21 февраля, понедельник
День перед крушением
Даниэлла ждет меня у входа в Центр по распространению грамотности. Я опоздала на пятнадцать минут.
– Ни слова, – на ходу бросаю я, хотя она, наверное, уже завалила Рори сообщениями.
Даниэлла молча распахивает передо мной дверь и ведет через большой зал, где обычно проводятся литературные чтения и семинары. Сейчас там многолюдно, никто не обращает на меня внимания. Представляю, что бы началось, окажись на моем месте Рори: восхищенный шепот следовал бы за ним по пятам и мигом заполнил бы всю аудиторию. Я же прохожу незамеченной. Без мужа я никто, одна из многих. Что ж, очень скоро это будет мне только на руку.
Я поднимаюсь на второй этаж, где сидит администрация. Там, в небольшой комнате для переговоров, меня ждут.
– Рады видеть вас, миссис Кук, – приветствует директриса с теплой улыбкой.
– Здравствуйте, Анита. Можем начинать?
Я занимаю свое место, Даниэлла усаживается за моей спиной. Сегодня мы обсуждаем ежегодную кампанию по сбору средств, которая начнется через восемь месяцев. К тому времени я буду уже далеко. Приходится делать усилие, чтобы не выдать своего равнодушия. Развлекаюсь тем, что представляю, какой будет следующая встреча: шепотки, сплетни, догадки, почему я бросила Рори, и пересуды о том, какой мы были идеальной парой и как я улыбалась сегодня, а потом вдруг пропала. «Где она? Тут явно что-то неладно. Люди просто так не исчезают. Почему ее никто не может найти?» Кто из них первым вспомнит о Мэгги Моретти? Кто решится задать вслух вопрос, который наверняка хотя бы на секунду возникнет у всех: «Действительно ли она бросила его или с ней что-то случилось?»
Рори рассказал мне о Мэгги Моретти на третьем свидании.
– Все спрашивают меня, что произошло, – вздохнул он и откинулся на спинку стула, положив ногу на ногу. – Это была трагедия от начала и до конца. До сих пор не могу в себя прийти. – Он взял бокал с вином и покрутил его, прежде чем пригубить. – Мы все время ссорились. Мэгги предложила уехать куда-нибудь на выходные, отдохнуть и побыть вдвоем, поговорить в спокойной обстановке, без городской суеты, наладить отношения. Ничего не получилось: те же самые ссоры, только на новом месте, – проговорил он тихо и грустно, и горе его казалось искренним.
Я поверила ему. Мне и в голову не пришло, что все это может быть ложью.
– В конце концов мне надоело. Я прыгнул в машину и погнал обратно на Манхэттен, а через пару часов соседи по загородному дому заметили дым и позвонили в службу спасения. Тело Мэгги обнаружили у лестницы внизу. Я узнал о трагедии на следующее утро – мне позвонили из полиции. Об этом не говорили в газетах, но в легких Мэгги нашли следы дыма, значит, она была еще жива, когда начался пожар. Если бы я не уехал, то мог бы ее спасти. Никогда себе не прощу…
– Почему писали, что ты причастен к смерти?
Он пожал плечами.
– Газетчики падки на такие вещи. И я их не виню, работа у них паскудная. А вот отец так и не простил «Нью-Йорк таймс». Хорошо, что мама ушла раньше и не видела всей этой репортерской вакханалии: она бы очень переживала, как эта шумиха скажется на ее рейтинге, – признался Рори с неожиданным ожесточением, однако быстро взял себя в руки. – Но хуже всего, что скандал опорочил имя Мэгги, ее память. Теперь все только и говорят о ее нелепой смерти, а не о достойной жизни, которую она вела.
Он тяжело вздохнул и отвернулся к окну, за которым в надвигающихся сумерках сверкал огнями вымокший под дождем Нью-Йорк.
– Я не в обиде на полицию – они всего лишь делают свою работу. Увы, справедливость не всегда торжествует, и все же мне повезло.
Незаметно появился официант в черном фраке и положил перед нами счет. Рори улыбнулся мягкой, очаровательной улыбкой, и у меня защемило сердце от желания, чтобы он полюбил меня так же сильно, как некогда любил Мэгги.
– Миссис Кук, вы не откажетесь и в этом году возглавить «тихий» аукцион? – обращается ко мне Анита Рейнолдс, директор Центра по распространению грамотности, вырывая меня из воспоминаний.
– Конечно, – киваю я, – давайте встретимся в пятницу и обсудим кандидатуры спонсоров. Завтра я улетаю в Детройт, вернусь к концу недели. В два часа вам будет удобно?
Она кивает, и я заношу встречу в мой «Гугл-календарь», к которому имеют доступ также Даниэлла и Рори. Если я хочу, чтобы план удался, нельзя забывать о мелочах: надо назначать встречи, заказывать букеты – поддерживать привычный образ преданной жены, ратующей за процветание Фонда семьи Кук.
Остался тридцать один час.
Вернувшись домой, я поднимаюсь наверх переодеться и вижу, что Даниэлла перепаковала мой чемодан, пока я была в спортивном зале. Теперь вместо модных нарядов там лежат классические костюмы и туфли на шпильках, обожаемые Рори.
Я запираю дверь и достаю из гардероба коробку с ботильонами. В ней спрятан нейлоновый рюкзак, который я купила на прошлой неделе за наличные в спортивном магазине. Аккуратно складываю его и убираю в чемодан под подкладку, туда же засовываю легкую куртку, несколько маек и бейсболку, приобретенную специально, чтобы спрятать лицо от камер в гостинице. Достаю с полки любимые джинсы и упаковываю их под костюмы. На первое время хватит. И пропажи никто не заметит. Закрываю чемодан, ставлю его у двери и опускаюсь на кровать, наслаждаясь короткими минутами одиночества.
Как я дошла до такой жизни? Разве об этом я мечтала, когда с отличием оканчивала факультет истории искусств и начинала строить карьеру в аукционном доме «Кристис»?
Жизнь никогда не была для меня простой и приятной, но после гибели мамы и Вайолет я с трудом держалась на плаву, и встреча с Рори показалась мне чудом. Он понимал мои страдания, потому что сам недавно пережил потерю. Он знал, как воспоминания, нахлынув, накрывают с головой, так что нет сил ни дышать, ни говорить и остается лишь ждать, пока боль отступит, как волна с опустошенного берега.
Из коридора доносятся шаги и приглушенные голоса. Я напрягаюсь. Если кто-то обнаружит, что дверь закрыта, придется выслушать очередной выговор от мужа. «Люди не могут выполнять свою работу, Клэр, когда комнаты заперты». Внизу хлопает входная дверь, и раздается голос Рори. Я поднимаюсь, поправляю прическу и считаю до десяти, стараясь успокоиться. Осталась всего одна ночь. У меня нет права на ошибку.
– Клэр! Ты дома?
Я делаю глубокий вдох и открываю дверь.
– Да.
Двадцать восемь часов.
– Как дела с учебой у Джошуа? – интересуется Рори у нашей кухарки Нормы, пока та разливает нам вино за ужином.
Норма расплывается в улыбке.
– Прекрасно. Но он так редко звонит.
Рори смеется, отхлебывает из бокала и одобрительно кивает.
– Мальчик взрослеет. Передай ему: я надеюсь, что и текущий семестр будет с отличием.
– Непременно. Спасибо вам, сэр. Мы очень благодарны.
Рори отмахивается.
– Это на пользу всем.
Много лет назад он решил оплачивать обучение детей и внуков домашнего персонала. С тех пор слуги, и так идеально вышколенные, стали беззаветно ему преданны. Они мастерски делают вид, что не замечают наших ссор.
– Клэр, попробуй это вино. Оно великолепно.
Я не спорю – жизнь научила. Когда мы только поженились, я имела неосторожность ответить: «По мне на вкус – как забродивший виноград».
Рори с каменным лицом взял мой бокал и грохнул об пол. Брызги и осколки разлетелись по паркету, вино запачкало дорогущий ковер. Норма выскочила из кухни.
– Клэр такая неуклюжая, – произнес Рори, потянулся через стол и сжал мою руку. – За это я ее и люблю.
Норма озадаченно посмотрела на меня, очевидно, не понимая, как можно смахнуть бокал, чтобы он приземлился в метре от стола, однако тут же опустила глаза и принялась вытирать лужу. Я сидела, оцепенев, не в силах произнести ни слова, а Рори преспокойно занялся ужином.
Норма унесла на кухню осколки, вернулась с новым бокалом и налила мне еще вина. Когда она ушла, Рори отложил вилку и отчеканил: «Я отдал за бутылку четыреста долларов. Постарайся распробовать».
И теперь под его пристальным взглядом я делаю крошечный глоток, честно стараясь почувствовать древесные нотки и оттенки ванили. Не могу.
– Вкусно, – привычно вру я.
Все, с меня хватит – с завтрашнего дня пью только пиво.
Покончив с ужином, мы перемещаемся в кабинет – еще раз обсудить мою речь. Рори опускается в кресло за рабочим столом, я сажусь напротив, ставлю на колени ноутбук и открываю файл. Рори настаивает, чтобы мы все пользовались общими «Гугл-документами»: так он может когда угодно подключиться к системе и проконтролировать любого из нас. Если я вижу, как у меня на экране загорается значок его профиля, я знаю, что он здесь, рядом, следит за мной.
В общих документах он обсуждает со своим давним ассистентом Брюсом особо щекотливые вопросы, не предназначенные для чужих глаз и ушей, – электронной почте и телефону он не доверяет. За годы совместной жизни я не раз слышала: «Написал тебе об этом в документах» или: «Оставил тебе сообщение – прочитай». Именно там, уверена, они будут обсуждать мое исчезновение, строить догадки и, возможно, планировать поиски. Это их «тайная комната», где они могут быть совершенно откровенны друг с другом.
Усилием воли я сосредоточиваюсь на бессмысленном диалоге: задаю вопросы и старательно делаю вид, что беспокоюсь, как меня примут. Брюс тоже здесь: сидит в углу за своим ноутбуком и вносит в речь поправки, которые мы обсуждаем. Я вижу у себя на экране курсор с его именем: слова появляются и исчезают, как по волшебству. Интересно, он знает, что Рори меня бьет? Скорее всего. Между ними нет секретов.
– Тебя наверняка спросят о моей пресс-конференции, запланированной на следующую неделю, – предупреждает Рори, покончив с речью. – Ничего не отвечай. Улыбайся и переводи разговор на дела фонда.
Вокруг его возможного выдвижения в сенат уже поднялась шумиха: в газеты просочились слухи, и журналисты принялись на все лады их мусолить и вспоминать его мать.
В свое время Марджори Кук снискала себе славу искусного переговорщика, способного убедить самых твердолобых сенаторов из консервативной партии в необходимости либеральных послаблений. Поговаривали даже о борьбе за президентский пост – задолго до выдвижения Хиллари и Джеральдин Ферраро. Однако рак кишечника оборвал ее блистательную карьеру (и жизнь), когда Рори только поступил в колледж, навсегда поселив в его душе чувство неуверенности и обиды – гремучую смесь, которая детонировала всякий раз, когда кто-нибудь имел неосторожность при обсуждении его политических перспектив упомянуть имя Марджори.
– Конечно, – покорно соглашаюсь я, краем глаза наблюдая, как Брюс прячет ручки в ящик стола и убирает ноутбук в сумку, чтобы забрать с собой.
Когда он уходит, Рори откидывается на спинку кресла и кладет ногу на ногу.
– Как прошел день?
– Хорошо.
Из-за нервов я слегка шевелю левой ногой. Он замечает это и недоуменно поднимает бровь. Я вдавливаю пятку в ковер, стараясь выглядеть спокойной.
– Сегодня у тебя была встреча в Центре по распространению грамотности?
Он смотрит на меня в упор. Галстук ослаблен, руки властно сложены. Мы в двух шагах друг от друга, но мне кажется, будто между нами пропасть. А ведь я любила его когда-то. Морщинки, лучами разбегающиеся от его глаз, напоминают о былом счастье, смехе и радости, – увы, это не единственные следы нашего прошлого, есть там и линии, оставленные яростью, гневом и злобой, которые столько раз оборачивались неконтролируемой жестокостью, что стерли из моей памяти все хорошее.
– Да, – говорю я, – через восемь месяцев начнется ежегодная кампания по сбору средств. Даниэлла составит отчет и пришлет тебе завтра. Я буду вести «тихий» аукцион.
– Что-то еще?
Он говорит спокойно, но я замечаю напряжение в его позе, в положении его плеч. Я чувствую опасность. Годы жизни с тираном научили меня быть осторожной.
– Кажется, все.
– Ясно, – бросает он и делает глубокий вдох, словно собираясь с мыслями. – Закрой, пожалуйста, дверь.
Я встаю. Меня мутит от страха – неужели он знает? Ноги подкашиваются, я стараюсь не поддаваться панике. У меня нет права на ошибку. Возвращаюсь и делаю вид, что готова внимательно его слушать, хотя и несколько удивлена. Рори молчит, поэтому я начинаю первой:
– Все в порядке?
– Принимаешь меня за идиота? – чеканит он ледяным тоном.
Я цепенею. Как же так? Он нашел одежду? Заметил, что я откладываю деньги? Узнал о Петре? В какой момент я совершила ошибку? С трудом сдерживаюсь, чтобы не выбежать из комнаты – скорее прочь от него. Из этого дома. Из этой тюрьмы.
С нечеловеческим усилием беру себя в руки и отворачиваюсь к темнеющим окнам, в которых отражается комната и мы в ней.
– О чем ты? – пытаюсь изобразить недоумение.
– Мне известно, что сегодня ты снова опоздала. Могу я узнать причину?
Медленно выдыхаю.
– Занималась спортом.
– Твой зал меньше чем в полумиле от Центра.
Рори снимает очки и откидывается на спинку кресла. Мне не видно его лица, оно теряется в темноте, за пределами света настольной лампы.
– У тебя есть какие-то секреты от меня?
– Ну что ты! – Я стараюсь говорить как можно мягче и ласковее, чтобы не дать его гневу распалиться. – Просто решила сходить на занятие, которое начинается в полтретьего.
– С кем?
– Что ты имеешь в виду? Кто инструктор?
– Прекрати строить из себя дурочку! – взрывается он. – Ты постоянно или собираешься в спортзал, или возвращаешься из него. Каждый день туда ходишь. Говори, кто он! Твой тренер? Надо же опуститься до такой пошлости…
– У меня нет тренера, – честно отвечаю я, но отчего-то во рту пересыхает. – Занимаюсь сама на беговой дорожке, на силовых, иногда на велотренажере, а после тренировки иду в сауну, чтобы мышцы не болели. И все.
Я стараюсь говорить спокойно. Меня выдают руки – напряженные, стиснутые, словно в ожидании удара. Он замечает это, встает, подходит и садится рядом.
– У нас много работы, Клэр. Со следующей недели к нам будут прикованы все взгляды. Не должно быть никаких скандальных историй.
Он смотрит на меня и отхлебывает виски. Я собираю волю в кулак, чтобы убедительно произнести последнюю реплику:
– Тебе не о чем беспокоиться.
Рори наклоняется и целует меня в губы.
– Рад это слышать, дорогая, – шепчет он.
В кровать Рори укладывается только в одиннадцать. Я притворяюсь спящей. Тихо лежу и слушаю, как его дыхание становится медленней и глубже. Я не тороплюсь. Я жду. В час ночи, когда он крепко засыпает, аккуратно выбираюсь из кровати – закончить последние приготовления. Снимаю с зарядки его телефон и выскальзываю в темный коридор: нельзя допустить, чтобы случайный ночной звонок или сообщение разбудили мужа.
Дом, в котором мы живем, обставлен с откровенной роскошью: от него так и несет большими деньгами и родовым чванством. Я осторожно ступаю босыми ногами по паркетному полу и мягким коврам. Мне и раньше случалось бродить вот так ночью по этой роскошной тюрьме; только когда все спят, я чувствую себя здесь хозяйкой. Удивительно, но теперь, шагая по знакомым комнатам, обставленным с показным шиком, я ощущаю внезапную грусть – вовсе не из-за того, что мне предстоит все это потерять, оно и так мне никогда не принадлежало. Это скорбь по самой себе, по своим мечтам о счастливой жизни. Наши мечты – как живые существа: мы лелеем их, живем с ними и оплакиваем их, когда они умирают.
Огромные окна гостиной выходят на престижную Пятую авеню. Я прохожу мимо кабинета Даниэллы. Интересно, как она отреагирует на мое исчезновение? Будет оправдываться перед Рори по поводу того, что вовремя не заметила признаков надвигающейся беды? Или наоборот, пожалеет, что не протянула мне руки помощи, когда была возможность?
А вот и мой кабинет – небольшая темная комната в конце узкого коридора, с огромным письменным столом красного дерева и толстым турецким ковром (не удивлюсь, если он стоит дороже, чем целый дом, в котором мы когда-то жили с матерью). С завтрашнего дня в моей новой жизни не будет мебели за сотни тысяч долларов, зато я сама выберу цвет для стен и куплю много комнатных растений, которые надо поливать и пересаживать. У меня будут разномастные тарелки, и уж конечно я не стану менять весь набор, если разобьется один бокал.
Я в тревоге оглядываюсь, словно ожидая, что меня вот-вот застанут, поймают, прочтут мои мысли и разгадают планы. Напряженно вслушиваюсь в тишину спящего дома, не раздадутся ли там, наверху, тяжелые шаги. Нет, все спокойно: меня никто не преследует, и единственный шум в ночном безмолвии – испуганный стук моего собственного сердца.
Подхожу к столу и достаю из верхнего ящика флешку, которую я использовала раньше, до того, как Рори настоял, чтобы все перешли на общие документы. С фотографии на стене мне улыбаются мама и Вайолет. Тогда мы жили все вместе – мне еще только предстояло поступить в колледж, встретить Рори, покинуть семью.
– Все, девочки, собираемся и едем на пикник, – заявила мама однажды субботним утром, появившись в дверях кухни.
Мы с Вайолет валялись на диване, смотрели не отрываясь «Сумеречную зону» и, естественно, выбираться никуда не хотели, однако мама была непреклонна.
– Клэр скоро уедет. Пока есть возможность, надо провести выходные вместе.
Сестра хмуро глянула на меня – она все еще злилась из-за того, что я предпочла Нью-Йорк местному колледжу.
– Хватит сидеть дома! Поехали!
А три года спустя их не стало.
Я звонила маме буквально за час до трагедии. Мы перекинулись парой слов. Мама сказала, что они торопятся – хотят съездить в пиццерию, и обещала перезвонить, как только вернутся домой. У меня до сих пор звучит в голове ее голос. Если бы я задержала ее, не стала бы класть трубку, может, все бы обошлось и мама с сестрой до сих пор были бы живы… Или наоборот, если бы я тогда не позвонила, они бы успели проскочить перекресток раньше, чем на него выскочил тот пьяный придурок.
Сколько раз я представляла себе, как еду с ними. По стеклу шаркают дворники, мы смеемся, мама подпевает радио, Вайолет ворчит и просит ее замолчать. И вдруг визг тормозов, удар, грохот разбитого стекла и скрежет металла. А потом – тишина.
Я не могу оторвать взгляда от снимка. Вайолет там всего восемь лет (и никогда уже не исполнится больше). Она сидит на заборе и хохочет – такая веселая и беззаботная. Живая. Мама стоит поодаль и улыбается. Фотография – все, что у меня осталось от родных, но даже ее взять с собой я не могу, иначе вызову подозрения. Мне вновь приходится их покинуть…
С трудом заставляю себя отвернуться и иду в кабинет Рори, просторный и солидный, обшитый резными панелями и увешанный книжными полками. Центральное место там занимает гигантских размеров рабочий стол. На нем стоит компьютер, к нему я даже не подхожу – в нем нет ничего интересного. Достаю с полки толстую книгу в красном переплете и нащупываю там, где она стояла, маленькую кнопочку. Деревянная панель отскакивает в сторону с тихим щелчком.
Я научилась быть внимательной.
Вот он – личный ноутбук Рори. Там муж хранит все, поскольку доверяет только цифре. Никогда не распечатывает фотографии, не делает записи от руки, не просит чеки. «Бумаги слишком сложно контролировать. И слишком легко потерять».
Я не знаю, что именно хранится в ноутбуке, но явно что-то важное, иначе зачем такие меры предосторожности? Может, финансовые бумаги, в которых указаны истинные счета фонда, или схемы выкачивания денег и выведения их в офшоры. В любом случае мне это пригодится, если Рори сядет на хвост. А я уверена, что он попытается, несмотря на все мои просьбы в прощальном письме. Мы с Петрой даже обсуждали возможность инсценировки несчастного случая, только Нико нас отговорил: «Твоя гибель попадет в федеральные новости, и тогда сложнее будет спрятаться. Лучше обставить все так, что ты якобы его бросила. Желтая пресса немного пошумит и быстро успокоится».
Открываю ноутбук, появляется окно авторизации. Рори знает все мои пароли, а я его, естественно, – нет. Зато я знаю, что он не любит забивать голову мелочами, поэтому все его учетные данные хранятся у Брюса в зеленой записной книжке. Я пару раз видела, как он вводил пароли по просьбе мужа.
В последние недели я внимательно наблюдала за Брюсом – расставляла букеты в коридоре поблизости от кабинета или мешкала в дверях, делая вид, будто ищу кошелек, – чтобы выяснить, где он держит эту записную книжку.
Оказалось, в рабочем столе. Я подхожу, нажимаю на потайной рычажок и достаю ее из крошечного выдвижного ящика. Пароли от аккаунтов «Нетфликс», «Эйч-би-оу», «Амазон»… Руки дрожат от волнения – времени мало.
Наконец в самом конце вижу то, что мне нужно – Макбук. Трясущимися пальцами печатаю замысловатую последовательность букв и цифр. Подходит! Уже половина второго, и я поспешно вставляю флешку и запускаю копирование. Придется подождать – файлов много, и они большие. С тревогой оглядываюсь на дверь, боясь даже думать о том, что будет, если Рори обнаружит меня здесь посреди ночи. Внизу, где полно прислуги, он со мной точно расправляться не станет – потащит наверх в спальню. А там… Я тяжело сглатываю.
Сверху раздается скрип – может, чьи-то осторожные шаги, а может, просто гуляющая половица, – мое сердце заходится от паники, а тело покрывается ледяным потом. На ватных ногах выбираюсь в коридор и прислушиваюсь, пытаясь сдержать сбившееся дыхание и разобрать хоть что-то за гулом бешеной пульсации крови. Тишина. Весь дом спит. Возвращаюсь к компьютеру, чтобы проверить, долго ли еще осталось. Записная книжка так и лежит открытой на столе. А ведь там полно паролей – от календаря, от электронной почты. И от учетной записи «Гугл», в которой Рори будет обсуждать с Брюсом мое исчезновение и строить планы поисков. Если я получу доступ к их «тайной комнате», я смогу всегда быть на шаг впереди.
Пока не кончилась загрузка, хватаю блокнот и начинаю еще раз методично его пролистывать, не забывая время от времени поглядывать в коридор. А вот и то, что мне нужно! Хватаю желтый стикер и быстро переписываю пароль. Часы внизу бьют два. К счастью, копирование завершилось. Поспешно вытаскиваю флешку, убираю ноутбук на место, ставлю красную книгу на полку, возвращаю блокнот в стол Брюса и внимательно осматриваю комнату – не должно остаться никаких следов.
С облегчением закрываю дверь и крадусь обратно в свой кабинет. Когда я опускаюсь в рабочее кресло, по телу пробегает дрожь от прикосновения к холодной коже. Включаю ноутбук, на экране высвечивается текст речи, которую мне так и не суждено произнести. Закрываю документ с речью и выхожу из почты. Кругом тишина, только часы в коридоре мерно отсчитывают секунды. Я сижу не шевелясь, старясь успокоиться, восстановить дыхание и просчитать возможные промахи и помехи, но сосредоточиться никак не могу. Приходится напоминать себе, что сейчас глухая ночь – меня никто не заметит: ни Брюс, ни Даниэлла, ни Рори. Сколько раз я мечтала, чтобы наш дом не был таким огромным, стены – такими толстыми, а ковры – настолько мягкими. Если бы я слышала мирное посапывание мужа, мне было бы гораздо спокойнее, однако он сейчас в двух этажах от меня. И времени осталось совсем мало…
Беру себя в руки и ввожу адрес почты Рори и его пароль со стикера. Как только нажимаю «Войти», телефон мужа начинает вибрировать – пришло сообщение о входе в аккаунт с нового устройства. Удаляю его и возвращаюсь к компьютеру. Там во входящих появилось точно такое же предупреждение. Отправляю его в корзину.
На главной странице среди множества папок нахожу общий документ под названием «Протокол совещания» – и открываю. Пусто! И все же завтра им будет что обсудить. А я стану молчаливым свидетелем ярости и негодования мужа, только он ничего не сможет мне сделать. Я буду знать все, о чем Рори и Брюс говорят в своей «тайной комнате». Пока же здесь лишь одна запись: «Последнее изменение сделано Брюсом Коркораном пять часов назад». Кликаю, чтобы просмотреть историю изменений. Справа появляется длинный список: «15:53 Брюс Коркоран добавил комментарий», «15:55 Рори Кук добавил комментарий», – и никаких подробностей. С трудом сдерживаюсь, чтобы не нажать на опцию «Показать изменения» внизу списка, – слишком опасно, я могу себя выдать.
Захожу в настройки компьютера и меняю пароль – теперь мне есть что скрывать.
Покончив с этим, возвращаюсь в спальню. Рори спит. Кладу его телефон на зарядку и направляюсь в ванную. Достаю из дорожной сумки косметичку, открываю ее и выкидываю в мусорку дешевую зубную щетку, а на ее место в пластиковый контейнер кладу флешку и стикер с паролем, затем упаковываю все обратно. Застегивая косметичку, ловлю в зеркале свое отражение на фоне роскошной ванной с мраморными столешницами, огромным джакузи и душевой кабиной размером с небольшой автомобиль. В детстве я себе такого даже представить не могла. По утрам мы с Вайолет постоянно спорили, кому идти в душ первой, пока мама не выкрутила замок. «У нас нет времени на уединение!» – заявила она. Как же я мечтала тогда о собственной ванной комнате, в которой можно запереться и сидеть, сколько влезет. А теперь я бы все отдала, чтобы вернуться в то время, когда мы толкались в тесной ванной, вместе чистили зубы, красились, сушили волосы…
По роскоши я скучать не буду.
Выключаю свет и проскальзываю в кровать к мужу. В последний раз.
Осталось двадцать два часа.