Христа ради юродивый

Жизнь в уездном городе Курске текла спокойно и неторопливо. Задолго до рассвета вставали на молитву монахи Знаменского монастыря.

С первыми лучами оживала Ямская слобода. Здешние жители издавна содержали почтовые станции и занимались извозом. В любом доме среди бела дня и ночи можно было недорого нанять экипаж для городской езды или резвую пару лошадей для дальней поездки. Брались за работу мастеровые и ремесленники на окраинах города: в Казацкой, Подъяческой, Рассыльной и Солдатской слободах.

Следом открывались торговые ряды в центре города, на улицах Московской, Херсонской и Сергиевской. Всякий день поднимался до солнца и Прохор. Ещё луна и звёзды тихо светили на небе, когда он становился на колени пред иконами и прилежно читал утреннее правило. Легко и радостно становилось ему от общения с Богом. Радовалась Агафья такому благому усердию сына. Умилялась, видя, что тяга к слову Божию заменяет отроку игры и забавы.

Помолясь, Проша торопился на заутреню в Ильинскую церковь, где с замиранием внимал словам Писаний и церковному пению.

А после мчался помогать старшему брату.

Алексей к тому времени сменил убыточное гончарное ремесло на торговлю железом: орудиями для пахоты, сеяния и уборки урожая. Помимо этого, он предлагал дуги, шлеи, верёвки и ремни – всё то, без чего не обходится ни одно крестьянское хозяйство.

Бывало, прибежит Проша в лавку – а там уже шум и толчея: покупатели присматривают товар. Братец же бойко помогает выбирать:

– Есть топор плотничий, столярный, древорубный. Дешёвой ценой продаю!

– Дай-ка вон тот, древорубный, – тычет пальцем крестьянин.

И Алексей подаёт небольшой, но увесистый топор.

Мужик, взяв его, кивает головой:

– Пожалуй, подойдёт. У меня такой же был, да украли. А мне топор что отец родной: кормит, одевает и обувает.

Прохор тут же подходит ко второму покупателю, и тот спрашивает косу и точильный камень к ней.

– Эта косочка лучшая из всех, – с улыбкой кладёт Проша товар на прилавок, – что лезвие, что обушок, что пяточка и носочек!

Мужичок долго стучит по лезвию ногтем, прислушиваясь к звону, а Прохор терпеливо ждёт. Жалко ему чёрный народ: многим потом даётся трудовая копейка.

– Верно, певучая косонька, – наконец соглашается покупатель и развязывает кошель на поясе. – Дай Бог тебе, чадо, здоровьица и счастливо сбыть весь товар!

– Дай Бог и вам на острую косу много сенокосу, – радуется Прохор.

А брат уже велит ему подать железные скобы. И Проша спешит за ними в заднюю, складскую комнату.

Когда же не было покупателей, Алексей ненадолго отпускал младшего брата. При этом просил:

– Помолись, Прохорка, за успех в деле.

Твоя молитва быстро до Бога доходит.

И он отправлялся к реке, где спокойное течение Тускари, медовый запах трав и шелест листвы располагали к молитве.

Как-то занял Проша своё любимое местечко на лужайке. Ромашки глаз веселят.

Иволги на ивах весело пересвистываются.

Солнечные зайчики перебегают по золотистому дну реки. Благодать!

Опустился он на колени и, глядя в небо, доверчиво попросил у Бога помощи в торговле для брата. В глазах его стояли слёзы.

– Сладок, ох как сладок мёд слов Божиих, – вдруг услышал за плечом ласковый голос. Рядом с ним стоял человек, Христа ради юродивый. Жалок был его вид: обут в рваные сапоги, одет в ветхий-преветхий долгополый кафтан, подпоясанный толстой верёвкой. Через плечо висит длинная холщовая сума. Лицо же, обросшее серой, как печная зола, бородой, светлое, доброе.

Не испугался Прохор блаженного. В городе все хорошо знали его и относились с почтением. Знал и он. Ходила молва, что этот Божий человек читает мысли и обладает даром провидения. – Здравствуй, дедушка, – вскочив на ноги, низко поклонился Прохор. И, достав из кармана завязанный в белую холстинку кусок калача, подал убогому. Взглянул старичок на отрока прищуренными глазами и, погладив по голове, вернул подношение.

– Исцелила тебя, чадо, Пречистая. Отныне клади в суму дорожную калачи да собирайся в христолюбивый град Киев, в Дом Пресвятой Богородицы.

Удивился Проша, округлились радостно глаза: как это старчик прознал его желание? И впрямь по многу раз он слушал матушкины рассказы о Киево-Печерской Лавре и о почивающих в её пещерах святых Божиих угодниках. И всей глубиной сердца восхотел посетить эту обитель! – Не тотчас, не тотчас, а когда надлежит, – засияли-заулыбались морщинки на лице старичка.

Он сел на траву, провёл рукой по зелёным её косам:

– Тёплая землица-кормилица. Слышишь, как дышит? Так теплом и обдаёт.

Проша подсел рядом и задумчиво опустил голову. Помолчав, робко спросил:

– Скажи мне, дедушка, а почему люди становятся монахами?

Старец ответил не сразу. Некоторое время он прислушивался, как будто травы нашёптывали ему ответ, а потом тихо молвил:

– Господь – Солнце наше. Жизнь и смерть, счастье и горе человека – всё зависит от воли Божественной. Сколько уже было людей на земле? И все прошли без следа.

Прославились же на Небе и на земле лишь те, кто жил по заповедям Божиим и для кого эти заповеди были слаще мёда и дороже золота. Вот и уходят в монастырь, чтобы со всем тщанием Единого Бога искать.

Внимал Проша словам старца, не сводя с него глаз, и затем сказал твёрдо:

– Желаю и я стать монахом. Я бы день и ночь молился, чтобы Господь помиловал всех!

Улыбка скользнула по устам старика.

– Монашеский путь – скорбный, не каждому под силу, – вздохнул он.

День уже клонился к вечеру. Благую беседу прервал басовитый колокол Знаменского монастыря.

Прохор спохватился:

– Меня же братец ждёт! Бранить будет, что замешкался.

– Не тужи, чадо, Бог уже всё устроил, – успокоил его блаженный. – Ты лишь благодари Всевышнего, что услышал твои молитвы. Да вкушай-затверживай: Господи, помилуй мя грешнаго!

Ласково легли на сердце Проши слова эти.

Потом уже познал он их крепость и сладость.

Поклонился он старцу и заторопился в лавку.

Алексей был весел. Пересчитав дневную выручку, он довольно похлопал младшего брата по плечу:

– Ох и даётся тебе, Прохорка, молитва!

Доход нынче с избытком!

– Слава Богу! – возрадовался и Прохор, а про себя воздохнул: «Господи, помилуй мя грешнаго».