяния, но, возможно, хотя бы проблеска… чего? Сожаления? Он попытался припомнить, видел ли он хоть раз в ее лице – или поведении – хоть что-нибудь, кроме ненависти, подозрения, недовольства и отвращения к себе.
«Она могла просто изображать это все».
Морген перестал ковырять столешницу и легким усилием воли сделал ее совершенной. Вот теперь она стала идеальной. Без единого изъяна.
«Вот если бы и с людьми это было так легко».
Но этот день настанет. День, когда все поверят в него. В тот день, когда все в мире узнают, что он может сделать их совершенными, сделать их чистыми, он это и сделает. Верховный жрец Кёниг – теократ Зельбстхаса – думал, что создает для себя бога, которого сможет контролировать, бога, которым будет вертеть в своих эгоистичных целях. Он принимал наивность Моргена за глупость. Как и все. Он думал, что не знающим жизни, взращенным, как цветок в оранжерее, мальчиком будет легко манипулировать. Морген вспомнил свои отчаянные попытки добиться благорасположения верховного жреца и печально ухмыльнулся, глядя на идеальную столешницу. Бедект и его друзья разрушили планы теократа и сделали Моргена свободным. Ну, почти свободным. Бедект убил Моргена, тот Вознесся и стал богом.
Холодная боль пронзила его ребра при этой мысли, острая сталь вспорола плоть.
«И те, кого вы убьете, будут должны служить вам».
Морген вспомнил, как убеждал старого воина воткнуть нож ему между ребер. Уже тогда он знал, что не может ему доверять. Если бы хоть кто-нибудь еще пережил бурю огня, которую Гехирн обрушила на последователей Поработителя, Морген бы к Бедекту не обратился. Но ему пришлось, и он заставил старика это сделать. Старика, из последних сил цеплявшегося за то немногое, что оставалось в столь дорогом для него списке вещей, которые он не будет делать никогда.
«Кто определяет себя через список тех преступлений, которые он не желает совершать?»
Он знал ответ: человек, готовый пойти на любое преступление, которого в списке нет.
Мог ли этот печально короткий список быть путем Бедекта к искуплению? И Морген, обманув и использовав старика, лишил его последнего шанса на это?
«Причины должны что-то значить».
Но как насчет собственных причин Моргена?
Конечно, он солгал. Солгал им всем. Даже Бедекту, тому, кто и убил, и спас его. Забавно, что именно Бедект, Штелен и Вихтих научили его искусству обмана.
«Я стану богом, которого человечество заслужило».
Солгал ли Нахт о причине, по которой Бедект сбежал из вечной серости Послесмертия? Разве само возвращение к жизни не было достаточным основанием?
«Почему Бедект может обратиться против меня?»
Искупление.
Морген слегка улыбнулся при этой мысли. Нет, только не Бедект. Он был таким же своекорыстным, как и все, кого Морген встречал за свою короткую жизнь. Он предпринял бы что-нибудь против Моргена только в том случае, если бы рассчитывал извлечь из этого что-либо полезное для себя. Нахт нашел, что предложить Бедекту за падение Моргена, или все это было ложью от начала до конца?
«Я и сам солгал и послал друзей Бедекта убить его».
И они это сделают, без сомнения. Штелен никогда не простит Бедекту, что он убил ее, и никогда не сможет простить ему, что он бросил ее в Послесмертии. По правде говоря, посылать Вихтиха было ни к чему. Это был запасной план, Морген даже не ожидал, что придется к нему прибегнуть. Но фехтовальщик заявился на место встречи первым. Моргена страшно раздражало, что смертных нельзя расставить или передвинуть в нужном порядке, как он привык делать со своими солдатиками. Оставалось только извлечь из ситуации максимум пользы. Скорее всего, Штелен настигнет и убьет Вихтиха гораздо раньше, чем фехтовальщик успеет подобраться к Бедекту. Как только старик умрет и вернется в Послесмертие, Морген с большим удовольствием посмотрит, как эта душа – стремительно – отправится в мир за Послесмертием, каков бы тот ни был.
Друзья Моргена были хорошими учителями. Вихтих научил его лжи и надувательству, манипулированию даже самыми близкими людьми – особенно ими. У Штелен он обучился воровству и готовности к насилию. Как самая смертоносная в этой несущей смерть троице, она научила его, что самый быстрый путь к победе – это убить противника до того, как он узнает, что бой начался. А лучше всего – еще до того, как он узнает, что бой вообще будет. А от Бедекта он научился предательству. А теперь Бедект бросил своих друзей в Послесмертии, и это было самым свежим предательством.
Морген победит еще до того, как его противники – Вихтих, Штелен и Бедект – поймут, что они борются за свою жизнь. Конечно, преимущество было на его стороне. Предполагать, что эти коварные безумцы прикончат друг друга аккуратно и предсказуемо, было бы безумием.
«Где вы сейчас, друзья мои?»
Он полез в карман, чтобы погладить три фигурки – по одной на каждого из его друзей, – вырезанные с большим искусством, как миниатюры для какой-нибудь стратегической настольной игры.
И ничего не нашел.
Морген остановился посреди улицы. Спешащие по своим делам мертвые обтекали его, как если бы он был камнем в реке. Или богом.
Его обворовали в таверне? Нет, этого не может быть.
– Дерьмо, – с яростью, не приличествующей богу, выругался он. – Штелен.
Могла ли она свистнуть фигурки так, чтобы он этого не заметил? Конечно, нет. Она могла быть могущественным клептиком, но он был богом.
Должно быть какое-то другое объяснение. Может, он их где-то оставил? Он мог быть богом, но это не значит, что он не допускал ошибок. Иногда его что-то отвлекало, иногда его…
Иногда его обворовывали. Другого объяснения он не видел. Штелен обчистила его.
Он рассмеялся – без всякой радости и даже почти со страхом.
«По крайней мере, они у Штелен».
Ей никогда не понять предназначение этих маленьких резных фигурок, но даже если это удастся, она использует их, чтобы убить своих друзей. Теперь Моргену было бы сложнее найти и убить ее после того, как дело будет сделано, но он знал, что она придет за ним, как только прикончит своих друзей. Иногда самые непредсказуемые люди оказывались самыми предсказуемыми.
Воплотить в жизнь свои планы Моргену полностью не удалось, но и нельзя было сказать, чтобы он потерпел полную неудачу на этом пути.
В витрине ближайшего магазина Морген заметил свое Отражение, Нахта. Тот наблюдал за ним. Лицо его было в грязи и крови. Окно было безупречно чистым.
– Крах всех твоих устремлений начался с одной маленькой ошибки, – сказал Нахт. – Вихтих научил тебя не только жульничать, лгать и манипулировать.
Морген отвернулся.
– Ты позаимствовал у него и часть самоуверенности.
Он двинулся дальше, чувствуя всей спиной взгляд голубых глаз – таких же, как и его собственные. Слова Нахта преследовали его. «Одна маленькая ошибка».
«Зачем я взял фигурки с собой на встречу?»
Он знал, что Штелен будет там, и он знал, что не стоит игнорировать воровку – она всегда тащила все, что подворачивалось под руку.
Еще одно грязное Отражение глянуло на него из другой сверкающей витрины.
– Ты знаешь ответ, – произнес Нахт, когда Морген проходил мимо.
– Лошадиное дерьмо, – Морген выругался и сморщился от собственной грубости.
Слишком многому он научился у своих друзей. Они осквернили все, чем он должен был стать. Моргену захотелось вернуться в храм Геборене в центре города и как следует отыграться на Кёниге за свои промахи.
Впереди он увидел еще одно Отражение – это было в лохмотьях. Оборванец насмешливо поклонился ему, когда Морген поравнялся с ним. Бог сгорбился.
– Ты хочешь потерпеть неудачу, – сказал Нахт.
Нахт следил, как он идет по улице, из каждого окна по обеим ее сторонам и что-то нашептывал Моргену на тысячу ладов. Бог попытался заглушить эти голоса. Грудь болела в том месте, где нож Бедекта прошел меж ребер и пробил сердце. Для старого воина это был акт милосердия и, как бы Моргену ни хотелось в это верить, момент самопожертвования.
Он снова услышал хриплый голос Бедекта, с трудом вырывавшийся из клокочущих от гноя легких.
«Я не убиваю детей. Это мое правило».
Огромный мужчина просил, почти умолял Моргена, надеясь, что найдется для них обоих какой-нибудь иной путь.
Из-за Моргена Бедект лишился последних крох своей и так не очень большой чести. Воин спас его от вечного рабства; он вонзил нож в сердце Моргена, чтобы в Послесмертии богу не пришлось служить то ли Эрбрехену Поработителю, то ли хассебранду Гехирн, которая сожгла их обоих.
– Нет, не хочу я потерпеть неудачу, – с вызовом ответил Морген своему Отражению.
– Ты не обращал внимания, – Нахт высунулся из другого безупречно отмытого окна. – Что до сих пор называешь их друзьями?
Морген снова заметил на своих руках засохшую кровь и принялся отковыривать ее на ходу, красные чешуйки падали на мостовую. Они отмечали его путь, как россыпь лепестков мертвых роз отмечает путь невесты на свадьбе. Неважно, что крови на самом деле не было – это было не что иное, как воплощение его собственной вины. Неважно, что кровь раз за разом проступала на его руках. Его руки должны стать чистыми. Хотя бы на миг.
Но нет.
Морген перешел из Послесмертия в мир живых и с наслаждением окунулся в совершенство улиц, где тут и там белели одеяния его священников – белизна была настолько яркой, что почти ослепляла. Здесь, в мире живых, высоченная стена вокруг Зельбстхаса была уже возведена полностью. Почему-то время в Послесмертии шло по-другому. В мире мертвых с того момента, как он туда попал, прошло две недели, но для живых минуло почти десять лет. Вот будет еще один маленький сюрприз для его друзей.
Он смотрел на спешащих по улицам людей – его людей, – и не подозревавших, что их бог стоит среди них. В тенистом переулке он заметил старика, согбенного под тяжестью лет. Руки его тряслись. Он собирал подаяния. Морген двинулся туда, чтобы рассмотреть его получше. Дыхание нищего было вонючим, от него самого разило потом. Своим существованием он пятнал идеальную улицу Моргена.
«Скажу жрецам, чтобы они выкинули его из города».
И он сразу даст им приказ убить бродягу, если он вернется, чтобы снова осквернить Зельбстхас.
Морген выбрался из переулка и двинулся в сторону храма Геборене Дамонен. Оставаясь скрытым от взора смертных, миновал стражников на входе. Церковь была очень древней; по слухам, она была возведена еще до Меншхайт Лецте Империум, до того, как человечество пришло на эти земли. За последние десять лет она очень сильно изменилась в соответствии с пожеланиями бога, который теперь обитал в ее стенах. Коридоры храма, когда-то кривые и запутанные, то волей случая широкие, то невозможно узкие, теперь были прямыми и одной ширины. Его стены – непредставимый сплошной камень – потемневшие от солнца, дождя и снега за тысячи лет, посветлели, став бледно-серыми. Однажды они будут белыми. В бесконечных катакомбах под храмом пылились предметы культа бесчисленных мертвых религий. В помещениях, куда никто не заглядывал последние несколько поколений, возвышались статуи давно забытых богов. Даже Морген, на данный момент последний бог из обитавших здесь, никогда не видел церковь целиком. Многое в подвалах под храмом пугало его, пугало маленького мальчика, которым он все еще на самом деле оставался.
«Я изменил свое тело, но это ничего не дало».
Морген отогнал эту мысль, как лживую. То, что он изменил свое тело, оказало воздействие на людей. Они с благоговением слушали глупости из уст мужчины там, где игнорировали мудрые слова мальчика.
Морген вернулся мыслями к катакомбам. Насколько глубоко они тянулись? Любопытство заставляло его отправляться туда, когда он мог, то есть очень редко. Управление теократией оставляло мало времени для исследований. Там, в подвалах, таились в забвении боги людей или иных существ, ныне вымерших или же просто покинувших эту местность? Находились ли они в здравом уме, эти боги, или же были безумны? Конечно, здание, каким оно было до его Восхождения, с его извращенной планировкой казалось созданным безумцами. Однако, наблюдая, как сильно оно изменилось за последние десять лет, Морген начал задумываться. Возможно, в конце концов, его возвели и не люди.
«Как и мир, в котором мы живем, храм реагирует на наши желания и меняется в соответствии с тем, во что мы верим».
Каким станет храм, когда Морген наконец выполнит свою задачу и объединит мир под властью единого бога, единой религии, когда всюду воцарятся порядок, чистота, здравый смысл и все будут находиться в здравом уме?
«Он станет прекрасным свидетельством наших достижений, символом того, чего может достичь объединенное человечество».
Желания и вера человечества превращались в реальность, а Морген превратит человечество в нечто лучшее. В нечто совершенное.
Морген вошел в церковь и поднялся в покои Кёнига по винтовой лестнице. Неужели Нахт прав, неужели все его планы уже пошли по борозде? Гнев снова исказил его лицо. Он даже подцепил их грубую манеру выражаться. Сколько времени потребуется, чтобы отчистить столько грязи от плоти и души?
Слишком много вопросов мучило его, и те, на которые ответа не находилось, порождали сомнения. Зачем Бедект притащил с собой зеркальщицу, когда вернулся к жизни? Во что верила эта женщина и как ее безумие воплощалось в реальности? Возможно, она верила, что ее зеркала были порталами в другие зеркала, и Бедект собирался использовать ее, чтобы стремительно перепрыгивать из одного города-государства в другой город-государство. Но все это в лучшем случае станет способом оттянуть неизбежное. Теперь, когда Штелен шла по его следу, старика уже ничто не могло спасти.
А если безумие зеркальщицы имело иные, необычные и экзотические формы? Что, если она верит, что зеркала являются порталами в другие миры? Сможет ли другой зеркальщик попасть в созданный ею мир? Если уж на то пошло, являлись ли миры, в которых можно было оказаться, пройдя через такие зеркала, творением зеркальщицы или они были такими же реальными, как этот мир? Тревожная мысль. Если бы эти миры оказались реальными, это значило бы, что у Моргена есть несметное количество врагов – и целые миры, которые он должен был бы подчинить своей воле.
Это все может подождать, решил он. Зачем ему придуманные враги, когда у него тут хватает вполне реальных.
Морген без стука вошел в покои Кёнига и ударом мысли повалил теократа на пол. Он никогда не простит этому человеку его лжи и неудач.
Крах наблюдал за происходящим со своего места в ручном зеркале. Новый Кёниг выглядел измученным и усталым, однако Отражение оставалось таким, каким Морген помнил Кёнига – осанка гордая, взгляд острый.
Подойдя к большому окну в южной стене, Морген распахнул ставни, позволив осеннему солнцу наполнить комнату. За прошедшие десять лет Морген сломал волю нового Кёнига, и мужчина перестал следить за собой. Воздух в комнате был спертым, воняло прокисшим потом. Юный бог посмотрел на юг, на реку Флусранд, по которой проходила граница между Готлосом и Зельбстхасом. Король Готлоса Диб Шмуцих отверг попытки Моргена начать переговоры. Дипломатов он убил, а их головы, все еще несвязно лопочущие что-то, отправил обратно Геборене.
«Сильная задумка и удачное воплощение».
Морген задавался вопросом, как тому удалось это провернуть. Без сомнения, при дворе короля находился сильный гайстескранкен, какой-нибудь ванист. Король Шмуцих, тиран и гефаргайст, ясно дал понять: никаких последователей Геборене в Готлосе не будет. И за это он должен умереть.
Готлос был маленьким, погрязшим в нищете и раздорах городишкой, неспособным выставить серьезную армию, но это не являлось серьезной помехой для планов Моргена. Готлос в любом случае был идеальным кандидатом, чтобы первым пасть в Священной войне. Уничтожить его будет раз плюнуть. Войска пройдут крещение кровью, победа наполнит их гордостью. Люди утвердятся в мысли, что они непобедимы и что бог на их стороне.
Слишком долго он лишь играл в войну. Передвигал солдатиков по доске, пока не начал просто чувствовать, какие команды в данном случае будут верными. Изучил пределы возможностей тех, кого смог собрать под своими знаменами – безумных, невменяемых мужчин и женщин, которые страстно хотели исказить реальность так, чтобы их безумие воплотилось в ней. Гайстескранкены такого масштаба, как Гехирн, его любимая хассебранд, были редкостью. Она сжигала армии дотла, а большинство из гайстескранкен добивались гораздо более скромных результатов, и то не всегда. Изменить реальность в очень ограниченном районе, затронув при этом лишь горстку людей, – вот был их предел. Те немногие, кто мог манипулировать реальностью в больших масштабах, неизменно оказывались слишком нестабильны для того, чтобы на них всерьез можно было рассчитывать. Он хотел, чтобы Гехирн была здесь. Хассебранд мигом бы разобралась со всеми его врагами. К несчастью, он отправил ее в Гельдангелегенхайтен вместе с Элевой, подругой Гехирн, второстепенным хассебрандом. Они должны были проконтролировать завершение строительства и освящение нового храма Моргена, возводившегося там.
Множество ночей Морген провел, воображая битвы, мечтая о своей славной священной войне. Теперь он был готов. Ему опять вспомнилось, как он двигал своих деревянных солдатиков по столешнице, играя в войну.
Время игр прошло.
– Кёниг, – сказал Морген.
Распростертый на полу в том месте, где его придавила воля его бога, теократ всхлипнул.
– Ты начал выводить войска из города?
Кёниг утвердительно всхлипнул со своего места на полу.
– Подготовь их к походу. Мы выдвигаемся чуть раньше, чем планировалось.
Пришло время проверить на практике стратегические приемы, которые он отточил на своих игрушечных солдатиках. Готлос падет, и это будет быстрая, чистая и совершенная победа.
– Кто их поведет? – спросил Крах.
– Кёниг.
– Лучше не покидать центр своей силы, – согласился Крах.
Он низко поклонился. Морген уставился на лысый череп Отражения. Промелькнул ли на лице Краха намек на победную улыбку? Его встревожило, что Отражение так быстро согласилось. Слишком быстро.
«Кёниг останется один на один с большей частью моих войск и большей частью моих гайстескранкен».
Что, если Кёниг только прикидывался, что лишен способностей гефаргайста? Что, если он просто выжидал именно такой возможности? Моргену станет не дотянуться до войск, едва они пересекут границу Зельбстхаса. Кёниг сможет подчинить их и использовать в своих целях. Сможет ли он задурить солдатам головы настолько, чтобы они вторглись в свою страну? Подобные действия успеха, конечно, все равно бы не достигли, но привели бы к серьезным разрушениям и ужасному беспорядку. Подавление восстания заставило бы Моргена отложить запланированное вторжение на месяцы, а может быть и на годы.
Морген взглянул на теократа, все еще постанывающего на полу. Как он мог настолько отличаться от настоящего Кёнига. Должно быть, он притворяется.
«Я поведу армию».
Если Кёниг и его Отражение окажутся настолько глупы, чтобы попытаться совершить переворот в его отсутствие, Морген всегда может вернуться и подавить его.
– Возможно, я возглавлю войска, – сказал Морген, глядя на Краха.
Отражение нахмурилось – вспышка недовольства исчезла, не успев по-настоящему проявиться на лице.
– Вы уверены, что это мудро? За пределами Зельбстхаса… – он неодобрительно покачал головой, и Моргену захотелось извиниться за то, что он не оправдал его ожиданий. – Ваше могущество будет слабеть по мере того, как вы будете отдаляться от тех, кто верит в вас.
Морген отвернулся от зеркала, чтобы Крах не смог увидеть гримасу боли. Он подавил желание попросить у него прощения.
«Он манипулирует мной».
Но почему-то знание этого не помогало. Из всех взрослых, когда-либо окружавших его, Кёниг больше всех подходил на то, чтобы занять роль отца, – и он очень, очень долго ее и занимал. Морген взглянул на распростертого на полу теократа.
«Крах хочет, чтобы я послал Кёнига».
Если теократ потерпит неудачу, он продолжит терять власть.
С другой стороны, слова Отражения имели смысл. За пределами Зельбстхаса Морген будет отделен от силы веры своих последователей. Его будет поддерживать только вера его войск. Должна, по крайней мере. Доверять Кёнигу и Краху было нельзя; они всегда будут преследовать свои собственные цели.
Неужели Крах хотел, чтобы Морген покинул город, полагая, что тогда он останется за главного? Конечно, нет. Он должен знать, что свобода передвижения Моргена не связана ничем, он в любой момент мог оказаться, где захочет.
По крайней мере, в границах Зельбстхаса дела обстояли именно так. Эти границы состояли лишь из убеждений здравомыслящих людей, и они очерчивали пределы его власти. В одиночку он не мог покинуть город-государство Геборене. Однако Морген был уверен, что если он двинется вместе со своей армией, границы его не остановят.
«Моя вера изменит реальность, и я бог».
Но удастся ли ему вернуться в Зельбстхас, если он этого захочет? Сможет ли он перемещаться между своей армией и церковью? А что если, вернувшись домой, он не сможет после этого воссоединиться со своей армией?
– Кёниг будет править, пока меня не будет, – сказал он.
Крах хмуро посмотрел на стонущего на полу человека, но ничего не ответил.
Крах не позволил себе никаких эмоций, кроме тех, которые нужно было изобразить, пока Морген не отправился на смотр своих войск.
– Встань с пола, – сказал он поверженному Кёнигу.
Он все еще грустил по роскошным густым коврам. Теперь, с голыми стенами, покои выглядели бедными и запущенными. Десятки лет он собирал эти ковры и гобелены, не жалея средств. Морген выбросил их, как будто они ничего не стоили, и при этом кривился от отвращения, как будто они были грязными.
«Маленький ублюдок сделал это, чтобы уязвить меня».
Если его не остановить, Морген отскребет от мира все краски.
«Я хотел сделать жизнь лучше, создать для нас бога, который будет заслуживать того, чтобы мы ему поклонялись».
Подцепив душевную гниль от тех воров, в чьих руках он оказался, Морген разрушил этот прекрасный план, испортил все, над чем трудился Крах.
Кёниг со стоном поднялся. Хотя он и валялся на полу, на одеждах его не появилось ни пылинки; однако он принялся поправлять их и отряхиваться.
– Я должен был быть уверен, что он не вернется.
«Трус».
– Все прошло хорошо.
Кёниг осмотрел себя в последний раз и удовлетворился состоянием своей одежды, что, казалось, смягчило его, – хотя она была настолько мятой и заношенной, что настоящий Кёниг никогда бы ничего подобного не надел.
– Так что дальше?
У идиота не было ни единой собственной идеи, он следовал каждому совету Краха. Может ли тот, кто когда-то был Отражением, до сих пор не знать, что доверять своему Отражению нельзя?
– Мне нужно, чтобы ты кое-что сделал для меня, – сказал Крах.
Кёниг окинул человека в зеркале изучающим взглядом.
– Одолжение?
– В той же степени для тебя, как и для меня. Если мы не подчиним себе нашего бога, мы оба обречены.
Теократ кивнул.
– Я чувствую, как распадаюсь на куски. Я лишаюсь… – Он взглянул на Краха. – Ты хоть представляешь, как сильно я тебя ненавижу?
– В некотором смысле.
– А тебе никогда не приходило в голову, что создать бога – это плохая идея?
Идея принадлежала Ауфшлагу. Крах украл ее, сделал своей. Он сделал этого человека главным ученым Геборене Дамонен, поручил ему самые важные проекты, а Ауфшлаг предал его.
«Я дал ему все».
Он вспомнил, как вонзил нож в грудь своего друга и смотрел, как жизнь угасает в его мутнеющих глазах.
– Нет.
Кёниг фыркнул. Ни самообладания, ни искушенности Краха ему не досталось.
«Он – часть меня… но какая?»
Крах не мог понять, как его душа смогла породить такого человека. Между ними должна была быть какая-то связь, нечто, объединяющее их. Если бы он только мог понять что, это дало бы ему некоторую точку опоры, возможность влиять на Отражение. А к любой точке опоры можно применить рычаг.
– Мне нужно, чтобы ты привел ко мне трех жрецов Геборене, – произнес Крах, ненавидя свою беспомощность.
– Не можешь позвать их сам? – спросил Кёниг, зная ответ.
Но все же он хотел получить его. Кёниг с усмешкой смотрел на Краха и ждал.
Крах ненавидел эту усмешку. Люди, занимающие высокие посты, ни в коем случае не должны ухмыляться. Спокойствие и контроль над ситуацией – вот что должен транслировать окружающим облеченный властью человек. Это вырвавшееся на волю Отражение было дураком.
– Ты знаешь, что я не могу, – ответил Крах. – Пожалуйста. Ты приведешь их сюда?
Кёниг пожал плечами, осмотрел свои неухоженные ногти.
– Может быть, позже.
– Нет, сейчас… – Крах оборвал себя, вздохнул, чтобы успокоиться. Здесь, в зеркале, он ничего не мог сделать. Кёниг был его глазами и руками во внешнем мире.
– Если ты не позовешь их сюда сейчас, контроля над Моргеном нам не видать никогда. Выбор за тобой.
– Кого ты хочешь? – спросил Кёниг.
– Эрдбехютер, Унгейст и Драхе.
Кёниг изумленно открыл рот и несколько раз пошевелил губами, прежде чем смог заговорить.
– Ты… ты рехнулся, что ли?
– Они…
– Морген велел мне придумать им какое-нибудь поручение и отослать прочь из Зельбстхаса. Он хочет, чтобы они оказались как можно дальше от города, прежде чем они…
– Вот почему они идеально подходят для наших целей. Эти гайстескранкен не являются его лучшими кадрами. Их не хватятся.
– Да они все уже на грани Вершины, и каждый из них может достигнуть ее в любой момент! – Кёниг запаниковал, слова налезали друг на друга. – Морген сильно надавил на Эрдбехютер, чтобы заставить ее закончить стену. Он ее просто сломал! Камни рядом с ней сами начинают двигаться теперь. Иногда они давят людей. Она уже почти не контролирует себя. Унгейст… – он содрогнулся всем телом и обхватил себя руками.
– Успокойся…
– Он заглядывает внутрь людей и видит там их зло. Ты же знаешь, что в нас есть зло.
– Я могу совладать с…
– И тогда твои внутренние демоны являют себя. Он освобождает их. Они прогрызают себе путь наружу! – Кёниг был на грани истерики, он все повышал голос. – А Драхе? Она – проклятый всеми богами дракон-териантроп! Ее дыхание…
– Тихо!
Кёниг остановился, глянул на Краха.
– Ты не повелеваешь мной.
– Тогда держи себя в руках. Они – именно то, что мне нужно.
Он не хотел делиться с Кёнигом ни единой крохой информации сверх самой необходимой, но ему было нужно, чтобы до дурака дошло наконец. Он скажет только те простые факты, которые Кёниг сможет осмыслить сам. Оставалось только надеяться, что этого будет достаточно.
– Бедект убил Моргена. Они убьют Бедекта для нас. Через них мы восстановим контроль над нашим богом.
За исключением того, что не было никаких «нас», был только Крах.
– Если они сами не могут контролировать себя, как ты сможешь контролировать их?
Это был хороший вопрос, тот, над которым Крах не осмеливался задумываться слишком глубоко. Сомнение – это слабость.
– Я смогу.
Теократ задумчиво посмотрел на него. Одной рукой он взялся за подбородок, другой подпер локоть. Кёниг принял позу, которую Крах всегда принимал во время размышлений.
– Проникнет ли твоя сила гефаргайста за пределы зеркала?
Еще один хороший вопрос. Возможно, он не настолько туп, как казалось Краху.
– Да.
– Я буду посредником, – сказал Кёниг. – Как только ты свяжешь их своей волей, все приказы будут поступать через меня.
Он ухмыльнулся, глядя на свое Отражение.
– Я не позволю тебе настроить их против меня.
Крах разочарованно взрыкнул и еще немного поспорил, но это все было для отвода глаз. Если позволить Кёнигу стать посредником после того, как Крах подчинит троих гайстескранкен своей воле, он послужит дополнительным уровнем защиты в случае неприятных неожиданностей. И Морген тоже в случае чего решит, что интриговал против него именно Кёниг.
– А что насчет Бедекта? – спросил Кёниг. – Нахт сказал…
– Ложь и пускание пыли в глаза, – огрызнулся Провал. – А теперь, пожалуйста, приведи сюда священников.
Трое священников: невзрачная матрона средних лет, женщина лет двадцати и один невысокий, но удивительно крепкий мужчина – собрались в покоях Кёнига. Теократ стоял позади них, скрестив руки на груди, с серьезным выражением лица, как будто он действительно думал. Хотя все трое носили белые одежды жрецов Геборене, ничто не могло скрыть безумие, бушующее в их глазах, и прячущийся там же на дне гной разлагающих душ. На свой лад они были совершенны.
Эрдбехютер, гибкая девушка, чьи длинные черные как смоль волосы и такие же темные глаза говорили о принадлежности к одному из племен ГрасМер, глянула на стены, и ее передернуло.
– Обработанный камень мертв, – сказала она. – Мы убили его. Убийство. Земля жаждет мести.
Крах понятия не имел, где Морген нашел эту сумасшедшую. Она провела в рядах Геборене не больше года, прежде чем юный бог заставил ее обратить собственное безумие на пользу городу и возвести стену вокруг него. Он должен был сломать ее волю, чтобы убедить ее сделать нечто, столь явно противоречащее ее убеждениям.
«Я и не думал, что в нем и это есть».
Создание стены разрушило ее разум, пошатнуло и без того поврежденный рассудок.
Унгейст и Драхе стояли позади Эрдбехютер. Крах велел Кёнигу подводить их к зеркалу по одному. Унгейст, невысокий и жилистый, с залысиной на лбу, на которую в жалкой попытке скрыть ее были зачесаны каштановые волосы, сухие и ломкие, стоял, широко расправив плечи, словно хотел казаться выше, чем есть. Будь Крах настоящим, он бы возвышался над ним. Невысоких людей намного легче запугать. Драхе, степенная полноватая женщина, стояла на шаг позади Унгейста. Волосы ее уже начали седеть. Самым удивительным в ней было то, насколько невероятно нормальной она выглядела. Она могла быть библиотекарем или чьей-то матерью. Хотя, конечно, на самом деле она была начисто лишена материнского инстинкта.
«Своих детей она скорее всего съела».
Крах снова сосредоточился на Эрдбехютер.
– И она отомстит, – сказал он, жестом подзывая ванистку поближе.
Эрдбехютер была одной из тех гайстескранкен, которые считали себя здравомыслящими. Она искренне верила, что выполняет волю Земли.
Она наклонилась поближе и наморщила маленький нос, как будто увиденное озадачило ее.
– В зеркале отражается другое место, – она оглянулась через плечо и снова посмотрела на Краха. – Оно показывает Большой зал.
В зеркале Краха навсегда запечатлелось место, где он находился, когда угодил в эту ловушку. Двери за его спиной никуда не вели. Проходя через них, он снова оказывался в зале. Сбежать отсюда было невозможно.
– У Моргена есть очень важное задание для вас, – сказал Крах.
Она посмотрела ему в глаза – и уже больше не могла отвести взгляд, полностью попав под влияние более могущественного гефаргайста. Ей пришлось пожертвовать большей частью своего рассудка, чтобы возвести стену вокруг Зельбстхаса. Ради своего бога она была готова на все, отдала бы, ни секунды не поколебавшись, собственную жизнь. Верность богу была несущей осью в ее душе. Крах воспользовался ею как рычагом, чтобы подчинить себе волю Эрдбехютер. До тех пор, пока она будет верить, что действует в интересах своего бога, она будет подчиняться любым манипуляциям Краха. И как самая преданная из троих, она была совершенна.
«Верность – это всего лишь чувство».
А чувства были слабостью.
– Все, что угодно, – сказала она, глядя в плоские серые глаза Краха и не в силах отвести взгляд.
Как всегда, говорить правду – но не всю – было лучшей стратегией.
– Человек убил нашего бога. Он должен быть убит, прежде чем сможет воспользоваться своей властью над Моргеном.
Ее глаза расширились:
– Но Морген – бог.
– Законы распространяются и на богов.
– И на богов, – повторила она.
Крах упивался своей силой. Очень приятно было снова оказывать влияние на мир за пределами своей тюрьмы. Он подчинит этих безумных негодяев своей воле, пошлет их убить человека, который убил бога Геборене. Если друзья Моргена найдут и убьют Бедекта первыми, эти трое начнут охоту на того, кто выживет. От взора Драхе, когда она поднималась в небеса, никто не мог ускользнуть.
Когда Крах закончил с ними, все трое рыдали от благодарности за предоставленную возможность послужить своему богу. И тогда Крах добавил одну последнюю команду.
– Готлос собирается начать войну с нами, – Крах посмотрел на каждого гайстескранкена по очереди, убедившись, что привлек их внимание. – Морген поведет армию на юг. Вы должны опередить его, стать провозвестниками того, что грядет. Вы должны научить Готлос бояться Геборене.
Крах пристально посмотрел в глаза Эрдбехютер. Он опутывал их по рукам и ногам с помощью их же собственного безумия, используя то, во что они верили.
– Весь мир склонится перед нашим богом, человеком, деревом и камнем. Ты знаешь, что так будет.
И Эрдбехютер поверила, что так и есть. У нее не было выбора.
– Зараза будет сопротивляться. Ты станешь Голосом Земли и Камня Геборене. Сокрушай неверующих.
Он повернулся к Унгейсту, привлек его внимание. Сущностью этого гефаргайста являлась потребность поклоняться кому-нибудь, ею Крах и собирался его связать. Используя их отчаянное желание служить своему богу – ничего они не желали так страстно, как одобрения Моргена, – Крах подчинил себе каждого из них.
– Они поклоняются старым богам, тем, кто уже покинул нас. Ты станешь Экзорцистом Геборене. Они полны зла. Освободи их внутренних демонов.
Крах переключил внимание на Драхе. Она выглядела как полное ничтожество; женщина средних лет, которая могла бы быть чьей-то матерью или даже бабушкой – если бы не безумие, бушевавшее в ее глазах. Эрдбехютер была самой значимой в этой троице. Она станет тем цементом, что скрепит их вместе, и она же не даст им отвлечься от цели. Меньшего не позволяла глубина ее верности Моргену. Но Драхе была самой опасной. Когда она принимала драконий облик, ее дыхание раздирало реальность на куски, оставляя кипящий хаос. Ничто не могло пережить ее ярость. Души ее жертв, опустошенные безумием Драхе, разрывало в клочья; они даже не попадали в Послесмертие – от них ничего не оставалось.
– Драхе, – произнес Крах. – Ты должна оставить за собой выжженное пепелище.
Он знал, что Драхе все равно поступит именно так, вне зависимости от того, какие приказы он ей даст. Однако теперь, когда Крах разрешил ей это, происходящее выглядело так, как будто это была его собственная идея, и теперь Драхе будет считать себя обязанной ему за то, что он одобрил ее методы – методы, в которых выражалась ее истинная суть.
– Но ты не должна убить Бедекта.
Разбирает ли она вообще из поднебесья, кого она сжигает там, внизу? Лучше будет подстраховаться.
– Ты обнаружишь цель, а Эрдбехютер и Унгейст совершат убийство.
Она кивнула – согласная, но опечаленная. Однако он не оставил ей выбора. Еще одна мысль пришла в голову Краху. Если Унгейст освободит внутренних демонов Бедекта, сработает ли это именно как убийство в рамках Кредо Воина, или же нет? Убив Унгейста впоследствии, получит ли Крах контроль над старым воином и, в свою очередь, над Моргеном?
– Эрдбехютер, убить Бедекта должна ты. Задача Унгейста заключается лишь в том, чтобы подстраховать тебя, если ты не сможешь этого сделать.
– Я смогу, – ответила она, бросив полный ядовитой ненависти взгляд на Унгейста.
Краху было все равно, в каких отношениях они находятся, – до тех пор, пока они выполняли его приказы.
Унгейст явно собирался поспорить, но Крах взглядом заставил его замолчать.
– Такова воля вашего бога.
Все склонили головы в знак согласия.
– Вы трое приближаетесь к Вершине. Вы нестабильны. Безумие может полностью завладеть каждым из вас в любой момент.
Взгляды трех пар глаз встретились с его взглядом, и он не оставил им возможности не согласиться.
– Но этого не произойдет. Ваше служение Моргену защищает вас. Пока вы исполняете волю нашего бога, вы в безопасности. Но стоит вам хоть в чем-то подвести его, ослушаться моих – его – приказов, и вы лишитесь этой защиты.
Он завладел ими. Это было легко, намного легче, чем при жизни.
«Мое могущество как гефаргайста растет».
Когда тот из них, кто выживет, вернется в Зельбстхас, настанет время обратить его внимание на Кёнига. Человек должен пасть, чтобы Крах мог занять его место, снова стать реальным. А до тех пор жалкий мерзавец ему еще пригодится. Если что-то пойдет не так, все шишки повалятся на Кёнига. И Крах все еще нуждался в нем, чтобы действовать в физической реальности.
Теократ вывел гайстескранкенов из комнаты, оставив запертого в зеркале Краха в одиночестве.
Даже если троим гайстескранкен не удастся убить свою жертву, настроить Моргена против теократа не составит никакого труда.
«Моя тюрьма – мои крепость».
Морген решит, что оказывать влияние на происходящее – за пределами возможностей Краха, и обвинит во всем Кёнига.
Но влиять на происходящее можно разными способами.
За то время, что пройдет с того момента, когда вы впервые увидите, что Отражение не повторяет ваши действия за вами, и до того мига, как вас, кричащего, затащат в зеркало, вы не познаете ни минуты покоя.
Бедект и Цюкунфт заняли столик в таверне «Ляйхтес Хаус» в Зельбстхасе. Штелен села бы напротив, чтобы иметь возможность наблюдать, что происходит у Бедекта за спиной. Цюкунфт же села рядом с ним. Она даже стул придвинула почти вплотную, и тепло ее тела опаляло его руку. Если бы он отодвинулся, она бы спросила почему, и поэтому он оставался на месте, чувствуя себя крайне неуютно и непрерывно потея, хотя нельзя было сказать, что в таверне было так уж жарко.
Цюкунфт не обращала на него никакого внимания. Судя по всему, она даже не подозревала, что поставила старого воина в неловкое положение. Она сидела, сгорбившись, над зеркалом, которое купил Бедект. Себе она купила новую рубашку и платье, более подходящие для прохладной погоды и не испачканные в крови. И то и другое – такого же зеленого цвета, как и платье, что она носила в Послесмертии.
– Ты их видишь? – спросил Бедект.
– Шшшш…
Когда он отослал Вихтиха и Штелен, собираясь свалить из Послесмертия, он велел им встретиться с ним здесь, в этой таверне, предположив, что ее аналог существует в Послесмертии. Это была единственная таверна в Зельбстхасе, известная ему. Если Морген собирается отправить их в погоню за Бедектом, то именно здесь он, скорее всего, их и перехватит.
«Пытаться предсказать поведение безумцев, опираясь на здравый смысл, – безумно само по себе».
Знание, где и когда они выйдут из Послесмертия, не имело решающего значения для плана Бедекта, но избыток информации никогда не повредит, в отличие от нехватки.
«Если они не придут сюда, ты так и не узнаешь, идут они по твоему следу или нет».
– Нашла, – сказала Цюкунфт, не отводя взгляда от зеркала. – Они будут здесь завтра.
Бедект удовлетворенно ухмыльнулся, показав обломки зубов. Как по заказу! Подавшись вперед, он заглянул Цюкунфт через плечо. В зеркале кружились разноцветные смутные фигуры, ничего полезного он среди них не заметил.
– Выглядит так, словно кто-то насрал кровью в водоворот, – сказал он.
Цюкунфт фыркнула.
– Я вижу только то, что она хочет, чтобы я увидела.
Опять эта загадочная «она». Бедект решил не переспрашивать. Она все равно ему не скажет. Однако то, что зеркальщица считает, что в зеркале есть кто-то еще, кто контролирует то, что она видит, не предвещало ничего хорошего.
– А мне она позволит увидеть то, что показывает тебе?
Цюкунфт прикусила нижнюю губу, взглянула на Бедекта.
– Я спрошу.
Она ничего не говорила. Бедект ждал, глядя в зеркало.
– Симпатичный ли он? – спросила она. Бросила еще один взгляд на Бедекта, рассмеялась и снова сосредоточилась на зеркале. – Нет, не думаю.
Пока она всматривалась в зеркало, внимательно прислушиваясь к чему-то, чего он не мог слышать, Бедект заказал еще одну пинту, четвертую. Эль в Послесмертии никогда не был таким вкусным. Цюкунфт заказала всего одну кружку пива и до сих пор не прикоснулась к ней. Мысль, что хорошее пиво так и останется не выпитым, беспокоила его.
– Я что? – удивленно спросила Цюкунфт у зеркала. – Нет. Посмотри на него как следует. Он же старый.
– Спасибо, – сказал Бедект.
– Он напоминает мне о… нет, я знаю, что он никогда таким не был. Больше похож на то, каким мог бы быть папа.
«„Папа“? Черт возьми, нет».
– Забудь, – сказал Бедект. – Не нужно мне видеть, что там, в зеркале.
Цюкунфт повернула зеркало так, чтобы Бедект мог лучше видеть отражающую сторону.
– Она говорит, что ей есть что тебе показать.
– Зачем?
– Я думаю, это проверка, – ответила Цюкунфт.
«Свихнуться можно. Меня проверяет какая-то сущность, про которую эта сумасшедшая девчонка думает, что видит в зеркале».
– Показывай.
Поверхность зеркала вспенилась водоворотом крови, дерьма и рвоты. По мере того, как он всматривался, расплывчатые неверные силуэты приобретали форму. Он увидел сломанные конечности, искривленные под невозможными углами, торчащие из истоптанной грязи. Глаза, яркие и голубые, смотрели на него. Морген.
«Я знаю, что это».
Жирный Поработитель пытал мальчика, пытаясь сломить волю бога.
– Это прошлое, – сказал Бедект.
– Нет, она видит только будущее.
– Я видел это раньше.
Цюкунфт покачала головой и повернула зеркало к себе. Уставилась в него.
– Есть семья. Банда гайстескранкен – их возглавляет зеркальщик, который думает, что говорит через свое зеркало с Единым Истинным Богом – поймает их. Гайстескранкен заставят отца смотреть, как они насилуют и убивают его жену и сына.
– Единый Истинный Бог? – Бедект припомнил, как слышал что-то такое давным-давно в Гельдангелегенхайтене.
– Они Тойшунг, – сказала она так, как будто это все объясняло.
Бедект узнал название.
– Что за чушь? Тойшунг – одна из тех зашуганных религий, где верят в мирное, спокойное Послесмертие. Они заявляют, что как только все будут верить в то же, что и они, мы все Вознесемся, станем богами или еще каким таким дерьмом.
– Она говорит, что это ложь, которую они говорят, чтобы скрыть злое безумие в сердце религии.
Вот опять «она».
– Она говорит, что они верят, что вот эта реальность, меняющаяся под наши убеждения, – тюрьма. Что страдания освободят нас. Они набредили свой собственный ад, он является воплощением массового безумия. Он называется Сонм. Для того, чтобы души людей наверняка оказались в аду Тойшунг, их в том числе и пытают.
Логики здесь было столько же, сколько и в любой другой религии. Может быть, Морген и его Геборене были не так уж и плохи. По крайней мере, мальчик хотел, чтобы все имело смысл. Бедект мог это оценить, даже если методы парня ему не нравились.
– А что этот Единый Истинный Бог? – спросил он.
– Благодаря ему работают правила нашей реальности. Предполагается, что он – наш тюремщик, но одновременно они считают, что он никогда ни во что не вмешивается, – Цюкунфт пожала плечами. – Как по мне, это все не имеет особого смысла.
Она тихо рассмеялась, положила руку на его правую руку и погладила большим пальцем толстый выпирающий шрам.
– Так что это и впрямь религия.
Штелен, даже пьяная, никогда бы не заблокировала его правую руку. Это была его все еще целая рука, она должна была всегда оставаться свободной, как и пространство вокруг нее, чтобы в любой миг, едва возникнет такая необходимость, ею можно было выхватить оружие. Что за жизнь вела Цюкунфт, если могла позволить себе быть настолько блаженно бездумной?
«Не каждый в любой миг и в любой день готов к тому, что именно сейчас придется кого-нибудь прикончить».
Бедект высвободил руку, и Цюкунфт надулась, делая вид, что опечалена.
– Какие-то безумные говнюки будут пытать людей, которые оказались достаточно глупыми, чтобы попасться им, – сказал Бедект. – Зачем показывать это мне?
– Твой список.
Какого черта он сказал ей? Это было глупо.
– Это список вещей, которые я не буду делать. В нем нет ни слова насчет того, что я должен мчаться и спасать каждого проклятого идиота. Наш мир – дерьмо. И дерьмо часто случается.
Он снова увидел Моргена, его переломанные конечности, торчащие из грязи. Вспомнил и собственную ярость, охватившую его при мысли о том, что кто-то позволил себе сотворить такое с настолько чистой душой.
«И чем это обернулось?»
И однако же при этом воспоминании ярость снова вспыхнула в нем. Бедект стиснул зубы, и Цюкунфт чуть отодвинулась вместе со стулом.
– Ты сказал, что не причиняешь вреда детям.
– Так этому пацану я никакого вреда и не причиняю.
– Ты позволишь причинить боль именно ему. И твое бездействие обречет его душу на ад Тойшунг.
– Я не могу спасти всех.
Безумие и крах ждали его, вздумай он выбрать этот путь.
– А тебе про всех и не известно. И шансов спасти всех у тебя нет, – Цюкунфт не сводила с него зеленых глаз.
«Ну и пусть сдохнут. Не моя проблема».
– Это, – Бедект кивнул в зеркало, – это точно произойдет?
– В происходящем задействовано слишком много людей, им всем надо будет принять слишком много решений, чтобы можно было что-то точно сказать.
– Значит, этого может и не случиться?
Цюкунфт уставилась на него.
«К черту эту семейку».
– Мы должны идти в Готлос, – сказал Бедект.
– А это почти по дороге, – сказала Цюкунфт.
Почти. Бедект вспомнил, как обезумевший от боли Морген умолял прикончить его. Рядом с тем пацаном не окажется никого. Он никогда не поймет, почему эти люди так ужасно обошлись с его семьей. Он стиснул изувеченную руку в кулак, хрустнули костяшки пальцев.
Цюкунфт вроде сказала, что это – проверка?
«Дерьмо».
И тут до него дошло.
«Если я этого не сделаю, она не будет помогать мне».
– Если мы выдвинемся прямо сейчас, мы сможем это прекратить? – спросил он.
– Возможно.
Она хочет, чтобы он поставил под угрозу свой и без того шаткий план ради чертового «возможно»? С другой стороны, без Цюкунфт и ее Отражения никакого плана и не будет. Она обещала показать Бедекту, как остановить Моргена, и это было все, что он пока знал. Вполне возможно, что этот зигзаг, уводящий вроде бы прочь от плана, был частью того, что видело Отражение. Возможно, он должен был это сделать.
– Почему она, – Бедект снова кивнул в зеркало, – хочет проверить меня?
Цюкунфт отвела взгляд, уставилась на парочку за другим столом, погруженную в собственную беседу.
– Это не имеет значения.
Видение мальчика, сломленного и замученного, осталось с Бедектом.
«Мы не отправляемся в какую-то дикую погоню из-за того, что этот мальчик напоминает тебе Моргена».
– Ты видишь, что произойдет с Штелен и Вихтихом, если мы отправимся за этим пацаном? – И тут же проклял себя за то, что спросил.
– Они опередят нас, – ответила Цюкунфт.
Это было не так уж плохо. Следовать за Штелен и Вихтихом на самом деле может быть лучше, чем иметь их на хвосте. И на тот момент, когда они наконец встретятся, Бедект был совершенно не против иметь как можно больше контроля над ситуацией. Если Штелен найдет его раньше, чем он будет к этому готов, она может убить его прежде, чем он успеет объясниться.
«Да она в любом случае может тебя грохнуть».
– Скажи мне, кто она, – Бедект указал на зеркало.
– Сейчас – это еще не то время, когда я скажу тебе.
– Ты знаешь, когда скажешь мне?
Цюкунфт покачала головой.
Проклятая богами гайстескранкен.
«И все же ты продолжаешь брать их себе в попутчики».
Их можно было использовать, но безумие сделало их непредсказуемыми. Без способности Цюкунфт заглядывать в будущее план Бедекта просто не существовал. Если она – или кто там Цюкунфт виделся в зеркале – хотела, чтобы он отправился на выручку этому пацану, возможно, это именно то, что он должен сделать. Цюкунфт была нужна ему, а если было нужно именно это… что бы там ни было… Что ж, можно было и дать это ей.
«Уверен, что все эти рассуждения – не попытки оправдать плохое решение?»
Бедект допил свое пиво.
– Ты собираешься это пить? – спросил он, глядя на кружку Цюкунфт, к которой она так и не прикоснулась.
– Нет.
«Тогда какого черта ты это заказала?»
Он взял кружку изувеченной рукой и одним долгим глотком осушил ее.
– Эль делает тебя толстым, – сказала она.
Бедект взглянул вниз на живот, нависавший над поясом.
– Он делает меня счастливым, – и хмуро посмотрел на девушку. – А пустая трата денег делает тебя бедным.
– Конечно, папочка, – ответила она.
«Папочка»?
«Ты же не думал, на самом деле не думал, что нравишься ей?»
Бедект взрыкнул и поднялся. Колени захрустели, а поясницу словно кто-то сжал тисками.
– Нам нужны лошади.
О боги, как он скучал по Лаунишу, своему старому боевому коню. Какой это был прекрасный зверь. На мгновение ему пришла мысль спросить Цюкунфт, не может ли она глянуть, где Лауниш сейчас, но все же Бедект решил не делать этого. Они уже и так слишком сильно отвлекались на всякую ерунду.
Торговец лошадьми знал, что Бедект спешит, и воспользовался этим в полной мере. Проклиная его и всех его потомков до десятого колена, Бедект ушел от него с двумя клячами, которые едва волочили ноги, седлами, выглядящими старше, чем он сам был, и очень небольшим количеством монет.
Они двинулись через Зельбстхас к южным воротам. По мере приближения к ней колоссальная городская стена выглядела все более впечатляюще. Ему это не нравилось. Вера определяет реальность, но это было невозможно. Он был мертв всего две недели, и этого времени не хватило бы, чтобы заставить все население города поверить в существование такой стены. Даже в этой реальности, охотно воплощавшей самые безумные убеждения, люди строили стены руками. Вера – слишком изменчивая субстанция, имея дело с ней, трудно вообще что-либо гарантировать. Возводить сооружения из дерева и камня гораздо легче, чем из веры.
И все же никто не обращал на стену никакого внимания.
«Тогда она должна возвышаться здесь уже много лет».
Бедект подъехал к торговцу, торгующему фруктами, Цюкунфт последовала за ним.
Он указал на стену тем, что оставалось от его левой руки.
– Как давно она здесь?
Торговец сморгнул, глядя на Бедекта – тот и не подумал спешиться, – и решил, что ответ – самый быстрый путь, чтобы избавиться от этого отморозка.
– Стена? Да уж лет восемь.
Бедект развернул лошадь и снова двинулся по улице. Восемь лет. Это было невозможно. Он был здесь меньше месяца назад, и никакой стены тут не было.
Доказательство, что его вера ошибочна, возвышалось над ним, и Бедект, самый здравомыслящий человек из всех, когда-либо ходивших по земле, принял представленные ему доказательства. За то короткое время, что он провел в Послесмертии, здесь каким-то образом прошли годы. Он ухмыльнулся. Вихтих придет в бешенство, узнав, что его репутация лучшего фехтовальщика, без сомнения, поблекла, а может быть, его даже полностью позабыли.
Одни боги знают, что тут могло измениться за это время, какие безумные новые религии – порождение горячечного бреда людей – могли успеть появиться. Это означало, что Зельбстхас готовится к войне дольше, чем он думал. Это также означало, что у Моргена было больше времени укрепить свое могущество, чем хотелось бы Бедекту. На какие еще города-государства уже распространилась власть Геборене?
Толпа пешеходов редела, и Бедект видел все больше и больше вооруженных священников, часто – целыми отрядами. Город выглядел спокойным, умиротворенным. Он не мог себе представить, чем занимаются отряды вооруженных священников, шатающихся по улицам. Он не видел никаких признаков религиозного раскола или нищеты. Даже в Гельдангелегенхайтене, где они все посходили с ума по богатству, были бродяги и нищие. Здесь же на глаза Бедекту не попался ни один человек, который не выглядел бы сытым и хорошо зарабатывающим.
Солнце стояло высоко, заливая улицы своим светом, и они едва не сияли в нем – ослепительно белые и невероятно чистые (учитывая, сколько людей спешило по ним). Бедект почувствовал себя грязным, он будто пачкал этот прекрасный город одним своим присутствием. Судя по взглядам, которыми его одаривали горожане, многие из них разделяли это чувство. Какой-то части его души захотелось поцарапать мостовую сапогом, а затем спрятаться где-нибудь, чтобы увидеть, кто придет ее отполировать и как быстро эти люди явятся.
– Великолепный город, – сказала Цюкунфт, ехавшая рядом с Бедектом.
Для того чтобы сесть верхом, ей пришлось задрать юбку, и теперь взгляду Бедекта представала гораздо большая часть бедра, чем тот был готов увидеть.
– Я никогда нигде не видела настолько… чистого.
– Это все их проклятый божок. Он одержим чистотой. Он руки моет каждую минуту, скребет до крови – по крайней мере, раньше так делал.
Бедект подумал, какое впечатление новый Зельбстхас произведет на Штелен, и сплюнул на улицу, заработав новую порцию презрения и отвращения со стороны окружающих. Он расхохотался им в лицо, и они тут нашли что-то другое, на что можно было обратить свое презрение. Ему захотелось всего лишь поцарапать камень в безупречной мостовой; Штелен захочет утопить это место в крови и грязи. Да сжалятся боги над каждым, кто окажется достаточно глуп, чтобы продемонстрировать ей свое неодобрение.
Отряд жрецов Геборене в чистых белых одеяниях с подозрением наблюдал за Бедектом и Цюкунфт из-под своих капюшонов. Путники миновали их, и ни один из жрецов не предпринял попытки помешать им. Бедект выдохнул. Это было бы чертовски типично для него – загреметь в тюрьму, не успев выбраться из города.
Бедекту представился Вихтих, произносящий: «Это стало бы довольно значительной помехой для воплощения твоего глупого плана, не так ли, старик?»
Что, черт возьми, он делает? Мчится черт знает куда спасать какого-то ребенка, чтобы…Чтобы что? Чтобы эта сумасшедшая зеркальщица продолжала помогать ему?
«Ты знаешь, что причина не в этом».
По крайней мере, не вся. Проклятый список.
«Почему бы тебе не вычеркнуть из него эти последние несколько вещей? Почему бы не принять, что ты являешься дерьмовым мерзавцем, и не признать, что нет такого преступления, которое ты не готов совершить?»
Тогда Штелен будет презирать его. Он знал, что она скажет:
«На самом деле ты боишься упасть в глазах обладательницы этой симпатичной задницы, если не спасешь мальчика. Ты совсем размяк»
И она назовет его идиотом, и не ошибется. Бедект заскрежетал зубами и зарычал себе под нос. Без Цюкунфт у него не было шансов остановить Моргена, не было шансов исправить вред, который он ему причинил. «Не было шансов…» – он оборвал эту мысль. По одному делу зараз. Спасти этого проклятого ребенка, чтобы она показала ему, что ему действительно нужно предпринять. Оставалось только надеяться, что она не сочинила всю историю от начала до конца. От этой мысли у него внутри все сжалось.
Цюкунфт не обращала никакого внимания на перепады в его настроении. Она поглаживала нос своей лошади на ходу и говорила ей всякие нежные глупости.
– Я назову его Прахтих, – сообщила она. – Как ты назовешь свою?
– Говна Кусок.
Цюкунфт поджала губы, словно обдумывая его ответ. В конце концов она кивнула и сказала:
– Отличное имя.
– У нас не так много денег, чтобы как следует закупиться провизией, – сменил тему Бедект. – Придется охотиться.
– А я-то думала, зачем ты купил короткий лук, – сказала Цюкунфт. – Ты хороший стрелок?
Ни в коем случае Бедект им не был. Чертовы луки он ненавидел всей душой. Чаще всего они ломались еще до того, как он успевал кого-нибудь пристрелить, или тетива отсыревала, или же растягивалась. Тот, который купил Бедект, выглядел скорее как гнутая палка, чем как настоящий лук, но стрелять из него можно было. Стрелами к нему – просто заточенными палочками – можно было бы убить разве что тощего кролика. Притом хотелось бы прикончить его одним выстрелом; мысль о том, чтобы гоняться за раненым животным, не вызывала у Бедекта никакого энтузиазма. Однако настоящий лук и стрелы с железным наконечником были им не по карману.
– Я буду охотиться, – сказал Бедект. – А ты – готовить.
– Я? Почему?
– Я думал…
– Думал что? – с самым безмятежным видом переспросила она.
– Готовка – это занятие для женщин.
Она наклонила голову набок, рассматривая его, как будто он был чем-то неприятным, во что она только что вступила.
– Ты знаешь, как построить дом?
– Что? Нет.
– Но это занятие для мужчин.
– Я не из таких мужчин.
– Ну, а я не из таких женщин.
Бедект решил не уточнять, из каких же она тогда женщин.
– Значит, я буду охотиться, потрошить добычу и готовить еду?
– Ага.
– А ты?
– Я буду смотреть, – она мило улыбнулась. – И критиковать твою стряпню. Если речь идет о красном мясе, я предпочитаю среднюю прожарку.
– Ты умеешь разводить огонь?
Цюкунфт подняла руку, изящно наклонила кисть.
– Нужно позвонить.
Она сделала вид, что трясет маленьким колокольчиком.
– Что?
– Придет слуга, и тогда нужно приказать ему развести огонь.
Она шутит, что ли? Бедект понятия не имел. Он ничего не знал о ее прошлом. Цюкунфт вполне могла происходить из богатой и состоятельной семьи. Это, безусловно, многое объяснило бы.
Стражники-жрецы Геборене у южных ворот дали им выехать из города, не задав ни единого вопроса, и, судя по всему, даже обрадовались тому, что такие гости, как Бедект и Цюкунфт, покидают их город.
Южная дорога вела в Унбраухбар, дерьмовую дыру на готлосской стороне Флусранда. Однажды Бедект уже там бывал. Именно в Унбраухбаре ему пришло в голову отправить свою жалкую банду – если Штелен и Вихтиха можно назвать бандой – в Зельбстхас для того, чтобы выкрасть ребенка – будущего бога Геборене. План состоял в том, чтобы теократ выкупил мальчика за кругленькую сумму. Как и в случае с большинством планов Бедекта, воплощение сильно отличалось от задумки. Украсть мальчика им удалось, однако во время побега из города Бедект чуть не умер. И это было только начало. Вихтих, эгоцентричный идиот, решил использовать Моргена, чтобы осуществить свою мечту стать величайшим фехтовальщиком в мире, и пытался манипулировать им. Затем, вместо того чтобы попытаться выкупить мальчика, теократ Геборене послал своих наемников убить его. При этом погиб Вихтих, но Морген, применив те силы, которые ему давало его личное безумие – Бедекту страшно было даже думать, какие неврозы бушуют в разуме мальчика, – вернул фехтовальщика из Послесмертия. После чего Штелен предложила двинуть на юг, проявив противоестественную для себя доброту. Но тогда, при виде Вихтиха – живого, пусть и в очередной раз запутавшегося в его мелких гефаргайстских махинациях, в голове Бедекта зародилась идея.
Смерть, знал Бедект, не за горами. Он умер еще в Найдрихе, во время похищения ребенка – будущего бога. Морген воскресил его из мертвых. Увидев, как еще кого-то вернули в мир живых, зная, что это возможно, Бедект, не дожидаясь момента, когда он сам снова погибнет, начал строить планы собственного возвращения из Послесмертия.
Теперь все зависело от этой женщины, от этой зеркальщицы. Какой бы здравомыслящей она ни казалась, Бедект напоминал себе, что это не так. Она была сломленной сумасшедшей. Она была безумна. Она верила в невозможное, и ее безумие воплощалось в реальность. Все ее бредовые идеи касались зеркал. Бедект гадал, означает ли это, что она является коморбидиком и, вероятно, тогда уже приближается к Вершине, или все ее идеи аккуратно вписывались в классификацию зеркальщиков.
Первой частью его плана было найти зеркальщика, который будет верить, что зеркала являются воротами между жизнью и Послесмертием. Бедект ожидал, что на поиски уйдут месяцы или даже годы. Он еще и неделю не был мертв, когда Цюкунфт заявилась к нему.
– Я – та, кого ты ищешь, – сказала она.
Думая, что она шлюха – и на удивление симпатичная, – он сделал довольно непристойное предложение. Она засмеялась и объяснила, что знает будущее и может привести его к зеркальщику, чье зеркало ведет в мир живых.
– Я могу привести тебя к тому, что ты ищешь, – сказала она. – Я могу показать тебе, как исправить ущерб, который ты нанес.
Откуда она знала? Он потребовал от нее подробностей, и она улыбнулась той загадочной улыбкой, которой улыбаются женщины, когда знают больше, чем ты, и хотят тебе это показать. Несколько раз он успевал перехватить ее взгляды – Цюкунфт исподтишка наблюдала за ним.
Бедект спросил, почему, если ей известен такой зеркальщик, она сама все еще находится в Послесмертии, но Цюкунфт снова отказалась отвечать. Пришлось закрыть тему – да и у него не было особого выбора. Но это не означало, что он успокоился. Что она искала для себя в этой авантюре? Зачем она его нашла? Почему она предложила свою помощь? Мотивы были важны, но она отказалась обозначить свои. Хотя, надо признать, он и о своих не особенно распространялся. Казалось, ее это и не интересует. Она никогда не спрашивала, никогда не пыталась выведать его собственные мотивы, почему он в это все ввязался. Означало ли это, что они были ей уже известны – или что ей это безразлично? Ни один из этих вариантов Бедекту не нравился.
Их отношения менялись по ходу общения. Когда до Бедекта дошло, насколько она молода, его начали мучить сомнения. Она была ребенком, а люди, оказавшиеся рядом с ним, как правило, умирали. «Как правило?» Бедект не смог припомнить ни единого человека, который остался бы в живых после того, как связался с ним. На этот раз, поскольку его противником был бог, Бедект логично предположил, что смерть будет рыскать вокруг него с гораздо большим усердием, чем обычно. Он отослал бы Цюкунфт прочь, если бы так отчаянно не нуждался в ее помощи.
Проклятый список.
«У таких людей, как ты, не должно быть никаких списков, кодексов этики или морали».
Жизнь, которую он вел, была слишком сурова; было попросту опасно иметь какие-то эфемерные кодексы и списки. Если истинные боги – нечто большее, нечто в корне иное, чем безумные Вознесенные люди, – и существовали, их, похоже, не очень волновало, какие отвратительные преступления люди совершают друг против друга.
Такие люди, как Бедект, использовали слабых, воровали у богатых и глупых, их путь устилали трупы. Боги, сколько людей он убил без всяких раздумий. Чувство вины? Он только смеялся над этим. Чувство вины было инструментом для управления идиотами, не более. Он бросил взгляд на Цюкунфт – как двигаются ее бедра, когда она покачивается в седле, как колышется грудь и чуть развеваются падающие на плечи волосы.
Проклятый список.
Поэты и сочинители, не жалея красок, живописали ужас первого убийства, как память о нем годами преследовала людей. Ничего, кроме хохота, эти россказни у Бедекта никогда не вызывали. Что за чушь. Убийство ничего не значило. Конечно, он навсегда запомнил свое первое убийство, но только потому, что первой жертвой стал его отец. Старый ублюдок не понял, что его маленький мальчик стал уже совсем большим, и в очередной раз схватился за ремень.
При этом воспоминании Бедект фыркнул, и Цюкунфт улыбнулась ему своими полными губами, сверкнув зелеными глазами. Он проигнорировал ее, сделав вид, что не заметил улыбки.
Ни разу за все прошедшие с тех пор несколько десятков лет он не почувствовал ни капли вины за свое первое убийство. В любом случае, решил Бедект, благодарность – вот правильное чувство. Первое убийство научило его, что убивать – это очень легко. Также благодаря ему Бедект понял, что насилие не является последним доводом дураков, а скорее, последним средством, к которому прибегают люди, просто не желающие остаться в дураках. Те, кто отказался драться, проиграли. Ими пользовались, их избивали и грабили. Они стали слабыми, стали жертвами.
И жертвой Бедект больше не собирался быть. Никогда. Он доказал это своему отцу. Он доказал это самому себе.
«Она использует твой проклятый список, чтобы манипулировать тобой. Разве это не делает тебя жертвой?»
– О чем думаешь? – спросила Цюкунфт.
– Я думал о том, сколько времени пройдет, прежде чем ты спросишь, о чем я думаю.
Она засмеялась и подъехала поближе.
– Ты принял решение? Куда мы двигаемся?
– Мне нужно больше информации. Ты можешь смотреть в зеркало, не слезая с седла?
Цюкунфт кивнула.
– Когда мы встретимся с Вихтихом и Штелен?
Цюкунфт вытащила зеркало из седельной сумки, развернула его и уставилась на поверхность. После нескольких мучительно долгих минут она сообщила:
– Не знаю.
– В Послесмертии ты сказала, что видишь будущее.
– Не совсем верно, но достаточно близко.
– А именно?
– Я не могу видеть все, везде и когда угодно, – ответила она. – Я вижу только то, что она показывает мне.
– Она? – снова попытался прояснить вопрос Бедект.
Цюкунфт проигнорировала его слова.
– И то, что она показывает, меняется. Становится более точным.
Она разочарованно нахмурилась.
– Раньше она показывала мне больше. Она показывала почти везде и всегда, чтобы я ни захотела увидеть. Теперь… – Цюкунфт оценивающе посмотрела на него. – Она показывает мне тебя.
Он не хотел знать, что это значит. Проклятые гайстескранкен, в их действиях никогда не было ни капли смысла. Она, вероятно, влюбилась в него, нашла в нем отцовскую фигуру, и эта влюбленность сильно ограничила ее могущество как зеркальщицы. Он содрогнулся при мысли о том, что это говорит о ее настоящем отце.
– Ты можешь увидеть нашу встречу с Вихтихом и Штелен?
– Нет. Но я знаю, что если мы отправимся на поиски того мальчика, то они окажутся впереди.
– А если мы этого не сделаем?
– Тогда они будут позади.
Бедект зарычал от отчаяния. Ладно, подыграем ей.
– Если я спасу этого мальчика, покажет ли она, – он кивнул на зеркало в руках Цюкунфт, – то, что нужно мне?
Цюкунфт пожала плечами:
– Рано или поздно.
Он мысленно увидел отвращение на лице Штелен. Она бы сплюнула и сказала:
– Этот план пойдет по борозде очень быстро.
Бедект вспомнил то недолгое время, что он провел вместе с Цюкунфт в Послесмертии. Тогда ее видение будущего было подробным и точным. Она показала ему то, что ему было нужно сделать, чтобы вернуться в мир живых. А теперь она была почти бесполезна. Разве гайстескранкены не должны становиться все более могущественными по мере погружения в пучину собственного безумия? Сила Цюкунфт убывала – означало ли это, что рассудок почему-то возвращается к ней, и если да, то почему? Потому, что она общается с ним?
«Что за ерунда. Общение со мной еще никому психику не улучшило».
Или в глубинах ее души происходит нечто более важное, но незаметное? Может быть, его присутствие рядом с ней каким-то образом, которого он не мог понять, спровоцировало некий катастрофический крах ее способностей, как последний безумный рывок к Вершине?
Бедект вспомнил слова Моргена, что Отражения никогда не показывали ему его собственного будущего, и спросил:
– А свое будущее ты там видишь?
– Никогда.
Бедект вздохнул. Возможно, если он спасет того треклятого пацана, у той, кто, по мнению Цюкунфт, живет в зеркале, появится больше охоты помочь ему.
– А ты сама как думаешь, что нам стоит делать? – с любопытством спросил он.
– Нам стоит, по крайней мере, попытаться.
Он не стал выяснять почему. Цюкунфт уже поделилась с ним великой банальностью, в которую верила – сама попытка важнее, чем выигрыш. Что за несусветное дерьмо. Любая попытка, заканчивающаяся неудачей, являлась провалом – ни больше ни меньше.
«Какая забавная философская концепция сварливых стариков, так ведь, старик?» – раздался в его голове насмешливый голос Штелен.
Бедект хмыкнул.
«Просто дам ей то, что она хочет, и тогда мы сможем вернуться к плану».
– Куда направляется пацан?
В ответ она улыбнулась печальнее, чем он ожидал:
– На восток. Завтра мы догоним его.
– Мы идем на восток, Говна Кусок, – сказал Бедект.
– Извини?
– Разговариваю с моей лошадью.
Бедект развернул Говна Кусок. Цюкунфт последовала за ними, причмокивая губами и понукая лошадь, пока снова не оказалась рядом с Бедектом.
– Я тут подумала, надо бы мне переименовать лошадку свою, – сказала она.
– Поздно, – ответил Бедект.
Солнце село, и небо заволокло тучами. Температура упала. Бедект объявил привал. Пора разбить лагерь, заявил он.
– Принеси дров для костра, пока я…
– Нет, нет, нет, – Цюкунфт почти испуганно попятилась. – В поваленных деревьях живут всякие извивающиеся твари, – произнесла она так, как будто это все объясняло.
Бедект пожал плечами и принес дрова. Вернувшись, он бросил их к ногам Цюкунфт и помассировал свою поясницу.
– Ты можешь сложить их для костра?
– Они грязные, – она протянула к нему свои изящные руки, растопырив чистые пальцы. Как будто это его волновало!
– Не могла бы ты разбить лагерь, пока я разжигаю огонь? – спросил он.
– Конечно. А как разбить лагерь?
– Ищи камни, твердые обломки и убери их с тех мест, на которые мы постелем скатки.
– Скатки?
Бедект вытащил из ее седельной сумки скатку и бросил к ее ногам.
– Она выглядит ужасно тонкой, – заявила Цюкунфт.
– Она достаточно теплая.
– Я легко мерзну.
Бедект безразлично хмыкнул.
– Я разведу костер. Если ты сможешь поддерживать огонь, пока я охочусь…
– Не утруждайся. Ты никого не поймаешь. Сегодня вечером мы съедим ту еду, которую ты купил.
– Откуда тебе знать…
Цюкунфт посмотрела на него, как на умственно отсталого.
Ворча, он принялся разводить костер. Когда пламя разгорелось, он извлек провизию из своих седельных сумок и поделился ею с девушкой.
Они ели молча. Цюкунфт наблюдала за Бедектом сквозь языки пламени, он же не обращал на нее никакого внимания. Она не то чтобы ела, а так, поклевывала. Бедект, осыпая брюхо крошками, вдруг задумался, а не разделяет ли она – до некоторой степени – одержимость Моргена чистотой. Покончив с ужином, она довольно рыгнула и ухмыльнулась Бедекту.
– Холодает, – сказала она, обхватив себя руками и резко вздрагивая.
– Так и есть.
– Эта скатка выглядит довольно тонкой, – повторила она.
– Так и есть.
Они могли себе позволить только такие одеяла.
– Мы могли бы укрыться одним, – сказал Цюкунфт. – Так будет теплее.
– Я что-то не наелся, – сказал Бедект и поднялся. Измученные артритом колени привычно хрустнули. – Пойду посмотрю, не смогу ли я найти кого-нибудь и убить.
Он ушел в ночь, не оглядываясь.
– Развлекайся, – сказала она ему вслед, и ее мягкий голос подозрительно подрагивал, как от сдерживаемого смеха.
Бедект не нашел никого, кого можно было бы съесть, но все равно кого-то убил. На обратном пути в лагерь он споткнулся и упал на лук, сломав его.
Древние короли и королевы – те, кто правил до возвышения Меншхайт Лецте Империум – похоронены в гробницах, облицованных золотом и доверху заваленных драгоценностями. Их личную гвардию, любимых слуг, собак и лошадей похоронили вместе с ними, чтобы они могли служить и развлекать своих владельцев в Послесмертии.
Правят ли эти владыки там до сих пор?
Морген, самодовольный паршивец, откинулся на спинку стула и сказал:
– Тебе лучше взять мечи.
Вихтих сгреб со стола свои парные клинки, и Морген исчез. Вихтих, не желая показывать своего удивления, приподнял бровь, оглядел таверну. Мальчик мог быть богом, но не смог удержаться от попытки пустить пыль в глаза. О боги, он хотел произвести впечатление на человека, который…
«Здесь стало светлее, что ли?»
Вихтих сморгнул и повернулся к барной стойке. Парня за прилавком он не узнал. Неужели бармен сменился, а он и не заметил?
К его столику подошла барменша, молодая и хорошенькая. Лицо ее было щедро усеяно светлыми веснушками, глаза – голубыми. Он захотел воспеть ее глаза в поэме. Ее грудь – тоже.
– Принести тебе кружку пива? – спросила она.
Ее взгляд зацепился за него, стал оценивающим.
Вихтих блеснул своей лучшей улыбкой, той, которая заставляла сердца женщин таять, а мужчин – разбивать ему лицо. Из всех его многочисленных улыбок эта была, безусловно, его любимой.
– Пожалуйста. И как тебя зовут?
– Рейниген, – ответила она и умчалась, тряхнув золотисто-каштановыми волосами.
«Она намного приветливее, чем…»
Вихтих порылся в памяти. Безуспешно.
«Как бы ее там ни звали».
Смерть и впрямь превратила некоторых людей в бледные тени себя самих.
Золотые волосы. Голубые глаза.
Вихтих окинул взглядом других посетителей таверны. Они казались счастливыми, толстыми и преуспевающими.
«Что-то здесь…»
Рейниген принесла ему кружку янтарного эля с высокой шапкой пены и поставила ее на стол перед ним. От девушки пахло свежеиспеченным хлебом, пивом и душистым мылом, и ему так захотелось ей присунуть, как никогда еще не хотелось с тех пор… с тех пор, как он умер.
Вихтих поймал ее руку в свою, ласково провел кончиками пальцев по мягкой коже. Поднес к носу, глубоко вдохнул ее запах, закрыв глаза от удовольствия. Ее рука была теплой, и он чувствовал биение ее сердца.
– Чем могу помочь? – спросила она, не предпринимая никаких попыток отнять руку.
– Ты живая, – изумленно произнес Вихтих. – Такая живая!
Он схватил кружку и одним глотком осушил ее, а она наблюдала за этим своими удивительными голубыми глазами.
– Вкус, – сказал он, швырнув пустую кружку на стол. – Настоящий вкус!
Вихтих облизал губы.
– Еды. И еще пива.
Она вежливо кашлянула, и он понял, что все еще держит ее за руку.
Он отпустил ее.
– Извини. Как ты говоришь, тебя зовут?
– Рейниген, – ответила она.
– Конечно.
Она ушла за его заказом, а Вихтих провел пальцами по столешнице, ощутил текстуру дерева. Он глубоко вздохнул, наслаждаясь ароматами общего зала таверны. Пиво, пот, запахи с кухни, дым и кислое дыхание одни боги знают сколько уже заглянувших сюда посетителей. Это был прекрасный, самый удивительный аромат. Он представил, как уткнется лицом между ног служанки; о, какие запахи он ощутит там! Ноздри его затрепетали при этой мысли.
«Я понятия не имел, что быть живым – это так здорово!»
Все это – запахи и цвета, каждое ощущение – раньше он воспринимал их как должное.
«Больше никогда!»
Он перепробует и насладится всеми удовольствиями, которые могла предложить жизнь.
«Одни боги знают, когда я могу умереть снова».
А смерть была дерьмом.
На этот раз он не растратит свою жизнь на погоню за глупыми целями.
Когда служанка вернулась с тарелкой еды и еще одной кружкой, он набил живот до отказа и просмаковал каждый глоток эля. Наевшись до отвала и почувствовав себя переполненным, он откинулся на спинку стула и задумался о будущем. Слишком долго он откладывал на потом самое важное. Нужно будет найти свою жену. Живет ли она по-прежнему в Траурихе? Скорее всего. И Флух, его сын. Нужно снова увидеть своего сына, подержать не по годам развитого карапуза на руках и ощутить этот незабываемый детский запах.
«Он уже не младенец».
А и точно. Вихтих бросил их почти пять лет назад. Флух теперь уже маленький мальчик, который наверняка вечно вляпывается в мальчиковые неприятности. Вихтих усмехнулся при этой мысли.
«Из меня получится замечательный отец».
Только тот, кто побывал на том свете – и вернулся, – смог бы привнести в отцовство те смыслы, которыми его наполнит Вихтих. Больше никакой погони за мечтой, никаких жалких преступлений. А Морген пусть ебет свиней. Да, Бедект бросил Вихтиха, и пусть эта рана еще саднила, но она уже не имела значения. Вихтих теперь был богат. Он вернется к своей семье преуспевшим человеком. Его жене придется признать, что он был прав – с самого начала.
Торжествующе улыбнувшись, Вихтих потянулся за мешочком с монетами.
Его не было.
– Дерьмо, – сказал он.
«Маленький ублюдок как-то обвел меня вокруг пальца».
Но как и зачем? Он должен был понимать, что Вихтих, вернувшись к жизни, очень скоро обнаружит пропажу. Чего же тогда хотел бог? Рассчитывал ли, что Вихтих все равно отправится на поиски Бедекта и убьет его? С чего бы это? Ему не заплатили. Не важно, что он сразу решил кинуть пацана, это не имело значения.
С какой бы стороны Вихтих ни смотрел на произошедшее, никак нельзя было понять, какую же выгоду извлек из этого Морген. Разве что…
«Мальчишка, должно быть, боится меня. Должно быть, он отослал меня сюда, чтобы помешать мне сделать что-то важное в Послесмертии».
И что, по мнению Моргена, он, Вихтих, предпримет, когда обнаружит, что деньги пропали? Рассчитывает ли он, что Вихтих плюнет и двинет своей дорогой? Или же полагает, что фехтовальщик все-таки грохнет Бедекта в надежде получить обещанное? А заплатит ли ему мальчик, если он все-таки убьет старика? А все остальные его посулы, Первый Меч Геборене и все такое? Они тоже все ничего не стоили?
«Он ожидает, что я все брошу».
Это значило, что все обещания Моргена, богатство и слава… просто пускание пыли в глаза, вот что это было.
Вихтих подумал о Флухе и жене.
«Дерьмо».
Теперь, без гроша в кармане и каких бы то ни было перспектив, он не мог к ним вернуться. Это было бы полное позорище.
Бедект. Каким-то образом все крутилось вокруг старика. Вихтиху придется найти его. Убивать его или нет – это решение можно принять позже. Ублюдок предал и бросил его, но если он богат, возможно, Вихтих удовольствовался бы лишь ограблением. Или ограбил бы, а потом убил.
«Надо было задать Моргену больше вопросов».
Где, в какой точке пространства Бедект вынырнул в реальность? Здесь, в таверне, сидел на этом же самом месте? Или он вернулся в мир живых в Найдрихе? Почему, черт возьми, мальчик и не подумал сообщить ему эти детали? Если подумать, мог ли он вообще принимать на веру хоть что-то из его слов? Да, решил Вихтих. Морген был паршивцем, но недостаточно умным, чтобы лгать гефаргайсту калибра Вихтиха. По крайней мере, не обо всем.
Вихтих хмуро посмотрел на свою кружку – уже опять пустую.
«Почему Бедект не взял меня с собой? Почему он меня бросил?»
Он ощутил изжогу, живот подвело. Должно быть, съел что-то не то. Вихтих прикусил нижнюю губу, чувствуя, как глаза становятся горячими и влажными.
«Как он мог бросить меня?»
Если бы Бедект бросил Штелен, это Вихтих смог бы понять. Она была кровожадной сукой-воровкой. Стоило разок ее пнуть – и после этого доверять ей уже нельзя ни в коем случае, и в придачу она была нечеловечески уродлива. Вихтих поверил бы, если бы Морген сказал, что Бедект сбежал из Послесмертия просто для того, чтобы удрать от Штелен.
Но оставить Вихтиха?
«Я был его другом. Его единственным другом. Сколько раз я спасал его никчемную шкуру? И вот как он меня отблагодарил».
Бедект мог приказать Моргену вернуть их к жизни всех разом.
«Сволочь эгоистичная!»
Появилась служанка, сверкнула голубыми глазами и покрытым веснушками бедром. Она остановилась у его столика, положила руку ему на плечо.
– С тобой все в порядке?
Ярость перла из него, как из чайника; он стер слезы рукавом. Он хотел было блеснуть своей любимой улыбкой, но вместо этого решил разыграть карту обиженки. Бабам это нравится; их хлебом не корми, дай пригреть на груди птичку с перебитым крылом.
– Да, – ответил он тоном, подразумевающим прямо противоположное.
Она успокаивающе погладила его по спине, и он чуть согнулся, чтобы она ощутила бугры твердых мышц.
– Ты уверен? – спросила она.
– Друг, старый друг, дорогой старый друг… – Вихтих решил внести некоторые правки в свою историю. Скажи он, что его бросили, и сразу в ее глазах он станет жалким. Слабых и жалких мужчин женщины ненавидели с тем же пылом, с каким выхаживали раненых птиц. Да и такая буря чувств в адрес кого? – старика! – будет выглядеть немного подозрительной.
– Она умерла.
Он задержал на ней взгляд своих плоских серых глаз, желая, чтобы она утешила его. Зная, что она это сделает.
– Это ужасно! Это была – это была твоя жена?
Вихтих быстро прикинул, стоит ли разыгрывать эту карту, и отказался от этой идеи.
– Нет. Просто старый друг. Я приехал в гости. Я собирался остановиться у нее. Я и не знал, что…
– Понимаю, – ответила она, и он знал, что она уже размышляет, а где же он проведет ночь.
– Еще кружку? – предложила она.
Заплатить ему было нечем, так что грех было отказываться, пока предлагали.
– Да, пожалуйста. Еще раз, как тебя зовут?
– Рейниген, – ответила она.
– Извини, – с подавленным видом произнес он. – Столько всего крутится в голове…
Перед тем как уйти, она еще раз ободряюще сжала его плечо, и он отметил, как глаза ее расширились от одобрения, когда она снова ощутила могучие мышцы.
Нет, он определенно убьет Бедекта. Не потому, что Моргену это нужно, а за то, что сволочь с ним сделала. Он заберет все, что у старика есть, и оставит хладный труп.
«Ему давно было пора научиться уважать меня. Я величайший фехтовальщик в мире, а он все время вел себя так, словно может выиграть поединок со мной».
И Вихтих проглотил это оскорбление. Я дам ему знать, прежде чем атакую и убью. Я хочу, чтобы он был готов. Я хочу, чтобы он знал, что грядет и почему.
Он поиграет со старым козлом, несколько раз обезоружит. Бедект поймет, насколько основательно Вихтих во всем его превосходит. И только затем, когда эта жирная скотина будет хрипеть в пыли, Вихтих убьет его.
Когда служанка вернулась с пивом, слезы у Вихтиха давно высохли. Холодная ярость переполняла его. Но он не собирался ее выказывать. Одним из первых уроков, которые он усвоил в детстве, было знание, что чувства – это слабость. Он помнил, как в детстве родители передавали его один другому каждые несколько месяцев, после того как им надоедало с ним возиться. Он помнил, какую сильную боль это причиняло каждый раз. Он помнил тот день, когда понял, что он для каждого из них лишь средство – причинить боль и наказать другого. И он овладел правилами этой игры и превзошел их обоих, настраивал их друг против друга, манипулируя их чувствами, используя их для своей выгоды. В конечном итоге, когда он продал любимую лошадь своего отца – чистокровного жеребца, – чтобы купить себе потрепанную лютню, тот даже не стал возмущаться. Лишь печаль появилась на его лице, словно он наконец понял, насколько оглушительный крах он потерпел как отец.
Много лет спустя, когда у него родился собственный сын, Вихтих поклялся никогда не повторять ошибок отца. Он станет гораздо лучшим родителем. Как только сможет вернуться к нему и его матери – с богатством и славой. Может быть, ему все же удастся заставить Моргена дать обещанный титул Геборене. Вот это будет достаточно впечатляюще.
– А ты не видела ли здесь недавно мужчину одного, – обратился Вихтих к служанке. – Ты бы его обязательно запомнила. Здоровый такой, весь в шрамах. Отсутствуют полтора уха и два пальца. Колени все время трещат, и он таскает с собой большой топор.
Глаза девушки расширились, она кивнула:
– Это он убил твою подругу?
Вихтих сморгнул. Он уже забыл половину того, что только что наплел ей. И тут до него дошло, какой изящный выход из ситуации она предлагает. Просто идеальный.
– Да, – сказал он. – Это он убил ее. Я должен его найти. Он должен заплатить за свои преступления.
– Он был здесь вчера, – ответила она. – Сидел прямо тут, – она кивнула на Вихтиха, – на этом же самом стуле.
Она прикусила верхнюю губу, и та порозовела.
– Много пил. Он был здесь с женщиной.
С женщиной? Со Штелен? Неужели Бедект забрал с собой Штелен, а Вихтиха бросил?
– Чудовищно некрасивой?
– Нет. Как раз наоборот.
Тогда точно не со Штелен.
– Он говорил, куда отправится? – спросил он без особой надежды.
Она покачала головой:
– Но он спросил, в каких мы сейчас отношениях с Готлосом.
Готлос. Бедект решил вернуться туда, где все началось? Зачем?
– Тогда мне придется отправиться туда за ним, – произнес Вихтих, выпрямляясь в кресле и принимая свою лучшую героическую позу. Он услышал, как она вздохнула.
– Он выглядел опасным, – сказала она. – Пугающим.
– Он такой и есть. Но меня это не беспокоит. Ибо я… – Вихтих сделал паузу для драматического эффекта. – Я – величайший фехтовальщик в мире.
– Ты не Курц Эрфюрхтиг, – возразила она.
– Кто?
– Курц Эрфюрхтиг. Он – величайший фехтовальщик в мире.
– Что за чушь.
– Да, это он. Все это знают.
– Никогда о нем не слышал, – сказал Вихтих.
Она пожала плечами. На лице ее было извиняющееся выражение, и это окончательно его вывело из себя.
– Я – Вихтих Люгнер, – сказал он. – Ты должна была обо мне слышать.
Девушка наморщила маленький носик.
– Может быть. Но это было давно. Ты не можешь быть им. Сейчас он должен быть уже стариком, далеко за тридцать. В любом случае, я слышала, что он умер в Найдрихе лет десять назад.
– Ну, я и умер, – фыркнул Вихтих. – Но вернулся.
Ее глаза расширились:
– Вернулся из…
– Из мира мертвых, – согласился Вихтих, пытаясь на ходу сообразить, как же ему согласовать это с остальной частью дерьмовой сказки, которую он уже сочинил для нее. Он потерял нить повествования практически в тот момент, когда открыл рот.
«Факты ничего не значат», – напомнил он себе.
Тем более, что с самого начала он никаких твердых фактов не упоминал. Он давно заметил, что правда хорошую историю отнюдь не украшает. Служанка же, казалось, пока не заметила никаких несоответствий.
– У меня здесь есть незаконченные дела, – добавил он, потому что звучало похоже на то, что сказал бы человек, вернувшийся из мертвых.
Вихтих прикончил кружку и поднялся. Он чуть пошатнулся. Сколько же он выпил? Он не мог вспомнить.
– Этот фехтовальщик?
– Курц?
– Конечно. Где он?
– Обычно он сидит в «Фелерхафте Тюрм». Это здесь, рядом, – ответила она.
Человек, претендующий на звание величайшего фехтовальщика в мире, прямо здесь, в Зельбстхасе? Воистину, боги улыбнулись Вихтиху. Ну, возможно, не все. Вихтих ухмыльнулся девушке:
– Как тебя зовут, любовь моя?
– Меня…
Он жестом перебил ее:
– Где находится «Фелерхафте Тюрм»? – спросил он.
Девушка указала на восток. Он сказал:
– Я сейчас вернусь. Я должен вернуть себе свой титул.
Он развернулся и двинулся прочь. Если повезет, она заметит, что он не заплатил, только тогда, когда он уже выйдет из гостиницы и затеряется в толпе.
Остатки хмеля слетели с Вихтиха, когда он вышел из «Ляйхтес Хаус».
Он окинул взглядом оживленную улицу. Яркие и красочные вывески зазывали в самые разные магазины. Небо над головой от края до края было невозможного темно-синего цвета. Для Зельбстхаса – только лучшая погода. Вихтих втянул ноздрями воздух. Здесь воняло не так сильно, как в большинстве городов, но все же он уловил запахи лошадиного дерьма, пота и мусора. Ему это нравилось. Эти люди были такими живыми.
Он повернулся к коновязи и нахмурился:
– Где, черт возьми, моя лошадь?
Вихтих зашагал по улице, стремясь отойти от таверны как можно дальше.
«Глупый ребенок».
Морген и не подумал предупредить его, что проклятая лошадь не вернется в мир живых с ним.
«Бездумный идиот».
Что ж, это было неудобно. Ему придется купить… черт возьми! Он вспомнил, что у него больше нет мешочка с золотом. И каким, черт возьми, способом он теперь, по мнению Моргена, должен был раздобыть лошадь, чтобы отправиться за Бедектом?
Вихтих принялся вышагивать по улице прочь от таверны. Он решит этот вопрос позже. Сначала он прикончит этого воображалу. Раздражало, что какой-то новичок, о котором он никогда не слышал, расхаживает вокруг, называя себя величайшим фехтовальщиком.
Упоминал ли Морген, что время в Послесмертии течет иначе, чем в мире живых? Он не мог припомнить; он не слушал, хотя маленький паршивец был горазд потрепаться. Служанка – как бы ее там ни звали – сказала, что Вихтих умер десять лет назад. За такое время его репутация могла и поблекнуть.
«Могла… и?»
Вихтих попытался припомнить, как звали хотя бы одного фехтовальщика, известного десять лет назад. Ему это не удалось. Плохо.
– Паршивый свиноеб, сукин сын!
Годы работы над репутацией, бесчисленные поединки, и все зря!
«Придется начинать сначала».
Вихтих заметил «Фелерхафте Тюрм», еще одну таверну в слишком чистом городе, где все выглядело почти одинаково же. Он двинулся к ней, обдумывая ситуацию на ходу. Если обычные люди больше не знают, что он – величайший фехтовальщик в мире, насколько хорош он окажется на самом деле? Может, стоит плюнуть и вернуться? Может быть, сейчас не лучшее время обнаружить, что он больше не…
Вихтих остановился как вкопанный. Люди, ругаясь, обходили его. Он не обращал на них никакого внимания. Если он не величайший фехтовальщик в мире, то что он тогда?
Ничто.
«Я умру, если стану никем и ничем».
Все, что ему нужно было сделать, это убить этого – черт возьми, он не мог вспомнить имя этого человека, – и все снова узнают, что Вихтих – величайший фехтовальщик в мире.
Хлопнув дверью, чтобы привлечь всеобщее внимание, Вихтих вошел в таверну и принял героическую позу. Он знал, что свет удачно подчеркнет рыжину волос, серо-стальные глаза засияют, а пыль, взметнувшись, окутает золотистым плащом. Слишком поздно он вспомнил, насколько невероятно чистые здесь улицы. Это его раздосадовало, но Вихтих отмахнулся от этой мысли. Небольшая потеря. Чтобы произвести впечатление на зрителей, хватит и его героической позы.
– Какой-то мечник, – протянул хорошо одетый мужчина, сидевший за столом в окружении кучки богатых идиотов, вроде бы не вооруженных. Рукояти парных мечей торчали над плечами. Он выглядел худым и мускулистым.
– Фехтовальщик, – поправил Вихтих, хмуро глядя на богато вышитую рубашку мужчины и осознавая, насколько скромно по сравнению с ней выглядит его собственная. Ему и впрямь стоило сначала заглянуть к хорошему портному.
– Ты?.. – Как, черт возьми, та девчонка говорила, зовут этого мечника?
– Курц Эрфюрхтиг, – кивнул тот. – Собственной персоной, опасен вдвойне.
Он оскалил идеальные зубы, и Вихтих отметил отсутствие шрамов. Это был искусный фехтовальщик.
– А ты? – спросил Курц.
Вихтих низко поклонился, нацепив на лицо свою самую любимую улыбку. Волосы взметнулись безупречной волной. Теперь Курц, без сомнения, захотел его убить.
– Вихтих Люгнер, – ответил он, наблюдая за глазами Курца в ожидании хоть намека на узнавание и с радостью его обнаружив. – Я вижу, ты слышал обо мне.
– Слышал, ты умер, целуя задницу какого-то Поработителя в Найдрихе, – сказал Курц.
Вихтих усмехнулся, наслаждаясь предстоящим моментом:
– Вряд ли. Меня убил бог.
– О? – спросил Курц. – И какой же?
Вихтих пригвоздил фехтовальщика взглядом плоских серых глаз.
– Твой, – он широко развел руки, зная, как красиво при этом взбугрятся мускулы, и позволил улыбке полного превосходства медленно проступить на лице. – Пусть он поразит меня на месте, если я лгу.
У завсегдатаев «Фелерхафте Тюрм» одновременно вырвался вздох в ожидании небесной кары. Только Курц оставался неподвижным и спокойным.
– Нет? – Вихтих пожал плечами, снова поиграв мускулами, и опустил руки. – Вы знаете, что я говорю правду, – продолжал он, уверенный, что его жажда гефаргайста в уважении заставит их именно уважением к нему и проникнуться.
– Твой бог убил меня, и твой бог вернул меня к жизни, – он опять пожал плечами, словно речь шла о каком-то пустяке. – Иногда из Послесмертия возвращаются особые души, – произнес он, повторяя слова Моргена. – Чтобы завершить незаконченные дела.
Курц поднялся, оказавшись высоким и худощавым.
– Ты богохульствуешь. Я накажу тебя.
– Я здесь не для того, чтобы обмениваться шлепками по заду, – сказал Вихтих. – Твой бог вернул меня к жизни, чтобы я мог исполнить свою судьбу и стать величайшим фехтовальщиком в мире. Он назвал меня Первым Мечом Геборене, – забавно было не лгать. По крайней мере, почти.
– Предлагаю выйти на улицу, чтобы не испачкать этот прекрасный пол.
Вихтих увидел, что все здесь устлано коврами с замысловатыми рисунками, и приподнял бровь. Какой чертов идиот кладет ковры на пол в таверне? И почему здесь не воняет пролитым элем?
– Пойдемте, – сказал Курц своей компании. – Это будет быстро.
– Быстро? – бросил Вихтих через плечо. – Ты можешь только быстро?
Он с выражением неприкрытого разочарования покачал головой.
– В мое время, когда такие паршивцы, как ты, еще на горшок ходили, фехтовальщики знали, что такое настоящий поединок.
– Я в курсе, что тогда много чесали языками, – парировал Курц, вызвав смех и хихиканье своих поклонников.
– Вот тут ты прав, – огрызнулся Вихтих. – Если толпа на твоей стороне, ты уже победил. Если ты насчет этого не в курсе, ты уже мертв.
Он кивнул на толпу последователей Курца:
– И, судя по тому, как вымученно они смеются, ты их уже потерял.
Ложь, но зерна сомнения были посеяны. Неуверенность в себе – а Вихтих не сомневался, что у фехтовальщика ее в избытке, как иначе он стал фехтовальщиком? – доделает все остальное.
Обнажив клинки, Вихтих встал в позе расслабленной готовности, дожидаясь Курца. Он наблюдал, как мужчина вытаскивал собственные мечи (они эффектно блеснули), как принялся подпрыгивать и потягиваться, разогреваясь. Вихтих не шелохнулся. Его неподвижность, полная уверенность в себе и явное полное пренебрежение к противнику сыграют ему на руку гораздо сильнее, чем любая разминка.
– Ты уже закончил? – спросил Вихтих в тот момент, когда стало ясно, что фехтовальщик вот-вот завершит разминку. Всегда нужно использовать каждую возможность. Таким образом, когда он закончит, это будет выглядеть так, как будто он сделал это потому, что его смутили слова Вихтиха.
Курц кивнул и фыркнул, но промолчал.
Как этот идиот стал величайшим фехтовальщиком в мире, Вихтиху никогда не понять.
– И последнее, – сказал Вихтих, подняв руку. Курц уже шагнул к нему, держа мечи наготове. Колебания перед самым началом поединка могли заставить зрителей на мгновенье усомниться в нем, но ключевая реплика, которую он собирался бросить в лицо оппоненту, того стоила.
– Что? – спросил Курц, держа мечи наготове, если вдруг Вихтих собирался его таким образом подловить.
– У тебя при себе много монет?
– Много, – похвастался Курц. – Больше, чем…
– Хорошо, – перебил его Вихтих. – Мне нужно будет купить лошадь, когда я здесь закончу.
Курц атаковал. Как одержимый, он осыпал противника безумным градом ударов, но Вихтих узнал этот стиль. Этот человек выучился обращаться с мечом у гвардейцев Ферцвайфлунг, элиты, которая защищала самые главные сокровища банка. Вихтих рассмеялся. Он как-то согрешил с гвардией Ферцвайфлунга – продал им свои умения за деньги. Они называли его Первым Мечом, платили так, что лучше и не бывает. Он ушел только потому, что служить в гвардии оказалось чертовски скучно – очень редко удавалось кого-то убить. Да тут еще и жена почему-то захотела перебраться куда-нибудь из города – они и переехали в деревню.
Вихтих кружил, уйдя в глухую оборону.
– А ты неплох, – сказал он.
Курц ухмыльнулся, сверкнув белыми зубами, и сделал ложный выпад.
– Я думаю, ты даже лучше, чем я, – сказал Вихтих. Признание собственной слабости всегда привлекает толпу на твою сторону. Ему нужно было разыграть все как по нотам. К счастью, Курц ничего не знал о манипуляциях. Дурак стал величайшим фехтовальщиком в мире только благодаря своему умению обращаться с мечом. Бедняга.
Курц преследовал его, танцуя с мечами – по той же схеме, что и вся дворцовая гвардия Ферцвайфлунга. Хотя, надо было честно признать, двигался он быстрее и более плавно, чем Вихтиху когда-либо доводилось видеть.
– Интересно, – сказал Вихтих.
– О? – спросил Курц, заставляя Вихтиха попятиться под шквалом атак.
– Ты учился в дворцовой гвардии Ферцвайфлунга.
– Лучшей в мире, – ответил Курц, с безупречной грацией вытанцовывая свой смертоносный танец.
– Именно. Но тут две проблемы.
– А?
И вот он наступил, тот момент, когда Курц сделал отвлекающий выпад левым мечом, явно чрезмерно им замахнувшись, в то время как второе лезвие должно было молниеносно воткнуться Вихтиху в живот. Труднее всего было притворяться, что он не знает, куда именно придет каждый удар. Только скорость и мастерство Курца сделали этот маневр вообще возможным. Вихтих проигнорировал ложный выпад и отбил клинок, который должен был вонзиться ему в живот. Одним движением своего запястья он выбил меч из руки противника. Клинок лязгнул о мостовую. Вихтих поднырнул, широко размахнулся и вонзил оба своих меча в корпус Курца. Выпустив рукояти из рук, Вихтих отступил назад, чтобы полюбоваться на свою работу.
Пронзенный двумя мечами Курц застыл на месте.
– Ты никогда не выходил за рамки традиционных схем, – сказал Вихтих.
Стиснув зубы, Курц шагнул к Вихтиху, подняв оставшийся меч. Вихтих стоял на месте, молясь про себя, чтобы противник упал. Он приподнял бровь в притворном любопытстве, как будто приближающийся боец был какой-то мелочью, не стоящей серьезного внимания.
– И ты полагаешься на свои навыки, – сказал Вихтих, с отвращением выплюнув последнее слово. Он хмыкнул, покачал головой. – Меня поддерживает вера народа. Меня поддерживает вера в себя. Меня поддерживает тот самый бог, которому ты поклоняешься. Что значат навыки против всего этого? Дурак.
Курц кашлянул кровью. В груди у него все заклокотало, и он рухнул к ногам Вихтиха. Вихтих вытащил свои клинки из тела, когда оно начало оседать, так рассчитав момент, чтобы это выглядело, словно мертвец сам возвращает их законному владельцу.
– Я полагаю, мы все согласны, что величайший фехтовальщик в мире – это я? – спросил Вихтих у собравшейся толпы.
Люди закивали.
– Я думаю, вполне уместно будет поаплодировать, – сказал Вихтих.
Люди зааплодировали.
– Хорошо. Расскажите об этом всем. – Он ухмыльнулся, вытер клинки о труп Курца и убрал их в ножны. – Я вернулся.
Обыскав труп Курца на предмет денег, Вихтих отправился на поиски одежды получше. Он не был мертвецом и не видел причин одеваться как мертвец. Серый был неплохим выбором в сером мире, но теперь он хотел чего-то яркого и красочного. Что-то, что подчеркнет рыжину волос, но не будет отвлекать от прекрасных глаз. К его удивлению, кошелек оказался все еще полон позаимствованных у Курца монет и после того, как он расплатился с торговцем мужской одеждой.
«Видишь, что происходит, стоит отделаться от Штелен?»
Было приятно, что его не грабят каждый раз, когда у него на руках оказывается больше двух медяков, чтобы позвенеть ими друг о друга.
Приодевшись, он отправился на поиски лошади. На это уйдут остатки денег, но Вихтиха устраивало. Будут и другие фехтовальщики, чтобы их убить. А придет нужда, так он и мелким воровством не побрезгует.
Не желая спрашивать дорогу, он нашел конюшню по запаху.
Ее хозяин показывал Вихтиху одну лошадь за другой. Когда фехтовальщик выбрал белого жеребца с сердитым выражением в глазах, продавец кивнул понимающе и одобрительно.
– Он сильный, – сказал владелец конюшни. – Часами может скакать без устали.
Вихтих проигнорировал его слова. Он выбрал эту лошадь, потому что верхом именно на ней он будет прекрасно смотреться.
– Все остальное мне тоже понадобится, – сказал Вихтих. – Седло и все такое. Предстоит долгий путь.
Продавец хмыкнул в знак согласия, оценивающе взглянул на новую, явно с иголочки одежду Вихтиха, и скрылся в конюшне. Вернулся он с великолепным седлом и подходящими к нему седельными сумками. Черная кожа была расписана изящными завитушками. На его белом коне и то и другое смотрелось бы просто идеально. Вихтих кивнул и заплатил, не торгуясь. Хозяин конюшни оседлал животное и наполнил одну из седельных сумок зерном.
Лошадь посмотрела на Вихтиха так, словно хотела вытащить его кишки зубами и разбросать их по безукоризненно чистой мостовой.
– Хорошая лошадка, – сказал Вихтих и одним легким прыжком взлетел в седло.
Он двинулся через Зельбстхас к южным воротам. Мускулы на плечах лошади перекатывались при ходьбе, и смотреть на это было – одно удовольствие. Он решил, что это действительно прекрасное создание. Судя по тому, какими взглядами мужчины и женщины провожали его, он, должно быть, выглядел сногсшибательно.
Ветерок развевал его волосы именно так, как нужно.
Вихтих протянул руку, чтобы погладить лошадь по ушам, и отдернул ее – она немедленно попыталась оттяпать ему пальцы.
– Хорошая лошадка, – повторил он. – Ты мне нравишься. Ты с огоньком.
Он подумал о чудовищном черном боевом скакуне Бедекта. Не смог вспомнить, как же его звали. Старик относился к лошади с большей любовью, чем к своим друзьям.
«Зачем Бедект дает своим лошадям имена?»
В этом не было никакого смысла. У Вихтиха было так много лошадей, что он, наверное, и не смог бы вспомнить их всех. Половина из них погибла в бою или же была загнана до смерти при бегстве с поля боя. Иногда он ставил их на кон – и проигрывал; бывало, что и продавал, чтобы купить еду или одежду. Пару раз они оставались в полных гнили городах-государствах, которые Вихтиху приходилось поспешно покидать, когда очередной план Бедекта в очередной раз шел прахом.
Было странно, что Бедект так привязывался к простым вьючным животным, а с друзьями вел себя как последний паршивец.
«Интересно, что старый козел с этого имел?»
Что-то он имел, несомненно. Бедект был таким же эгоистичным, как и все попадавшиеся Вихтиху люди.
– Я дам тебе имя, – сообщил Вихтих своему коню.