Практическая психология - читать онлайн

§ 1. Психологические проблемы методологического обоснования в психологии как науке

Хотелось бы усилить свой эпиграф повторением слова «возможно», поставив после него знак вопроса как риторический, заведомо оставив его без ответа. Я не знаю однозначного ответа, а происходящее сегодня в отечественной науке мне далеко небезразлично и требует уточнения и обозначения собственной позиции по теме, заявленной в названии.

Прежде всего, хотелось бы уточнить, что в психологии как и в любой науке работают не только ученые. Б. Рассел говорил об этом так. «Человек науки (я не имею в виду каждого, так как многие люди науки не являются учеными, – я говорю о человеке науки, каким он должен быть) – это человек внимательный, осторожный, последовательный, он опирается только на опыт в своих выводах и не готов к всеохватывающим обобщениям, он не примет теорию лишь потому, что она изящна, симметрична и обладает синтетическим характером; он исследует ее в деталях и в приложениях».

Б. Рассел, описывая понятие «наука», естественно не преминул упомянуть о том, что наука – это прежде всего знание особого рода, которое стремится найти общие законы, связывающие множество отдельных фактов. Наука равноправна с искусством как поиск истины, она же обладает практическим значением, которого нет у искусства. В силу этого возникает особая форма, я бы сказала, беззащитности научного знания, т. к. не наука решает как будут использованы ее плоды. Она сама по себе не обеспечивает людей этикой, а только показывает путь достижения цели или невозможность движения по какому-то пути, к какой-то цели. Но выбор между целями, желаемыми для достижения, определяется не только научными соображениями – это путь, на котором наука встречается с жизнью в виде этики.

По-моему, сегодня эта встреча для большинства людей, работающих в психологии как в науке, произошла (или происходит) с предельной определенностью, с требованием уточнения и обозначения (в который раз в истории психологии!) ее предмета, методов, основных принципов строения научного знания, т. е. всех тех образующих науки, которые определяют ее существование, как особой деятельности, предполагающей поиск истины (хотелось бы выделить это слово).

Обозначить свое отношение к этому понятию – истина – для психолога всегда очень трудно, т. к. то знание, которое он получает и доказывает на истинность не всегда строго верифицируемо, измеряемо, соизмеримо на соответствие уже известным закономерным фактам. Да и само понятие «факт» для психолога остается величиной, которую нельзя измерить формально чисто логическим путем, уже хотя бы потому, что психическое является продуктом культуры.

На мой взгляд, это приводит к тому, что психолог – как человек науки – теряет чувство реальности своего предмета, отождествляя его с данными своих измерительных процедур и верификаций в виде научных текстов.

Добиваясь строгости и чистоты доказательств человек науки осуществляет требуемый от него методологический ригоризм.

Таким образом, мне кажется, создаются условия для движения по пути построения искусственного (фантомного) предмета научного исследования, т. к. реальными, интимными, подлинными объявляются только те объекты (факты), которые соотносимы Друг с другом формально логически.

Чтобы не пойти по этому пути, человек науки стремится всеми доступными ему способами удержать реальность своего предмета исследования, т. е. предмет своей науки.

Для психолога это особенно трудно, т. к. требует решения вопроса о месте своего предмета науки среди других наук.

Место, как известно, понятие весьма относительное и возможность его определения всегда связана с тем, что большие объекты земной поверхности и «большие объекты» мышления, в основном, неподвижны.

Если неподвижностью больших объектов земной поверхности как со счастливым обстоятельством можно согласиться без сопротивления, то неподвижность «больших объектов» мышления требует не только доказательств, но и усилий по их принятию.

Для меня самым «большим объектом» мышления человека науки является его методология, позволяющая определить его собственное «место» в науке. Чаще всего этот «объект» и его величина дают о себе знать в оценке других, уже существующих, уже обозначенных мест – позиций, теорий, фактов, гипотез, это выглядит, например, (приведу цитату без точного указания автора) так:

«С философской, методологической точки зрения фрейдизм является биологизаторской концепцией личности, одной из разновидностей биологизаторского редукционизма, рассматривающего врожденные инстинкты и влечения в качестве главных детерминант психики, признающего ведущую роль бессознательного в поведении человека. Фрейдизм принижает роль социальных, культурно-исторических факторов в развитии личности, в детерминации психических процессов и поведения в целом».

Естественно, такая точка зрения имеет право на существование, формулируя ее автор цитаты определяет свое отношение к тому месту в науке, которое занимает классический психоанализ и психодинамическая теория, через систему собственных оценок теперь значительно точнее видится собственный же путь движения к истине, к реальному объекту изучения – психическому.

Продолжу цитировать:

«Можно, следовательно, говорить о «качестве» детерминизма, но сам принцип детерминизма, т. е. применение к психике философских законов о всеобщей обусловленности психических явлений реалиями объективного материального мира и распространения на психику причинно-следственных закономерностей, является важнейшим критерием естественнонаучной парадигмы в психологии».

Понятие детерминизма как способа мышления о психологическом имеет и другой вид, другое место в обосновании и понимании реальности психического. Использую прием цитирования еще раз. Характеризуя эволюцию взглядов С. Л. Рубинштейна, В. П. Зинченко и Б. Б. Моргунов пишут: «Здесь психическое (для С. Л. Рубинштейна – А. Г.) выступает не только как процесс, но и как акт, энергия, причина, субстанция. В этом ряду недостает лишь понятия эктелехия в аристотелевском смысле этого слова, т. е. как внутреннее самосознание. В свете приведенных размышлений С. Л. Рубинштейна теряют смысл представления о тождестве или о принципиально общем строении внешней и внутренней деятельности».

Я не собираюсь давать оценку приведенным суждениям. Они важны как материал для рассуждения о том, что в попытках методологического обоснования путей поиска истины психолог имеет дело со многими переменными, которые объединены своим происхождением – они имеют психологическую природу. Они также реальны как само психическое. Достаточно сравнить хотя бы суждение о состоянии методологических идей в современной отечественной психологии:

1. «…философские методологические проблемы психологии все меньше интересуют научную общественность»;

2. «В последние годы появилось много ярких и плодотворных работ психологов разных поколений, и за каждым направлением можно обнаружить (правда, чаще имплицитно, чем явно) опору нате или иные представления, образ, модель человека».

Это два суждения людей науки о ней самой, за ними, суждениями, – те переживания, которые связаны с ощущением своего места в ней, в науке о психическом, о его реальности. Той реальности, которая объединяет (или разделяет) людей науки как в конкретное социальное время, так и во времени историческом (можно ведь не соглашаться с человеком, который жил и 1000 лет назад).

Определение для себя – человека науки – реальности ее предмета для психолога непростое дело.

Поделюсь одной из моих попыток понять современную реальность.

Текст опубликован на сайте www-proza.ru под названием «Новая русская гуманитарная культура: доказательства и опровержения».

«Представляюсь – это мое мнение, которое ни с кем, кроме родной головы не согласовано. Начинка моей головы – производное от моих переживаний в мирах реальных и виртуальном. Из фактов биографии, думаю, есть смысл указать, что «не привлекалась», а только увлекалась. Жизнью вовлекалась во все водовороты событий своей семьи, страны, планеты, родного тела, профессии т. д. и т. п.

Почему «новая», когда известно, что все старо под Луной. Новая для меня. Меня же еще не было в этом мире, а сейчас есть. Мне есть с чем сравнить, переход от одного социального строя к другому был проложен и по моей душе, биографии, даже телу (есть и пить хотелось, обуваться и одеваться – тоже), поэтому для определения «новая» применен метод самонаблюдения и наблюдения. Заметьте, что наблюдения не со стороны, а включенного – самый продуктивный метод для того, чтобы решать вопрос о том, что на самом деле, а что кажется. Тот, знаменитый, про быть или не быть. Только опять, в моем же варианте.

Почему «русская»? Это – моя национальность, это, кажется, и одно из значимых оснований для поисков «Мы» в этом мире, где так много разных людей. Просто по Платонову «Без меня народ – не полный».

«Гуманитарная» – это, где человек про человека и сам про себя думает.

«Культура» – думание про себя и человека становится видимым, осязаемым, слышимым, и дальше все про органы чувств или одним словом – материализовано. При желании можно и лбом стукнуться.

Доказательства, что она есть:

Всего приведу пять, считая их главными:

– неиссякаемый интерес к философской и психологической проблематике, с попытками конкретизации в виде следования тому или иному Учителю.

– Ориентация на себя как независимого (пусть относительно, но все-таки) от других людей существа.

– Осознание существования разных концепций жизни и смерти.

– Осознание ценности своего жизненного опыта для других людей.

Опровержения этих же доказательств.

– Слепота в следовании Учителю, отсутствие здравого смысла в принятии учений.

– Эгоцентризм, уничтожение эмоциональных связей с людьми, в том числе с близкими. Распад семей, падение рождаемости.

– Концепции смерти, идеи смерти преобладают над концепциями жизни, уничтожая чувство заботы о жизни, чувство причастности к историческому времени и пространству.

– Опустошенность личной жизни, направленность на самоуничтожение.

Зачем все это написала… Кому это обращено…

Это же не вопросы – так, слова о жизни.

Предоставляю читателям возможность оценить его содержание самостоятельно.

Анализ понятия «реальность» как способа мышления о данном, о том, что требует усилий познания, показывает, что, обсуждая вопрос о содержании понятия «реальность», мы имеем в виду процедуру приписывания данности некоторым, но не всем, сущностям, составляющим мир.

Эту процедуру приписывания осуществляет сам человек науки, как говорил Б. Рассел, скорее чувствуя, чем осознавая, все обстоятельства этого приписывания. Обстоятельства же, по его мнению, таковы: вещь реальна, если она продолжает существовать в то время, когда мы ее не воспринимаем; кроме того, вещь реальна, когда она соотносится с другими вещами так, как мы склонны ожидать в соответствии с нашим опытом.

Для самих вещей их реальность для нас не является необходимой и, по сути дела, может быть целый мир, в котором ничто не будет реально в указанном выше смысле, но это вовсе не значит, что они не существуют. Таким образом, в понятие реальности с необходимостью начинает присутствовать ожидание о связи объектов, которое основывается на опыте, т. е. ожидание их нормального поведения, связи с другими объектами и вещами. Если этого нет, то эти связи называются уже «иллюзиями».

Для меня очень важно, что в понятии реальности психического как предмета науки потенциально скрыто это ожидание его нормальности, основанное на опыте человека и человечества.

Тут и возникает вопрос о том, обладает ли человек науки – психологии как науки – достаточным опытом, чтобы быть готовым ко встрече со всеми свойствами психического как реального?

Сумеет ли он увидеть и исследовать то, что составляет предмет его науки, если его (предмета) реальность порождается им самим?

В свете этого вопроса я бы не торопилась оценивать фрейдизм как биологизаторскую концепцию, да и вообще раздавать какие-либо оценки только потому, что представленная кем-то реальность не совпадает с нашей (моей) собственной.

По-моему, я пытаюсь описать необходимость для современной психологии методологической паузы, во время которой есть смысл обратиться к самим себе – людям науки – для прояснения своей собственной реальности для самих же себя.

Зачем?

Я очень хорошо помню как возникали и исчезали темы научных исследований под влиянием конкретных людей, возглавлявших научные учреждения или посещавших нашу стран – СССР.

Было что-то жалкое в этой быстрой смене привязанностей и переоценке научных ценностей (мне кажется, что она всего одна – истина).

Сегодня поток психологической информации разнообразен и весьма неоднороден, он манит могуществом психотехнических приемов, методик, обещанием успеха, славы, магии власти над другим человеком через разные способы воздействия на него.

«Пауза» нужна, по-моему, для обнаружения в самой науке – в мышлении ее людей – тех превращенных форм мышления о реальности, которая и становится реальностью предмета науки.

Я думаю, что эта «пауза» уже проявляется в запросе практикующих психологов на философское знание; в запросе современной медицины на психологическое знание; в осознании через социальные технологии роли концепции жизни, которую несет в себе человек, реализующий эти технологии, и во множестве бытовых фактов и наблюдений, в которых конкретизируются экзистенциальные поиски наших современников, в первую очередь, поиски оснований для осуществления процесса идентификации.

Мне кажется, что этот процесс поиска идентичности для человека науки и есть процесс построения ими методологического обоснования, который, как и идентичность, является процессом и результатом в каждый конкретный момент времени.

Воплощаясь в переживаниях своей принадлежности к реальности поиска истины человек науки ощущает результат своего поиска в виде нового качества собственного знания, доступного ему в конкретный момент времени. Это качество, приобретая вид научного прибора, методики, текста, становится отчужденным, превращаясь в вещные качества реальности самой науки.

Научное, отчужденное в разной форме, знание изменяет процесс идентификации человека науки, который получил это знание. Оно начинает определять саму возможность восприятия науки как реальности, существующей и в других формах. В этом смысле возникает психологическая и онтологическая проблема сопоставления разных видов отчужденного научного знания.

Так, мы знаем о 3. Фрейде из его текстов или текстов о нем, но это – превращенные формы его реального знания психической жизни больных людей. Как он воспринимал реальность науки, своей жизни как человека? Какова реальная реальность его собственной жизни? Вряд ли мы можем восстановить это из его текстов.

Вот и получается, что вопрос о критерии истины в психологии связан с существованием в психическом каждого человека науки таких превращенных форм его же собственного сознания, которые могут быть не даны в самонаблюдении, но будут действовать и определять сознание, поведение и даже качества личности.

Эта проблема обсуждается в работах многих философов, я сошлюсь только на М. К. Мамардашвили.

Сегодня феномен психической смерти достаточно хорошо описан и, если он присутствует в сознании человека науки, то… Хотелось бы написать «бедная психология», но я выдержу стиль и прибегну к ссылке на С. Франка, в которой, по-моему, описаны даже действия по построению психической реальности как предмета науки; места психической смерти там нет:

«Пережить», «прочувствовать» что-либо – значит знать объект изнутри в силу своей объединенности с ним в общей жизни; это значит внутренне пребывать в том надиндивидуальном единстве бытия, которое объединяет «меня» с «объектом»; изживать само объективное бытие.

Понятие этого живого знания как знания жизни, как транссубъективного исконно-познавательного, надындивидуального переживания столь же важно в гносеологии, как и в психологии. При свете этого понятия мнение об исключительной субъективности и замкнутости душевной жизни обнаруживается как слепой предрассудок».

Мне очень радостно было читать эти слова: «живое знание», «живая жизнь»… Они словно еще раз возвращают в психическую реальность ее главное качество, а, следовательно, и все, что с ним связано – боль, смерть, страдание, горе, восторг, здоровье, силу и многое из того, что перечеркивалось сразу, как только заходил разговор о методологических основаниях науки. Само мышление о человеке требует и правил и свободы, верифицируемое и недосказанности одновременно. Так хочется, чтобы это было в форме осознанного идентифицирования человека, науки с идеалами культуры. Так хочется, чтобы психология – наука – не стала немым орудием в руках манипуляторов индивидуальным и общественным сознанием, ведь пишет же коллега в научном журнале, обращаясь ко всем нам: «Психология вполне повзрослела… Настала пора проявить личность, а значит, выбрать и осознать общие смыслы и ориентиры движения, понять и честно (подчеркнуто мной – А. Г.) признать, какому образу человека мы собираемся служить, соответствовать нашей профессиональной деятельностью». Я бы добавила, какому Я в собственном Я мы собираемся служить и уже служим.

1. Братусь Б. С. К проблеме человека в психологии // Вопросы психологии. 1997. № 5.

2. Зияченко В. П., Моргунов Б. Б. Человек развивающийся. Очерки российской психологии. – М.: Тривола, 1994.

3. Мамардашвили М. К. Как я понимаю философию. М., 1990.

4. Образование и наука на рубеже 21 века: проблемы и перспективы. – Мн., 1997.

5. Рассел Б. Словарь разума, материи, морали. – Киев: Port-Royal, 1996.

6. Франк С. Л. Предмет знания. Душа человека. – СПб.: Наука, 1993.

7. Франкл В. Человек в поисках смысла. – М.: Прогресс, 1990.

8. Хомская Е. Д. О методологических проблемах современной психологии // Вопросы психологии. – 1997. № 3.

§ 2. «Данность» как методологическое понятие в современной психологии

Необходимость обращения к анализу заявленной темы связана, на мой взгляд, со следующими обстоятельствами, наиболее часто осознаваемыми психологами при уточнении ими своих методологических позиций.

• Неудовлетворенность функциональным подходом в изучении феноменов психического.

• Стремление выделить и описать специфические качества психического как реальности.

• Сложность онтологического анализа различных качеств человека.

• Нечеткость критериев достоверности полученных научных фактов, законов и закономерностей.

• Зависимость способов получения, описания и интерпретации данных от индивидуальности исследования, от системы его морально-этических ценностей и научной добросовестности.

• Зависимостью науки от конкретных заказчиков на тот или иной вид информации.

• Девальвацией ценности научного знания в общественном сознании. Преобладание манипулятивного подхода к человеку во всех сферах социальной деятельности.

Думаю, что даже указание на эти обстоятельства в той или иной степени, представленное в профессиональной рефлексии как начинающих психологов, так и профессионалов, ставит следующие вопросы, которые можно отнести к разряду вечных, т. е. методологических.

• Что изучает психология?

• Какие ставит цели в изучении?

• Как зависит полученное знание от личности психолога-исследователя?

• Кто, каким образом и с какой целью может использовать психологическое знание?

Эти и подобные вопросы о предмете психологии, о методах, методиках, критерии истины и т. п., не могут быть решены, если тем или иным образом не обозначена природа изучаемого как данность, т. е. не построен идеальный объект, который может (и должен) стать основой для получения как общепсихологических знаний, так и для построения конкретных психологических теорий.

Что дано психологу как основание для его познания? Осмелюсь сказать, что прежде всего он сам как человек и другие люди. Это – онтологическое основание для понимания, для построения идеального объекта любой теории.

Можно привести множество примеров их различных современных научных текстов как отечественных, так и зарубежных, где эта данность проявляется в самых разных вариантах: от отождествления природы человека с природой животного (Э. Берн) до сведения природы человека к механизму, в конечном счете, отождествлению с неживым (Г. Гурджиев).

Не беря на себя роль судьи или критика той или иной методологической позиции, считаю, что можно предположить следующее: возможность появления любого методологического подхода основывается на переживании автором присутствия в его жизни других людей и своей связи с ними, которая для каждого человека, независимо от его профессиональной принадлежности, проявляется в его концепции жизни.

Таким образом, взрослому человеку, который занимается психологией как наукой, приходится иметь дело со следующими составляющими его личного представления о методологии:

• исторические и современные ему научные тексты;

• живые люди, его современники, как авторы или носители научных идей;

• живые люди, индивидуальность которых нетождественна их научной продукции;

• он сам – взрослый человек в конкретном историческом и личном времени своей жизни;

• его – взрослого человека – личный опыт, обобщенный в концепции жизни;

• содержание концепции жизни, которая определяет (допускает) меру воздействия человека на самого себя и на других людей с целью получения разных видов информации

Можно было бы назвать и другие составляющие личного представления о методологии, но для краткости изложения ограничусь названными. Итак, что дано психологу в качестве главного основания для выбора и построения методологии? Думаю, что ни одна из перечисленных выше составляющих не дана в равной степени, т. е. не осознана в равной степени в конкретный момент личной научной биографии. Естественно думать, что все составляющие – величины переменные. Может быть, самой устойчивой из них является концепция жизни, появление основ которой можно наблюдать в конце юношеского возраста.

«Данность» оснований для построения методологии становится вопросом не только исторического развития психологии как науки, но и вопросом индивидуального становления профессионала как развивающегося, меняющегося человека, способного к трансформации.

Мне кажется, что ни в какой другой сфере знания нет такой четкой зависимости в выборе идеального объекта (предмета науки) от нравственно-этической позиции исследователя как в современной психологии, которая переживает очередной кризис. Хотелось бы назвать его кризисом «данности». Что дано в качестве идеального объекта изучения? Даже обозначение этой данности представляет трудность, например, трудность выбора лексических средств для того, чтобы избежать тавталогии: психология изучает психическое, или психология изучает психические процессы и качества человека…

Можно попробовать ответить на этот вопрос и, таким образом, дано: жизнь человека, т. е. Добро и Зло, которые есть в Я, живущем среди Других Я в:

• историческом времени – культуре;

• личном времени (психологическом) своей жизни;

• физическом времени (физиологическом) своего тела и обладающем как главными качествами способностью к любви и свободе.

Тогда вопросы о том, что есть жизнь человека, что в ней Добро и Зло, что есть Я, в каком времени и пространстве оно проявляется и будут основой для выбора методологии.

Утверждая данность, обозначая ее как существующую, любой исследователь получает основания для проявления и построения своей позиции, для обозначения и построения предмета своего исследования, т. к. объект будет задан содержанием данного.

Известно, что номотетическая функция сознания позволяет через обозначение реальности словом уже воспринимать ее как обладающую закономерностями. Другими словами, если исследователь (для себя и для других) обозначает данное в слове – понятии, он уже вносит в содержание своего мышления закономерности, отражающие существование этой данности.

Мне думается, что недостаточная рефлексивная проработка данного как основания для построения методологии в любом научном исследовании приводит к тому, что от исследователя ускользает его собственная научная позиция, которая, в конечном счете, определяет меру его ответственности за полученное знание, за процесс его получения, за хранение и использование информации. Кроме того, рефлективная проработка данного позволяет определить специфическое место науки в общественной структуре, фиксирующей степень владения объектом науки как объектом интеллектуальной собственности. В этом смысле этическое право, например, право распоряжаться собственной жизнью и право научного исследования жизни человека принадлежат к разным социальным структурам и предполагают разную степень ответственности как личной, так и общественной.

Таким образом, понятие данности позволяет исследователю осознать, как существующий для него самого, объект исследования, определить по отношению к нему свою позицию и степень личной ответственности за меру воздействия на данное. Думаю, что рефлексивная процедура выделения данного позволяет психологу избежать многих ошибок, связанных с пониманием им роли и места научного знания в индивидуальной и социальной жизни людей.

1. Берн Э. Игры, в которые играют… М., 1995.

2. Зинченко В. П. От классической к органической психологии. Вопросы психологии. – 1996. № 6.

3. Кун Т. Структура научных революций. – М., 1977.

4. Мамардашвили М. К. Как я понимаю философию. – М., 1993.

5. Успенский Г. В поисках чудесного. – СПб. 1992.

§ 3. Роль гуманитарного знания в картине мира современного человека

Картина мира современного человека на протяжении второй половины двадцатого века претерпела существенные изменения под влиянием научнотехнической революции. Эти изменения прежде всего связаны с тем, что в ней появились существенно иные пространственно-временные параметры, осязаемо изменилось планетарное чувство – оно приобрело и приобретает конкретно переживаемые качества, определяемые размерами планеты, состояние ее атмосферы, природными явлениями, геополитической принадлежностью и т. п. Через средства массовой информации человек становится причастным к множеству событий, реальным участником которых он непосредственно не является, но имеет к ним отношение.

Собственное отношение человека становится существенным моментом, определяющим степень его включенности в поток информации, которая поступает к нему через других людей.

Возникает и существует психологическая проблема реагирования на информацию, опосредованную присутствием неизвестного, незнакомого, другого человека, который лично неизвестен.

Думаю, что это привносит в картину мира современного человека такие важные параметры как:

• переживание ценности своего отношения;

• переживания по поводу зависимости своей жизни от других людей.

Эти переживания, по-моему, обостряют чувственность современного человека к гуманитарной информации, снижающей степень неопределенности этих переживаний и уточняющих их место в картине мира как целостности.

Так переживание ценности своего отношения предполагает его рефлективность, наличие Я-концепции, переживание границ своего Я и т. п., т. е. необходимы усилия по осуществлению воздействия на собственное Я. Переживание зависимости от других людей требует наличия концепции Другого человека, сопоставления ее с Я-концепцией, осознание своего места среди других людей и т. п., т. е. опять необходимы усилия по осуществлению воздействия на собственное Я.

Осуществление этих усилий невозможно, если у человека нет глобального переживания ценности своей жизни, себя как живого человека, т. е. экзистенциальных переживаний, отвечающих за конституирование всех других ценностей и их иерархизацию.

Многочисленные исследования показывают, что в двадцатом веке наметился ярко выраженный отказ человека от собственных экзистенциальных переживаний, задающих целостность его картины мира и удерживающих ее целостность в сознании человека.

Это выражается во множестве конкретных феноменов – индивидуальных и социальных, – общее название которым было дано X. Ортега-и-Гассетом как существование массового человека.

Для него, как известно, характерно обесценивание глобальных индивидуальных переживаний, а значит, сведение картины мира к наблюдаемой.

Сама жизнь перестает восприниматься как экзистенция, она начинает существовать как последовательность сменяющих друг друга событий, что, естественно, создает экзистенциальный вакуум, требующий заполнения целостным видением мира.

Простая целостная картина мира, предлагаемая человеку ее персонифицированным носителем (гуру, вождем, учителем и т. п.) легко заполняет экзистенциальный вакуум, создавая иллюзию целостности, глобальности переживания.

Вместо личного, своего отношения к жизни появляется его замена – симулякр – в виде персонифицированной идеи.

Трагические последствия этого связаны для человека не только с потерей экзистенциальных чувств и доверия к ним, но и с потерей возможности построения концепции Другого человека, т. е. практически человек оказывается дезориентирован в психической реальности.

Проблема жизни как осуществления, как труда перестает существовать, жизнь рассматривается и проживается как следование.

Все варианты инфантилизма и потребительства современного человека объединены общим признаком – отказом от глобальных переживаний собственной жизни, стремлению к упрощению картины мира до визуально воспринимаемой.

Это естественно приводит к тому, что из ценностных переживаний исчезает не только «благоговение перед жизнью» (А. Швейцер), но и достойное отношение к смерти, предполагающее переживание ее как проявление жизни.

Смерть вытесняется из общественной и личной жизни, исчезает из картины мира, заменяясь страхом перед ней как формой отказа от ее реальности.

По-моему, есть смысл вспомнить в связи с этим рассуждения одного из изумительных философов нашего века, нашего соотечественника, Н. Ф. Федорова, который рассуждал о неродственности мира (цитируется по соч.: М.: Мысль, 1982. С. 66, 63), отмеченной взаимным вытеснением и враждой.

Неродственность для него не только отрицательное определение содержания межличностных или социальных отношений, но и этико-космическая категория, которая делает людей орудием вытеснения старшего поколения младшим, взаимного стеснения, которое ведет к тому же вытеснению. Неродственность – первое следствие основного зла – смерти, Н. Ф. Федоров считал, что «небратство коренится не в капризах, что словами искоренить его нельзя, что одно желание бессильно устранить причины небратства; для этого нужен совокупный труд знания и действия, ибо такая упорная болезнь, имеющая корни вне и внутри человека, не излечивается в мгновение ока».

В картине мира современного человека смерть отмечена печатью страха перед ней. Это приводит не только к обесцениванию старости как периода жизни человека, но и потере чувства исторического и психологического времени, к замене его отношением к физическому времени, как следствие этого – отказ от переживаний глобальной ответственности за жизнь.

Наблюдения над жизнью и непосредственный опыт практической психологической деятельности и преподавания психологии разным категориям людей позволяет мне выделить две тенденции в построении картины мира у наших современников и соотечественников:

• поиск экзистенциальных воплощений ценности жизни и смерти (духовные поиски);

• отказ от экзистенциальных переживаний за счет поглощенности реальностью настоящего, воплощающейся в конкретных, предметных переживаниях.

Это делает очень большие группы людей очень чувствительными к экзистенциальной информации или ее подобию и создает условия для развития гуманитарной деятельности как по получению гуманитарного знания, так и по его применению.

Какое знание отвечает запросам современного человека. Манипулятивное? Экзистенциальное? Объясняющее? Создающее мечту? Идеал? Или приносящее успокоение, утешение, сытость и комфорт?

Это вопросы о том, какое место может и должна занимать гуманитарная наука в общественной жизни… Думаю, что сегодня наука недостаточно осознает свое назначение в жизни каждого человека как настоящего, так и будущего времени… Может быть, сегодня есть все основания прислушаться к словам о кризисе науки (особенно психологии) как к словам описывающим этот кризис со всей серьёзностью как одно из следствий реальных возможностей (и не малых) воздействия современной цивилизации на содержание знания человека о нем самом. Как можно понять изопыта социальной жизни конца двадцатого века и начала двадцать первого века вся социальная жизнь, это знание может служить не только созиданию жизни, но и ее разрушению, не только эволюции человека, но и его моральному и физическому уничтожению. Исторические примеры общеизвестные, и на них я останавливаться не буду.

Думаю, что роль гуманитарного знания в картине мира современного человека может быть обозначена как роль исходных посылок (данности, данного) для интеллектуального, сознательного отношения к собственной сущности.

Для непрофессионального человека гуманитарное знание выполняет ту же роль, что для профессионального ученого методология.

Они гарантируют (пусть на время) истинность, устойчивость, целостность картины мира, хотя и делают это разными способами.

Для человека, использующего гуманитарное знание, существенным становится момент соответствия знания с его личными переживаниями, с его личной, если можно так сказать, открытостью знания о себе как о человеке.

Опыт профессиональной практической работы в СССР и после его распада, опыт работы в Дании дает мне все основания говорить о том, что сензитивность человека к гуманитарному знанию резко возрастает в периоды кризисов, особенно возрастных и личных.

При этом актуализируется потребность человека в осознании роли и места смерти в жизни. Образ смерти возникает не только в кризисах, связанных с потерей (физической) близкого человека, но и при других обстоятельствах (выход на пенсию, развод, рождение больного ребенка, хроническая болезнь и т. п.). Образ смерти присутствует и в возрастных кризисах, особенно в кризисе 30–35 лет (как у мужчин, так и у женщин).

Это обостряет восприимчивость к экзистенциальной информации и перед человеком, который своей профессиональной деятельностью выбрал получение или использование гуманитарного знания, открываются большие возможности воздействия на другого человека за счет личной передачи экзистенциального знания, поэтому сегодня можно наблюдать, каким большим успехом пользуются люди, которые могут персонифицировать (или осмеливаются это делать) экзистенциальное знание в виде непосредственного учительства.

Они в полном смысле слова становятся учителями жизни, так как помогают отодвинуть образ смерти, убрать его из сознания, хотя бы на время своего присутствия.

Я не хочу никак оценивать деятельность этих людей, это не входит в мою задачу, я просто хочу привлечь внимание к существующей (и не только в российском обществе) у очень многих людей потребности в персонифицированном экзистенциальном знании, которое освобождает на время (или навсегда) от усилий по построению картины мира, от напряжений по переживанию своего отношения к смерти, от выработки концепции смерти.

В средства и способах, какими реализуются запросы наших современников на конкретизированное экзистенциальное знание, словно исчезает весь опыт творчества жизни, который был (и есть) в конкретной культуре как в нашей отечественной традиции формирования картины мира, так и в традициях любой конкретной страны, глобализация науки находит в этом своё яркое отражение. Моё сожаление по этому поводу не случайно, так как в реальной работе с людьми, которые просят о профессиональной помощи, в разных ее вариантах, чаще всего звучит просьба о манипулятивном знании, о «таблетке», которую можно прописать и, приняв ее, найти утраченное или неразвившееся – чувство, мысль, отношение и т. п.

Отношение к человеку, в том числе и к самому себе как к неживому, не обладающему якобы важнейшей характеристикой живого – сознанием, простота понимания психического как постоянной величины заставляет думать о том, что в быту (и не только в быту) утрачены традиции (пусть не навсегда) мышления о человеке как о существе сотворенном.

Смысл своего творения каждый человек соотносит с существованием не только жизни, но и смерти, именно она, смерть, заставляет человека искать причины своего сотворения, его смысл и назначение…

Именно смерть заставляет, вынуждает человека искать источники своего сотворения, отвечать на вопросы о смысле и назначении страдания и боли, о вечности и бессмертии о правде и лжи…

Чтобы отвечать на них надо иметь смелость и убежденность в неслучайном существовании человека на земле.

Очень важным становится знание о происхождении человека, степень его достоверности определяет для носителя этого знания вектор отношения к людям вообще, нравственный вектор обоснования воздействия на другого человека, на самого себя.

Думаю, что науке еще предстоит осмыслить последствия внедрения в сознание людей различных эволюционных теорий их влияния на развитие человечества, как сейчас многие пытаются осмыслить влияние, например, психоанализа З. Фрейда на современную культуру…

Уход в общественном сознании от идеи сотворения человека, как можно думать, привел к массовому распространению идеи о подобии человека своим родителям о педагогическом оптимизме, возможности «вырастить» человека с заданными качествами личности качествами души, что сделало возможным, допустимым воздействие человека на человека практически безграничным; индивидуальность, непохожесть стали восприниматься как помехи в воспитательной работе не только на уровне общественных институтов, но и в близких межличностных отношениях.

Простота стала главным принципом в понимании человеком своей природы, но простота особого рода, простота равенства по заданному (задаваемому) параметру, даже если этот параметр обозначается, казалось бы, сверхсложно – Я.

Распространение идей формирования и их практическое воплощение отодвинули идею сотворенности человека на недосягаемо далекое расстояние от обыденного сознания действующего человека и сама деятельность стала восприниматься как предметная, опредмечивающая, т. е. воплощающая в предмет сущностные качества человека.

При этом назначение созданного предмета словно бы и не имеет значения, словно бы само по себе целесообразно и необходимо для человека как существа сознательного и смертного.

Кризис гуманизма, который явственно наметился в двадцатом веке, давно был теоретически предсказан тем же Н. Ф. Федоровым как следствие упований на природу человека, которая якобы сама по себе неудержимо стремится к прогрессу, свету. Выяснилось, что на человеке, которого может заносить в кромешный ад, вымощенный самыми благими намерениями, на его несовершенной, противоречивой природе, нельзя основать абсолют. За абсолют можно принять только идеал, стоящий выше человека, пусть даже только идеально, только в проекте.

Для самого Федорова это был и мог быть только Бог или Высший преображенный человек в составе богочеловеческого единства. Путь к такому человеку должен идти через преображение самой физической природы человека, через обретение им более высокого онтологического статуса. Для этого необходима реальная активная работа по преодолению своей «промежуточности», своего несовершенства. В своих текстах он начинает разработку идеи эволюции, которая потом будет подробно изложена у многих мыслителей – В. М. Вернадского, В. Ф. Купревича, К. Э. Циолковского, П. Тейяра де Шардена и других.

Это мысль о том, что современный человек не является вершиной эволюции, он только промежуточное звено в длинной цепи существ, которые имели и имеют прошлое, будут, несомненно, иметь и будущее, за сознанием и жизнью в нынешней форме будут следовать «сверхсознание и сверхжизнь», как писал Тейяр де Шарден.

Думаю, что нет надобности останавливаться на противоречии, которое содержат эти идеи и идеи о завершении эволюционного процесса, на человеке современного вида. Зафиксирую только несколько следствий, как мне кажется, важных для понимания последствий этих идей для индивидуальной жизни человека: прежде всего это этические последствия антропоцентризма – эгоизм, потребительство, не родственность – враждебность и т. п.

Итак, любая идея о эволюции несет не только содержательную, но и этическую нагрузку. Мера человеческого в человеке в свете эволюционных идей становится предельно реальной, действенной, обращается в конкретные формы как законодательных актов, так и конкретных научных теорий своего времени.

Относительно независимо от собственных переживаний и установок ученого, получающего гуманитарное знание, он оказывается вовлеченным в процесс научного мышления и обязан проверять истинность своего мышления в соответствии со сложившимися критериями. Не требует особых доказательств тот факт, что система критериев истины в гуманитарном знании аналогична той, которая сложилась в естественных науках, исследующих неживую реальность.

Системный подход к явлениям живой природы, основанный на выделении и описании системообразующих факторов и их функций не может в полной мере зафиксировать качества живого.

Этическое содержание научного знания отражает противоречивость природы самого человека как существа познающего и осознающего процедуру собственного познания (я могу то, что я могу; я не могу то, что я не могу…)

В гуманитарном знании, как ни в каком другом, встречаются логика действия и логика смысла, логика преобразования и логика творения, личные переживания воздействия на другого человека и переживание последствий воздействия других людей и способы научного познания, его логика…

В гуманитарном знании другие люди задают образец правильного мышления как способ познания, но сила воздействия на других полученного научного знания (Ошо, Ауровиль, школа Д. Б. Эльконина – В. В. Давыдова и др.) определяется часто возможностью воплощения этого знания в немедленное действие по «улучшению» жизни, по ее изменению.

Гуманитарное знание как научный текст тоже не может быть бесстрастным, оно, как жизнь, пристрастно, и его место в потоке жизни (как законченного текста) постоянно меняется, конечно, в том случае, если оно включено в этот поток, если оно в нем востребовано.

Когда описывается содержание кризиса в современном гуманитарном знании, то прежде всего говорят о потере целостного человека как предмета изучения. Думается, что в отечественной психологии как в одном из видов гуманитарного знания (и это типично и для других его видов) остались, по существу, не востребованными идеи о целостном человеке, которые разрабатывались многими отечественными и зарубежными философами (Н. Федоров, Вл. Соловьев, О. Конт, Э. Ренан, Д. Пристли и др.).

Утилитарно-практическая направленность современного гуманитарного знания, стремление свести его рецептуре действия, часто ориентированного на простую результативность цели, понимание цели гуманитарного знания как помогающего обедняет, по-моему, смысл и цель исследования в гуманитарной сфере, упрощает смысл и цель применения гуманитарного знания.

Естественно, что помогающая функция научного гуманитарного знания возникает сама собой, если оно выполняет свою главную, на мой взгляд, задачу: фиксирует для человека его индивидуальную жизнь как проявление ЖИЗНИ, осуществляя это вносит в ежедневное, бытовое употребление идеи эволюции человека, идеи НАУКИ, идеи БЫТИЯ и идеи Идеала БЫТИЯ – как общего для всего человечества, так и для индивидуальной жизни каждого человека, идею текста, книги как идею результата мысли поколений.

Гуманитарное знание творит человека для самого себя и для других людей. Думаю, что высокий стиль здесь не дань лингвистике, а возможность зафиксировать способ связи человеческих усилий, сотворящий собственную жизнь.

Если эксплуатировать только помогающую роль гуманитарного знания, то оно, по существу, станет ненужным для построения картины мира как интегральной составляющей сознания человека, если будет обслуживать временные, переходящие немощи человека, его бессилие сделать что-то правильно, с пользой и т. п.

Экзистенциальная роль гуманитарного знания в том, чтобы помочь, если уж пользоваться этим словом, человеку избавиться от его главной немочи – смерти. Современные достижения в разных науках (опыты по клонированию, психотехнические воздействия – настрой, например, показывают, что человеческие возможности в борьбе со своим главным недугом возрастают достаточно быстро, если мерить их мерками вечности. В конечном счете, это не только красивая мечта – бессмертие, воскрешение, это и способ мышления человека о своей природе, это помощь людям в главном – в определении смысла, который, как известно сегодня, надо находить каждому самому, его невозможно задать или дать, его можно найти, если жить.

В конечном итоге роль гуманитарного знания в картине мира современного человека и состоит в том, что пытается ответить на вопрос: зачем жить? И потом уже – как это делать?

Если попробовать зафиксировать те противоречия, которые есть в современном гуманитарном знании, то они могли бы, по-моему, выглядеть следующим образом.

• Является ли человек – разумный идеалом эволюции?

• Как соотносятся физическая и психическая природа человека?

• Существует ли наука о ЖИЗНИ ЧЕЛОВЕКА? Можно ли освоить эту науку?

• Как в ходе эволюции неживое стало живым, а живое – сознательным? Куда дальше идет линия эволюции неживого?

Прогресс и эволюция – как они связаны между собой? В каких отношениях находятся между собой разум и сознание?

• Как связаны мышление и практическое действие?

• Какими способами можно (и нужно) получать достоверное гуманитарное знание?

Возможно, я выделила далеко не все, но перечисленные противоречия дают возможность сформулировать, может быть, одну из важнейших задач гуманитарного исследования – поиск той целостности, которая содержит в себе весь потенциал развития человека, все возможности сотворения, преобразования, преображения жизни во всей полноте ее воплощения.

Мне кажется, что постановка такой задачи позволяет выделить в гуманитарном знании важнейшие составляющие картины мира современного человека и мыслить о них, познавая их всем миром, как говорил Н. Ф. Федоров, ученых и неученых:

Может быть, такое знание задает целостность?

Известно, что каждый человек выстраивает свою картину мира, отражающую связность его опыта. Опыта чего? Гуманитарного знания о жизни людей, осознанного и, может быть, не воплощаемого, не воплощенного, но потенциально существующего. Потенциальное – мечта – может быть реальнее осуществляемого…

Когда определяются будничные, прозаические вещи – программы, учебные планы, – возникают одни и те же вопросы: зачем эта или иная информация людям?

Может быть, этот вопрос можно сформулировать и иначе: что с этой информацией они смогут делать?

Будут знать, как правильно жить, как правильно мыслить? Как правильно воспринимать то или иное конкретное событие?…

Сегодня, сейчас, когда я перечитываю и редактирую этот текст, весь опыт, который подарила жизнь, подсказывает ответ на этот вопрос в другом направлении…

Научиться жить можно, видимо, только в том случае, если живешь, а не существуешь или выживаешь.

Самым главным признаком жизни можно, думаю, считать переживание своей человеческой целостности как неисчезающего качества, т. е. фактически реальности бессмертия…

Гуманитарное знание могло бы выполнять в картине мира современного человека цементирующую роль, так как оно содержит в себе множество способов мышления за счет возможности каждого человека получать, нести и применять это знание на общее дело всего человечества… Только какое оно, наше общее дело… Какой ответ мы сегодня можем дать, захотим дать, – от этого во многом, думаю, будет зависеть будущее как самого гуманитарного знания, так и его место в жизни каждого человека.

Как говорил в свое время Л. Шестов о роли науки:

«Наука не констатирует, а судит. Она не изображает действительность, а творит истину по собственным, автономным, ею же созданным законам. Наука, иначе говоря, есть жизнь перед судом разума. Разум решает, чему быть, а чему не быть. Решает он по собственным – этого нельзя забывать ни на минуту – законам, совершенно не считаясь с тем, что именует «человеческим, слишком человеческим». Не ошибается ли разум в своих выгодах» (Соч., т. 2, с. 52–55).

Обоснование – одна из важнейших процедур человеческой духовной деятельности, если ею человек пытается заниматься, он неизбежно приходит к этой процедуре, при этом совершенно неважно, занимается ли он духовной практикой или пытается получать истинное знание научными способами.

Гуманитарное знание как обоснование духовной деятельности в области морального сознания человека представлено операцией оправдания или осуждения, а в области познавательной (научной) подтверждения, психологической импликации (вообще – условного суждения), предсказания, объяснения, доказательства.

Состав обоснования всегда распадается на две части:

• «обосновывающий» идеальный объект, или основание и

• обосновываемый идеальный объект, или обосновываемое. Идеальным можно считать любой фрагмент сознательной духовной деятельности человека, отраженный в языке…

Всякий акт обоснования, например, обоснования смысла жизни, есть вместе с тем и акт формирования обосновываемого объекта. Именно в этом смысл и ценность обоснования. Обосновываемое в том виде, в каком оно выступает в конце этой процедуры, всегда имеет, по крайней мере, одну новую характеристику, какой до этого не было в начале процедуры. Новые характеристики обосновываемое получает благодаря операции установления той или иной связи между обосновываемым и основанием и приписыванию первому из них некоторых характеристик второго. Сам человек ищет эту связь, это полностью зависит от него.

1. Шестов Л. Собрание сочинений, т. 2. М.: Наука, 1993.

2. Федоров Н. Сочинения. М.: Мысль, 1982.