1983
3 января, Мартиника
Идиллическое утро под пальмами, купание в волнах. Шарлотта, Лола и я очень возбуждены, прыгаем в воду. Накупили еды в store[40] и устроили на пляже пикник. Малышка Лу находилась под защитой больших деревьев. Ели baby food[41], галеты, сыр, было очень весело, а малышка Лу спала себе на ветру, под шорох опавших листьев, которые были похожи на лиловые morning glories[42], ползущие по песку.
Шарлотта съела на завтрак шесть кусков арбуза, и ее вырвало. Ей приснилось, что Кейт умерла, утром она проснулась сама не своя, это говорит о том, до какой степени вся эта история засела нам в головы. Завтра я узнаю, есть ли школа, которая возьмет ее с проживанием.
Мы уложили Лу и Йотту спать на большую деревянную кровать, а сами пошли на кухню ужинать. У них пять собак, две обезьянки, летучие мыши. Только привидений не хватает.
На следующий день мы ели в комнате, для разнообразия. Посреди обеда Лола увидела, как из чемодана вылезло что-то живое. По тому, как она об этом сказала, я подумала, что это шутка, но это был страшный таракан, и он направился к нам. В две секунды я вскочила на стул, Шарлотта и Лола тоже, в истерике. Жак – единственный, кто не потерял хладнокровия: он снял туфлю и убил таракана.
Мы продолжили есть на полу – и тут еще одно явление из чемодана, ужас, вопли, я ни секунды не думала о малышке Лу, а Шарлотта сказала, что я оттолкнула ее, чтобы первой влезть на стул. Прощайте мысли о том, что по натуре я человек стойкий, герой! По всей вероятности, я пожертвовала бы своими малышами, прежде чем мне выкрутили бы руки!
Мы успокоились, опять принялись за еду, и опять выполз таракан. Жак принялся бить тараканов, заглянул в шкаф – о, черт, еще один! Лола, Шарлотта и я очень боялись ходить по полу, мы были вне себя от страха, их было шесть. Мы пошли на ресепшен попросить аэрозоль. Все знают про тараканов. Мы убрали из номера всю еду, и смелый Жак все обрызгал. Как же мы испугались!
У детей их не было, они бы ни за что не заснули, но их дверь закрывается, а у нас достаточно места, чтобы беременная тараканиха свободно разгуливала.
В полночь мне позвонила Кейт, она была немного грустная, как мне показалось. Я подумала обо всей этой нелепице, и мне тоже стало грустно. Мы находимся так далеко друг от друга, мне ее очень не хватает, и, когда я вижу какой-нибудь красивый пейзаж, я думаю: «Черт, если б только она видела это вместе с нами». Мне хотелось сказать ей об этом, но я не сказала, надо стоять на своем.
Конечно, я понимаю, она подражает Сержу, она восприняла мою прежнюю жизнь и теперь является центром притяжения в этом искусственном мире… Звучит банально, но мне тоже нравилось так жить.
Я вспоминаю одну ночь в Мадриде, она захотела спать рядом с Сержем, прекрасно, я уступила ей место на большой кровати, но, когда Серж посреди ночи проснулся и обнаружил ее, он сказал: «Что это ты тут делаешь, я хочу, чтобы здесь была твоя мать!» Я сказала Кейт: «Ты хочешь спать вместе со мной на диване?» – «С тобой?» Она заплакала: «Лучше уж я буду спать на полу, он хочет тебя, а не меня!» Я, рассердившись на Сержа, поставила все чемоданы у двери в большую комнату, чтобы утром он не мог выйти, а когда проснулась, чемоданы все были убраны, малышка Кейт сидела рядом с Сержем и, играючи, отрывала маленькие кусочки от круассана и давала их Сержу, прелестный ребенок. И тогда Серж мне сказал: «Вот видишь, она не рассердилась, она меня обожает!» – и это была правда.
Быть может, она будет актрисой; в конце концов, в чем проблема, она видит, что Серж делает успехи, не очень-то надрываясь; и я, с моим-то акцентом, без образования, тоже добилась успеха, – так почему не она? Жак пишет дома. Так кто же по-настоящему работает? Кто сдал на бакалавра? Даже ее настоящий отец не сдал, а он миллионер… Так-то вот!
4 января
Славный денек. Лу 4 месяца. Я проснулась поздно, потому что Лола и Йотта взяли Лу на ночь к себе, бедняги! В 7 часов она проснулась и потребовала бутылочку. Ее уже нельзя оставлять на кровати, четыре дня назад она научилась ползать, точно земляной червяк! Она делает это уверенно, даже когда устала.
Зазвонил телефон: для Кейт есть место в школе в Ардеш, где учится ее подружка. Мне приснилось, что я побывала в школе для Кейт и испугалась, увидев замок Дракулы: большие светильники, гномов, горбатого немца у дверей. Директриса, в сандалетах и с косами, подскочила к нам, прыгая через скакалку, как скаут. «Мы здесь много играем и смеемся!» и «Мы большие приятельницы». Ава мне шепчет: «Она нормальная?»
Потом мы, Жак, Лола, Шарлотта, Лу и я, отправились на пляж с волнами.
Посетили дом императрицы Жозефины, супруги Наполеона. Лу положили в коляску. Никогда не думала, что она, Жозефина, была белой. Я думала, что Наполеон, большой оригинал, взял в жены черную красавицу, а может, я перепутала ее с Жозефиной Бекер? В любом случае она очень красива. Подумать только, эта женщина, родившаяся здесь, под пальмами, в сущности, буржуазного происхождения, вдруг становится императрицей Франции и Италии… И до чего же смешной Наполеон: «Душенька моя, целую тебя везде, твой Бони». Невозможно представить себе нашего «Бони» таким чувствительным, да еще и на матрасе, а между тем это так!
Потом мы устроились на пляже с Лу, море было спокойное.
Жак, Лола и Шарлотта надели ласты, маски и дыхательные трубки, чтобы поплавать под водой: рыбы, скалы, ракушки – так увлекательно! Я осталась с Лу, я еще не загорела, быстрей, быстрей загорать! Я попробовала маску с трубкой, но это оказалось не мое, я думала, что утону, даже на глубине в 25 сантиметров. Они набрали ракушек для бабушки, Сержа, Ноэль, а для меня ничегошеньки, я чуть было не поранилась губкой, это такая прелестная штучка на коралле.
Лу исполнилось 4 месяца. Лола и Жак нарисовали ей красивые открытки. Завтра экскурсия на ромовый завод. Я надеюсь, что малышка Лу стойко перенесет винные пары.
8 февраля, Линда – Лондон
Линда родила мальчика. Только что звонил Майк, Линда и младенец чувствуют себя хорошо, вес около трех кило, я так за нее рада.
Проснулась очень рано. Бедняжка Лу кашляет, а у Шарлотты насморк. Ночью спали беспокойно, а потом еще волновались из-за Линды. С 21 часа мама с папой ждали в маминой комнате. Папа очень тревожился, и мама тоже. Никто толком не спал. Маму мучили кошмары, и в 4 утра ей пришлось выпить снотворное. Папа разбирал бумаги у себя в комнате, потом, примерно в 9:30, позвонил в больницу, и ему сказали, что она по-прежнему в родильной палате. Время тянулось медленно. Лу так прелестна, что я все больше боялась, что у Линды что-нибудь пойдет не так. Звонок. Уф, все хорошо, ура! Шарлотта прыгала от радости.
Ночь 8 февраля
Видела Линду, младенца и Майка. Линда прелестна, восхитительна, она прямо расцвела. Она очень мужественная и кормит малыша после кесарева сечения. Она терпелива и делает все очень хорошо, несмотря на боль. Я ею восхищаюсь. Майк с такой нежностью и благоговением смотрит на Линду и младенца, его глаза светятся счастьем и гордостью. Darling little boy[43] – вылитый Майк в миниатюре и очень пропорционально сложен. Я была растрогана до слез, когда увидела, какой любовью окружено это крохотное существо. Глазки у него круглые и совсем без складочек, как у некоторых недоношенных детей, нет, он пухленький, но маленький, словно эльфийский совенок. Длинные ручки, длинные ножки, темно-русые волосы – вскрик феи, картинка, которую я видела во сне. Шарлотта на седьмом небе.
Март
Мне бы не хотелось продолжать писать мой дневник иначе, как в веселом расположении духа, и, за неимением писательского таланта и чувства юмора, вот я какая в марте 1983 года:
– со мною мой ангел, малышка Лу, она спит рядом;
– моя голова стоит не больше, чем два года назад.
Я очень люблю Жака, так, что жить без него не могу, но вместо того чтобы наслаждаться идиллией, я чувствую себя больной, как в 18 лет, совершенно больной им. Я чувствую себя старой, некрасивой – и душой и телом, я утратила свою душевную красоту, покинув Сержа. Я могу любить только тех людей, которые страдают, я не могу ни любить себя, ни уважать, не могу справиться со своим недугом, а он даже не видит, что мне плохо, и говорит, что это оттого, что он работает, а я нет. Он отчасти прав, потому что я хочу работать только с ним, я ревную его к тем блестящим женщинам, которые его окружают, я тоже до боли хочу иметь основания плакать вместе с ним, ради него, я тоже хочу разрываться, чтобы он сказал, что в такой-то сцене я более чем хороша, но вместо этого я могу разрываться только в жизни, а это не вызывает у него восхищения.
Пятница 4 марта
Малышка Лу так красива, а Шарлотта так забавна. Вот только Кейт мне не хватает, сегодня утром я получила письмо. Мы ужинали вдвоем с Шарлоттой в очаровательном марокканском ресторанчике, я чувствовала себя прекрасно в компании с ней, в ресторане я смеялась до слез, услышав ее рассказ о том, как она грохнулась в метро, будто в замедленной съемке.
Моя Лу так прелестна, что у меня порой перехватывает дыхание, и она такая веселая! И она хочет нравиться! Она заплакала, чтобы привлечь к себе внимание, когда увидела, что отец на нее не смотрит!
9 марта
Какой ужасный день[44], я провела его, сидя на коленях, несчастная. Моя папка воспоминаний, любовные записки, газетные вырезки, телеграммы за пятнадцать лет. Как же я была избалована и как неблагодарна, и вот я все переживаю заново: Вена, фирменный бланк отеля «Захер», телеграмма от Ольги[45], возвращение к работе, трудности с продюсером, сообщение «звонил ваш муж», эскиз Авы, адрес больницы, фото детей в 1 год, в 6 лет, 10 лет, 12 лет, милое лицо Сержа, телеграмма, открытка с Ямайки, десятки раз «я люблю тебя», фото со съемок, первое совместное фото в Нормандии, Клуб 13, Жак. И потом письмо из отеля «Захер», звонил Жак, ваш муж оставил сообщение. Венеция, зима, лето, весна, а потом шесть лет в Венеции, дети в Венеции, наша комната в Венеции, он, я. Несчастный случай с детьми, ссадины на лицах, потом дневник. Я уехала. Но как я могла уехать, как, после стольких лет; я просматриваю все эти годы, пытаясь быстро разложить их по коробкам: коробка для Шарлотты, коробка для Кейт, большая коробка для Серджио? Подобно тому как смерть – это horror[46], моя жизнь – это коробка с пазлом: лицо на веселом фото – и в тот же вечер предательство. Я создала себе ужас, лучше бы умереть, мне казалось, что все это кино, что я ребенок, который играет в игру «кто любит меня больше всех». Я ранила великих людей, подумать только, есть недостающие куски, на фото все счастливые, на словах тоже, и все же я была неискренней: порой я хотела их обоих, и я на все имела право, как дрянная девчонка, и он стал меня презирать, не смотрел на меня и обращался со мной как с ребенком. Весь день у меня из головы не выходила эта картина конца, наложенная на вид этой комнаты, стопки фотографий, краха; у него было такое лицо, что я поняла: с этого момента он будет внушать мне страх, он будет меня судить. Святые правы: как, должно быть, хорошо никогда никому не причинять боль. Надо тихонько закрыть глаза и тихонько скользнуть в тихую ночь. Ад – это когда ты преступница, несмотря на смягчающие обстоятельства; ослепляющая любовь, безудержное желание – все ушло, осталось страдание. У Сержа нет этого чувства вины, с его точки зрения он ни при чем, он честный игрок, против которого смухлевали, которого побили, обокрали. И он остался честным игроком. И пусть ему не говорят ни о «морали», ни о том, что надо делать, ни о том, что он «поступил дурно», нет, нет, только не он. И он больше не смотрит на меня с любовью – это, наверное, самая суровая правда, он любит ту, которую он знал, но не меня. В конце концов, кого он знал – меня или некую актрису? Я и сама-то себя толком не знаю, я играю сама с собой.
И во всем этом мои малышки, жизнь подлинна хотя бы для них, моя Кейт выросла, она уже не ребенок и, я думаю, станет актрисой – невозможно ведь продолжать быть ребенком. Шарлотта королева, к тому же красива и добра. У нее такой прекрасный, такой чистый характер. И малышка Лу здесь, она рождена от мужчины такого красивого и соблазнительного, что я содрогаюсь при мысли, что могу его потерять. Я лежу в постели и не могу заснуть. Я сложила свою жизнь в чемодан, но образы не покидают меня.
Без даты, сон
Позавчера мне приснился сон. Малышка Лу в больнице, я пришла ее проведать, она смотрит на меня с такой нежностью, что мне трудно уйти. Жак видит, что мы опаздываем на самолет, но он спокоен и вежлив. Я пытаюсь уйти от Лу, она уже не стоит на четвереньках в своей сетчатой кроватке, она на руках у медсестры, я закрываю дверь и вижу, что она беззвучно плачет, как недавно, за стеклянной дверью. На стоянке меня ждет Серж в такси, неужели я дала ему понять, что он может меня увезти? В любом случае он здесь и преспокойно меня ждет. Жак тоже здесь, в своей машине, а я между ними, потом у них завязывается драка, и я их разнимаю. Серж не желает признавать Жака.
Я иду с Жаком, встреча через полчаса, не опаздывай, я иду в противоположную сторону, выхожу на какую-то улочку, где меня обгоняют две девушки. Одну из них я знаю, но откуда? Пытаюсь вспомнить – и вспоминаю. Она говорит: «О, надо, чтобы мы с Жаком больше путешествовали по Италии». Эта девушка журналистка, пишет в «Монд», для Жака это будет неожиданность, а мне отчасти приятно знакомство с девушкой отнюдь не вульгарной, скорее даже серьезной, работающей в «Монд», потом я вижу двух полицейских и заграждение зеленого цвета, как решетка в подвале, перекрывающее мне дорогу. Я оборачиваюсь и понимаю, что назад идти не могу, но как тогда быть? Надо пройти по мосту, а потом повернуть налево примерно через километр, потом опять пройти по мосту, и я буду на месте. Я вижу, сколько еще осталось пройти, и понимаю, что опаздываю. Я хлопаю полицейского по животу, он забирает у меня пуховку для пудры и пишет протокол на моей розовой пуховке, потому что это противозаконно – совершать насилие над полицейским; потом я сижу вместе с ним и другим полицейским, и две другие девушки, не вполне приличного вида, идут к нам, и я рассказываю, что меня ждет муж и что у меня болен ребенок. Девушки слушают, а полицейский говорит: «Ого, вы их разжалобили, это все ваши штучки, вы хорошая актриса, но на нас это не действует». Но на девушек это сильно подействовало, я плачу, ведь я говорю чистую правду, и все же я пользуюсь ситуацией, играю на публику, полицейский прав.
Проснувшись, я все рассказала Жаку, ему было интересно только, на каком я была берегу и на какой мне надо было перейти. Во сне я видела его большим, как автобус, я объяснила ему, что была на Правом берегу и хотела там же и остаться, именно так. Это полицейский пытался заставить меня перейти через мост, но в любом случае Жак не это хотел сказать, я знаю, что Серж живет на Левом берегу, все это меня смущает.
16 марта
Сегодня вечером позвонили мама с папой. Только что умерла Фрида.
Мать Пемпи, двоюродная сестра папы, Фрида Биркин, впоследствии Дадли Уорд, когда-то была любовницей принца Уэльского, будущего Эдуарда VIII. Их связь быстро закончилась из-за Уоллис Симпсон. Она ввела моду на воротники с лентой, а в тридцатые годы вместе с принцем Уэльским основала Feathers Club[47], согласно эмблеме принца – трем перьям, и устраивала благотворительные танцевальные вечера для сбора средств в помощь жителям бедных кварталов. Позже она вышла замуж за Бобби Каса Маури. Пемпи, когда ее муж Кэрол Рид умер, переехала жить в дом напротив дома моих родителей, а чуть позже Фрида поселилась в доме рядом, на Оулд-Чёрч-стрит. Так они и жили, по соседству, до самой ее смерти.
Дорогая, славная Фрида. Она в лучшем мире, но мне ее будет ужасно не хватать. Звезда этой женщины – оригинальной, неповторимой, witty, naughty, daring[48] – погасла, как мне будет не хватать ее смеха, ее неожиданных визитов. Она была веселой, избалованной, забавной, как никто другой, с виду беззаботной, на редкость мудрой. Ни у одной другой леди не было так приятно бывать в гостях. Обезоруживающая своей искренностью, страшно верная тем, кого она любила, с этим своим детским голоском, который вызывал у меня смех, равно как и ее смелые суждения и ее непорядочность. Все это похоже на некролог в местной газете, но стоит мне отметить одно какое-то качество, как в памяти тотчас всплывает другое. Какое счастье знать ее, пусть даже не очень близко, этого эксцентричного мастера комментариев, и какое счастье, что Шарлотта, Кейт и маленькая Лу были с ней знакомы, а о Лу она сказала: «Эта малышка далеко пойдет». «That divine baby»[49], – сказала она, когда мы были у нее в последний раз, с ней тогда уже было трудно общаться, она вела себя крайне высокомерно и смотрела на меня с недоверием, решив, что я няня Лу, и даже папа не смог ее переубедить.
Дорогая, дорогая Фрида, если ты там, на небесах, посмейся надо мной вволю и обними дорогую Пемпи – ты ведь так долго ждала момента, когда можно будет соединиться с ней…
28 марта, Тунис
Весь день я провела в попытках отыскать fascinating Tunisia[50]. Я сфотографировала темного барашка и какого-то жалкого верблюда – и всё[51]. Мне хотелось увидеть жилища пещерных людей, они находились в четырех часах ходу, по словам чиновника из департамента культуры, еще он сказал, что Кайруан – интереснейшее место, которое нужно во что бы то ни стало посмотреть, и добавил, что город почти рядом, но мы добирались два часа и не смогли туда попасть! Там что-то около двадцати трех мечетей, но ни в одну нельзя войти, какие-то симпатичные парни пытались всучить нам ковры. Мы жутко устали! Но было очень весело, благодаря девочкам мы теперь знаем, что рука Фатимы означает семью, а две руки – две семьи и т. д., что, для того чтобы соткать довольно паршивый ковер, очень симпатичная женщина должна потратить семь месяцев жизни, что мечеть для нас закрыта, что верблюжьи какашки можно собрать и положить на время верблюду под хвост и что его верхняя губа разделяется надвое! Один из верблюдов все время крутился. Я поинтересовалась, почему у него завязаны глаза, и человек ответил: «Он болен вертянкой!»
Перелет сюда был самым страшным из всех, какие я когда-либо совершала, это уже стало привычным: мой перелет на обратном пути в Лондон, перелет в Женеву на день рождения Жака; у детей рвота, женщины вопят. Бедная Шарлотта, вся зеленая, обхватила ладошками мордочку, я тоже сидела склонившись над гигиеническим пакетом, и холодный пот стекал у меня по шее к губам. Жак, тоже мертвенно-бледный, взял малышку Лу – единственную, кто неплохо себя чувствовал. Я проклинала себя за то, что все эти страдания из-за меня одной, мне хотелось вернуться и послать к черту всю эту поездку, особенно когда я видела ужас на лицах Шарлотты и Лолы. По громкой связи сообщили, что приземлиться невозможно из-за ветра, и все-таки мы сели, все прошло хорошо, любезные стюардессы, гирлянды из апельсиновых цветов, нас встречали как королев. Все были очарованы улыбкой Лу, и боже, как она улыбалась весь день! В отеле мы хотели поплавать, но в бассейне не было воды, только рабочие. Мы могли бы сейчас находиться в Неаполе, тут все грязно и безвкусно, гнетущее впечатление. Но люди милые и кроткие, и обожают детей, так что thank the Lord![52]
Я стала почти непьющей! Ни капли спиртного, только вода касается моих губ вот уже три дня! Ничего удивительного – после той жуткой ночи, которую я помню, будто она была вчера. Жак сказал, что хотел позвать врача, чтобы он сделал мне укол, потому что у меня были галлюцинации и я пыталась выпрыгнуть из окна. Я не помню ничего, даже то, что я выскочила из такси и рухнула на дороге. Немного болит рука и колено. У меня все внутри холодеет, когда я пытаюсь думать об этом. Я помню, что пыталась причинить себе боль; не будь рядом Жака, думаю, мне бы это удалось, но мне плевать на истерику, мне интересно, что бы я сделала, если бы со мной не было Жака. Он говорит, что я кричала в течение десяти минут, и он думал, что ему придется отправить меня под замок. А я ничего такого не помню, помню только, что весело болтала с Изабель Аджани, она была просто очаровательна, мы смеялись по поводу одной истории с гинекологами. Сказать по правде, мы заставили смеяться всех присутствующих на празднике; по случаю такого большого успеха я выпила белого вина, после того как прикончила одну или две бутылки красного. Я думаю, два приличных стакана водки с апельсиновым соком довершили мое падение, я умышленно приняла их за спиной у Жака, мы пили с Аджани, моей сообщницей. А потом – туман до самого утра! Ну да! Помню, я скверно себя чувствовала, но не помню, чтобы я падала на лестнице, проявляла какую-то необычайную агрессию или буйство, о чем мне с ужасом рассказывает Жак. Это и правда не смешно, а скорее жутко. Зато больше ни капли, не то – курс на Святую Анну[53]! Я знаю, что это неразумно, это скорее крайности, но у меня или все, или ничего, как поется в песне, а что касается курева – или четыре пачки, или ни одной затяжки. Я не могу себя контролировать, не могу быть благоразумной. Я слишком слаба для того, чтобы выпить бокал-другой, и все, это баталия, а потом «железная рука», как говаривал Серж.
7 апреля
Моей дорогой Кейт завтра исполнится 16 лет, тра-ла-ла-ла-ла! «Happy birthday sweet sixteen you’re not a baby anymore»[54], – как поется в песенке. Ну вот, случилось! Моей малышке 16 лет. В этот вечер, в Лондоне, 16 лет назад она начинала свою жизнь. Джон, я и она – мы помчались в лондонскую клинику… Каким еще ребенком я была тогда, меня надо было взять за руку, успокоить, боль не стихала. Но какой же красивой, прекрасной была моя малышка Кейт, – и моей, моей, моей. И как я была счастлива. Мне кажется, прошло уже лет тридцать, и вместе с тем это было как будто вчера; закончилось детство, все загублено? О, надеюсь, что нет. Что она может помнить? Общество взрослых людей, несуществующий отец, импозантный отчим, какая прелестная, смелая и преданная девочка. Шестнадцать лет назад я и представить себе не могла нас здесь, в Париже, и шестнадцать радостных лет, в которых было все: счастье, тревога, раздражение, истерики, ярость, удушающая любовь, – да, моя милая Кейт, мой первенец, я заботилась о тебе, как любовник, я любила тебя и за маму и за папу, и я люблю тебя за весь мир, но у тебя, моя обожаемая, – у тебя свой мир. И это именно так. Сегодня наши дороги немного расходятся, это нормально, надо вылезти из кокона, чтобы стать бабочкой, но не забывай о моем сердце, а в нем ты – младенец, которому от роду день. Я, которая себя ощущала еще ребенком, я дала жизнь другому существу, такому красивому, как я горжусь тобой, happy birthday, моя прекрасная Кейт, необыкновенная Кейт, раздражающая своим едким шармом, я буду любить тебя всю свою жизнь, никогда ты не сможешь потерять ни меня, ни мою любовь, ты всегда будешь нужна мне. Будь счастлива даже и без меня, если так нужно, отыщи свою единственную дорогу, верь в себя, ты сильная, будь позитивна и осторожна с парнями – ты, кто вредит самой себе! Спокойной ночи, любовь моя, рожденная завтра, спи спокойно этой ночью у меня в животе, завтра наступит очень скоро, позволь мне предаться воспоминаниям, ведь ты напоминаешь мне мою молодость и с той поры служишь мне верной опорой. Я благодарна тебе за то, что ты была такой веселой малышкой, что сохранила свое простодушие, и обаяние, и терпимость, и способность сострадать и прощать. Благослови тебя Господь, моя дорогая Кейт.
9 апреля
Приехала Кейт, я подарила ей бриллиантовые серьги, которые выбирала вместе с Шарлоттой и Лолой. Потом день был немного грустный, я даже не знаю почему. Подозреваю, как всегда, что я думала о Серже, а Жак все делал как-то не так. Я хотела, чтобы он сделал подарок Кейт, мне казалось, что он об этом не подумал, но я ошибалась: днем он купил ей вместе с Шарлоттой перо. Потом я посчитала его эгоистом за то, что он приготовил обед себе одному, и решила, что он выглядит безобразно – потому что он вместе с Лолой был у парикмахера и позволил стричь себя какой-то девке, она постригла очень коротко; потом я хотела, чтобы он одолжил мне свое перо, а он положил его себе в карман, потом Серж сказал мне, что я красивая на фото во всю страницу в Matin Mag. Я купила журнал, показала его Жаку, а он и не подумал восхититься. Словом, множество каких-то ничего не значащих мелочей. Серж этим вечером забирает Шарлотту, мне по-прежнему грустно, и в моем злобном мозгу мелькнула мысль, что вот, Жак через несколько лет украдет у меня Лу, если я ему ее оставлю. Вот видишь! Прекрасное отношение. Однако Серж в разговоре по телефону был мил, как обычно.
Я знаю, почему я так много думаю о нем: потому что вчера вечером он сказал, что видел сон про нас обоих и что мы, как всегда, ссорились. «Кошмар!» – сказала я, а он так ласково: «О нет, нет, это было… мило». Думаю, поэтому я обозлилась на Жака.
Lost Song
Для того чтобы слова Сержа можно было петь, Филипп Леришом[55] разбирал его почерк и переписывал текст печатными буквами, потом я записывала все фонетическими знаками – потому что нередко слово было написано не в полном, а в сжатом виде, – с черточками наверху, обозначающими такты, мне также приходилось придумывать какое-нибудь новое слово, чтобы получилось спеть. Если я произносила слова не очень хорошо, на меня сыпались оскорбления, Леришом это знал, он оставлял первую дорожку, и мы потом совершенствовали запись. Сержу было на все это наплевать, его интересовали только эмоции и высокие ноты. После того как мы расстались, во всех его песнях говорилось о разрыве, мне было непросто их петь, а ему было непросто их слушать. Сквозь стекло кабины для звукозаписи я видела его расстроенное лицо, но после окончания записи он поднимал большой палец вверх в знак того, что я его не разочаровала, так было с «Baby Alone»