– Да не было меня там, не было! Говорю вам, не было! – Высокий русоволосый мужчина стукнул кулаком по столу, но тут же спохватился, что, мягко говоря, не в своем кабинете сидит и имеет дело не с перепуганным его откровенным гневом подчиненным: – Ладно, извините. Вы должны понять мое состояние. Ну какие еще слова нужны, чтобы вас убедить? В двадцать восьмой раз повторяю: я приехал, вошел в дом, увидел ее…
– И вас увидели, – негромко перебил его следователь. Он был молод (только два года назад закончил юрфак университета), нервов себе истрепать еще не успел, а потому говорил очень спокойно и сдержанно, хотя бесконечное переливание из пустого в порожнее могло бы до смерти утомить и разозлить кого угодно. – Вы оставили машину в укромном месте и к дому прошли через огород, тропкой, чтобы вас никто не увидел с улицы, но напрасно. Дом был полон народу, вас засекли с крыльца и задержали, когда вы кинулись назад, пытаясь скрыться. А впрочем, вы правы: это обсуждается уже не первый раз. Может быть, не двадцать восьмой, как вы изволили выразиться, но не первый и даже не второй. Поэтому не лучше ли все-таки уточнить, как мог принадлежащий вам пистолет, пулей из которого была убита Римма Тихонова, оказаться на тропке неподалеку от ее дачи?
– Можно мне воды? – тусклым голосом попросил мужчина, и следователь открутил крышку на бутылке «Целебной Терской», мельком подумав, что только эта пластиковая бутылка красивого голубовато-зеленоватого цвета и пластиковый же стаканчик выбиваются из целого набора штампов, которыми обставлен весь нынешний разговор. В прежние времена, сколько помнил молодой следователь по кинофильмам, водичку ослабевшему либо желающему выиграть время преступнику наливали в граненый стакан из тяжелого такого графина, причем непременно наливал сам следователь, потому что этот графин, даром что стеклянный, тоже мог бы стать в руках подозреваемого оружием убойной силы. А пластиковая бутылка, к тому же полупустая, – это чепуха. Вполне можно было не ухаживать за этим типом, пусть бы сам себе наливал, а то, вишь ты, выдул почти целую бутылку казенной минералки, да еще налитой чужими руками.
Что же касается прочих штампов… Право слово, можно подумать, что следователь и его собеседник читают «по ролям» какой-нибудь детективчик, продукт досужего и не больно-то изобретательного вымысла, настолько все здесь было вторично.
Уж мог бы, казалось, сочинитель сего детективчика начать свое творение с более острой и оригинальной сцены, чем допрос мужчины, обвиняемого (пардон, пока еще подозреваемого!) в убийстве своей любовницы. И мог бы сей сочинитель обставить кабинет Семеновской районной прокуратуры более комфортно и привлекательно. А то что это за убожество: стол, два стула, облупленный (разумеется!) сейф в углу, с потолка на голом шнуре свешивается лампочка в пыльном, надтреснутом плафоне, голое окно, уже заклеенное на зиму вопиюще-белыми полосками бумаги, облупленный, как и сейф, подоконник без единого цветочка на нем…
С другой стороны, это не оранжерея, чтоб тут цветочки разводить: амариллис в тяжелом глиняном горшке убрали после того, как предшественника нынешнего следователя им чуть до смерти не убил аналогичный задержанный. Вот так же сидел, бормотал что-то в свое оправдание, вот так же водички попросил (из графина!), а лишь только усталый следователь отвел от него взгляд, мужик ка-ак повернулся, ка-ак схватил тяжеленный горшок, шарахнул следователя по кумполу, потом швырнул горшок в окно… На что надеялся, непонятно: третий этаж, ноги бы переломал, если бы успел выпрыгнуть. Охранник вовремя вбежал, заломал строптивца, не дал покалечиться.
Однако «Целебная Терская» подозреваемого, по всей видимости, взбодрила. И уже более твердым голосом он сказал:
– Хорошо, давайте обратимся к элементарной логике.
– Давайте, – покладисто согласился следователь, даже где-то обрадовавшись, потому что именно она, эта самая элементарная логика, просто-таки во весь голос кричала, что убийство совершил не кто иной, как этот красивый мужчина с холодными, нагловатыми глазами, хищным испанским профилем и эффектной проседью в русых волосах и ухоженной бородке. Ровно неделю назад, как нарочно, следователь видел своего теперешнего собеседника по телевизору в престижной передаче «Действующие лица». Григорий Александрович Бронников и впрямь был значительным лицом не только в Нижнем, но и в стране – директор и совладелец, а теперь и фактический хозяин нижегородского книгоиздательского концерна «Бук», который успешно конкурировал на рынке со столичными акулами того же бизнеса.
Помнится, тогда, на экране, волосы его были однозначно русыми, без малейших признаков седины. Или просто ее не было заметно? А может, за два дня в кутузке поседел? И глаза его стали не холодными и наглыми, а покрасневшими и усталыми. Но не растерянными, нет! Он был собран, он был готов бороться за себя до последнего, не надеясь ни на кого. От государственного защитника он отказался – и оперативник его, видит бог, понимал, потому что неопытность и неуверенность в себе были просто-таки аршинными буквами начертаны на лице у дежурившей в тот день молоденькой хорошенькой адвокатши. Бронников небось подумал, что эта телка с куриными мозгами ему больше напортит, чем поможет. Не мог он также рассчитывать и на своего собственного хорошо оплаченного адвоката, который оказался настолько глуп, что позволил себе угодить в больницу с черепно-мозговой травмой, как раз когда его богатый и щедрый клиент совершил преступление.
«Спокойно, – сам себя одернул следователь. – Спокойно. Никакие обвинения еще не предъявлены, поэтому господин Бронников пока не преступник, а всего лишь задержанный на предусмотренные законом десять суток. Мое дело не эмоциям предаваться, а найти неопровержимые доказательства его преступления. Хотя куда уж неопровержимей?!»
– Логика, говорите вы? – произнес он вслух. – Ну, а что может быть логичнее улик, которые имеются против вас?
– Вы Чехова любите, Александр Васильевич? – перебил его вдруг Бронников.
– Нет, – признался следователь, которого, давно пора упомянуть, и впрямь звали Александр Васильевич. Фамилия же его была Бергер. – При чем тут Чехов? А, понял! «Шведская спичка», да?
– Быстро соображаете, – во взгляде Бронникова мелькнула насмешка. – С тех пор как Антон Павлович описал убийцу-растяпу, во множестве детективов глазастые милиционеры или следователи начали находить на месте преступления пуговицы, спички, как россыпью, так и в коробках, недокуренные сигареты, как отечественного производства, так и импортные, как со следами зубов на фильтре, так и испачканные губной помадой (в том случае, если убийца – баба), обрывки конвертов – непременно с указанием имени или даже адреса злодея (честное слово, сам читал такую чушь, вы же знаете, наверное, что у меня в издательстве целая редакция детективной и приключенческой макулатуры) – ну и прочие всякие «полезные мелочи». Но, с моей точки зрения, все это чистая литературщина. Не станет нормальный человек забывать на месте преступления вещь, которая криком кричит о его причастности, о его виновности! – не станет, понимаете? Трижды три все осмотрит, постарается ликвидировать все свои следы, тряпочкой мокрой, а то и в спирте смоченной, протрет мебель, уничтожая свои отпечатки. Если уж только он полная размазня и мямля нервная, шизик, параноик или обкуренный, тогда, конечно, выложит полный набор вещдоков. Но честно – я напоминаю вам размазню и мямлю? Или шизика обкуренного? Хотя бы отдаленно?
– Честно – нет.
– Ну вот видите. – Красиво очерченные, хотя и немного тонкие губы Бронникова разъехались в издевательской ухмылке. – Тем более удивительно, что я кинул пистолет. Будто наемный киллер, который торопится избавиться от орудия убийства. К тому же вы уверяете, что выстрел сделан именно из моего «вальтера». Какого же черта мне собственный «вальтер» швырять где попало, если через него можно выйти на меня? А вот если предположить, что кто-то, настоящий убийца Риммы, выкрал его и нарочно бросил, чтобы меня подставить покрепче…
– Вы Булгакова любите? – не удержался от мелкой пакости Бергер.
– Да, – кивнул Бронников. – Но при чем тут Булгаков?! А, понял! «Ваш пакетик? – Нет! – ответил Никанор Иванович страшным голосом. – Подбросили враги! – Это бывает, – согласился следователь…»
Бергер посмотрел на собеседника с невольным уважением. Далеко не всякий, нет, не всякий вот так, с места в карьер, сможет процитировать «Мастера и Маргариту». С другой стороны, для поколения Бронникова «Мастер» был в свое время практически настольной книгой, культовой вещью. Вдобавок Бронников босс крупного книжного издательства. Ноблесс оближ, как говорил кот Бегемот из того же «Мастера». Положение обязывает!
Бронникова положение обязывает запираться. А его, Бергера, – изобличать преступника.
– Враги, которые подбросили ваше оружие, оставили бы на нем отпечатки пальцев, как ни тривиально это звучит. А там только ваши отпечатки. Ваши и покойной Риммы Тихоновой.
– Риммы? – Бронников страдальчески свел брови. – Ну, это понятно. Она любила оружие, у нее просто руки от восторга тряслись, когда держала пистолет. – Бронников рассеянно провел рукой по лицу: – Странно. Ее нет в живых только три дня, а я уже привык говорить о ней в прошедшем времени…
– Ну, я полагаю, преступление вы задумали давно и давно подготовили себя к мысли, что убьете свою любовницу, – бросил Бергер, которого донельзя раздражил этот театральный, надуманный, ненатуральный жест Бронникова.
Но тут же он спохватился: не следовало это говорить! Будь у задержанного адвокат, он бы сейчас от следователя Семеновской прокуратуры Бергера А. В. камня на камне не оставил! Во всяком случае, если Бронников вдруг бросится на него с кулаками, Александр Васильевич не очень удивится…
Впрочем, у Бронникова только щека слегка задергалась да голос самую малость подсел:
– А как насчет презумпции невиновности? Ее, надеюсь, еще никто не отменял? Кроме того, насколько я знаком с Уголовным кодексом, всякое сомнение там советуется трактовать в пользу обвиняемого. У вас нет прямых доказательств того, что убил Римму именно я. Так что извольте добавлять слово «предположительно». Предположительно замыслил убийство, предположительно выстрелил, предположительно бросил пистолет…