Cумасшедшую связали и положили на кушетку первого поста. Там вообще должна была спать медсестра, но, очевидно, ни первой, ни второй отдохнуть сегодня не светило.
Да и нам, скорее всего, тоже.
Уложив новенькую, постовухи принялись разгонять всех по палатам. Отбой был объявлен на полтора часа раньше.
– Мы не пойдём спать, там крысы и тараканы, – упёрлись девочки из четвёртой палаты.
И тут у Совы лопнуло терпение.
Она орала так, что страшно стало даже тем, кто послушно убрался на свои кровати ещё десять минут назад. Таких витиеватых сравнений я даже в младшей школе не слышал, где ругательства склоняются на все лады. Но на наших девочек это не произвело ни малейшего впечатления.
Соня сложила губки бантиком, потом переплела руки на груди и заявила:
– Хоть заколите меня тут насмерть, как эту, но в гадюшник с крысами я не пойду.
Сова несколько раз глубоко вздохнула, а потом, схватив Соню за руку, силой поволокла в палату. Девушка вырывалась изо всех сил, но у медсестры хватка оказалась просто железной.
Пропихнув Соню в двери, Сова проорала:
– Ну? И где тут крысы?
И не дожидаясь ответа, вышла в коридор.
После того как медсестра скрылась, подтянулись остальные девочки. Как они потом рассказывали, в палате стояла просто звенящая тишина. Ни писка, ни топотка слышно не было. Однако взбуробленная пустая кровать не давала отвлечься.
Поэтому её пришлось застелить. Срочно.
Когда мы с Михой вошли в палату, Глюкер лежал под одеялом и изображал примерного больного. Однако стоило двери за нами закрыться, он подскочил на месте и напустился на нас с расспросами.
Мы пересказали ему всё, что случилось с того момента, как сам Глюкер позорно бежал, едва не прибив Хали-Гали.
– Деваха просто огонь! – заключил Миха после того, как я закончил рассказ.
– Понравилась? – ехидно спросил толстяк.
– Не, – Миха не повёлся на провокацию и просто покрутил головой. – Но коры мочит, просто обалдеть.
– Блин, – протянул Глюкер и снова забрался под одеяло, – а прикиньте: постовухи уснут, а эта деваха нас тут всех ночью передавит?
Миха посмеялся и принялся расстилать постель. Я тоже отмочил пару каких‐то шуток, но уже не помню, чего сморозил.
В общем, я тоже лёг.
Глюкер предложил поиграть в Brawl Stars, но у нас не было настроения.
Мы долго молча лежали, пока Миха не произнёс:
– Может, дверь стулом подпереть?
– Ага, а если Сова зайдёт? – тут же заспорил Глюкер. – Объясняй ей потом, чем мы тут занимались. Ну его на фиг.
Ещё какое‐то время я ворочался с боку на бок, но скоро мне это надоело. Пришлось встать.
– Эй, ты чего? – зашипел Миха.
Что он, что Глюкер тоже не могли заснуть.
– Гляну, чего там происходит. Если что – скажу, в туалет пошёл.
– Отчаянный ты парень, Димон. Уважаю! – Миха постучал себя кулаком по груди, а потом повернулся лицом к стене и натянул одеяло до ушей.
И в этот момент у меня над головой что‐то хрустнуло.
Пацаны подскочили, как по команде, и уставились на меня.
– Очень смешно, Диман! – проворчал Миха. – Иди уже на свою разведку, Штирлиц!
– Это не я…
Я стоял у двери, задрав голову, и пытался разглядеть что‐нибудь на потолке. Как назло, луч фонаря бил чуть левее, оставляя пространство над моей головой в кромешной тьме. А как раз оттуда и донёсся этот звук.
– Ладно тебе, не смешно!
– Да говорю же, не я!
Мы притаились.
Какое‐то время слышно было только, как за окном проезжает машина. А потом оно повторилось, и через секунду ещё, только дальше – щёлк. Щёлк, щёлк. Как будто обои отклеиваются от стен на сквозняке.
Но никаких обоев в палате не было.
Потолок и стены здесь выбеливались известью, и на полтора метра от пола выкрашивались белые же панели.
– Слышите? – прошептал Глюкер дрожащим голосом.
– Это штукатурка на потолке трескается, – сказал я, чтобы скорее успокоить самого себя, нежели нашего пухлого приятеля.
– Ага, – не поверил он, – две недели до этого не отщёлкивалась, а теперь вдруг отщёлкивается. Как раз в тот же день, когда появилась эта стрёмная деваха, а у девок в палате случилось нашествие крыс!
– Никакого там нашествия не случилось! – раздражённо бросил я. Ну, в самом деле, и без него тошно, для чего так нагнетать?
– Но вы же их слышали!
– Мы точно не знаем, что там было. Кира предположила, что это крысы. На самом деле мы просто слышали что‐то похожее на топот. Может, между стен произошёл какой‐нибудь обвал. Или это какое‐то физическое явление вроде того странного звука от потолка, как будто твои соседи сверху катают по квартире огромный железный шар.
– Кстати, интересно, что это за неведомая фигня? – задумчиво отозвался Миха.
– Не знаю, – фыркнул я. – Но, возможно, мы слышали что‐то из той же оперы.
– Ага, – не сдавался толстый, – только та неведомая фигня обычно не пищит.
Глюкер завозился, а потом в потолок упёрся яркий луч от мобильного фонарика.
– Вот! – победно прошипел Глюкер. – Я же сказал, что потолок нормальный! Смотри, нигде нет трещин.
Их и правда нигде не было видно. Хотя даже в свете фонарика обзор был так себе.
Я вздохнул.
– В общем, ладно. Я пошёл, а ты, Мих, смотри, чтобы Глюкер не обделался от страха и не завонял нам всю палату.
Я по привычке втянул живот и вышел под очередной щелчок сверху.
В коридоре было тихо, только слышалось, как работают лампы дневного света. Наш пост пустовал, обе медсестры сидели на первом рядом с кушеткой, на которой спала связанная бинтами новенькая. Обе постовухи тоже клевали носом, но вяло переговаривались, чтобы не заснуть. И я их понимал: кто знает, что придёт в голову этой притыренной, когда снотворное перестанет действовать?
В общем‐то, ничего интересного не происходило. Чтобы создать себе алиби, я действительно прогулялся до туалета и вернулся в палату.
Миха уже спал, а Глюкер трясся под одеялом от страха и всё прислушивался, не щёлкнет ли штукатурка ещё раз? Когда я вошёл, толстяк выдохнул с облегчением, что было очень даже хорошо слышно.
– Ну, чего там? – спросил он.
Там ничего такого не было, о чём я и сказал. Глюкер разочарованно вздохнул и отвернулся. Через какое‐то время он тоже засопел.
Я же ещё долго не мог уснуть и всё мысленно прокручивал странные события сегодняшнего дня. Странное поведение девчонки. Странные звуки из стен и с потолка.
Больше всего мне была неясна её выходка с медведем. Попытаться сбежать – это я мог понять. Укусить медсестёр – тоже. Это было логично, если ты не собираешься здесь оставаться или тебе это чем‐нибудь грозит. Например, колонией. Или психушкой. Но зачем она выбросила медведя и требовала, чтобы он шёл кому‐то помогать?
Собственно, об этом я размышлял до самого того момента, пока не заснул. Уже засыпая, я что‐то услышал. Даже сейчас не могу сказать, что именно это было. Но ощущение сложилось такое, будто внутри стены кто‐то скрёбся, как мышь. Только мыши шуршат снизу, а оно скреблось из-под потолка.
Меня разбудили звуки суеты, доносившиеся из коридора. Кое‐как разлепив веки, я повернул голову. Миха с Глюкером уже не спали и недоумённо переглядывались.
Я потёр глаза и сел. Судя по тому, что нас разбудила не медсестра, ещё не было и восьми утра.
– И давно это там? – спросил я.
– Фиг знает, мы сами только встали, – пожал плечами Миха.
– Да? Пошли глянем.
Я натянул треники и потащился к двери. Мишка с Глюкером даже не стали утруждать себя надеванием штанов и потянулись следом как были – в трусах.
Я дёрнул за ручку и осторожно выглянул в коридор. Странные события продолжались. Медсёстры вдвоём перетаскивали из тринадцатой палаты в четвёртую железные кровати, а следом за ними бегали девчонки с постельным бельём и какими‐то пакетами.
– Э, – я увидел Соню и помахал ей, чтоб подошла.
Заметив нас, она сделала знак рукой, дескать, подождите, сейчас вещи в палату занесу и прибегу. Так и случилось, через минуту Соня стояла перед нашей дверью.
– Что тут стряслось? Чё за кипиш? – спросил Миха.
Соня округлила глаза:
– А вы что, не знаете? Ну, вы и спать! Тут такое было… Менты приехали! Всех девок из тринадцатой к нам переселяют, а новенькая там одна будет жить, как в царских палатах. Я слышала, что ей должны провести какое‐то там обследование. Короче, пару дней её тут подержат, а потом турнут. В колонию, наверно. И теперь всё это время у палаты будет дежурить по полицейскому, чтобы эта отбитая ещё чего не выдумала!
– Офигеть, – веско обронил Миха.
– Не то слово, – согласилась Соня.
Мимо прошёл Рита. При ходьбе он держал руки расставленными в стороны, как если бы у него были плечи примерно как у Арнольда Шварценеггера. Рита считал, что так офигеть как круто выглядит. Но, ясное дело, плечи у него были совершенно обычные, как и у любого другого четырнадцатилетнего пацана. Поэтому как по мне, то выглядело это скорее смешно.
Увидев его, Соня сделала два шага от нас в сторону и принялась укладывать волосы.
– Доброе утро, Эрнест! – поприветствовала она Риту.
– Дарова, малая! Как твоё ничего? – бросил он, не оборачиваясь, и исчез в своей палате ещё до того, как девушка успела ответить.
– Всё норм! – крикнула ему вслед Соня, а потом умчалась помогать с переездом дальше.
– Дура эта Соня, – заключил Миха. – Все они дуры.
Я только вздохнул. А что тут ещё скажешь, если он прав?
Желания участвовать в переезде всё равно не было, и мы вернулись на свои кровати. Миха включил свет и улёгся на спину, положив руки под голову. Глюкер принялся шумно копошиться в своих многочисленных пакетах, оккупировавших всю тумбочку хуже иностранных захватчиков. Вообще, тумбочка у них с Мишкой должна быть общей, но Глюкера в ней было так много, что Миха вынужденно переселился в мою ещё до выписки Макса, с которым я тогда делил её.
Я открыл книгу и попытался читать.
– Расскажем девкам, что было ночью? – не отрываясь от своего занятия, спросил Глюкер.
Миха фыркнул.
– Да ну их. Пусть гуляют.
– Угу, – поддержал я его, – у них вон сколько дел, не до нас. Да и чего такого было‐то? Ну пощёлкала штукатурка, а мы в штаны наложили. Ну их на фиг, засмеют. Не будем говорить.
Глюкер хлопнул дверцей и прошлёпал босыми ногами по полосатому линолеуму. Жалобно скрипнули пружины кровати, прогибаясь под его весом.
Я читал одну и ту же страницу уже десятый раз.
Ну её, эту Соню.
– Да, – услышал я голос Глюкера, – только это не штукатурка.
Несколько минут я продолжал дырявить взглядом книгу, а потом посмотрел на толстяка. Дождавшись этого, он указал наверх.
Я посмотрел на потолок, оглядел его, потом стены. По крайней мере, ту их часть, что была доступна взгляду. Да, при нормальном свете видно было гора-аздо лучше.
Ничего.
Конечно, не сказать чтобы в палате был какой‐то намёк на серьёзный ремонт, однако штукатурка действительно выглядела ровной, без всяких вздутий и трещин.
Как‐то неожиданно похолодало. Жёлтые лампы накаливания в белых пузатых плафонах советских люстр, которые здесь стояли почти во всех палатах, моргнули.
– Тем более, – услышал я свой голос. – Сами себя накрутили из-за этой новенькой, вот и мерещится по ночам всякое.
– Ну, вообще, да, – сказал Глюкер тем тоном, который говорил, что на самом деле он так не думает.
Открылась дверь, и в проёме показалась Стрекоза. Она похвалила нас за то, что уже встали без неё, и напомнила об уколах через полчаса.
Время быстро пролетело. Кажется, я даже заснул на несколько минут, но точно уже не вспомню. Столпившись около процедурного, мы, конечно, не отрывали взглядов от тринадцатой палаты.
У её двери поставили кушетку, на которой расположился пузатый полицейский. Он по-хозяйски сидел, расставив ноги так широко, что один занимал почти всё место. А оставшееся присвоила его фуражка. Расстёгнутая форменка свисала по бокам и ещё сильнее выделяла объёмистый живот мента.
Из палаты не доносилось ни звука, и это интриговало сильнее, чем если бы оттуда раздавался треск и звон разбиваемой посуды. Что там делала новенькая? И могла ли она вообще там что‐то делать? Может, её привязали к кровати ремнями, как в какой‐нибудь психушке. Или обкололи транквилизаторами так, что девчонка превратилась в растение.
В общем‐то, чего мы только там не надумали за это время.
А после уколов сделалось уже не до новенькой. Большинство из нас разбрелось по этажам больницы: кто на разные обследования, кто на анализы, кто на лечение. Собрались вместе уже после ежедневного обхода лечащих врачей.
К вечеру ажиотаж вокруг новенькой улёгся окончательно. Из тринадцатой палаты по-прежнему ничего интересного не доносилось. И даже мент очень быстро перестал обращать на себя взгляды. Он так удачно встроился в синюю гамму окрашенных панелей и бетонного пола, что казалось, будто сидел здесь всегда.
Пересменка у полицейских была утром, ещё до подъёма. Но, по чести сказать, появление нового мента не стало каким‐то событием, и все просто забили. Причём забили настолько, что к обеду уже запросто носились мимо него, больше опасаясь постовых, нежели человека в форме и с пистолетом. А ему в общем‐то тоже было не до нас – заткнув уши эйрподсами, мужик весь день залипал на экран своего телефона и практически ни на что не реагировал.
Поэтому когда мы стояли в очереди на уколы, а процедурный как раз находился недалеко от тринадцатой палаты, то запросто ржали на весь коридор и временами ругались.
В сон-час мы резались в карты, периодически отвлекаясь, чтобы ответить кому‐нибудь из многочисленных чатов в ТГ, и тихо дербанили передачку, которую принесли Глюкеру родители. Толстый не был против. Он сам внёс пакеты со словами «Налетай, пацаны!» как раз перед тем, как пойти на уколы. Сам же он всё ещё лежал на кровати почти в коматозе и кое‐как отходил от своих галлюциногенных уколов, которые после какого‐то очередного ЭХО головного мозга ему снова прописали.
Вообще, для нас это было нормальной ситуацией. Мы жили небольшими коммунами – каждая палата представляла собой такую мини-семью, где все сладости, которые приносили родители, считались общими. Так и назывались: «общак».
Поэтому, когда после сон-часа мама принесла еду, то хавчик ожидала та же участь. Ну, хавчик – жрачка типа.
Мы втроём разобрались с двухлитровой банкой пельменей, пачкой кукурузных палочек «Никитка» и полторашкой колы. Ни покер, ни двадцать одно, ни даже дурак уже не вкатывали, а потому мы разлеглись по своим кроватям, уткнувшись в телефоны. И столкнулись с ужасной проблемой – пропал Интернет.
Первым пропажу заметил Глюкер, которому до своей кровати было ближе всех. Спросил у Михи, который к тому моменту уже тоже тихо офигевал от того, что ни одно приложение не прогружается. У меня была та же проблема. Причём деньги на балансе у всех троих были в порядке.
Блин, а!
Повалявшись несколько минут без дела, мы всей компанией отправились в игровую.
Там уже собралась большая часть нашего этажа – у них тоже куда‐то делся тырнет.
Рита сидел на почётном месте – прямо напротив экрана. По бокам от него расселись девчонки, причём Соня сидела так плотно, что вжималась своим плечиком ему в руку. Хали-Гали вертелся на ковре и всё никак не мог найти удобное положение.
Смотрели какой‐то – фиг пойми какой – проект по Первому каналу для народных талантов. Однако через полчаса переключили на REN-TV, где показывали первого «Терминатора». Кто‐то вспомнил, что в девяностые был такой переводчик с гнусавым голосом, который переводил все фильмы тех лет. Терминатора он окрестил «Киборг-убийца».
Какое‐то время мы ржали с этого, совершенно не обращая внимания на происходящее на экране.
Веселье разрушила Молоденькая. Она пригрозила, что если мы не угомонимся, то разгонит всех по палатам. Вообще‐то она была нормальная, и в её смену нам жилось в разы проще, чем с остальными медсёстрами, но в тот день Молоденькая явно нервничала. Это было не то из-за полицейских в коридоре, не то из-за самого существования бешеной больной в тринадцатой палате. А может, у неё что‐то стряслось дома – фиг знает. Главное, что тем вечером настроена медсестра была решительно, и мы сразу поняли, что она не шутит.
Это помогло примерно на полчаса, а потом мы снова стали ржать, как кони.
Даже девочки.
Но второй раз Молоденькая не успела на нас наорать – телевизор потух сам собой.
Рита витиевато выругался, а потом сказал:
– Эй, Хали-Гали, по-братски: глянь, чё с ним?
Хали-Гали кое‐как поднялся и доковылял до телевизора. Там он сначала потыкал кнопку питания, а за ней и все остальные. Эта допотопная шайтан-машина по-прежнему не подавала признаков жизни.
Телик был старый, квадратный такой ящик с ламповым кинескопом. Настолько древний, что при включении ему требовалось несколько минут, чтобы прогреться и начать что‐то показывать.
Хали-Гали наклонился за него, а через минуту разогнулся. В одной руке у него был сетевой провод, а в другой вилка. И они были отдельно друг от друга.
– В р-роз-зетке т-орчала, – удивлённо проговорил Хали-Гали. – А пр-овод ка-ак п-п-перегрыз кто.
– Ага, тараканы! – выпалил Рита и заржал от собственной шутки.
Кто‐то захихикал ещё, но нам с Михой было не до смеха. Мы переглянулись, и как раз в этот момент что‐то хрустнуло внутри стены.
– Грёбаные тараканы, – процедил сквозь зубы Рита. – Когда уже их вытравят…
– Наш котик боится тараканов? – поддела его Софа и посмотрела с вызовом.
– Дерзкая, да? Вот заползёт тебе такая тварь в ухо, посмотрим, чё тогда скажешь! Чё сами вчера орали на всю больницу, если такие смелые?
И ушёл.
Опять хрустнуло, но, кроме нас с Михой, на это никто не обратил внимания. Кажется, что даже девчонки, хотя, может, они просто не подали виду. Уж эти‐то наверняка должны были насторожиться после всего вчерашнего.
Я подошёл к Хали-Гали, чтобы посмотреть, действительно ли с проводом всё так, как он говорит. Пацан не врал. Кожура на самом деле смотрелась так, будто её кто‐то долго и упорно жевал. Причём начиная где‐то от середины. Прорезиненной вилке тоже досталось, и на ней явно просматривались следы мелких зубов, как, допустим, у хомяков.
Или крыс.
– Я ж-же г-говорил, – сказал Хали-Гали.
Я кивнул.
К нам подошёл Миха, а за ним подтянулись и все остальные. Принялись рассматривать, строить предположения, охать и ахать.
Мы же с Мишкой тем временем осмотрели заднюю крышку телевизора, и с ней как будто бы всё было хорошо. По крайней мере, насколько мы могли судить, не разбирая телик.
В общем‐то, делать в игровой уже было нечего, кроме того, что слушать всякий бред, который несли остальные ребята, поэтому мы втроём вернулись в палату.
Миха медленно осел на койку и сложил руки на животе, как бы придерживая его.
– Вы понимаете, что это значит? – проговорил он, глядя куда‐то в пустоту перед собой.
– Что нам ничего не померещилось этой ночью, – сказал я и посмотрел на Миху. Он продолжал дырявить взглядом пол и чуть покачивался взад-вперёд.
– Ой-ёй-ёй-ёй, – сказал Глюкер и полез в тумбочку за сладким – заедать стресс.
Я вдруг почувствовал, как от ужаса у меня скручивает живот.
Это не фигура речи, меня часто прихватывало во всякие волнительные моменты. Поэтому, например, перед какой‐нибудь годовой контрольной я таскал с собой в школу «Лоперамид» [2].
Схватившись за живот, я медленно и осторожно выбрался в коридор в надежде выпросить у Молоденькой чего‐нибудь, что уняло бы мой из рук вон нежный желудок, но у медсестёр явно были другие дела.
И я догадывался, с кем они могли быть связаны.
Короче, пришлось изменить маршрут.
Вернувшись из уборной, я застал в нашей палате Хали-Гали.
– Чё, опять в карты? – хрипло произнёс я. – Слушай, давай потом?
Придерживаясь за спинку кровати, я сел и подтянул ноги под себя.
– Н-нет. Я х-очу п-п… поговорить о н-овенькой. А эти, – он мотнул головой на Миху с Глюкером, – к‐какие‐то с-странные.
Я посмотрел на пацанов. Толстяк сосредоточенно уничтожал последние остатки родительской передачи, и казалось, что в этом мире его ничего больше не интересует. Миха наконец перестал созерцать пустоту и смотрел на Хали-Гали, но в Мишкином взгляде всё ещё было мало осмысленности.
Чёрт, да в этой палате Хали-Гали не нашёл бы никого нормального, сколько бы ни пытался. Всё происходящее напугало нас до чёртиков, и думаю, что никто не хотел ничего слышать об этой новенькой, с чьего появления всё началось. Я чувствовал, как живот начинает повторно скручивать об одном воспоминании о девчонке или её кошмарном медведе. Всё что угодно, но только не она.
– Давай, чего ты там про неё надумал? – услышал я свой голос.
Хали-Гали глубоко вздохнул. Ему понадобилось некоторое время, чтобы собраться с силами и заговорить. Рассказывал долго. Отчасти так было из-за его заикания. Иногда Хали-Гали подолгу не мог одолеть одно и то же слово несколько минут и заходил на повторный круг его произношения снова и снова, пока у меня не выходило терпение, и я не заканчивал за него. Иногда напротив – пацан говорил довольно бегло, и фиг его знает, от чего это зависело.
Короче, идеи Хали-Гали в основном повторяли мои недавние размышления, однако негодяй развил их куда дальше того, до чего дошёл я.
Поначалу Хали-Гали объяснял для себя странное поведение новенькой желанием сбежать. Собственно, как и я. То есть, скорее всего, после больницы девчонке угрожала колония, а то и психушка. Однако с этим не вязались её попытки добиться от игрушечного медведя каких‐то решительных действий. Я это спокойно списал на то, что девица не в себе, а то и вообще помешанная, но Хали-Гали пошёл другим путём и решил для себя, что новенькая здорова, просто находится в стрессе или в шоке. Короче, не суть. Главное в рассуждениях Хали-Гали – это то, что она пыталась убежать вовсе не для того, чтобы спастись самой, а чтобы спасти кого‐то другого. Действительно, она тогда кричала что‐то вроде: «Она уже здесь!» и «Помоги ей, пожалуйста!» Чтобы спасти кого‐то от этой загадочной её, девчонка и пыталась сбежать. А когда поняла, что ничего не выйдет, то попыталась отправить на помощь единственного, кому, со своей точки зрения, могла доверять – собственного плюшевого медведя.
Здесь доказательства нормальности новенькой Хали-Гали дали слабину, ну, типа нельзя называть адекватной деваху, которая на полном серьёзе пытается отправить со спасительной миссией игрушку.
Хали-Гали показал пальцем на Глюкера, который уничтожал всё съестное со скоростью сельскохозяйственного комбайна, и заключил, что толстяк, например, тоже не выглядит таким уж нормальным. Потом он напомнил о том, что мы слышали в четвёртой палате перед тем, как новенькая попыталась удрать. А это он ещё не знал, что было у нас ночью.
Короче, Хали-Гали уничтожил мои последние попытки удержаться в нормальности.
В общем‐то, если принять доводы этого Шерлока, то получалось, что новенькая прошла через что‐то очень страшное и едва осталась жива. Её медведь, очевидно, сыграл в этом не последнюю роль. Теперь, когда она со своим Потапычем оказалась в больнице, некто, по её мнению, остался без защиты, которую новенькая или её плюшевый медведь могли обеспечить.
Когда я подвёл итог, Глюкер заржал самым оскорбительным образом.
– Это н-ничего. Н-нервы. Я к… к д-е-эвчонкам п-ой-ду. Н-нада им расс… ка-азать.
К этому моменту Миха более или менее пришёл в себя, и мы с ним увязались за Хали-Гали в четвёртую палату. Глюкер решил, что на сегодня с него хватит впечатлений, и решил зарыться под одеяло.
Однако через минуту он уже догнал нас, поскольку сообразил, что для этого ему пришлось бы остаться в одиночестве.
Девчонки сидели, уткнувшись в телефоны. Кто‐то играл, другие, собравшись в кучку, пытались пробиться в сеть, третьи снимали видосы впрок, чтобы выложить сразу, как только появится Интернет.
Народу собралось шесть человек, хотя обычно в палатах на нашем этаже селилось по три-четыре. Лишними здесь, конечно, были бывшие обитательницы тринадцатой, откуда им пришлось переезжать в срочном порядке.
Девчонки сидели кто у себя на кроватях, кто на столе или окне, а кто и вовсе прямо на полу. В палате царили ужасная духота и запах потных носков.
А ещё про нас, пацанов, что‐то говорят.
Не зная, как к нашей информации отнесутся переселенцы, мы с Михой вызвали Соню, Киру и Софу. Чтобы не палиться, мы вернулись к нам и поплотнее закрыли дверь.
Я и Хали-Гали по очереди объяснили наши последние умозаключения. По ходу рассказа мы воодушевились так, что последние реплики практически выкрикивали. Но наш горячечный энтузиазм естествоиспытателей, совершивших открытие, мигом разбился о простое и ёмкое Сонино:
– И чё?
– В смысле и чё? – растерялся я.
– В коромысле! – Соня капризно сложила губки с таким видом, будто всё, что она думает, само собой разумеющееся. Однако, не найдя на наших лицах чего‐то хоть отдалённо похожего на понимание, девушка закатила глаза и снизошла до объяснений: – Да вообще пофиг, кого там эта притыренная хочет спасать со своим медведем. Нам‐то что?
– А т‐то, что… – пустился в объяснения Хали-Гали, – м-может, ей какая‐то помощь н-нужна.
– И чё? – Соня снова прибегла к своему железному аргументу.
Будто ища поддержки, Хали-Гали посмотрел на остальных девчонок. Поддержки не нашёл. И тогда он обернулся к нам с Михой, ощущая в нас надёжный тыл.
Мишка за словом в карман не полез.
– Ну, тип прикольно. С ней явно связана какая‐то загадка! И не знаю, как вы, но я собираюсь её разгадать!
Соня фыркнула и затолкала в рот пластинку Orbit. Софа покрутила пальцем у виска. Кира, судя по виду, явно заинтересовалась, но, чтобы не упасть в глазах однопалатниц, тоже сказала, что ей это неинтересно.
– Да вы чё? – настаивал Миха. – Это ж как в ОСД [3]! Вдруг она психичка, как и Оди?
На этот раз Соня даже спорить не стала. Она просто надула большой пузырь из жвачки и лопнула его прямо напротив лица моего друга. То есть максимально оскорбительно.
– В-вы что? – вдруг вскипел Хали-Гали. – Как-кая загадка? Как-кая псих… ичка? В с-смысле «и чё»? Вы офигели? Ч-человеку, м-м… может, грозит смерть, а вы т-тут… т-тут… Да ну вас!
Хали-Гали внезапно махнул рукой и вылетел из палаты со всей доступной ему скоростью.
– Чего это он? – спросила Кира.
Мы с Михой переглянулись и ничего ей не ответили. А что тут скажешь, если и сам не знаешь?
– Вообще‐то он прав, – наконец сказал я. – Что, если новенькой и правда нужна помощь?
Соня сложила губки и закатила глаза. Остальные девчонки переплели руки на груди и уставились на меня с таким видом, будто я только что сморозил что‐то неприличное.
– Ну, вот чем мы ей можем помочь? – тем временем напустилась на меня Соня. – Мне двенадцать, тебе тринадцать, этому вот… – она посмотрела на Миху. – Тебе сколько?
– Четырнадцать, – обиженно выдавил Мишка. – Будет. Скоро. Через полгода.
– Этому тоже тринадцать! – округлила Соня. – Вот чем мы можем помочь этой притыренной? Это в ваших американских сериалах дети постоянно мир спасают, а тут мы нужны только затем, чтобы родители иногда вспоминали про нас, когда надо наорать по поводу учёбы, а в остальное время лучше бы нам не путаться у них под ногами!
Соня резко встала. Скрипя прорезиненной подошвой тапок, она тоже ушла вслед за Хали-Гали.
– А с этой что? – сказал Миха.
Кира покрутила пальцем у виска, встала и вышла следом. Софа развела руками и сказала:
– А наша Сонечка ничем не лучше этой новенькой. Просто у неё личико помилее, вот вы и не замечаете, что она с придурью.
И тоже ушла.
– Дуры эти девки, – заключил Миха.
Я промолчал. А что тут скажешь, если он прав?
Время близилось к ужину, поэтому мы по тихой грусти отправились в столовую, чтобы занять место.
Первое время мы обсуждали, почему девочки себя так странно ведут? Не конкретно эти, а так, девчонки вообще. Это же просто какие‐то существа с другой планеты!
Потом разговор плавно перетёк на то, была ли у кого‐то из нас девочка. Честно сказать, к этому времени я как‐то не успел ни с кем повстречаться, но Михе об этом говорить было стыдно. Тем более что он уже успел повстречаться с тремя разными. Они даже целовались. Поэтому я тоже наврал с три короба, что уже встречался с некой мифической Алиной, которая жила через два дома от меня, но пару месяцев назад была вынуждена переехать в другой город. И вот теперь мы якобы поддерживали отношения на расстоянии, переписывались, записывали друг другу кружочки и всё такое. Периодически.
Миха попросил показать её фотку, но я сослался на то, что в телефоне не храню, а Интернета нет.
Уж не знаю, поверил мне Миха или нет, но тогда я сам себе казался очень убедительным.
К шести часам вечера в столовую начал подтягиваться народ. Открылось окошечко раздачи, и оттуда одна за одной потянулись белые со сколами тарелки с ужином.
Несмотря на то что я с Михой пришли туда самыми первыми, каким‐то образом всё равно оказались в очереди. Слава богу, что хоть не в конце, а где‐то ближе к началу. К моменту, когда нам выдали перловку с постной котлетой, наше место за столом уже оказалось занято, и пришлось садиться туда, где осталось два свободных стула.
Мы выбрали пустующий стол посередине. Через минуту к нам присоединился Глюкер, а следом за ним на деревянный скрипучий стул уселся Сэм. Он принялся наворачивать ужин со скоростью голодающего, а потом вдруг замер, выплюнул всё и посмотрел на нас:
– Тут же не занято?
– Нет, – оторопело промямлил я.
– Фу! – заголосил Глюкер. – Вы это видели вообще? Меня сейчас вырвет! Этот засранец мне весь аппетит испортил!
Толстый демонстративно отодвинул от себя еду и с возмущением принялся за компот.
– Чё, правда не будешь? – подозрительно спросил Миха.
– А ты что, сможешь после такого нормально есть? – спросил Глюкер, указывая на Сэма.
Тот сидел весь красный как рак и не знал, куда деваться.
– Ваще пофиг, – ответил мой друг и пододвинул порцию толстого к себе.
За то время, что мы с Семёном ели, а Глюкер давился хлебом с компотом, Миха успел закинуть в себя обе порции и пошёл за добавкой.
Меня всегда забавлял этот стереотип. Все кругом считают, что худые едят мало, а полные только и делают, что обжираются какими‐нибудь пирогами или котлетами. Глюкер действительно имел обыкновение заедать стресс, желательно сладким, и периодически чего‐нибудь точил. Но вообще‐то обычно ел мало. А вот Миха… Он был раза в три худее Глюкера, но ел при этом больше, чем мы с толстым вдвоём.
– Пацаны, – нарушил молчание Сэм, – хотите фокусам карточным научу? Сто пятьдесят. Всего за пятихатку.
– Ой, отвали… – Глюкер скривился так, будто ему под нос сунули поношенный носок. – Ты забодал с этой фигнёй.
– Ну, типа… Вдруг ты передумал.
– Ага, ща-з! Мне ж больше пять сотен негде просадить, кроме как тебе выложить.
Сэм насупился и замолчал.
Девчонки из четвёртой палаты ели через два столика от нас. Имеются в виду её изначальные обитательницы, не переселенцы. Софа и Кира о чём‐то тихо шушукались и бросали на нас косые взгляды. Соня сидела подчёркнуто ровно, как балерина, и пила только компот. Тогда мы с пацанами решили, что это из-за того, что Соня обиделась на нас, и теперь ей, как Глюкеру, кусок не лез в горло, но в действительности выяснилось, что она просто готовилась утром пройти ФГДС, а это надо делать на голодный желудок.
Я вдруг заметил, что нашего Шерлока нигде не видать.
– А где Хали-Гали?
После этого моего вопроса пацаны принялись вертеть головами и недоумённо переговариваться.
– Эй, кто‐нибудь Хали-Гали видел? – выкрикнул я.
На меня стали оборачиваться. Несколько человек ответили, что нет, не видели. Вроде на ужин он не приходил. Но большинство просто промолчало.
А у меня закралось дурное предчувствие.
Несколько минут пацаны о чём‐то разговаривали так громко, что Молоденькая несколько раз делала им замечание. Я не вслушивался, сидел, полностью погружённый в размышления.
Мне крайне не нравилось, что Хали-Гали не появился на ужине, особенно после того, что ушёл отсюда, расстроившись непонятно из-за чего.
Наконец, решив, что просто так это оставлять нельзя, я резко встал и вышел из-за стола.
– Э, Диман, ты куда? – тут же окликнул меня Миха.
– Посмотрю, как там Хали-Гали.
В пути я столкнулся и чуть не сбил с ног санитарку, которая тащила на подносе ужин в тринадцатую палату. Котлета выпала из тарелки и осталась лежать на подносе. При этом качнулся и стакан с компотом. Несколько капель попало на мясо и хлеб.
Санитарка так свирепо посмотрела на меня, что, опасаясь немедленной и самой жестокой расправы, я чуть не бегом долетел до десятой палаты.
Хали-Гали лежал на животе, уткнувшись лицом в подушку.
Я тихо подошёл и осторожно присел с краю. Называть его сейчас Хали-Гали было как‐то неловко, но настоящее имя, как назло, совершенно вылетело из головы. Поэтому я просто похлопал нашего сыщика по спине и проговорил:
– Э, ты чё, спишь там? Не?
Хали-Гали что‐то пробубнил в подушку – я не разобрал что. Но по крайней мере очевидно, что он не спал.
– Чё на ужин не пошёл? Там такая котлета была. А компот… Глюкер даже добавки хотел, но ему не дали, правда.
Хали-Гали минуту молчал, прежде чем ответить.
– Дим, д-давай п-п-п-отом.
– Ладно, – сказал я и в полном непонимании вышел из палаты.
Когда постовые объявили отбой, мы с пацанами сидели в палате девчонок. Но не в четвёртой, как обычно, – пусть дуются сколько влезет – а в седьмой. И это был самый классный вечер за последнее время.
В седьмой жили девчонки старше нас: шестнадцатисемнадцати лет. Одной стукнуло даже восемнадцать, но её определили в детскую больницу потому, что Катюха ещё не окончила школу. Мы травили анекдоты, обсуждали книги, и в целом девушки вели себя куда взрослее и адекватнее, чем, например, та же Соня.
Пацаны, правда, как‐то сникли, когда речь зашла о литературе, но эту тему я спокойно вывез один, поэтому им оставалось только глазеть и хлопать ушами.
Зато когда дошло до анекдотов, тут Миха показал себя во всей красе. У него в голове сидел, наверное, целый сборник от детских про Чебурашку, до ещё более детских про поручика Ржевского.
В какой‐то момент я залип на красивое лицо Кати и не сразу сообразил, что нас с пацанами настойчиво гонят к себе в палату. Мне тоже пришлось подчиниться. Встав, я на всякий случай втянул живот и направился в коридор.
Сам не зная зачем, я бросил взгляд на окно. Наверное, хотелось напоследок ещё раз посмотреть на Катю, но вместо неё мои глаза упёрлись в отражение раздражённой медсестры в окне. На небе светилась растущая, уже почти полная луна, которая оказалась как раз в районе лба Молоденькой, как у Царевны Лебеди из сказки Пушкина. Но ничего забавного я в этом не увидел. Напротив, неровное оконное стекло искажало черты лица нашей постовой медсестры, месяц во лбу делал её больше похожей на страшный призрак, а вовсе не на симпатичную медичку.
Вздрогнув, я поспешно отвёл глаза.
– Шелепов, тебе особое приглашение нужно?
– Да иду я, иду, – отозвался я и прошмыгнул мимо медсестры.
Конечно, Молоденькая выглядела как обычно, то есть просто офигенно, но после того, что я увидел в оконном отражении, смотреть на неё было страшновато.
У нас в палате было душно. Когда я вошёл, Миха пытался открыть форточку, чтобы проветрить, но старая деревянная рама не поддавалась и на каждое движение выгибалась целиком. Проще было вынести всё окно, чем открыть проклятую фрамугу.
Пока Миха пытался выломать форточку, окно запотело так, что практически превратилось в зеркало.
– Блин, да как так? – взорвался Мишка и от злости врезал кулаком по деревянной рейке, что была прибита на месте стыка двух створок.
Стёкла жалобно зазвенели.
– По голове себе постучи, – заметила Молоденькая, которая успела бесшумно нарисоваться за мной. – Всем спать. Я слежу за вашей палатой, умники.
Она сама погасила свет и вышла, плотно закрыв за собой дверь.
Мы любили Молоденькую, она была самой доброй и понимающей из всех постовых медсестёр, но даже она порой бывала строгой или бесяче-правильной. Вот как сейчас, например.
– Как думаете, чего она такая злая сегодня? – озвучил наши общие мысли Глюкер.
Я только пожал плечами.
– Может, у неё те самые дни… – предположил Миха.
– Или мент в коридоре малость нервирует, – обронил Глюкер.
Честно говоря, его версия мне нравилась больше.
За окном проехала машина, на несколько секунд озарив всю палату жёлтым светом.
– Офигеть, – брякнул Мишка.
– Да ладно, – я снова пожал плечами. – Можно подумать, что она раньше нас не строила. Давайте ложиться. Всё равно Молоденькая лучше всех, я бы не хотел её расстраивать.
– Нет, – выдохнул Мишка. – Пацаны, гляньте сюда.
Мы обернулись. На запотевшем окне вниз скользили маленькие капли влаги, оставляя за собой тонкие извилистые дорожки.
А ещё там было что‐то написано.
Я включил свет. Надпись гласила: «Спокойной ночи, малыши!»
– Оригинально, – усмехнулся я. – Да, Мих, тебе тоже хороших снов.
С этими словами я стянул с койки покрывало и принялся складывать его.
– Нет! Вы серьёзно не поняли? Это же не я написал!
Глюкер недоверчиво приблизился к окну и, перегнувшись через стол, провёл по стеклу ладонью, чтобы стереть надпись. Но не вышло.
Её написали между стёклами.
Нас продрал мороз.
Не веря собственным глазам, Глюкер снял футболку и в панике принялся тереть ею и без того чистое окно в надежде убрать зловещую надпись, но, естественно, ничего не добился.
Разве что, как джина, он этими потираниями призвал Молоденькую.
Медсестра резко открыла дверь. Я инстинктивно втянул голову в плечи, предчувствуя крик. Однако его не последовало, всё‐таки Молоденькая была самой доброй из постовых.
– Мальчишки, ну, я же по-хорошему прошу: ложитесь спать.
И в этот момент у неё над головой что‐то хрустнуло. Мы, как по команде, уставились наверх.
– Доброй ночи! – отрезала медсестра и снова выключила свет. Хлопнула дверью.
Какое‐то время мы тупо таращились на тёмный потолок, но потом нашли в себе смелость и один за другим посмотрели на окно. Кажется, первым был я, хотя и не берусь сказать наверняка. Некоторые моменты того времени плохо остались в памяти.
Но что Глюкер повернулся последним – это сто процентов.
Надписи не было. Окна по-прежнему «плакали», но впечатление создавалось такое, будто никакого пожелания на ночь там отродясь не было. Сверху донизу вдоль матовой поверхности бежали чёрные извилистые дорожки. Они были цельными и без каких‐либо зазоров.
– Что за?.. – Глюкер снова потянулся к окну, только на этот раз будто надеясь стереть защитный слой и добраться до надписи.
Тоже бесполезно.
Дабы убедиться, что глаза нас не подводят, мы вооружились телефонами и со всех сторон просветили окна фонариками. Результат был предсказуем – надпись исчезла.
Глюкер шумно вздохнул, и в этот самый момент внутри стены раздался топот маленьких ножек. Не сговариваясь, мы посветили туда.
Как и следовало ожидать, внешне ничего подозрительного не наблюдалось.
– Блин, пацаны, кроме шуток, – прошептал Миха, – я с этой фигнёй скоро чокнусь, давайте кому‐нибудь расскажем?
– Кому? – фыркнул я. – Постовой? Или дяденьке полиционеру?
– Без разницы. Пусть уже хоть кто‐нибудь разберётся с этим.
– Не думаю, что нам поверят, Мих. Хоть кто‐нибудь.
– Да это ваще тумач! – брякнул Глюкер. – Если выживем, фига с два меня мамка ещё раз в больничку уложит… Но Михан прав. Кому‐то надо об этом рассказать. Тут ещё грёбаный инет не пашет! – зло прошипел парень, судорожно тыкая пальцем в экран. – Кстати, не работают только мобильные данные, простая телефонная связь с помехами, но тянет.
Мы с Михой насторожились и посмотрели на толстого, ожидая продолжения. И тот продолжал:
– Короче, я позвонил пацанам на волю и, типа, коротко обрисовал ситуацию. Ну, то есть, типа, попросил их пошарить по сети, вдруг есть что‐то похожее на наш случай.
– И? – хором потребовали мы.
Глюкер развёл руками.
– Ничего. Ну, то есть, типа, толпы крыс гоняют по всей стране, забираются там на балконы, грызут всё под ряд и всё такое прочее. И чего бы там Соня ни говорила, оказывается, крысы в детских больницах появляются, и не так чтобы сильно редко. В Серпухове, говорят, даже двоих младенцев чуть не сожрали. Но, пацаны, они читали мне эти статьи, и чёт не очень на нас похоже. Ну, то есть… Хз.
– Так в чём отличие‐то? – настаивал Миха.
– Ну, типа, хз, обычно их кто‐нибудь обязательно видит, а у нас просто носятся в стенах и по потолку, и всё. И чего им надо – ваще хз. Про всякие надписи на запотевшем стекле, понятное дело, ваще никто нигде не пишет. Эту телегу ребята тоже отыскали, но уже на всяких там сайтах про призраков. Так прикинь, про крыс там ничего не было.
– А про тараканов? – вклинился я.
Глюкер как‐то взгрустнул.
– Про тараканов я забыл. А чё вы хотели? И так вон скольких людей напряг и выслушал!
– Да ладно, братишка, мы ж ничё, – Миха похлопал его по плечу и приобнял. – Ты и правда вон какой молодец. Мы вон с Диманом не додумались просто кому‐нибудь позвонить. Так что ты красава.
В стене снова кто‐то пробежал. А потом ещё. И всё в одном направлении, как будто те, кто жил там внутри, двинули на какой‐то общий сбор.
– Я не лягу в кровать, – прохрипел Глюкер.
Ему никто не ответил, но мы с Мишкой считали точно так же.
Топоток ещё несколько раз то раздавался, то стихал, когда удалялся обладатель маленьких лапок.
Устав стоять, мы тихонько выдвинули две кровати на середину палаты и забрались с ногами на них. Так мы просидели довольно долго, озираясь по сторонам и водя лучами фонарей из стороны в сторону, как три маяка.
Через какое‐то время те, что жили в стенах, принялись носиться уже в другую сторону. Ощущение было такое, что они что‐то или кого‐то ищут.
И мы даже догадывались, кого – странную, безумную девочку с игрушечным медведем из тринадцатой палаты. Если только не она сама управляла этими проклятыми тварями.
В половине одиннадцатого Глюкер начал читать «Отче наш».
В десять тридцать пять Миха не выдержал и ушёл за медсестрой. Молоденькая пришла сразу же, но, как назло, её визит совпал с одним из тех моментов, когда проклятые твари убегали куда‐то далеко, и некоторое время от них не было ни слуху ни духу.
Сестра предупредила, что, если мы не прекратим свои дурацкие приколы и не ляжем спать, ей придётся обратиться к дежурному врачу. И тогда всем придётся плохо.
Мы ответили, что это нас вполне устроит. Постовая, видимо, решила, что мы так шутим, поскольку только хмыкнула и вышла из палаты.
А через мгновение завизжали девчонки. Человек десять сразу. Мы поняли, что это из четвёртой палаты, и бросились туда.
Молоденькая, конечно, оказалась первой, и, когда ввалились мы, она с тщательно сдерживаемой яростью выслушивала, как Соня и Софа, постоянно перебивая друг друга, рассказывают о крысах в стенах. Медсестра хотела что‐то сказать, но не успела – истошно закричали в соседней палате. Потом в другой. Третьей.
Крик катился по всему этажу, захватывая всё новые территории.
Несчастная дежурная сестра бросилась в коридор. Мы чуть помедлили, но в итоге потащились за ней. Кое‐как и очень осторожно.
На этот раз с нами были ещё и девчонки. Вся четвёртая палата вышла на крик.
Творилось что‐то странное.
Все жилые палаты этажа изрыгнули своих обитателей. Люди выбегали в том, в чём, собственно, и спали.
Я видел, как практически кубарем из десятой палаты вывалился Рита. Он не орал, но был весь красный от страха, а его взгляд бешено метался из стороны в сторону. На правый кулак Рита намотал полотенце.
Следом вылетел Олег и со всех ног помчался к туалету.
Последними из десятой вышли Сэм и Хали-Гали. Наш мамин фокусник страшно побледнел, а губы его тряслись, но, несмотря на это, он оказался единственным, кто не забыл про товарища и сейчас тащил под мышкой еле передвигавшего ногами Шерлока.
Я видел, как с диким визгом вылетали растрёпанные девчонки из седьмой палаты. В своих длинных ночнушках они сами чем‐то напоминали привидений.
Постовые с криками пытались разогнать нас по палатам, ребята в большинстве своём бились в истерике и не понимали, чего от них требуют.
Среди всего этого безумия в неверном свете мерцающего ночного освещения стоял растерянный полицейский. Он зачем‐то вскинул вверх правую руку, в которой зажал пистолет, как будто собирался стрелять, но пока не выбрал в кого.
– Они слышали! – почти с радостью воскликнул Глюкер. – Эти твари в стенах… Они их тоже слышали!
Их слышали все, поскольку теперь сущностей было много – целые полчища. Их топот и писк раздавался изо всех палат, из туалета, столовой, они носились в стенах и по потолку даже в коридоре. Твари были везде.
Их сопровождал хруст, похожий на отщёлкивающуюся штукатурку.
Мимо пробегала Молоденькая. Миха успел перегородить ей дорогу и даже вцепиться в запястья.
– Ну, теперь вы нам верите? – с надеждой спросил он.
– Теперь? – рявкнула Молоденькая. Мы ещё никогда, ни до, ни после, не видели её такой растерянной и злой одновременно. – Теперь! Теперь об этом точно узнает руководство больницы, и даже представить себе не могу, чем этот флешмоб закончится для всех вас! Марш в палату, быстро!
И она принялась изо всех сил запихивать Миху, причём в четвёртую, а не шестую. Но ей, видимо, было уже всё равно, кого и куда, лишь бы расчистить коридоры и восстановить тишину.
– Что? Да вы с ума сошли! Как так? – недоумевал Мишка.
Медсестра изловчилась и швырнула его в палату так, что мой друг улетел прямо на кровать Сони. Я не успел опомниться, как отправился следом. Глюкер оказался самым умным из нас: он не стал дожидаться, когда схватят, и ввалился к нам самостоятельно.
Молоденькая бросилась распихивать больных дальше, а мы в шоке уставились друг на друга.
Постепенно до меня стало доходить.
– Вы понимаете, что это значит? – произнёс я непослушными губами.
– Что постовухи совсем чокнулись? – взвыл от досады Миха, явно надеясь, что медсёстры его услышат.
– Нет. Мент тоже не понимал, что случилось. Они не чокнулись… – Я проглотил ком и посмотрел на Миху. Последние свои слова я прошептал, поскольку не мог сказать этого вслух: – Взрослые ничего этого не видят и не слышат, поэтому не верят нам. А раз не верят, то и ничего не сделают…
– Мы одни против этих тварей, – в ужасе закончил за меня Глюкер.
И расплакался.
Минуту мы с Михой стояли, переваривая эти слова, а потом я сделал то, чего не делал больше никогда ни до, ни после, я сделал то, чем не могу гордиться и, честно говоря, даже не хочется признаваться в этом: я достал из кармана мобильник, разбудил звонком родителей – благо хотя бы мобильная сеть пока ещё работала – и проорал в трубку:
– Мама, забери меня отсюда, или я до завтра умру!