Все персонажи и события, за исключением факта Великой

Отечественной войны, вымышлены. Имена и фамилии

отдельных героев повествования не имеют никакого

отношения к действительно жившим когда-то людям…

Автор.

Вместо

пролога

« All science is either physics or stamp collection

– Вся наука – или физика,

или коллекционирование марок»


(Из речи Эрнста Резерфорда

на вручении Нобелевской премии)


– Ты хорошо всё обдумал, Марк? Твое путешествие будет крайне опасным, и если тебе интересно мое мнение, я более чем уверен, тебе не стоит отправляться в Россию таким способом, ты просто погибнешь в дороге.

– Россия – моя родина, сэр, и ей сейчас будет очень кстати моя помощь.

– Сколько раз я говорил тебе, не обращайся ко мне так официально. Да, я твой учитель, но прежде всего мы друзья.

– Хорошо, учитель.

Марк поднялся из-за стола, прошел в дальний угол лаборатории, нащупал в тайнике за электрошкафом узкий почтовый конверт.

– Если случится так, что мне, действительно, не удастся добраться до России, прошу вас передать это письмо любому из моих соотечественников, которому посчастливится работать у вас. В моей стране ведь есть талантливые физики, правда?

– Истинно так, Марк, и то, что ты создал – лучшее тому подтверждение. Но не поторопился ли ты со своим решением помочь России, война ведь на переломе, и Сталин скоро войдет в Берлин? Ты не боишься, что твое изобретение будет использовано не по назначению?

– Как знать, учитель, как знать. Тем же грубым и тяжелым топором можно построить шедевр деревянного зодчества без единого гвоздя, а можно раскроить одинокой старушке череп за несколько мелких монет.

– Какие интересные у тебя образы, и почему именно старушка?

– У Достоевского старушка была.

В повисшей тишине лаборатории было слышно, как в раму ударила муха, летевшая в тепло. Ученый с мировым именем подошел к окну, посмотрел на залитый лондонским дождем асфальт.

– Я слышал про Достоевского, но, признаться, не читал, времени не было.

Скрипнула форточка, в лабораторию потек сырой, прохладный воздух.

– Как твой старший товарищ, как отец, прошу тебя, Марк, подумай еще раз, взвесь все за и против, а потом реши, стоит ли сегодня давать в руки человечеству то, что ты придумал, пусть даже ради победы над Гитлером? Завтра я возвращаюсь в Кембридж. Ты знаешь, над чем мы там колдуем, и, честно тебе признаюсь, этот проект тоже вызывает у меня большие опасения. Так ли необходимо человечеству всё то, что мы ему дадим?

Или всё дело в том, что мы не боимся показаться глупыми перед молодежью?

Часть первая (Где-то на севере России, наши дни)

Ближе к полуночи разыгрался шторм, обычный для сентября здешних мест. Ветер метался по улицам спящего города, толкался в тесных дворах, завывал в печных трубах и взлохмаченным вылетал на простор – единственный в этом стылом городе проспект, раскинувшийся от морского порта до железнодорожного вокзала.

Под утро в небе что-то сверкнуло, и сразу сделалось тихо. Тусклый рассвет принес гудки сухогрузов, да постукивание движка старого буксира, начинавшего свою ежедневную работу в акватории.

Глава 1

Анастасия Замятина вышла на работу на следующий день после похорон мужа, рассчитывая, что ворох дел поможет ей забыться.

Холодный дождь полоскал город четвертые сутки, предупреждая о наползающей с дальних сопок зиме.

На улицах было тихо. И днем и ночью. Город словно затаился, приготовился к отражению атаки. Хотя, всё было буднично и неумолимо, как в пустой жестянке из-под чая с маленьким ключиком сбоку. Чуть крутани, и зазвенит знакомая с детства мелодия, но только тусклая, неживая какая-то.

Из-под тяжелой, набухшей сыростью двери почтового отделения дохнуло теплом и запахом сургуча. Анастасия сложила озябшими пальцами холодный, скользкий зонт и осторожно, чтобы не наступить в лужу на продавленном линолеуме, переступила порог.

Заведующая отделением, без пяти минут пенсионерка, Мария Кондратьевна Соломатина ловко скидывала с объемистой бобины кольца сурового шпагата, сматывая его в клубок, а крепкие узловатые пальцы сжимали его с такой силой, словно он готов был дать дёру, подобно сказочному колобку. Сожженная химией седая прядь волос лезла в глаза, и мешала следить за двумя звонкими подружками, принятыми недавно на работу.

Молодые Лида и Рая со смехом перебрасывали друг другу через обитый железом стол пакеты с пришедшей накануне корреспонденцией. Тесно запахнутые в черные халаты арбузные груди девах, опасно колыхались при каждом броске, норовя порвать пуговицы казенной одежонки.

Лида ростом под метр восемьдесят, еще год назад капитан школьной команды по баскетболу, ей все завидовали, говорили, что любой институт такую с руками оторвет даже без вступительных экзаменов, но что-то с высшим образованием у отличницы по физкультуре не связалось.

Рая была пониже, покруглей. Простовата, чуть лупоглаза. С такими обычно ребята любят потусоваться, но только не слишком далеко от дома, чтобы всегда можно было свалить, когда девчонка начнет доставать своей трескотней, или просто станет скучно.

Любителей потискать таких девчонок тоже бывает, как правило, немного, хотя Рая со своим номером бюста из этого списка выпадала.

Как-то уж очень быстро пролетели эти школьные годы чудесные, ну, да ладно, жизнь только начинается, еще всё впереди, а ну, давай, лови бандероль, раззява!

Посетителей еще не было, до открытия почты оставалось полчаса.

Анастасия не очень ловко перехватила холодный, скользкий зонт в другую руку, случайно нажала на кнопку, мокрая ткань громко хлопнула.

– Настюш, ну, как ты?

Мария Кондратьевна, аккуратно подоткнув кончик шпагата, положила уже довольно увесистый клубок на стул, шагнула навстречу, выразительно сделав глазами веселым молодухам, чтобы визжали потише.

Девки смолкли. Соломатина оправила вязаную кофту ярко желтого цвета – зять привез из дальнего рейса, хочешь, не хочешь, а надо носить, да и цвет уж больно заманчивый, такой шерстяной нити ни у кого в городе нет, а среди почтовых отделений и подавно.

Анастасия опустила голову.

– Нормально. Спасибо.

А что еще тут сказать?

Она справилась с зонтом и подошла к старому платяному шкафу с болтающейся на одном гвозде инвентарной биркой.

– Давай-ка чайку горячего с дороги, вымокла, поди, вся.

Соломатина затолкала клубок в висевшую на стуле хозяйственную сумку, нашарив заодно пачку земляничного печенья, прикрикнула молодухам: – Девки, живо, скоро открываемся!

Анастасия не хотела садиться за стол. Она понимала, что за чаем будут расспросы, как всё прошло вчера, сколько народу пришло на кладбище, сколько осталось потом на поминки, и где они проходили, неужели в этой занюханной «Тишине», что на привокзальной площади?

Народу на похороны пришло, действительно, немного. Давние сослуживцы Владимира – седые, сморщенные, словно врастающие в землю, мужики, бывшие подводники, плававшие с ним на одной лодке.

Были из береговых служб, с кем пришлось когда-то пересечься, да так, что обычное знакомство перешло пусть не в крепкую дружбу, но доброе приятельство на года.

Моряки взяли на себя все расходы по организации похорон, а после кладбища сели в старенький, отслуживший свое гарнизонный автобус, и поехали поминать Володьку в офицерскую столовую, где по прикидкам, сделанным бывшим штабным начфином – говорливым хохлом с блестящей, как бильярдный шар, лысиной, организовать вполне приличные поминки вышло даже дешевле, чем в ресторане «Тишина» на привокзальной площади.

Анастасия повесила в шкаф сырое пальто, прошла к своему рабочему месту. Привычно выдвинула верхний ящик письменного стола, достала небольшое круглое зеркальце.

Она ожидала, что сейчас оттуда посмотрит резко состарившаяся сорокапятилетняя женщина, на которую беззастенчиво пялят глаза жизнерадостные Лида и Рая, но Анастасия увидела в зеркале себя прежнюю, почти не изменившуюся, ну, разве что, глаза промокли от слез и немного утратили свою голубизну, да морщин под ними чуть прибавилось.

Она махнула пару раз деревянной расческой по копне светлых волос, привычным движением собрала их в тугой пучок, одернула рукава темно-коричневого шерстяного костюма.

Нет, надо, пожалуй, налить чашку чая покрепче, Анастасия вспомнила, что сегодня не завтракала.

– Девушки, сюда подойдет кто-нибудь?

Через слегка приоткрытое окошко, ведущее в зал посетителей, пролезла сухая, шершавая ладонь с распухшими от ревматизма пальцами, сжимавшими почтовое извещение.

– Ну, что вам? – Соломатина резко откинула фанерную створку, и сразу потянуло холодом, похоже, первый посетитель забыл прикрыть за собой входную дверь.

– Между прочим, уже пять минут, как рабочий день начался, – недовольно произнес мужчина. Он по-птичьи, боком просунул в оконце голову, открылись лохматые, кустистые брови, и длинный синюшный нос.

Анастасия достала из стола пластмассовую линейку со стершимися от времени делениями, посмотрев на затупленное острие карандаша, стала искать по ящикам точилку.

– Настюш, посмотри эту бандероль.

Соломатина протянула подмокший бланк почтового извещения с размытым штампом.

Анастасия отложила в сторону точилку, сняла с полки толстую, проклеенную скотчем, амбарную книгу, замерла, о чем-то задумавшись.

– Ладно уж, занимайся своим делом, сама посмотрю, – начальница с легкой досадой забрала у неё гроссбух.

Рая с Лидой молча раскладывали почтовые конверты по ячейкам, бросая на Анастасию короткие взгляды.

Ладно, когда-нибудь и это пройдет, подумала она, заметив, как вчерашние школьницы таращат густо намазанные черной тушью глаза и щиплют друга дружку за упитанные бока, призывая к серьезности.

Смерть Владимира еще не дала осознать себя в полной мере, и не дала прочувствовать одиночества, к которому она с годами успела привыкнуть, провожая мужа в дальние походы. Сейчас она понимала, что теперь пришло совсем другое одиночество. Безвозвратное одиночество навсегда.

Уходя сегодня на работу, она представила, как вернется вечером в пустую и темную квартиру, но ей, почему-то, совсем не захотелось плакать.

Анастасия шла утром по шатким мосткам, перекинутым через тронутые первым заморозком рвы городской окраины, думая по привычке о том, что надо будет купить после работы, и что приготовить мужу, которому день ото дня становилось всё трудней принимать пищу. Последнее время он ничего не ел, и лишь теплый компот, перекатывался с громким бульканьем из красивой голубой чашки в перехваченное жаждой горло, не принося облегчения организму, уставшему бороться с болезнью.

Последние полгода Анастасия жила, словно в тяжелом, изматывающем сне, когда кажется, что вот еще совсем немного, когда станет уже очень страшно, то ты проснешься, откроешь глаза и увидишь знакомую комнату, бордовую скатерть с ярким узором, и подкрашенные скупым северным солнцем любимые занавески на окнах…

Но пробуждение не приходило, а муж слабел на глазах.

– Держитесь, – шепнула медсестра поликлиники, пришедшая делать очередной обезболивающий укол.

Девять лет супружеской жизни с Владимиром пролетели как миг.

Казалось, совсем недавно Анастасия встретилась с молодым лейтенантом, прибывшим в их неласковый город из теплых южных краев.

Познакомились здесь же на почте, когда моряк пришел получать бандероль, проделавшую долгий путь из далекого теплого города.

Расписавшись в книге, офицер отошел к столу у окна, разорвал бечевку, стянувшую плотную оберточную бумагу и тут на свежевыкрашенный с неделю назад пол что-то дробно посыпалось.

– Это грецкие орехи…

Сначала в окошке отдела доставки показался черный околыш военно-морской фуражки, а следом вынырнуло покрасневшее от смущения, но очень милое в своей растерянности лицо.

– Недозрелые, им бы еще с неделю повисеть, а лучше две. Дочка подарок ко дню рождения прислала, принцесса моя. Угощайтесь, пожалуйста.

В окошко просунулись две загорелые сильные ладони, заполненные приветом с далекого юга.

Анастасии стало неловко, словно она ненароком узнала чью-то тайну.

"Ну, и ладно, – отогнала она мысль, – Должна же быть у человека семья, не мальчик ведь уже".

Свою, давнюю, случившуюся еще в юности, связь с начальником местного отделения милиции Анастасия вспоминать не любила, каждый раз отсекала напрочь хоть что-то, проступающее из памяти.

Майор милиции был женат, воспитывал двух дочек близняшек. В тот злополучный вечер мать Насти дежурила на метеостанции, а отца, с которым дружил майор, срочно вызвали к больному в отдаленный район. Вот тут милиционер возьми, да и приди, то ли к отцу за какой надобностью, то ли еще зачем.

– Ну, что, Настюха? – майор весело и крепко облапил девушку заросшими рыжим волосом ручищами, выпуклая пуговица на мундире больно уперлась в щеку девушки.

А потом еще раз "Ну, что, Настюха?", но только уже не игривым, а сдавленным, глухим, словно упавшим на дно погреба, голосом.

Цепкие пальцы ухватили подбородок, подтянули лицо девушки к дохнувшему перегаром рту.

Настя целовалась первый раз в жизни в седьмом классе, когда их оставили вдвоем с Андреем Чиграковым убираться после уроков. Только что закончилась вторая четверть, впереди были радостные зимние каникулы. Отец Андрея работал механиком в единственном на всю округу кинотеатре, и сын постоянно ощущал на себе внимание девчонок, рассчитывающих на дармовой просмотр новых фильмов.

Настя нравилась Андрею, опять же, он считал, что именно так должен поступать каждый мужчина, когда остается один на один с девушкой в пустом помещении.

Он просунул в дверную ручку учительский стул, быстро подошел к Насте, неловко, порывисто обнял, прижался к её пухлым губам своими обветренными и колючими.

Настя не испугалась, только в голове приятно закружилось, а в груди возник огонек пламени, начавший медленно сползать в низ живота, заполняя всё сладким дымом, делая дыхание прерывистым и громким.

Ладони Андрея, лежавшие на ее лопатках, стали сползать к округлым ягодицам, на которых вскоре оказалась лишь одна ладонь, в то время как другая стала оглаживать Настин живот, спускаясь всё ниже и ниже под резинку тонких трусиков…

– Анастасия Владимировна, а разве улица Володарского у нас есть?

Рая и Лида склонились над бандеролью, вчитываясь в нацарапанный синим фломастером адрес.

– Теперь это улица Полевая, пора бы запомнить!

Соломатина вышла из подсобки с зажатой в пухлой руке пачкой почтовых квитанций.

– Настена, помоги им, а то сейчас опять накрутят, что сам черт ногу сломит, а мне потом отдувайся.

Анастасия отложила в сторону журнал приема заказных писем и встала. Но стоило ей лишь приблизиться к стеллажу с увесистыми посылками и бандеролями, как словно того и ждавшие девахи моментально испарились, тут же возникнув у стола с готовым второй раз закипеть чайником. Тихо звякнули чашки.

Тогда девять лет назад тоже шел дождь, и тоже был тот же стеллаж, только посылок и бандеролей было больше. Может быть, люди в те годы были добрее и хотели сделать кому-то приятное.

Сегодня и посылок и писем стало меньше.

Интересно, что в этой бандероли, обрадуется ли ей человек, живущий на улице Полевой, бывшей Володарского?

Анастасия подтянула к себе тугой сверток, развернула его другой стороной, чтобы прочитать адрес.

Бандероль была адресована её похороненному вчера мужу.

Глава 2

Рабочий день прошел как обычно.

Не переставая шел дождь, в такую погоду народу на почте бывает мало, а, может быть, подошло время, когда людям просто стало нечего получать, и нечего отправлять.

В прежние годы в их город потоком шли посылки со всех концов необъятной, многонациональной страны.

В отделе доставки остро пахло калужской антоновкой, ростовским чабрецом, абхазскими мандаринами, грузинской чурчхелой.

В обратную сторону шла копченая рыба – остромордая, зубастая, с колючими плавниками, порезанная на сочные куски, закрученные в вощеную бумагу, но чаще всего ароматная зверюга отправлялась на большую землю целиком, упершись подвернутым хвостом в боковую стенку фанерного ящика с дырками.

С годами картина изменилась.

Яблоки всевозможных сортов теперь щедро лежали на прилавках городских магазинов, да и цитрусовыми мало кого можно было удивить.

Спрос далеких родственников на копченую рыбу северных морей вряд ли упал, но, судя по отсутствию на почте специфического запаха, в прибрежных водах она более не обитала.

Стемнело.

Анастасия вышла на улицу. Дождь ненадолго стих.

Она несла в руке так и не успевший просохнуть за день зонт.

Надо было бы зайти в магазин, но если еще неделю назад она знала, что сегодня ей необходимо купить, то теперь этот поход был, скорее, по привычке.

Владимир никогда не заводил с нею разговора о детях, не спрашивал, хочет ли Анастасия ребенка.

Она со страхом ждала этого вопроса, и кляла себя за то, что с самого начала их знакомства не сказала Владимиру, что не может иметь детей.

История была скверная.

Майор Щетинин клялся, что разведется с женой, что счастливее Насти не будет никого на всем белом свете, и Настя верила.

По молодости и отсутствию опыта в делах интимных она имела мало представления о способах предохранения от беременности, доверив это вопрос Николаю Ивановичу, как человеку взрослому, и достаточно опытному, женатому, в конце концов, и майор её не до поры до времени подводил.

Залёт случился под новый год, когда изрядно подпивший Щетинин потерял над собой контроль.

Они встречались в квартире, которую майор называл конспиративной.

На последнем этаже выщербленной северными ветрами пятиэтажки отчаянно дуло из неприкрытой чердачной двери за решеткой из грубо сваренных арматурных прутьев.

В квартире на пятом этаже тоже было холодно.

Майор включал шумный воздушный обогреватель, который доставал из пустого шкафа и ставил на грязном полу.

У стены с выцветшими обоями стоял разложенный диван, в котором лежало постельное белье, не новое, но чистое.

Всякий раз Настя спрашивала, не забрать ли ей простыни в стирку, хотя слабо представляла себе, как объяснит матери эту хозяйственную заботу, но майор сказал, чтобы не беспокоилась почем зря, и не задавала глупых вопросов.

Но вопросов у Насти стало больше, и главный – кто же тогда эти простыни стирает?

В конце года показатели в отделении милиции резко упали.

Город, хоть и небольшой, но суровый. И квартирные кражи имели место быть, и мордобой. Случалось, что и до поножовщины доходило.

Раскрываемость за последнее время резко снизилась, а тут еще и конец квартала, совпавший, как назло, с концом отчетного года.

Майора вызвали в управление. Вернулся мрачнее тучи, закрылся на ключ в кабинете.

Подчиненные ждали, как обычно в кино, звука выстрела из-за обитой коричневым дерматином двери, но через час начальник вышел живой и здоровый, только в крепком подпитии, втиснулся за руль милицейского уазика и порулил в сторону конспиративного дома, где уже с полчаса притоптывала ногами в старых сапожках на ледяном ветру Настя, вызванная майорским звонком.

Щетинин снимал стресс яро, как никогда.

Диван скрипел, деревянный подлокотник отчаянно лупил в соседскую стену, то увеличивая, то замедляя частоту ударов – майор никак не мог кончить.

Настя отвернулась в сторону, чтобы не столько закрыться от сивушного перегара, сколько не прикасаться к слюнявым майорским губам, продолжавшим шептать пьяные признания в любви, которыми порядком подуставший Щетинин тщетно старался вызвать оргазм.

О том, что она беременна, Настя узнала от подруги, оказавшейся более подкованной в амурных делах.

Подождала еще какое-то время, чтобы убедиться окончательно.

Убедилась.

Всё, что говорила подруга, совпало.

Словно в омут с головой, с размаху открылась матери, которая только и молвила: "Доигрался. А ведь я предупреждала его, черта рыжего".

Оказалось, майорская жена давно рассказала матери о связи своего благоверного с девчонкой.

Какую карту она хотела тем самым разыграть – осталось тайной.

Скорее всего, сама, будучи слабой на передок, и погуливая на сторону, рассчитывала, что комбинация сложится в её пользу, и постылый, давно переставший интересоваться ею супруг, отправится по этапу за связь с несовершеннолетней далеко и надолго.

Смущало только, что здесь на севере не может быть далеко.

Ну, тогда надолго, за малолетку мало не дадут, не посмотрят, что мент, успокаивала себя супруга.

А вот почему мать, прослышав обо всем, не поставила вовремя точку в отношениях дочери со взрослым мужиком, и, к тому же, семейным, Настя так и не узнала.

Понимая, что вести школьницу в больницу – позору не оберешься, городок-то маленький, договорилась со знакомой врачихой, служившей рядовым терапевтом в поликлинике, и имевшей опыт частных операций по прерыванию беременности, за что, собственно, и поплатилась когда-то, слетев с должности главврача краевой больницы.

Наработанная прежней высокой должностью привычка к хорошему алкоголю требовала денег, и врачиха скоренько назначила день и час.

Операцию проводила в ванной комнате своей плохо прибранной квартиры, усадив Настю на деревянную решетку, брошенную поперек холодной ванны с засохшей грязью по краям, и велев поставить согнутые в коленях ноги на крышку стиральной машины напротив.

Дрожащими с похмелья руками, врачиха развернула завернутые в марлю инструменты…

– Пусть поспит. Устала сегодня в школе, и голова сильно болит… – мать решительно отвела от двери дочкиной комнаты вернувшегося с работы отца, подтолкнув его в сторону кухни.

В школе, однако, прознали – подружка разболтала, а кто-то еще и от себя приврал, слушок крепко загулял по этажам старших классов, и мать вызвали к директрисе.

Майорская жена тоже в долгу не осталась.

Уразумев, что раз нет тела, то нет и дела, решила зайти с другого конца, доверившись старому, испытанному армией несчастных жен способу – подать заявление на мужа его начальству.

Сработало, как ни странно, хотя ничего странного в этом не было, за последний год на бедного майора накатали столько телег за подписью и без, что челобитная от дорогой, и на все времена единственной явилась той самой каплей, которая.

Впаяли наотмашь всё: и пьянку и аморалку, пусть не уличенную, но, наверняка, имевшую место быть, жена ведь врать не будет, не чужая чай.

В итоге с погонами майору пришлось расстаться, да и с работой тоже.

А Настя ушла из школы.

Мать поплакалась отцу, что учиться стало невыносимо, уровень преподавательского состава оставляет желать лучшего, в вот в вечерней школе при судоремонтном заводе дочке будет полезней, тем более что пора думать о будущей профессии, а должность бракера отдела технического контроля не хлопотная, можно будет в служебное время к экзаменам в институт готовиться, а там видно будет.

На том и порешили, отец обычно не протестовал.

– Здравствуй, Настена! – окликнул девушку хриплый голос, когда она шла в сумерках едва начавшегося рабочего дня через склад в заводскую лабораторию.

Вчерашний начальник отделения милиции, облаченный в камуфляжную куртку заводского охранника, стоял у сложенных в высокий штабель металлических поддонов.

Настя слышала, что Щетинин ушел из дома, но где он теперь, и кто он теперь, была не в курсе.

Мать старалась не будить в дочке воспоминаний, ну было, и прошло, что уж теперь, назад не отмотаешь, сама виновата, но основную ношу вины за всё происшедшее мать, все-таки, брала на себя.

– Как живешь то, Настюха? – бывший майор шагнул вперед, но его бросило на ржавый металл, и Настя поняла, что он пьян.

– Ты это, погоди…

Щетинин тяжело присел на поддон, дрожащей рукой вынул из кармана надорванную пачку дешевых сигарет, несколько штук выпало на землю

– Ну, зачем вы так, Николай Иванович? – Настя присела на корточки, стала собирать упавшие сигареты. – Вам же нельзя пить!

Неожиданно две сильные ручищи обхватили её за голову, притянули к себе.

– Прости меня, девочка моя.

Щетинин что-то быстро говорил, голос его захлебывался, слова невозможно было разобрать. Жесткие, корявые как сучья сухого дерева, грязные пальцы стали рвать пуговицы на черном халате, в котором Настя выскочила налегке, длинные, давно не стриженные ногти царапнули коленку, поползли вверх по ноге.

Насте удалось вырваться из рук бывшего майора и отбежать за штабеля.

– Никогда! Слышите? Никогда больше не подходите ко мне!

– Сука ты! – Щетинин, тяжело дыша, поднес изломанную сигарету ко рту, чиркнул зажигалкой.

Больше они не встречались.

Час еще не поздний, но народу в супермаркете мало.

Охранник, крепкий широкоплечий мужчина лет пятидесяти, переговаривается с кассиршей.

В торговом зале бабулька с брезентовой тележкой на скрипучих колесиках придирчиво отбирает буханку черного хлеба, пытаясь без очков прочитать на полиэтиленовой упаковке дату выпечки.

Молодая девушка в обтягивающих ладную фигурку джинсах, приценивается у винной полки к дорогому коньяку, наверняка в подарок.

Сотрудница магазина, усталая пожилая женщина выкладывает в бакалейном отделе пакеты с крупой.

Чуть пахнет хлоркой только что протертого уборщицей пола.

Анастасия медленно шла вдоль полок с продуктами, не зная, что выбрать. Завернула в молочный отдел, взяла маленькую банку сметаны и пошла туда, где лежал хлеб.

Неожиданно у касс послышались возня, чей-то громкий бас, тонкий девичий крик в ответ, и резкий хлопок разбившейся о каменный полбутылки.

Анастасия обернулась.

Девушка, только что выбиравшая коньяк, лежала на мокром полу, похоже, она поскользнулась, а дюжий охранник цепко держал её за ногу, подтягивая к себе, в то время как задержанная отчаянно пыталась нанести свободной ногой удар в голову своему противнику.

Еще минуту назад скучающая кассирша – толстая дама с пучком туго стянутых на затылке крашеных волос, бегала вокруг борющихся, пытаясь атаковать хулиганку свежевыструганным черенком лопаты, с десяток которых был выложен на продажу возле кассы.

Девчонка улучила момент и, вырвав оружие из рук нерасторопной кассирши, со всего маху огрела охранника по коротко стриженной голове.

Мужчина охнул и обмяк на пол. Девчонка бросилась к дверям.

Анастасия наблюдала за происшедшим, стоя между стеллажами напротив кассы. Словно раздумав покупать хлеб, она поставила на пол металлическую корзину, на дне которой одиноко стоял пластиковый стаканчик сметаны, и пошла к выходу из магазина.

Охранник отряхивал свою намоченную дорогим коньяком куртку и морщился от головной боли. Кассирша втыкала боевой черенок в общую связку к собратьям. Уборщица азиатка тщательно заметала в совок осколки разбитой бутылки.

Анастасия только на улице заметила, что идет с пустой сумкой, но возвращаться в магазин, почему-то, не хотелось.

К ночи дождь пошел еще сильней, стало совсем темно.

Женщина подошла к своему дому, взялась за холодную дверную ручку.

Запыленная лампочка в шестьдесят ватт давала мало света, но зато в подъезде было сухо и тепло.

Анастасия ступила на лестницу, как вдруг откуда-то снизу, где, несмотря на запреты коммунальщиков, жильцы хранили всякий хлам, раздался тихий стон.

Женщина отступила назад и осторожно заглянула в нишу под лестничным маршем.

– Кто здесь? Вам плохо?

В темноте что-то шевельнулось, стукнули старые детские санки, а потом на свет божий выглянуло маленькое, испуганное лицо. Это была только что убежавшая из магазина воровка.

Глава 3

– Постой-ка тут, пока я дверь открою. Держись за перила, чтобы не упасть.

Анастасия помогла девушке встать поближе к квартире, поправила сбившийся на затылок платок, достала из кармана ключи.

– Зачем вы мне помогаете? Кто вас просил? Вначале домой заведете, а потом дверь на замок, и в ментовку звонить?

Девушка говорила зло, отрывисто, голос был усталый.

Вначале Анастасия подумала, что у беглянки сломана нога, но, похоже, она просто поскользнулась, когда убегала из магазина, или раньше, когда отбивалась от охранника, и в результате получила вывих, а может растяжение связок, хорошо, если не разрыв. Но боль, наверное, была страшная, если у неё только и хватило сил заползти в первый попавшийся подъезд и забиться под грязную лестницу. Наверное, все-таки, перелом…

– Нужна ты мне сдавать тебя.

Анастасия зашла в квартиру, включила свет в прихожей и вернулась на лестничную площадку.

– Давай. За шею держись крепче.

Кое-как втиснулись в дверь. Девчонка ковыляла, стиснув зубы, лицо от боли стало серо-зеленым. Анастасия довела её до кушетки в маленькой комнате, помогла лечь, подметила, что колготки на правой, поврежденной ноге, порваны.

– Тебя как звать то?

– Валя, – голос девушки стал совсем слабым. – Можно воды?

Анастасия прошла на кухню, взяла большую керамическую кружку, из которой так любил пить чай Владимир, но передумала и сняла с полки хрустальный стакан, наполнила его холодной кипяченой водой из чайника.

Валя жадно выпила, поблагодарила. Бледность не прошла, на лбу выступили крупные капли пота.

– Тебя не тошнит?

– Немного. Холодно очень, знобит…

Анастасия сняла с вешалки в прихожей кожаный реглан Владимира, подбитый мехом, укрыла им девушку.

Вернулась в прихожую, сняла телефонную трубку.

– Ты только не бойся, это я хорошему человеку звоню, не в милицию.

Валя настороженно смотрела на свою спасительницу из-под широкого воротника реглана, накрывшего её с головы до пят.

– Алло, Леонид Шмулевич, я вас не разбудила? Простите, пожалуйста, но мне очень нужна ваша помощь.

Через минуту в дверь позвонили.

С порога послышались старческие, шаркающие мягкими тапками шаги.

– Настенька, я всегда приду вам на помощь, и незачем извиняться. Я очень уважал вашего супруга, вечная ему память, – голос вошедшего был тих и вкрадчив.

Старый еврей в мятых пижамных брюках и длиннополой кофте крупной вязки подошел к топчану, приблизил толстые линзы очков с дужками, обмотанными изолентой, к самому лицу девушки.

– Ну, что у нас стряслось?

– Неудачно упала, – тихо ответила за гостью Анастасия. – Поскользнулась.

– Упала, потеряла сознание, очнулась – гипс, – грустно пошутил старик, осторожно откидывая в сторону реглан, без которого, согревшуюся было Валентину, вновь стало знобить.

Старик закатал рукава своей кофты, обнажив еще довольно мускулистые руки.

Сначала травмированная нога девушки была вытянута вдоль топчана и прижата плотно к матрасу, а затем резким движением бывшего хирурга Второго Украинского фронта под коленную чашечку резко согнута в колене.

Валя громко вскрикнула.

– Ничего, ничего… – прошептал старик. – Только через боль, только через боль. Другого пути отечественная медицина еще не изобрела, поэтому будем терпеть, будем терпеть.

Из кармана кофты возник плотный моток эластичного бинта.

– Сегодня полежите, пусть нога успокоится, а утром я занесу хорошую мазь. Ничего страшного, отделались вывихом, голубушка, но впредь будьте осторожней.

Словно загипнотизированная тихим голосом старого доктора, Валя повернулась на левый бок и закрыла глаза, правая рука легла на плотные стяжки бинта, стянувшего ногу от щиколотки до колена.

– Спасибо вам большое, Леонид Шмулевич, – Анастасия проводила старика до двери. – Еще раз простите за беспокойство.

– Это я должен быть благодарен вам за всё. Спокойной ночи. Завтра загляну.

Анастасия на цыпочках вошла в комнату, но Валентина не спала. Она немного повеселела, щеки порозовели. Было заметно, что ей стало гораздо легче.

Анастасия взяла брошенные второпях на стул куртку и джинсы девушки, вынесла их в прихожую, включила свет и осмотрела.

Куртку надо будет почистить щеткой, как только просохнет, а вот джинсы только стирать.

И вообще надо бы всё с девчонки постирать, в ванной комнате даже жарко от раскаленного стояка горячей воды и грубовато приваренного к нему полотенцесушителя – к утру всё высохнет.

– Сейчас поужинаем с тобой.

Анастасия подошла к брошенной в прихожей хозяйственной сумке, но вспомнила, что молоко и хлеб оставила в магазине, на дне лежала лишь утренняя бандероль, которая перекочевала на тумбочку

– Ну, ничего, сейчас мы с тобой чего-нибудь придумаем.

Анастасия удивилась, но в холодильнике оказался кусок сыра граммов на двести, маленькая баночка сметаны, немного молока, и пяток яиц. Половинка батона белого хлеба чуть зачерствела, ну да это ничего.

– Ты хоть где живешь?

Она не хотела задавать вопрос, зачем девчонка пыталась своровать коньяк. На алкоголичку не похожа, молода больно, да и кожа на лице чистая, здоровая, без косметики.

Может, воровала на спор с одноклассниками, сегодняшние школьники чего только ни придумают?

Нет, вряд ли, на школьницу Валентина тоже не похожа, выглядит значительно старше.

– Я не из вашего города. Отца приехала проведать.

Анастасия выглянула из кухни с эмалированной миской, в которой взбивала яйца для омлета.

– А что же он тебя не встретил? Поздним вечером, в такую погоду, и одна в незнакомом городе?

Валентина опустила ноги с дивана на пол, села.

– А он не знает, что я приехала. Сюрприз хотела ему сделать своим появлением и бутылку подарить самую дорогую, пусть нажрется!

В голосе девушки зазвучали слезы.

– Я пойду покурить.

Она резко поднялась с дивана, но боль исказила лицо, и пришлось плюхнуться обратно.

– Сиди уж, не скачи.

Анастасия достала из серванта пепельницу, которая всегда стояла там, на случай прихода курящих гостей.

– Сигареты в моей куртке возьмите, пожалуйста, в левом кармане. И зажигалка там же.

Анастасия вышла в прихожую, достала из куртки Валентины пачку "Мальборо" и тяжелую зажигалку с непонятным серебристым гербом на металлическом корпусе.

"Сигареты не дешевые, да и зажигалка тоже, наверное, денег стоит".

И тут не сдержалась, спросила, как выдохнула.

– А воровать то зачем надо было в магазине? Ну, не хватило у тебя денег на этот коньяк, будь он неладен, взяла бы водки, или вина недорогого, если отца хотела угостить, он бы уж не обиделся на дочку-то, тем более, в гости приехавшую, сам бы, глядишь, на радостях в магазин побежал.

– А я в вашем славном городе с утра без копейки осталась, будь он проклят.

Мелодично щелкнула откинутая крышка зажигалки, сверкнул оранжевый кинжальчик пламени, к потолку потекла голубоватая струйка дыма.

"Надо же, а запах приятный" – удивилась Анастасия.

Вспомнился, словно прокисший, вонючий табак, которым всегда разило от майора Щетинина, когда он торопился подмять её на старых простынях конспиративной квартиры продуваемой северным ветром пятиэтажки.

Уже была готова яичница из всех яиц, что нашлись в холодильнике, мелко потертый сыр таял на кусках разогретого в микроволновке хлеба, большой заварочный чайник отдавал домашнее тепло.

– Давай помогу тебе до кухни дойти, или лучше сюда принести? –

Закончив с готовкой, Анастасия вытерла руки полотенцем, повесила его на раковину.

Валентина затушила сигарету, осторожно поднялась с дивана.

– Спасибо, я сама. В туалет можно сходить?

– Полотенце для рук слева висит, синее.

Анастасия разложила яичницу по тарелкам, разлила по чашкам ароматный свежезаваренный чай.

– А это кому?

Валентина стояла возле тумбочки, на которой лежала утренняя бандероль.

– Не важно, – Анастасия резко убрала сверток в стоявший рядом шкаф.

Поняла, что погорячилась, но ей показалось чересчур бесцеремонным проявление у девушки интереса к чужой вещи.

– Давай быстрей, а то всё остынет, – сказала, словно пытаясь загладить вину.

Но девушка, похоже, обиделась.

Чтобы немного разрядить атмосферу, Анастасия включила небольшой телевизор, стоявший на кухонном подоконнике.

Показывали очередной сериал, которых в последние годы стало так много на всех телеканалах, что не знаешь какому отдать предпочтение, и стоит ли вообще их смотреть.

Когда Владимир был в походе, Анастасия пыталась скрасить одиночество за просмотром "мыльных опер", но посмотрев одну-две серии понимала, что это не её, и усаживалась в кресло с книгой, а то и вовсе ложилась спать.

Валентина ела молча. Лицо её изменилось, но это не была обида, скорее, девушка о чем-то напряженно думала.

– У тебя утром несчастье какое-то случилось?

Анастасия понимала, что воспоминание о пропавших деньгах не будет приятным, но надо было начать разговор хоть с чего-нибудь.

– Что?

Девушка словно вынырнула из омута, ясно, что ей было не до вопроса, которого она, погруженная в свои мысли, даже не слышала.

– Это вы про деньги? Да встретилась тут с козлами какими-то на вокзале…

– И что, обворовали? А ты в милицию обращалась?

Но девушка опять была где-то далеко.

"Ладно, – подумала Анастасия. – Завтра поговорим. Сегодня она устала, да и событий, конечно, многовато для одного дня"

А что завтра? Завтра Анастасии к восьми утра на работу, а как быть с девчонкой? Оставить дома? Конечно, пусть отлежится до вечера, сосед, опять же, обещал принести чудотворную мазь, а там помогу ей и отца разыскать в городе.

В голове мелькнула еще одна мысль.

– Слушай, а ты выпить не хочешь, все легче ноге будет, и боль утихнет? У меня немного вина есть.

Из нижнего ящика кухонного стола возникла початая бутылка "хванчкары", которую подарил когда-то Владимиру сослуживец грузин, получивший посылку от родственников из Кутаиси. Следом за бутылкой извлеклись два пузатых стакана чешского стекла с золотым отливом

Валентина выпила с удовольствием. Вино, действительно, было хорошим, она немного поела, а потом её заметно развезло – сказался тяжелый и не самый удачный день её молодой жизни.

Анастасия разложила в маленькой комнате диван, застелила его чистым постельным бельем и помогла гостье встать из-за стола.

Уснула девушка почти сразу же, как улеглась, постаравшись аккуратно пристроить травмированную ногу.

«Хорошее лицо у девчонки, доброе, – отметила Анастасия, задержавшись немного у дивана, и поправив плед. – И, по-моему, она совсем не такая, какой хочет казаться людям».

Анастасия погасила в комнате свет, аккуратно прикрыла дверь, и тихо прошла в ванную.

Взяла голубой пластмассовый тазик, в котором лежала одежда Валентины, откинула крышку стиральной машины.

В заднем кармане джинсов лежал паспорт.

Анастасия отложила его на полочку под зеркалом, загрузила в машину еще кое-что из своих вещей, нажала кнопку, и в барабане зашипела тугая струя воды.

С фотографии в паспорте смотрела миловидная, веселая девушка со свежим черноморским загаром, резко отличающаяся от той, что тихо спала сейчас в комнате.

– Южанка настоящая, – улыбнулась Анастасия, машинально перевернув несколько листков паспорта.

Через минуту бандероль, тихо вытащенная из шкафа, в который была упрятана от любопытных глаз Валентины, лежала на крышке мерно гудящей стиральной машины.

Анастасия внимательно сравнила адрес прописки по месту постоянного жительства своей гостьи с обратным адресом отправителя, указанного на этикетке бандероли.

Адреса полностью совпадали.

Глава 4

Одежда давно перестирана, и развешана в ванной комнате.

Анастасии не спалось, разные мысли лезли в голову.

Сомнений быть не могло, бандероль отправлена Валентиной Владимировной Снегиревой, проживающей в городе Новороссийске, в пятнадцатой квартире дома номер семь по улице Сипягина.

Анастасия встала, снова прошла в ванную. Достала бандероль из-за дверцы стенной ниши, скрывавшей водопроводные трубы, еще раз развернула упаковку.

Мужской свитер, шарф и перчатки – всё связано из очень мягкой, нежно приникающей к рукам, шерсти.

Да, Владимир был женат до приезда в этот суровый северный город, Настя знала, что у него есть дочь, но адрес той семьи никогда не упоминался, ни в разговорах наедине, ни в дружеском домашнем застолье в кругу друзей, поэтому сообщать о смерти бывшего отца и бывшего мужа было некому и некуда.

Но Анастасия не стала бы этого делать, даже если бы у нее и был адрес бывшей жены Владимира

"Возьму ему бутылку, пусть нажрется!" – резануло в памяти.

Со слов девушки отец был горьким пьяницей, но Владимир не то, что не пил спиртного, даже не курил никогда.

А что, если при Насте не курил, и пить перестал лишь после того, как новую любовь встретил?

Нет, не похоже было, чтобы бравый, улыбчивый капитан-лейтенант, девять лет назад зашедший на почту, злоупотреблял спиртным.

Что-то здесь непонятное, загадка какая-то кроется, и знает разгадку лишь девушка, тихо спящая в соседней комнате, а вот ей – Анастасии, без малого десять лет прожившей с человеком бок о бок, так и не удалось узнать всей правды о нем. Странно как-то всё это, очень странно.

Она забылась сном лишь в четвертом часу утра, когда уставший от раздумий мозг начал давать сбои, вызывая странные видения: то ей виделся покойным муж, карабкающийся на каменистую сопку в водолазном костюме, то Валентина стояла в рубке подводной лодки, высунувшись по пояс, и громко крича что-то неразборчивое навстречу волнам и ветру.

Будильник коротко тренькнул, Настя открыла глаза. Ей показалось, что она совсем не спала, но голова, тем не менее, была достаточно ясной и спать вовсе не хотелось.

Конечно, девчонка увидела бандероль, потому и замкнулась, когда вышла на кухню, потому и ела так рассеянно.

Как же её сказать о смерти отца, и как она вообще переживет это известие?

То у неё желание преподнести ему бутылку, чтобы нажрался до чертиков, а то вдруг бандероль с отдающими теплом и заботой свитером, шарфом и перчатками.

И почему она до сих пор не задала вопроса, а где же мой отец, если я по воле случая оказалась по нужному адресу?

Анастасия тихо поднялась с постели и вышла в коридор. Пустила в ванной слабую, чтобы не разбудить девушку, струйку воды, быстро умылась, причесалась.

Надо бы до работы в магазин забежать, купить девчонке чего-нибудь к завтраку, а то в холодильнике шаром покати, вчера всё, что оставалось, подмели.

Она взглянула на часы. Минут двадцать будет, чтобы успеть до работы забежать отовариться. Сама перекусит и выпьет чаю уже на почте.

Анастасия тихо прихлопнула входную дверь, когда на лестничную площадку, словно всю ночь там карауля, выглянул старый хирург.

– Настенька, возьмите эту мазь. Чудеса творит. Моя разработка, между прочим.

От темного пузырька, заткнутого резиновой пробкой, пахло чем-то неуловимым, но запах был приятный.

Она еще не успела закрыть дверь на ключ, поэтому решила оставить лекарство дома, чтобы, не дай бог, не разбить пузырек по дороге в магазин.

"Лучше поставить рядышком с диваном, как проснется, пусть сразу намажет".

Анастасия поблагодарила старика и вернулась в квартиру.

Стараясь не скрипнуть, медленно повернула ручку двери в маленькую комнату, и тут же поняла, что предосторожности напрасны.

Валентины в комнате не было, как не было её куртки на вешалке в коридоре, и постиранных джинсов, которые с ночи сохли на веревке в ванной комнате.

"Как же я не заметила, что джинсы не висят, ведь заходила же умываться? Спросонок, наверное…" – ругала себя Анастасия, понимая, что все равно не смогла бы вернуть девушку, если с момента её ухода прошло достаточно много времени.

А когда же она ушла?

Если я заснула около четырех, значит, в интервале с четырех до шести?

А если она ушла ночью, когда я еще не спала? Вряд ли. Я бы слышала. Да и джинсы еще не успели просохнуть, а в мокрых сейчас не очень-то походишь.

Анастасия внимательно оглядела комнату.

Постельное белье аккуратно свернуто, и лежит стопкой на диване, тут же рядом стоят тапочки.

Хоть бы записку оставила.

Анастасия еще раз внимательно осмотрела комнату.

Нет. Ничего нет.

Бежать в магазин уже не было смысла.

Она посмотрела на часы – времени хватало лишь на чашку чая.

"Вот где её искать?»

Анастасия торопливо прихлебывала горячий напиток и рассуждала вслух.

– На вокзале? Поезд на большую землю пойдет только вечером. Скорее всего, сидит в зале ожидания. Но если вчера она сошла с поезда утром, то где же до вечера болталась, пока в злосчастный магазин не зашла? Адрес отца она знала, а при свете дня найти нужный тебе дом гораздо легче, нежели в темноте. Где она была всё это время? Не по городу же под дождем гуляла в легкой куртке? И кто у неё деньги отобрал?

Кстати.

Анастасия открыла верхний ящик письменного стола, где она держала деньги в небольшой шкатулке.

Купюры были на месте. Правда, их было немного, что-то около пяти тысяч рублей, но тем не менее.

– Чего она испугалась? Ну, всякое бывает в жизни, на то она и жизнь. Девушка она, вроде, неплохая. Ну, поговорили бы, я рассказала бы ей об отце, которого она очень давно не видела, а может быть даже и в лицо не помнит, маленькая ведь была, когда он от них с матерью ушел. Да и я, глядишь, узнала бы от нее что-нибудь новое о Володьке, хотя зачем мне теперь это? Ни к чему. Послезавтра выходной. Надо будет на кладбище съездить, поговорить насчет памятника – однополчане мужа обещали помочь. Но где же, все-таки, девчонка?

Дорога на работу заняла обычные полчаса, ну, может быть, в этот раз чуть меньше – Анастасия была взволнована и шла быстрее, чем всегда.

Почтовая машина только что ушла, и Рая с Лидой начали заниматься разборкой корреспонденции,

Мария Кондратьевна Соломатина по утреннему обыкновению шумела в санузле водой, звеня свежевымытыми чашками.

Пара первых посетителей терпеливо стояла у крыльца, ожидая открытия.

Анастасия подошла к платяному шкафу, задумчиво потянула на себя дверцу, но резко захлопнула и пошла навстречу заведующей, несущей на вытянутых руках заполненный до краев чайник.

– Мария Кондратьевна, мне надо уйти. Ненадолго.

Вспыхнувший в глазах Соломатиной вопрос погасил раздавшийся телефонный звонок.

– Тебя, – заведующая нехотя протянула трубку опять с вопросом в глазах, но уже другим.

– Анастасия Владимировна?

Холодный баритон на том конце провода излучал тревогу.

– Из полиции говорят. Не могли бы сейчас подъехать к нам в отделение? Ваша дочь нами задержана.

И хоть дальнейшие слова невидимого сотрудника полиции теперь доходили до Анастасии как сквозь вату, она хорошо их расслышала, и сразу запомнила адрес.

– Мария Кондратьевна, я пошла.

Отделение полиции находилось далековато.

Анастасия выскочила чуть ли не на середину проезжей части, высоко подняла руку.

Водитель "уазика" с надписью "аварийная" на забрызганном грязью боку оказался чересчур словоохотливым мужиком в натянутой на самые уши кепке из потрескавшегося кожзаменителя, но, похоже, ему не столько понравилась пассажирка, сколько возможность срубить денег в столь ранний час.

– Это какое же отделение? – сверкнул он золотым зубом. – Возле женской консультации которое?

Ясно – мужик валял дурака, уж кому-кому, а ему-то, прожженному шоферюге, были доподлинно известны все городские закоулки, но, видать, хотелось обрести с утра полезное с приятным и, может быть, уболтать на грех еще не старую, симпатичную женщину – а вдруг выгорит?

Анастасия была глубоко в своих мыслях, и водительского вопроса не слышала. В голове вертелся свой.

"Какая дочь? Откуда?"

Опять начался дождь, стекла в машине запотели, но она разглядела вывеску отделения полиции над дверью здания, к которому подъехали.

Водила не торопился пихать в карман заработанный стольник и продолжал держать руку протянутой, словно ожидая добавки, но Анастасия уже отвернулась от него и открыла дверцу машины.

Прямо с порога околотка в нос шибануло хорошо надраенными сапогами, затхлыми бумагами, и раскаленным от круглосуточного горения металлическим колпаком допотопной настольной лампы на столе дежурного, который, почему-то, на своем посту отсутствовал.

От его застекленного закутка шел резкий поворот по коридору направо, откуда доносилась какая-то возня вперемежку с нечленораздельным бурчанием, сдабриваемым сочным матом.

Анастасия осторожно выглянула из-за угла, обитого фанерным листом.

Прямо на выщербленном линолеуме валялся в дымину пьяный мужик с бочкообразным животом, в рваной майке, и в черных от грязи тренировочных штанах, а на скамейке у стены отдыхали, утирая пот со лба, двое молоденьких постовых, только что доставивших забулдыгу в отделение. Вытрезвителей в городе не было, поэтому районщикам приходилось заниматься и пьяными.

– Ну, что, он так и будет здесь лежать? – возмущенно шепелявил капитан с красной повязкой дежурного на рукаве. – Давай его в обезьянник!

Молодым полицейским совсем не хотелось снова упираться в этого борова, едва сил хватило сюда занести.

– Слышь, Монахов, ты его сюда не тащи, он нам тут всё обоссыт, а я в новых туфлях, или мне босиком прикажешь сидеть? А колготки импортные?

Из-за решетки обезьянника, выглянуло испитое лицо в белом парике, съехавшим набок, и оттого делавшим его хозяйку – дамочку неопределенного возраста, похожим на какой-то комедийный персонаж детского театра кукол.

Дежурный по отделению капитан Монахов пропустил пожелание мимо ушей, поскольку все свое внимание сосредоточил на доставленном алкаше, который тяжело повернулся на бок, закряхтел и, оттянув резинку штанов толстой, волосатой рукой, медленно, но уверенно полез себе в трусы.

– Машка, сюда скорей! С ведром! – рявкнул дежурный, и тут же из неприметной, словно в каморке папы Карло, двери рядом с дежуркой вынырнула уборщица – маленькая, сухонькая старушенция с короткой шваброй в одной руке и оцинкованным ведром в другой.

Подскочив к борову, она ловко присобачила ему спереди ведро, в котором сразу же бурно зажурчало.

– Вам кого? – словно очнувшись, обратился дежурный к Анастасии.

– Мне недавно звонили. Сказали, дочь задержана… Какое-то недоразумение…

– Восьмой кабинет! – капитан Монахов махнул рукой вдоль коридора.

За обитой черным дерматином дверью было тихо.

Анастасия глубоко вздохнула и постучала.

В прокуренной до синевы комнате за столом, обтянутым зеленым, биллиардным сукном, удобно расположился следователь – мужчина лет тридцати пяти, в коричневом, хорошо сидящем на нем пиджаке.

Напротив стола, почти посредине кабинета, сидела на стуле девушка, которую Анастасия узнала бы и со спины – это была Валя.

Глава 5

– Вы ко мне? Подождите в коридоре, вас пригласят.

Самодовольное лицо и барский тон хозяина, воняющего денником кабинета, словно ужалили Анастасию.

– Что значит, подождите? Сами срочно вызываете, а теперь – подождите? – неожиданно для самой себя смело вскинулась она.

Следователь к такому обращению явно не привык.

Прицелившись в вошедшую шариковой ручкой, которой минуту назад писал протокол, резко указал ею же на второй свободный, стоявший у стены, стул.

– Присаживайтесь! Вы мать задержанной? Документы попрошу.

– Чьи документы? – опешила Анастасия. – Я что, тоже задержана?

Следователь поднялся из-за стола, направился открыть форточку.

Брюки, такого же цвета, что и пиджак, тоже сидели на нем неплохо.

"Интересно, покупал в магазине, или шил на заказ?" – машинально отметила Анастасия.

Сырой, чистый воздух плавно потек в кабинет.

Валентина сидела, согнувшись, словно у нее что-то болело, и глядела, не отрываясь, в пол.

– Документы задержанной я уже изучил, теперь хотелось бы взглянуть на ваши, прежде чем мы начнем беседу.

– "Неужели опять кража?»

Анастасия знала, где в сумке лежит паспорт, но, оттягивая время, судорожно дергала молнию, лихорадочно соображая.

– "Наверняка, кража! Неужели опять коньяк? Отца то она не застала. Или деньги на обратную дорогу вытащила у кого-то?»

Следователь медленно перелистывал странички паспорта Анастасии. Дойдя до последней, начал листать заново.

Где-то недалеко прогудел корабль, Анастасия поняла, что порт совсем рядом.

Следователь зябко передернул плечами и пошел закрывать форточку.

– Фамилия моя Савин. Зовут Игорем Ивановичем.

Медленно и нараспев произнес он, когда, справившись с оконным шпингалетом, вернулся к столу и продолжил изучение паспорта.

– Я следователь. Буду вести дело вашей дочери. Вопросы?

– А что совершила моя дочь? В чем её обвиняют?

– Обвинять будет суд, а мы пока лишь проводим следственные действия.

Савин протянул паспорт, но вдруг, словно передумав возвращать, резко отдернул руку назад.

– Фамилии у вас, почему разные? Почему дочь проживает в Новороссийске?

– Фамилия по отцу, мою брать не захотела, потому и живет в другом городе одна, а меня навестить приехала.

Анастасия посмотрела на Валентину, и, отметив, как у той зарозовели щеки, поняла: попала в точку, наверняка, девчонка рассказала следователю то же самое.

– Так в чем же обвиняется, простите, в чем подозревается моя дочь, Игорь Иванович?

– Валентина Владимировна Снегирева обвиняется в краже дорогого, коллекционного коньяка, совершенной вчера вечером в магазине на углу Пролетарской и Молодогвардейцев.

"Ну, это ты шалишь, – подумала Анастасия, – Этот номер у тебя не пройдет. Задержать преступницу на месте кражи не удалось, выскользнула, как угорь, а нет тела – нет и дела, как говорится"

– Здесь явное недоразумение, Игорь Иванович.

Анастасия старалась говорить спокойно, придав своему голосу уверенность и достоинство.

– Моя дочь не могла находиться вчера вечером в магазине на углу Пролетарской и Молодогвардейцев по той причине, что утром, сходя с поезда, на котором приехала в наш город проведать маму, получила серьезную травму ноги, после чего была доставлена каким-то добрым человеком, дай бог ему здоровья, ко мне на квартиру, где и провела весь день до позднего вечера, пока не уснула. Кстати, получение травмы может подтвердить мой сосед, врач хирург на пенсии Леонид Шмулевич Розенфельд, оказавший ей первую помощь.

Савин резко дернул головой, снял трубку аппарата внутренней связи, нажал кнопку.

– Где там Кречет? Пусть зайдет.

Через минуту дверь громко, словно от пинка, распахнулась, и в кабинет уверенно вошел крепкий, широкоплечий мужик лет пятидесяти, в котором Анастасия сразу же узнала вчерашнего магазинного охранник.

Мужчина прошел на середину кабинета, встал, широко расставив ноги, и уперев крепко посаженные под густыми бровями глаза в Анастасию.

Ей стал виден лиловый подтек на правой скуле охранника – след вчерашнего удара, то ли кроссовками Валентины, то ли свежеструганным черенком лопаты от кассирши с крашеными хной волосами.

– Я вас узнал. Вы вчера вечером заходили в магазин одновременно вот с этой, – охранник кивнул в сторону девушки.

– Во-первых, что значит вот с этой? – вскипела, войдя в роль, Анастасия.

– Это моя дочь! А во-вторых, ни я, ни она никуда не заходили потому, что весь день провели в квартире. Дочь физически не могла ходить, потому, что у нее травма ноги, полученная еще утром на вокзале, и у меня есть свидетель, готовый это подтвердить – заслуженный человек, врач, между прочим. Я же вам уже говорила, – Анастасия посмотрела на следователя Савина.

– У меня тоже есть свидетель, – вскипел Кречет. – Кассирша магазина, которая помогала мне её задерживать.

– И что же не задержали? Вдвоем девчонку то?

Анастасия поняла: снова в точку!

То, что дело шито гнилыми нитками, это и к гадалке не ходи.

Скорее всего, Кречет где-то повстречал сегодня Валентину и, желая отыграться за вчерашний позор, а, возможно, и за денежный начет, произведенный администрацией магазина за порчу товара по его, охранника, недосмотру, схватил девушку в охапку – мужик то здоровый – и поволок в участок. Вот только непонятно, почему здесь так легко поверили его рассказу. На каком основании, преступник ведь не задержан на месте преступления, а не пойман – не вор?

– Имейте в виду, в магазине установлено видеонаблюдение. Покажем запись происшествия специалистам, те сразу установят, что преступник – ваша дочь.

Кречет не успокаивался, хотя, было заметно, что он уже понял: его ставка не сыграла.

– Или кто-то неизвестный, похожий на мою дочь! – парировала Анастасия.

Сообщения, что в магазине работает видеокамера, она боялась больше всего, ожидала его, когда чисто инстинктивно, как волчица, защищающая детеныша, выстраивала линию защиты, но отступать было уже поздно.

Мозг работал четко, хладнокровно, и она понимала, насколько уверенно она будет сейчас говорить, настолько высока вероятность того, что Валентину отпустят за отсутствием состава преступления.

– Давайте вашу видеозапись! Я имею права её посмотреть? Я же мать! Давайте!

Анастасия удивилась не столько своей решимости, сколько поведению следователя Савина, отстраненно, словно его тут и не было, курившего у открытой форточки.

– Игорь, кончай дымить, знаешь ведь, терпеть ненавижу, когда в кабинете курят! – заиграли желваки на помятом во вчерашней схватке лице магазинного охранника.

– Да ладно тебе, откомандовал уже. Или всё никак забыть не можешь? – недовольно буркнул Савин, бросая окурок в форточку.

"Вот это да! – удивилась Анастасия. – Так он, оказывается, работал здесь, и, похоже, не на последних ролях был. А что ж теперь в магазине? Не иначе оборотнем в погонах оказался, о которых газеты так много писали? Так радуйся, что не на нарах сидишь, легко отделался. Получается, случайно встретил Валентину, и по старой памяти сюда в отделение потащил, будучи уверенным, что бывшие коллеги помогут дело состряпать?"

Но бывшие, как видно, помогать не очень то и торопились.

Савин прошел к своему рабочему месту, основательно уселся на стул, предварительно расстегнув пуговицы добротно сшитого пиджака, и поддернув брюки, неторопливо вытряхнул пепельницу в мусорную корзину, спрятанную под столом, сложил в дешевую картонную папку какие-то бумаги, оставив на столешнице лишь одну – бланк протокола допроса Валентины Снегиревой, и внимательно его прочитал.

После чего разорвал документ на мелкие кусочки и отправил под стол в мусорную корзину, следом за улегшимися там окурками.

Снова пошел дождь. Анастасия вспомнила, что оставила зонт на почте.

– Ну, что? Пойдем или переждем?

Она стояла с Валентиной под навесом у входа в отделение. По улице проносились машины, куда-то спешили по своим утренним делам прохожие.

– Здорово испугалась? – обратилась она к девушке.

– Скорее растерялась. Я ведь знала, что никакого дела мне не пришьют, но когда этот вчерашний боров меня в кабинет втолкнул, а следователь сходу трамбовать начал…

Валентина достала сигареты, чиркнула зажигалкой, шумно выдохнула дым первой затяжки.

– Да ладно, видали мы таких. Правда, испугалась, когда на автобусной остановке этот черт сзади подкрался, и руки мне назад завернул. Думала, убьет. Глаза сумасшедшие, воняет, как от козла.

Валентина щелчком отбросила окурок под дождь, потянула из пачки новую сигарету.

– Честное слово, струхнула, когда поняла, что он в этой ментовке работал, а те своих не сдают, друг за друга держатся, даже за бывших.

– Я бы так не сказала, – усмехнулась Анастасия. – А что же следователь протокол-то порвал?

– Да ссыкун он, этот следователь!

Девушка от негодования закашлялась дымом прямо в лицо Анастасии.

– Понял, что с работы попрут за такие игрушки, вот и порвал, словно не было ничего. А так оно и есть! Кто меня в ментовку доставил? Наряд милицейский в воронке привез? Хрена лысого! Простой прохожий, считай, меня сюда доставил, магазинный охранник зачуханный, тем более, не при исполнении. А может он вообще пьяный был, попутал меня с кем-то…

"Ничего, ничего, – решила Анастасия. – Пусть выговорится, ей сейчас необходимо, стресс, как-никак"

Наконец Валентина, действительно, выговорилась.

Растерла в пальцах табак размокшей сигареты, дунула на ладонь.

– Вы простите меня, Анастасия Васильевна, что я так поступила – прикрылась вами, но у меня, честное слово, другого пути не было, когда я поняла, куда вляпалась. А ведь в этом городе никого, кроме вас и отца у меня нет.

– Кстати, – резко повеселела Валентина. – А с камерами то он облажался. Нет у них видеокамер в магазине, тоже мне торгаши называются. Разве так можно? На копейках экономят, зато тысячи от воровства теряют.

– А откуда ты знаешь, что камер нет?

– Просто знаю, где их нормальные хозяева в нормальных магазинах ставят.

– А если ненормальные?

– И этот вариант я тоже просекла. Господи, да с камерами они бы меня еще в винном отделе застукали, когда я бутылку под куртку прятала. Просто не знала, что охранник – бывший мент, и видно не из простых, а у таких нюх будь здоров, даже под одеждой всё видят.

Анастасия, наконец, решилась спросить.

– А что же ты из дома ночью убежала? Испугалась чего или обиделась?

Плечи Валентины обмякли, руки виновато повисли вдоль тела.

– Да я как посылку увидела, где и адрес мой новороссийский, и имя с фамилией, сразу подумала, что вы меня за аферистку приняли, или того хуже, за воровку квартирную. Дескать, разыграла падение, несчастный случай, и всё такое. Надо же мне было так поскользнуться прямо у дома отца родного. Как говориться, знал бы, где упасть. Вот я и свинтила от вас ночью. Неприятно мне как-то стало, самой себе противной сделалась. Думала, доберусь как-нибудь до вокзала, а там видно будет. Мир не без добрых людей, уехала бы. Жаль только отца не повидала, ну, да ладно.

Из пачки вылезла третья сигарета.

– А я ведь раньше не просто ревновала его к вам, я зла была ужасно. Думала, вот приеду, найду её и убью. Мать после ухода отца пить начала, уже черт знает в кого превратилась.

Валентина уже была спокойна, говорила тихо, размеренно, словно вколачивая каждое слово накрепко, как гвоздь.

– А теперь я совсем другого мнения о вас, Анастасия Васильевна. Вы очень хорошая, правда. И как только вас угораздило полюбить такого непутевого, вот горя, наверное, с ним хлебнули?

– Ну, зачем же ты так об отце? Он был очень хорошим человеком.

– Был? – Валентина резко повернулась.

– Я похоронила его позавчера.

Анастасия не сдержалась, отвернулась в сторону и заплакала.

Валя больше не задавала вопросов, лишь положила ладонь ей на плечо и тихо погладила.

У входа в отделение остановилась патрульная машина.

Открылась дверца и перед Валентиной вырос мордастый сержант, дожевывающий на ходу бутерброд с колбасой и подозрительно посмотревший на девушку с сигаретой. В воздухе остро запахло чесноком.

– Пойдемте отсюда.

Валя взяла свою спутницу под руку, и они перешли на противоположную сторону улицы, где за деревьями расположился небольшой сквер.

Анастасия достала из сумки полиэтиленовый пакет с полустершейся рекламой какого-то магазина, разорвала его по шву, расстелила на мокрой лавочке.

– Садись.

Валентина скомкала пустую сигаретную пачку, швырнула в сторону урны.

– И даже бандероль мою не успел получить. Обидно. Я ведь сразу поняла, что он ее не открывал, а мне так хотелось ему приятное сделать.

– Сама вязала, или мать?

Анастасия вспомнила про свитер, шарф и перчатки из мягкой, нежно прилипающей к рукам шерсти.

– Нет, ну что вы? – глаза девушки увлажнились. – Это я в Теберду на практику ездила, пошла в выходной на местный рынок, там и присмотрела. Мне так понравилось. Это из меха горной козы.

Неожиданно выглянуло солнце, и дождь сразу закончился. Потеплело.

– А что за практика? Где-то учишься?

– Медицинское училище заканчиваю. У нас все поближе к дому стремились, а я наоборот – подальше, вот на Кавказ и отправили.

– Путешествовать любишь? – улыбнулась Анастасия.

– Мать достала. Всё пилит и пилит. Решила, хоть какое-то время одной пожить.

– А она знает, где ты сейчас?

– Вот еще!

Откуда-то на улицы высыпал народ. Похоже, все просто устали от этого многодневного, унылого дождя. Устали сидеть по домам, устали смотреть в телевизор. Молодая мамаша выкатывала из подъезда коляску с ребенком, два парня просвистели на роликовых досках. Жизнь шла своим чередом.

– Анастасия Васильевна, у меня к вам просьба. Я понимаю, что времени прошло всего ничего, и, наверное, вам это больно, но вы не могли бы сводить меня на могилу к отцу?

– Отчего же не сходить? Пойдем хоть сейчас, здесь недалеко.

Они прошли сквер, и вышли к автобусной остановке.

– Ты у меня еще поживешь, или торопишься обратно домой?

Анастасии нравилась эта девушка, простая и понятная, чуть-чуть, может быть, взбалмошная, с переменчивым настроением, как и погода в этом северном городе, но кто из нас не помнит себя молодым.

Она хоть и сказала, что им близко, но кладбище было достаточно далеко от города.

Они вышли из пустого автобуса на конечной остановке, прошли мимо гранитной мастерской, притулившейся у кладбищенских ворот.

– Потом сюда заглянем, надо будет памятник присмотреть.

Валентина оглянулась вокруг.

– Последний раз на кладбище была еще совсем маленькой, когда бабушку хоронили.

– Счастливая ты. Скорбное место, пореже бы здесь бывать, да ведь от жизни разве спрячешься? Тут и родители мои покоятся.

Анастасия вспомнила, как хоронили отца, тихо умершего на ночном дежурстве в больнице, когда остался подменить коллегу, загулявшего на свадьбе дочери в соседнем городе.

Отец с утра неважнецки себя чувствовал, но никогда не отказывал, когда его просили о подмене.

Спустя год следом за отцом ушла и мать, так же тихо и незаметно. Просто сердце остановилось во сне.

Анастасия посмотрела в конец аллеи, где спряталась родительская могила. На кладбище было совершенно безлюдно.

– Ну, вот мы и пришли.

Свежий холм на могиле Владимира осел от дождей, и вид имел не очень.

Крест покосился, того и гляди завалится на сторону, ленты на венках съехали вниз и мокли в грязи.

– Это теперь только к весне, когда земля окончательно осядет, тогда уже можно будет и оградку и памятник…

Анастасия аккуратно прошла к деревянному кресту, выправила его, расправила ленты, прислонила поближе к основанию креста фотографию мужа в рамке под стеклом.

Валентина подошла совсем близко к могиле, присела на корточки.

– Анастасия Васильевна, а кто это?

Она в упор смотрела на фотографию мужчины в морском кителе.

– Это не мой отец!

Анастасии показалось, что она перестала понимать происходящее, будто бы всё то, что так ладно стало отстраиваться с этой девчонкой в последние час-два, вдруг снова рушится и летит комом с горы.

– А кто же это, по-твоему?

– Я не знаю, кто этот человек, но это не мой отец!

Валентина присела на маленькую узкую лавочку возле соседней могилы.

– Это мой муж, девочка, с которым я прожила без малого десять счастливых лет. Это и есть твой отец, ты уж поверь мне.

Анастасия встала рядом, обняла девушку, но та резко высвободилась, дернула молнию на куртке, сунула руку во внутренний карман.

– Вот, смотрите!

На старом черно-белом снимке стояла группа молодых офицеров.

Анастасия сразу заметила Владимира, стоявшего вторым справа рядом с бравым капитаном второго ранга, больше никого на этой фотографии она не знала, как ни вглядывалась.

"Конца семидесятых годов снимок, или начала восьмидесятых. Володенька мой еще лейтенант. Господи, молодой то какой!"

– И что? – она вернула фото девушке.

– Так вот же мой отец! – наманикюренный ноготь стукнул по усатому, круглолицему мужчине, который уж точно не был моряком, о чем свидетельствовали летный комбинезон, и высокие ботинки на шнуровке.

Летчик? Истребитель, не иначе. Летчик морской авиации, скорее всего.

– А почему ты решила, что он твой отец?

– Да потому, что мать мне на него показала!

Анастасия ничего не понимала.

Она допускала, что на кладбище происходят порой мистические, необъяснимые человеческому разуму вещи, но чтобы так реально?

Если этот мордатый – отец девушки, то кто – же тогда Владимир, и зачем Валентина именно к нему приехала из далекого Новороссийска, а перед этим прислала бандероль с теплыми перчатками, свитером и шарфом?

– Эта фотография много лет лежала у нас дома, – понимая, что настало время объясниться, начала Валя. – Когда я была маленькой, то не придавала ей значения, а недавно взяла, да и спросила у матери, кто это такие, что за люди на снимке? Мать вначале молчала, а потом со злостью так говорит, отец твой, дескать, лыбится здесь, скотина. Пьяная была, как обычно. А потом я, совершенно случайно, точно такую же фотографию, но только уже увеличенную, и в рамке, увидела дома у подруги своей Люськи – вот и её отец здесь! – Валентина показала на мужчину в форме капитана первого ранга в центре.

Она замолчала, словно осеклась, словно вдруг осознала, что сказала что-то такое, чего не надо было говорить.

Анастасия терпеливо ждала.

– Ну, а потом, – словно нехотя продолжила Валентина, – потом получилось так, что мне понадобилась помощь. На мать рассчитывать было нечего, и я решила поехать к отцу. И вот – приехала. Ай, ладно.

Она сжала кулаки, засунула их глубоко в карманы куртки.

– Адрес тебе мать дала? – осторожно спросила Анастасия.

– Где там? Она уж как звать её скоро помнить не будет. У Люськи взяла.

"Совсем ничего не понимаю" – думала Анастасия. – Совсем ничего. Или Володя мне чего-то недоговаривал, умалчивал, таил глубоко в себе?

Люська… Дочь капитана первого ранга… Она же совсем девчонкой была, когда этот снимок делали, а то и вообще её даже на свете не было. Ничего не понимаю. Совсем ничего".

– Я Люську попросила, а она девка ушлая, – продолжила рассказ Валя. – Сняла фотку со стены, а там, на обратной стороне, папаша подписал для памяти, кто есть кто, вот Люська моего и срисовала. А потом, пока отец спал, слямзила у него из стола записную книжку, и на нужную букву нынешний адресок моего отца нашла и мне сообщила, вот и всё.

Анастасия усиленно пыталась разобраться, кто есть кто в этой запутанной истории. Так получалось, что по сегодняшнему адресу Владимира, пусть и покойного, но всё же, проживал совсем другой человек, к которому и приехала эта девушка.

И не просто приехала, а еще и посылку заранее послала.

Здесь тоже была нестыковка. Если ты едешь к отцу в гости, то почему не взять собой в подарок, купленные в далекой Теберде свитер, шарф и перчатки. Уж козий пух рук не оттянул бы. Зачем было почтой отправлять впереди себя? Что-то тут не чисто.

Разгадка пришла неожиданно.

– Слушай, а твоя Люська не могла перепутать?

– Что значит перепутать? Я же ей пальцем на фото ткнула конкретно: вот этот мордастый меня интересует. Как можно перепутать, когда сама мать мне на отца указала, хоть и пьяная была.

Анастасия вспомнила, что читала в какой-то книге, как один человек, будучи левшой, делал всё совсем иначе, нежели обычные люди, к тому же еще и писал не слева направо, а наоборот, справа налево.

– Валюш, а твоя подруга часом не левша?

– А при чем тут левша, не левша?

Девушка засунула фотографию обратно в карман.

– Ну, да, вроде бы левша. Это я сейчас привыкла и почти не замечаю, а раньше смотрела на нее и удивлялась, как так вообще можно писать – левой рукой и с наклоном каким-то дурацким? Левша, точно. А что это меняет?

Анастасия взяла девушку под руку.

– Ты только успокойся, и давай немножко порассуждаем, или лучше пофантазируем. Дай мне, пожалуйста, фотографию.

Когда снимок оказался в руках Анастасии, она стала не торопясь рассматривать его, водя пальцем по строю бравых офицеров, словно пересчитывая их бессчетное количество раз слева направо, справа налево.

– Вот посмотри! – обратилась она к Валентине. – Ты не находишь здесь ничего странного?

– А что тут может быть странного? Ну, стоят мужики, решили сфотографироваться на память после учений каких-нибудь, маневров, ну, я не знаю…

– Вполне возможно, что после учений, или даже маневров, – улыбнулась Анастасия. – Иначе, почему стоят вместе и моряки и летчики? А ты не видишь никакой закономерности в том, что тот, кого ты считаешь своим отцом, и мой покойный муж стоят на фото почти в одинаковых позициях?

– Что значит в позициях? – Валя наклонилась к снимку совсем близко.

– А то, что оба стоят вторыми от края, только твой отец от левого, а мой муж Владимир – от правого.

– Не понимаю…

Валя подняла глаза, беззащитно посмотрела в лицо Анастасии.

"Господи, какая же она еще девчонка, – подумала та. – То палец в рот не клади, а то такая робкая, беспомощная"

– Скажи, как твоя Люська узнала, кто есть кто по фамилиям?

Валя посмотрела на снимок еще раз.

– Кажется, на обратной стороне её снимка были все переписаны по фамилиям, и по именам. Люськин отец – мужик серьезный, порядок во всем любил.

– Вот этот порядок её и подвел. Тебя, то есть. – улыбнулась Анастасия.

– Не знаю, сказалось ли то, что подружка твоя левша, или эта её особенность вообще не имеет к делу никакого отношения, но мне думается, что твоя Людмила, стремясь записать, как зовут второго слева, на самом деле записала второго справа, то есть моего покойного мужа Владимира. Фотография ведь обратной стороной была развернута.

Глаз Валентины потемнели, то ли от злости, то ли от обиды.

– То есть, получается, Людка подумала, что её папахен написал имя и фамилию на спине каждому, кто был на снимке, а на самом деле всё вышло наоборот, шиворот навыворот?

– Выходит, что так.

Фотография вновь оказалась в руках Анастасии.

– Нет, ну, скажи, разве не дура эта Люська, а? Да и я тоже хороша, нечего сказать.

Валентина обреченно опустилась на скамейку и… рассмеялась.

Глава 6

Анастасия никогда бы не подумала, что сможет не только привыкнуть к этой странной, на первый взгляд, девушке из далекого южного города, но и, что называется, прикипеть к ней сердцем за такое короткое время знакомства.

Что-то связывало их, что-то роднило.

Она не могла это сформулировать, дать определение чувству, которое испытывала к Валентине, но та, действительно, стало ей родной.

Кто встал между ними, кто породнил их?

Владимир, которому Валя прислала посылку, и к которому тряслась несколько дней в душном плацкартном вагоне, или упитанный морской летчик, нахально улыбающийся со старой фотографии?

Анастасия присела рядом, обняла Валентину.

– Ну, и что нам теперь делать? Кого искать будем? Пойдем лучше домой, тебе отдохнуть надо.

Валя прижалась к ее плечу, шмыгнула носом.

– Мне уезжать надо, Анастасия Васильевна, и поскорей.

– А куда ты так торопишься, поживи у меня, отдохни. Я отпуск возьму на работе, чтобы тебе не скучно было, походим куда-нибудь, у нас театр неплохой, музей краеведческий.

– Вы очень добрая, Анастасия Васильевна, спасибо вам за всё, а за сегодняшний день – особенно. Если бы не вы, я бы сейчас в следственном изоляторе парилась, и еще неизвестно, что бы со мной завтра было.

– Ну, ты напраслину-то не возводи, сама же сказала, что у них ничего бы не получилось против тебя.

Валя молчала, только смотрела куда-то поверх деревьев, словно высматривая что-то удивительное и незнакомое ей, родившейся и выросшей далеко отсюда.

– Анастасия Васильевна, а как вы думаете, я смогу найти своего отца, ну, того, настоящего?

– А почему же нет? – улыбнулась Анастасия. – Придешь к своей Люське, снимете со стены фотографию, только, смотрите, снова не перепутайте. Надеюсь, в записной книжке отца твоей подруги и его адрес есть, – она показала на сияющего летчика.

– Адрес то, может быть и есть, но фотография ведь давно делалась.

– И что с того?

– А то, что времени много прошло, отец уже, наверняка, в отставку вышел, уехал, в другом городе живет. Ваш – то муж покойный уже сколько лет как в отставке был?

– Но бандероль твоя дошла, – снова улыбнулась Анастасия. – Не думай заранее плохо, надейся на лучшее, и все будет хорошо. Пойдем домой, а то сейчас опять дождь начнется.

Через десять минут они уже подходили к кладбищенским воротам.

– Вы хотели зайти в контору по поводу памятника.

– В другой раз.

Быстро темнело.

Они сели в подошедший пустой автобус.

"Хорошо, все-таки, день заканчивается. – думала Анастасия. – Многое встало на свои места, а дальше, как-нибудь, всё само собой устроится. Завтра возьму за свой счет недельку, может в монастырь съездим, глядишь, и полегче девчонке станет, да и мне тоже."

Автобус плавно катил по хорошо уложенному асфальту, в салоне было тепло и спокойно.

– Валя, а ведь ты сказала, что приехала не просто проведать отца, а за помощью. Что-то случилось серьезное?

Валентина молчала, уставясь в окно, за которым не торопясь проплывал промокший от дождей редкий перелесок, уходящий к сопкам.

– Да какая теперь разница? Отца то ведь все равно здесь нет.

Анастасия плотно привалилась к плечу девчонки.

– А что, без отца уже никто и помочь не сможет? Опять же, сама посуди, ведь вы с ним почти и не виделись никогда, на какую помощь ты рассчитывала? Тебе, может быть, деньги нужны? Сколько?

Валя низко опустила голову, Анастасия успела заметить, как глаза девушки налились слезами.

– Меня, наверное, скоро убьют, вот я и рассчитывала на отца, думала, защитит.

От такого неожиданного признания Анастасия выронила сумку.

– Девочка моя, ты только не пугай меня, ради бога.

Хотя, она прекрасно понимала, что ничего не знает о жизни этой девчонки, кроме того, что та сама о себе рассказала.

Да и что она успела ей рассказать менее чем за сутки знакомства? То, что учится в медицинском училище, и то, что мать алкоголичка?

Автобус повернул на улицу, ведущую к дому.

– Давай сейчас выйдем, пройдем одну остановку, в магазин заглянем, а то в холодильнике пусто. Что на ужин есть с тобой будем? – попыталась переменить тему Анастасия.

Они вышли на остановке как раз напротив того самого универсама.

– Ну, уж нет, сюда мы больше ни шагу, хватит с тебя вчерашнего.

Анастасия взяла девушку под руку и повела через дорогу.

– Тут есть небольшой магазинчик в подвале вот этого дома.

Она показала на серую громадину с колоннами, возвышавшуюся над всей улицей с её трех, максимум пятиэтажными строениями.

Она чувствовала, как Валентина затаилась, словно поняла, что сболтнула что-то лишнее, или же наоборот – ждет, когда её попросят рассказывать дальше.

Анастасия никак не ожидала, что девушка сама захочет продолжить свой рассказ.

– У нас в группе мальчишка есть – Женька.

Валентина остановилась посреди дороги, словно не хотела больше никуда идти.

– Представляете, Анастасия Васильевна, одни девчонки в группе, двадцать шесть девчонок, и всего лишь один парень – Женька.

Валентина чуть слышно всхлипнула.

– Ну, что же тут такого? Бывает. Ему, наверное, хорошо с вами. Как в цветнике, небось, чувствует себя с девчонками то.

– Да он парень не особо заметный, что есть он, что нет его. Мы к нему привыкли, и почти не замечаем, даже иногда прямо при нем о своих женских делах болтаем.

Валентина подошла к стене дома, стукнула костяшками пальцев по железу водосточной трубы, прислушалась.

"Чудная она, все-таки, то оторва настоящая, а то дитё малое"

Анастасия поняла, что не надо стараться вытягивать из девушки слова, она сейчас сама всё расскажет, и, похоже, расскажет всё, как на духу, как даже матери не рассказала бы.

– А врач из Женьки получится от бога. Получился бы, – тихо поправилась Валентина, опустив голову.

– Он ведь два раза в медицинский институт поступал, и оба раза неудачно. Пошел санитаром в больничный морг работать, представляете? Он как рассказал мне, как ночами дежурил, когда покойников привозили, это же ужас. Ладно, там, когда дед старый дома в постели умер, а когда молодая девушка на машине всмятку, или браток какой на разборке застреленный, все кишки наружу, а то и мозги?

– И что же он, всё равно не поступил, даже после морга?

– На экзаменах вступительных срезался. На элементарном погорел. Ну, не даются ему эти точные науки, и в школе, как сам мне рассказывал, плохо учился, не успевал по многим предметам. А вот врачом быть хотел. Особенно после того, как мать совсем молодой еще умерла, а они с отцом ничем помочь не могли, только смотрели, как она угасает с каждым днем, да врачей слушали, которые тоже ничего сделать не могли, а лишь говорили: "Готовьтесь…"

Анастасия согласилась. Ей это было знакомо.

Конечно, есть целеустремленные люди, которые, что бы ни случилось, какие-бы препятствия жизнь не ставила, все равно дойдут до своей цели рано или поздно.

– Срезался, но не сдался, – продолжила Валя. – Поступил в медицинское училище, к нам же без экзаменов берут. Ничего, говорит, буду медбратом работать пока, а потом, все равно, врачом стану, назло им всем стану.

– Молодец какой. – восхитилась Анастасия. – Ну, и как он теперь? Вы ведь скоро заканчиваете учебу?

Валя растерянно потрогала карман куртки, где еще совсем недавно лежали сигареты.

– Женька пропал. Я думаю, что его убили.

– Как убили? – зябко передернула плечами Анастасия. – Кто убил?

Ей показалось, что Валентине внезапно стало плохо, она сильно побледнела, губы затряслись.

– Женькин дед как-то рассказал ему про буксир, который во время войны приплыл к нам в город из Америки. Представляете, маленький такой неуклюжий кораблик, который легким штормом перевернуть ничего не стоит, доплыл к нам из Соединенный Штатов Америки. Почему, зачем, какая нам была в войну от него польза, никто не знал. Никто, кроме Женькиного деда, который в СМЕРШе служил. И это специально было так задумано, чтобы он один к нам шел, потому, что большие караваны судов, которые направлялись в Советский Союз с военной техникой по линии второго фронта, так называемого, немцы выслеживали и топили. Да вы и сами это прекрасно знаете, кино то смотрели?

– Знаю, Валечка, знаю. И кино смотрела и книгу читала. Кстати, одна такая есть в библиотеке мужа, Валентин Пикуль, кажется, написал.

– Правда? – живо откликнулась девушка. – А там про этот буксир ничего не сказано?

– Не помню, надо перечитать. Ну, а что было с ним дальше, с буксиром этим?

– Дальше? Так вот, дед сказал Женьке, что на этом буксире везли одну штуку секретную, разработанную одним американским ученым, выходцем из России, который на свои деньги и нанял этот буксир, чтобы доставить свое изобретение в целости, в сохранности, и, самое главное, незаметно.

Валя рассказывала живо, интересно, и было ясно, что она слышала эту историю от своего приятеля Женьки не один раз.

Анастасия слышала от мужа много разных морских историй, и взаправдашних, и выдуманных от начала до конца, но рассказ Валентины её увлек.

– Так доплыл или не доплыл к нам буксир этот?

– В том то всё и дело, что доплыл, но взорвался метрах в ста от берега. Дед говорил, что подорваться на немецкой мине он не мог, так как фарватер был нашими моряками давно расчищен. Магнитная мина, лежащая на дне, вряд ли на него среагировала, масса не та, это вам не танкер, не линкор. Немецкая подлодка, даже если она к нам и проскочила, вряд ли стала бы тратить торпеду на какой-то там жалкий буксир. Но он, тем не менее, затонул. Причем от взрыва.

– А не могла на борту взорваться та штука, ну, то самое секретное оружие, которое ваш эмигрант изобрел?

Валентина задумчиво потерла лоб.

– Женька говорил, что это было не оружие, а что-то такое… И по размеру очень небольшое, в маленьком сейфе помещалось, который в капитанской каюте стоял.

– А поднять катер со дна нельзя было, или, чтобы водолаз туда опустился? Ведь сто метров от берега – это же не очень глубоко?

Анастасия посмотрела на часы – не опоздать бы в магазин.

– Ну, и чем дело-то кончилось, какова роль Женьки по всей этой истории?

Валентина округлила глаза, перешла на шепот.

– Незадолго до своей смерти дед рассказал Женьке про этот груз что-то очень важное, о чем никто больше не знал, потому, что дед был последним в этой цепочке оставшихся в живых свидетелей.

Глава 7

– Женька, ну, почему ты так долго, ведь мы же договаривались?

Валя в сердцах захлопнула мобильник, по которому уже раз, наверное, десять пыталась дозвониться до своего друга.

Вот так всегда.

И даже неделю назад, когда она через Люську, а та через своего отца, плотно занявшегося бизнесом после увольнения в запас, достала билеты на концерт заезжей поп-звезды, даже тогда Женька ухитрился опоздать настолько, что идти под самый занавес уже не было смысла.

Валентина тогда здорово на него обиделась потому, что ей не столько хотелось посмотреть на подувядшего кумира материной молодости, сколько лично убедиться, что поет он, все-таки, под фанеру, хоть и божится в обратном в многочисленных интервью.

А билеты были что надо – четвертый ряд партера.

Валентина и память в телефоне зачистила, чтобы побольше видео влезло, и старый театральный бинокль где то нашла, это для четвертого то ряда, но Женька опоздал, и осталась девушка без козырей в предстоящем назавтра споре с подругами – вживую поет этот артист, или только рот под фонограмму разевает?

Ладно. Проехали. Но сегодня в Доме офицеров выступают артисты знаменитого московского театра. И снова опоздать?

К остановке подъехал автобус, но кроме двух дам пенсионного возраста – счастливых обладателей билетов на спектакль, из него никто не вышел.

– Валюш, прости! – прозвучал за спиной знакомый голос.

Видок у Женьки был не для театра: сильно помятые, перепачканные чем-то черным, джинсы, футболка не первой свежести, да к тому же еще и с большой прорехой подмышкой.

До начала представления было еще несколько минут, и до Дома офицеров рукой подать, но ни о каком посещении культурного мероприятия уже не могло идти речи.

– Ну, а теперь-то ты откуда такой, горе мое?

Девчонки в группе часто задавались вопросом, что могло связать, в общем-то, достаточно видную Валентину Снегиреву с этим худосочным недотепой Евгением Булгаковым.

Да, учился прилежно, но опасаясь насмешек, что дальше медбрата не прыгнет, старался не откровенничать, хотя на вопросы однокурсниц, пусть часто с подковыркой, отвечал охотно.

Наверное, этим он и подкупил Валю, особенно, когда та услышала, что Женька, не сумев уберечь мать, обязательно решил стать врачом, чтобы спасти жизнь родителям других совсем еще юных, не оперившихся ребят, которым любовь и забота матери еще ой как нужны.

А Валя пыталась, как могла, спасти свою мать, которая была жива, но назвать это жизнью было трудно.

Девушка часто уходила из дому, ночевала у подруг в общаге, но потом поняла, что надо быть рядом с матерью, как бы это ни было трудно, иначе та совсем сопьется и сгинет где-нибудь под забором, или в заброшенном карьере за городом, где частенько находили мертвыми окрестных алкашей, и забредших на юг в поисках тепла бомжей.

– Валюш, давай сегодня не пойдем никуда, – тихо попросил Евгений.

– Мог бы этого и не говорить, все равно я с тобой в таком виде туда не пошла бы.

Девушка обиженно надула губы, кивнула головой в сторону Дома офицеров.

– Второй раз ведь уже, Жень, второй раз никуда не попадаем. Ну, как так можно?

– Прости, так получилось. Я только что из больницы. Дед сейчас умер.

Валя хорошо помнила этого немногословного старика, к которому они с Женькой приехали как-то в гости на майские праздники.

Яков Васильевич Булгаков жил в маленьком, аккуратном домике на окраине рыбацкого поселка. Точнее, поселок был когда-то рыбацким, но рыболовецкий совхоз куда-то сгинул в начале девяностых годов, потом от старого причала ушли в туманную даль два промысловых судна, хотя все поселковые знали, что ушли их кормильцы совсем недалеко – в порт, где в тихом затоне их скоренько разрежут на металл, который уйдет тем же морем к туркам.

Молодежь поселка какое-то время жила на пенсию родителей, а когда те перебрались на кладбище, разъехалась по городам в поисках лучшей доли и применения своим талантам, какие у кого были.

Вчерашний рыбацкий поселок стал дачным, поговаривали, что даже какая-то московская семья, включая бабушку с тремя внуками, очень выгодно прикупила просторный дом бывшего председателя бывшего рыболовецкого совхоза.

Дед встретил гостей радушно. Быстренько пожарил свежей рыбки, которая у него, по словам Женьки, не переводилась круглый год, на то оно и море, знай не ленись. Выставил на стол бутыль вишневой наливки.

После обеда поводил молодежь по маленькому, ухоженному саду, похвалился свежими саженцами, которые удачно, не в пример прошлого года, прижились и хорошо пошли в рост, обещая со временем давать хороший урожай.

Валя стеснялась спросить Якова Васильевича кем он был раньше, где работал до того как стал пенсионером и поселился в этом уютном, хотя и продуваемым всеми ветрами месте.

Иногда вопрос был готов сорваться с губ, но подмечая, как лицо хозяина маленького дома может чуть ли не ежеминутно меняться от добродушно благостного до сурового, словно высеченного из гранита, с характерно подчеркнутыми скулами и линией носа, Валентина резко отметала свое желание спрашивать о чем-либо вообще.

Она переадресовала свой вопрос Женьке, когда вечером они возвращались в город не небольшом утлом катерке, который каким-то чудом еще продолжал выступать в роли общественного транспорта, связывающего город с давно умершим рыболовецким совхозом.

– Дед у меня крутой! – ответил Женька. – В СМЕРШЕ служил в войну.

– А что такое СМЕРШ? Слышать что-то слышала, а вот подробностей не знаю.

– Это сокращенное от СМЕРТЬ ШПИОНАМ, обычная контрразведка, точнее специальное подразделение контрразведки, созданное во время войны, тогда ведь столько мрази к нам лезло – и диверсанты и провокаторы, ну, и шпионы, конечно. Вот дед их и отлавливал.

Сегодняшнее сообщение Женьки о смерти Якова Васильевича просто ошарашило Валю.

Не то, чтобы она считала его еще достаточно молодым и крепким, жить бы да жить, но ей показалось, что осталась за ним какая-то недосказанность, как незаконченное важное дело какое-то, словно Женькин дед уже почти был готов сказать ей одной что-то очень важное, но смерть не дала ему этого сделать.

Как выяснилось, сегодня дед с Женькой шли по берегу в сторону города. Просто шли, разговаривая о чем-то. Внезапно деду стало плохо, сначала он сел на песок, потом закрыл глаза и тихо лег на бок.

Шоссе в этом месте где-то в полукилометре от берега. Внук взвалил деда на спину и потащил туда, где изредка проезжали машины. Пару раз падал, цепляясь за какую-то арматуру, старые ржавые трубы, торчащие из земли так, что обойти их было просто невозможно.

Четыре легковушки пролетели, даже не притормозив возле парня с лежащим на пыльной обочине стариком. Лишь крепкий, загорелый дальнобойщик с московскими номерами втащил старика в высокую большую кабину, а следом вскочил Женька. Сидевшая в машине ярко накрашенная девица в коротких шортах и полурастегнутой блузке, из которой почти вываливалась налитая загорелая грудь, стала подсказывать Женьке, как найти пульс, но парень и без нее знал, как это делать, как знал и то, что дед уже мертв.

Еще утром Яков Васильевич словно почувствовал, что часы его сочтены, и, собрав последние силы, оделся в добротный военного кроя костюм, натянул старые, но хорошо начищенные яловые сапоги.

Женька уже стоял у калитки. Он знал, что его скоро будет ждать Валя, но отказать деду он не мог, к тому же Женька был уверен, что успеет добраться до города к назначенному часу встречи у Дома офицеров.

Дед шел медленно, словно наощупь, как слепой. Казалось, он сверяется с какими-то ему одному известному приметами, чтобы не сбиться с пути.

Женька уже начал посматривать на часы, как вдруг дед остановился.

– Это здесь.

ОН показал на небольшую песчаную отмель в ста метрах от берега.

– Ты это о чем?

Женька считал, что знает деда достаточно хорошо, и если тот немногословно ронял куцую, и, в то же время, достаточно емкую, всё за себя говорящую фразу, типа только что прозвучавшей "это здесь", то это могла значить лишь одно – сейчас должен последовать продолжительный рассказ, который, наконец-то, дождался своего часа.

Дед был немногословен.

Женька даже удивился, когда приехавшая с ним в гости к деду Валентина, была одарена нескончаемыми разговорами, шутками, анекдотами, которые сыпались из Якова Васильевича, словно из рога изобилия.

Похоже, Валя ему просто понравилась.

Дед овдовел еще в войну. Женька любил рассматривать в старом семейном альбоме, пропахнувшем высохшими между страницами полевыми цветами, и чуть уловимыми духами, фотографию молодой, красивой женщины – дедовой жены, хотя какой он был тогда дед?

Женькин отец не любил рассказывать сыну про бабушку, была там какая-то недосказанность между отцом и дедом, тайна какая-то. На вопрос сына, что случилось с бабушкой, отец всегда уклончиво отвечал, что утонула в море, несчастный случай, а когда, став взрослей, Женька поинтересовался, где похоронена его бабушка, отец как-то резко ушел в сторону от вопроса и переменил тему.

А задавать тот же вопрос деду Женька просто не решился, то ли думал, что ему будет неприятным такое воспоминание о жене, то ли какая-то врожденная деликатность ему помешала, но вопрос так и остался открытым.

Женька лишь знал, что отношения отца с дедом резко ухудшились ни с того, ни с сего около десяти лет назад, после чего дед удалился в рыбацкий поселок, прекратив всякие сношения с сыном. А внуку был рад всегда, хоть тот и появлялся у него не часто.

Любовь Апполинарьевна – так звали Женькину бабушку, была, действительно, очень красивой женщиной, даже порядком выцветшая старая черно-белая фотокарточка, накленная на паспарту с выдавленной по краю золотой надписью "Привет из Крыма", не могла умалить изящных черт благородного лица, очень гибких, но достаточно сильных рук и красивых, стройных ног – бабушка позировала пляжному фотографу в купальнике.

Сколько ей было на снимке – двадцать пять, тридцать? Женька пытался выяснить, но никаких примет, по которым, хотя бы ориентировочно, можно было установить год изготовления снимка, ему установить не удалось.

И это была единственная фотография бабушки в альбоме. Отец как-то сболтнул, что их было больше, но все куда-то исчезли, осталась лишь эта. Наверное, дедова самая любимая, решил тогда совсем юный Женька.

– Это здесь.

Указав место, дед присел на камень у самой воды.

Высокой пенистой волной заливало сапоги, мочило брюки выше колен.

– Здесь и погибла твоя бабушка.

Берег в этом месте был дикий, каменистый, вряд ли кто здесь купался, да и волной так лупило по скалам, что вряд ли какой смельчак отважился бы заходить в море в этом месте.

Дед наклонился, набрал в ладони воду из бурлящей, словно кипяток, волны, приложил к лицу.

– И в тот же день, когда она погибла, здесь затонуло одно судно, и я хочу, чтобы ты его нашел.

Глава 8

Утро следующего дня выдалось на удивление теплым и солнечным, словно не было затяжных, изматывающих душу дождей, словно и не полярный сентябрь был за окном, а ласковый, нежный август средней полосы.

Анастасия встала, пока Валя еще спала. Тихо оделась, тихо вышла, прихватив с вешалки в прихожей пустую хозяйственную сумку.

– Ну, как там наша страдалица?

Доктор Розенфельд всегда появлялся не столько незаметно, сколько неслышно. На этот раз он возник перед Анастасией после традиционной утренней прогулки.

– Мазь мою применяли?

Старик любил гулять по городу исключительно в ранние, рассветные часы, а где-то с полудня его начинало на улице всё раздражать.

Эхо войны, любил повторять он, с рассветом всегда бои начинались, о многом передумаешь в такие часы, многое переосмыслишь.

– Спасибо вам огромное, Леонид Шмулевич. Мазь очень помогла. Мы вчера даже гуляли весь день с Валей, я ей город наш показывала.

– Ну-ну.

Старый еврей усмехнулся уголками дряблых губ, и зазвенел дверными ключами.

Хочешь не хочешь, а кроме того самого скандального супермаркета, в столь ранний час больше ни одного магазина поблизости не работало, и Анастасии пришлось смириться.

Кассирша была уже другая.

Охранник тоже был другой – длинный белобрысый парень в сидящей на нем абсолютным мешком камуфляжной форме, и с нелепой, абсолютно ненужной резиновой дубинкой за поясом, которая делала его совсем глуповатым.

«Наш то, Роман Кречет, повальяжней будет, посолидней, не то, что этот» – невольно подумала Анастасия.

Покупателей в магазине не было. Кассирша дремала, зябко кутаясь в толстую мохеровую кофту, молодой охранник переминался с ноги на ногу, то ли в туалет хотел, то ли на улицу покурить, но появление Анастасии заставило его встряхнуться.

Похоже, после случая с коньяком директор магазина провел серьезную профилактическую беседу с обслуживающим персоналом.

Анастасия взяла корзинку и пошла вдоль стеллажей.

Молоко, масло, сыр…

Хлеб был вчерашний, и только черный.

Колбасная нарезка была дороговата, ну да ладно, один раз живем, тем более, гостья в доме.

Всё не выходила из головы история, рассказанная вчера Валентиной.

Не похоже, чтобы она всё сочинила, да и зачем ей это, в конце концов?

И парень этот самый Женька тоже не мог соврать, уж больно серьезно там было накручено, к тому же, так загадочно пропал в последний момент.

Конечно, если он посвятил Валю в какие-то важные, может быть, даже государственные секреты, а многие знали, что молодые люди встречаются, то после таинственного исчезновения Женьки вполне могут прийти и к Валентине в расчете на то, что она теперь тоже знает что-то очень важное, и вытянуть из неё это важное не будет сложной задачей.

А что значит вытянуть?

Неужели девчонка будет молчать, как партизан на допросе?

Нет, конечно же, зачем ей это надо, ради чего?

Но они её всё равно убьют, чтобы не оставлять свидетеля.

Бр-р-р-р-р!

Анастасию от страха даже передернуло.

Нет, если дело, действительно, обстоит так серьезно, как вчера весь вечер рассказывала Валентина, прикуривая одну сигарету за другой дрожащими от волнения пальцами, то девчонке несдобровать, и надо что-то делать.

А что? Пойти в милицию и всё рассказать, попросить защиты?

Но вряд ли там поверят россказням молодой девахи, тем более, приезжей.

Поезжайте-ка, скажут, к себе домой, там и заявите, а у нас и без вас забот хватает.

Могут так сказать?

Да запросто!

Анастасия поставила в корзину пакет гречневой крупы, картонку с десятком яиц, и направилась к кассе.

Хорошо бы еще тортик небольшой к чаю, но, денег, наверное, не хватит.

Расплатившись, и переложив покупки в холщовую хозяйственную сумку, Анастасия направилась к выходу.

У самых дверей, на пятачке, где еще несколько минут назад нетерпеливо приплясывал белобрысый охранник, желавший, то ли в туалет, то ли просто покурить, теперь мощно и убедительно возвышался Роман Кречет.

– Доброе утро, – сама того не желая, произнесла Анастасия.

Кречет посмотрел на Анастасию и отвернулся. Та ускорила шаги по узкому проходу, заканчивающемуся стеклянной дверью на улицу.

– А ловко вы меня обошли, – пулей полетело в спину. – Даже не ожидал. Всяких приходилось обламывать, но от вас уж никак не ожидал.

Насте показалось, что в словах Кречета прозвучало восхищение.

В ванной шумела вода, постель Валентины была аккуратно заправлена.

Анастасия прошла на кухню, включила газ, сняла с полки глубокую сковородку.

Когда Валя, розовая и свежая после сна и бодрящего душа, показалась в дверях, стол уже был накрыт, а на плите шумел большой эмалированный чайник оранжевого, солнечного оттенка.

– Приятного аппетита.

Анастасия подвинула стул, приглашая свою гостью сесть поудобнее, и не мешкая приступить к завтраку.

– Как спалось?

– Лучше, – опустила глаза Валентина. – Простите меня за всё, Анастасия Васильевна, я только теперь понимаю, что без вас я бы пропала в этом городе.

– Ничего бы с тобой не сделалось, если бы не глупила.

Настя понимала, что уже поздно ворошить старое, докапываться, почему Валентина так повела себя в магазине в тот злосчастный вечер, что заставило её пойти на воровство?

И словно прося прощение за оброненную с утра фразу, предложила.

– Слушай, давай я тебе нашу бухту покажу, куда мы с Владимиром любили ездить. Там так красиво, ты даже представить себе не можешь.

Она прекрасно понимала, что девушка, выросшая на берегу Черного моря, видела красоты получше суровых северных, но Валентину нужно было чем-то занять, отвлечь.

– Сейчас до площади, а после на автобус сядем и через полчаса будем на месте. Там столько чаек!

Произнесла и подумала: "А то она чаек у себя не видела? Да еще побольше, чем у нас, а уж пожирнее – это точно."

– Подожди! – прошептала Анастасия, приникнув к глазку, когда они уже одетые подошли к входной двери.

Валентина побледнела.

– Кто там?

– Да никого! Просто не хочу, чтобы Шмулевич нас видел. Мужик хороший, но постоянно, стоит куда пойти, он тут как тут на лестничной площадке, и вопросы разные начинает задавать.

На лестничной площадке было чисто.

Быстро спустились на первый этаж, толкнули подъездную дверь.

– Да здравствует свобода! – негромко выкрикнула Анастасия навстречу солнечному свету, бившему через весь двор прямо в лицо.

Они вышли и арки на тихую, безлюдную улицу, витиевато убегающую вниз к площади.

– Пошли посредине!

Настя взяла Валентину под руку, чтобы не упасть на крутом спуске, и они засеменили по старому булыжнику, которым замостили эту старинную улицу еще перед войной.

Позади вежливо тренькнул звонок, и подруги расступились.

Мальчик лет двенадцати катился на велосипеде вниз по улице, аккуратно притормаживая.

Обогнал путниц, проехал метров двадцать, остановился и, обернувшись, начал внимательно всматриваться в лицо Анастасии.

– Знакомый? – улыбнулась Валентина.

Длинные, давно не стриженые, вихры выглядывали из-под старой вязаной шапочки, сдвинутой почти на самый затылок, а ясные светлые глаза мальчишки смотрели то ли насмешливо, то ли вызывающе. Оранжевая спортивная куртка с разъехавшейся молнией была заляпана грязью, похоже, юный велосипедист еще не достаточно хорошо освоил свою машину.

– Лицо приметное. Я бы запомнила. Нет, не знаю такого. В нашем дворе его точно нет.

Мальчишка толкнул педали и поехал дальше.

Валя подошла к ветке маленькой, чахлой березки, спрятавшейся за давно не крашеным штакетником, оторвала листок, растерла между пальцев, понюхала.

– Надо же, совсем по-другому пахнет, не как у нас.

– Да у вас и берез то нет, наверное – улыбнулась Анастасия. – Все больше пальмы.

Неожиданно снизу, где улица вливается в площадь, послышался визг тормозов, а следом глухой звук удара, и короткий визг велосипедного звонка, как крик о помощи.

До площади внизу оставалось метров сто, но уже было ясно, что там произошло что-то нехорошее.

Старые "Жигули" уперлись смятым бампером в стену дома, куда влетели после того, как вывернули с корнем изрядный кусок металлической ограды газона.

Водитель, дед лет семидесяти, в потертой вельветовой тужурке, непонимающим взглядом осматривал вмятину.

Дед находился в ступоре, иначе бы сразу после аварии поспешил на помощь пострадавшему.

Метрах в пяти от разбитой машины валялся велосипед, а чуть поодаль лежал мальчик, с минуту назад обогнавший на спуске Валю с Анастасией.

Тело ребенка казалось изломанным, левая рука была неестественно подогнута под себя.

Валентина в одну секунду оказалась около него и, встав на колени, приложила ухо к груди.

– Дышит!

Она постаралась как можно аккуратней выпрямить руку мальчика, но тут же громко крикнула: "Кровь!"

Анастасия была рядом, она увидела, как Валентина пыталась перехватить руку мальчишки чуть выше того места, откуда вдруг сильно пошла кровь. Скорее всего, была задета вена.

– Он живой?

Анастасия боялась крови, но оказавшись в ситуации, когда от твоих действий напрямую зависит жизнь человека, а в данном случае ребенка, она забыла о своем страхе и хотела лишь максимально помочь Валентине.

– Живой. Скорее всего, потерял сознание от удара, сейчас главное кровь остановить.

– Эй, дед!

Валентина повернулась к водителю разбитых "жигулей".

– Чего сидишь? Давай, в себя приходи. Звони в скорую. Телефон есть мобильный?"

Дед судорожно закивал седой бородой, словно вспомнил что-то, и начал охлопывать себя по карманам.

– Анастасия Васильевна, давайте, я буду на артерию давить, отпускать нельзя, а вы – тяните у меня из джинсов ремень.

Анастасия не сразу справилась с замысловатой пряжкой, но вскоре та звонко отстегнулась, и ремень из дорогой кожи скользким ужом намотался вокруг ладони.

– Обматывайте вот здесь. Нет, чуть повыше!

Валентина давала команды четко и уверенно, словно не первый раз оказывала помощь пострадавшим на улице.

– Всё. Спасибо. Дальше я сама.

Она ловко перехватила ремень, обмотанный вокруг предплечья мальчика, и стала его стягивать, словно выкручивая постиранное на речке белье.

– А вы пока дедом займитесь, по-моему, он так и не врубился, что произошло, и о чем я его попросила.

Но дед, оказывается, уже всё сделал, и сделал довольно правильно.

Позвонил в "скорую", точно указал место происшествия, затем набрал номер дорожно-патрульной службы.

Подбежал к своей разбитой машине, нырнул под крышку багажника.

– Вот, возьми, дочка, вдруг пригодится.

Он протянул Валентине небольшой пластиковый короб автомобильной аптечки.

Из немногочисленного и совсем не нужного содержимого самым подходящим оказался эластичный жгут, которым Валя перетянула предплечье мальчика именно так, как их учили, а брючный ремень сняла и передала Анастасии.

– Как хоть это всё произошло?

Анастасия рылась в дедовой аптечке в поисках нашатыря, её беспокоило, что мальчик не приходит в сознание.

Голова разбита не была, разве что волосы испачкались при падении.

Валентина пощупала пульс – всё нормально.

– Как он на меня выскочил – ума не приложу, я ведь на зеленый ехал, и скорость невысокая была, из моей старушки больше то не выжмешь. Может, тормоза у его велосипеда не сработали?

Дед был бледен, его трясло.

"Вполне может быть, – подумала Анастасия. – Ведь не специально же он тебе под колеса въехал, а вот если бы ты, дед, катился чуть быстрей на своей, как ты говоришь, старушке, глядишь и проскочил бы парень, если у него, действительно, тормоза были не в порядке»

Рядом прогудела сирена "Скорой помощи", а с противоположной стороны улицы, сверкая проблесковыми огнями и оглушая округу спецсигналом, подъехала машина дорожно-патрульной службы.

Врач – крепкий бритоголовый мужик лет сорока, быстро подошел к мальчику, лежавшему без движения, поставил на землю саквояж.

– Отойдите все.

Волосатая рука с закатанным по локоть рукавом ослепительно белого халата попыталась отстранить Валентину в сторону.

Та подвинулась, но жгут, который стягивал предплечье парня, из своего туго сжатого кулачка не выпустила.

– А вы молодец, – оценил врач профессиональное наложение жгута. – Имеете опыт?

– Сегодня первый раз на практике, а, вообще то, я медучилище заканчиваю.

– Тогда можно спать спокойно.

Врач сразу оценил серьезность раны, поэтому мягко, но настойчиво забрал из рук Валентины жгут, быстро подтянул его и завязал тугим узлом, освободив себе, тем самым, руки для основной работы.

– Ну, где ты там?

Из "скорой" вылез фельдшер, парень лет тридцати, по одному только помятому лицу, которого можно было сразу понять, как хорошо он где-то накануне гулял.

– Видите, какой у меня помощник? Так что попрошу вас помочь мне, коллега.

Врач раскрыл свой саквояж.

– Рану, конечно, не осматривали? Правильно, кровоток мог усилиться, и мы бы тогда не успели.

– Артерия акселяриус?

– Браво, коллега. Теперь вижу, что наших медсестер учат не только правильно капельницы ставить.

Вале была приятна похвала этого, по всем приметам, видавшего виды мужика, но покраснеть она не покраснела, слишком уж была сосредоточена.

Про артерию акселяриус им в училище, конечно, не рассказывали, хотя, вполне возможно, что когда-то и прозвучало в аудитории это непонятное латинское слово.

Еще школьницей Валя отдыхала у бабушки в далекой, полувымершей деревне в центре России.

Баба Маня ставила с утра самовар, ловко отпиливая тонкой ножовкой от ствола срубленной накануне высохшей березки маленькие, аккуратные чурочки, которые бросала в сияющее огнем черное, ненасытное жерло самовара.

Неожиданно сзади подкрался шатающийся по двору петух и примостился клевать высаженную бабкой рассаду заморских цветов, до которых та была большая любительница.

Баба Маня, конечно же, это заметила, потерпеть такого нахальства не смогла, вот и замахнулась на петуха березовой веткой, но вдруг охнула, осела кулем на землю, обхватила левой рукой правую, ставшую неподвижной, словно плеть, и завыла от боли.

Маленькая Валя перепугалась, подумала, что у бабушки плохо с сердцем, и она сейчас умрет, как умерла с месяц назад их соседка, еще совсем не старая тетя Надя, возившаяся в огороде, и вдруг ни с того, ни сего упавшая лицом в грядку. Врач тогда сказал, что умерла от сердца.

Мать Валентины, у которой заканчивался отпуск, и она собиралась вечером ехать на станцию, побежала по деревне, и скоро привела небритого низкорослого, но довольно упитанного мужичка вполне городского вида, хоть тот и был в старой, выгоревшей добела телогрейке, и вымазанных глиной сапогах.

Незнакомец велел раздвинуть на терраске стол, а бабушке – лечь на него животом и светить правую руку до самого пола.

Распорядившись, ушел курить.

Через десять минут вернулся, снял телогрейку, встал возле стола.

– А теперь терпи, бабуся!

Вале было плохо видно, что там мужик делает с её бабушкой, она лишь заметила, как тот взялся своими руками за её правую, и что-то стал поворачивать.

Бабушка коротко, но громко вскрикнула, раздался глухой щелчок…

– Можете вставать. Только потихоньку, не торопитесь, и на руку пока не опирайтесь.

Мужик, бывший, оказывается, врачом-хирургом, приехавшим в отпуск к кому-то на том конце деревни, потянулся за своей телогрейкой и направился к двери.

– Вы, бабушка, просто неудачно взмахнули рукой, вот рука из сустава то и вышла. Но это ничего. Главное, что кость артерию акселяриус не задела.


– Носилки давай быстрей! – крикнул лысый врач своему нерадивому напарнику.

– А можно мне с вами?

Валентина помогла уложить мальчишку на носилки.

– Конечно можно. Вы кем пострадавшему будете?

– Мы просто прохожие. На наших глазах всё произошло, – ответила девушка.

– Ну, тогда поехали, просто прохожие, – врач посмотрел на Валентину и улыбнулся каким-то своим мыслям.

Глава 9

Мальчик продолжал оставаться без сознания.

Врач контролировал давление. Молодой фельдшер окончательно протрезвел и виновато хлопал глазами. Шофер включил сирену, до больницы оставалось совсем немного.