Половина моих предков происходит с Дона, другая – нижегородские крестьяне. Родился я в Новочеркасске, в Сибири живу несколькими годами меньше, чем на свете. Родители делили свою жизнь между Красноярском, Нижним Новгородом и Ростовской областью, и я вместе с ними.
По мере взросления все больше убеждался в том, что именно поэтому я настоящий сибиряк.
Типичный сибирский житель, сформировавшийся во второй половине ХХ века, – это русский с самыми далекорастущими корнями и широко разбросанной родней. Он больше других советских граждан тратил на авиа- и железнодорожные билеты.
И мы тратили, потому как кроме донских и волжских берегов были и Москва, и Кишинев, а к ним – по мере рождений, женитьб и прочих элементов родового разветвления – добавлялись Белоруссия, Винницкая область.
Само собой, есть и старосибирские русские, в том числе те, чьи предки пришли на Енисей в XVII веке. В Красноярске известны старейшие фамилии – Потылицыны, Суриковы, Кузнецовы, Терских… Но город, особенно большой, равняет людей, внешне они мало чем отличаются от всех прочих.
Если хочешь увидеть сибиряка примерно таким, каким он был лет двести-триста назад, надо ехать по далеким деревням или хотя бы в Енисейск, и найдешь этот типаж – невысокий, коренастый, большерукий, степенный до медлительности, приветливый, но лучше с ним не ссориться, сам знаю…
Более дальнее путешествие во времени можно было совершить в старинных селах на Ангаре. Там, исторически совсем недавно, все было другое, далекое от нас – еда, одежда, речь. Видный красноярский ученый рассказывал, как, будучи еще студентом, на раскопках квартировал у кержака. Однажды хозяин крикнул в окно: «Слышь, паря, подь в зимовьё выть», что в переводе на интеллигентский означало: «Молодой человек, ступайте в летнюю кухню обедать», – только студент этого не понимал.
Теперь те коренные, чьи родовые угодья ушли на дно рукотворных «морей», спасают остатки своей Атлантиды – песни, вещи, ремесла, кухню, какой не встретишь даже в мегаполисе, напичканном рестораторами, тоскующими от невозможности удивить клиента…
Но зная хоть немного историю заселения Сибири, понимаешь, что предки этих людей три или почти четыре века назад имели – как и ты сейчас – самые длинные, разбросанные по Руси корни: поморские, устюжские, донские, днепровские и так до Литвы и Дикого Поля.
Шло время, и корни росли уже вглубь. Это закономерно не только в силу обычной житейской инерции, притягивающей к земле. В старой сибирской жизни имелась своя привлекательность – здесь, в отличие от «материковой» России, не было крепостного права и почти никогда – голода. Хотя начальственного произвола и дорожно-уличного разбоя – в избытке…
Потом история с длинными корнями повторялась. Наиболее наглядно – при Столыпине и великих стройках социализма.
В чем свойство длинных корней? Они отнимают ощущение провинциальности. Сибиряк легко осваивается в любой точке огромной страны, для него нет чуждых, пугающих, неуютных пространств и людей, которых нельзя считать себе ровней. Это давно подмеченное свойство, вошедшее в характер. Без малого полтора века назад Николай Ядринцев писал о сибирском крестьянине, который «ведет себя непринужденно и развязно… чувствует себя равноправным, он смело входит в комнату, подаст вам руку, садится с вами за стол и, если вы его пригласите, совершенно непринужденно будет пить чай, есть и свободно вести с вами речь»[2].
А если идти дальше, длинные корни дают – говорю, не стесняясь пафоса – осознание целостности России. Ты не знаешь в ней ничего стороннего, далекого, которое «там у них» и потому непричастно тебе. И это при полном понимании отличия твоей земли от других. Как и тайга, среднерусская равнина тебе своя, она нежна, тиха, женственна, так что тянет погладить рукой линию горизонта. Енисейские ландшафты так же прекрасны, но их не погладишь. Они монументальны – а на любой монумент смотрят снизу вверх.
Так вот, задрав голову, хожу я по Дивногорску, в котором живу. Он в сорока километрах от Красноярска. Город сбегает с горы к Енисею, другой берег которого – подпирающая облака скалистая стена, уходящая в глубину Саян. Ты никогда не видишь, что за ней.
Кроме того, в Дивногорске мало искусственных насаждений, потому что он врезан в тайгу.
Город считается комсомольским, ибо строили его молодые энтузиасты вместе с Красноярской ГЭС, на то время крупнейшей в мире. Однако 135 лет назад там возник скит, начавший понемногу обрастать дворами. Три главные персоны нашей истории явились сюда в той же последовательности, в какой они обживали Россию к западу от Урала, – монах, пахарь, царев человек. Картина символическая, хоть и не совсем типичная для Сибири в целом, каковая, говоря по-нынешнему, была государственным проектом, связанным с перемещением народа, пусть и не всегда добровольным.
Теперь и мои корни начинают уходить вглубь – все дети родились и живут здесь. Но все же верю в повторение истории, упомянутой выше.