Влад поел, побросал грязную посуду в мойку и, шугнув с дивана кота, завалился подремать.
По обыкновению, долго спать ему не дали. Зазвенел телефон, а потом почти синхронно запел свиридовский сотовый. Что характерно: по одному звонил Афоня Фокин, а по второму звонили по поручению Фокина.
– У меня дела, – объявил Свиридов жене, – на новый объект перекидывают, кажется. Так что ты, Наташка, меня извини, но мне идти нужно.
– Надолго? – буркнула она.
– Ну… на сутки как максимум. Хотя, может, поздно вечером и вернусь. Ну, если что, позвоню. – Влад пытался говорить максимально мягко.
Наташа отвернулась и произнесла:
– Возьми бутерброды. Я тебе приготовила. С сыром, с ветчиной и «Салями».
Влад посмотрел на Наташу не без удивления. Он ожидал основательного разноса за полное пренебрежение семьей, а получил только напоминание о бутербродах.
Свиридов хлопнул дверью.
А Наташа так легко отпустила его вовсе не потому, что смирилась с пренебрежением мужа. Просто на одиннадцать был назначен визит специалиста из детективного агентства.
Отечественные Шерлоки Холмсы не отличались пунктуальностью: звонок в дверь прозвучал не в одиннадцать, а четвертью часа позже. Впрочем, по сравнению с сантехником Витькой, который опоздал аж на сутки, плюс еще три часа (когда у Свиридовых потек кран), детектив из «Сканера» проявил просто вежливость королей.
Наташа открыла дверь и увидела невысокого молодого толстячка в светлой рубашке и светло-серых брюках. Гость имел довольно-таки простецкое круглое лицо, высокий лоб и светлые зализанные волосы, среди которых обозначилась уже порядочная лысина.
В руке он держал плоский чемоданчик, который, как поняла Наташа чуть позже, был вовсе никаким не чемоданчиком, а ноутбуком.
– Я из агентства «Сканер», – сказал толстяк глуховатым низким голосом, в котором проскальзывали ироничные нотки. – Вы Наталья Свиридова?
– Да… проходите, – сказала Наташа.
Откровенно говоря, она представляла себе детектива совершенно другим.
Во-первых, он не должен быть низкорослым и предрасположенным к полноте, как этот «сканеровский» сыщик. Наташа вообще не привыкла общаться с некрупными мужчинами. Влад был крупным мужчиной, а его лучший друг Фокин вообще подпирал затылком потолок и всецело соответствовал расхожему выражению: «какая глыба, какой матерый человечище». Наташин бойфренд Лелик был хоть и худ, но долговяз и хорошо сложен. По крайней мере, не был похож на нечто, состоящее из одних полушарий и закругленное даже со стороны спины, как этот визитер.
Детективно-разыскной колобок вкатился в прихожую, демонстрируя впечатляющую стремительность движений, цепким взглядом оценил видимую ему обстановку квартиры и только потом начал разуваться. Разулся он так смехотворно быстро, почти незаметно для глаза манипулируя шнурками, что Наташа невольно фыркнула.
– Моя фамилия Краснов, – сказал он. – Вот мое удостоверение.
– Пройдем в комнату, – предложила хозяйка.
Из детской послышался вопль Димки.
– Одну минуту, – сказала она. – Сын у меня там. Вы садитесь. Можете курить, если хотите. Вот пепельница.
Когда она вернулась – не через минуту, конечно, а где-то через десять, – то увидела, что толстенький детектив на полную катушку воспользовался разрешением курить: вся комната была затянута густой пеленой дыма. Наташа глотнула и невольно закашлялась. Гражданин Краснов явно предпочитал сигареты дешевых сортов.
– Я открою окно, – сказала она.
– Да, кажется, здесь немного накурено, – согласился он и затушил сигарету. – Но вы ведь говорили, что курить можно прямо в комнате?
– Да, конечно… курите. Я вентилятор включу, – с ироничной улыбкой отозвалась Свиридова.
– Угу, – буркнул гость. – Ну, я вас внимательнейшим образом слушаю.
Наташа быстро изложила ему то, что Краснов пышно поименовал «мотивацией к обозначению субъекта ведения и наблюдения». Наташа не стала лезть в дебри красновской лексики, а только протянула ему несколько заранее отобранных фотографий Владимира.
– Ого! – сказал он, быстро просматривая их. – У вас крупный супруг. Признаться, я предпочитаю работать именно с такими клиентами. А то был такой милый прецедент, когда заказали пронаблюдать за человеком на голову ниже меня, да еще худеньким и тощеньким, как будто его в детстве голодом морили и в угол ставили на сутки. Хотя хорошо кушать ему средства позволяли: в банке работал, и не на самой последней должности. Заказали. Так я с ним намучился по самое не могу: в толпу шмыгнет, и не видно его. По-моему, он среди трех первоклашек затерялся бы, как среди трех сосен, которые стояли на Муромской дорожке. Это из песни, знаете, Наташа?
– Да, – ответила она, недоумевая, когда же закончится этот поток беспричинного словоизвержения.
– Очень хорошо, – отозвался Краснов. – А потом этот бухенвальдский крепыш все-таки спалился на одной секретарше, которая, кстати, была корова, каких поискать. Я, когда снимки делал, просто не знал, куда его приткнуть в кадре: эта милая дама все пространство загромоздила. Но я, кажется, немного отвлекся?
«Ничего себе – немножко, – подумала Наташа, – примерно так же немножко, как в комнате немножко накурено».
А вслух сказала:
– Все нормально. И когда вы приступите к работе, э-э-э…
– Моя фамилия Краснов, – напомнил гость. – Но, если хотите, можете звать меня Александр. То есть Саша.
– Когда вы приступите к работе, Саша?
– Тотчас по получении аванса, – последовал немедленный ответ. – И можете не сомневаться: после перемещения энной суммы дензнаков в мой карман вы получите подробнейшую информацию о времяпрепровождении вашего супруга – в самое ближайшее время.
Свиридова невольно улыбнулась, потому что свои слова подвижный как ртуть толстяк Краснов снабжал оживленной жестикуляцией, время от времени привставал на кресле и даже постукивал пяткой в пол.
– У вас там все такие? – спросила она.
Краснов изогнул бровь, такую же закругленную, как вся его особа:
– Какие?
– Такие… веселые?
– Вы, наверно, хотели сказать – болтливые? – засмеялся словоохотливый детектив.
Она неопределенно пожала плечами, уже не скрывая ироничной улыбки.
– Болтливые, вот именно, – продолжал круглый Саша. – Тогда спешу вас огорчить: таких, как я, в агентстве «Сканер» больше нет. Там есть серьезный и положительный директор, злобный администратор, несколько в меру профессиональных детективов из бывших оперов, с профессиональным же чувством юмора, то есть без признаков оного. А таких, как я – нет. Наверно, наша секретарша воспылала к вам симпатией, если прислала к вам именно меня.
– Просто я подруга Елены Любимовой, – полушутя-полусерьезно проговорила Наташа.
– Леночки? Подруга Лены? А-а-а, ну тогда понятно! – Краснов расплылся в широчайшей улыбке, а потом сказал: – За Лену можно было бы организовать скидку, и я не делаю этого только по той простой причине, что ваш муж слишком крупный мужчина, чтобы экономить на нем средства. Вы не смотрите, что я так много разговариваю. Приятно пообщаться с красивой девушкой, которая к тому же много молчит. Когда я выполняю свои профессиональные обязанности, я говорю очень мало. У нас на работе был один болтун, – пустился в дальнейшие разглагольствования Краснов. – Его приставили к подозрительной дамочке, которая, по мнению ее мужа, изменяла ему направо-налево. Он должен был познакомиться с ней и предложить что-нибудь этакое… в общем, максимально склонять ее изменить мужу. Проверить на вшивость. Он пришел в частный спорткомплекс, куда эта дамочка ходила на шейпинг и на тренажеры, и стал подкатываться. Мелет себе языком и мелет, говорит: а что, если устроить совместный вечер со сладким продолжением? Та вроде и не против, но тут к нашему парню подкатили огромные амбалы и таких кренделей навешали, что тот до сих пор лечится. Оказалось, что хозяин этого спорткомплекса крутит с дамочкой любовь. Вот такой ценой приходится отрабатывать свои деньги! – закончил детектив, пересчитал врученный ему Наташей аванс и кивнул: – Очень хорошо. А теперь, – он раскрыл свой ноутбук и, пройдясь пальцами по клавиатуре со скоростью опытного наборщика, поднял глаза на Наташу, – мне хотелось бы получить о вашем муже короткую информацию: место работы, привычки, пристрастия, друзья – ну и так далее…
После ухода детектива несколько развеселившаяся Наташа покормила Диму, уложила его спать, выудила из-под дивана забившегося туда кота, перепуганного сначала рыкнувшим на него Свиридовым, а потом непрестанно трещавшим Красновым, устроившим в придачу еще и дымовую завесу.
Не успела она лечь на диван вместе с единственным оставшимся в доме взрослым мужчиной, то бишь котом Тимом, как в дверь снова позвонили.
– Кого это черт принес? – вслух произнесла Наташа и лениво побрела открывать.
Черт принес не кого-нибудь, а чем-то в высшей степени довольного Лелика. Его голубые глаза весело блестели, губы разъезжались в нелепейшей улыбке, а на голове топорщился непослушный мальчишеский хохол.
В руках Лелик держал бутылку вина и букетик цветов.
– Ну ты даешь, Ленечка! – сказала Наташа. – А если бы Вова, мой муж, был дома и открыл бы тебе сам? Ведь он мог сегодня остаться!
– Да? – ничуть не обескураженный первыми словами Наташи, проговорил Лелик. Взгляд его сиял, а по длинному бледному лицу пробегали сполохи неподдельной радости, какого-то полудетского ликования. – Правда? Ну… я тогда бы сказал, что ошибся квартирой. Не туда позвонил.
– Ну да, – улыбнулась Наташа. – А на самом деле ты собирался к нашей соседке…
– Ну да!
– Милейшей Анне…
– Ну вот!
– …Игнатьевне, пятнадцать лет тому назад вышедшей на пенсию и теперь выгуливающей трехлетнего внука и воспитывающей собачку. Или наоборот, – договорила Наташа и уперла руки в бока.
Лелик сдулся, как проколотый резиновый шарик.
– Ты что, не рада меня видеть?
– Да заходи, господи! – сказала Наташа. – Не торчи в дверях. А то в прошлый раз эта противная Анна Игнатьевна со своим чудовищным псом тебя чуть было не заметила.
Лелик ввалился в прихожую, попутно отдавив Наташе обе ноги, сунул свой букетик ей куда-то в подмышку, а потом, едва не уронив бутылку вина, влетел в комнату. Свалился в кресло и проговорил:
– У меня прямо день на день не приходится. Полосатая какая-то жизнь. Вот. Позавчера у меня…
– Что было у тебя позавчера, я знаю, – сказала Наташа, садясь в кресло напротив него. – Ленка заходила, рассказывала. Зря я тебя позавчера так круто. Просто попал ты, Лелик, под горячую руку.
– Я не Лелик, я Леня, – отозвался тот.
– Ну да. А сегодня-то у тебя что произошло, дорогой, что ты просто цветешь и пахнешь?
– Пахнешь? А… это я туалетную воду новую купил. Вот. Мне же премию дали. – Лелик покрутил головой, очевидно, ища, куда же он, собственно, поставил бутылку вина, потом встал с кресла и сообщил:
– А еще у меня сегодня мама уехала. На две недели. К сестре в Липецк.
Вероятно, таким тоном говорил бы выпущенный на свободу заключенный, амнистированный в связи с государственным торжеством, подумала Наташа. Мамы Лелика она не видела, но знала, что он боялся ее куда больше второго человека в своем рейтинге фобий – директора своего института Михаила Валерьевича и третьего – экс-мента и буйного алкоголика Денисьева из соседней квартиры, время от времени напивавшегося до такой степени, что он мнил себя Феликсом Эдмундовичем Дзержинским и пытался арестовать соседей по лестничной клетке.
– Так что я сегодня совершенно один, – продолжал Лелик. – На работе мне вручили премию и отправили отдыхать. Там какому-то толстосуму очень понравился мой проект загородного коттеджа. Вот меня и это…
– И какая же премия, ты, Растрелли воронежского розлива? – улыбнулась Наташа.
– Четыреста рублей! – гордо ответил Лелик, а потом выудил откуда-то искомую бутылку и начал крутиться снова – вероятно, на этот раз уже в поисках штопора, которым эту бутылочку, стало быть, можно открыть.
Наташа вздохнула: вроде бы взрослый человек, квалифицированный, талантливый специалист в своей области, а довольствуется крохами с барского стола. Это подумать же: премия в четыреста рублей за проект коттеджа! Если бы у нее, Наташи, были выдающиеся данные в какой-либо области, она бы вела себя иначе, чем этот простодушный обаяшка Лелик. Вот Ленка, она и не корчит из себя великого архитектора, и не кропает за гроши гениальных проектов, по которым строят новорусские дворцы, – она сама строит. Строит мужиков, причем так, что те только попискивают и кладут к стройным Ленкиным ножкам свои фунты, баксы и «Визы Голд».
– Ну хорошо, давай выпьем за твою премию, чудо-архитектор, – сказала Наташа.
Выпили. Лелик наполнил бокалы и хотел уж было родить какой-нибудь незамысловатый тост, как вдруг в дверь позвонили.
Бедняга Лелик подскочил, едва не разлив вино, и пробормотал:
– Это кто… твой Свиридов, да?
– Нет, у него ключи. А когда он их забывает, то звонит совсем по-другому. А однажды он просто булавкой замок открыл. За несколько секунд. У меня дверь захлопнулась, а ключи внутри остались. А он в этот день вообще ключи дома забыл. Я думала, что дверь ломать придется, а он пришел, причем выпимши, да и открыл дверь булавкой за полминуты. Если не быстрее.
– Как? – спросил Лелик и щелкнул зубами. Ему приходилось видеть мужа Наташи, мускулатура и габариты Влада, а равно и информация о том, что тот является сотрудником серьезного охранного агентства, восторгов у сотрудника архитектурного института не вызывали.
Наташа нервно усмехнулась и сказала:
– Как-как? Быстро! Я у него еще спросила: ты что, Володя, раньше взломщиком работал?
– А кем он рабо… ой, опять звонят!
– Откуда я знаю, кем он раньше работал? – с досадой сказала Наташа. – Вроде в армии служил. Хотя что-то не похож он на серого армейца. Ладно, пойду открою. Может, соседка что спросить пришла. Утюг там или еще что-нибудь. Ты посидишь или в шкаф тебя прятать?
– Посижу…
Наташа открыла дверь и – ахнула.
Перед ней высилась массивная фигура, не уступающая габаритами ни Владу, ни его другу Афоне Фокину, но более бесформенная и одутловатая. На массивных покатых плечах сидела здоровенная лобастая голова, круглая, как луковица, с широким красным носом и огромной, от лба до затылка, сияющей лысиной. Черты лица чем-то смахивали на фокинские.
На госте были пропыленная рубаха с закатанными по-простецки рукавами и тренировочные синие брюки, сильно смахивающие на те, в которых щеголял Юрий Никулин в «Кавказской пленнице», – с пузырящимися вытертыми коленями и отвисшими, как уши Чебурашки, кармашками на боках.
В правой руке, толстенной, густо поросшей черным волосом, он держал громаднейший дорожный баул, откуда торчал уголок довольно неопрятной тряпки.
Здоровяк зыркнул на Наташу маленькими светлыми глазками, которые казались выцветшими на багровом загорелом лице, и прогрохотал, обдав молодую женщину устойчивыми водочными ароматами:
– Ну, здравствуй, дочка!
– Папа… – растерянно произнесла Наташа. – Ты… здесь? Какими судьбами?
Михал Иваныч уронил баул на пол и, облапив дочь огромными ручищами, прижал к себе так, что едва не переломал ей ребра.
– Сто лет не виделись! Сто лет, Наташка! – рявкнул он басом.
– Ну почему же сто… Меньше трех лет.
– Чего ж ты, жабенция, не приглашаешь отца в квартиру? А? Ну-ну! – Он сверкнул желтыми зубами и ввалился в прихожую, буквально неся на себе ошалевшую от неожиданности, да еще от обилия отцовского тела и голоса, дочку. – Твой-то дома, нет? Не видал зятька-то! Дома?
(Михал Иваныч не попал на свадьбу дочери, благо на момент торжеств подал на развод с матерью Наташи и потому демонстративно не пошел на свадебное торжество. Свиридова он ни разу не видел.)
– Дома твой-то? – повторил Буркин.
Наташа открыла рот и уже хотела было отвечать, как Михал Иваныч сам увидел зябко съежившегося и ерзающего в кресле Лелика и заглушил тоненький голос дочери своим сочным громовым басом:
– А-а… дома! Ну, познакомимся, выпьем! У меня тут есть немнога-а-а!
С этими словами он вытянул из баула две бутылки водки, а потом присовокупил к ним огромную бутыль ядреного самогона, который, как помнила Наташа, мастерски варили в окрестностях Караганды из таких ингредиентов, которые не принято упоминать хотя бы из боязни испортить аппетит. Причем надолго.
Лелик вскочил с кресла, потом снова сел, потом снова вскочил. Неизвестно, сколько бы он так играл в ваньку-встаньку, если бы Михал Иваныч двумя огромными шагами не преодолел разделяющее их пространство и не вцепился клешневатыми пятернями в худые плечи архитектора, обалдевшего от напора и шумливости невесть откуда взявшегося в квартире Наташи громадного затрапезного мужика.
– Ну, здорово, здорово, зятек! Как тебя, то бишь, зовут-то?
– Ле…
– Че ты там бормочешь? – хохотнул Михал Иваныч. Употребив, вероятно, еще в поезде и добавив на вокзале, он находился в превосходнейшем расположении духа.
– Леонид.
– Леонид? Харррошее имя! М-м-м… Наташка, ты же вроде в письме писала, шо он Вадим, то ись Во-ло-дим… мер? Не… Это я, старый дурень, чегой-то перепутал. Значится, Леонид? Ачччень хорошо! Ну что, зятек, давай выпьем за встречу. Я – Михал Иваныч, отец твоей Наташки.
– П-похож, – не найдя ничего лучшего, выдавил из себя Лелик.
– Похож?! Ха-ха-ха!! Да ты юморист, зятек! – Михал Иваныч выплыл на уровень большого, от пола до потолка, зеркала и впился острыми светлыми глазками, такими маленькими на этом красном мясистом лице, в свое отражение. – Похож! А-ха-ха-ха!! – снова закатился в грохочущем смехе бравый папаша. – Похож я – на Наташку!
Наташа, которая стояла в дверях и переводила взгляд с хохочущего отца на окаменевшего от изумления Лелика, подумала, что стоило бы с самого начала сказать, что Лелик этот – вовсе не ее муж. Хотя нет… Влад придет, быть может, только поздно вечером или вообще утром, а папаша, которого принесло так не вовремя из его гребаной Караганды, да еще вот так, без предварительного звонка, как снег на голову… Папаша человек непредсказуемый и экспансивный, и неизвестно, что он выкинет, если узнает, что муж на работе, а дочка пьет вино в сладкой компании с левым мужиком.
Наташа незаметно подмигнула Лелику и, обняв Михал Иваныча за шею, сказала:
– Ну что… наливай, если вытащил. За встречу. – Она кивнула на выставленные на стол бутылки водки и подумала: «Папа у меня всегда выпить любил, особенно когда из-под маминого контроля выбивался. Может, сейчас напьется, тогда легче будет. Завтра ему скажу, что он по пьянке все не так понял и все перепутал. Пусть Владу и объясняет, ему все по херу. Главное, чтобы он сейчас Лелика не споил. Тот на бухло слабенький, может и головку под крылышко завернуть. Вытаскивай его тогда отсюда в околотрупном состоянии, чтоб Володьке на глаза не попался…»
– Наливать… а-а-а. Это я щас! А ты, дочка, можа, закусончик бы спроворила, а?
– Да, папа, конечно. Леня мне поможет. Мы сейчас, погоди. Посиди пока тут.
И Наташа прошла в кухню, таща за собой за руку упирающегося Лелика, непрестанно что-то бормотавшего и почему-то усиленно ерошившего свои и без того изрядно встопорщенные волосы.
На кухне она начала с молниеносной быстротой стругать салат, раскладывать огурцы и помидоры, резать колбасу, сыр и ветчину и синхронно выговаривать Лелику:
– Ты что, не можешь мне подыграть, Леня? Не видишь, как он завалился неожиданно? Неужели так сложно изобразить моего мужа?
– Да я…
– Да я вижу, что ты! – перебила его Наташа. – Сидел, как пень, глазками дергал.
Лелик обиделся:
– Я тебе что, Иннокентий Смоктуновский, что ли? Намекнула бы, что ли, что так, мол, и так: папа в гости приехал, не того в гостиной застал. Я, может, что и придумал бы… – Лелик замолчал, часто-часто моргая короткими ресницами, а потом наконец договорил: – Немного выпью, а то он так не отпустит, а потом скажу, что мне пора на работу, и – пойду.
– Вот теперь хорошо, – одобрила Наташа. – Только ты посмелее будь, не мямли, а то он тебя мигом выпотрошит. И говори как можно больше: в компании моего папы, Михаила Ивановича, кто больше говорит, тот меньше пьет. Рот занят. Это понятно?
– Да понятно. А почему надо меньше пить? У меня это, завтра выходной. Успею отоспаться.
Диковинная логика Лелика позабавила бы Наташу при иных обстоятельствах, но сейчас было не до веселья: предстояло как-то выкручиваться из замысловатого положения.
– Почему надо меньше пить? А ты сам поймешь, увидишь, по скольку он наливает.
Из комнат донесся плач проснувшегося Димки, а потом голос ребенка был начисто перекрыт торжествующим ревом Михал Иваныча:
– Ай и внук у меня! Ба-агатырррь! И – на папашу похож, кажись! На этого, на Леньку. Глазки и… э-э-э, а нос-то – мой! Крррасный!
– О, вот оно как: тебе уже отцовство шьют, – сказала Наташа, ставя приготовленные закуски на специальную двухуровневую, этажерочного типа мини-тележку. – Помоги мне, что стоишь. Ты же пока что в мужьях числишься.
Уже через два часа все было кончено.
Лелик, который пил только по большим праздникам и исключительно слабоалкогольные напитки, получил в голову такой могучий спиртово-самогонный удар, что лишь слабо шевелил языком и лепетал полнейший бред. Михал Иваныч смотрел на него с неодобрением и очевидным осуждением: еще бы, дочь выбрала себе в мужья совершенно никчемного человека – пить не умеет!
Сам дорогой гость из Караганды выпил полторы бутылки водки, прикончил около литра крепчайшего самогона, на фоне которого упомянутая выше водка казалась просто-таки водичкой, причем даже не газированной. При этом он казался достаточно трезвым, и только то обстоятельство, что он разносил каждое слово секунд на десять, особо упирая на ударные слоги, да еще багровая рожа с обессмыслившимися оловянными гляделками указывали на то, что он пьян и пьян довольно прилично.
– Мыр-гыр… – бормотал Лелик, раскачиваясь на стуле туда-обратно. – Известно ли в-вам… глубоковва… гулбоковажам-мый Иван М-михалыч… шта-а архи… архи-тек-турный стиль рококо… ко-ко… архиважный… батенька.
На умильном ленинском слове «батенька» Лелик ткнулся лбом в монументальное плечо Михал Иваныча и вострубил носом. Душа архитектора – вкупе с его телом – жаждала статического горизонтального положения.
– Сла-а-абеньки-и-ий он какой-то, – затянул Михал Иваныч. – Тут и пить-то – всего ничего. А он раз – и в отказ.
– Устал он, – сказала Наташа, лихорадочно просчитывая в мозгу, что же делать дальше, – с ночной смены вернулся. Поесть толком не успел – а тут ты…
– Дык я ж не это, не знал. А хороший он у тебя мужик, дочка. – Папаша полез целоваться и приложился к Наташиной щеке своей колючей харей так увесисто, что голова дочери дернулась назад и мягко ткнулась затылком в спинку кресла. – Ниччевво, проживем. Я смотрю, вы не бедно живете. А мать недавно говорила: надо к тии-и-ибе съездить. Я с ней опять тово, сошел-си. Наташку навестить, как она там? Ну… я и поехал. А скольки-и тут комнат? В этой квартире? Ты-ри?
– Нет, четыре.
– О-о! Вот видишь: че-ты-ре. За это надо выпить. Непременно. Выпьешь со мной, дочка?
– Нет, папа, спасибо.
– Гм… а ты, Ме… бе… ле… Н-не… колай? – И он нежно погладил затылок спавшего у него на плече Лелика. От этой нерасчетливо дозированной нежности Лелик свалился на пол, подскочил, выпучив глаза, и пробормотал:
– Вертолетики… вертолетики. Крольчата…
И снова заснул.
– И он не хочет, – резюмировал Буркин.
В этот момент зазвонил телефон. Наташа сняла трубку. Звонил Влад.
– Я сегодня не приду ночевать, Наташка, – проговорил он. – Шеф сказал: есть работа. Извини меня, пожалуйста. Так получилось.
Виноватый тон, которым были сказаны эти слова, не насторожил Наташу, как оно было бы, будь это при других обстоятельствах. Она вышла в другую комнату (благо пользовалась радиотелефоном) и сказала строго, но строгость эта была подпущена скорее по обязанности, чем искренне:
– Мне надоело это, Володя. Когда это кончится?
– Сегодня. То есть завтра. Завтра я приду, и мы поедем с тобой на турбазу, – заверил ее Свиридов. – Или хочешь – на дачу на шашлыки? А?
– А когда ты придешь?
– Я же сказал – завтра.
– Утром?
– Ну, постараюсь утром. А может, ночью часа в три.
Когда Наташа вернулась в гостиную, ее ожидала трогательная сцена: на полу спал Лелик, а возле него, на ковре же, уткнувшись большой круглой головой в бок новообретенного горе-»зятька», храпел Михаил Иваныч. Его огромная рука сжимала вилку с нанизанными на нее кусочками ветчины.
Наташа вздохнула и пошла в детскую, где снова расплакался Димка.