Вадимир, вообще и всегда большой любитель говорить красиво и с подробностями, согласно своей привычке, так же подробно рассказал обо всех событиях, произошедших в Славене в последнее время, и о мерах защиты, которые он перед отъездом обсудил с посадником Лебедяном и воеводой Первонегом. И о том, как Гостомысл добирался до Славена, тоже рассказал, что знал. О преследовании старшего брата варягами, и о том, как удалось от преследования уйти. Хотя обо всем этом, надо полагать, уже и воевода Военег давно поведал. Буривой и сам не мог воеводу не спросить. Опасная дорога, что выпала наследнику княжеского стола, даже больного отца должна интересовать. Тем более, больного серьезно. Но и Военег все знать не мог. И потому Буривой рассказ сына слушал с видимым вниманием. И о своей опасной встрече в дороге с дружиной воеводы Даляты, из которой он так благополучно выпутался, княжич рассказать, конечно, тоже не забыл. Но, в отличие от Велиборы, отец княжича за находчивость и ловкую изворотливость не похвалил, хотя и не поморщился, показывая свое отношение. То есть, вообще никак своего отношения к действиям младшего сына не показал. Просто такие поступки были вовсе не в его духе, как хорошо знал Вадимир. Отец бы сам, в своей привычной ярости, не умея вести тонкие разговоры, как предполагал Вадимир, предпочёл бы вступить в сечу и погибнуть, чтобы не пуститься на обман. И однажды, как рассказывали другие вои, подобный случай уже был, когда Буривой с единственной сотней атаковал трехтысячное войско свеев-викингов. Тогда свеи решили, что это только авангард словенской армии их атакует, и бежали. Вадимир бы на такой поступок не решился. Он повел себя иначе. Но при этом и Буривой прекрасно понимал, что Вадимир характером не в отца пошёл, и пользуется только теми человеческими качествами, которые дали ему боги для применения в жизни на земле. И иного с него спрашивать нельзя, как нельзя требовать, чтобы он вышел на бой против ведмедя с голым кулаком, как это отец делал. Но эти мысли, видимо, уже были заготовлены и отложены в голове князя в раздумьях последних дней, потому что в обычной обстановке он логически мыслить не умел и не желал, предпочитая действовать и говорить всегда спонтанно, под воздействием момента.
– Сколько варягов к Славену ушло? – вроде бы внешне почти вяло поинтересовался Буривой, хотя, если спрашивал, значит, имел интерес.
Хотя, может быть, и в самом деле спросил он вяло, потому что сил самому вершить дела, как было всегда раньше, у него уже не хватало, а то, что будут их вершить другие, и как они будут вершить, князя уже и не всегда сильно интересовало. Вместе с болью обычно подступала апатия, и не хотелось не только действовать, но даже, иногда, думать и беспокоиться. Хотелось только бездвижного спокойствия, при котором рана не беспокоит, и кровь в теле не горит. Но иногда Буривой это состояние перебарывал просто усилием воли, вспоминал, что он – князь и правитель, и с него спрос за все, что происходит.
– Больше трёх тысяч, – сообщил княжич.
– А ты, воевода, что по этому поводу думаешь? – с шумом и хрипом переведя горячее дыхание, попытавшись кашлянуть, но не сумев это сделать, спросил князь уже у воеводы Военега. Такой вопрос был уже признаком. Значит, делами ещё интересуется, хотя из-за того, что к скамье ранением прикован, и спрашивает совета. Раньше бы не совета спрашивал, а приказы рассыпал, как горох, с быстрым треском. И с чужим мнением считался бы привычно мало.
– Я недавно только воеводе Бровке говорил, что момент упускать нельзя, и в Бьярмии след спешно закрепляться… Первонег, думаю, город без нас удержит. А нам здесь время терять тоже нельзя. Когда еще варяги настолько здесь ослабнут! Бить их надо без раздумий. На то сил у нас определенно хватит…
– Хватит ли… – непривычно для себя вяло и без боевого задора переспросил Буривой.
Видимо, боль секундами подступала к телу и душе, терзала, а потом отступала. И даже в коротких словах не самого длинного разговора слышались перепады настроения князя.
– Хватит, княже… Только б ты…
– Без меня… Теперь уже, без меня… – сразу пресёк князь беспочвенные разговоры, и даже голову после этого высказывания бессильно опустил, и тяжёлое дыхание перевёл.
Буривой лучше других знал своё состояние, и не просил никакой поддержки со стороны. Он, всегда сильный, умел быть сильным во всём, и не хотел недомолвок. Как сильный человек, он и проигрывать умел, не теряя присутствия духа. И никаких утешений. Никаких лишних, необоснованных надежд. Есть только то, что есть! Можешь бороться – борись, не можешь – не тешь себя обманом, и уступи место другим, кто может. В этом был весь князь. Буривой уже смирился с мыслью, что подошло ему время уступить место тому, кто может. И он был готов к этому внутренне.
– Хватит сил, княже. У Астараты не больше трёх тысяч воев наберётся. И все разбросаны по дальним закуткам.
– И у нас столько же. И тоже разбросаны.
– Собрать не долго. Главное, тайно. Чтобы варяги подготовку не почувствовали. Ночью… Чтобы утром уже всем выступить, пока их разведчики следы ночного перехода не прочитали.
– А поведёт кто?
Воевода не думал долго, и сразу посмотрел на молодого княжича, взглядом указывая, кому предстоит вести полки.
Князь тоже долго не думал.
– Под твоим приглядом разве что… – сказал не слишком уверенно, будто сомневался в способностях младшего сына, но глаза Буривоя уже ожили, и появился в них былой огонёк. Не тот, конечно, неукротимый, не обжигающее противника пламя, но лишь отдалённо напоминающий прежний. Однако и это уже значило многое. – И всё ж, он мой сын. Не чей-то, а мой! И обязан…
Вадимир, понимая о чём речь, встал из-за стола, и шире расправил плечи… Рука непроизвольно легла на крыж меча…
Велибора громко и демонстративно зевнула и отвернулась, когда открылась дверь, и вышел воевода Военег, так не вовремя завладевший вниманием её мужа. А она уже так постаралась, провела большую подготовку, и считала, что Вадимир уже почти созрел, и готов к тому, чтобы выполнять ее волю. И если бы не этот воевода, все было бы по ее желанию. Уж теперь-то, когда Вадимир остался наедине с отцом, позовут и её, поняла княжна даже заранее приняла соответствующее моменту выражение лица. Но надежды княжны оказались неисполненными. Ее не позвали. Более того, воевода вернулся уже через минуту, а следом за ним в горницу к князю Буривою один за другим потянулись другие воеводы и сотники. И все очень торопились. Так торопились, что не замечали Велибору, словно не понимали, что, возможно, проходят мимо своей будущей княгини. Впрочем, они могли и не знать, что Гостомыслу не суждено вернуться из своей дальней поездки. Однако, в любом случае, даже жена сына князя должна вызывать у них повышенное уважение. Она ведь уже не дочь рабыни. Она – княжна! И эти вои должны понимать разницу между собой и Велиборой. А они не понимают… Такое невнимание Велибору сильно задело и обидело, и она поджала пухлые губы так, что они стали тонкими и властными. А взгляд стал жестким и колючим. Ничего, подойдёт время, и она будет отдавать приказы этим людям. Даже не Вадимир, а именно она. И выполнять эти приказы они будут стремглав, будут торопиться больше, нежели торопятся сейчас, когда их зовёт дикий и необузданный Буривой, выгнавший сегодня ее из своей комнаты. Пусть мягко, непривычно мягко для себя, тем не менее, выгнавший. Это унижало княжну. К ней относились, как в дочери рабыни…
Велибора встала, и оперлась рукой о стену, демонстрируя то, что желала сказать, в надежде, что и ее внешнее поведение будет доложено князю Буривою и Вадимиру.
– Если батюшка будет кликать, сказывай, что я плохо себя чувствую, и удалилась к себе… – намеренно страдающим голосом сообщила княжна дворовому человеку, по-прежнему дежурившему в сенях у княжеской двери. – Если за мной пришлют, я, может быть, подойду, если смогу. Так и передай. Если смогу…
Но ударение при этом она сделала не на «если смогу», а на «может быть», чтобы подчеркнуть главенство своих желаний и возможностей над всем остальным.
Впрочем, дворовый человек, опытный, и много повидавший на своём веку, никак на ее демонстрацию не отреагировал, только молча и бесстрастно кивнул, совсем не выказав уважения Велиборе. Более того, она отчётливо прочитала в этом кивке неприязнь. Она и это заметила, и это тоже решила запомнить. Она помнит все обиды, что нанесли ей словене. И всем им отплатит сторицею. Мать была их рабыней, но они тоже скоро станут рабами… Ее рабами. А это значит, что рабами Хозарии. Дайте только дождаться своего часа! И час этот близок, хотя сами словене этого не знают. Но тогда уже они будут и вести себя по другому, и думать будут по другому, и говорить будут по-другому…
Но не успела княжна выйти за порог, как дверь за её спиной открылась, и из княжеской горницы чуть не бегом выскочили три сотника. Чуть не задев её, они миновали крыльцо и поспешили куда-то в сторону, как показалось Велиборе, конюшни, откуда через минуту отчётливо послышалось лошадиное ржание и, следом за ржанием, раздался стук копыт по бревенчатому полу. Лошади у сотников стояли, судя по всему, уже под седлом, или их специально подготовили по приказу воеводы Военега, когда он выходил от князя.
Только сейчас она поняла, что в крепости что-то затевается. Что-то такое, что изменит жизнь. Но в какую сторону изменит, этого Велибора, при всей своей всегда обострённой интуиции, почувствовать не смогла. Но все события развивались не так, как ей думалось по пути сюда. Ведь она рассчитывала, что предстоит прощание с умирающим. Но на прощание с умирающим ближайших родственников собирают, а не воевод и сотников боевой дружины. Похоже, что Буривой с белым светом прощаться не собирается, и на погребальный костер не слишком торопится. Зачем же он вызвал к себе сына, когда в Славене неизвестно что происходит, когда варяги должны уже весь город обложить, когда стены защищать почти некому?
Нет, следовало все же, конечно, уйти, показав характер, хотя бы перед мужем в очередной раз, чтобы он всегда находился перед ней в состоянии ощущения вины, но не узнать при этом, что творится в крепости – этого Велибора не могла себе позволить…
Все смотрели на князя, а князь, угрюмо хмурясь, по-прежнему смотрел в столешницу. Но тишина и его, похоже, начала раздражать. И тогда он сказал:
– Я сегодня не командую. Я только слушаю, и никому не мешаю. Командует полками мой младший сын, его и слушайте…
Это было похоже на испытание. И Вадимир отца понял. Встал, и начал говорить:
– Сложившееся положение вы все знаете лучше меня… Варяги отправили половину своих дружин под Славен. Там будет трудно. Там уже трудно, как я догадываюсь. Но все мы надеемся, что Перун будет благосклонен к воеводе Первонегу, и поможет ему защитить город[5]. А мы здесь остались с варягами примерно в равном положении, если не сказать, что в положении более выгодном, поскольку князь Астарата, как и воеводы Славер с Далятой, считают нас напуганными и не способными к активным действиям. И мы должны доказать Астарате и другим обратное, и так доказать, чтобы это стало памятно. Само такое доказательство служит не только делу усиления нашей позиции здесь. Это ещё и дело помощи Славену, потому что наш успех в Бьярмии заставил бы варягов сняться с осады и сюда отправиться. Но тогда, в случае нашей первой победы, силы двух сторон опять окажутся приблизительно равными. А если и из Славена, когда там отобьются, к нам подмога подойдёт, даже небольшая, тогда совсем всё с ног на голову поставит. Я понятно объясняю суть?
Вадимир посмотрел на отца. Тот по-прежнему не отрывал взгляда от столешницы, слушая долгие объяснения княжича. Сам бы Буривой ни в какие объяснения не вступал. Он просто приказал бы, и его приказ поторопились бы выполнить незамедлительно. Но Вадимир иной, и он должен учиться общаться с дружиной по-своему. Ему еще придется найти общий язык с тысячей Гостомысла, которую младший сын сам и поведет в сражение. Это опытная тысяча. Вои ходили с Гостомыслом в поход на помощь западным славянским племенам и против саксов, и против Карла Каролинга, и против данов, и против других славянских племен. Тысяча привыкла к командам княжича Гостомысла. А тот говорить любит, как Вадимир. Все объясняет. Значит, была надежда, что полк будет Вадимиру надежной опорой. Еще бы и остальные воеводы и сотники поняли и поддержали младшего сына. Тогда можно было бы спокойно сидеть за этим столом, и не рваться душой в сечу. Но пока еще душа рвалась, пока еще было желание стукнуть кулаком по столу так, чтобы столешница разлетелась на щепки, и показать, что силы князя не оставили. Но, подумав так, Буривой вдруг понял, что он не сможет по столу стукнуть даже так, чтобы баклажка с медом подпрыгнула и перевернулась. А стол-то уж тем паче не сломает, как бывало раньше.
Княжич продолжил:
– Из всех варяжских дружин в Бьярмии самая сильная сейчас у Астараты. Разбив её и не дав ему соединиться с другими дружинами, разбросанными по разным крепостям, мы сразу повернём итог войны здесь, в Бьярмии, в свою сторону, и существенно, как я уже сказал, улучшим положение Славена. Однако, я не слишком хорошо знаю местную обстановку, не знаю местных крепостей и условия подхода к ним. И потому хотел бы выслушать мнение тех, кто её знает лучше. Как нам до Астараты добраться? Он стар, и захочет, как и Первонег, за стенами отсидеться. Я так полагаю…
– Обязательно захочет, – согласился воевода Бровка. – Астарата в поле уже давно не выезжал. За него это Войномир делал. И не выманить старика никакими пряниками. А нам долгую осаду устраивать ни к чему. Увязнем там, как в болоте, не выберемся.
– Где сейчас старый князь? – спросил воевода Военег, помогая княжичу.
– Известно… Где ж ему ещё быть, как не в Заломовой… Крепость Заломовая самая сильная у варягов. Астарата там большой дом имеет. Не хуже, чем в Русе. И товарный лабаз держит, через сирнан с полуночными племенами торговлю ведёт… Только там его доставать опасно. Рядом ещё одна крепостица – Воробьихин чих. Мы к Заломовой подступим, из Воробьихина чиха сразу дружина Астарате в помощь выступит…
– А большая там дружина? – поинтересовался Вадимир.
– С тысячу человек будет… Хотя, наверное, поменьше. Разведчики говорили, что в полуночные крепостицы смена отбыла. Несколько небольших дружин. Всего сотни в две. Они часто одну дружину другой меняют.
– А в Заломовой?
– Там только тысяча дружины самого Астараты стоит. Но в Воробьином чихе дружина Войномира. Сильная, опытная, ни разу не битая…
Бровка говорил о противнике с повышенным уважением.
– И все там чихают? – сердито съехидничал Военег. – Или все одного вора бьют?[6]
Старому воеводе явно не нравилось, что воевода Бровка уже, кажется, настроен против военных действий, и проявляет ненужную осторожность. И других старается своей осторожностью заразить. А это опасно. Врага бояться – ратание проиграть…
– А сирнан в округе много? – непонятно к чему спросил княжич.
– Много… – не обращая внимания на Военега, ответил Бровка. – Почти каждый день их разъезды видим. Их Войномир под себя быстро прибрал. А без него они Астарате служат. Все на лыжах вокруг наших крепостиц бегают. Любое передвижение дружины заметят, и сразу Астарате донесут.
– А в город к нам заезжают?
– Знамо дело. Так то торговцы, не зверовики. Толку с них…
– Вот они-то нам и нужны. Человек бы под полсотни. Есть такие караваны? – стоял на своем княжич, и продолжал допрос.
– Бывают средка и такие.
– Что-то задумал? – сразу поднял глаза Буривой.
Князь, при всей своей прямолинейности характера, понимал, что сын может вести совсем не такую войну, какую привык вести он. Но это-то и может принести успех, поскольку варяги давно уже приучены к прямолинейным методам князя, и совсем не знакомы с методами княжича.
– Думаю вот, как «изъездом» Воробьихин чих взять… В сирнан что ль вырядиться?
– Зачем нам Воробьихин чих? – не понял воевода Бровка. Там под боком Астарата со своей дружиной. С него уж лучше и начинать. Это все и решило бы.
– И хорошо, что со своей дружиной… А мы своей малой Воробьиный чих, конечно, не захватим, но ворота захватить сумеем. И напугаем варягов. И так напугаем, чтобы они гонца успели к Астарате послать. Астарата не глуп, и тоже понимает, что по частям вверенное ему войско разбить легче. Поспешит с помощью. Или пусть там, в Воробьином чихе, сигнальный костер на вышке запалят. Пусть дружина Астараты в поле побыстрее выходит… К нашей большой дружине. Под Воробьиный чих подступим с малой. «Изъездом». Только для испугу. Запалим хотя бы ворота, и отступим в сторону Заломовой. Сбежим с поля боя. Там, как я помню, кругом лес. Есть, куда убежать. Якобы, не знали, что в крепостице большая рать. Они выйдут за нами. Не сразу, но выйдут. Посчитают, что после нам должна рать посильнее подступить, и не побоятся в сечу пойти. Варяги народ суровый, и до драки жадный. И Астарата к ним присоединится, чтоб нам пути бегства отрезать. А мы их сами отрежем и от Воробьиного чиха, и от Заломовой. А там уж, как Перун решит…
– Высоко летаешь… – усмехнулся, как кашлянул, Буривой. Но тут же, видимо, сообразил, что сын придумал хороший способ заставить старого князя варягов выйти в чистое поле и принять сражение. – Но дельно… Однако здесь всё продумать след, чтоб не ошибиться. И с чего начать думаешь?
– Со сбора всех сил… – сказал Вадимир. – Надо знать, что мы имеем. С тайного сбора. Послать гонцов, и чтоб все дружины собрать сюда ночными дорогами. Встречных сирнан захватывать, и в верёвки. Не то доложат Астарате. А утром сразу и выступим.
– Пусть так… – согласился князь, и сделал знак рукой. Его знаки все знали хорошо. И тут же сотники, которые и своё дело тоже знали, побежали рассылать гонцов.
Военег смотрел на Бровку победителем. Всё-таки, Вадимир – его воспитанник, и научен думать его мыслями, а – слава Перуну! – не мыслями Бровки…
Велибора сама не заметила, как крепко заснула. Только спиной к стене прислонилась, как усталые веки сами собой и закрылись. Думала, что это только на мгновение, думала, просто мигнула, а, оказалось, что надолго впала в сон. И проснулась только оттого, что кто-то положил ей руку на плечо. Ещё не проснувшись и глаза не открыв, она уже всё вспомнила, и сначала плечом передёрнула, руку дерзкого сбрасывая, и только потом глаза открыла. Оказалось, рядом стоит муж Вадимир.
– Пойдём, батюшка кличет.
Велибора привычно губы поджала, показывая своё недовольство. Так она обычно Вадимира наказывала. Но сейчас выражение её лица на мужа впечатления не произвело. Он даже не помог ей со скамьи подняться. Просто повернулся, и прошёл за распахнутую дверь в княжескую горницу. И Велибора вынуждена была заспешить за ним, словно боялась, что дверь перед её носом сама собой захлопнется. Даже за порогом чуть мужа не оттолкнула, и вынужденно сделала вид, что просто опирается на него.
Князь Буривой сидел все за тем же столом на скамье, застланной мехами, и локтями опирался в столешницу, вздыбливая пальцами длинные и густущие, толстые, как лесные хмельные вьюны волосы на голове. Выглядел он намного мягче в сравнении с тем моментом, когда Велибора вошла в горницу без спроса. Но глаза, что князь поднял на княжну, были усталыми и измученными. От этого вида Велиборе стало легче, пропали опасения, что напрасно она пожаловала в Карелу, и руки заученным движением поднялись, готовые приветствовать тестя, как и полагается уважительной снохе, согласно славянскому обычаю.
– Здрав ли ты, батюшка? – меж тем глупо спросила она, потому что забыла спросонья все загодя заготовленные гладкие и подходящие моменту фразы.
Буривой только усмехнулся.
– Сама, чать, видишь… Здоровее всех здоровых… Если ведмедя с собой привезла, пусть сюда тащат, позабавимся. Иди-ка ко мне, поцелую…
Она шагнула вперёд, услужливо подставляя лоб, и Буривой поцеловал её тихо, совсем без звука. Не будь губы князя такими горящими, Велибора даже не поняла бы, что он поцеловал по настоящему, а не просто пальцами лба коснулся.
– Жалуется сын на тебя, – сразу высказал князь упрёк. – Пошто не слушаешься мужа? Пошто в такую даль-дорогу отправилась супротив его воли?
– Тебя повидать, батюшка, хотела. Помочь думала, чем смогу.
– Проститься приехала, – прямо перевёл скрытый смысл Буривой. Он все прекрасно понимал, хотя и не задумывался о том, что княжить после него может кто-то, кроме Гостомысла.
Она покраснела, и не захотела откровенно признать своих чаяний. Но Буривой их чувствовал, достаточно хорошо понимая жену сына. Но упреков никаких высказывать он не привык. Каков есть человек, таков он и есть, и исправить его словами внушения, скорее всего, невозможно, потому что характер меняется только при ломающих его обстоятельствах. При очень жестких обстоятельствах. А после простых слов будет видимый обман и лицедейство, и никакой искренности. Уж где-где, а в княжеском доме, где не скоморохи живут, а правители, такого допускать никак невозможно. Там все должно держаться на честном отношении друг к другу.
– Ладно, прощаться тоже надо. Только не сейчас и даже не сегодня. Нам ещё дел много сотворить предстоит. Повидались, и иди к себе, отдыхай с пути. Тебе дитё беречь след…
Буривой откровенно хрипел, произнося последние слова, словно задыхался. Велибора бросила взгляд на Вадимира. Тот в её сторону не смотрел, и потому она только поклонилась, и, пятясь, двинулась к двери, глядя при этом в пол, как и подобает женщине смотреть в присутствие князя. И вышла бы, если бы громкий, и неестественный звук не заставил её взгляд поднять.
Буривой, опрокинув стол, упал со скамьи на пол. Вадимир бросился к отцу, поднимая, и укладывая на скамью. Тут и дворовый человек, звуком привлечённый, забежал, помогать княжичу начал. А Велибора не подошла. Так и стояла, глядя на происходящее горящим взглядом, и боясь своим движением спугнуть момент её собственного приближения к власти в этой далекой от настоящего дома стране. От настоящего дома, в котором она ни разу не была, но про который так много рассказывала мать, ставшая рабыней у этих людей.
В глазах княжны светилось торжество…