Весна в Москве всегда начинается внезапно: всё лежит снег, дует ветер, бежит белой змейкой поземка, холодно. Потом вдруг в воздухе начинает появляться едва уловимый запах весны, сложенный из свежего аромата южного ветра, с явными нотами тающего снега. Начальная нота – влажная прохлада, переходящая в ноту сердца, – предчувствие скорых перемен, прекрасных и непременно счастливых, а шлейфом звучит припекающее солнце. Легкое движение парфюмера-природы – и весенняя эйфория охватывает город.
Весеннее настроение бурлило в аудиториях университета М. Стоило открыть окно, как уже мало кто был способен слушать скучные лекции, все мысли устремлялись прочь из храма наук, на солнечную улицу, где так весело чирикали птицы. Катя спрятала на окне за жалюзи букет красных тюльпанов, и, когда Мария Августовна вошла в аудиторию, мы все затянули «Веселого дня рождения» на французском, приятно удивив ее букетом и подарком.
Мария Августовна достала несколько коробок шоколадных конфет, и мы, сбившись в тесный круг, болтали на французском и русском обо всем на свете. Слово за слово, речь зашла о трудностях языка. Я рассказала, что поначалу меня особенно забавляло, что слова на французском пишутся зачастую длиннее, чем звучат. Вот, например, слово «много» во французском произносится как «боку» (4 звука), а пишется в 8 букв (!) – «beaucoup».
Мария Августовна нисколько не удивилась – французский язык у меня третий, до него я начала учить испанский, где все четко пишется так, как произносится, поэтому француженке был понятен мой праведный гнев по поводу непредсказуемости французской орфографии.
– Ольга, возможно, ты просто не хочешь присмотреться к французскому поближе? – спросила она. – Не забывай, что французский, как и твой любимый испанский, основан на латыни, а значит, у них есть много общего. Конечно, общность эта сейчас малозаметна, но в XI–XIII веке, в период, когда бытовал старофранцузский, основанный на разговорной латыни, она была более явной. Ты бы удивилась, если б услышала французов того времени, настолько гремучей была смесь латыни и французского. Они сами порой сильно путались, и, чтобы избежать непонимания, дополняли свою речь красноречивыми жестами.
– А что непонятного могло быть? – Вадик набил конфетами рот и говорил невнятно.
– Ну, если ты помнишь, – с достоинством сказала Катя, – в те времена Франция была раздроблена, и короли подчас были слабее, чем знатные люди из Провинций. Каждый жил немного сам по себе, и поэтому вполне вероятно, что язык в разных провинциях мог иметь свои нюансы.
– Но ведь королевство было? Значит, централизованная власть должна была объединять людей? – Наташа произнесла это просто так, чтобы поддержать разговор. Было видно, что ей не особо интересна судьба французского языка в стародавние времена.
– Все вовсе не так просто, – возразила Мария Августовна, – в те времена существовало великое множество диалектов, а на севере Франции даже чувствовалось немецкое влияние, но никакой из этих диалектов не победил диалект сердца Франции – Иль-де-Франс.
– Где Париж? – пробубнил Вадик, дожевывая конфеты.
– Да.
– А когда же французский начал приобретать современную форму? – спросила Катя. Она на французском была самая умница, ей, похоже, он нравился, как мне нравился испанский.
– Можно сказать, что во второй половине XIII века французский становится более похожим на то, что сейчас называют нормой языка. Это случилось, потому что королевская власть становится централизованной, север Франции начинает подчинять себе юг, а затем и другие страны. Например, в английском языке очень заметно влияние французского, но вы это знаете и без меня, вы же учите историю английского языка.
– Да уж, – поежилась Саша, – учим. Ничего не понятно, а особенно, зачем все это знать, если все это давно закончилось.
– Ну, хотя бы для того, – улыбнулась Мария Августовна, – чтобы вы могли ответить, если однажды кто-нибудь из ваших студентов задаст вам вопрос по истории языка. И потом, вы будущие лингвисты, переводчики, преподаватели – какую бы специальность вы не выбрали, везде нет-нет да понадобится знание истории языка.
– А может, ты, Сашка, возьмешь да и попадешь в средневековую Англию! – загорелся Вадик. – Сможешь поговорить с ними, так чтобы они не заподозрили, что ты не из их времени. А если будешь плохо учиться, тебя возьмут и сожгут на всякий случай. Как ведьму.
– Тебя бы куда-нибудь послать! – рассердилась Саша. – А то больно разговорчивый стал!
– Не надо его никуда посылать, – возразила Мария Августовна, – он мне должен сдать долги за первый семестр.
– Лучше сожгите! – откидываясь назад, пробормотал Вадик. Ему не слишком нравилось учиться, он не ловил от этого кайфа, как ловят многие девчонки и очень редко ребята. Мы с Катей были отличницами, кто-то сказал бы, ботанами, но это не так. Мы не зубрили, мы учились с удовольствием, а Вадика больше привлекала философия и психология, к языкам он относился прохладнее. Хотя, когда надо, он мог быть очень красноречивым, поэтому блистал, как правило, на экзаменах, все остальное время предпочитая особо не напрягаться.
После французского мы собирались под предводительством преподавателя истории Николая Палыча пойти в музей на открытие выставки, посвященной европейскому искусству Средних веков. Нас собралось человек двадцать. Я пошла, чтобы составить компанию Кате, Вадик – чтобы составить компанию нам. Уже при входе в музей он со всего размаху хлопнул себя по голове.
– Что случилось? – спросила Катя.
– Опять забыл сдать учебник по латыни, – ответил он. – Ношу его с собой уже несколько дней и все никак не сдам в библиотеку.
– По латыни? – удивилась Катя. – А что ты его на первом курсе не сдал?
– Да все найти его не мог. А как нашел, бросил его к себе в портфель. Так и таскаю, – и, расстегнув сумку, он показал нам до боли знакомый желтый с красным орнаментом учебник, который сопровождал нас весь первый курс.
– Я уже, наверно, ничего не вспомню из латыни, – сказала я. – Как только закончили курс – так сразу все и забыла.
– Девочки и мальчики, – говорил в это время историк за нашими спинами, – билеты нам дали, теперь хочу представить всем, кто не знает, Артура Ковальского, моего бывшего ученика. Он изъявил желание сходить с нами в музей.
Мы с Катькой обернулись, едва услышав имя Артура. Мы не видели его с самого прощания на вокзале города Николаева, когда возвращались из Украины в Москву после завершения раскопок в греческом городе Ольвия. Артур жил и работал в Германии, изредка наведываясь в Москву. С того времени прошло больше полугода, но мы были рады увидеть его снова. Артур обнял всех, кто был в той экспедиции, пожал руки Вите и Вадику. Когда я обнимала его, мне показалось, что он стал еще выше. Артур словно еще больше возмужал за это время. Было странно видеть его не в шортах и майке. Сначала я чувствовала себя неловко при воспоминании о нашей крепкой ольвийской дружбе. Но уже спустя несколько минут мы привыкли к нему снова и пошли за историком. Артур приехал в Москву ненадолго и, узнав, что Палыч собирает нас в музее, решил, что это шанс проведать нас всех. Мы увлеченно осмотрели пару залов под руководством историка, а затем стали дробиться на мелкие группы и самостоятельно изучать витражи, картины, гобелены и скульптуры эпохи Средневековья. Посетителей в тот день было очень мало, их шаги и негромкие разговоры эхом разлетались по пустым залам. Казалось, что старушек-смотрителей и то больше, чем желающих посмотреть выставку.
Мы с Катей остановились возле миниатюр, которые лежали под стеклом, и, рассматривая их, я шепнула Кате:
– Кать, посмотри, пожалуйста, вон на того человека в черном костюме, только незаметно…
– Ну? – спросила Катя, оторвавшись от миниатюр и посмотрев, куда я просила.
– Тебе не кажется, что он повсюду ходит за нами? – краем рта спросила я, делая вид, что меня очень интересуют изображения шутов и трубадуров.
– Нет. По-моему, он просто гуляет здесь, так же как и мы.
Я не разделяла ее мнения. Я заметила этого странного типа еще в первой зале, он увлеченно разглядывал фрагмент алтаря рядом с нами. Потом он медленно двигался за нами, рассматривая не столько экспонаты, сколько нас с Катей. Это был человек невысокого роста, коренастый, крепкий, лет сорока – сорока пяти. Черные длинные волосы, которые доходили ему почти до плеч, были стянуты в хвост, но несколько более коротких, непослушных прядей выбивались из прически и падали на белый лоб. Он был бледен, я бы сказала, изможден, под глазами у него лежали темные тени. Длинный, немного крючковатый нос придавал его лицу суровость, а тонкие губы с горькой складкой у края – выражение огорчения. Он двигался с большим достоинством, заложив руки за спину, иногда вскидывая надменным и прекрасным движением голову, чтобы убрать черные пряди с лица. Пока я украдкой разглядывала его, незнакомец развернулся и смело поймал мой любопытный взгляд. Я поспешила ретироваться к Кате, Вадику и Артуру, сделав вид, что мне крайне интересна беседа, в которую они погружены.
– Я был увлечен крестовыми походами, когда учился в школе, – рассказывал Вадик, поглядывая на картину, на которой была изображена сцена посвящения в рыцари. – Даже стенгазету однажды выпустил, моя историчка была счастлива. Я был так одержим этим временем, что иногда жалел о том, что сейчас не одиннадцатый век. А потом как-то все забылось. Родители думали, я стану историком, а я вот пошел на лингвиста.
– А я никогда не любил то время, – сказал Артур. – Мне оно казалось жестоким. Этому времени не хватает элегантности, просвещенности… ну, – смутился он, поймав огорченный взгляд Вадика, – может, я мало о том периоде знаю…
– Не переживай, Артур, – сказала Катя. – Вадик всегда такой. Если он чего-то не знает, то считает, что это совершенно не нужно, а вот если что-то знает, то бесится, когда этого не знают остальные.
– Вовсе не так! – воспротивился Вадик, но Катя его шутливо толкнула в плечо, и он замолчал.
– А ты, Ольга, что скажешь? – спросил у меня Артур, и я робко подняла на него глаза.
– Видишь ли, мне всегда была интересна история любой страны и любого народа, предпочтений у меня мало. Думаю, что если бы у меня была возможность безопасного путешествия во времени, я бы обязательно отправилась бы во Францию XVII века, потому что о ней написано столько романов. Но забираться в древность особого желания я не испытываю. Средние века называют Темным временем, не хотелось бы блуждать в потемках, хочется сразу попасть в эпоху рассвета.
– Простите, что вмешиваюсь, – раздался глухой, как далекие раскаты грома, голос, и между Катей и Вадиком протиснулся тот тип в черном, которого я заметила раньше, – но я услышал невольно ваш разговор, и мне стало любопытно.
Он говорил с мягким акцентом, коверкая кое-где слова, но мне казалось, что он делает это намеренно, чтобы усилить акцент. Подойдя к нам, он улыбнулся, и я вдруг поразилась, насколько непроницаемым, при всей выразительности, оказалось его лицо. Невозможно было понять, жесток он или добр, суров или милосерден, сердится или смеется. Даже его возраст вызывал сомнения – тот, кто казался пять минут назад сорокапятилетним мужчиной, угрюмым и умудренным жизнью, теперь выглядел лет на пятнадцать моложе, более легким и приятным, не лишенным определенного очарования. В его голубых, почти прозрачных глазах невозможно было прочесть ровно ничего кроме величайшей любезности. Я бы охарактеризовала его просто: он был лукав. Лукавство искрилось в его глазах, мелькало в уголках его узких губ, он лукаво поклонился нам, даже темный перстень на его худых пальцах лукаво сверкал в свете ламп дневного освещения.
Мы с Катей переглянулись: теперь она не сомневалась, что он шел по залам за нами, выискивая возможность для того, чтобы подойти и завязать разговор.
– Хотя, если я вас отвлекаю… – он сделал паузу, предлагая нам самим закончить ее. Мы с Катей напряженно молчали, Вадик вообще не мог понять, зачем он к нам влез, и только Артур поспешил ответить:
– Вовсе нет. Хотя это была просто беседа, а не научный спор, а вы… – он сделал в свою очередь паузу, намекая на то, чтобы человек представился нам.
Мужчина легко поклонился и произнес:
– Простите, совсем забыл представиться: барон Фридрих фон Гаутштазе.
– Очень приятно, барон, – наклонил голову Артур. – Я много слышал о вас в Германии.
– О да! – засмеялся барон. – Обо мне всегда много говорят, но не всегда правду.
Его легкий немецкий акцент, с которым он произнес «говорьяат», только подтвердил во мне ощущение наигранности, но от него вдруг словно повеяло чем-то исконно немецким, до такой степени, что сомневаться более было нельзя.
– Барон фон Гаутштазе – знаменитый меценат. Его очень уважают на Западе, – представил нам повторно барона Артур. Тот повернулся к нам и уставился на меня странным изучающим взглядом. В его глазах сквозило любопытство художника или скульптора, и я почувствовала себя пустым холстом или глыбой мрамора, сырым материалом, с которым он собирался работать.
– А вы, молодой человек, видимо, не раз бывали в Германии, раз знаете меня, – обратился барон к Артуру, подняв на него свои водянистые глаза.
– Да я живу там. Время от времени, – Артур никогда не распространялся по поводу своей работы и жизни в Германии. Все, что мы знали – это то, что его отец работает в министерстве образования Германии, и лишь могли предполагать, чем занимается Артур. Все попытки выведать истину о его работе заканчивались провалом – Артур всякий раз ловко уклонялся от этой темы. Мы все подозревали, что Николай Палыч как близкий друг Артура наверняка знает о нем больше, но наш историк деликатно хранил тайну. Однажды в экспедиции девчонки, которые были неравнодушны к Артуру, шутливо окружили его и сказали, что не отпустят, пока он не расскажет, кем работает, на что Артур, улыбаясь, ответил, что тайну о своей профессии он откроет только той, с кем решится создать семью. Девчонки игриво потребовали, чтобы он выбрал кого-нибудь из них, мол, выбирать есть из чего, все разные, все красивые и умные. Спас Артура неожиданно вмешавшийся Вадик, который посоветовал ему не выбирать никого, потому что «эти все одинаковые – какую бы ты не выбрал, наутро после первой брачной ночи о твоей профессии будет знать весь земной шар». Девчонки тогда ужасно обиделись на Вадика, и ему серьезно досталось в тот же вечер: на его голову, когда он сидел на пригорке, наслаждаясь степным закатом, вылилось целое ведро воды. Когда Вадик обрел дар речи, он объявил трехдневную вендетту: в течение этого времени он ходил по лагерю с бутылкой и поливал из нее всех особей женского пола, которые встречались на его пути, вне зависимости от того, были они причастны к его вынужденному купанию или нет. Визг и смех девчонок раздавались то тут, то там, и можно было безошибочно определить, где находится Вадик. Артур и его жизнь в Германии так и остались для нас загадкой. В общем, несмотря на его общительность, мы о нем знали мало – «человек-загадка», так прозвала его Катя.
– Что же вас привело в Россию? – вновь сглаживая фразу о своей жизни в Германии, поменял тему Артур.
Барон бросил на него свой лукавый взгляд и быстро заговорил на немецком. Мы с Катей молча наблюдали за их разговором, не понимая практически ничего, но видно было, что Артуру приятно общаться с бароном.
– Но я вижу, что ваши друзья заскучали, – обратился к нам по-русски барон. – Вы не будете против, если я присоединюсь на время к вашей компании? Мне никогда не предоставлялась возможность поговорить с русскими студентами, я совершенно не представляю себе, чем вы дышите, что вас волнует.
– Дышим мы воздухом, господин барон, – серьезно начал Вадик, Катя прыснула, я улыбнулась.
– А волнует нас, – ответила я, желая поскорее избавиться от его общества, – что мы отстали от группы. Так что, извините, барон, но не думаю, что вам будет с нами интересно.
Я подхватила Вадика и Катю под руки и всем своим видом дала понять, что тороплюсь.
– Вы очень нелюбезны, сударыня, – заметил барон. – А в Средние века, которые вы изволили назвать Темными, подобная нелюбезность посчиталась бы за грубый недостаток в воспитании.
Я вспыхнула, барон, заметив мой гнев, довольно искривил губы в улыбке.
– А вы, Катерина, тоже считаете, что мое вмешательство крайне неуместно? – обратился барон к Кате, подняв черную бровь, отчего выражение его лица стало еще более лукавым.
Катя вздрогнула, как будто ее ужалили.
– Откуда вы знаете, как меня зовут? – спросила она.
– Я горжусь своим прекрасным слухом, сударыня, – легко ответил барон фон Гаутштазе и тут же добавил, обращаясь уже к Вадику:
– Я думаю, что вам было бы интересно посмотреть на зал, посвященный Крестовым Походам. Наверное, вы, как и я, в детстве увлекались рыцарской тематикой. Думаю, что каждый мальчишка мечтал оказаться в тех временах, взять в руки меч… Помню, когда я был маленьким, я часто играл в рыцарей с мальчишками во дворе.
Барон отобрал у меня руки Кати и Вадика, и увлек их за собой. Мне показалось, что он сделал это специально, чтобы позлить меня. Рука Артура ласково легла на мое плечо и слегка его сжала. Я подняла голову.
– Не злись, – сказал Артур, улыбаясь, – он же просто хочет поговорить с кем-то. Давай составим ему компанию, уверяю тебя, фон Гаутштазе неплохой человек. Он немного странный и иногда колок в выражениях, но он много сделал для талантливых людей в России и за рубежом. Его стоит уважать хотя бы за щедрость к таланту.
Артур и я двинулись следом за бароном и нашими друзьями. Артур, до этого довольно сдержанный со мной, позволил себе приобнять меня за плечи и вел или даже тащил меня в зал крестовых походов, в то время как Николай Палыч и остальные исчезли из виду, направившись по коридорам дальше. Я умоляюще смотрела им вслед, но Артур был непреклонен – и мы все приближались к человеку в черном костюме с лукавым выражением лица.
Впрочем, вскоре барон обезоружил меня, сказав без лести и очень просто:
– Вы, Ольга, мне напоминаете портрет одной дамы, которая была весьма известна в Средние века. Слава о ее добродетели и красоте облетела многие страны, жаль, что на этой выставке нет репродукции ее портрета.
Как ни хотела я сохранить предубеждение и суровость в сердце, но они исчезли в тот же миг. Артур оказался прав, барон Фридрих фон Гаутштазе был человеком интересным во всех отношениях. Он рассказывал нам о походах с увлечением и страстью, так же захватывающе интересно, как и наш историк. Вадик слушал его, раскрыв рот, казалось, барон затронул в его душе живую струну, которая давно молчала, и глаза Вадика блестели от восторга.
Он покорил нас всех, легко и просто, победив недоверие и холод. И история музейных экспонатов, выставленных в витринах, обрастала красочными деталями. Не мы одни были заворожены рассказом барона – вокруг нас собралась толпа любопытных слушателей, которые старательно делали вид, что изучают предметы под стеклом и ничего не слышат.
Он все рассказывал и рассказывал, и вдруг, прервавшись на самом интересном месте, умолк и озабоченно посмотрел на часы. Вскрикнув от удивления что-то вроде «Майн гот!», он виновато сказал нам:
– Прошу прощения, друзья мои, но, кажется, мне пора. Я совсем забыл за такой приятной беседой, что дома меня ждут гости. Ай-яй-яй, очень нехорошо! Нехорошо!
И он, озабоченно качая головой, пошел от нас прочь.
– Барон! Подождите! – крикнул Вадик и догнал его. Мы последовали следом.
– Быть может, – говорил Вадик, торопясь, – вы расскажете нам, чем все закончилось? Хотя бы в общих чертах? Мы вас проводим до выхода…
– Друзья! – торжественно обратился к нам барон, внезапно останавливаясь, так что мы чуть не налетели на него. – У меня есть предложение получше: что если вы поедете со мной? У меня сегодня в доме светский прием, что-то вроде бала, но, честно говоря, все эти приемы для меня так скучны… Я бы мог поприветствовать гостей, а после уединиться с вами в кабинете, и пока они будут развлекаться, я бы рассказал вам до конца историю не только пятого похода, но и оставшихся трех. Ну так что? Пусть вас не смущает, что мы мало знакомы, кажется, русские не столь доверчивы к иностранцам (тут его взгляд метнулся на миг в мою сторону), и это понятно в силу ваших исторических особенностей. На вашу страну часто нападали, это не могло не отразиться на характере нации… Поверьте, я с гораздо большим удовольствием буду общаться с вами, нежели с другими гостями, прошу вас, не лишайте меня возможности продемонстрировать вам немецкое гостеприимство.
Предложение барона меня смутило. Вадик, ясное дело, был готов следовать за ним повсюду до тех пор, пока барон не закончит свой рассказ, но я не жаждала провести вечер в незнакомом доме в компании странного мецената. Катя, недолго думая, поддержала готовность Вадика ехать – она девушка рисковая и с удовольствием участвует в интересных и неопасных приключениях. В общем-то, мне в тот вечер особо делать было нечего, но все же я в таких делах более осторожна. Артур тоже согласился ехать, барон пообещал, что нас потом развезут по домам. Уговоры друзей оказались сильнее моего недоверия и предосторожности, и я, наконец, согласилась. Хотя, размышляла я, уже следуя за бароном к выходу, никто не мешал мне отказаться, а им поехать к нему втроем. Если бы я тогда знала, чем обернется для нас четверых эта поездка!
Я поняла, что барон не так прост, как кажется, когда увидела мощный черный джип с водителем, распахивающим перед ним дверцу. Ребята долго восхищались моделью и маркой машины, а мы с Катей тихо обсуждали тонкую белую кожу сидения и целую навигационную систему, поблескивающую голубоватыми и желтоватыми огонечками на панели водителя. Это было больше похоже на бортовой компьютер, чем на обычную начинку для машины.
Джип катил по улицам Москвы мягко, ровно, скорость совершенно не ощущалась. Фон Гаутштазе переговаривался с шофером на немецком, то и дело поворачиваясь к нам с переднего сидения и комментируя места, где мы проезжаем. Складывалось ощущение, что барон был поклонником Гиляровского: с таким вдохновением он рассказывал нам, москвичам, почему улица, которую мы сейчас проезжаем, называется именно так и кому принадлежал этот особняк с силачами, поддерживающими портик на своих плечах.
Вадик все время поездки крутился на месте, ему бы очень хотелось услышать рассказ барона про походы, но он вежливо молчал. А барон, изредка путаясь в словах и прибегая к помощи Артура, который очень даже неплохо справлялся с переводом, продолжал говорить о Москве. Он, видимо, твердо решил, что рассказ о походах отложен до приезда в его дом.
Дом?! Кто же мог предположить, что домом этого общительного мецената окажется старинный особняк в центре Москвы, в переулках Арбата?
Мы с Катей чувствовали себя неуютно, потому что были одеты просто, а в глубине залов, освещенных ярким электрическим светом, прогуливались дамы в роскошных нарядах. Артура все это нисколько не смутило, он продолжил так же спокойно разговаривать с бароном, рассекая по коридору в кожаной куртке. За Вадика беспокоиться и вовсе не приходилось – он застрял возле рыцарей, стоящих у входа, и не успел заметить гостей.
– Пусть вас не смущают наряды моих гостей, это типичный дресс-код для подобного рода вечеринок, – небрежно бросил барон. – Вы мне намного интереснее, мои милые дамы, – сказал он нам, заметив нашу скованность и нерешительность.
Он взял нас под руки, и мы прошли с ним через гостиную под удивленными взглядами присутствующих. Фон Гаутштазе кланялся направо и налево, лукаво улыбаясь и произнося слова приветствия. Артур и Вадик следовали за нами. Свои пальто и куртки мы отдали в прихожей швейцару и теперь поднимались по широкой лестнице из мрамора с необычными коваными перилами, которые были похожи на переплетенные ветви растений. Особняк был роскошно обставлен, все сверкало, и свет огромных электрических ламп отражался на лакированных поверхностях. На втором этаже было тише, музыка, которая оглушала в гостиной, сюда долетала приятным далеким воркованием, ноги утопали в мягких, темно-красных коврах. Лампы излучали приглушенный свет, идти по коридорам, стены которых были увешаны огромными картинами, было интересно. Голова моя вертелась, как на шарнире, я хотела посмотреть на все картины разом – вкус барона был созвучен моему. Только шедевры, только волнующие зрителя образы, только лучшее было представлено в этой маленькой галерее.
Барон отвел нас в свой кабинет, где усадил на мягкий диван. Мы поместились на нем втроем, а Артур сел на такой же диван напротив.
– Подождите меня здесь, друзья мои, – попросил нас барон. – Я только поприветствую гостей и вернусь к вам. Располагайтесь, чувствуйте себя как дома. Вам принесут закуски, напитки, я буду очень скоро. Мне и самому не терпится продолжить наш разговор.
Он вышел, мы некоторое время посидели молча, приходя в себя после столь необычного поворота событий, каким стала наша поездка сюда.
Большие старинные часы пробили семь, и вошел лакей с целой тележкой угощений и напитков. При виде еды мы заметно оживились, потому как были голодны. Лакей поставил перед нами на столик тарелки и бокалы, разлил, по желанию, соки и воду и вышел. Мы принялись жевать, обмениваясь впечатлениями о необычном приключении, в которое попали благодаря Вадику.
За разговором я заметила, что Катя стала относиться к Артуру попроще, нежели в экспедиции, что меня обрадовало. Катька, как и многие девчонки, была увлечена Артуром, и из-за этого прострадала на протяжении всего времени, что мы провели на раскопках. Но теперь она, похоже, успокоилась, хотя было видно, что Артур вовсе не перестал ей нравиться. В общем-то, он вряд ли был кому-то несимпатичен, разве что по началу Вадику, который очень ревновал к нему Катю, но потом Артур удивительным образом подружился с парнем, и теперь Вадик относился к нему с симпатией.
Артур был высоким и, я бы сказала, слишком симпатичным: шатен спортивного телосложения, с большими серо-зелеными глазами, волевым подбородком с небольшой ложбинкой посередине, широкими скулами и мощной шеей. На его высоком лбу была заметна вертикальная морщинка – от того, что он хмурился, когда задумывался о чем-то. Конечно, на него было приятно просто смотреть, поскольку он излучал уверенность и силу, но мне в нем нравилось внутреннее спокойствие и благородство, невозмутимость и великодушие. Николай Палыч не раз с иронией говорил, что таких нужно заносить в Красную книгу, как вид вымирающий и редкий. Артур рассказывал, что его мама назвала его в честь короля Артура, потому что посвятила изучению этого легендарного персонажа много лет, и мы все гадали: быть может, имя действительно имеет некоторое магическое значение?
– Оль, ты не молчи, а разговаривай, а то съешь больше всех, – посоветовал мне Вадик, забирая у меня канапе.
Я бросила испуганный взгляд на Артура, как будто он мог понять, что я сейчас думала о нем, но Артур любезно наливал Кате в стакан сок. Переведя взгляд на Вадика, я увидела, как он с весьма наглым выражением лица лопает украденное у меня канапе.
– Ну, знаешь ли… – угрожающе произнесла я.
– Вадик, – не понимая, что спасает друга, обратился к нему Артур, – тебе воды налить?
Катя встала и прошлась по просторному кабинету барона. Мебель была классической, наверно, безумно дорогой, все было обставлено со вкусом, который бросался в глаза больше, чем дороговизна предметов, составляющих интерьер. Странно, но здесь не было ни компьютера, ни телевизора, а телефон был старинным и, кажется, служил украшением интерьера, а не исполнял функцию средства связи. Скорее всего, это был кабинет для приятных и долгих бесед, чтения (по одной стене шли высокие книжные шкафы, уставленные книгами, на обложках самых крупных из них я могла прочитать заглавия на разных языках), а компьютер, телефон и другие офисные устройства находились в другом месте.
Кабинет располагал к отдыху, и я с удовольствием уселась поудобнее, немного подвинув портфель Вадика, который тот поставил рядом со мной на диван.
– Честно говоря, никогда не предполагал, что когда-нибудь попаду в подобный дом, – говорил Вадик, доедая канапе. Его удивляло не столько богатство дома, сколько изысканность пищи, и я с сожалением подумала, что дома он будет рассказывать о креветках в сухарях, а не о резной мебели. Даже столик, на котором были расставлены блюда, был оригинален: вместо ножек под столешницей изгибался причудливый дракон. Здесь действительно было на что посмотреть.
Вернулся барон фон Гаутштазе. Мы все сразу оживились, и он, присев рядом с Артуром на диван, довольно потер руки.
– Избавившись от скучных обязанностей, я перехожу к обязанностям приятным. Принесите-ка нам вина, – распорядился он и довольно повернулся к нам.
– Ну, как вам мое скромное жилище?
Выслушав восторженные отклики, барон самодовольно улыбнулся.
– Я вам обязательно покажу весь дом, тут есть на что посмотреть. Я несколько лет потратил, чтобы обставить его так, как считал нужным. Кстати, многие репродукции известных картин, мимо которых мы проходили по коридору, были подарены мне российскими художниками. Творческое начало русской нации огромно, я восхищаюсь вами. Что особенно вызывает мою зависть, это то, что вы восприимчивы к другим культурам. Вы с такой легкостью адаптируетесь в любой стране, что иногда способны полностью раствориться в ней. Я слышал, как один известный русский балетмейстер сказал, что русские могут станцевать любой танец любого народа мира и станцевать так хорошо, как не станцует больше никто.
– А наша преподавательница по фонетике говорит, что у русских уникальный артикуляционный аппарат. Они способны научиться произносить любые звуки всех языков мира. Больше ни у одного народа такого нет. Правда, мне кажется, что все это не так. Ведь у всех людей строение тела одинаково. Любой человек, вне зависимости от того, к какому народу он принадлежит, может научиться и танцевать, и говорить, все дело в старании, – заметила Катя.
– И уж тем более не стоит восхищаться способностью русских растворяться в других народах. Немец будет гордиться тем, что он немец везде, будет говорить об этом, рассказывать, петь немецкие песни, даже порой специально говорить с акцентом, подчеркивая то, что он иностранец, – я заметила быстрый, как молния, взгляд барона, но он видимо понял, что я не хочу уколоть его, и успокоился. – А русские почему-то стыдятся себя, стараются затесаться в ряды других народов. Они с большим удовольствием изучают культуры других стран, чем свою культуру. То же самое с танцами: кто угодно сможет изобразить вам, скажем, фламенко, но редко кто отважится сплясать «боярыню».
– «Боярыня» – это не модно, – заметил Вадик.
Я хотела сказать, что модно или не модно – тоже показатель равнодушия к культуре, но промолчала. Барон усмехался, глядя на меня, в его голубых глазах невозможно было прочитать его истинного отношения к разговору.
Принесли вина, бутылку открыли и темную красную жидкость разлили по бокалам.
– Это вино великолепно, – заметил барон, поднимая бокал, – мягкое, как виноградный сок, честно говоря, лучшее из моих запасов.
Вино действительно было великолепным. Пред нами поставили блюдо с огромным количеством сыра – самого разного, нарезанного аккуратными тонкими ломтиками и разложенного по сортам ступенями, так что получался бутон из сыров. Следом за сырами появилась тарелка с фруктами – мы с Катей сразу же схватили по клубнике и понимающе друг другу улыбнулись. Барон как раз начал возвращаться к теме нашего музейного разговора, как вдруг лакей, открыв дверь, произнес:
– Господина барона просят спуститься. Министр будет произносить тост в вашу честь.
На лице фон Гаутштазе появилось глубокое разочарование.
– Что же это такое! – недовольно хмурясь, произнес он. – Только я подумал, что свободен, а они опять за свои тосты… Я прошу у вас прощения, – он виновато посмотрел на нас.
– Ничего страшного, барон, мы подождем, – поспешила успокоить его Катя, и барон вышел.
Мы вновь остались одни. От хрустальных бра шел мягкий свет, шторы лакей прикрыл, я лениво слушала разговор друзей, допивая вино из бокала и жуя ломтик манго. Снизу до нас доносилась речь министра, аплодисменты, потом снова слова и снова рукоплескания. Похоже, речь министра затянулась. Катя прилегла мне на плечо и смеялась шуткам ребят, изредка вставляя реплики. Я прикрыла глаза, лениво поддерживала разговор и улыбалась, хотя открывать глаза и шутить было лень. Постепенно голоса ребят стали отдаляться и очень скоро доносились до меня таким же неясным рокотом, как и речь снизу, и я просто заснула.
Проснулась я так же внезапно, как и провалилась в сон. Мне казалось, что прошло минут десять – пятнадцать, но, открыв глаза, я поняла, что это не так. На плече спала Катя, нога моя затекла, я с трудом вытащила ее из-под Катиных ног. Выпрямившись, я поняла, что столик, который стоял прямо передо мной, отодвинут. Было темно, ребята, видимо, тоже спали, я начала расталкивать Катю.
Видимо, барон, увидев, что мы все спим, решил нас не тревожить и велел выключить свет. Но меня несколько обеспокоило то, что в доме стояла тишина, музыка не раздавалась, людских голосов тоже не было слышно. Дома, наверно, все уже с ума посходили, гадая, куда я пропала. Катя лениво потянулась и тоже села на диване, не понимая, что происходит.
Я достала из сумки сотовый, чтобы посмотреть, сколько сейчас времени. Было одиннадцать часов вечера!
– Катька! – в панике начала я. – Ты знаешь, сколько мы проспали? Ты вообще представляешь, что происходит?
– Не очень, – сонно протирая глаза, ответила Катя, – я, кажется, заснула.
– Вадик! – пнув через Катю Вадика, сказала я. – Просыпайся сейчас же!
Вадик что-то сонно пробормотал, Катя врезала ему чуть посильнее, и парень стал просыпаться, зевая и потягиваясь.
Я поднялась и, несмотря на то, что затекшая нога только начала приходить в себя, неприятно покалывая, начала продвигаться по направлению к дивану, где, должно быть, сладко спал Артур.
Но сколько я ни щупала пространство, дивана я не обнаружила. Позвав Артура, ответа мы не получили. Впрочем, мы были до того растеряны, что старались не шуметь, ползая в темноте, как три слепых мышонка, и скорее шептали, нежели разговаривали, видно опасаясь, что нас могут услышать посторонние.
– Здесь ни фига не видно! Кто-нибудь знает, где включается свет?
– А где бра, что висело над нами? – раздалось в темноте, и я поняла, что Вадик пытался найти лампу.
– Включите сотовые! – осенило меня. – Сейчас все найдем!
В свете своего мобильного я стала искать Артура, но чем больше предметов вырисовывалось в темноте комнаты, тем меньше я понимала, где нахожусь.
– Здесь нет дивана и здесь нет Артура, – растерянно произнесла я.
– Я нашел светильник! – раздался голос Вадика, и синий свет его сотового погас. Через мгновение, щелкнув зажигалкой, он зажег свечу, и ее слабый свет озарил пространство.
Едва окинув взглядом помещение, я поняла, почему здесь не было столика и дивана – это вообще было другое помещение!
– Что за… – в свете свечи я увидела растерянное лицо однокурсника.
– Нас что, сюда отнесли прямо на диване? – удивленно спросила Катя, сидевшая рядом с нашими сумками на единственной знакомой мебели.
– Не нравится мне все это, – прошептала я и испугалась. В самом деле, как мы попали в эту комнату? Почему не проснулись, когда нас несли сюда, где Артур и барон? Где именно мы находимся?
Вытащив еще пару свечей из массивного бронзового канделябра, мы зажгли их от свечки Вадика. Это была необычная комната: здесь стояла очень старинная мебель, висели гобелены, немного пахло сыростью и, что более всего казалось странным, не было ни одного выключателя.
– Надо выйти и поискать Артура, – предложила Катя, протягивая нам сумки.
Мы вышли вслед за ней в темный коридор. На мгновение у меня возникла мысль позвонить маме, но потом я решила, что сначала мы выберемся из потемок, а потом я позвоню ей и все объясню.
Первое же неприятное открытие ждало сразу за дверью. Свеча озарила перила, идущие вдоль всей стены, где угадывались еще двери комнат – планировка дома была совершенно не похожа на ту, что мы видели, входя сюда. Длинный коридор заканчивался грандиозной деревянной лестницей, уходящей вниз, во мрак большой залы.
– Вы хоть что-нибудь понимаете? – спросила у нас Катя.
– Ровно столько, сколько и ты – ничего, – откликнулся Вадик.
– Так, – начиная паниковать, сказала я, – надо найти чертов выключатель и выяснить наконец, где мы находимся!
Втроем мы пошли по коридору, заглядывая в комнаты, словно надеясь, что среди них окажется та, в которой мы заснули. Потом мы пошли вниз по лестнице. Катя молчала, она была напугана, мне тоже было страшно, и мы висли на Вадике как на единственной нашей защите. Нащупав деревянные перила, я пробормотала, скорее для себя, нежели для других: «Совсем другие перила».
– Здесь все другое! – ядовито заметила Катя.
Мы спустились вниз. Зал был огромный, обставленный громоздкой старинной мебелью, такой же, как и та, что была в комнатах наверху, с гигантским камином, мощным столом, стульями, больше похожими на троны, – с высокими спинками и подлокотниками.
Под лестницами, огибавшими зал с двух сторон, угадывались еще галереи и входы в комнаты. Мы переглянулись, с отчаянием оглядывая залу. Вадик смело бродил по ней, рассматривая мебель и украшения, гобелены и щиты, висевшие на стенах. Мы же с Катей стояли, прижавшись друг к другу, абсолютно ничего не понимая. Вадик осветил камин и стоящий возле камина большой портрет, видимо, снятый со стены. Пока он методично изучал, есть ли дрова в камине, мы с Катей боком-боком придвинулись к нему поближе, и двойной свет наших свечей озарил картину. Вглядевшись в изображенную на нем фигуру женщины в красном платье, я почувствовала, как у меня на голове волосы встают дыбом.
– Оля…. Оля… это же… это же… – Катя смотрела на портрет с таким ужасом, будто увидела на нем призрака.
Я не могла ей ответить, потому что сама застыла от изумления и страха, не понимая ничего и вновь и вновь ловя в свете дрожащей в руках свечи знакомые черты. Мне было не по себе, не подчиняющийся контролю страх мешал думать. Одно было совершенно ясно: на портрете, в странном платье и с необычной прической, на фоне незнакомого пейзажа стояла я.