4.


Сегодня было особо тоскливо. Он уже два дня не появлялся у старика, боялся навязываться, боялся расспросов о разводе… Небо затянуло унылой серостью, со светящимися прожилками, будто бы специально, чтобы мучить глаза. Подходя к магазину, он снова вспомнил про старика, взял хлеба и пачку молока, сыра и яблок, и пошел к нему.

Дверь дома была не заперта. В комнате витал полумрак и отголосок горевшей печи. На кровати бугры стеганого одеяла выдавали под собой тело. Медленно приблизившись, гость вытянул руку и прикоснулся. Бугры немного пошевелились. Невнятный голос проворчал что-то неприветливое. Похоже, старику было совсем плохо, если он до сих пор не встал, но предложение вызвать врача было в очередной раз отвергнуто.

Он помог ему подняться и одеться. Корявое и крепкое, как дубы за домом, тело нехотя возвращалось к деятельности. Оно словно задеревенело и хотело лишь углубить корни в почву, да так и остаться в ней. Но его тормошили, не давая крови остановить свой замедлившийся бег.

Приготовил старику кашу, и попытался сунуть ложку в скрюченную руку его, но тот лишь оттолкнул и взял сам. Словно старое больное животное в последнюю очередь не хотело отдавать свою независимость. А вот он мог бы и поступиться ею, да было уже поздно…


***


– Слушай, что ты ко мне все ходишь? Спросить хотел. Да, и спасибо за еду.

– Да сам не знаю. Но учитывая, что Вы тут, кажется, помирать собрались, видимо, не зря.

– Скажешь тоже! Помирать… – «Не дождетесь! Во вам, а не помирать!»

– Вы ешьте.

– Я-то ем. А ты рассказывай.

– Что рассказывать?

– Зачем таскаешься к старому чудаку. Совсем одиноко тебе после «расхода» твоего?

«Так и знал… Лучше бы молча кашу ел…»

– Чего молчишь? Чаем подавился?

– А сын Ваш где? Может, сообщить ему о Вашем состоянии?

– Каком состоянии? Вредном-то?.. Ха… Да он это и так знает. А ежели помру, вот тогда сообщайте сколько влезет. Мне уже все равно будет.

– Значит, нечасто он здесь бывает…

– Ну а тебе что за дело?

– А Вам что за дело до моего развода?..

– Э… Так это ты ко мне пришел, а не я к тебе.

– Да, только это Вы несколько дней назад на перроне упали, а сегодня сами с постели встать не могли.

– Пей уж лучше чай.

«Вот именно!.. Ну и вреден… Ничего, отвечать может», – Мы с ней пять лет почти вместе прожили. И я думал, что все хорошо. А оказалось иначе.

– А я со своей больше пятидесяти прожил, и все больше казалось, что все не так.

– Давно она умерла?

– Нет. Три года назад.

– Сожалею.

– Что поделаешь. Она была единственным человеком, кто дольше всех терпел меня, но ведь когда-нибудь любому терпению приходит конец. Всему приходит конец…

– Но ведь Вы любили ее? Все эти полвека?

– Конечно, любил. И она тоже. А еще терпели, ругались, мирились… Иногда казалось, что еще слово скажет, и я выброшу ее из окна, а если ее не было рядом, будто и меня не было… Так что не беспокойся о том, кто умер три года назад.

– Вы это о ней?

– О себе, конечно.

– Но у Вас же есть сын, разве это ничего не значит?

– Значит. Вопрос только, что это значит для него, и для меня.

– Налить Вам чаю?

– Спасибо, достаточно. Так что же для тебя значит? Пять лет, не пятьдесят, да и ты не стар. Детей не завели?

– Нет. Все как-то не до детей было. А теперь…

– Теперь что уж… Дети держат.

– Стоит ли держать то, что треснуло?

– Может быть, и не треснуло бы.


***


Волна ярости подступила к самому горлу. На эту проклятую немощь, на эти старые скрюченные пальцы, неспособные даже удержать круглую сахарницу, чтобы она не разбилась на кучу фрагментов и не рассыпала белые кристаллики по полу! Ведь теперь их даже не собрать… Веник этот… за совком не наклониться… Вот проклятие! И все снова летит на пол. Бессильно опустившаяся на стул человеческая масса вздымается и слегка вздрагивает бесшумно. Способный самостоятельно нарубить и натаскать себе дров, починить дом в одиночку, вскопать весь огород, сидишь теперь тут бесформенной кучей требухи! Не-на-ви-жу!

Теперь еще возится этот, как его там. Привяжешься к нему, что тогда? Если уж от собственного сына вестей раз в полгода, то как положиться на незнакомого человека?

На дом каскадом обрушился шум мириады холодных капель. Осенний дождь подрубал черенки желтых дубовых листочков, и те, отяжелевшие под каплями, валились на землю. Ветер в трубе затих, и прямые, как лезвия шпаги, капли пронзали старую крышу и, скатываясь по ней, переполняли накренившиеся металлические бочки под стоками.

Холодно. Внутри, очень холодно.

Загрузка...