Дать определения мира и единства тут не будет правильным – и не потому, что это невозможно (дать какие попало «определения» очень даже возможно – невозможно дать корректные, полные, исчерпывающие и окончательные определения; впрочем, другие по большому счету и вообще не нужны), и не потому, что в данном случае не планируется создание аксиоматической системы, и даже не потому, что определения никоим образом не предотвращают появление неразрешимых парадоксов (таких, например, как парадокс Рассела), но потому, что принятые вначале определения, если им следовать (а если не следовать, то они и подавно не нужны), будут сразу уже ограничивать, о-предел-ять, т. е. заранее, еще до всякого исследования и размышления, устанавливать им предел и (предположительно непреодолимую) границу, а также провоцировать сползание к обсуждению понятий «мира» и «единства» (содержание их, объем и т. д., вместо того чтобы обратиться к миру и единству). Особенно это важно применительно к миру, поскольку любой предел или ограничение в этом случае будут давать неизбежно только часть мира.
Поскольку современность «требует от нас конститутивных институций, которые бы постоянно разлагали и вновь собирали ткань общества, порождали одновременно оторванность единичной свободы и вторящую ей ее солидарность» [334, с. 110].
Здесь авторская маргиналия: «Вовсе нет! Потому что понятие мира вовсе даже не понято» [553, с. 439].
«Очевидно, не существует классификации мира, которая бы не была произвольной и проблематичной. Причина весьма проста: мы не знаем, что такое мир» [67, с. 86].
«Самым вероятным произведением слов “σοφός”, “σοφία” по-прежнему остается произведение от слова “σόος” – целый, невредимый, неповрежденный. Истинная философия занимается только целым» [595, с. 443].
«Философ просто не имеет права браться не за Всё. Это – его профессиональная оптика. И кому-то же в век специализации и разделения труда мелочного между науками надо браться за синтез, понимать Всё Целое. Это тоже – если хотите – особая специальность, необходимая в разделении труда внутри Культуры» [133, с. 10].
Гегель полагал даже, что «вся философия есть не что иное, как изучение определений единства» [139, т. 1, с. 280].
«Являясь как бы пра-феноменом философского понятия, категория бытия доказывает единство мира и смысла, но, оставаясь в теоретических границах, выступает как реликт этого единства или как указание цели» [210, с. 237].
Ср.: «Для философии понятие единого столь же важно, как и понятие бытия» [124, с. 14].
«Синтез [завершается] только таким целым, которое не есть часть, т. е. миром» [238, с. 383].
«Я говорю „картину мира“… потому что это само собою разумеющееся основание… исследования, и как таковое оно невыразимо» [108, с. 344]. Поэтому ребенка не учат миру, как не учат и существованию: «Ребенка учат не тому, что существуют книги, существует кресло и т. д. и т. д., но тому, как доставать книгу, сидеть в кресле и т. д.» [108, с. 380].
«Понимание мира, как и понимание любого простого начала, например единства, должно быть сначала заложено в науку, чтобы наука смогла его применить» [57, с. 140].
«„Абсолютная цельность [totalitas, подразумевается – мира], – пишет Кант [238, с. 388], – хотя и представляется понятием повседневным и легко понимаемым… при более глубоком взвешивании представляет… для философа величайшие трудности“… „Величайшие“ трудности здесь именно неподъемные» [57, с. 58].
Что уже зафиксировано даже в учебной и справочной литературе. См., например: «Одно из основополагающих представлений античного миросозерцания – совершенное превосходство единства над множеством» [395, с. 204]. Или: «Европейская культура начинается с идеала единства, выраженного в натурфилософском учении о бесконечном едином начале Космоса, в гармонии с которым заключается подлинное существование» [18, с. 71].
Вплоть до формирования жизненного мира человека [391] и состояния психического здоровья личности, – начиная от самотождественности осознания и заканчивая конгруэнтностью по Роджерсу [см. 439], предполагающей соответствие выражаемого переживаемому и происходящему.
В начале «Физики» Аристотеля (184а20) читаем (в переводе Бибихина): «Первое по природе – последнее для нас» [Цит. по: 59, с. 35].
«Тезис элеатов, если его выразить формально-логически, свелся бы… к закону тождества: А есть А» [125, с. 117].
Концепты, до сих пор практически не различающиеся даже в серьезных энциклопедических изданиях [см., например, 644; 645; 716].
По известной модели так называемого «основного вопроса философии» [см. 180; 390] в его марксистской постановке [612, с. 282 и далее] – модели, продуктивной постольку, поскольку применительно к любой «вечной» философской проблеме несложно обнаружить два – три базовых решения, на основании различения которых практически всегда можно построить простую универсальную классификацию для любых философских учений (например, номинализм/ реализм/концептуализм, субъективизм/объективизм, рационализм/эмпиризм и т. д.).
В обоих смыслах, удачно различаемых, например, в немецком языке посредством двух слов – “vorstellen” (‘представить себе’) и “darstellen” (‘представить другим’).
Ср.: «Сегодняшнее размышление по поводу категории множества не принимает восторженных упрощений и непринужденных сокращений, но должно столкнуться с серьезными проблемами: в первую очередь с логической проблемой (которую нужно заново сформулировать, а не устранить) отношения Единое/ Многие» [99, с. 17].
«Лишь совокупность бытия и ценностей составляет вместе то, что заслуживает имени мира» [438, с. 22].
Которая, будучи свободным и неангажированным (в той степени, конечно, в какой это вообще возможно) мышлением, всегда стремится выйти за любые пределы или ограничения и нацелена на критическое рассмотрение любых догм и очевидностей, стремясь поставить их под сомнение и задаться вопросом о гипотетических альтернативах [см. 148].
«Из-за господствующих реализаций европейско-американской метафизики трудно избежать единственности, с одной стороны, и плюрализма – с другой. Есть либо один-единственный мир, либо множество разных миров. Выбирать приходится между этими альтернативами… Нас всё время заставляют сделать выбор между единственностью и плюрализмом. Либо единица, одна реальность, одна этика, одна политика, либо множество» [312, с. 134].
«Все науки изобретали свои способы перемещения от одной точки зрения к другой, из одной системы координат в другую… это и называется релятивностью» [284, с. 204].
И не только философских – по утверждению Латура, например, «социология, в противоположность своей сестре антропологии, никогда не сможет удовлетвориться множественностью метафизик; она нуждается и в постановке онтологической проблемы единства этого общего мира» [284, с. 355].
«Мир утратил свой стержень… но он достигает более высокого единства» [177, с. 11].
«Политическое есть сфера коллективного единства людей» [334, с. 13].
«Итак, остается открытым вопрос: сумеет ли культура будущего объединить всё свое тысячелетиями накопленное состояние или оно останется разбросанным по разным закромам, упрямо сохраняя свою обреченность – быть неспособным к совместному действию? А если всё останется как было, то в чем же смысл самой культуры?» [383, с. 102].
Ср.: «Современная наука кажется Марфой, пекущейся о многом, и жаждущей участи Марии, заботящейся о едином» [270, с. 14].
«Через философию выражается идеал собранного в одну точку целого сознательной жизни, всего того, что имеет к нам отношение» [339, с. 42].
«…Мы …могли бы спокойно и свободно сказать „да“ только неслышному голосу тайного согласия, согласившись с согласием мира… в этом согласии мир только и начинает впервые для нас присутствовать как целое…» [57, с. 89].
Независимо от тех или иных пониманий мира.
В качестве которой могут, конечно, рассматриваться в том числе и несколько субстанций.
Для которой любые неразрешимости, апории и парадоксы рассматриваются в качестве недостатка.
Настаивая на (мета)утверждении (единственном и, предположительно, правильном/верном/правдивом/обоснованном…) о множественности истин.
Или различных миров – в наборе и ассортименте различных описаний, которые всё равно охватываются одним (мета)описанием соответствующего провозглашения.
За буквально редчайшими исключениями.
Не только и не столько философских – характерно, что, формально говоря, неклассический прорыв был произведен литературными и антихристианскими выпадами Ницше, глубинно психологическими прозрениями Фрейда, экономическими штудиями и политическими проектами Маркса, которые, в свою очередь, оказали влияние не только на философию, но и на общий стиль мышления более поздних эпох.
«…Мир есть горизонт всех горизонтов, стиль всех стилей, гарантирующий моим опытам данное, а не намеренное единство, невзирая на все разрывы моей личной и исторической жизни» [366, с. 423].
Ср.: «Метафизической философии… внутренне присуще самоутверждение в качестве окончательной (истинной)» [29, с. 83].
Ср.: «Мы нуждаемся в таком способе говорить, который поможет нам… работать с текучестями, рассеяниями и переплетениями, составляющими хинтерланд исследования» [312, с. 89].
Ср.: «Абсолютное верховенство логического, рассудочного объяснения не может быть логически же доказано, ибо всякое доказательство опирается само на веру в абсолютную, окончательную компетенцию чисто рациональной мысли» [541, с. 193].
Что зафиксировано в парадоксе Якоби: «Без предпосылки аффинирующей вещи в себе нельзя войти в „Критику чистого разума“, с ней невозможно там оставаться» [671, S. 301].
Рассматриваемый в качестве определенной реализации своего рода герменевтического круга [см. 121], когда решающим будет «не выйти из круга, а правильным образом войти в него» [553, с. 153].
«Сборка – это процесс связывания, собирания или, лучше, рекурсивного самособирания, в котором соединяемые элементы не приобретают фиксированную форму и не принадлежат к более обширному пред-данному списку, а конструируются (по крайней мере отчасти) в ходе взаимного переплетения. Это значит, что не может быть фиксированной формулы или общих правил, определяющих хорошие и плохие пучки, и что метод-сборка… произрастает из собственных хинтерландов (но также и создает их), которые изменяют форму в той же мере, в какой остаются неявными, неопределенными, нечистыми» [312, с. 92].
«Это предположение является общим местом и в лакановском психоанализе, и постструктурализме (Деррида), и даже в современной герменевтике (Гадамер)» [215, с. 155].
«Общего языка в принципе нет» [57, с. 135].
При удерживании в каждый данный момент тех или иных предпосылок и оснований в соответствии с принципом Витгенштейна: «Если я хочу, чтобы дверь отворялась, петли должны быть закреплены» [108, с. 362].
Ср.: «Но мне казалось существенным, чтобы мысли… переходили от одного предмета к другому в естественной и непрерывной последовательности. После нескольких неудачных попыток увязать мои результаты в такую целостность я понял, что это мне никогда не удастся… И это было, безусловно, связано с природой самого исследования. Именно оно принуждает нас странствовать по обширному полю мысли, пересекая его вдоль и поперек в самых различных направлениях» [109, с. 77].
«Чем более книга тотальна, тем более она фрагментарна» [177, с. 11].
«…Чтобы мысль, находясь в движении, не разрушала бы сама себя» [347, с. 41], т. е., иными словами, не впадала в перформативные противоречия, а, наоборот, достигала самосогласованности: «Мысль совместилась с собой – и понимает» [347, с. 56]. Ср. с требованием Канта «всегда мыслить в согласии с собой» [235, с. 377].
Ср.: «Разговор будет тем самым выведен на некий путь. Я говорю: на некий путь. Этим мы допускаем, что этот путь не является, конечно, единственным» [568, с. 13].
Ср.: «Не существует никакого interpretandum, которое не было бы уже interpretans… Интерпретация всегда вынуждена интерпретировать саму себя» [546, с. 52–53].
Необратимой потому, что последователи традиции, как правило, читают своих предшественников (хотя и не обязательно соглашаются с ними), тогда как обратное встречается крайне редко (только в случае современников).
«В философии есть презумпция ума. По определению, если берешь книжку в руки, то, каким бы роковым именем ни назывался автор, Платон или кто-то еще, существует презумпция, касающаяся ума философа» [339, с. 27]. Ср.: «В случае Блейка и Канта мы имеем дело с грамотными людьми, на оселке грамотности которых поверяем свою неграмотность» [345, с. 294].
Ср.: «Ранние античные тексты переполнены рассуждениями об едином и многом. Мир у всех античных философов обязательно един. И это единство обязательно объединяется у них множеством частей» [322, с. 549].
«Таковы, например, философские положения Гераклита: „и из всего одно, и из одного – все“, Ксенофана: „всё едино, единое же есть бог“, Анаксагора: „во всём есть часть всего“» [576, с. 34].
Ср.: «В античности понятия бытия и единого порой употреблялись как взаимозаменяемые, поскольку бытие как первоначало рассматривалось как нечто простое, т. е. неделимое, а потому единое» [124, с. 14].
«NOEIN=EINAI („мыслить“=„быть“, первоначальное тождественное сущее-мыслимое, члены тождества, совпадающие буквально с точностью до перестановки)» [395, с. 206].
«Если единое не существует, то ничто из иного не может мыслиться ни как одно, ни как многое, потому что без единого мыслить многое невозможно» [423, с. 412].
Ср.: «Единство в арабо-мусульманской философии выражалось рядом близких терминов: „вах. да“, „’ах. адиййа“ (реже „вах. идиййа“) с соответствующими „вах. ид“, „’ах. ад“ для „единый“; первое передает единство как не-множественность, второе – как единственность. Их соотношение емко выразил ал-Фараби, указавший, что ’ах. ад происходит от вах. ид (единственный), не входит в ряд чисел и обозначает то, что не имеет подобия ни в мысли, ни для чувства, тогда как вах. ид обозначает то, что „едино по самости“ (мутавах. х.ид фи аз-зат). Ваххада (делать единым, считать единым) и соответствующее тавх. ид (обеспечение единства в бытии или мысли) замыкают ряд важнейших терминов, группирующихся вокруг понятия единства» [479, с. 18].