Дом – это чувства. Воспоминание о тёплой постели. Голоса твоих родителей, зовущих тебя завтракать. Дом – это не крыша и не четыре стены. Это вообще не место.
Может, именно поэтому его так трудно снова найти, если ты отсутствовал слишком долго.
Караван экипажей и повозок с припасами, растянувшийся на милю, а также сотни верховых солдат, слуг и дипломатов двигались по сверкающей западной имперской дороге со всем изяществом бронированного червя, скользящего по грязи. Каждый медленный шаг моей лошади напоминал о том, что я приближаюсь к дому, из которого давным-давно сбежал и куда поклялся никогда не возвращаться.
Дорога от столицы Дарома, до Оатас Джан-Ксана, города, где я родился, занимает девятнадцать дней. Совсем немного, если забыть о том, что до первого дня рождения Бога осталось всего несколько недель, а празднества в его честь включают в себя объявление войны. Так почему же королева, не говоря уж о Шептунах, медлила, неужели только чтобы присутствовать на похоронах женщины, с которой никогда даже не встречалась?
– Мило, тебе не кажется? – спросила Шелла, придержав лошадь, чтобы подъехать ближе ко мне.
Я оставался в хвосте каравана, предпочитая избегать сердитых взглядов и приглушённых угроз магов из свиты моего отца. Королева постоянно проводила частные собрания в своём экипаже, и её советники – в число которых в эти дни всегда входил по крайней мере один Шептун – отлично справлялись с тем, чтобы меня к ней не подпускать.
– Мило? – переспросил я.
Шелла показала на бесконечную вереницу лошадей и повозок впереди.
– Империя почтила память нашей матери, отправив большую делегацию.
Мне было интересно, действительно ли она в это верит. Чрезвычайно проницательная и смыслящая в политике и интригах, моя сестра всегда слепла, когда дело касалось нашей семьи. Может, именно поэтому она не смогла понять очевидного: никто не приводит столько генералов и конницы, чтобы отдать дань уважения жене незначительного иностранного государя. Такое множество военных собирают лишь потому, что это удобный способ перебросить несколько элитных подразделений поближе к границе Берабеска, не вызывая подозрений.
То была первая причина, по которой королева Дарома была готова потратить столько драгоценного времени, хотя день рождения Бога-ребёнка Берабеска быстро приближался. Вторая причина сводилась к простой арифметике: Оатас Джан-Ксан находится всего в одиннадцати днях езды на быстром коне от Махан Мебаба, столицы берабессксой теократии. К тому времени, как мы предадим мою мать земле, мне придётся либо впервые совершить убийство по политическим мотивам, либо сидеть сложа руки и смотреть, как весь континент катится прямиком в ад.
– Брат? – окликнула Шелла.
Я показал на Рейчиса, который свернулся калачиком. Через минуту-другую он издаст рокочущий длинный храп (позже он будет отрицать, что храпел) и начнёт пукать, чем будет чрезмерно гордиться.
– Каждый раз, объявляясь, ты усыпляешь моего делового партнёра. Он терпеть этого не может.
Шелла возвела глаза к небу.
– Думаешь, я трачу магию шёлка на некхека?
– Эти существа предпочитают термин «белкокот», – сообщил я. – Почему он превращается в глупое животное всякий раз, когда ты появляешься?
– Ответ будет несколько… сложным.
Сестра привыкла забывать, что в те годы, когда мы были посвящёнными, я учился магии так же прилежно, как и она. Я овладел всеми вербальными заклинаниями, получил выдающиеся знания об эзотерической геометрии, и никто не мог сложить сложные соматические формы точнее меня. Честное слово, я был настолько же искусен в магическом мастерстве, как и любой лорд-маг нашего клана. За исключением… Ну, вы знаете, той части, которая касалась реальной магии.
Шелла заметила выражение моего лица и вздохнула.
– Прекрасно. Помнишь заклинания, которые ты умолял меня сотворить, чтобы сохранить жизнь некхеку, когда тот, раненный, остался в пустыне, а тебя держали в плену в Аббатстве Теней? Эти заклинания требовали использования магии железа и связывающих кровь чар… И я не смогла потом полностью их удалить.
– Поэтому каждый раз, когда ты оказываешься рядом с ним…
Шелла посмотрела на спящего белкокота.
– По-моему, разновидность магической спячки. – Она подняла руку, демонстрируя мне, что её татуировка крови мерцает. – Часть моих сил истощилась, когда силы маленького грязного монстра восстановились.
Я навострил уши, услышав нехарактерную нотку нежности в словах «грязный маленький монстр».
– Ой, сестра… неужели ты питаешь слабость к грязному некхеку?
Её щёки порозовели.
– Не говори глупостей. Он отвратителен. Гнусен. Жаден. Развратен…
Она прервала перечисление его пороков и пустила свою лошадь ближе к моей. Потом нерешительно протянула руку, чтобы коснуться шерсти Рейчиса.
– Но я рада, что ты нашёл его, брат. Мне ненавистна мысль о том, что ты один.
Неожиданное и удивительно сострадательное чувство было подобно тёплому ветерку, который овеял нас обоих. Я сосчитал несколько секунд, пока сестра всё не испортила.
– Вот почему…
Четыре секунды, если вам интересно.
– …когда эта ужасная история с берабесками закончится, ты должен вернуться в свою семью. Перестань изображать ожесточённого изгоя и займи законное место защитника нашего дома.
Я гордился тем, что у меня всегда есть остроумный ответ, когда Шелла заговаривает о моём возвращении в клан, но она прервала меня, прежде чем я смог придумать ещё один.
– Я не шучу, брат. Я уже несколько месяцев веду переговоры с отцом и Советом лорд-магов. Они простят твои преступления.
– Очень великодушно, сестра, но я ещё не решил, готов ли я простить их преступления. Так почему их предложения должны меня заботить?
Самодовольный взгляд Шеллы дал знать, что я её прервал, прежде чем она договорила.
– Потому что ты не единственный изгой, которого они готовы простить.
Вот это застало меня врасплох.
– Нифения? – спросил я.
– Неф-ария, – поправила сестра. – Да, брат, твоя девочка-мышка тоже может вернуться домой. С неё будет снято обвинение за убийство её отца.
То была первая настоящая уступка, которую Шелла сделала в наших непрекращающихся дебатах. Она презирала Нифению по причинам, которых я никогда не понимал. Чувства Шеллы, как меня уверяли, были взаимными. Я не видел Неф больше года, с тех пор, как она пришла, чтобы спасти меня из Аббатства Теней, и вернула мне Рейчиса. Радость, которую я испытал, увидев её в тот день, приглушило смятение во время нашего расставания.
«Я думаю, что люблю тебя, Келлен, но не буду знать наверняка, пока не встречу мужчину, которым ты однажды станешь, устав наконец быть мальчиком, которым некогда был».
Как может что-то, настолько обидное, быть в то же время вдохновляющим?
Шелла неправильно поняла мой неуверенный взгляд.
– Я предлагаю тебе жизнь, брат. Настоящую жизнь. А не странную сказку, в которой, похоже, ты хочешь сыграть роль.
Я кивком показал вперёд – туда, где примерно в полумиле от нас по имперской дороге катила карета королевы; Джиневра обсуждала важные государственные дела почти со всеми, кроме меня.
– У меня уже есть работа, спасибо.
Шелла бросила на меня один из тех властных, осуждающих взглядов, на которые способны только младшие сёстры.
– Твои навыки – да, я признаю, что у тебя есть навыки, брат, – принадлежат семье. Они существуют не для того, чтобы впустую их тратить, охраняя какую-то маленькую варварскую королеву, которая держит тебя рядом просто потому, что ты её забавляешь.
А потом Шелла сделала то, от чего у меня кровь застыла в жилах: протянула руку, провела пальцем вокруг своего левого глаза и сказала:
– Если только для твоей преданности чужеземной королеве нет какой-то другой причины.
«Что она имеет в виду?»
Я лихорадочно искал в этих лёгких, певучих, насмешливых словах истинный, скрытый смысл.
«Арта локвит, – подумал я. – Где мой проклятый арта локвит, когда он мне нужен?»
Существовало два возможных толкования едкого замечания Шеллы. Во-первых, она могла смеяться над моей верой в то, что дароменский двор с его армиями целителей и докторов однажды сможет найти лекарство от Чёрной Тени. Второе предположение было гораздо, гораздо хуже: что, если Шелла – а следовательно, и мой отец – знает, что королева Джиневра страдает тем же недугом?
Когда королеве исполнится тринадцать, по странному дароменскому обычаю она должна будет предстать обнажённой перед своим народом, не говоря уже о каждом иностранном посланнике со всего континента. Если она не сможет найти лекарство от Чёрной Тени или способ скрыть свою болезнь (гамбит, который наверняка провалится самым катастрофическим образом, если мой отец решит обнародовать правду), тот день станет концом её правления. Обещая сохранить её тайну, Ке-хеопс мог шантажом добиться от неё практически чего угодно.
Может, он уже это сделал.
Может, поэтому она не подпускает меня к себе?
– Брат? – окликнула Шелла. – Ты хорошо себя чувствуешь?
Я снова попытался расслышать в её словах нотку сарказма. Но ничего не услышал. Возможно, она ничего не знала. Возможно, она просто затеяла очередную игру.
– Прости, Шелла, – сказал я. – Я не буду пешкой в…
– Ша-маат, – поправила она. Её тон стал резким. Сердитым. – Нашу мать звали Бене-маат. Нашего отца зовут Ке-хеопс, а тебя – Ке-хелиос. Почему ты так упорно дразнишь меня детским именем? Тебе приятно воображать, будто я не её дочь, а ты не его сын?
– Не знаю, – признался я. – Знаю только: что бы ни случилось, ты всегда будешь моей сестрой.
В моей голове эта фраза прозвучала хорошо. К несчастью, мои чувства совершенно не соответствовали настроению Шеллы.
– Тогда перестань заставлять меня выбирать между тобой и отцом!
К нам повернулись люди. На нас пристально смотрели. Сомневаюсь, что смог бы придумать более неловкие слова, чем те, какие сестра выкрикнула перед всеми этими солдатами, маршалами и слугами.
Шелла никогда не ругается. Она считает ненормативную лексику таким же признаком незрелости, как и то, что я упорно использую имена, данные нам при рождении. Поэтому, наверное, она не зря пришпорила лошадь и ускакала, бросив:
– И перестань быть таким чёртовым ребёнком, Келлен!
Говорят, когда после долгого отсутствия ты возвращаешься туда, где родился, там всё кажется меньше. После того, как побывал в далёких империях, прогулялся по проспектам великолепных столиц, побродил по величественным ландшафтам и познакомился с культурами, сильно отличающимися от твоей, «дом» становится старомодным словцом, которое может иметь самые разные смыслы, но в основном означает ностальгию по юности.