Здание юридического факультета соседствовало с факультетом экономики бизнеса. Оба находились на северной оконечности кампуса, широко раскинувшегося к востоку от городка ученых, который был заложен еще Томасом Джефферсоном[9].
В университете, где воля и архитектурные вкусы его основателя были окружены безмерным почтением, это здание считалось образчиком безликого зодчества начала 70-х: невысокий параллелепипед из красного кирпича, методично расчлененный вертикальными плоскостями зеленоватого стекла. Правда, благодаря многочисленным спонсорам, что оплатили труд ландшафтных дизайнеров, композиция в целом смотрелась довольно неплохо. Юридический факультет входил в десятку сильнейших в стране, и это являлось предметом законной гордости как преподавателей, так и студентов. Лишь немногие члены «Лиги плюща»[10] выглядели в глазах обывателя более престижными, среди же государственных школ равных ему просто не существовало. На восемьдесят мест первокурсников ежегодно претендовали около тысячи абитуриентов.
Рэя полностью удовлетворяло чтение курса по ценным бумагам в стенах Северо-Восточного университета[11]. Но примерно через год после зачисления в штат некоторые его монографии привлекли внимание руководителей исследовательского центра, и вскоре молодому преподавателю предложили перебраться на Юг. Будучи родом из Флориды, Вики быстро освоилась с подчиненной четкому ритму деловой жизнью Бостона. Однако привыкнуть к промозглой местной зиме оказалось выше ее сил. Супруги без колебаний сменили суетный мегаполис на тихую идиллию Шарлотсвилла. Рэй занял должность профессора, Вики с блеском защитила докторскую по романским языкам. Они уже планировали обзавестись потомством, когда царивший в семье покой рухнул под натиском Носорога.
В жизнь вторгается посторонний мужчина, начиняет твою жену своими детишками, уводит ее с собой. Естественно, у тебя возникают к нему некоторые вопросы, как, собственно говоря, и к ней. Первые дни после ухода Вики Рэй просто не мог спать – так хотелось ему задать эти вопросы. Но с течением времени он осознал, что уже не сумеет заглянуть Вики в глаза. Боль начала стихать, однако инцидент в аэропорту разбередил старую рану. На пути от стоянки машин к кабинету Рэй снова и снова пытался найти ответ: почему? Почему?
На работе он привык засиживаться допоздна. Дверь кабинета оставалась открытой, приглашая зайти любого, а студенты, как назло, беседе с профессором предпочитали теплыми майскими вечерами совершенно иные занятия.
Рэй еще раз перечитал письмо отца и вновь испытал тягостное ощущение несвободы.
В пять вечера он запер кабинет, вышел из здания и направился к спортивному комплексу, где на поле для софтбола студенты-третьекурсники яростно атаковали ворота команды преподавателей. Первый тайм профессура позорно проиграла, и ход второго не оставлял сомнений в том, кому достанется победа.
Трибуна была заполнена жаждавшими крови студентами первого и второго курсов. Самые азартные расселись на невысокой деревянной загородке, возле которой капитан команды противника безуспешно пытался втолковать что-то своим игрокам. Чуть левее трибуны вокруг двух вместительных холодильников толпились легкомысленные первогодки. Пиво текло рекой.
Более притягательного уголка весной в кампусе не найдешь, подумал Рэй, высматривая местечко. Девушки в коротеньких юбочках, холодное пиво, ликующие возгласы, шутливые потасовки – во всем чувствовалось предвкушение лета. Изнывающему в свои сорок три года от одиночества Рэю ужасно хотелось вернуться в бесшабашное студенческое прошлое. Преподавание, уверяли товарищи по работе, дает душе возможность оставаться молодой, заряжает мозг энергией. Очень может быть. Но сейчас Рэя грызло острое желание опрокинуть банку ледяного пива, подмигнуть приятелям и усесться вплотную к какой-нибудь симпатичной девчонке.
Стоявшие группкой по правую сторону от трибуны немногочисленные коллеги со снисходительными улыбками взирали на то, как их друзья выдвигаются на исходные позиции. Кое-кто прихрамывал, у некоторых колени охватывал эластичный бинт. Среди зрителей Рэй заметил Карла Мерка – заместителя декана факультета и своего лучшего друга. Карл опирался на загородку: воротник рубашки расстегнут, галстук болтается, пиджак заброшен на плечо.
– Полный разгром? – приблизившись, спросил Рэй.
– Подожди, ты еще не видел игры.
В Шарлотсвилл Карл приехал из крошечного городка, затерянного на просторах Огайо, где отец его, окружной судья, слыл местным святым и являлся крестным едва ли не каждому появлявшемуся в семьях сограждан младенцу. Как и Рэй, Карл без сожаления оставил родные места и поклялся в душе, что никогда туда не вернется.
– Да, первый тайм я пропустил.
– Жаль. Было всего две подачи, а счет семнадцать – ноль.
Подающий команды третьекурсников вбросил мяч. Левый нападающий и центрфорвард бросились в атаку, но противник успел перехватить инициативу. Пару раз мяч свечой взмыл в воздух, скрылся на мгновение под кучей тел и каким-то чудом оказался вдруг в воротах преподавателей. Восемнадцать – ноль. Трибуна взорвалась криками.
– Дальше будет еще хуже, – сквозь зубы процедил Марк.
Он не ошибся. После третьего гола Рэй решил, что с него достаточно.
– В начале следующей недели мне придется съездить домой, – сказал он, когда проигрывающая сторона взяла тайм-аут.
– Какие-нибудь неприятности? Опять похороны?
– Пока нет. Отец созывает семейный совет, на повестке дня вопрос об имении.
– Извини.
– Не за что. Имение яйца выеденного не стоит, делить там совершенно нечего. Предстоит рутинная морока.
– Из-за брата?
– Не знаю, кто из них докучливее – он или отец.
– Что ж, крепись.
– Как-нибудь. Студентов своих я предупрежу, оставлю им задание. Учебный процесс не пострадает.
– Когда отправишься?
– В субботу. Здесь рассчитываю быть во вторник или в среду, но без гарантии.
– Не переживай. – Карл повернул голову к полю. – Скорее бы они нас разгромили!
В это мгновение мяч вкатился в ворота меж ног вратаря.
– Вот и конец, – сказал Рэй.
Ничто не портило Рэю настроение так, как мысли о поездке домой. Последний раз он посетил отчий кров больше года назад. Казалось, это было вчера.
В киоске, торговавшем мексиканской снедью, он купил наперченный буррито[12] и съел его возле уличного кафе, где обычно собирались черноволосые выходцы из Латинской Америки. Мэйн-стрит давно стала пешеходной: антикварные и букинистические лавки, уютные магазинчики, развешанные на нижних ветвях деревьев клетки с певчими птицами. В сухую и ясную погоду, такую, как сейчас, официанты выносили из ресторанов столики под открытое небо, застилали их белоснежными скатертями.
Оставшись после развода в полном одиночестве, Рэй перебрался из просторного особняка в центр города, где старые, еще довоенной постройки здания были отреставрированы и оснащены современными удобствами. Квартира из шести комнат располагалась над магазинчиком торговца персидскими коврами. Не реже раза в месяц Рэй приводил домой своих студентов, из ближайшего ресторана им приносили лазанью и пять-шесть бутылок красного вина.
Уже почти стемнело, когда он ступил на лестницу, что вела к дверям квартиры. Обитал в ней Рэй совершенно один: ни любимого пса, ни кошки, ни хотя бы аквариума с золотыми рыбками. За последние годы ему повстречались всего две более или менее привлекательные женщины, однако сколь-нибудь прочного союза не сложилось ни с первой, ни со второй: мешал печальный опыт. Третьекурсница Джоан Кейли неоднократно оказывала своему преподавателю знаки внимания, но Рэй упрямо отказывался замечать их. С тревогой обнаружив, что не испытывает абсолютно никакой тяги к противоположному полу, Рэй намеревался проконсультироваться с врачом; временами в голову приходила даже мысль попробовать травки.
Он включил свет, чтобы проверить записи на автоответчике.
Оказывается, звонил Форрест. Редкое само по себе, событие это вполне можно было предвидеть. Как обычно, координат своих брат не оставил. Набираясь решимости снять телефонную трубку, Рэй заварил чаю, включил музыку. Почему, интересно, разговор с родственничком всегда требует от него неимоверных усилий? Откуда берется чувство подавленности? Какие они все-таки разные. У них ничего общего – кроме отца.
Он набрал номер жившей в Мемфисе Элли. Минуты две звучали длинные гудки. Наконец трубку на том конце провода сняли.
– Привет, Элли, это Рэй Этли.
– О! – Собеседница фыркнула, как если бы Рэй замучил ее своими звонками. – Его здесь нет.
– Я просто стараюсь быть вежливым. Он позвонил первым.
– Сказано: его здесь нет.
– Это я слышал. Может, существует другой номер?
– У кого?
– У Форреста. Или тот, что я набрал, самый надежный?
– Самый. Почти все время он торчит тут.
– В таком случае передавай ему привет.
Познакомился с ней Форрест в клинике. Элли привело туда чрезмерное увлечение спиртным, брата – стойкая зависимость от наркотиков. В то время Элли весила девяносто восемь фунтов[13] и уверяла знакомых, что живет исключительно водкой. Врачи сделали свое дело. По выходе из клиники она утроила свой вес и лишь Богу известным способом умудрилась увлечь собственным примером Форреста. Став ему скорее матерью, чем подругой, Элли поселила Форреста у себя.
Рэй не успел отойти от телефона, как раздался звонок.
– Мое почтение, братец. Искал меня?
– Поиски начал ты. Как дела?
– В общем-то все было в норме, пока не пришло письмо от старика. Ты тоже получил весточку?
– Сегодня.
– Похоже, он по-прежнему считает себя судьей, а нас – набедокурившими мальчишками, а?
– Он всегда будет оставаться судьей, Форрест. Ты говорил с ним?
Брат хмыкнул, и в трубке повисло молчание.
– Последний раз я звонил ему года два назад, а навещал родные пенаты уже и не помню когда. Не уверен, что появлюсь там в это воскресенье.
– Появишься.
– Вы общались?
– Три недели назад. Он позвонил сам. Голос был никакой. Наверное, отец скоро уйдет. По-моему, тебе следует серьезно подумать о…
– Прекрати, Рэй. Обойдись без лекций.
Некоторое время оба молчали. Еще подростком познав вкус наркотиков, Форрест за долгие годы устал выслушивать бесконечные увещевания и добрые советы.
– Извини, – сказал Рэй. – Словом, я приеду. Каковы твои планы?
– Постараюсь.
– Ты в завязке?
Вопрос звучал не очень деликатно, однако для обоих являлся рутинным, чем-то вроде «Как погода?». Ответ Форрест дал с присущей ему прямотой:
– Сто тридцать девять дней, братец.
– Превосходно.
Превосходно… Каждый проведенный Форрестом без наркотиков день действительно мог считаться праздником, но, когда подсчет ведется в течение двадцати с лишним лет, праздновать уже нечего.
– К тому же я работаю, – с гордостью добавил брат.
– Отлично. Кем?
– Консультирую местных лекарей, которые отбивают хлеб у больниц и «скорой помощи». Составляю за них налоговые декларации и беру процент.
Ну и убогая работенка, подумал Рэй. Но если Форрест хоть чем-то занят, то это уже достижение. За свою жизнь брат успел потрудиться судебным приставом, служащим архива, налоговым инспектором, сотрудником охранного агентства, частным детективом – то есть истоптать все низшие ступеньки карьеры дипломированного юриста.
– Что ж, неплохо.
Форрест затянул бесконечную и, как всегда, нудную историю о каком-то своем клиенте. Рэй оставил ее без внимания. Одно время брат работал даже вышибалой в стриптиз-баре, правда, недолго: будучи дважды избитым в течение ночи, он почел за благо уволиться. Вскоре после этого Форрест приобрел новенький «харлей-дэвидсон» и целый год гонял на мотоцикле по Мексике. Откуда взялись деньги, осталось тайной, покрытой мраком. Затем в Мемфисе он нанялся к некоему толстосуму – выбивать из нерадивых должников долги, но вновь доказал свою несостоятельность: силовые методы решения проблем были ему не по зубам.
Брату в голову не приходило подыскать себе достойное и вполне легальное занятие. В ходе первого же собеседования очередной потенциальный работодатель с ужасом узнавал о двух связанных с наркотиками отсидках, причем обе имели место еще до того, как Форрест достиг совершеннолетия. На этом собеседование обычно заканчивалось.
– Собираешься звонить старику? – спросил он.
– Нет. Поговорим в воскресенье, – ответил Рэй.
– Когда ты думаешь быть в Клэнтоне?
– Не знаю. Наверное, где-то около пяти. А ты?
– По-моему, он и настаивал на пяти. Так?
– Так.
– Значит, я подъеду к половине шестого. До встречи.
Минут сорок Рэй просидел возле телефона, решая, стоит ли все-таки позвонить отцу. Но какой смысл? Все, что будет сказано сейчас, можно сказать позже и не в трубку. Отец не выносил телефонные разговоры, особенно те, ради которых приходилось жертвовать драгоценными мгновениями сна. На поздние звонки он предпочитал вообще не реагировать. Если же и удостаивал абонента словом, то звучавшая в его голосе враждебность тут же заставляла человека пожалеть о том, что он набрал этот номер.
Одет судья будет в черные брюки и белоснежную рубашку с крошечными дырочками на груди, прожженными сыпавшимся из трубки пеплом. Ткань должна хрустеть от крахмала – других рубашек судья не признавал. Одна сорочка служила ему примерно десятилетие вне зависимости от количества дырок и пятен. Раз в неделю за ней приезжали из ближайшей прачечной. Под стать рубашке и галстук, темный, в узкую полоску и со строгим узлом. Другой обязательный атрибут отцовского облика – синие подтяжки.
Встретит судья сыновей в кабинете, сидя с невозмутимым видом за столом под портретом генерала Форреста. Приветствовать их на крыльце? Никогда. Пусть видят: он по-прежнему занят, даже в воскресенье. Прибыли? Будьте любезны подождать.