На следующее утро я решил выполнить свои намерения: познакомиться с Гордостью. Литературы для ознакомления у меня хватало, но была она больше по “тонкостям и деталям”, а общее представление я уже имел. Не говоря о том, что большая часть вообще относилась к правополаганию и правоприменению Золотой Волости и Золотого. А на Пряном Острове что-то не использовалось, что-то было “законами военного времени”, как я для себя называл. В общем, читать нужно, но делать это прямо сейчас без отрыва – никакого смысла.
А посмотреть на военный корабль было довольно интересно. Да и за Лидарёнышем с этой дурындой не то, чтобы приглядеть… Скорее, знать, как себя мой как бы непосредственный начальник ведёт, чем занят. Не у себя в комнатах – на это мне реально плевать, а вообще.
Короче, причины не сидеть затворником в комнате были, рявкнул я Гритке и стал совершать экскурсию по Гордости. Сам по себе корабль был нетипично огромен для деревянных кораблей (насколько я знал) – почти сотня метров длины, с соответствующей шириной и высотой. При этом, в ближайшем рассмотрении оказалось, что он не совсем деревянный. Внутри него была огромная металлическая “рама”, на которую крепились монструозные двигатели колёс. Что шло в жертву множеству могучих духов – чёрт знает, не удивлюсь, если преступники. Хотя это вряд ли – при соответствующей средним векам морали и отношению к подлому сословию, бессмысленное живодёрство на Зиманде было не слишком распространено. Да и жертвование разумных духам – было чем-то если не табу, то близко к тому. Чем-то духов кормили, да и чёрт с ними, в общем.
Так вот, этот каркас был обшит деревом, которое шло и на всякие комнаты-надстройки-каюты. А поверх дерева крепилась бронзовая, зачарованная обшивка. Почему бронзовая – чёрт знает, в местной магометаллургии я не слишком разбирался (невнятные рассказы Готного давали общее представление, не больше). Но вот дерево в данной конструкции смотрелось совершенно лишним, хотя пусть будет.
Далее, была “орудийная палуба”. За откидывающимися люками таились пушки. По большому счёту – те же пищали-переломки (только переламывалась камора, а не ствол, как понятно) монструозных калибров. Вообще, с учётом магической начинки снарядов, никто за “дальнобойность-убойностью” не гнался. Калибр был важен, он определял, сколько в пулю (или снаряд) можно упихать духов, или какие по мощности заклинания в боеприпас упихаются. А вот всякие начальные скорости и прочая фигня – побоку. Главное – чтобы снаряд долетел до цели, а параллельные мелочи особой роли не играли.
Вообще, с таким подходом, ракеты – самое милое дело… Но говорить я об этом ТОЧНО не буду. Я даже револьвер таскаю в глухой кобуре и “светить” им особо не собираюсь. Всплывёт – и чёрт с ним, своя шкура ближе к телу. Но подталкивать “своими” идеями военную промышленность я точно не хочу. Не из пацифизма: просто дело в том, что новое, более совершенное оружие автоматом повлечёт за собой более агрессивную политику. Эта политика – ответ различной симметричности, пусть и нет на Зиманде государств, кроме корифейства. В общем, всякие военные нововведения приведут к военным конфликтам. Неважно, победоносным (что скорее всего) или даже нет. Важно то, что воюющее государство (а не так, как сейчас на Пряном) и население этого воюющего государства меняются. Меняются правила, законы, взаимоотношения. И ни черта мне эти изменения не нравятся, учитывая, что жить я планирую в Золотом, а не в жопемира какой-нибудь.
Да, пушек была всего четырнадцать на всю Гордость: по одной по носу и заднице, и по шесть в боках. Судя по всему – хватало, а пространство, что на каравеллах и прочих бригантинах уходило под пушки – использовалось для груза и пассажиров.
Побродил внутри Гордости: те же преступники транспортировались в ничуть не худших условиях, чем простые переселенцы. Вся разница – решётки, а так – столбы и гамаки. В общем-то, прагматичный подход: мучить и убивать “живой товар” просто нерационально, это не негры Земли, которых их вожди с пеной у рта запихивали в английские корыта. Даже “преступники” – ценный и трудновосполнимый ресурс.
На обед направился на палубу: как оказалось, традиция офицерского приёма пищи была не только вечером, просто вечер – это “вечеринка у капитана дома”, а днём ставились лёгкие, но обширные столы, парусиновые стулья на надстройке. Кстати, к обеду выперлась троица из щенка-Лидари, надсмотрщицы и дурынды. Ни с кем не общались, Лидарёныш засранские взгляды бросал. Ну да и хрен с ними, я на эту публику особо не смотрел.
Вечером решил полюбоваться на берег, да и закаты на Зиманде чертовски красивые, гораздо многоцветнее и насыщеннее Земли. И вызывающие массу вопросов, насчёт толщины атмосферы до садящегося солнца. И насчёт того, а садится ли оно вообще? Впрочем, это вопросы отвлечённо-философские, а становиться Колумбом Веспучивачем у меня никакого желания не наблюдалось.
Так вот, стою у перил палубы, за удалённым берегом наблюдаю, закатом любуюсь. Кстати, именно палуба на Гордости была обычно безлюдна: разве что офицеры какие-нибудь на надстройке, да и то не часто. Все внутрикорабельные перемещения и работы были внутри судна. Ну разве что, пассажиры, как и я по, палубе прогуливались, кости разминали. Но тоже нечасто, а уж на закате я вообще один был в зоне зрения и чувствительности (Гритку послал подальше, до капитанской каюты и обратно сам доберусь). И это одиночество и приятный пейзаж мне скорее нравилось. А Потапу, на удивление, нет: формализованных мыслеобразов от него не поступало, но недовольство ощущалось.
Стою, любуюсь и тут слышу, а потом чувствую: топает кто-то, одарённый. Ну да и хрен бы с ним, топает – и ладно, но через несколько секунд понимаю: ко мне. Напрягся, через секунду расслабился и озадачился. Потому что слабого духа телекинеза Лиры я, как бы, довольно неплохо изучил. И на кой эта дурында, явно тайком, пробирается ко мне? Оценила Лидарёныша как любовника и решила “вернуться”? Так нахрен она мне не сдалась: вот реально, лучше вручную вопрос решать, не так противно будет, во всех смыслах. Точнее, не от неё даже противно, а от своего прошлого отношения: так-то, что она, что девка из Счётов – разница не велика. Девка из Счётов, правда, почестнее, ну да ладно. Но вот от того, что я к этой дурынде какое-то время как к потенциально разумной относился и даже некоторые романтические чувства питал (или остатки Михолапа во мне, непринципиально) – реально противно. Не секс, а издевательство над своей тонкой душевной организацией выйдет.
Но бегать от неё… да щаззз! Путь добирается, а я её пошлю подальше, принял я взвешенное решение. И добралась: встала в паре метров, до меня и перил не доходя, сопит. Ну а я на неё, как понятно, внимания не обращаю, природами любуюсь. Хотя чувствами беролака отслеживаю и даже сам слегка обернулся без внешних проявлений. Дурында и всё такое прочее – мои предположения. Вероятные на девяносто девять процентов, а никак не на сто. И вот вонзит эта какая-нибудь агентша Пряного острова в мои нежно оберегаемые недра какой-нибудь ножик класса “смерть беролака”. И буду я по нави бродить, жалуясь ехидной луне на неустройство Мира и всеобщий сволочизм.
Но никаких ножей в меня вонзать дурында не собиралась. Постояла с минуту, посопела и выдаёт:
– Михайло Потапыч… – жалобно так ещё, сволочь такая.
Не обращать на такое внимание – глупо уже с моей стороны. Повернул морду, надменную и удивлённую:
– Ну? – приподняв бровь уточнил я.
– Михайло Потапыч, я перед вами… – выдала эта девка, запнувшись, типа в “волнении великом”.
Может, и не играет, но мне как-то пофиг совершенно. И общаться с ней никакого желания.
– А мы с тобой, девка, знакомы? – с хорошо отыгранным недоумением спросил я.
– Я… Вы… – бормотала она, краснея мордой, развернулась и убежала.
И ещё всхлипывала на бегу. Вот слов цензурных нет, мысленно пожал я плечами, взглянул мимоходом на бледную в лучах заката луну, да и махнул рукой. Если бы эта дура была для Лидарёныша чем-то, кроме способа самоутвердиться, то можно было что-то выкружить. Но на Лиру ему пофиг, гарантированно: лицедейством этот засранец не владеет, мыслишки его на роже написаны. Так что никакого “агента в тылу врага” или агента влияния я из этой дуры не получу. Общество её мне откровенно неприятно, так что и время на неё тратить смысла никакого.
“И мёдом не кормила!” – включился в мой внутренний монолог Потап, дополнив жуткие преступления девки перед моим почтенством.
– И это тоже, – не стал спорить я. – Потап, а что ты такой молчаливый-то? – заинтересовался я.
Ну просто не то, чтобы я без комментариев мохнатой задницы жить не могу (хотя иной раз он действительно поднимает настроение, только ему я этого не скажу). Но на новые впечатления и новых людей в окружении, да и на мои мысли он обычно реагирует своими Особо Ценными Комментариями. И ладно бы, пока я в Золотом собирался: там не только “кино про меня” смотреть было неприятно, я бы сам из себя в то время вышел, а то очень уж меня колбасило и бесило всё.
Но на Гордости я, со второго дня, вполне спокойный. Любопытствую, интересуюсь, а Потап – жопа любопытная. И, по логике, должен с интересом смотреть кинцо и комментарии свои вставлять. А от него – слабое ощущение, не более.
“Не знаю я! Отстань, шебуршень!” – прям рявкнул Потап. – “И Я – СПАТЬ!!!” – чуть не устроил мне инсульт миосульта своим воплем мохнатый.
Я башкой помотал, охарактеризовал незлобивым словом (не больше чем на минуту), кто этот засранец меховой есть. И решительно потопал в свою каюту. По пути бросив Гритке:
– Передай капитану и господам офицерам мои сожаления – нездоровится.
– Как скажете, почтенный. А что стряс…
– Бегом! – ласково улыбнулся я, и парня как ветром сдуло.
Завалился я на койку, став проваливаться в берлогу-пещеру Потапа. Потому что поведение для его мохнатой задницы ни черта не типичное. А про духов я знаю не так и много, и что первым приходит в голову: Потап как-то завязан на леса Зиманды. Мы от них удаляемся, а ему становится плохо. Не факт, что так, но первое, что приходит в голову. Ну и в таких раскладах надо валить со страшной силой с этой калоши, да и чёрт с Корифеем и рядом и прочей фигнёй. Жить (пусть без комфорта и хреново) можно и в жопемира волных земель. А вот без Потапа не факт, что получится, да и меня как бы на войну везут. В общем, понять, что творится с мохнатой задницей, надо срочно.
Древесно-лиственная берлога предстала перед моим душевным взглядом через минуту. И была древесной, лиственной и всё так же освещаемой светючими ягодами. Хотя, если подумать, света от этих овощей, по логике, не должно хватать на немалое пространство, а освещено всё прекрасно. С другой стороны – это место в мире мёртвых, нави или каком-то мистическом плане, так что логика и законы физики здесь применимы весьма условно.
А сам Потап вызывал практически жалость: валялся этакой тряпочкой, с несчастной мордой, медленно перекатываясь.
– Что это с тобой, Потап? – поинтересовался я, на уже серьёзно обеспокоенный.
“И сюда добрался, шебуршень беспокойный! Плохо мне, у-у-у…” – недовольно сообщил мне топтыгин.
– А что случилось-то?
В ответ Потап, постанывая и порыкивая, завалил меня мыслеобразами. Поскольку это были мыслеобразы, то общий эмоциональный посыл был: “это ты во всём виноват”, “не особо виноват, но не я же”, ну и “пока ты на этой бесовской таратайке – я буду спать!”
Разбор привёл к тому, что я умеренно и не слишком сильно поржал. Дело выходило вот в чём: у Потапа нарисовалась… морская болезнь. Причём зрительно-психологическая, а не физиологическая. Этому деятелю было интересно, но та часть восприятия меня, что была ему доступна, плавно покачивалась туда-сюда. Что за пару часов привело топтыгина в состояние недееспособной страдающей тряпочки (ну, тряпищи, по большому счёту, но так). И оценить иронию момента что мне – нормально, а от картинки его крючит, Потап не мог.
“Скоти-и-ина” – провыл страдающий мохнатый на мои мысли.
– Естественно, – честно и не без некоторой гордости признал я. – Только мы же уже плавали на речном корабле. И всё было нормально.
“Я за тобой не смотрел почти”, – буркнул Потап. – “И там так не качалось!!!”
Разбор полётов выявил такие вещи: во-первых, Потап в момент, когда мы плыли к Золотому, приглядывал за мной редко и вполглаза (ну кроме акта пожирания духов-рыбы, само собой). Занят был, судя по недооформленным образам, “душевной хирургией” меня любимого, вроде и в теле что-то менял относительно эталонного беролака. Ну а про огненного жаба можно и не говорить, хотя сама идея мне его подложить, очевидно, зародилась в медвежьей башке как раз по аналогии: он как бы этим и без того не первую неделю занимался, в смысле, душевно хирургичил.
Во-вторых, как понял уже я, Гордость возвышалась над водами Золотой почти на десяток метров, а то и побольше. Тогда как речная Быстрица – метра на три, три с половиной от силы. И “амплитуда колебания” у Гордости побольше, усугубляемая, вдобавок, огромными водяными колёсами, у каждого из которых свой дух-двигатель. И синхронные-то они синхронные, но всё равно покачивают.
– Это мы ещё в море не вышли… – покачал головой я.
“Иди в жопу!” – несчастно “рявкнул” Потап. – “И не тереби меня! Я спать буду, пока мы не доплывём!” – сообщил топтыгин.
Вяло дёрнул задней лапой – явно пнуть хотел, мохнатая зараза. Но, как понятно, даже близко до меня не достал. Я посмотрел на меховую задницу, прикинул, а не устроить ли мне возмездие… Но решил проявить безграничное благородство: во-первых, пинать недееспособного (пусть даже и заслужил, жопа такая!) мне не доставляет должного удовольствия. Во-вторых – эта скотина оклемается и ответит! Так что пинать Потапа надо не когда он ослаб, а когда я стану достаточно силён. Это будет и приятно, и справедливо и вообще – выйду красавчиком.
Так что вместо пинка уточнил, на всякий случай, не связано ли недомогание топтыгина с перемещением от Зиманды. Получил ответ, что “нет”, несколько обзываний и посыл в жопу.
– Нет, не буду я тебя пинать, Потап. Ты такой сла-а-абый, вя-а-а-алый – противно. Валяйся тут, а я пойду, – довольно заключил я, стремясь встать с кровати.
Что через несколько секунд получилось, без всяких медвежьих пинков. А возмущённо-обиженный рёв Потапа напоследок искренне радовал, не хуже, чем от возмездного пинка.
На следующий день Гордость причалила к Плиску. Я даже полюбовался за совершенно бешеной суетой загрузки с полчасика и забил: от этой суеты и мельтешения я рисковал подхватить морскую болезнь, как и Потап. Будем на пару валяться, я в койке, он в берлоге, и вяло переругиваться, потому что на не “вяло” – никакого желания не будет.
В комнате прикинул, а не побродить ли мне по портовому городу, но решил, что нахрен оно мне надо. Бессмысленным зевакой я никогда не был, только осмысленным, если от зевания на что-то есть потенциальный толк. Такого толка в Плиске на текущий момент не наблюдалось. А прочитанная приключенческая литература, жизненный опыт, да и потенциально-возможное внимание Шута от самой мысли “побродить” отталкивала.
Так что засел я за книги, перекусив и угумкнув на переданное через Гритку извинения капитана: мол, банкета сегодня не будет, завтра тоже, дела. Ну и продолжил возиться с книгами и на следующий день, даже занявшись вычерчиванием блок-схем. И обнаружил, что покачивает уже заметно, не сказать, что мешает письму, но некоторый дискомфорт доставляет.
Вышел на палубу – и да, Гордость рассекала не серовато-голубую реку, а ультрамариново-синюю гладь океана. И, помимо пейзажа, любовался актом религиозного… чего-то там. Златка стояла у палубы и завывала, не обычным своим “лолькиным” голосом, а прям как буря. И на это завывание отзывались потоки воды, переливающиеся через палубу, но не мочащие жрицу. И ощущение от этой мистики было отличным от того, что чувствуешь от владеющего или одарённого.
Посмотрел я на это, да и направился в комнату читать. А вечером в дверь постучали, что меня несколько удивило.
– Гритка?! – поинтересовался я, вчуствовался и понял, что нет.
– Нет, почтенный собрат, – пропищала Златка, заваливаясь в мою комнату.
– Приветствую, светлая, – произнёс я, не поднимаясь с койки и подняв бровь.
– Приветствую, видом. У меня к тебе есть интимная просьба, – с каменной рожей выдала девица-дельфиниха.