Однажды давным-давно Индиго Максвелл-Кастеньяда нашла меня.
Долгое время я был потерян, и во тьме мне даже стало комфортно. Не думал, что кто-то сумеет меня выманить оттуда. Но Индиго была из тех созданий, что могут охотиться по одному лишь запаху, а зловоние моего отчаянного желания, должно быть, оставляло дразнящий флуоресцентный след.
До Индиго я избегал мест, где деньги скорее являлись пышным зрелищем, нежели средством оплаты. Места эти были слишком шумными и грубыми, такого я придерживался мнения – потрёпанные, но крепкие доспехи бедняка. В те дни я был беден, но обрёл богатый опыт, и на этом основании выступал приглашённым куратором в L'Éxposition Des Femmes Monstrueuses. Выставка привела меня в Париж за чужие деньги и в конце концов – в Hôtel de Casteñada.
Когда-то отель был королевскими апартаментами Людовика Четырнадцатого и Марии Антуанетты, а теперь входил в рейтинг лучших отелей мира. Сводчатый потолок – как мне сказали, реставрация подлинника фресок – всё так же изображал равнодушных мускулистых богов, возлежащих среди златобрюхих облаков. Стены были увиты плющом, сквозь который скалящиеся лица каменных сатиров смотрели и тяжело дышали на гостей.
Всем известно, что каждый из отелей сети Casteñada был посвящён некоему сказочному мотиву. Я предполагал, что этот был данью уважения La Belle et la Bête – «Красавице и Чудовищу» – авторства Габриэль-Сюзанн Барбо де Вильнёв. И пусть мне не хотелось признавать, но было в нём что-то иномирное. Здесь было так прелестно, что я почти сумел игнорировать толпу моделей и диджеев, краснолицых бизнесменов и всех прочих блестяще одетых и кажущихся примитивными созданий, которых притягивали подобные места.
– Сэр? – Рядом возникла стройная темнокожая официантка. Вот уже второй раз она останавливалась у моего столика. Я выбрал сесть в самом конце зала, чтобы держать вход в поле зрения. – Вам точно ничего не принести?
Я глянул на меню рядом с беспорядочным ворохом записок, которые подготовил на вечер. Цена коктейлей начиналась от пятидесяти евро. Я улыбнулся официантке, поднимая наполовину опустошённый бокал с водой, и постучал по пустому блюдцу из-под бесплатных орехов со специями.
– Может, ещё порцию этого? – уточнил я. – Мой гость, должно быть, опаздывает.
Официантка выдавила лёгкую улыбку и удалилась, не обронив больше ни слова. Она наверняка подумала, что я солгал, сказав, что жду кого-то. Да я и сам не верил, что предполагаемый соблаговолит со мной встретиться.
После нескольких месяцев поисков гримуара тринадцатого века я нашёл зацепку, ведущую к частной коллекции семьи Кастеньяда. Поначалу мои просьбы взглянуть на экспонат оставались без ответа. Неудивительно. Я был хорошо известен в научных кругах как историк-медиевист, интересующийся сохранностью инкунабул[1]. Мне было нечего терять, кроме времени. Потому я написал письмо, часами стоял у факса, отправляя его в офисы семьи Кастеньяда по всему миру. Потерял небольшое состояние на междугородных звонках, пока наконец не получил сообщение за неделю до моего отбытия в Париж.
«Можете встретиться со мной в отеле седьмого ноября. Восемь вечера.
И. М. К.»
И. М. К. Индиго Максвелл-Кастеньяда. Наследник состояния семьи Кастеньяда.
Я ничего о нём не знал и предпочёл бы, чтобы это так и оставалось. Никогда не понимал этого повышенного интереса к богатым и знаменитым и тому, чем они живут. Вся эта неприкрытая жажда их жизни, тихое изумление совпавшими датами дней рождения… Я предпочитал иные фантазии.
Я проверил часы: 8:45 вечера.
Может, он забыл о нашей договорённости? А может, уже пришёл и просто заканчивал с предыдущей встречей?
Я почувствовал на себе чей-то взгляд с другого конца зала. В двадцати футах сидела пара за отдельным огороженным столиком, похожим на золотую птичью клетку. Мужчина поймал мой взгляд и усмехнулся.
– Алмазный мартини для дамы! – воскликнул он, прищёлкнув пальцами.
У мужчины была копна жёлтых волос, а голова выглядела слишком тяжёлой для его шеи. Он отдалённо напоминал тающую свечу. Рядом с ним сидела женщина, пышная и чувственная, как храмовый рельеф.
Бармен подошёл к их огороженному столику, толкая перед собой стеклянную тележку с коктейльными принадлежностями, и тотчас же начал отмерять, разливать, трясти. За ним следовал темнокожий, строго одетый мужчина с бархатной шкатулкой. Ювелир. Мужчина открыл шкатулку, в которой обнаружилась целая россыпь бриллиантов.
– Выбирай, – сказал женщине желтоволосый мужчина. – Бриллиант твой.
Женщина указала бледным пальцем на самый яркий бриллиант самого большого размера. Бармен протянул ювелиру холодный матовый бокал мартини, и тот бросил в напиток выбранный бриллиант. Камень утонул, словно упавшая звезда.
– À votre santé[2], – проговорил ювелир, когда бармен удалился, громыхая тележкой.
Женщина, всё ещё усмехаясь, подняла руку, словно собиралась выловить камень пальцами. Старик рядом с ней схватил её за запястье…
– Я сказал, что бриллиант твой. Но не сказал, что ты можешь достать его из грёбаного бокала.
Она казалась уязвлённой, подняла взгляд на мужчину, сузив глаза.
– Я, чёрт возьми, серьёзен, – со смехом заявил он. – Если уж так сильно его хочешь – можешь покопаться в утреннем дерьме.
Женщину, очевидно, переполняло отвращение. На миг мне показалось, что она выплеснет напиток ему в лицо. Наши взгляды встретились через зал. Она осушила бокал одним глотком, вместе с бриллиантом. А потом вызывающе вздёрнула подбородок, и её взгляд был полон отвратительного узнавания: «Ты – голодная добыча. Как и я».
Я хорошо это скрывал, но она была права: я всегда был голоден. Один миг либо безумия, либо тайны воплотил мою жизнь. И с тех самых пор я искал доказательства невозможного и посвятил всю жизнь выкармливанию этой страсти.
Веером я разложил страницы на мраморном столе, изучая свои записи для выступления на следующей неделе, посвящённого мифу о Мелюзине. На распечатке передо мной была изображена Мелюзина со спутанными волосами до пояса, крыльями летучей мыши и свёрнутым кольцами змеиным хвостом. Её руки были стиснуты в тихом ужасе, словно она цеплялась за последние осколки благородного изумления, прежде чем покинуть своего мужа за его предательство.
Мелюзина была известна благодаря труду Жана д'Арраса четырнадцатого века. В зависимости от первоисточника, она была кем-то вроде русалки или сирены. Однажды на лесной поляне её встретил дворянин и умолял выйти за него замуж. Мелюзина согласилась, но при одном условии: он никогда не станет подглядывать за ней, когда она купается. Дворянин согласился, и некоторое время они были счастливы. Но в конце концов его стало переполнять любопытство, и однажды он подглядел за супругой, когда та купалась, увидел её истинную природу и потерял её навсегда.
Меня всегда завораживали эти не вполне женщины – сирены или русалки, киннары или селки. Мир, казалось, не мог решить, проклинать их, желать или прославлять. Они были прокляты как напоминание о похоти, и тем не менее Дом Люксембургов с энтузиазмом заявлял о своём происхождении от противоестественной родственной линии с Мелюзиной, а в часовне одиннадцатого века, расположенной в Даремском замке, жила русалка, вырезанная из камня. Сотни лет назад какой-нибудь язычник, возможно, зашёл в эту часовню, чтобы спрятаться от холода, и увидел в этой резьбе знак. Своего рода пароль, что даже в этом странном месте и странной религии заключено что-то знакомое… Даже если создание – сам дьявол.
– Сэр?
Я поднял взгляд, готовый признать перед официанткой поражение и уйти, когда увидел, что она держит поднос с двумя напитками. Женщина протянула мне конверт:
– Подарок от другого гостя.
Напитки выглядели одинаковыми – виски цвета тёмного янтаря с идеальной сферой льда. Я открыл письмо.
«Напиток слева наполнит ваш желудок до конца дней, но тогда вы сможете говорить только правду.
Напиток справа вызовет в вас голод пуще прежнего, но отшлифует каждую ложь, что сорвётся с ваших уст».
Я окинул взглядом зал, почувствовал странное щекочущее жжение, поднимавшееся от основания черепа. И прежде чем потянулся к бокалу справа, я представил, как языка касается колдовской напиток. И глотнул. На вкус виски был словно раскалённый нож – обжигающий, металлический.
А через несколько мгновений я услышал тихий смех. Повернулся на стуле и тогда впервые увидел Индиго Максвелл-Кастеньяду. И это оказался не мужчина – женщина.
Она стояла, прислонившись к стене, в каком-то десятке футов от меня, облачённая в платье-футляр из гофрированного тёмно-синего шёлка, которое словно обливало её фигуру. На её шее и в ушах поблёскивали сапфиры. На запястьях сверкало серебро.
Она двигалась легко. Я бы сказал, нежно и спокойно, словно олениха сквозь снег. Но грация Индиго была сдержанной, выверенной, словно она знала, что люди вроде неё могут подчинить мир под ногами, и не хотела ранить его ещё сильнее.
На первый взгляд Индиго была привлекательной. Она не казалась потрясающей, пока не присмотришься, не заметишь, как она держит себя, или точнее – как её держал сам свет. Словно она была драгоценностью. Её кожа отливала тёмной бронзой, глаза были большими, тёмными, нос – чуть курносым, а изгиб губ казался необычным – нижняя губа была не такой полной, как верхняя. Эта асимметрия завораживала меня.
Она подошла к моему столику, заняла стул напротив и провозгласила:
– Я – Индиго, а вы предпочли остаться голодным. – Голос у неё был низким, богатым интонациями. Меня постигла восхитительно абсурдная мысль, что каждый слог был пропитан ониксом и аккордами музыки. – Почему?
– Выбирая между двумя вариантами, я, возможно, не проживу долго без еды, но не смогу жить без иного.
Она улыбнулась.
Некоторые люди похожи на порталы, и когда узнаёшь их, мир кажется шире. В присутствии Индиго горизонты моего мира расширились. Стали ярче. Было в ней нечто такое, что заставляло взгляд задержаться. Дело было даже не в её красоте – она словно накладывалась поверх зала, как мираж, который вот-вот исчезнет, стоит только отвернуться.
– А что бы вы посоветовали выпить мне? – спросила она.
Эта лёгкость, этот обмен пустяковыми фразами с Индиго Максвелл-Кастеньядой просто не мог быть реальным. И потому я сказал откуда-то из глубин собственного неверия, по прихоти:
– Я надеялся, они могут подать нам нечто менее человеческое. Возможно, амброзию, если у них найдётся.
– Её так тяжело найти?
– Трудновато. Древние индусы полагали, что она водится на дне океана с космическим молоком.
– Море слишком далеко, – сказала Индиго с мелодичным вздохом, который я почувствовал кожей. – Может быть, жидкое золото? Или это не слишком вкусно?
– Диана де Пуатье, знаменитая фаворитка Генриха Второго, пила золото, чтобы сохранить юность.
– Сработало?
– Предполагается, что от этого она и умерла, а значит, в самом деле не постарела.
Индиго рассмеялась. Я уловил аромат её духов. Кажется, она должна была пахнуть амброй и цветущим в полночь жасмином, но её духи были по-юношески милыми, с нотками аромата синтетического сладкого зелёного яблока, который ассоциировался у меня со старшеклассницами. На Индиго этот запах казался прикрытием, словно волк втирал овечий жир в свой мех в целях маскировки.
Она прищёлкнула пальцами, и появился официант с двумя бокалами шампанского.
– За надежду, – проговорила Индиго, чокнувшись со мной бокалом. – И за все те прекрасные способы, помогающие забыть о её фатальности. – Спустя глоток она посмотрела на меня поверх бокала. – Вы разве не испытываете голод?
Изголодавшаяся часть меня содрогнулась.
– Всегда.
– Хорошо, – отозвалась Индиго.
Нам понесли блюда – баночки с икрой в серебряных чашах, наполненных льдом; перепелов, тушенных в гранатовой патоке и вине; каре ягнёнка, настолько сочное, что мясо без труда соскальзывало с костей.
Индиго не упоминала о моей просьбе взглянуть на гримуар из её личной коллекции. Вместо этого она начала с вопросов, какой, на мой взгляд, будет на вкус вечность, в каком сезоне мне бы хотелось прожить десять лет и почему. Если я начинал говорить о своей жизни, она переставала улыбаться. А когда я заговаривал о текущих событиях, она отворачивалась. Спустя около часа нашего совместного ужина любопытство достигло предела.
– Я словно обижаю вас каждый раз, когда напоминаю о реальности.
– О реальности? – повторила она с оттенком презрения. – Реальность – это то, что вы создаёте из всего, что вас окружает. А мир за границами моего собственного не может коснуться меня.
На этих словах в её голосе зазвучали нотки печали, словно она была призраком и её руки проходили сквозь предметы, до которых она прежде с лёгкостью могла дотянуться.
– Я знаю, вы чувствуете то же самое, – добавила она своим дымчатым голосом. – Я изучила вас, профессор. И даже читала ваши книги.
Когда я представил, как Индиго скользит своим изящным пальцем по строкам моих фраз, то почувствовал себя нагим и уязвимым. Она даже не прикасалась ко мне, но я уже знал, какой будет её кожа на ощупь.
– Вас завораживает мир, который мы не можем увидеть. Создания, которые, возможно, жили, но теперь остались только в сказках. Думаю, именно поэтому я хотела встретиться с вами. – На её лице отразилась застенчивая мягкость. Индиго помедлила, чуть надула полные губы, прежде чем продолжила: – Видите ли, я хочу жить определённым образом и собеседую компаньонов для такой жизни.
Каждый раз, когда я вспоминал нашу первую встречу, я думал, что слово «соблазн» происходит от «соблазнителя», того, кто отводит в сторону с пути. Но Индиго не отвела меня в сторону – скорее, она отодвинула мир, в котором я жил всегда, и показала мне, как жить в ином мире. Она безошибочно увидела мой нагой голод и улыбнулась. Её стул со скрипом отодвинулся, когда она наклонилась через стол. Огни свечей танцевали, вызолотив её кожу. Она стала вопросом, а ответ, который она разглядела в моём лице, заставил её сократить расстояние меж нами и поцеловать меня.
В её поцелуе были заключены чудеса – трепет крыльев стрекозы и таинства алхимии. Её язык был призраком спелых слив и забытых стихов. Я был так заворожён, что едва заметил, когда она куснула. А когда отстранился, увидел, что её зубы чуть потемнели.
И только тогда понял, что она пустила мне кровь.