– Доктор, а отчего у мальчика такая рана, словно кто-то ножом ударил? – поинтересовалась Анастасия.
Врач внимательно посмотрел в лицо неудачливого велосипедиста, потрогал пульс, озадаченно покачал головой, обернулся в сторону шофера.
– Михалыч, поднажми!
– Нож не нож, но то, что рана достаточно глубокая, и может быть нанесена металлическим предметом, делаю предположение, что его поранила велосипедная цепь, которая соскочила в момент удара. А она была грязная, в масле, и поражение глубокое, вот это меня и тревожит больше всего, как бы не началось заражение.
Водитель выключил сирену.
Машина влетела в больничные ворота. У приемного покоя уже встречал санитар с каталкой. Молодой фельдшер выскочил из салона чуть ли не на ходу, кинулся открывать заднюю дверь, взялся за ручки носилок. Подоспевший санитар помог положить мальчика на тележку и быстро покатил её по пандусу к дверям приемного отделения. Врач поспешил следом.
Анастасия с Валентиной вышли из машины, остановились недалеко от двери.
– А нам туда можно? – спросила Анастасия у Валентины.
– Конечно, ведь мы сопровождающие, только пока будем там только мешать. Мальчика, скорее всего уже везут в операционную. Для его веса и роста у него достаточно большая потеря крови, и нельзя терять ни секунды. Постоим пока здесь. Я покурю, можно?
Анастасия и сама обратила внимание, что мальчик был очень худенький, как недокормыш какой-то, как только с таким велосипедом управлялся? А, может, сегодня как раз и не справился?
– Вы знаете, Анастасия Васильевна, вы только не подумайте, что это какая-то бравада, но я сегодня себя как на войне почувствовала, а самое главное – страха никакого не было, у нас ведь многие девчонки в группе крови до ужаса боятся. Спросишь какую, зачем в училище медицинское шла, выучилась бы лучше на повара, и сыт, и пьян, и нос в табаке, так нет же, говорит, там котлы тяжелые с борщом поднимать надо. А то, что в больнице говно из-под лежачих будет забирать, это её не волнует.
– А таких это, действительно, не волнует. Они за бесплатно и не подойдут к тебе, – согласилась Анастасия. – Когда мужа в больницу положили, я не отходила от него, всё сама делала. Можно, конечно, договориться, но я не захотела, противно мне было это.
– Надо идти, – Валентина щелчком отбросила окурок в сторону урны.
– Не знаю, есть ли у них кровь, а парню, наверняка, переливание потребуется. Пойдемте, сейчас всё выясним. У вас какая группа, Анастасия Васильевна?
В коридоре приемного отделения было тихо и пустынно, только на клеенчатом топчане у стены чуть постанывал бомж, прикрывая грязным тряпьем черт знает где обожженную ногу. Из кабинета вышел дежурный врач – молодой мужчина с чеховской бородкой и в круглых очках с металлической оправой – настоящий земский доктор.
– Простите, сейчас доставили мальчика с места аварии, велосипедиста, – робко спросила Анастасия, пока Валентина, присев на корточки, осматривала ожог на ноге у маргинала.
Врач оторвался от какой-то бумаги, которую читал на ходу, посмотрел поверх очков.
– Мальчика готовят к операции. Вы кто, родственники?
– Да!
Валентина поднялась с корточек, подошла совсем близко к врачу.
– Если нужна кровь, то у меня первая группа, резус положительный.
– Спасибо, – сухо ответил чеховский персонаж. – У нас кровь, слава богу, пока еще есть. Но вы, все равно, не уходите. Можете присесть здесь, в операционный блок вас не пустят.
И скрылся так же быстро, как и появился.
За стол под настольной лампой села дежурная медсестра.
– Пойдемте туда, – Валя показала Анастасии в конец коридора, где стоял небольшой деревянный диван. – Операционная в той стороне.
Больница жила своей обычной жизнью. За то время, что Анастасия с Валентиной провели на жестком диване и страшном сквозняке – сифонило со стороны лестницы, скорее всего где-то было открыто окно – карета скорой помощи подъезжала еще раз пять, или шесть.
Первой была девушка с отравлением, её так страшно рвало в разноцветные ситцевые платки, что сопровождавшая её мать еле успевала их менять.
Потом привезли работягу электрика, сорвавшегося на стройке со стремянки и сломавшего ногу. Мужик озорно шутил и беззлобно материл свое начальство, но, похоже, его устраивала перспектива весьма продолжительного больничного на казенных харчах, да еще и с сохранением заработной платы. Из беглого рассказа о себе следовало, что был он одинок, неустроен, проживал в общаге, и всё такое.
Последней привезли старую тетку, избитую мужем до состояния изумления видавшей виды дежурной медсестры. Тетка была сильно пьяна, но нарядно одета в платье с блестками и, почему-то, в одной туфле. Отчаянный супруг сопровождал благоверную, виновато жмурясь и поддерживая под локоток.
– Я выйду ненадолго, Анастасия Васильевна, – Валентина похлопала по карманам в поисках зажигалки.
Наверху стукнула дверь, на лестнице послышались шаги, кто-то спускался вниз. Валентина подошла к перилам, задрала голову вверх.
– Идет! – прошептала она Анастасии.
Та поднялась и тоже подошла к перилам, подняла кверху голову.
Было видно, как в такт шагам постукивала по деревянным крашеным перилам знакомая рыжеволосая рука в закатанном до локтя белом халате.
– А вы чего тут сидите? – удивился врач скорой помощи. – Я думал, вы уже давно дома чаи гоняете.
У Анастасии отлегло от сердца. Судя по настроению врача, с мальчиком всё было хорошо.
– Как наш пострадавший, доктор?
Валя так крепко сжала в кулаке зажигалку, что костяшки пальцев побелели.
Врач посерьезнел, помрачнел, сердце Анастасии ухнуло вниз.
– Всё в порядке, хотя операция была не из простых. Рана, как я и говорил, серьезной оказалась.
– Вы были в операционной?
– Кто же меня туда пустит? Я всего лишь врач скорой помощи, и, к тому же, дежурство моё, – он посмотрел на циферблат больших наручных часов, обхвативших изрядно потертым кожаным ремешком крепкое рыжеволосое запястье – уже два с половиной часа как закончилось.
Неожиданно от входной двери в приемное отделение в самом конце коридора послышался грубый мужской окрик, затем возня, звон упавшего на каменный пол графина с водой, стоявшего на столе дежурной, а следом истошный визг её самой.
Врач скорой помощи устремился на шум.
Анастасия крепко схватилась за руку Валентины.
Она жутко боялась драк, после увиденной еще в детстве потасовки двух пьяных мужиков, когда один огрел другого по голове, подвернувшейся под руку доской, которая от удара переломилась, и сразу показалась кровь.
Маленькую Настю тогда вырвало, у неё сильно заболела голова, и еще несколько дней стояла перед глазами залитая кровью пьяная морда и ломающаяся с треском о голову доска.
На посту приемного покоя вдруг стало тихо. Послышался шорох веника, сметающего осколки графина, стук швабры, удаляющей воду, и тихий мужской говор.
На клеенчатом топчане, некогда занятым обожженным бомжом, сидели двое: врач скорой помощи и охранник супермаркета Роман Кречет, которому врач что-то тихо и убедительно внушал.
– Ты не меня, а вот их, Рома, благодари,
Врач показал на робко идущих по больничному коридору Анастасию с Валентиной.
– Это они твоего парня спасли, а точнее – девчонка вот эта, хороший врач из неё получится.
Анастасия чуть напряглась, когда Кречет поднялся с топчана во весь свой рост, ей даже показалось, что он стал еще здоровей.
Охранник супермаркета медленно подошел к Валентине и опустился перед ней на колени.
Глава 10
Когда изредка возвращалось сознание, то сразу начинала дико болеть голова, просто раскалывалась на части от тупой, однообразной боли, изматывающей душу, поэтому очередной провал в темноту беспамятства Женька воспринимал как благо. Опять же, туда в темноту уходила боль стянутых наручниками запястьев.
Вспомнить что-либо, сообразить, где он находится, как попал в это помещение, где было тихо и достаточно тепло, Женька не мог, мозг категорически отказывался напрягать хотя бы одну извилину, такая дикая была боль.
Казалось, в помещении не было окон, либо они были закрыты плотными ставнями, потому, что, периодически открывая глаза, он видел один и тот же рисунок на ковре, освещенный ночником, висевшим на противоположной стене, а какое время суток сейчас было, и было ли оно вообще это время, существовало ли оно теперь в его жизни, Женька знать не мог.
Он лежал на сухом тюфяке, набитом старой соломой, источавшей сухую пыль, от которой першило в горле и хотелось чихнуть, но Женька боялся это делать потому, что знал – тогда к нему сразу же придут.
И вообще, всё было немного загадочно и чуточку страшно.
Хотя, почему немного?
Женька давно знал, что за ним следят, даже видел пару раз своих топтунов, да те особо и не таились. Им надо было знать, куда пойдет их подопечный, с кем встретится, с кем поговорит, кого еще надо будет внести в список для дальнейшей слежки. Топтуны работали грубо, но основательно, было ясно – дело достаточно серьезное, а раз так, то мелочей тут быть не может, потому, что из мелочей всё и складывается. Поэтому загадок для Женьки уже, можно сказать, не существовало, а было лишь немного страшно.
Успокаивало одно. Он, наконец-то, нашел этот контейнер и даже успел спрятать его в надежное место, хотя пришлось здорово помучиться.
Контейнер был небольшой, но очень тяжелый. Две ночи Женька, беспрестанно нырял, кантуя его по дну залива к берегу, поднимать на борт лодки не хотел, да и не смог бы он сделать это в одиночку, поэтому действовал скрытно, под покровом ночи, такие уж высокие ставки были в игре, да и дед, опять же, незадолго до смерти просил его об осторожности.
Дед успел и тайник Женьке показать, и как хитроумные замки действуют объяснил.
Тайный схрон находился не под самим домом, иначе можно было через доски пола простучать, а далеко в стороне, недалеко от силосной ямы, лаз же в схрон начинался вообще на противоположной, дальней стороне огорода.
История тайника была примечательная.
Незадолго до конца войны нашим контрразведчикам удалось напасть на след банды из числа дезертиров, предателей, пособников фашистов, которые отсиживались в этом убежище на окраине рыбацкого поселка. Дед знал об этом укрытии, давно приметил место в прибрежных камнях, куда можно было незаметно, и относительно безопасно подплыть на лодке, потому, что контейнер лежал в ста метрах от берега и ждал своего часа.
Колеса дедовой садовой тележки сильно вязли в песке под тяжестью находки. Женька, несмотря на ночную прохладу, обливался потом, но, все-таки, вкатил поклажу на высокий берег, откуда удобнее всего, быстро и незаметно можно было добраться до схрона, где он и спланировал спрятать загадочный груз
К рассвету работа была закончена.
Женька вкатил тележку поглубже в лаз, катить до самого тайника уже не было сил, вернул на прежнее место замаскированный кусками дерна люк и пошел в дом. Бросил в стирку грязную, пропотевшую рубашку, наскоро умылся и упал на неразобранный диван. И лишь засыпая, вспомнил, что втаскивая ящик в тележку, забыл сунуть туда маску и ласты, которые остались лежать на берегу.
Сознание снова вернулось.
Словно вынырнув с глубины, Женька глубоко вздохнул. Сенная труха попала в нос, и он громко чихнул.
Почти сразу же в дверном замке провернулся ключ, и кто-то тяжело протиснулся в комнату.
Женька закрыл глаза, притворившись, будто до сих пор без сознания.
Вошедший подошел совсем близко, было слышно его тяжелое дыхание.
– Ну, давай, очухивайся скорей, у нас времени мало, – мужской голос был низким, прокуренным, и сиплым, обладателю такого голоса можно было дать и сорок лет, и шестьдесят, и даже больше, потому, что так могли говорить только очень хорошо тертые жизнью суровые мужики.
Говоривший стоял у Женьки в головах, поэтому он не мог видеть его лица, да и темновато было.
Но тут щелкнул выключатель, по глазам ударил свет, Женька зажмурился.
Совсем рядом стукнули ножки стула, придвинутого к Женьке, а затем и сам стул застонал под тяжестью грузного тела.
– Наручники снять?
Коротко стриженый ежик седых до стиральной белизны волос, хрящеватый, неоднократно перебитый в драках нос, коротко прижатые уши, и маленькие, колючие глаза.
А больше всего поражали густая сеть крупных морщин, изрезавших лицо вдоль и поперек, и цвет лица, словно раскаленная медь.
– Ну, давай, руки то.
Мужик быстро ткнул в тяжелые браслеты маленьким ключиком, и Женьке сразу стало легче, даже голову чуть отпустило.
– А ты думал как? – словно почувствовав его облегчение, произнес незнакомец. – Я, милок, знаешь, сколько в этих браслетах отсидел? До костей стер.
Сиплый отвернул рукава клетчатой байковой рубахи, и Женьку поразили не столько розовые полоски кожи вокруг запястьев, сколько обилие наколок не только на крепких, сухих кистях, но даже на пальцах.
– Ты куда ящик то дел? Нашел ведь, а? Ну, признайся.
Мужик пошарил в карманах меховой безрукавки, достал из портсигара туго набитую папироску, выдавил огонь зажигалки.
А голове, действительно, стало легче, и тут Женька вспомнил, что когда после той удачной ночи он пришел рано утром на берег, то маски с ластами там уже не было.
Из дачников, ныне заселяющих бывший рыбацкий поселок, сюда никто купаться не ходил, уж очень здесь каменисто, и волна бьет так, что не зайдешь, не выйдешь без синяков, а то и похуже чего с тобой море сделает. Волнами за ночь смыть маску с ластами тоже не могло, Женька их не на песок, как ему показалось, а на высокий камень положил, когда из воды выбрался и приготовился контейнер дальше тянуть.
Кстати, вода удалила и отпечатки колес груженой тележки. Это хорошо.
– А ручонки-то у тебя слабенькие, куда уж тут железо таскать, надорвёсси еще.
Мужик поднес голубоватое пламя зажигалки к папироске, которую держал как-то странно, чуть ли не всеми пальцами, и пыхнул сладковатым дымом.
"Наркота", – подумал Женька, в носу снова защекотало.
– Слабак ты, – повторил мужик. – Попробуй, такую дуру из воды подыми. Но хоть, где лежит то, нашел? Ведь ты же нашел? И маску с ластами на радостях забыл, да?
Голос бывалого урки стал мягче, добрее, в глазах сверкнула слеза.
– Ну, ты сам посуди, что ты с этой штукой делать будешь, на что она тебе? Да и лет сколько уже с войны прошло, а морская вода она, знаешь, какая едкая, что хошь разъест. Пустые хлопоты, фраерок.
Мужик курил медленно, со вкусом, смакуя каждую затяжку, после которой задерживал выдох на две-три секунды.
– Ты нам только местечко покажешь, а дальше мы уж сами, фраерок… – Женьке понял, что урка медленно, но уверенно, по хоженой годами дорожке, впадал в наркотический транс, или попросту засыпал.
Резко стукнула входная дверь.
Быстро вошел парень в джинсах и кожаном жилете, одетом на голое тело, разукрашенном татуировками, но их было поменьше, чем у сиплого.
– Слышь, Бугор, баба сказала, что у деда тележка была, на которой он говно всякое на огород возил. Я всё обшарил и в доме, и в сарае – тележки нет!
Тот, которого парень в жилете назвал Бугром, затушил папироску в кулаке и опять повернулся к Женьке.
– Ну, а теперь что скажешь фраерок?
Глаза урки стали сухими и холодными, словно в них застыло олово.
– Не понимаю, о чем вы говорите, – тихо отозвался Женька. – Помнится, у деда была тележка, но я давно её не видел, даже не помню, какая она из себя.
Старый урка тяжело поднялся со стула и медленно направился на выход.
– Только не до смерти, – обронил он на ходу джинсовому.
Парень подошел к Женьке совсем близко, дыхнул чем-то прокисшим, скривился в щербатой ухмылке гнилыми зубами.
– Ну, как? До трех считать или сразу скажешь?
– А что вы хотите услышать?
Первый удар пришелся в солнечное сплетение.
Женька согнулся от боли, дыхание куда-то пропало, надо было сжаться посильней, но удар снизу коленкой прямо в лицо опрокинул его на пол.
Захлебываясь кровью, бегущей из разбитого всмятку носа, Женька катался по грязному полу, пытаясь увернуться от ударов, который наносил ногами парень в кожаном жилете на голое тело.
Увернуться не получалось, носком ботинка попадало и по почкам, и по ребрам, и опять по лицу. Женька устал сопротивляться и замер, но и парень, похоже, не был готов к таким физическим упражнениям, он сильно дышал, часто сплевывая на пол тягучей коричневатой слюной, похоже, у него кровоточили десны.
– Хрен с тобой, сука, жить захочешь – скажешь, иначе совсем убью.
Тяжело отдуваясь, парень присел на стул.
Крови натекло много, и Женька лежал лицом в теплой, липкой луже. В глазах было темно, все тело горело острой болью, и уже ничего не хотелось, только, чтобы оставили в покое.
Стукнула входная дверь, но ему показалось, что она где-то очень далеко отсюда, звук доходил, как через вату.
Сквозь чуть приоткрытые щелки заплывших глаз он увидел Бугра, который что-то втолковывал молодому. Женька не мог разобрать слов, хоть пара и рядом стояла. Потом острая боль снова пронзила все тело, когда его взяли за руки, за ноги и бросили на тюфяк. Сухая, острая солома колола избитое тела, но изменить положение не было сил. Очень хотелось пить. Просто невыносимо хотелось пить.
Женька не понимал, какое сейчас время суток, который час, и вообще, жив ли он? Судя по боли, которая лишь слегка утихла, получалось, что живой. Пока живой. И лишь одна мысль в воспаленном мозгу: кто такие эти двое, откуда узнали про деда и его тайну?
Когда Женька в очередной раз чуть приоткрыл глаза, не понимая, зачем он это делает, не все ли равно ему теперь, в комнате никого не было.
Неужели ушли? Что говорил старый сиплый урка парню в кожаном жилете?
А если они нашли лаз, а в нем тележку с железным ящиком?
А если не нашли и, вряд ли, найдут?
Про тайник никто кроме деда не знал, а если и знал один человек, то его расстреляли в сорок пятом. Всех расстреляли, кого на этой хате повязали. Всех изменников, дезертиров, предателей.
Стоп! Парень сказал, что разговаривал по поводу тележки с какой-то теткой, и, как раз, пришел только что откуда то.
Значит, это поселок! Значит, я где-то рядом с домом деда, и эти бандюки постоянно отлучаются, чтобы найти то, что они хотят найти.
Женьке показалось, что он спит, и рассуждает сам с собою во сне, или говорит с кем-то, поэтому не удивился, когда почувствовал, как чья-то маленькая, прохладная ладонь легла ему на лоб.
Женька понял, что это уже не сон, это наяву, и окончательно проснулся, или, правильнее сказать, пришел в себя, и опять с трудом, но с любопытством приоткрыл заплывшие глаза.
Он увидел, как кто-то чуть слышно развернулся и быстро вышел в дверь.
Замок не щелкнул, ключи не звякнули, и дверь осталась открытой, в этом Женька был уверен, как и в том ночном сквозняке, который сразу просочился в комнату откуда-то с улицы.
Забыв про боль, Женька поднялся с тюфяка и вышел через слегка прикрытую дверь в длинный темный коридор.
Глава 11
Было уже за полночь, когда Анастасия, Валя и Роман Кречет вышли из больницы.
Жизнь мальчика уже была вне опасности. Роман поговорил с хирургом, делавшим операцию – молодым, улыбчивым парнем в зеленом халате, бахилах, и с какой-то легкомысленной шапочкой на голове, испещренной мелкими узорами, присмотревшись в замысловатый рисунок которых можно было углядеть череп с костями.
– Это мой талисман, – смутился веснушчатый эскулап. – Головной убор пирата! Не беспокойтесь, её постоянно стерилизуют, но все операции я делаю только в ней.
Валя хотела поинтересоваться, что же произошло когда-то, что наделило эту шапочку магической силой, но увидев, как глаза доктора на какое-то мгновение заволокло влажной пеленой, постеснялась задавать вопросы.
Хирург сказал, что мальчик вел себя молодцом, мужественно, совсем не боялся крови и склонившихся над ним серьезных людей в белых масках в пол-лица.
Вале хотелось расспрашивать врача еще и еще о том, как шла операция, какую работу выполняли при этом медсестры, и самое главное – пришлось ли делать мальчику переливание крови?
– А как же? Кровопотеря у парня была большой, поэтому, если бы не ваши умелые действия, – он устало посмотрел на Валю, – результат не был бы таким хорошим.
Хирург, действительно, устал. Ведь дело уже шло к ночи, и вполне возможно, что за сегодняшний день ему пришлось делать не одну операцию.
– Товарищи, часы приема больных уже давно закончены, – донесся тихий, но достаточно выразительный шепот, которого наша троица просто не могла не услышать. А ведь действительно, было уже очень поздно, и в палатах давным-давно спали.
По коридору, подслеповато щурясь сквозь толстые линзы очков в тяжелой черной оправе, шел заведующий отделением.
– А-а-а, вы родители того мальчика?
Строгие складки на лице разгладились, придав ему выражение домашней успокоенности, но, в то же время, в сочетании с настороженностью.
– Всё будет хорошо. Идите домой, в реанимацию я вас, все равно не пущу. Идите с богом, а завтра утром придете, и вас пропустят, я распоряжусь.
– Спасибо, Марк Борисович! И за Димку моего, и за меня еще раз спасибо вам огромное.
Заведующий отделением задрал подбородок, приблизил очки почти к носу Романа и пристально вгляделся.