Большинство людей считают, что сон – младший брат смерти, а ведь это самый большой ее соперник. Не сон, а усталость стоит во главе вечной тьмы. Это стрела, которую выпускает в нас чернокожий мужчина в капюшоне, целенаправленно, вечер за вечером, и которую сон, ночь за ночью, изо всех сил пытается вытащить из нас. Но к сожалению, стрела отравлена, и, как бы потоки сна ни старались вымыть этот яд, остатки все равно остаются в нас. С возрастом мы все реже поднимаемся утром с кровати отдохнувшими и выспавшимися. Капилляры нашего бытия, как когда-то белая губка, пропитаны темными чернилами, и губка продолжает набухать. В прошлом цветные счастливые сновидения превращаются в уродливое кривое зеркало, пока в конце концов сон не проиграет битву с усталостью, и, обессиленные, мы однажды не соскользнем в пустоту.
Эмма обожала спать.
Не только из-за грез, которые превращали яд усталости в ужасающие видения. Ужасающие потому, что они были такими реальными и передавали то, что с ней случилось на самом деле.
В бессознательном состоянии это каждый раз начиналось со звука.
Зррррррр.
Не с насильственной пенетрации, тяжелого дыхания возле уха или покашливания, посылавшего ей в лицо волны мятного дыхания, когда Парикмахер сжимал ее сосок и кончал в презерватив. Видения, о которых она не знала, были ли это реальные воспоминания или мучительная попытка мозга заполнить потерянные часы между нападением в отеле и тем моментом, когда она пришла в себя на автобусной остановке.
Это всегда начиналось с жужжания бритвы, становившегося громче и резче, когда вибрирующие ножи касались волос.
Волосы.
Символ сексуальности и плодородия испокон веков. По этой причине во многих мировых культурах женщины покрывают голову, чтобы не пробуждать дьявола внутри мужчины. Дьявола, который иначе «…набросится на меня, изнасилует, а потом снимет скальп…».
Скальпер – неуклюжее, но гораздо более подходящее слово для преступника, чем Парикмахер, потому что он не стриг своих жертв, а буквально срезал жизнь с головы.
Как всегда, Эмма не могла отличить сон от реальности, когда почувствовала прохладный нож у себя на лбу, – либо из-за усталости, либо из-за наркоза, пульсирующего в ее крови. Она ощущала жужжащий электрический аппарат, касающийся ее лба, и было не больно, когда лезвие ножа двинулось от лба к затылку. Было не больно, но все равно казалось, что она умирает.
«Почему он это делает?»
Вопрос, на который, как считала Эмма, она нашла ответ.
Преступник изнасиловал ее, и ему было стыдно. Вполне осознавая свой поступок, он пытался не загладить его, а перенести ответственность за случившееся на жертву. Эмма не покрывала голову, ее распущенные густые волосы выманили зверя из его берлоги, и поэтому Эмму нужно было не столько наказать, сколько вернуть в благопристойное состояние, чтобы при взгляде на нее у мужчин больше не возникало нелепых мыслей.
«Поэтому он и побрил мне голову. Не для того, чтобы унизить меня. А чтобы изгнать из меня дьявола, который ввел его в соблазн».
Эмма слышала потрескивание, когда ножи упирались в какой-нибудь бугорок, чувствовала, как ее голову повернули в сторону, чтобы удобнее было добраться до висков, ощущала жжение, когда нож подцеплял кожу, чувствовала латексную перчатку, зажимавшую ей рот, вкус резины на губах, которые раскрылись в крике, и задумалась о том, что…
Он выбрал ее. Он знал ее!
Он наблюдал за ней прежде. Как она играет с прядью волос. Как локоны танцуют у нее на лопатках, когда она поворачивается.
«Он знает меня. Я его тоже знаю?»
В ту секунду, когда Эмма задалась этим вопросом, она почувствовала язык. Шершавый, длинный, весь в слюне. Язык облизывал ее лицо, обслюнявив нос, закрытые глаза и лоб, – это что-то новенькое.
Такого еще никогда не случалось.
Эмма ощутила влажное давление на щеке, открыла глаза и увидела над собой Самсона.
Она не сразу поняла, что лежит на полу в гостиной перед письменным столом.
Она была в сознании. Но стрела усталости вошла в нее глубже, чем когда-либо. Тело казалось свинцовым, и Эмма не удивилась, если бы собственная тяжесть увлекла ее в подвал; если бы она провалилась сквозь паркет прямо в прачечную комнату или в кабинет Филиппа, который он организовал себе внизу, чтобы не мотаться в выходные в бюро.
Но конечно же она не проломила крепкий паркет, а осталась лежать на первом этаже, в трех метрах от потрескивающего камина, языки пламени которого шевелились непривычно сильно.
Они колыхались, словно на ветру. В тот же момент Эмма ощутила холодное дуновение на лице, потом почувствовала всем телом.
И судорожно сжалась.
Сквозняк.
Танцующее в холодном воздухе пламя может означать только одно.
Входная дверь!
Она была не заперта.