Я думал, что прибью их всех. И Колено, и Джефа, и Тихого, и особенно Крота с Алисой. Это они заставили Хани, совершенно точно – они. Выбрали момент, когда я не смог прийти на игру, и… Хани сама никогда не согласилась бы, она до одури боялась оставаться одна в Брошенках. Нам всем там было не по себе: хрусткое гудение светящихся полос вдоль серых стен, мертвые взгляды сломанных камер и черные провалы мониторов, лабиринты серверов и все это непонятное оборудование со щупальцами-трубками… Ну и призраки, конечно.
Из-за них-то Хани и не терпела игру, особенно когда ей выпадало быть «оставленной». На самом деле ничего страшного: тебя заводят в Брошенки с завязанными глазами и оставляют, а ты снимаешь повязку и ищешь дорогу назад в убежище. Не особенно приятно лазить там в одиночку, но Брошенки на то и Брошенки, что никого в них нет уже очень и очень давно. А призраки… Призраки просто бродят, мы уже почти привыкли. Все, кроме Хани. Она клялась, что слышит их шепот прямо у себя в голове, а остальные крутили пальцем у виска. Только мне приходилось верить, ведь мы с Хани лучшие друзья. Раньше я всегда оставался за нее, и в этот раз остался бы, но меня не оказалось рядом. И вот теперь она не вернулась.
– Знали же, что ей нельзя! Совсем дебилы?
Все смотрели на меня так, будто дебилом-то как раз был я.
Или сумасшедшим, ведь я чуть не впервые поднял на них голос. Не то чтобы я был такой же затюканный, как Джеф, но обычно умел находить доводы, а не просто орать.
Мы сидели вшестером в крошечной, но зато только нашей каморке на самой границе между убежищем и Брошенками. Вход в нее мы нашли случайно, как и все другие свои секретные места, где родители никогда нас не нашли бы. Да они особо и не искали на самом-то деле, как-то так давно уже повелось: убежище – их, все остальное – наше. Жаль только, что этого «всего остального» так много, а нас – совсем мало. Семеро, если быть точным. Или уже шестеро?.. Нет, нет, мы обязательно должны вернуть Хани!
– Надо идти искать, а не рассиживаться тут! – снова выкрикнул я, подскакивая на пластиковом ящике, одном из тех, что служили нам табуретами.
– Надо, – ответила Алиса так спокойно, что я даже растерялся. Еще бы, когда так бесишься, рвешься спорить, а с тобой берут и вдруг соглашаются. – Как только ты проорешься, так сразу и пойдем.
Алиса из нас самая старшая: высокая, со светлыми, по-мальчишески короткими волосами. Да она и вообще больше похожа на мальчишку, не в пример Хани. Наверное, поэтому моя подруга именно Хани, а не Алиса. Но зато Алиса главная, и мы привыкли делать так, как она говорит. Она всегда знала, как всем нам лучше, и про то, что Хани бросать нельзя, – знала. Еще бы, ведь их, девочек, всего две.
– Для начала вернемся туда, где мы ее оставили, – меж тем размышляла вслух Алиса, – а там посмотрим.
Сообщить родителям никто не предложил. Хоть мы и последние дети, их «бесценное сокровище», но ничего-то они про нас и нашу связь не понимали. Да и Брошенки никто лучше нас не знал.
Все поднялись молча, и только Крот, вставая последним, фыркнул, вроде бы для себя, но достаточно громко, чтобы слышал каждый:
– А я как раз думал, чем бы мне сегодня заняться? Ну конечно! Сходить поискать нашу курочку, просто отлично.
Хоть мы и держались всегда вместе, но это вовсе не значит, что между нами царила одурелая любовь. Крот меня бесил. И не только постоянной потребностью влезть со своим мнением, но и дурацкой манерой щурить глаза, хотя зрение у него было отличное. Я сжал кулаки. Самое время дать ему в зубы, как давно хотелось. За себя, за Хани, до которой он вечно докапывался. Но Алиса слишком хорошо нас знала. Больно схватила меня за запястье – я только и мог, что со злости дергать рукой. Алиса была сильная, даром что девчонка.
– А тебя и не звали, – огрызнулся я, раз уж драки не вышло.
Крот только хмыкнул и пошел следом за остальными. Придурок.
Конечно, я боялся за Хани, а как же? А все мне только и твердили, что ничего с ней в Брошенках не сделается. В чем-то они правы, конечно… Люди сбежали отсюда настолько давно, что и родители наших родителей их не застали. Не сбежали даже – улетели, в колонию на ОЗ-1206. Если бы мне сказали, что скоро весь мир заледенеет из-за извержения Йеллоустонского супервулкана, я бы тоже улетел куда подальше. На самом-то деле не так уж сильно все и замерзло, а сейчас стало почти нормально, но никто, само собой, обратно не вернулся. Так что здесь мы и только мы, а от мерцающих силуэтов призраков скорее просто неуютно: они еще никому и ничего не сделали.
Ребята правы, и все-таки… Могла же Хани где-нибудь застрять? Или вдруг ее завалило? Хоть Брошенки уже и обшарили сто раз на предмет всех возможных полезностей, есть и такие места, которые просто так не найти и куда не забраться.
Алиса вела нас по пустым коридорам, в одном месте пришлось пролезать под обвалившимися потолочными панелями – Хани должна была даже с завязанными глазами узнать этот путь, ей достался самый простой маршрут. Сначала этот лаз, потом дверь со сломанным электрическим замком и высоким порогом, потом – Свистящая комната, где из разбитого окна вечно завывает ветер… Не заблудишься, даже если постараться. Значит, что-то все же случилось.
– Ну и где она? – растерянно спросил Колено, будто и вправду думал, что нам и надо-то было всего лишь добраться до места, где оставили Хани.
– Стоит и тебя дожидается, умник. – Крот, как всегда, не упустил случая открыть рот.
Лысая смуглокожая голова Колена потемнела еще сильней, и круглая металлическая пластина над правым ухом, у него особенно заметная, проступила во всей красе. У нас у всех такая была, мы называли ее «метка», но у остальных метку частично скрывали волосы. На вопросы – откуда она и зачем – родители отвечали что-то невразумительное. Еще бы, у самих-то не зудят перед сном края кожи, касающиеся металла.
Мы топтались в просторной комнате с круглым столом посреди. Его обступали стулья и одно большое кожаное кресло, в котором немедленно развалился Крот. По всему там должна была сесть Алиса, но она заняла обычный стул, и каждый все равно понял, кто тут главный. Еще здесь оказались пустые стеллажи до самого потолка и огромный запылившийся экран. А вот чего здесь точно не было – так это Хани.
– Оттуда мы пришли, – сказал я, кивая на дверь, – значит, обратно она не пошла… Или повернула где-то не там? Вот же…
Ходов тут десятки: как тупиков, так и долгих-долгих коридоров, уводящих вглубь Брошенок. Их все и за неделю не обойдешь. Наверное, отчаяние от этой мысли отпечаталось у меня на лице, потому что наша суровая Алиса вдруг совсем мягко ответила:
– Хани не дура, чтобы несколько часов кряду лезть напролом неизвестно куда. Если она заблудилась, то сядет и дождется нас, а если бы что-то случилось – кричала бы. Верно же?
Я кивнул.
– Вот как мы сделаем…
Алиса принялась делить нас на пары, указывать на коридоры, а потом появился он, и мы все замолкли.
Призрак.
Нет, их и правда здесь было полно – по пути сюда мы, как и всегда, встретили не меньше пяти штук, – но с этим что-то было не так. Все это сразу поняли. Уж очень по-человечески он сюда зашел, осмысленно остановился и уставился на нас. Он смотрел, и мы смотрели.
Фантомный силуэт был не выше меня; мы вообще редко видели «взрослых» призраков, но оттого было только хуже. Казалось, мы и сами можем такими стать.
– Может, Хани умерла и это ее душа? – пискнул Джеф, и мне немедленно захотелось его стукнуть.
– Она не умерла, дебил!
Алиса шикнула на нас обоих. Я-то и не собирался больше ничего говорить. Только идиот мог подумать, что Хани…
Призрак на мгновение замерцал, будто не знал, что ему делать, а потом принялся махать полупрозрачной рукой – так машут, когда зовут кого-то с собой. Он переместился к двери, противоположной той, из которой мы недавно пришли. Прошел сквозь нее, а потом вернулся обратно и снова замахал.
– А он, похоже, знает, где наша курочка, – довольный собой, сообщил Крот, будто без него никто не понял.
Я уже был на полпути к двери, когда Алиса осадила меня:
– Нет. Никто за ним не пойдет.
– Но он же знает, где Хани! – воскликнул я.
– И где же Хани? – язвительно отозвалась Алиса. – Вот именно что непонятно, где она. Ты не подумал, что он ее вот так же куда-то заманил и с ней могло случиться что угодно?
Об этом я и правда не подумал, но на самом-то деле мне было все равно.
– Он знает, где Хани, – повторил упрямо. – Даже если это ловушка, нам что, теперь бросить ее?
– Мы не можем рисковать собой, ты знаешь.
Я знал, конечно. Последние дети. Просто так взять и сгинуть мы, наследники Земли, не имели права. Это нам родители с пеленок втирали. Не то чтобы мы их так уж слушались во всем, но и совсем не понимать не могли. Только вот при чем тут Хани?
– Я пойду ее искать, и мне плевать, что ты зассала. Ясно тебе?
Я нарочно выбрал слова погрубее – так все решится быстрее. На один мой разумный довод у нее будет три еще разумнее, а тут она или разозлится и обрубит на раз, или уж поможет, но без всех этих плясок вокруг да около. Она не разозлилась, но и не помогла.
– Иди. Только остальные не пойдут.
Для одного себя мне разрешение и не требовалось, но ведь Алиса понимала, что не так много толку будет, если больше никто не поможет. Ни завал не разобрать, ни подстраховать в случае чего. Но Джеф, Тихий, Колено и даже Крот молчали, будто их происходящее совершенно не касалось. Призрак терпеливо ждал. Я так злился на Алису, на всех, что жуть от одного только присутствия такого разумного, такого… настоящего куда-то отступила. А ведь мне еще идти с ним по Брошенкам. Одному.
– А вот Хани бы точно пошла. За любым из вас, – кинул я им на прощание, чтобы хоть как-то отомстить.
Я порывисто шагнул к двери, и призрак тут же дернулся вперед, чтобы указывать мне путь.
– Меня-то ждать не собираешься? – не нужно было оглядываться, чтобы узнать, кому принадлежит насмешливый голос.
Скрипнуло кресло, с которого скатился Крот, и вот он уже рядом. Готов идти со мной. Ну почему именно он? Из всех – он?!
Я заставил себя сглотнуть язвительные слова, так и рвавшиеся с языка. Не мне нужна помощь, а Хани. И если идти со мной согласился хоть бы и Крот, пусть будет так. Наверняка он просто выбесился на Алису, что та без спросу решила за всех. Ну и ладно, какая разница-то? Вдвоем больше шансов. Вдвоем – не так страшно.
– Ну, – сказал я скорее себе, чем Кроту, – пошли, что ли…
Как только мы вышли в коридор, оставив позади комнату с ребятами, я разом позабыл и о том, как наверняка злится Алиса, и о причинах, по которым со мной увязался Крот. Отважиться пойти за призраком, когда в комнате полно друзей, – плевое дело, а вот оказаться с ним считай что наедине в молчаливых Брошенках…
Призрак оглянулся, будто проверяя, идем ли мы за ним, хотя мне показалось, ему вовсе не нужно этого делать, чтобы знать. Через полупрозрачный силуэт я видел и нагромождения ящиков, и железные ступеньки лестницы, по которой призрак провел нас в огромный ангар с цистернами. В чем-то такое путешествие напоминало нашу игру, только глаза мне не завязали, но от этого вовсе не было легче. Я невольно огляделся, хотя, конечно, уже бывал здесь. Щербатая серая плитка пола, плетение стальных реек под невообразимо высоким потолком. И цистерны, цистерны, цистерны в два моих роста. Каждая была маркирована белыми цифрами, и я почему-то представил, что они доверху набиты кусками человеческих тел. Тут же захотелось стряхнуть, отогнать дурную фантазию, но мне не дали. Прямо из зеленовато-серых стен начали выглядывать призраки, пялиться своими едва различимыми глазами. Словно раньше живые их просто не интересовали, а теперь я и Крот почему-то…
Лязгнуло железным прямо за спиной.
Я вздрогнул всем телом, по позвоночнику будто кто-то пробежался ледяными пальцами снизу вверх.
Шея одеревенела страхом, не давая повернуть голову.
– Прости, Алекс…
Голос Крота. Теперь-то я оглянулся. Он наступил ногой в жестяное ведро и теперь стряхивал его с ноги. Как же, как же он меня напугал, зараза! Хотелось ответить как-нибудь грубо и обидно, но тут до меня дошло. Крот и «прости». Он ведь на самом деле только что извинился. И не привычным вредным голоском, с вечной издевочкой, а совершенно по-человечески.
– Да ничего, бывает, – бросил я, постаравшись затолкать изумление куда подальше. И почему-то именно сейчас показалось уместным спросить: – Что это ты вдруг решил со мной пойти? Алиса же сказа…
– Потому что своих не бросают.
И он пошел дальше, догонять манящего нас с другого конца ангара призрака. Я поспешил за ним, и страха разом стало меньше. Будто до этого я шел один, а теперь нас по-настоящему стало двое.
Призрак уводил меня и Крота в глубины Брошенок, где мы лазили не так уж часто. Многие рукава коридоров и вовсе начали казаться незнакомыми. Неужели Хани и правда пошла так далеко одна, просто поверив полупрозрачной фигурке – даже не поймешь, девчонки или мальчишки? Мне стало все сильнее казаться, что права-то была как раз Алиса, а не мое упрямство. Вдруг они уже нашли Хани в одном из коридоров-близнецов совсем рядом с убежищем, а я с Кротом бреду прямиком в ловушку?
Мы ведь ничего-то про этих призраков не знали. Совсем-совсем. Родители их даже не видели. Или не признавались, хотя, скорее, правда не видели. Это даже забавно, ведь вроде бы именно им и полагалось бы видеть и верить в такое. В призраков, жизнь после смерти, ведь верят же они в Бога. Даже не улетели на ОЗ-1206 из-за этого. Не сами родители, конечно, их тогда еще не было, а их пра-пра-пра. Верили, что должны остаться на Земле, где их создал Бог, и смиренно принять то, что он им пошлет. Как по мне, так Бог вряд ли хотел бы, чтобы они сгорели в тучах раскаленного газа или вымерзли от вулканической зимы. Почему им не думалось, что именно Бог помог колонизировать другую планету и улететь туда? Наверное, большинство тех, кого заморозили и отправили на ОЗ-1206, так и считали. А вот другие – нет, и они остались.
Я бы так точно улетел. Но мы с родителями вообще очень разные, даже если не считать наших металлических меток на голове и цифрового кода на запястьях. Мой код был «ПО 0748–2485», что бы это ни значило. Родители и сами понимали разницу, но любили и жалели, считая, что нам придется страдать. А еще называли надеждой…
Наверное, мы с Кротом очень глупо поступили. Когда «надежды» так мало, разве можно терять еще целых две ее части?
– Интересно, еще далеко? – спросил я, просто чтобы было еще что-то, помимо звука наших шагов и тишины.
Заряд смелости, который в меня впрыснули слова Крота, потихоньку замещался пустотой отчаяния. За себя уже особенно нечего было бояться, мы шли слишком долго. Глупо было бы заманивать нас настолько далеко, чтобы просто убить, ведь правда же? А вот то, что мы все еще не нашли Хани, – это удручало по-настоящему. Может, никаких призраков и правда нет, я и остальные их попросту выдумали и наш фантомный проводник – тоже лишь часть фантазии? Я просто сам запутал себя и Крота и теперь…
– По-моему, за нами кто-то идет, – Крот, плетущийся сильно позади, вдруг оказался совсем близко и шептал мне в самое ухо: – Не заметил?
Если честно, то я не обращал внимания. Вот до того самого момента, как он мне это сказал. А теперь я вдруг понял, что за смутная тревога во мне засела. Я тоже чувствовал. Не видел, не слышал, но каким-то неназываемым чувством ощущал присутствие. Оно совсем не походило на подглядывание призраков, тут другое: то легкий шорох, то скользнет длинная тень, а еще взгляд, который следует за тобой.
– Спрячемся? – шепнул я Кроту.
Тот коротко кивнул, дернулся в сторону. Я заметил, куда он смотрит: сбоку нагромождение коробок, за ним плохо освещенный коридор и двери, двери. Часть закрыта, но открытых достаточно, чтобы нас так просто было не найти. Крот прошмыгнул за ближнюю коробку, я следом. Затаились. Согнувшись, двинулись в коридор, стараясь держаться густых теней. Может, нам все почудилось, но проверять ни один из нас не хотел.
Призрак, заметив наш маневр, замотал головой, засуетился. Но плевать я хотел. Это он нас завел, и я уже не знал, не был уверен, желает он нам помочь или наоборот. Крот, похоже, считал точно так же.
Мы пробрались мимо двух открытых и одной запечатанной двери.
– Давай сюда! – Крот дернул меня за рукав.
Электронный замок на двери справа светился красным, будто был закрыт, но от подземных толчков или еще чего его частично выбило, и дверь поддалась. Мы скользнули внутрь и бегло осмотрелись – кругом какие-то черные блоки с лампочками и проводами. Сзади пиликнул и щелкнул замок. Я шел последним и мог поклясться, что оставлял щель! Именно для того, чтобы подобного не случилось, я же…
Крот глянул сначала на дверь, потом – на меня. Сейчас я принял бы от него любую издевку. Но он даже взглядом не упрекнул, метнулся к двери. Похоже, вся его вредность осталась там, где безопасно.
Крот толкнул дверь. Над ней вдруг замигала красная лампочка, а по полу и по нашим лицам заметались алые полосы.
«Несанкционированное проникновение! Несанкционированное проникновение! Несанкционированное проникновение!»
Динамик в углу надрывался, будто стремился обезвредить злоумышленников одними только мощными ударами звука.
– Скорей, может, есть другой выход!
Мы с Кротом бросились осматривать, ощупывать стены. На мгновение в комнату занырнул призрак, бессильно заметался и убрался назад в коридор. Может, он и правда не хотел нам зла, только какая теперь разница.
Динамик надрывно вопил о проникновении, мешая собраться и подумать. Как тут вообще что-то уцелело? Наверное, какие-нибудь важные данные, которые нам при всем желании не украсть. И, конечно, в таких местах не делают несколько выходов. Как следует в этом убедиться мы не успели.
Откуда-то сверху – скрежет и шипение.
Я, может, не заметил бы, но вдруг запах затхлости в воздухе сменился резким, химическим. Не сговариваясь, мы с Кротом задрали головы: прямо под потолком открылись небольшие окошечки, и воздух над нами заколебался – газ!
Сначала я еще пытался подтянуть ворот куртки к самым глазам, дышать через ткань, но запах почти не ослабевал. Я перестал ощущать ноги – в первые минуты только пальцы, потом до самых коленей. Крот тоже рухнул на четвереньки. Мы поползли к замуровавшей нас двери. Сначала помогая ногами, потом – на одних руках.
Лежа на животе, молотили кулаками в глухую равнодушную поверхность.
Раньше сюда наверняка сбежалась бы охрана, а теперь – никто. И услышать тоже некому. Единственные существа, знающие о нашей беде, не могли помочь.
Я изо всех сил старался не думать, что нам остается только лежать без движения под ор сирены и медленно умирать. Если повезет, удастся потерять сознание…
Я мог только едва-едва моргать, и, пусть мы вряд ли лежали так хотя бы полчаса, мне уже начинало казаться, что я сойду с ума. От бессилия, от страха, от невозможности забыться из-за навязчивого голоса, бьющего из-под потолка. Наконец он стих сам собой. Только красная лампочка продолжила мигать. И если раньше мрачная тишина Брошенок угнетала, в нее хотелось плеснуть смехом, болтовней, то сейчас казалось, что нет ничего блаженнее отсутствия звука. Будто оглох на мгновение, и это было до странности хорошо.
А потом я услышал что-то за дверью. Кто-то топтался, скребся, возился. Несколько ударов – тишина. И тогда я испугался по-настоящему. Смерть от жажды долгая и случилась бы не прямо сейчас. А еще она хоть и ужасна, но все же понятна. Но если сюда ворвется кто-то… Кто-то, кого я не мог и представить, тогда… Я боялся, что страх будет слишком огромным. Зато все случится быстро.
За дверью снова стало тихо. Может, от газа, от неподвижности и долгого звучания сирены в ушах мне просто показалось? Я даже не мог спросить Крота, слышал ли он то же.
И тут снова: шаги, возня. Дверь медленно отворилась внутрь. Задела мою голову – хоть я и не мог двинуться, но чувствовал все отлично. Тот, кто входил, видимо, понял, что мое тело мешает открыть дверь, и двигался осторожно. Тогда я увидел этого кого-то…
Захотелось вскрикнуть, подскочить, но я мог только дважды моргнуть и произнести про себя: «Алиса…»
Она протиснулась в щель, в секунду огляделась. Я уже принюхался к специфическому запаху парализующего газа, но Алиса сразу ощутила, сморщила нос. Времени у нее было не так много, но она не суетилась. Задержала дыхание, подхватила меня под руки, поволокла в коридор и усадила, прислонив спиной к стене. Продышалась и только потом ринулась за Кротом.
Мне невольно пришла мысль, не останусь ли я таким навсегда? Алиса, конечно, придумает, как вернуть нас в убежище, но я не хотел, не хотел быть таким. Я стал изо всех сил втягивать в себя воздух, чтобы прогнать из тела отраву, и вдруг ощутил, что уже слегка могу шевелить губами. Сразу стало так хорошо, будто пробежался за руку с Хани. Хани… Только бы и она не попала под одну из таких охранных систем.
– Откуда ты здесь взялась? – еле пережевывая слова, спросил Крот.
– У меня было видение, – загадочным голосом ответила Алиса, а потом уже издевательски добавила: – Что вы во что-нибудь вляпаетесь без меня! Я шла за вами, дурень. Вы бы так и не заметили, если бы не решили какого-то черта сунуться за эту дверь.
– Так это тебе, значит, надо сказать спасибо? – Крот явно пытался возмутиться, но язык еще плохо его слушался, и вышло вяло. – О, как мы признательны, что из-за тебя оказались в газовой комнате!
В интонациях все равно проступил прежний ненавистный мне Крот, но я внезапно не ощутил раздражения. К тому же он был прав: мы не полезли бы туда, если бы не заметили слежку Алисы.
– Из-за меня вы до сих пор не в ней, – отрезала она.
И это тоже была правда. Не здесь, так в другом месте подобное могло случиться. И не помог бы уже никто.
– Может, я и считаю, что вы ерунду затеяли, но не могу позволить, чтобы из-за своей дурости вы тоже погибли.
– Тоже погибли? – Я вдруг разом ощутил, какой подо мной ледяной пол, как холодит спину стена. – Тоже – как кто?
Алиса совсем по-девчоночьи опустила глаза.
– Никто… Я правда надеюсь, что Хани жива, но она бы вернулась, хотя бы попыталась. Мы ее уже нашли бы, разве нет? Что, если она тоже забрела в какое-то такое место?
– Но нас-то ты вытащила! Вот и ее вытащим мы.
– Ага. Точно. И ее – мы…
Отправиться дальше сразу, конечно, не получилось, да и спустя час мы все еще двигались неверными шагами. Алиса предлагала вернуться, но и я, и Крот решительно отказались. И так сколько времени ушло впустую.
Призрак ожидал нас и, как только мы выразили готовность идти, поплыл вперед. Теперь он двигался быстрее, чем поначалу, но, может быть, мне просто так казалось, потому что ноги я переставлял с усилием.
Алиса шла позади нас, и я прямо-таки затылком ощущал, как она недовольна тем, что пришлось расстаться со своей осторожностью и шагать прямиком в ловушку, как она считала. Я уж не стал говорить, что призрак-то наверняка о ней и раньше знал: его полупрозрачные приятели ведь изо всех щелей торчат. Или призраки не умеют переговариваться на своем призрачном?
Вдруг на полу, прямо посреди очередного коридора, я увидел пластмассовую заколку. Заколку Хани. Я схватил ее и сжал в кулаке. Еще бы знать, что это значит… Ну, кроме того, что идем мы правильно. Она сама бросила или уронила, когда… Нет, вот об этом «когда» думать совсем не хотелось.
– Вон еще! – крикнул Крот через минуту и, пробежав вперед, наклонился за чем-то. Да уж, он всегда видел лучше меня. – Ее брелок. А наша курочка не такая и курочка. Еще бы пораньше сообразила.
– У нее имя есть. – Может, я теперь и не обратил бы внимания на насмешку в свой адрес, но только не над Хани.
– Расслабься, я ж любя.
Мы нашли еще носовой платок и красный проволочный браслет прежде, чем увидели приоткрытую дверь. И тут мне послышалось, будто наш провожатый зашептал «там, там» и проплыл прямо сквозь дверной пластик. Я уже понял, что внутри, но почему-то боялся заглянуть. А вдруг…
Алиса рванула на себя дверь, прежде чем я набрался мужества.
В помещении сидела Хани. Живая…
Я так и стоял дураком, хотя мне отчаянно хотелось кинуться к ней и обнять. Мы ведь друзья, но как она отнесется? Как посмотрят Крот и Алиса? И вообще, может, Хани и не подозревала, как мы волновались, как боялись?
Она вскочила пружинкой и через мгновение уже висела у меня на шее, тычась каштановой макушкой мне под подбородок.
– Вы нашли, нашли меня, – всхлипнула тихо мне в рубашку.
Я неловко соединил руки у нее за спиной. Вот дурак: конечно, ей одной было куда страшнее, чем нам!
Так странно и приятно оказалось ее обнимать, но тут подала голос Алиса, и Хани смущенно отскочила. От ее карих глаз по веснушкам на щеках ползли две мокрые дорожки.
– Ты чего не вернулась? Куда тебя понесло? – накинулась на нее Алиса.
– Я хотела сразу назад, правда, но он меня очень-очень просил. – И Хани повернула лицо к застывшему посреди комнаты призраку. – Так звал, что я… Я не знаю. Я пошла за ним. А когда поняла, что я уже так далеко и вряд ли сама смогу вспомнить, как домой идти, оставила вам следы. Вы ведь их подобрали, правда? Особенно браслет…
Я вернул браслет Хани, и она радостно нацепила его на правое запястье.
– И что, призрак позвал тебя сюда? – вскинула бровь Алиса.
– Да, и… – Хани вдруг погрустнела. – Я не уверена, что он хотел мне показать именно это, но сами посмотрите.
И она кивнула на соседний зал, отгороженный стеной с огромным окном. Мы вошли.
– Это что, гробы?!
Они рядами лежали по всей комнате и были открыты, будто ждали. Я подошел ближе и отшатнулся. Гробы были подписаны. Все. И так вышло, что на ближайшем ко мне была табличка с надписью: «Хани Джонс». Ко мне подбежали Алиса и Крот, мы вместе принялись читать. Здесь были все наши: и Колено, и Тихий, и Джеф.
«Каспар Шнайдер» – настоящее имя Крота, «Алиса Вилле», «Сергей Тихонов», «Джеффри Моррис», «Колин Блэк» и мое – «Алекс Фишер». Были здесь и незнакомые имена, а часть гробов вообще оказалась погребенной под рухнувшим потолком. Похоже, зал был куда больше, чем могло показаться, но из-за обвала пролезть дальше нам ни за что не удалось бы. Да никому особо и не хотелось. Каждый остановился напротив «своего» гроба и вглядывался в его пустые белые недра. Хани, стоявшая в дверях, тихо произнесла:
– Еще и поэтому я осталась ждать здесь…
– А это твой призрак тоже объяснил? – взвилась Алиса. – Что это все значит?
– Я его не настолько хорошо понимаю, хотя здесь и слышу чуть лучше. Но все равно только отдельные слова, настроение…
– Настроение?! Может, нас тут готовятся в жертву принести!
– Алиса, прекрати! – Уж я-то не сомневался, Хани не стала бы от нас ничего скрывать. – Она-то тут при чем? Мы даже толком не знаем, что это и зачем.
– Вообще-то, – подала голос Хани, – призрак хотел, чтобы я пошла за ним дальше, но там на дверь упала какая-то штуковина, и мне одной ее не сдвинуть.
«Да, да, туда», – снова шепот, и по тому, как насторожились остальные, я понял, что они тоже услышали. Неужели Хани ничего не выдумала, просто ее чувства острее? А в этом месте и мы тоже понимаем призрачные слова.
– Мы никуда не пойдем. – Алиса решительно мотнула головой. – Возвращаемся.
Теперь, когда Хани стояла рядом, в безопасности, я был целиком согласен с Алисой. И все же любопытство настойчиво предлагало сходить и посмотреть. Мои сомнения разрешил Крот:
– Если это правда гробы, то кто, вы думаете, нас собирается туда положить? Да, давайте вернемся и поможем родителям принести нас в жертву, или что они там еще удумали. А то ведь им нас еще искать придется, беда-то какая.
Алиса насупилась, но все же кивнула. А потом, чтобы оставить за собой хоть какое-то последнее слово, сказала:
– Но вы еще вспомните меня, когда это окажется ловушкой!
«Ловушка, ловушка», – зашелестел призрак, и Алиса победно глянула на Крота.
Мы пошли, конечно. В смысле не домой, а дальше, куда хотел призрак. Хоть Алиса и не признавалась, но и ей наверняка хотелось узнать, что там такое за заваленной дверью.
Дверь прижала одна из тех высоких штуковин, усыпанных кнопками и негорящими табло, о назначении которых мы ничего не знали. Упала она так удачно, что дверь под ней даже не угадывалась: наверняка туда не лазили даже пра-пра. Теперь-то уж никто из нас не повернул бы назад. Ведь мы могли увидеть что-то нетронутое из того, прежнего мира.
Вчетвером мы, хоть и не без труда, смогли столкнуть штуковину, и она с грохотом повалилась на пол. Мы, конечно, и не надеялись, что прямо за дверью увидим нечто особенное, но все равно немного расстроились, когда перед нами оказался самый обычный коридор – такой же, как сотни других, излазанных вдоль и поперек. Только освещение здесь было немного иное – ярче, живее. Мне даже показалось, что с каждым шагом призрак становится четче. По-прежнему полупрозрачный, но уже не просто смутный детский силуэт, а вполне себе светловолосый мальчик в чем-то вроде комбинезона без рукавов.
А еще появились голоса. Много-много. Будто кто-то впрыснул мне в голову тысячи чужих мыслей. Даже показалось, будто метка над виском разогрелась. Но меня это почему-то не испугало, будто даже казалось… Привычным?
Совсем скоро мы услышали гул, словно за стеной работало что-то большое. Я бы удивился, что здесь еще что-то может функционировать, если бы сам пару часов назад не напоролся на сигнализацию. Воспоминание не прибавляло смелости, но рядом были Крот и Алиса, а еще, конечно, Хани, так что чего мне бояться?
Помещение, куда мы вошли, заполнял шум. Еще здесь стоял здоровенный компьютер с маркировкой на корпусе «Морфей-0748». В убежище мы видели работающие компьютеры, но большей частью они были персональными – пусть даже и промышленными, но все равно не такими огромными. От него к стенам тянулись тысячи проводов и проводков, так что они покрывали почти весь пол.
Призрак-провожатый стоял здесь же, а рядом с ним – еще несколько полупрозрачных детей, причем двое совсем маленьких, не старше трех лет. Я понадеялся, что все они не умерли…
Мы застыли и оглядывали махину и не очень-то понимали, зачем нас сюда привели и тем более чем тут можно помочь. И пока мы вот так растерянно изучали комнату, призраков стало больше. Ровно на четыре. Они стояли перед нами… Вернее, мы стояли перед… Собой? Наши копии, такие же просвечивающие насквозь, как остальные фантомы.
Выйти из ступора и произнести какие-то слова смогла лишь Алиса:
– Что это за?..
– Это ловушка, – прошелестел голос Алисиного двойника.
– И да и нет, – отозвались остальные призраки вокруг нас.
– Нужно было, чтобы вы пришли, но слышала нас только она. Да, только она. Яркое сознание.
Детские пальчики нацелились на Хани. Она съежилась рядом со мной, будто ее в чем-то обвиняли и собирались вот-вот наказать.
– Мы позвали ее, чтобы вы все пришли. Вы нам нужны. Помогите!
Помогите, помогите, помогите… Помогите!
Голоса хором врезались в голову. Показалось, что меня сейчас собьет с ног. Хани даже покачнулась. Но упасть не успела, «Морфей-0748» загудел громче, и голоса стали далеким молящим о помощи фоном.
Одна из стен оказалась раздвижными дверями, которые открылись в слепящий свет и простор. Залы, выходящие один из другого, и так далеко-далеко вперед. Вокруг только стерильно-белый и светло-серый, будто создатель этого места не знал ничего о других цветах.
В залах стояли гробы.
Точно такие, как те, что мы видели открытыми, но эти все были запечатаны. В первом зале лежали совсем маленькие, и когда Хани заглянула внутрь одного через окошечко сверху – вскрикнула. Там оказались младенцы. В каждом-каждом из сотен гробов. И каждый гроб был подписан, как и наши.
– Боже, что это такое?
Алиса никогда раньше не говорила «Боже». Так выражались родители, не мы. Но в этом ужасном месте мне самому хотелось произнести что-то подобное.
– Да ведь они не мертвые! – вдруг воскликнул Крот. – Вот тут, смотрите…
На боковой стенке «гроба» мигали какие-то цифры, а еще там было что-то вроде штампа «дата погружения в криосон».
Да они заморожены! Я вгляделся в окошечко. А ведь правда: ледяное голубоватое свечение, изнутри на смотровом окне заметно немного инея… Значит, не гробы? Криокапсулы. Кажется, так называли те штуки, в которых замораживали людей для отправки в колонию. Что тогда они делают здесь? И еще один вопрос, возможно, даже более важный:
– А что мы тогда видели раньше?
Мы бросились через первый зал в следующий. Потом еще в один. Чем дальше, тем старше становились замороженные. Мы всматривались в их лица, разглядывали запакованные в одинаковые облегающие комбинезоны тела. Круглые металлические пластинки на висках и цифровые коды на руках.
А потом глядели на свои.
Мне хотелось встряхнуть каждого из друзей, особенно Алису, спросить то, что всем понятно, но во что невозможно поверить: «И мы тоже?! Мы такие же?!» Но вместо меня вопрос задал Крот:
– Это что, получается, мы постарше родаков будем?
И засмеялся. Хорошо уметь вот так – улыбаться, когда хочется кричать. Я так не мог, но от его слов меня немного отпустило. Да, похоже нас и правда нашли и разморозили, а потом вырастили как своих. И да, мы всегда знали, чувствовали, что отличаемся, разве нет?
Мы шли через залы, похожие друг на друга, – менялись только лица и имена замороженных. Их метки на висках соединялись с капсулой пучком зеленоватого света, а от самих криокапсул хвосты проводов уходили к центральному компьютеру. Я невольно коснулся круглой пластинки на своей голове и подумал, связан ли я еще с общей сетью? Похоже, что да, ведь я видел призраков, а Хани – даже слышала. «Яркое сознание». Наверное, тот светловолосый мальчик – тоже такое же «яркое сознание». И мне показалось, что в одном окошке я даже увидел его скованное холодом лицо.
Я наверняка ошибся, здесь ведь тысячи людей. И все же… Ведь все те призраки – это они? Часть их личности, их сознания, умноженная и выпущенная на волю «Морфеем-0748», который длил жизнь замороженных. Уже так долго… Может, поэтому мы здесь? Потому что времени осталось не так много? Но что мы можем? Разморозить всех этих людей? Да их же тысячи, вчетвером мы и за год не управимся. И эхом прозвучал вопрос Хани:
– Что мы будем делать? Как нам их разбудить?
Будто это само собой разумелось, что мы должны их будить. Алиса так не считала:
– Если, – с нажимом на первое слово, – мы решим их будить.
– Но… а как еще? Разве мы теперь можем просто так уйти, зная, что они здесь? – спросил я.
– А вот так, Алекс. Ты представляешь, сколько их тут? Их в разы больше, чем нас и родителей. Что это за люди? Что будет с нами, если все они разом станут частью нашей жизни?
– Что, свое место потерять боишься? – хмыкнул Крот. Вот уж некстати было подпускать ей шпильку, если хотел уговорить… Но Крот, оказывается, и не думал уговаривать: – Вообще-то, я с Алисой согласен. Может, они какие заразные или бракованные? Чего они тут болтаются, не зря же их не взяли в колонию? Короче, я против.
Я не сразу нашелся что и сказать. Сразу было ясно – мы с Хани в меньшинстве. Два не равно двум, когда на одной стороне Алиса и Крот. Такое вообще случилось впервые, насколько я помнил. И все равно… Ведь так нельзя, нельзя!
– А если бы я, я был в одной из этих камер сейчас? Вы бы и меня оставили?
– Не глупи, – отрезала Алиса, – ты свой, а они нам никто, чужие. В конце концов, они все равно ничего не чувствуют, оставлять их не жестоко даже, а просто… Просто никак.
– Неправда! Их сознание живо, Хани их слышала, да мы все слышали. А знаешь почему? Потому что они не чужие. Вот, – я ткнул в свою метку, потом задрал рукав, обнажая код «ПО 0748–2485», – они – такие же, как мы! Или мы как они. Даже цифры эти на компьютере – 0748 – как у нас на руках. Мы-то сами не больные и не бракованные. Так что вовсе они не никто. Они свои, как ты, как Хани, как я! А вы сами, и ты, и Крот, говорили же… Ваши ведь слова, ну? Своих не бросают!
Выплеснул и сам понял, как наивно, по-детски прозвучало. Да эти двое меня сейчас на смех поднимут. И ладно бы, плевать, но не при Хани… Я приготовился отвечать – кулаками, если надо.
– Не бросают, – вдруг совершенно серьезно ответила Алиса. И даже Крот не съехидничал, а тоже кивнул почти торжественно.
Я еще не совсем поверил и ощутил, что стою сжав кулаки, подавшись телом вперед. А Хани смотрела на меня с гордостью.
– Ты прав, – продолжила Алиса. – Мы попробуем.
Никто из нас раньше не размораживал людей. Можно было, конечно, позвать родителей, ведь у них-то, как мы выяснили, какая-никакая практика была, но мы не стали. Новые споры – именно то, без чего сейчас очень хотелось обойтись. Из-за отсутствия опыта начать решили со взрослых. Не то чтобы их было совсем не жаль, но все же.
«Морфей-0748» явно не мог сам открыть капсулы, иначе помощники ему не понадобились бы, поэтому мы стали искать какие-нибудь кнопки или что-то в этом роде. На крышке капсулы, прямо под смотровым окном, нашлась панель, реагировавшая на прикосновения пальцев.
Первым подопытным выбрали мужчину – еще не совсем старика, но с серебринками в волосах. Потыкали в панель – не наугад, конечно, но почти. Крышка отъехала не сразу, но мы поняли: что-то происходит внутри. Наверное, надо было медленно привести человека в чувство, подготовить тело к разморозке. Мы понимали и ждали.
– Я в колонии? На ОЗ-1206? – сиплым голосом спросил мужчина, едва открыв глаза. – Почему здесь дети? Где персонал?
– Ты на старушке Земле, – хихикнул Крот, и Алиса тут же выдала ему затрещину.
– Вы на Земле, – повторила она, оттесняя Крота от капсулы. – А мы…
– На Земле? Какого черта? Я… Вылет задержали? Что случилось? Почему вы меня разморозили, кто позволил?
– Мы не знаем, почему вы не улетели. На самом деле – только не переживайте, пожалуйста… На самом деле с тех пор прошло больше сотни лет.
– Да это шутка какая-то, да? Розыгрыш? – быстро-быстро заговорил мужчина, бегая глазами, будто в поисках понимающих зрителей, которые вот сейчас-то ему всю правду и расскажут.
– Нет, извините, – пожала плечами Алиса, – все именно так, как я вам сказала. У нас тут убежище недалеко, мы вас нашли случайно. Ну, почти.
Мужчина замолчал. Он осмотрел всех нас, до него, видимо, стало доходить, что никто тут не шутит. Попытался вылезти из капсулы и встать, упал на колени. Наконец он увидел весь зал и остальных, которые тоже не улетели. И тогда он взъярился:
– Какого ж хрена? Мать вашу, какого? Мы строили эти гребаные «Ковчеги», нам обещали! Нам… Нас же заморозили, да? Нас же суки эти заморозили! Чтобы лететь, так какого ж дьявола я здесь? А?
Он попытался ухватить за ногу стоявшую рядом Алису. Та отскочила.
– Успокойтесь! Слышите?
Нам нечего было его бояться. Уж я-то знал, каково это, когда руки-ноги не слушаются. Мужчина еще не скоро оклемается настолько, чтобы причинить нам вред. И все равно – с проступившими на лбу венами, с перекошенным ртом, тянущийся к нам, он выглядел жутко.
Поняв, что до нас ему не добраться, мужчина пополз к соседней криокапсуле. Ударил кулаком по крышке. Еще, еще. Так слабо, что она не качнулась даже. Тогда он потянулся к проводам.
– Не трогай, ты! – Крот кинулся к нему.
В то же мгновение метка на виске размороженного вдруг ярко вспыхнула, и он повалился на пол.
«Морфей»? Я не сомневался. Защищает своих подопечных.
– Мы должны еще попробовать, – сказал я. – Этот просто псих, не повезло.
– Подожди, – остановила меня Алиса. – Скольким еще мы позволим причинить вред? Одного уже слишком много. Думаю, неслучайно среди призраков нет взрослых. Похоже, им не принять все случившееся. Надо начать с детей.
– Тогда я знаю с кого!
И я повел всех в зал, где видел светловолосого мальчика. Мне не показалось – он и правда был там или кто-то очень похожий. Но ведь могли же мы рискнуть?
Криокапсула не открывалась, наверное, целую вечность. А когда открылась, мы все, не сговариваясь, сказали:
– Привет!
И он улыбнулся. Тепло и открыто. Так улыбаются старым друзьям.
Другие дети тоже не кричали и не бросались на нас. Конечно, всех сразу мы разбудить не сумели, но постарались открыть как можно больше капсул, прежде чем отправиться в убежище за помощью.
А еще мы кое-что нашли… То, как назвали всех этих замороженных людей: «Проект „Оставленные 0748“».
О них – о нас! – не забыли. Не поломался один из «Ковчегов», которые жители Земли строили все вместе для общего спасения, не было опоздания с вылетом… Нас замораживали, заранее зная, что оставят здесь. И таких «Проектов», судя по номеру, – сотни! Очень удобно, если не хочешь, чтобы половина населения взбунтовалась из-за того, что летят только избранные.
Но тогда я и остальные были слишком малы, чтобы что-то понимать, да и вряд ли смогли бы раскусить обман, а сейчас… Наверное, сейчас даже радовались, ведь мы теперь не последние дети. На самом-то деле быть чьей-то надеждой, тем более всего человечества, очень тяжело.
Может, у родителей даже получится что-нибудь придумать, чтобы осторожно разбудить и взрослых. А потом… А потом мы выйдем из убежища и будем искать других «Оставленных» так долго, как потребуется.
Потому что своих не бросают. Потому что мы все – люди.
Радиотелефон забренчал, едва рассвело, – но старый Эдуардо Суарес был уже на ногах. По крестьянской привычке вставал он затемно. Так же, как старый Энрике Чавес, что держал ферму по ту сторону каньона. Или Альфонсо Гарсия, которому стукнуло уже девяносто, но который каждое утро спускался в шахту первым. Сыновья и внуки Альфонсо топали за ним вслед, по очереди склонялись, целовали тыльную сторону дряблой старческой ладони и один за другим ныряли в забой. На свет божий Альфонсо вылезал, благословив последнего из них.
Эдуардо окинул быстрым взглядом хлева на западном горизонте. Амбары на восточном. Три дюжины беленых домиков с черепичными крышами, выстроившихся по краю каньона в два ряда. В них обитало его собственное семейство, но ни сыновья, ни внуки еще не проснулись, лишь пятнадцатилетняя непоседа Марисабель уже пылила по проселку на северо-запад, к птичникам. Старик невольно заулыбался – старшая правнучка пошла в него. Легкая на ногу, скорая на руку, работящая. Соседские мучачос уже на нее заглядывались, а Пако Гарсия и Нандо Чавес недавно и вовсе подрались и расквасили друг другу носы.
Телефон продолжал дребезжать, и Эдуардо, спохватившись, потрусил к радиостанции.
– Жив еще, старый хрен? – осведомился телефон голосом Эда Краснова, некогда отчаянного драчуна, выпивохи и бабника, а ныне почтенного главы семейства, одного из самых многочисленных на Одиссее.
– Что мне сделается, – в тон Краснову ответил Эдуардо. – Чего трезвонишь-то спозаранку, тезка?
Были Эдуардо с Эдуардом друзьями с того самого дня, как «Одиссей» спешно стартовал с гобийского космодрома, унося на борту четыре сотни первопроходцев. Молодых, сильных, рисковых чикас и мучачос из добрых шести дюжин стран.
– Не поверишь, – отозвался Эд. – Только что звонил Жан-Пьер из своей Бургундии. Так вот: у нас гости, старина. Вернее, гость. Угадай откуда.
– Делать мне нечего, только гадать, – проворчал Эдуардо. – Дон дьябло знает, кто там к тебе прилетел.
– Да не ко мне, старый осел. Он к нам прилетел. К нам ко всем. Торговец с самой Земли.
– Да ты что? – ахнул Эдуардо. – Не может быть!
Визитеры Одиссею не жаловали. Раз в четыре года приземлялся на единственном космодроме транспорт с базы. Забирал руду, плоды, скот в обмен на механизмы, технику, пожитки и утварь. Потом отчаливал, и жизнь катилась своим чередом. Два десятка лет назад, впрочем, завернул наудачу настоящий странствующий то ли театр, то ли цирк. Успеха, правда, скоморохи с лицедеями не снискали. Старики вяло поаплодировали, рассчитались натуральным продуктом и отправились по домам, а молодежь и вовсе с первого же представления сбежала. Праздность и развлечения на Одиссее были не в чести.
– Давай собирайся, – частил в радиотелефонную трубу старый Эд. – Наших прихвати: Энрике там, Альфонсо. Девок возьмите, товару поболее и дуйте к космодрому, а я сейчас еще Карлушке Эберхарту в Баварию позвоню. Да, и поторапливайтесь, торговец ждать не станет.
– Постой, – спохватился Эдуардо. – А чем он, собственно говоря, торгует?
– А пес его знает чем. Какая разница? Говорят же тебе – не абы откуда прилетел, а с Земли.
Глайдер забили товаром под завязку. Клетями с гусями и кроликами, мешками с огурцами, баклажанами и молодым картофелем, ящиками с хурмой, мандаринами и киви. Всем тем, что плодородная земля малой планеты на самых задворках Галактики щедро дарила возделывающим ее поселенцам.
– Пряжу, пряжу-то забыли, дедушка, – хлопотала у люков румяная черноглазая Санчита, одна из младших внучек на выданье. – Эй, Карлита, Изабель, пряжу-то!
– Да дьябло с ней, – ворчал из пилотской кабины Эдуардо. – У землянина небось своей хватает. Поспешите, не опоздать бы.
Глайдер оторвался от земли за три часа до полудня. Прошел над Андалузией, как называли свой надел испанские колонисты. Наискось пересек соседнюю Аризону, за ней Урал… Когда оба солнца сошлись в зените, позади остались Корнуолл, Бавария, Миядзаки, Санта-Катарина. На посадку у окраины космодрома зашли в час пополудни.
– Настоящее столпотворение, – недовольно бурчал старый Альфонсо, близоруко щурясь на снующих по космодрому поселенцев. – Глядишь, дотемна провозимся.
Эдуардо крякнул, спрыгнул из кабины на землю – эдак по-молодецки сиганул, знай, мол, наших, сдержал стон от подагрической боли в суставах и чинно двинулся к задравшему нос в небо торговому судну.
– Гутен таг, Пауль. Ха ва ю, Джек, – приветствовал он на ходу случившихся по пути стариков. – Бонжур, Жан-Пьер. Так что ж он привез?
– Скоро узнаем, – кивнул Жан-Пьер в сторону установленного у трапа торговца сборного павильона из пластика.
Из шлюза грузового трюма по аппарели споро двигалась в павильон вереница разномастных коробок с надписями по бокам. Сам торговец – коренастый, морщинистый, с седой бородищей старик – умостился за раскладным столиком у павильонного входа. Нахмурившись, колдовал над электронной диковиной с цветастым экраном.
– Персоналка, – припомнил название диковины Эдуардо. – Как же ее? Планер? Пломбир?
– Планшет, – подсказал Альфонсо Гарсиа, сохранивший вопреки возрасту юношескую память. – Хорошая вещь.
– Так чем он все же торгует? – пытаясь протолкаться поближе, ворчал Эдуардо. – Не пойму никак.
Торговец оторвался от своей персоналки, окинул строгим взглядом окруживших его людей.
– Не толпитесь, почтенные, – сиплым надтреснутым голосом попросил он. – На всех хватит. В очередь, стройтесь в очередь. Обслуживать буду по одному. Итак, – он выдержал паузу и продолжил торжественно: – Сувениры, почтеннейшие! Отличные сувениры с Земли, со всех частей света, со всех стран и городов мира! К вашим услугам!
Толпа разом ахнула.
– Вот это да, – восхищенно прокричал Жан-Пьер Мартен на ухо глуховатому Иву Дюбуа. – Сувениры! Память о родине… Память о доме…
– Что, правда? – подался к торговцу старый Джек Мюррей. – С самой Земли?
– А то, – торговец энергично тряхнул бородой. – С нее, с матушки. Фирменные, какие хочешь. Ну, построились, что ли? Давай подходи по одному!
У Эдуардо Суареса от волнения вспотели ладони. На «Одиссей» грузили только самое необходимое, только то, без чего колонистам было не обойтись. Сувенирам среди пожитков места не нашлось. И вот теперь… Эдуардо утер с глаз невольные стариковские слезы. Теперь…
– Карлита, Санчита, Изабель, – гаркнул он. – Тащите сюда товар! Весь, без остатка.
– Из Мюнхена, из Мюнхена есть? – навис над раскладным столиком плешивый, подслеповатый Карл Эберхарт. – Из Мюнхена?
– Сейчас. – Узловатые пальцы торговца заплясали по клавиатуре планшета. – Есть, конечно. Санта-Клаус фарфоровый, четыре экземпляра различной величины. Кружки глиняные с надписью: «Шеллингштрассе», три штуки. Шляпы баварские, фетровые. Макеты…
– Что за них хочешь?
– А что есть?
– Выбирай. – Карл замахал руками, подзывая родню: – Гретта, Лизхен, давайте товар! Зерно имеется. Отборное, в мешках. Колбаса кровяная имеется. Ливерная. Домашняя. Пиво. Яблоки, вчера только с дерева. Молоко. Яйца. Сколько тебе? Да черт с ним, бери все!
– Из Дрездена есть? – сменил Карла рябой веснушчатый Пауль Миллер. – Есть, да? Да неважно, что именно. Беру! Марта, Эльза, товар!
– Из Вашингтона есть? Из Сан-Паулу? Из Пекина? Мельбурна? Токио? Касабланки? Давай! На базе обменяешь на деньги. Линда, Джульетта, Мэйлинь, Мичико, Луиджина, Шарлотта! Тащите, тащите, тащите товар!
– Из Севильи, – дождался наконец своей очереди Эдуардо. – Что есть из Севильи?
– Сейчас. – Торговец устало выдохнул, склонился, подался к планшету. – Значит, так: кастаньеты имеются, севильское кружево. Бычок из андалузской керамики.
– Забираю все. Вон товар. – Эдуардо шагнул назад, освобождая место, но в последний миг спохватился: – Постой, для девочки пятнадцати лет есть что-нибудь? Что-нибудь особенное. Это правнучка моя, старшая. Настоящая красавица андалузка.
Торговец склонился к экрану.
– Могу предложить веер, к примеру. Тоже из Севильи. Отличный веерок, расписной.
– Беру. – Эдуардо довольно потер ладони. – Спасибо тебе!
– И тебе спасибо, почтеннейший. Ну, кто там еще остался?
– Да вроде один я, – переступил с ноги на ногу Эд Краснов. – Пока обзвонил всех, припозднился малость. Так что, выходит, я последний. Из Москвы есть?
Торговец вскинул на Краснова взгляд блеклых старческих глаз.
– Откуда, ты сказал, браток?
– Из Москвы.
Торговец поднялся на ноги.
– Земляк, что ли? – неуверенно спросил он.
– Ну. Эдик Краснов с Таганки.
Торговец шагнул вперед.
– А я – Петька Родионов с Печатников.
Старики обнялись.
– Как она? – бормотал Эд. – Как Москва-то, а? Белокаменная.
– Да стоит себе. Стоит.
– А Кремль?
– Да на месте, на месте Кремль.
– Слава богу! У тебя там остался кто?
– Ну конечно, – закивал торговец. – Семья. Двое сыновей. Внуки – Машенька и Юрка.
– Привет им передавай. А привез-то что?
– Я? – Родионов внезапно отшатнулся, шагнул назад. – Из Москвы? – Секунду-другую он стоял молча, растерянно моргая, затем встрепенулся: – Есть, есть из Москвы. Ты постой здесь, браток.
Торговец засеменил к трапу, вскарабкался по ступеням и скрылся в шлюзе. Через пару минут появился вновь с металлической шкатулкой в руках.
– Вот, – он бережно поставил шкатулку на столик, дрожащими пальцами отпер защелку и откинул крышку. – Это из Москвы, Эдька. Все что есть. Половина твоя, бери.
Эдуард Краснов, мосластый, кряжистый, с задубевшей на солнцах кожей и седой как снег, с минуту безмолвно смотрел на шмат запекшейся аспидно-серой земли.
– Это из М-Москвы? – запинаясь, переспросил он. – Из самой М-Москвы?
– Да. – Родионов отделил половину, протянул в ладонях. – Забирай, твое.
Краснов принял землю, поднес к губам, поцеловал.
– Спасибо, – выдохнул он. – Вера, Людочка, товар!
– Ничего не надо, – отступил назад Родионов. – Так забирай. В подарок.
Когда торговое суденышко вышло на орбиту, Родионов мелкими стариковскими шажками добрался из пилотской рубки до мастерской. Постоял на пороге, затем шагнул вовнутрь. Пнул производящий фарфоровые статуэтки аппарат, плюнул на ткацкий станок, с горечью оглядел прочее оборудование. Раскрыл шкатулку и долго смотрел на оставшуюся половину запекшегося земляного брикета.
Он вспомнил, как накручивал по орбите витки. Как глядел на заснятые бесчувственной аппаратурой развалины Лондона. На воронку, оставшуюся там, где раньше был Дрезден. На пепел от Барселоны. На спекшуюся лаву Нью-Йорка. Вспомнил, как спускался в посадочном модуле туда, где была Москва. Как, задыхаясь от слезных спазмов, вгрызался киркой в грунт. Как…
Где-то там истлели кости обоих его сыновей. Где-то там лежала еще зола, оставшаяся от Машеньки и Юрки.
Ева первой обратила внимание на происходящие рядом с Виктором странности. Несколько дней она наблюдала за ним, хотя следить за пациентами входило в мои обязанности, после чего поделилась открытием:
– Знаешь, я бы ни за что не сказала такое, если бы не убедилась наверняка. Но, когда этот Виктор играет сам с собою в шахматы, с доски пропадают фигуры.
– Что ты имеешь в виду? Он ворует фигуры у самого себя?
Разговор этот происходил на заднем крыльце пансионата. Мы – одетая в белый халат Ева и я в зеленой курточке охранника – курили и глядели на кусты шиповника, на дорожки из псевдомраморных плиток, на решетчатую ограду, за которой виднелись пригородные коттеджи. Вечерело, и небо прикрылось розовой дымкой, как на картинах Моне.
– Никто ни у кого не ворует, – проговорила Ева, выпуская дым. – Фигуры исчезают и тут же появляются. Это происходит быстро, за долю секунды. Сначала я думала, что мне кажется. Но сегодня это случилось снова. Я точно видела, как эта башня… черт, как она там?..
– Ладья.
– Да, ладья… Она пропала и тут же появилась.
– В другом месте? – спросил я.
– В том же самом месте. Я бы никогда… если б не убедилась.
Она присела к жестяной банке из-под кофе, служившей нам пепельницей. Пока Ева тушила окурок, я сверху разглядывал ее длинную шею и рыжие волосы, собранные в нечто вроде восьмерки. Заколка изображала изумрудного цвета змея с разинутой пастью.
– Ты много общаешься с ненормальными, – сказал я.
Она выпрямилась и уставилась на меня. Легкий гнев прибавлял очарования ее лицу.
– А ты за ними наблюдаешь. Целыми днями пялишься в мониторы, но ничего не замечаешь.
– Я больше наблюдаю за тобой.
– Вот оно что! – Она осмотрела мою грудь, плечи. – Кто-то соскучился по кладовке?
– Возможно, – сказал я и бросил окурок в банку. – Почему нет?
Утром, когда я сдал смену и уже собирался домой, меня вызвал Бреус – врач и руководитель пансионата. Усаживаясь в кресло с лакированными подлокотниками, я подумал, что это место обычно занимают сумасшедшие, которые вот-вот распрощаются с вольной жизнью и надолго поселятся в пансионате.
– Почти год здесь работаете? – уточнил Бреус. Он оторвал взгляд от бумаг и посмотрел на меня сквозь очки в золоченой оправе.
– Десять месяцев. Только я не работаю – я тружусь.
– В чем разница?
– «Труд» – слово благородное, оно родственно слову «сотрудничество», а «работать» происходит от «раба», «рабства».
Бреус чуть повернул лицо вправо, словно принюхался к идущему от окна запаху.
– Если вы такой свободолюбивый, я могу сегодня же избавить вас от забот, – проговорил он.
– Нет, спасибо. Я добровольно согласился на эту должность. И уволиться хочу по своей воле.
Он усмехнулся и легонько постучал ручкой о стол.
– Любопытно… Трудиться, работать… Где вы такое услышали?
– От Евы, нашей медсестры.
– О ней, кстати, поговорим позднее… До того как попасть сюда, вы работали… трудились в художественном центре «Невский» – охранником, до того – системным администратором в музее… Почему вы согласились работать здесь?
– Я ведь говорил на собеседовании.
Он отложил ручку и чуть склонился вперед.
– А вы помните, что говорил на собеседовании я?
– О чем конкретно?
– О том, что это заведение особенное. Это не психиатрическая клиника, а специальный пансионат, где особенные клиенты получают особенное лекарство – покой. Помните? Вы призваны этот покой охранять! На собеседовании вы были более понятливы или казались таковым.
Я уже начал догадываться, к чему он клонит, и предпочел не возражать.
– Вот теперь о Еве, – продолжал Бреус. – Я настоятельно прошу вас прекратить все шуры-муры с медсестрами. Вы, разумеется, вольны делать, что захотите, но вне пансионата. Я говорю о ваших уединениях в кладовке. Помните: пациентам в первую очередь нужен покой, и мы здесь для того, чтоб это обеспечить.
– Хорошо, но не я инициатор…
– Я догадываюсь, что инициатор она. Но говорить об этом с девушкой… Или я не прав?
– Конечно, правы. Впредь я воздержусь.
Пансионат вовсе не был элитным заведением, как мне говорили во время трудоустройства. Зарплату изначально платили невысокую, а в прошлом месяце урезали еще на четверть. Бреус назвал это «временной мерой» и объяснил снижением числа пациентов.
После того как двух женщин забрали родственники, а парня по фамилии Шульга вернули в психиатрический стационар, обитателей пансионата осталось семеро. Две недели назад прямо здесь скончалась пожилая Маргарита, и под моим наблюдением осталась шестерка, где единственным мужчиной был Виктор.
На вид ему было около сорока. Чуть полноватый, невысокий, с вечно опущенной, как у сварщика, головой, он перемещался по пансионату мелкими шажками и никогда ни с кем не разговаривал. Иной раз издавал тихие возгласы или бормотал, но все попытки вызвать его на разговор заканчивались ничем. Не знаю, какая болезнь замкнула его сознание. Наверное, аутизм или что-то вроде того.
Бóльшую часть времени Виктор проводил в игровой комнате за шахматами. Играя сам с собою, он не разворачивал доску на сто восемьдесят градусов, как это обычно делают. Просто ходил за себя и за того парня, который отсутствовал с другой стороны стола.
Спустя три дня после разговора с Бреусом наши с Евой смены опять совпали. После обеда она заглянула в комнату охраны, где я сидел за мониторами.
– Это случилось снова. Они пропадают.
Она закрыла дверь и уселась на диванчик. Выглядела Ева утомленной, и я подумал, что фантазия с исчезающими и появляющимися предметами явно не доставляет ей удовольствия. Или это вовсе не фантазия?
– Ты хочешь меня завести или что? – спросил я. – К чему все это?
– К черту тебя с твоим заводом! – огрызнулась Ева. – Ты единственный, кому я могу об этом рассказать.
– Расскажи Бреусу.
– Чтоб я сама оказалась в какой-нибудь палате?
– А почему я единственный?
Она встала с дивана и подошла к столу.
– Ты мне не веришь?
– Трудно сказать.
– Слушай. – Она указала на мониторы. – Эти записи, они ведь сохраняются? Где?
– На общем сетевом диске. Но они постепенно обновляются. Свежая запись заменяет самую старую.
– Сколько дней мы можем посмотреть?
– Не знаю. Где-то неделю, может больше.
– Давай сегодняшнюю с игровой.
Пока я отыскивал папку с файлами видеозаписи, Ева пододвинула второе кресло и уселась рядом.
– Где вообще у нас камеры? – спросила она.
– В игровой, на ресепшене, в коридоре и столовой. В комнате лечебной физкультуры.
– А в палатах?
– Это запрещено.
Мы начали искать сегодняшний случай с исчезновением. По словам Евы, он произошел после завтрака, когда Виктор, по своему обыкновению, пялился на шахматные фигуры. Я отыскал этот момент, увеличил изображение, и мы с Евой прильнули к экрану.
Виктор, одетый в свободный коричневый пиджак, сидел, чуть склонив голову. Он совершал ходы редко, больше думал. Белые атаковали и находились в выгодном положении, хоть и разменяли офицера на пешку. Они вскрыли центр и прессинговали черного короля. Мне даже стало интересно, чем закончится партия. Вдруг это случилось. Стоящий на F6 белый конь исчез и появился снова. Я будто моргнул на мгновение, только в это мгновение пропали не все окружающие предметы, а лишь один. Странное ощущение, что и говорить.
– Ты видел? – Ева стиснула мне запястье. – Видел же?
– Кажется, да.
Я отмотал запись на двадцать секунд назад и включил замедленное воспроизведение. Белый конь пропал и снова возник. Мы пересмотрели это раз десять.
– Что ты думаешь? – осторожно спросила Ева.
Я не нашел, что ответить. Только пожал плечами.
– Вот и я ничего. – Ева откинулась на спинку кресла. – Но теперь я, по крайней мере, знаю, что не схожу с ума. А то уже передумала всякое.
– Кроме шахмат, ничего не исчезало? – поинтересовался я.
– Не знаю. Надо просмотреть записи со всех камер и за все дни.
– На это уйдет время.
– Мы их поделим и будем смотреть дома. Я принесу флешку, а ты скинь мне половину.
Я посмотрел на монитор, где красовался пойманный мною стоп-кадр: замерший с приподнятой рукой Виктор, пустое место на клетке F6. Я щелкнул мышкой, и изображение свернулось.
– Это против правил, Ева. Нельзя копировать и выносить записи с пациентами.
– Перестань, нет таких правил. А если есть – никто про это не узнает.
– Не хочу лишиться работы. Бреус меня к себе вызывал, отчитывал. Он знает про нас и кладовку. И запретил… шуры-муры – так он сказал, представляешь?
Ева вынула сигарету и играючи провела краешком фильтра по губам. На белой бумаге остался след от помады.
– Да к черту этого Бреуса! – томно сказала она. – Строит из себя поборника морали, а сам просто завидует, старый развратник. Ты знаешь, что у него в кабинете Библия прелюбодеев стоит?
– Что это еще такое?
– Библия с опечаткой. В одной из десяти заповедей наборщики пропустили частицу «не» и вместо «не прелюбодействуй» получилось «прелюбодействуй». Такое иногда случается, книги становятся коллекционной редкостью. – Она пододвинулась, и я ощутил плечом упругость ее груди под халатом. – Пойдем покурим. Только сначала заглянем в кладовку. Меня запреты еще больше заводят.
Несколько дней мы просматривали записи с камер видеонаблюдения. Сложность заключалась в том, что мы не знали, на какие предметы обращать внимание. Любой из них мог исчезнуть и появиться когда и где угодно. Поскольку исчезновения происходили очень быстро, мы не могли воспользоваться ускоренным просмотром, а иногда, если возникали сомнения или внимание рассеивалось, приходилось пересматривать.
Первое, что обнаружил я, – это «мигание» черного короля во время позавчерашней игры Виктора. Причем «мигание» происходило дважды. Затем я увидел, как мелькают другие фигуры, – ладья, офицер и сруб ленный ферзь, стоящий рядом с доской. Несколько раз пропадали и опять возникали пешки.
Последний инцидент случился едва ли не неделю назад, я обнаружил его в самых ранних из необновленных файлов. И этот случай отличался от остальных. Исчез белый король. Он не «мигнул», а пропал навсегда, оставив на и без того полупустой доске еще один свободный квадрат. Сколько я ни ждал, белый король так и не появился.
Камера в коридоре зафиксировала пропажу-появление цветочного горшка на подоконнике. Но уверенности в этом не было, потому что проходящий в этот момент Виктор наполовину заслонял горшок своим плечом, а от окна отражался какой-то блик.
Я вырезал все фрагменты со странностями и собрал их в единый видеофайл. Кое-где даже чуть увеличил контрастность – для усиления эффекта.
Ева принесла небогатый урожай. Она усмотрела один случай пропажи-появления, но случай не походил на остальные. Исчезло яблоко, лежащее на столе в столовой. Оно возникло на том же месте спустя несколько минут. Причем за столом в это время никто не сидел, а Виктор стоял у окна и глядел наружу. Высвечивался лишь его силуэт.
Обсудив с Евой наши открытия, я вдруг понял, что она сильно напряжена, словно ощущает угрозу.
– Знаешь, я ведь видела это яблоко раньше, – сказала она. – Как-то вечером зашла на кухню – зажигалку искала – и заметила его на столе. Удивилась тогда: что оно здесь делает? Одинокое, зеленое, лежит в темноте… Потом уже покурила и вспомнила про него. Подумала: возьму и съем – запах табака перебью. Возвращаюсь на кухню, а его уже нет. Словно померещилось.
– Когда это было?
Ева долго не отвечала, смотрела почему-то на мой подбородок.
– Года два назад. И вот еще что: этого белого короля я тоже видела.
– Где?
– В игровой, рано утром. Все шахматы с доской были убраны в шкаф. А король один лежал на столе. Я взяла его и положила в коробку к остальным фигурам. Это тоже давно случилось.
– И что все это значит?
– Кажется, я начинаю догадываться, – пробормотала Ева. – Пойдем-ка на крыльцо, проветримся.
На улице было прохладно. Уже подбиралась осень, и на березах оголились ветки. Желтая листва покрывала дорожки и давно пустующую скамейку. Тучи на небе скрутились и стали похожими на огромные темно-синие кулаки, грозящие нам сверху.
– Он перемещает их во времени, – не глядя на меня, сказала Ева. – Знаю, звучит фантастично, но иначе объяснить не могу.
– Должно быть другое объяснение.
– Какое? – усмехнулась она. – Этот Виктор каким-то образом отправляет предметы в прошлое и возвращает их назад. Я увидела яблоко в те минуты, когда оно пропадало здесь. Только я видела его два года назад. А этот белый король… Виктор отправил его в прошлое на некоторое время, там я его нашла и переложила в шкаф. Потому-то он и не появился на доске. Он появился в нашем времени уже в коробке, в шкафу.
– Может, это какой-то фокус?
– Да, проделанный сумасшедшим… Фокус, который никому не демонстрируют, – разве такое бывает?
Я затянулся и отчего-то подумал, что, обладай я способностями Виктора, выпустил бы сейчас дым в минувшее столетие, а там появившаяся в воздухе струйка кого-нибудь бы напугала.
– Он сейчас там, – сказала Ева и решительно затушила окурок. – Пойдем! Поговорим с ним.
Я не был в восторге от этой идеи, но последовал за Евой. Виктора мы и вправду нашли в игровой. Он в полном одиночестве сидел над очередной партией и никак на наше появление не отреагировал. Ева поставила два стула, и мы присели.
– Скажи, Виктор, как ты это делаешь?
Он продолжал сосредоточенно глядеть на доску, где остатки белых фигур – я с первого взгляда понял весь расклад – гоняли черного короля вокруг черной же пешки, а та пыталась пройти поле и обернуться ферзем.
– Виктор, я знаю, что ты слышишь нас и понимаешь. Просто ответь, как ты это проделываешь. Нам все известно. Скрывать не надо.
Он дернул щекой, точно отогнал досаждающую муху. На лбу его быстро, как волдыри, взбухли крупные капли пота.
Я тронул Еву за руку и тихо сказал:
– Нам лучше не беспокоить его, если не хотим проблем.
Она отдернула руку и с презрением глянула на меня.
– Что значат проблемы, когда тут настоящие чудеса открываются? А если мы узнаем, как это делается, – представляешь, что тогда?! Удивительные перспективы!
– Какие, например?
– Удивительные! Будем послания в прошлое отправлять, предметы перемещать. Может быть, и в будущее есть способ попадать. Мы же всего не знаем.
Неожиданно Ева протянула руку и с силой ущипнула Виктора за кожу на запястье. Он вздрогнул и еще пристальнее уставился на шахматную доску.
– Ева, что ты делаешь? – прошептал я. – Его нельзя тревожить. Бреус нас накажет.
– Плевать мне на Бреуса. И на тебя плевать, если у тебя и грамма любопытства нет.
Она снова ущипнула Виктора и на этот раз сжимала кожу долго и сильно – так что пальцы ее побелели от усилия. Он терпел, затем высвободил руку и спрятал ее под столом.
– Говори! – зашипела на него Ева. – Все равно тебя растормошу. Как ты это делаешь? Скажи, и я отстану!
В его горле зародился утробный звук, который стал нарастать.
– Хотя бы покажи нам! – напирала Ева. – Сделай это сейчас, чтоб мы видели! Давай, перемести что-нибудь, и мы уйдем. Пешку вот эту перемести.
Утробный звук из горла Виктора пробивался наружу. Я понял, что скоро раздастся крик, а дальше… ничего хорошего дальше не будет.
– Ева, хватит! – Я поднялся. – Так мы ничего не добьемся. Пойдем, обмозгуем все.
Она нехотя встала со стула.
– Да, ты прав. Придумаем, что делать.
Но в тот вечер мы так ничего и не придумали. Выпили по три кружки чая, съели полкоробки подаренных кем-то Еве конфет и разошлись.
На следующий день, когда я дома отсыпался после дежурства, Ева мне позвонила.
– У тебя далеко запись с исчезновениями? – спросила она.
– А в чем дело?
Я протер глаза и взял стоящий рядом с кроватью ноутбук, открыл его.
– Мы кое-чего не замечали, – говорила Ева, – а все потому, что смотрели на исчезающие предметы. Теперь взгляни на его лицо, на лицо Виктора.
Я запустил видеофайл – нарезку из всех найденных инцидентов. И понял, о чем говорила Ева: каждый раз, перед тем как предметы исчезали, Виктор едва заметно шевелил губами.
– Он что-то произносит, – проговорил я в трубку.
– Вот именно! Но я не могу разобрать. Почему звук такой тихий?
– Камера так пишет. Я попробую увеличить. Перезвоню тебе, как сделаю.
Около часа я возился в звуковом редакторе, загрузив туда файл с записью. Сначала увеличил уровень громкости, но бормотание Виктора потонуло в общем шуме комнаты. Сделав захват шума, я удалил его со всей записи и в итоге получил чудовищно искаженный голос, более похожий на голос робота. Теперь я слышал речь Виктора, но никакой ясности это не внесло. «Чьеда-чьёда… – всякий раз повторял пациент. – Чьеда… чьеда-чьёда».
– Это что, заклинание какое-то? – спросила Ева, когда я позвонил ей и все рассказал.
– Понятия не имею. Какая-то чушь. В Интернете по этому поводу ничего вразумительного нет.
– А ты точно это слышал? Чьеда-чьёда?
– Определенно. Он постоянно это говорит.
– Ладно, – протянула она. – В следующую смену всё обсудим.
Положив трубку, я представил, как сейчас Ева хватает предметы и, произнося «чьеда-чьёда», пытается отправить их в прошлое. Я посмеялся, а затем сам уставился на ноутбук и сказал:
– Чьеда… Чьеда-чьёда…
Ничего не произошло. Ноутбук остался на столе.
Наши смены пересеклись раньше обычного. Это не было совпадением – Ева специально поменялась с коллегой.
– Я знаю, что надо делать, – заговорщицки сообщила она. – Надо добыть его историю болезни. Выведаем, как он здесь оказался, – все поймем. Возможно, там про его болтовню что-то есть. Может быть, кто-то знает о фокусах со временем и специально держит Виктора здесь.
– Как мы ее добудем?
– Ты отвлечешь Бреуса, сделаешь так, чтоб он вышел из кабинета. Я войду туда и украду историю болезни. Знаю, где они хранятся. В электронном виде тоже есть, но там не достать. А бумажные – в шкафу, ключ всегда в дверце торчит.
– Он закрывает кабинет, когда уходит.
– Не всегда. Если что-то срочное – может и не закрыть.
Я вспомнил, как с виноватым видом сидел перед Бреусом. Не хотелось, чтоб меня снова отчитывали. Впрочем, затея Евы могла окончиться не только серьезным разговором с начальством. И не только увольнением.
– Если ты не поможешь, я сделаю все сама, – предупредила Ева. – Но с тобой будет проще, безопасней.
– Да? И как его отвлечь?
– Придумай что-нибудь!
– Хорошо. Но ты ее не украдешь. Сфотографируешь листы на телефон и вернешь на место.
После обеда я обошел пансионат и убедился, что все находятся в нужных местах: Бреус – в своем кабинете, Ева – в процедурной через стенку, дежурная – на ресепшене, пациенты отдыхают по палатам. Я вернулся в комнату охраны, осмотрел мониторы, затем по внутреннему телефону позвонил Бреусу.
– Владимир Олегович! – сказал я тревожно. – Кажется, у Шелковниковой какой-то приступ. Вижу на экране: она упала в игровой и трясется.
– Где медсестра? – рявкнул он. – Найди ее и бегом туда!
Я положил трубку и тут же удалил последнюю запись с игровой. Заметил на мониторе идущего по коридору Бреуса. Сейчас его нужно задержать.
Я выбежал в коридор и нагнал начальника у входа в игровую. Там было пусто, даже Виктор со своими шахматами отсутствовал. Бреус осмотрелся и вопросительно взглянул на меня. Я стоял, обливаясь потом, и думал: закрыл ли он кабинет, когда вышел?
– Где она? – недовольно спросил Бреус.
– Не знаю, может, вернулась в палату.
Бреус затопал по коридору к палатам. Я – следом.
Шелковникову мы застали лежащей в кровати. Она держала в руках глянцевый журнал и с удивлением глядела на нас. Какая-то актриса в красной шляпке так же взирала на нас с обложки журнала.
– С вами все в порядке? – спросил Бреус.
Она кивнула.
– Как себя чувствуете?
– Нормально.
– Мы видели, что вы упали в игровой. Что случилось?
– Упала? – Она недоуменно осмотрела нас. – Нет, просто утром голова немного кружилась.
– Хорошо, не переживайте. – Бреус повернулся ко мне: – Где сестра?
– Не могу ее найти.
– В кладовке смотрели? – усмехнулся он и вышел из палаты.
Я кинулся следом за ним.
– Постойте, Владимир Олегович! Я видел, как она покачнулась. Можем пойти и посмотреть записи с видеокамеры.
Он остановился, с презрением глянул на меня.
– Отыщите медсестру, пусть осмотрит и давление смеряет. И прошу не беспокоить по пустякам.
Я ждал Еву около часа. В моей голове крутились всевозможные варианты неудачного развития событий. Что, если Бреус застукал ее в кабинете? Что, если ей не удалось отыскать желаемое? Или она так и не проникла внутрь. Затем я поймал себя на размышлениях о собственных чувствах к этой девушке. Особенной привязанности и тем более влюбленности я не испытывал. Почему же вечно шел у нее на поводу, словно какой-нибудь студент, связавшийся с порочницей на десять лет его старше?
Наконец на смартфон пришло сообщение: «Удалось. Все сняла. Изучаю». А вечером, когда остальной персонал пансионата разошелся, Ева заглянула в комнату охраны.
– Ну как? – сразу спросил я. – Что разузнала?
Ева уселась на диван и некоторое время молчала – будто испытывала мое терпение.
– Увы, – наконец произнесла она. – В истории болезни ничего о его способностях. Он обычный аутист. В детстве ему поставили неверный диагноз – шизофрению, но потом поменяли. Такое раньше сплошь и рядом случалось.
– А про его бормотание?
– Это обычная эхолалия.
– Что это?
– Он повторяет услышанное. Возможно, и «чьеда-чьёда» где-то слышал. В прошлом или в будущем. Кто знает, в каком вообще мире он живет. Может, для него время – как кубик Рубика, который можно вертеть так и сяк.
Она замолчала, и я заметил в ее взгляде нечто неприятное – будто она задумала что-то, но не решается мне рассказать. По опыту я знал, что она все равно расскажет. И не ошибся.
– Знаешь, почему он все время возится с шахматами? – спросила Ева.
– Почему?
– Это его способ регулировать эмоциональное состояние. Аутисты часто так делают – повторяют одни и те же действия. Как обычные люди вертят карандаш или покачивают ногой. Так вот, Виктор всегда играет сам с собою. А что, если с ним сыграешь ты?
– И что это даст?
– Произойдет одно из двух. Либо ты найдешь с ним контакт. Как врач, который общается с больными при помощи карточек. Либо… с ним случится мелтдаун. Это состояние, когда аутист перевозбужден. Он может бегать, падать, кричать, бить себя. Таким образом он перезагружает нервную систему. – Ева вытянула шею и, не вставая с дивана, посмотрела в монитор. – Он сейчас в игровой? Пошли!
Виктор, как обычно, не отреагировал на наше появление. Только после того, как я уселся напротив него и осмотрел фигуры в шахматной партии, правое веко у него дрогнуло. Ева осталась в сторонке, прислонившись спиной к стене.
– Давай-ка я сыграю с тобой, – как можно спокойнее заговорил я. – Что тут у нас?.. Кажется, я не в лучшем положении… Черному королю поставили шах, следовательно, ход за мной… Хм, интересно…
Подумав, я передвинул офицера и прикрыл им короля. Осторожно взглянул на Виктора. Он смотрел рассеянно, словно и не видел доски перед собою. Ходить он, судя по всему, тоже не собирался. Хотя мог бы, например, сделать очередной шах ладьей, одновременно угрожая стоящей с краю пешке. Я почувствовал, что и сам мог бы разыграть эту партию в одиночестве. Наверное, это не так уж странно – играть с собою.
– Чьеда… – сказал вдруг Виктор. – Чьеда-чьёда…
Черный офицер исчез с доски и не появился. Мой король опять остался неприкрытым от шаха.
– Виктор, так нечестно, – заметил я. – Не прячь фигуры в прошлое.
Он откинулся на спинку стула и забормотал свое «чьеда-чьёда». Пропала черная пешка, затем белый конь и ферзь.
– Перестань, – попросил я. – Хочу доиграть эту партию.
Виктор вскрикнул, поднял руки и затряс кистями. Фигуры одна за другой исчезали с доски.
– Он перемещает шахматы в прошлое, – сказал я Еве и только сейчас заметил, что она от испуга вжалась в стену.
– И не только шахматы, – прошептала она.
Повсюду в игровой пропадали предметы. Исчезали книжки на полке, пропали часы со стены, несколько раз, будто голограмма, мигнул стул и больше не появился. Погасла одна из четырех ламп на потолке. Я посмотрел вверх и понял, что лампа не погасла, а тоже исчезла. Вместе со светом.
Виктор вскочил из-за стола и замахал руками.
– Чьеда-чьёда! Чьеда-чьёда! – кричал он. – Зи-ки-кара! Чьеда-чьёда!
Глаза его вращались, словно им было тесно в глазницах. То ли пот, то ли слезы сбегали по щекам.
– Хорошо, Виктор, давай не будем доигрывать, – примирительно сказал я. – Главное – успокойся.
– Не успокаивай его, – подала голос Ева. – Это мелтдаун. Пускай теперь бегает и кричит. Так организм гасит гормоны возбуждения.
И тут Виктор исчез сам. Только что он стоял вскинув руки – и вот его уже не стало. Я в недоумении осмотрелся, взглянул на Еву. Она стояла, все еще прижимаясь к стене, лицом белее собственного халата.
– Он сбежал в прошлое! – воскликнул я. – Ты этого добивалась? Что, если он не вернется? Что мы скажем Бреусу?
Ева не ответила, она озиралась по сторонам. Я понял, что предметы продолжают исчезать из помещения. Тумбочки, столы, висящий на стене дартс, диванчик, массажер для стоп – все это безвозвратно утекало из нашего мира в какую-то параллельную вселенную. Вдруг исчез потолок, и мы увидели звездное небо.
– Бежим отсюда! – крикнула Ева и кинулась к выходу.
Мы неслись по коридору, а предметы вокруг нас то исчезали, то появлялись. Уже было и не разобрать, в каком месте мы находимся. Мелькали дыры в стенах, за которыми чернела темнота. Что-то падало, трещало и взрывалось, словно пансионат начали сносить, а мы оказались внутри. Наконец мы выбежали на зад нее крыльцо, а затем в сад. Ева в страхе прижалась ко мне, я обнял ее за плечи.
И тогда я вдруг понял, что уже наступило утро. Нет, не утро. Уже был день, и солнце находилось в зените. Я отстранился от Евы и в изумлении обернулся. Никакого пансионата позади нас не было.
– Он что, все утянул за собой в прошлое? – мрачно спросила Ева.
Я не ответил ей. Нервная усмешка растянула мне губы, когда я осматривался. Не было не только пансионата. Пропал сад с березами и кустами шиповника, пропали плитки из искусственного мрамора. Пропал решетчатый забор и стоящие за ним коттеджи. Вместо всего этого нас окружали заросли лопухов, которые почти доставали нам до пояса. Чуть поодаль рос какой-то гигантский папоротник. Дальше начинались джунгли.
– Что это? – пробормотала Ева.
Я, продолжая по-идиотски улыбаться, прошелся вокруг нее. Воздух показался мне чужим – влажным и вязким. Дышать им было трудно. Вдобавок сильно пахло мхом и прелью.
– Виктор не сбежал в прошлое, – сказал я. – Он нас туда отправил. Все предметы, пансионат, сам Виктор – все возвращено назад, а мы – нет.
– В прошлое? Мы в прошлом?
– Да, и, кажется, в очень далеком. Сдается, что, кроме нас, тут никого нет.
Ева схватила меня за рукав.
– Постой, Адам. Он ведь вернет нас обратно?
– Кто знает… Возможно, когда успокоится… Но, если честно… мы ведь нарушали его покой, а должны были этот покой охранять.
Сегодня ужин у королевы-матери.
Я крашусь, ибо страшусь – приходить к ней в затрапезном виде себе дороже, хотя она вполне может встретить в домашнем, ссылаясь на возраст.
Придирчиво отбираю книги – помимо классики, она признает детективы и современную прозу со всеми ее выкрутасами и, кажется, втайне балуется дамскими романами. Недавно я неслабо закупилась, так что сегодня мне есть что ей предложить, к тому же она единственная, кому я уступаю порой «право первой ночи» с моими книгами.