Пару лет назад он набрел в интернете на статью, в которой доказывалось, что расположенность мужчины к убийству и к женщине имеет источником один и тот же невроз – какой именно, Вельцев не понял, хотя прочел статью дважды. Ученому автору он был признателен не за его темные разглагольствования, а за то, что связь между склонностью к убийству и влечением к женщине получала, можно сказать, официальное признание. После своего первого заказа, промаявшись сутки без сна, он исповедовался в Рождественском монастыре. Для душевного спасения это не возымело последствий, зато материальных результатов было хоть отбавляй. По дороге из монастыря он перевернулся на машине, заснув за рулем. Его первой женой стала студентка мединститута, которая в тот день вышла на первую стажировку в Склифе. Тогда, не столько в травматологии, сколько в общежитии, она возвратила его к жизни. Наутро он будто проснулся в новом мире, а еще неделю погодя – с легким сердцем и даже, что ли, с чувством бескорыстного благодеяния – застрелил досаждавшего ей тульского ухажера-пропойцу. С Оксаной они прожили душа в душу два с половиной года, и то, что Вельцев приносил домой под видом получки инспектора по кадрам в ЧОПе, он безо всякой задней мысли называл их совместным доходом. Секс (не со всякой женщиной, конечно, а с той, которую считал своей) для него был средством отпущения грехов почище исповеди. Будучи со своей женщиной, он возобновлялся телом и совестью, каждое такое объятье виделось ему рождением новой, прекрасной жизни – сто крат лучше его собственной и тысячу крат лучше тех, которые он отнимал. Он верил, что переродится в детях, совершенно искупится ими, пока Оксану не стал беспокоить телефонными звонками Господь Бог. Звонил Бог всегда в отсутствие Вельцева, говорил много, на вопросы не отвечал и, прежде чем отключиться, начинал тяжело хрипеть в трубку. «Ужас, – признавалась жена. – Слышу хорошо, а не разобрать ничего». За полгода, миновавших между первым звонком и памятной ночью, когда Господь решил заговорить устами Оксаны и ее с судорожными припадками отвезли в 4-е отделение Канатчиковой дачи, она смогла вполне усвоить только два божественных откровения: «Все будет джага-джага» и «Мальчики кровавые в глазах». Второй брак, супружество Вельцева с Дашей, которая не любила его, вышел, как ни странно, более продолжительным, длился без малого четыре года, но распался в одночасье, разлетелся кровавыми брызгами вчера под утро, когда по анонимному видеозвонку Вельцев расстрелял предательницу, ее любовника (и своего «работодателя») Митяя, обоих митяевских горилл, Репу и Джека, и расположившуюся позади их стола случайную парочку за ширмой. Недоброе он почуял еще осенью, вернувшись из командировки в Питер. Даша, прежде своенравная, вспыльчивая, вдруг смягчилась, стала покладистой и обходительной. Перемену в ее поведении можно было бы счесть добрым знаком, если бы одновременно это не был признак измены, уничтожившей то единственное, что привязывало Вельцева к жене – всеобновляющее и всепрощающее свойство их близости. Удивительно, но до вчерашней катастрофы вину за то, что перестал воспринимать Дашу своей женщиной, он возлагал не на нее, а на себя, и даже малодушно помышлял о разводе. Вторые сутки, шедшие после бойни в клубе, он не мог избавиться от чувства, будто стал дышать каким-то новым, пустым воздухом, который рвал его изнутри, точно выброшенную на берег глубоководную рыбину…