В последний день долгой, утомительной, хотя и радостной дороги – а какой же ей ещё быть, когда возвращаешься со славой победителя! – мокрый снег, временами перемежающийся с ледяным дождём, прекратился, и погода встала ясная, чуть-чуть морозная, и солнце высветило. Хотя, когда городские стены уже стали отчётливо видны, откуда-то с полуночной стороны[30] ветер начал быстро наносить тёмные и низкие, увесистые в своём объёме тучи. А уже при приближении к городским стенам лёгкий сырой снежок, опять перепутанный с дождём, предупредил, что он, при таком устойчивом ветре, предвестник снегопада более основательного.
Но от городских ворот до места доехать не долго. Особенно, если коней подогнать…
Князь-воевода Дражко, распушив свои знаменитые усы, вошёл во Дворец Сокола[31] так, словно он нёс на лице полковое знамя. Воеводу ещё вчера нетвёрдо предупреждали, что Годослав вроде бы намеревался выехать ему навстречу за полуденные ворота Рарога[32], но Дражко так и не дождался дружественной встречи на приградских дорогах, однако во Дворец Сокола всё же прибыл при всех регалиях, надеясь уже на положенную по случаю встречу торжественную. И даже тяжёлую, блистающую искусно вставленными драгоценными камнями золотую гривну[33] на шею надел. Король франков Карл Каролинг Великий, наслышанный о славянских наградных знаках от своего учёного друга аббата Алкуина, повелел своим мастерам-ювелирам сделать такую же, и даже обязательно более красивую, чем обычно бывает у славян. По крайней мере, если более красивая не получится, то более дорогую, чтобы отметить князя-воеводу Дражко за баварский поход, в котором доверил молодому, но уже прославленному славянскому полководцу провести самостоятельно два сражения в то время, когда сам он с основными силами королевской армии находился в стороне. И дважды против Дражко выступал сам баварский герцог Тассилон вместе с союзными ему южными соседями аварами, и оба раза герцог предпочитал спастись бегством с остатками каждой из своих армий, едва только перевес показывал, что на победу ему надеяться не следует.
Своим рыцарям за воинские успехи Карл Великий жаловал драгоценные кресты на ленте или земельные владения. Но, поскольку Дражко, в отличие от своего князя, пока ещё не принял христианство, награждать его крестом, символом своей веры, Карл не рискнул. Что же касается земельных владений, то Карл не мог распоряжаться землёй бодричей, где Дражко жил и имел собственные владения, и уж, тем более, землёй лужицких сербов, на княжеский стол которых воевода спорно претендовал. А владения внутри франкских территорий князю-воеводе были ни к чему. Впрочем, Карл сделал попытку приблизить князя-воеводу к себе, предложив ему одно из своих давно благоустроенных имений, больше напоминающих парк для отдыха и развлечения, чем что-то другое. Но эта попытка успехом не увенчалась – князь благодарно шевельнул усами, и, как Карл и предполагал, мягко, но категорично отказался…
Эта война, принёсшая уже увенчанному славой Дражко славу новую, началась, вопреки устоявшимся привычкам Карла, не ранней весной, объявленная, как раньше бывало, ещё предыдущей осенью на малом рейхстаге[34], а в середине лета, без заранее составленного плана. По сути дела, эта война явилась следствием вспышки королевского гнева, чувства, которому Карл поддавался не часто. Но очень уж досадил королю баварский герцог Тассилон, заключивший против франков союз с Аварским каганатом, хотя давно уже признал себя вассалом ещё Пипина Короткого Каролинга, отца Карла. И Карл, собрав оказавшиеся поблизости не слишком большие силы, дополнительно потребовал у Годослава, согласно договору трёхлетней давности о частичной вассальной зависимости, пятитысячный полк под командованием князя-воеводы Дражко, усиленный, по обычаю князя-воеводы, сильным составом стрельцов. Одновременно обязал всегда готовых к мятежу сакских эделингов спешно выставить восьмитысячную армию, что к королевскому удовольствию добавляло спокойствия в тылах самих франков. И тут же, едва полки собрались в верховьях Майна, обрушился на Баварию неожиданно сразу по трём дорогам тремя отдельными колоннами. Такая неподготовленная заранее война могла бы не принести молниеносный успех и затянуться надолго, имей Тассилон иной нрав и иную репутацию. Но герцог слыл человеком алчным, грабящим своих баронов вместо того, чтобы заботиться о них, о чём Карл Каролинг, имеющий лучшую по тем временам в Европе разведку, хорошо был осведомлён. В итоге почти четверть подданных Тассилона в первые же дни войны присягнула Карлу, лишив герцога своего присутствия в армии и, естественно, поддержки своих полков. А главному союзнику Баварии – Аварскому каганату сильно досаждали в это время с восхода христиане-болгары, а с заката пытались отнять свои, уже потерянные, земли хорваты и сербы, и каганат не мог в полной мере, как надеялся Тассилон, оказать ему помощь. Конечно, здесь не обошлось без длинной руки франкского короля, который, если не мог помочь сербам и хорватам войсками, то помог им финансово. А болгар толкали на войну византийцы, которых, в свою очередь толкало посольство Карла Каролинга. Те незначительные второстепенные полки, что каган[35] всё же выслал герцогу, решающее слово сказать не могли. Не помогли баварскому герцогу и родственные отношения с тосканским герцогом Дезиреем, который в этот раз просто не решился выступить против Карла. Это произошло потому, что король франков загодя, хотя и спешно, и во многом не организованно, через своих агентов устроил смуту в землях лангобардов, подчинённых тосканскому владыке[36]. Дезидерий жестоко подавил мятеж, Карл потерял многих потенциальных союзников, но тосканский герцог в итоге застрял на месте, ожидая новых волнений, и не поспешил на помощь Тассилону.
Тассилон на протяжении всех четырёх месяцев войны всячески избегал генерального сражения, где у него просто не могло бы быть успеха, предпочитая вместо настоящей войны только небольшие короткие схватки, которые сразу прерывал отступлением, стоило ему только убедиться в невозможности победы. Таким образом, он надеялся дотянуть до зимы, хорошо зная, что зимой королевская армия предпочитает отдыхать дома. Однако для такой затяжки времени следовало принимать и другие меры. Чтобы разорвать коммуникации армий Карла и вести борьбу на всей территории Баварии, необходимо было пользоваться всеобщей поддержкой своего народа. У Тассилона этой поддержки не было. И он терял область за областью, кружил по герцогству, с трудом ускользая от основных королевских сил, а заодно и грабил собственные же селения, чем вызвал новый отток баронов из своей армии. Впрочем, селения грабил не столько он, сколько приданные ему в помощь авары, но народная молва винила во всём герцога, и это сказалось на ходе войны. Однако генеральное сражение дать всё же пришлось, когда Карл Каролинг, пользуясь преимуществом в численности, перекрыл все дороги на полдень, на восход и на закат, отрезая пути бегства. В итоге франки под командованием герцога Франсуа Анжуйского и королевского дяди монсеньора Бернара разбили основательно поредевшие войска растерянного герцога полностью, а зашедшие со стороны полки под командованием самого Карла захватили в плен и герцога Тассилона. И, после быстрого церковного суда, заточили алчного и неверного баварского правителя в монастырь. Бавария стала именоваться маркой в составе королевства франков, и править баварскими землями стали верные королю люди. Впрочем, маркграфа король туда пока еще не назначил, присматриваясь к местным баронам, и отыскивая среди них подходящего на такой значимый пост человека. Бавария велика, и управлять ей следует не простому рыцарю, умеющему держать в руках оружие, но человеку деловому и рассудительному.
И почти сразу же после этого Карл, как и обещал, отпустил Дражко домой в Рарог, поскольку оттуда поступали тревожные сообщения – на датской границе снова было неспокойно. Датский король Готфрид хорошо знал, что у Годослава нет под рукой лучшего полководца с лучшими полками, и мог этим воспользоваться…
Князь-воевода Дражко так торопился, что застал князя бодричей Годослава только-только вошедшим в парадный зал, и ещё не успевшим сесть в княжеское кресло. Бояре-советники, вызванные во Дворец Сокола для торжественного церемониала встречи, как обычно, устроились на скамьях по одесную стену от князя, но тоже ещё стояли, как и полагается, при княжеском выходе. Рядом с дубовым резным креслом Годослава, всё ещё украшенным изображениями славянских мифических существ, а вовсе не христианскими мотивами, выставили ещё одно точно такое же кресло, предназначенное для Дражко, поскольку три с половиной года назад Годослав официально назначил Дражко своим соправителем. За все прошедшие годы князь-воевода своим правом сидеть рядом с Годославом в его присутствии не воспользовался ни разу, осознавая прекрасно, что княжеский указ был только временным, и вызванным обстоятельствами действием. Сейчас же в том и другом кресле были постелены узкие цветастые хунгарские[37] ковры, что было равносильно приглашению к соправлению. Или хотя бы видимости такового. По крайней мере, официально всё выглядело именно так. Но сам князь Годослав и садиться сразу не стал, шагнув воеводе навстречу, широко, от всей души, улыбаясь. Однако Дражко, хорошо знающий своего двоюродного брата, сразу понял, что улыбка далась Годославу нелегко, и, хотя в её искренности сомневаться не приходилось, радость князя всё же была чем-то сильно омрачена.
Более того, за те четыре месяца, что князь-воевода был занят на чужой, совершенно не нужной бодричам войне, Годослав даже внешне сильно изменился. Собрались морщины на молодом, прежде красивом лбу, словно князь постоянно вынужден был хмуриться, и делал это так часто, что подобное выражение лица вошло у него в привычку. И не стало в глазах Годослава обычного огненного блеска – так костёр, разложенный в сухую погоду, чахнет в пору затяжного дождя. Даже львиная грива светлых волос, показалось, осела и поредела, не показывая былого гордого и воинственного нрава хозяина. Впечатление складывалось такое, будто князь Годослав начал неожиданно резко стареть.
Дражко всё же поклонился, прежде чем позволил Годославу обнять себя.
– Оставим церемонии… Я рад не тому, что ты вернулся со славой победителя, – сказал князь. – В этом, зная твои способности и отвагу, я и не сомневался ни минуты, я просто рад тому, что ты вернулся, потому что мне очень тебя не хватало. Очень!..
Годослав обычно с пренебрежением относился к традиционным церемониалам, и нарушал их всегда, когда ему хотелось чувствовать себя просто человеком и другом, а вовсе не строгим правителем. И внимания не обращал при этом ни на какие существующие правила и на постороннее отношение к этим правилам. И если раньше бояре-советники, случалось, громким шипением высказывали своё неодобрение подобному поведению, то после памятной ещё расправы над боярской оппозицией, устроенной Годославом и Дражко в период короткой войны с Данией, в которой маленькое княжество дало, стараниями князя-воеводы, мощному северному соседу достойный отпор, недовольные языки прикусили.
– Мёду князю-воеводе! – с улыбкой воскликнул Годослав, но в голосе его не было уже былой уверенности и того задора, который раньше заставлял радостно улыбаться и других. – Пусть мой брат смоет с языка дорожную пыль, хотя на дорогах сейчас грязи больше, чем пыли, но и эта грязь, как и пыль, с чужих, не нужных нам дорог, а потом расскажет нам, как обстоят дела у нашего державного сюзерена и повелителя.
И сам взял Дражко под локоть, провожая его к креслу, соседствующему со своим. И слегка сжал локоть пальцами, показывая, что всё происходящее носит особый смысл, пока воеводе не ясный. Дражко понял, и сел в кресло так, словно это его привычное место, и позволил себе ногу на ногу забросить, точно так же, как сам Годослав.
Мёд принесли на деревянном резном подносе в таком же деревянном резном кубке. Князь-воевода тут же заметил, что посуда деревянная, хотя в последнее время во Дворце Сокола привычная деревянная и берестяная посуда стала быстро меняться на европейскую серебряную, позолоченную или даже золотую. Эта регрессия уже напоминала тоску по старым добрым традициям. Тем не менее, Дражко сделал вид, что ничего не заметил, и с удовольствием опорожнил большущий кубок хмельного мёда, а потом широким торжественным движением вытер усы, как иной бы правитель надел на голову корону. Этого его знаменитого жеста все ждали, зная, что без этого жеста князь-воевода в обычной обстановке не обходится. А если жеста не видели, значит, обстановка была не из самых лучших. И он свой знаковый жест продемонстрировал.
– Рассказывай…
– А что рассказывать?.. Повоевали слегка… – Дражко пошевелил усами, как другой сделал бы неопределённый жест руками. – Побили того самого злодея Тассилона. Знатно побили, Каролинг вельми доволен остался. Теперь Тассилон проведет остаток своих дней в монастырской подземной келье, откуда живому, говорят, выхода нет.
И посмотрел внешне невнимательно, тем не менее, вполне оценивая ситуацию, на бояр-советников, потому что представление, затеянное Годославом, несомненно разыгрывалось только для них. И сразу отметил, что теперь многие из советников носят на груди, выпячивая её всему честному народу, громадные золотые кресты, ничуть не уступающие по размерам крестам высокопоставленных церковных служителей, которых во франкском войске достаточно. Это было уже новостью, так как раньше только трое бояр были крещёными христианами, остальные же предпочитали придерживаться веры предков, хотя кое-кто, в угоду сильному северному соседу, на всякий случай и Одину[38] дары слал. Более того, сам Годослав, приняв крещение, крест на грудь надевал только по торжественным случаям, скажем, когда доводилось принимать послов Карла или же послов своего родственника датского короля Готфрида Скьёлдунга. Или как сейчас, при парадном выходе. Да и то крест этот был серебряным, и по размеру небольшим, скромно узоренным. В другое же время князь не носил крест даже под одеждой, и не часто посещал молельню, устроенную и оборудованную аббатом Феофаном[39] в его покоях. Сам аббат Феофан присутствовал здесь же, ближе бояр, устроив для себя маленькую отдельную скамеечку, на которой с трудом помещалось его тучное тело. И позволял себе не вставать при появлении князя. На коленях аббат держал богато изузоренный бисером реликтарий[40], с которым никогда не расставался. Плохо зная славянский язык и даже не желая его изучать, ничего не понимая в сказанном, он всё же считал нужным присутствовать на всяком торжественном действии в столице бодричей, если князь Годослав принимал в нём участие. Исключение составляли праздники ведических богов, но в них теперь и князь, как христианин, принимать участие права не имел. И аббат тщательно следил в такие дни за князем. Рядом с аббатом, но ближе к князю бодричей, на отдельной скамье, сидел князь Додон, ровесник Годослава и его дальний родственник по отцовской линии, следовательно, Дражко он родственником не был, поскольку только мать Дражко была родной сестрой матери Годослава, и другие узы их не связывали. Князь Додон тоже носил на груди крест, только не такой богатый, как у бояр. Он всегда отличался хорошим вкусом и в одежде, и в украшениях, и в знаках отличия. Но христианство Додона уже не было для Дражко секретом, поскольку князь несколько лет жил в Византии, крестился там, и его христианская вера несколько отличалась от веры франков, признающих главенство не константинопольского патриарха, а Римского Папы.
– В общих чертах это нам всё уже известно, – мягко сказал Годослав, глядя на Дражко. – Известно и то, как ты зарекомендовал себя. Но хотелось бы знать подробности. Например, расскажи-ка, что представляют собой баварцы и авары, каковы они в бою… Есть у них, чему поучиться? И как они между собой взаимодействовали. Ведь баварцы – давние христиане, а авары – огнепоклонники[41]. Не было у них на этой почве разногласий? – Годослав, словно бы специально, подводил князя-воеводу к какому-то непонятному пока направлению в разговоре. И Дражко старался попасть в нужное русло, хотя не понял ещё, куда его выведет течение.
– Есть чему поучиться… – согласился Дражко. – Баварцы – обыкновенные германцы, только слишком любящие утяжелять себя доспехами. В сече дюже неповоротливые, и потому частенько битые… А у аваров, когда они действуют самостоятельно, поучиться, скажу честно, есть, чему…
– Ну-ну, мы слушаем тебя… – Годослав проявил нетерпение, из чего князь-воевода понял, что здесь ему следует быть кратким, потому что вскоре уже разговор перейдёт на другую тему, и продолжится потом, но, скорее всего, будет происходить уже без присутствия бояр.
– Мне пришлось дважды встретиться на поле с Тассилоном. Герцог выставляет вперёд конных рыцарей, на манер сарматских катафорактариев[42], за ними тяжёлую пехоту, которая обычно за рыцарями не успевает. Если те и разорвут строй противника, пока пехота добежит, рыцарей перебьют, и строй сомкнётся. В этом случае надо или пехоту иметь полегче, или рыцарей побольше. Но Баварец исходил из своих возможностей, потому что многие его бароны перешли к Карлу, ослабив ударную силу, а переучиваться Тассилон не умеет. Глуп зело… Впрочем, поговаривали, что герцог делал так специально, чтобы уменьшить количество баронов. После их смерти он имел обыкновение присваивать имущество подданных. Но, может быть, это простые сплетни, идущие от тех же баронов, что перешли на сторону Карла, надеясь получить от него какие-то блага или посты в новой Баварии, уже без Тассилона.
– И получили? – спросил Годослав, и по тону его вопроса Дражко сразу понял, что здесь-то и скрывается главная тема.
– Получили… Если бы так… Получили только благодарность… Карл, после суда над герцогом, раздал все должности своим верным и проверенным людям. Он всегда предпочитает полагаться на проверенных. Говорит, что должность следует заслужить. Только маркграфа Баварии еще не назначил.
Князь-воевода понял, что своим ответом попал в точку. Глаза Годослава смотрели спокойно и уверенно. Значит, вопрос предназначался для бояр, на надёжность которых положиться никогда нельзя. И потому продолжил в том же ключе:
– Кроме того, Каролинг, по природе своей человек порядочный и благородный, весьма не любит предателей. Он справедливо считает, что предавший однажды, предаст и в следующий раз. Как предали своего правителя, так предадут и его. И никогда не доверяет перебежчикам. Они для него считаются людьми низкими.
– И правильно, – согласился Годослав, улыбнувшись. – Предателей и предательство следует рубить на корню, топором палача… Ну, а дальше… Что там ты хотел сказать про аваров?
– Да… Авары… Аварскую лёгкую конницу Тассилон в каждом сражении использовал одинаково. Пускал двумя широкими крыльями в обхват флангов. На большее у него, видимо, не хватало фантазии и дара военачальника, а к такой тактике приспособиться легко, поскольку это классика прошлых веков. Тем более, что она всем полководцам Карла хорошо известна.
– И что же ты Тассилону противопоставил? Насколько я понимаю, твоя тактика несколько отличается от привычной тактики франков. Не зря же ты взял с собой столько стрельцов…
– Конечно, мой князь, не зря… Я делал всё просто… Если Тассилон исходил из своей возможности, то я исходил из своей. Каролинг усилил мой полк отрядами тяжёлых щитоносцев, чтобы они сдерживали натиск рыцарской конницы герцога, и саксами эделинга Аббио…
– Вот как, – удивился Годослав. – Аббио был там, с тобой рядом?
– Да… С ним мы посоветовались, и пришли к мысли, что саксы в бою очень неуступчивы и вязки… И тяжёлой коннице легче увязнуть в пешем маневренном строю, ворвавшись в него, чем расколоться о ряды щитоносцев, которых тоже не слишком много, чтобы стать решающей силой.
– То есть, рекомендациями Карла ты пренебрёг? – Годослав посмотрел на Дражко внимательно. Но он сам слишком хорошо знал своего князя-воеводу, чтобы думать, будто тот будет считаться с чужим мнением, когда имеет своё, и потому ответ знал заранее. Но князю было важно, чтобы все услышали то, что он сам желал бы услышать. И князь-воевода всё понял по одному взгляду, и Годослава не подвёл.
– Карл был ко мне милостив, ему самому интересно было изучать нашу тактику, и потому он позволил мне воевать по-своему, я по-своему и воевал… За что и получил в награду от Каролинга вот эту гривну… – Дражко взялся сильной кистью за золотое украшение-награду, словно за рукоятку меча, и потряс ею, чтобы было видно всем.
– А эделинг Аббио не был против? Его саксам, в соответствии с твоей тактикой, предстояло принять на себя главный удар…
– Его саксы стояли рядом с нашими бодричами во втором ряду…
– А в первом?
Дражко даже усами возмущённо пошевелил – как можно не понять, кто стоял в первом!
– А в первом, естественно, стояли стрельцы…
– Так я и думал! – Годослав даже радостно и звучно ударил себя по коленке ладонью. – С удовольствием бы полюбовался картиной происшедшего! И что?
Дражко опять пошевелил усами. Теперь уже воинственно.
– Я расскажу по порядку… Если бы мы выставили вперёд щитоносцев, то оставили бы фланги уязвимыми для аварской конницы, вообще не вступающей в сечу…
– Конница не вступает в сечу? Как так? Зачем тогда она вообще нужна? – не понял Годослав.
– А вот так, княже… Это как раз и есть то, чему нашим полкам следует подучиться, когда нам противостоят численно более сильные армии. Конники обстреливают противника из луков, и не подходят на дистанцию копейного, и уж, тем более, мечного боя. Они не любят сечу, потому что в большинстве своём носят кожаные нагрудники почти без металлической защиты. Так, несколько пластин на грудь нашивают… А, если приходится, дерутся кривыми односторонними мечами, которые не выдерживают ударов наших мечей. И щиты у них маленькие, круглые, из многослойной кожи, обтягивающей каркас. Удар нашего меча такой щит не держит. Нашу стрелу не остановит, тем паче. Но для лёгкого конника это самоё подходящее вооружение. Позволяет сохранить маневренность. Выпустят несколько туч стрел[43], и отходят, потом накатывается новая лава, и снова несколько туч выпускает. И так долго могут стрелять, не подходя близко. Радовало то, что луки у них слабоваты. Мне ради аваров приходилось даже часть стрельцов с передового отряда снимать. Хорошо хоть, авары, по замыслу Тассилона, атаковали не одновременно с рыцарской конницей, а только после того, как рыцари должны были в строю увязнуть, чтобы в этот момент отвлечь на себя значительные силы. Тассилон сделал из конницы только вспомогательное войско, вместо того, чтобы сделать постоянную ударную силу, и не давать нам ни построиться, ни подготовиться к битве. Я стрельцов успевал бегом провести на фланги. Пеший полк расступался, и давал им коридор. Но они для пешего полка успевали основную работу сделать. До столкновения половина баварских рыцарей уже на земле лежала. Стрельцы их не подпускали. А остальных можно было бы перерубить в общей свалке без проблем. Но Тассилон легко пугался, и до общей свалки дело не доводил. Отступал сразу, так и не завершив атаку…
– Ты преследовал?
– Единственно умное, что показал нам герцог, это выбор времени для сражения. Должно быть, его научили этому авары, у которых это, я слышал, известная тактика. Если помнишь, Аттила применил её против Аэция[44]. Он вступал в бой уже ближе к вечеру, чтобы успеть убежать в темноте…
– А авары? – спросил Годослав. – Наши стрельцы успевали измерить полёт своей стрелы?
– Только это и успевали. Аварские стрелы ещё не долетали до наших рядов, а у них уже были большие потери. И они отступали вместе с баварцами…
– Да, брат-княже, ты показал грамотную войну… – оценил Годослав.
– Но, к сожалению, так и не успел сам вытащить меч из ножен… Кроме маленького эпизода. На марше мы натолкнулись на отряд аваров, сопровождающий обоз. И захватили их… Добыча не велика, но хоть плечи размял. Отрядом командовал какой-то знатный аварский рыцарь. Я в несколько ударов срубил его в поединке…
– Я сам вообще уже забыл, когда в последний раз прикасался к мечу… – отчего-то вдруг почти шёпотом сказал Годослав. Фраза эта, должно быть, предназначалась только для Дражко. По крайней мере, никто из бояр князя не расслышал. – Может быть, скоро придётся…
Дражко перевел на князя взгляд, но Годослав уже смотрел в сторону, думая о чём-то своём.
– Однако, я слышал, что Карл отнёсся к тебе очень благосклонно.
– Так благосклонно, что предлагал мне войти в число собственного окружения, и ради этого готов был сделать графом и владельцем больших земель. Предлагал мне в виде подарка свое собственное имение.
– И ты?..
– Я? – Дражко вроде бы даже удивился вопросу. – Я – князь, говоря по-франкски, принц, мой титул выше двух графских и даже выше герцогского… А что касается земель, то во франкских владениях мне просто будет не хватать снега… Я отказался…
– Карл расстроился?
– Мне показалось, он меня понял. Если и расстроился, то не обиделся. По крайней мере, тебя он любит по-прежнему, и по-прежнему тебя поддерживает, о чём лично просил меня тебе сообщить. И очень интересовался твоими отношениями с данами. В случае какого-то обострения Каролинг готов прислать нам в помощь ближайший полк, что стоит у границы, и обязать к тому же эделингов Саксонии.
Это, должно быть, и было основным, что хотел донести Годослав до ушей бояр.
– Карл отправляется, я слышал, в свой стольный Аахен? По крайней мере, он всегда раньше делал так… Каждый год после войны, а летом воюет он без отдыха…
– Я слышал, что эту зиму он планирует провести вне дома… Меня не посвящали в подробности, но Карл, кажется, должен снова выступить в Саксонию. Но я уехал раньше. Думаю, через неделю франки с основными своими силами будут недалеко от наших границ…
Князь улыбнулся, на минутку задумался, но, наконец, тряхнул головой, отчего его грива всколыхнулась, как в прежние времена, и громко объявил:
– Завтра, в честь возвращения с войны моего соправителя князя-воеводы Дражко, я устраиваю большую охоту с пардусами[45]… Кто желает, может присоединиться. Все на сегодня свободны. Пойдём, брат, ко мне в охотничий домик. Гайяна родила шустрых котят. Из них получатся отличные охотники. Тебе интересно будет посмотреть, – Годослав встал первым, и сделал князю-воеводе приглашающий жест…