В 40 лет Аббот стал спикером Палаты общин, затем – Главным судьей королевского трона. Свою карьеру он закончил на посту губернатора Лондона.
В мае 1832 года 69-летний Аббот писал другу: «Мой дух настолько подавлен, что, когда я не занят полностью каким-либо неотложным делом, я погружаюсь в состояние, близкое к оцепенению».
Пять месяцев спустя, 26 октября, Аббот председательствовал на процессе против городских властей Бристоля. В первый же день процесса ему стало плохо. Он вернулся из Бристоля в Лондон и 4 ноября умер – по-видимому, от инсульта. Несколько позже рассказ о его смерти появился в сборниках биографий.
Когда вокруг умирающего собралась плачущая семья, он вдруг стал слабо двигать рукой по подушке, как если бы что-то писал. Затем он произнес своим обычным судейским тоном:
– А теперь, господа присяжные, вы можете удалиться для вынесения приговора.
Сказав это, он закрыл глаза и отошел в мир иной.
В возрасте 21 года Абд ар-Рахман стал правителем Кордовского эмирата (потом – халифата). За время своего правления он отвоевал у христиан бо́льшую часть Испании и добился невиданного доселе процветания своей страны.
Незадолго до смерти великий халиф сказал, что за полвека его правления удача ни разу не изменила ему; он побеждал врагов, приобрел друзей, насладился всем, чего люди желают; он исчерпал всё. А закончил он так:
– Я подсчитал число дней, в которые за все эти годы я был действительно счастлив: таких дней оказалось четырнадцать.
Нам неизвестно, когда и где родилась эта легенда. Но в Европе ее узнали в XVIII веке, из книги француза Дени Кардонна «История Африки и Испании под владычеством арабов» (1765). Только здесь говорилось не о предсмертных словах, а о записке, оставленной халифом после смерти.
Лев Толстой, беседуя с Горьким, заметил:
«Халиф Абдурахман имел в жизни четырнадцать счастливых дней, а я, наверное, не имел столько».
В историческом бестселлере Светония «Жизнь двенадцати цезарей» кончина Августа описана как идеальная смерть идеального правителя.
Чувствуя близость конца, он несколько раз спрашивал, нет ли в Риме беспорядков из-за него. Потом попросил зеркало, велел причесать ему волосы и поправить отвисшую челюсть. Вошедших друзей спросил:
– Как вам кажется, хорошо ли я сыграл комедию жизни?
И продекламировал двустишие в духе обычного окончания римских комедий:
Коль хорошо сыграли мы, похлопайте
И проводите добрым нас напутствием.
(Август, среди прочих своих занятий, писал и стихи.)
Скончался он на руках у жены со словами:
– Ливия, помни, как жили мы вместе! Живи и прощай!
С Ливией он прожил счастливо полвека с лишним – случай почти беспримерный в истории государей.
«До самого последнего вздоха, – пишет Светоний, – только один раз выказал он признаки помрачения, когда вдруг испугался и стал жаловаться, что его тащат куда-то сорок молодцов. Но и это было не столько помрачение, сколько предчувствие, потому что именно сорок воинов-преторианцев вынесли потом его тело к народу».
В Риме опасались больших потрясений, но все обошлось. «Мы боялись крушения мира, но даже не почувствовали, как он колеблется», – замечает историк Веллей Патеркул, младший современник великого императора.
В молодости Авинэн был солдатом и отличился в двух войнах. Потом зарабатывал на жизнь ремеслом мясника, шесть раз был судим за кражи и восемнадцать лет отбыл на каторге. В возрасте 64 лет он вернулся на родину, в провинцию Иль-де-Франс, где его ждали жена и дочь.
Тут его опять потянуло на старое. В последний год своей жизни он совершил два убийства ради небогатых пожитков своих жертв. Трупы он расчленил, чтобы легче от них избавиться.
На следствии Авинэн всё отрицал. Тогда ему пообещали сохранить жизнь в обмен на признательные показания, и он согласился. На суде присяжные проголосовали за смертную казнь, а прошение о помиловании, адресованное императору Наполеону III, было отклонено.
Авинэн узнал об этом в день казни. «Тех, кто сознается, казнят, а не сознающиеся остаются целы», – отозвался он на это известие.
Казнь состоялась в Париже 28 ноября 1867 года, при огромном стечении народа. На эшафоте гильотины Авинэн во весь голос крикнул, обращаясь к толпе:
– Господа, никогда не сознавайтесь!
С тех пор об убийцах, не признающих свою вину вопреки очевидным уликам, говорили: «Он из школы Авинэна».
Марк Аврелий вошел в историю как правитель, вся жизнь которого – непрерывное служение долгу. Но он еще был и философ, хотя свои «Размышления» писал лишь для себя самого.
«Размышления» учат безразличию к смерти. Но Аврелий идет еще дальше. Ему безразлична и слава в потомстве, которой дорожили едва ли не все герои истории. Вечная слава есть сущая суета: «Все мимолетно: и тот, кто помнит, и то, о чем помнят»; «Скоро ты забудешь обо всем, и всё, в свою очередь, забудет о тебе».
В 178 году император отправился в поход на германцев. Поход был успешен, пока на войско не обрушилась эпидемия – как полагают, чумы. Не обошла она и Марка Аврелия. 17 марта 180 года он скончался в Виндобоне (нынешней Вене).
Согласно «Жизнеописаниям Августов», император, не надеясь на исцеление, отказался от питья и пищи, чтобы скорей умереть. На шестой день он позвал друзей и беседовал с ними, смеясь над бренностью человеческих дел. Он говорил:
– Что вы плачете обо мне, а не думаете больше о моровой язве и об общей смерти?
(Эти слова, по-видимому, нашли отзвук в предсмертных словах Льва Толстого.)
Когда его спросили, кому он препоручает своего сына, император ответил:
– Вам, если он будет того достоин, и бессмертным богам.
На седьмой день он закрылся с головой, как бы желая заснуть, и ночью скончался.
Современники считали, что Агриппа способен обращать предметы в золото, проходить сквозь стены и общаться с демонами, а проще говоря – с бесами. Да и сам он верил в магию, только не старую, темную и невежественную, а новую, светлую и просвещенную.
Умер он, не дожив до 50-ти. Девять лет спустя появилась «Похвала знаменитым ученым мужам» епископа Паоло Джовьо. Здесь утверждалось, что Агриппу всюду сопровождал злой дух в обличии черного пса. Когда Агриппа, всеми покинутый, умирал в Лионе, он снял с этого пса ошейник, покрытый магическими символами, и воскликнул:
– Прочь, проклятая тварь, погубившая меня безвозвратно!
После чего пес в отчаянии прыгнул в реку Аре и утонул. (На самом деле Агриппа умер не в Лионе, а в Гренобле, и река Аре протекает не через Лион, а через швейцарский город Берн.)
Иоганн Вейер, ученик Агриппы, в трактате «Об ухищрениях демонов» подтвердил, что у Агриппы был черный пес по кличке Месье и люди невежественные почитали его за демона. Однако Месье был не исчадием ада, а самым обычным псом, о чем ясно свидетельствует наличие у него пары – суки по кличке Мадемуазель. А нелепые слухи возникли потому, что Агриппа был слишком привязан к Месье: он даже позволял ему спать в своей кровати и сидеть за своим столом.
Но потомки поверили не свидетельству очевидца, а легенде епископа.
Если верить Тациту, после рождения Нерона Агриппина обратилась к халдеям (восточным астрологам) с вопросом о грядущей судьбе мальчика. Те ей ответили, что он будет царствовать, но убьет свою мать. Агриппина воскликнула:
– Пусть убивает, лишь бы царствовал!
После смерти Клавдия Агриппина действительно сделала 16-летнего Нерона императором, но фактически правила государством сама. По замечанию Тацита, «она желала доставить сыну верховную власть, но терпеть его властвования она не могла».
Нерон с таким положением вещей не смирился и вскоре изгнал Агриппину из императорского дворца. Отношения между матерью и сыном накалились до такой степени, что Агриппина окрестила Нерона «врагом рода человеческого» (потом христиане стали так именовать дьявола).
В конце концов, опасаясь, что мать путем интриг и заговоров отстранит его от власти, Нерон приказал ее убить. Когда посланный для этого центурион обнажил меч, Агриппина подставила ему живот и воскликнула:
– Поражай чрево!
(То есть чрево, которое выносило Нерона.)
В 1797 году Джон Адамс стал вторым, после Джорджа Вашингтона, президентом США. Три года спустя он стал первым хозяином только что выстроенного Белого дома, который, впрочем, тогда еще не был белым. Покинув президентское кресло, Адамс удалился в Куинси, неподалеку от Бостона.
Он умер 4 июля 1826 года, в День независимости США. Утром его служанка миссис Кларк спросила, знает ли он, какой сегодня день. Адамс ответил:
– О да, это славный день Четвертого июля. Это великий день. Это хороший день. Да благословит его Господь. Да благословит Господь вас всех.
Он впал в беспамятство, потом очнулся и пробормотал:
– Томас Джефферсон…
Легенда дополнила эти слова:
– Томас Джефферсон… еще жив.
Джефферсон, третий президент США, долгие годы был главным соперником Адамса. По странному совпадению он умер за несколько часов до Адамса, в полувековой юбилей Декларации независимости.
Позднее стали рассказывать, что умирающий Адамс был разбужен звоном колоколов и пушечными выстрелами. Узнав, что празднуют День независимости, он воскликнул:
– Независимость навсегда!
Поведал об этом видный политик Дэниел Уэбстер в 1846 году. Позднее эта легенда обогатилась подробностями, ничуть не более достоверными. Но лозунг «Независимость навсегда!» уже нельзя отделить от имени Адамса-старшего.
Адамс-младший был послом в Петербурге, в 1824–1829 годах – президентом США, потом – конгрессменом.
В 1846 году 78-летний Адамс перенес инсульт. 21 февраля 1848 года в Палате представителей обсуждался вопрос о награждении офицеров – участников войны с Мексикой. Адамс, ярый противник этой войны, поднялся, чтобы ответить на вопрос, заданный спикером Палаты, и тут же упал, пораженный кровоизлиянием в мозг.
Его перенесли в апартаменты спикера и положили в гостиной. Здесь он невнятно произнес загадочные слова:
– Это последний на земле. Я доволен.
Два дня спустя Джон Куинси Адамс скончался.
Его предсмертные слова стали частью американской культуры. «Это последний на земле» – название одной из глав романа Гарриет Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома», хотя в русском переводе глава названа просто «Прощание».
Свое толкование предложил Марк Твен в очерке «Последние слова великих людей». Подобно многим другим, пишет Твен, Адамс не приготовил свои последние слова заранее, и результат оказался плачевный: «Скажи он “последняя роза лета” или “последний косяк сельди”, в этом было бы не больше смысла. Он имел в виду: “Адам был первым, а Адамс – последним на земле”. Но он начал слишком поздно, и ему пришлось уйти из жизни, ограничившись бессмысленным бормотанием».
Аддисон считается пионером современной журналистики. Вместе со своим другом Ричардом Стилом он выпустил 555 номеров ежедневного журнала (а вернее, листка) «Наблюдатель». В своем журнале Аддисон писал свободно и живо, например:
«В Природе нет ничего более изменчивого, чем дамская шляпка».
«Если это не полная чепуха, этого нельзя положить на музыку».
«Мы всегда что-то делаем для Потомства; но я предпочел бы увидеть, как Потомство делает что-то для нас».
В 1716 году Аддисон женился на графине Уорвик, у которой был 18-летний сын Эдмунд от первого брака. Графиню считали женщиной высокомерной и властной, а Эдмунда – повесой и шалопаем.
В браке писатель прожил недолго: он умер 17 июня 1719 года в возрасте 47 лет. Перед смертью он попросил позвать своего беспутного пасынка, крепко сжал его руку и с огромным усилием выговорил:
– Смотри, с каким спокойствием способен умирать христианин.
Об этом 40 лет спустя сообщил поэт Эдуард Юнг, младший современник Аддисона. Далее Юнг вдается в столь навязчивые моральные поучения, что это заставляет задуматься о достоверности приведенных им слов.
После смерти отчима Эдмунд прожил всего два года – вероятно, все тем же повесой и шалопаем.
Когда к власти пришли нацисты, Аденауэр был бургомистром Кёльна. Дважды он арестовывался как убежденный противник режима.
Осенью 1949 года 73-летний Аденауэр стал первым канцлером нового государства – Федеративной Республики Германия. При нем появилась знаменитая «дойчмарка» и начали говорить о немецком экономическом чуде. При нем вернулись на родину немцы, остававшиеся в советском плену. При нем зародился немецко-французский альянс – фундамент будущей объединенной Европы.
В 1963 году, в зените своей популярности, Аденауэр добровольно оставил пост канцлера. Он умер 19 апреля 1967 года, на 92-м году жизни.
У постели умирающего сидела в слезах его дочь от второго брака Либет. Конрад махнул рукой, словно человек, который отправляется в далекое путешествие, и выговорил:
– Тут не о чем плакать.
Примечательно, что эти слова были сказаны на кёльнском диалекте, который от литературного языка отстоит настолько далеко, что в немецкой печати эта фраза неизменно переводится на понятный язык. По своему воспитанию и привычкам Аденауэр был человеком девятнадцатого века, когда в быту господствовали местные наречия.
Адриан известен своим мирным и благополучным правлением, доходящей до безумия любовью к красавцу Антиною, а также тем, что первым из римских императоров стал носить бороду.
К концу жизни он был удручен всякого рода болезнями. Согласно «Жизнеописаниям Августов», он часто повторял:
– Государь должен умереть полным сил, а не расслабленным.
А потому пытался покончить жизнь самоубийством, чего, однако, ему не позволили. Умер он 10 июля 138 года в Байях, главном римском курорте.
В «Жизнеописаниях Августов» приведено трогательное пятистишие, которое будто бы написал Адриан перед смертью:
Душа, скиталица нежная,
Телу гостья и спутница,
Уходишь ты нынче в края
Блеклые, мрачные, голые,
Где радость дарить будет некому.
Более известны другие предсмертные слова Адриана:
– Я умираю от помощи слишком многих врачей.
Однако эта фраза появилась лишь в эпоху Возрождения, в XVI веке.
Судьба несчастной итальянской красавицы послужила сюжетом множества литературных произведений.
В 16 лет Витторию отдали замуж за Франческо Перетти. Главным козырем ее вполне заурядного мужа был его дядя – влиятельный кардинал Монтальто.
В Риме, где поселились молодожены, Виттория стала предметом всеобщего восхищения благодаря красоте, уму и таланту. Среди ее поклонников был Паоло Орсини, герцог Браччиано.
Столичная жизнь оказалась не по карману Перетти; он по уши влез в долги. Между тем Марчелло, брат Виттории, мечтал видеть сестру герцогиней. В 1581 году он устроил убийство Перетти, после чего Виттория обвенчалась с герцогом и поселилась с ним в Падуе.
4 года спустя кардинал Монтальто стал папой под именем Сикста V и поклялся отомстить за убийство племянника. Супруги Орсини бежали в Венецианскую республику, но здесь Паоло скончался.
Его родственник Лодовико Орсини не поладил со вдовой при дележе имущества и подослал к ней убийц. В ночь на 22 декабря 1585 года 28-летняя Виттория была заколота кинжалами в своем падуанском дворце. Согласно хроникам того времени, убийцы застали ее на коленях перед образом Богоматери. Один из них попытался сорвать с Виттории платье, чтобы легче найти сердце, но она не позволила, воскликнув:
– Я хочу умереть одетой!
Акоста родился в Португалии в семье марранов – потомков евреев, принявших христианство. В 1617 году его семья решила вернуться в иудаизм и бежала в Голландию, в Амстердам.
Здесь Акоста начал с критики талмудического иудаизма, а закончил отрицанием всех религий, поскольку Бог не требует поклонения себе.
Акоста был отлучен от еврейской общины и очутился в положении отверженного. Он публично покаялся, но взглядов не изменил. Его отлучили вторично, и в 1640 году он еще раз прошел через процедуру публичного покаяния: его подвергли 39 ударам плетью, а все верующие переступили через него при выходе из синагоги.
Тогда Акоста написал по-латыни пространную предсмертную записку в форме автобиографии, закончив ее словами:
«Если вы найдете что-нибудь такое, что исторгнет у вас вздох сострадания, признайте печальный жребий людей, который и вы разделяете со мною, и оплачьте его.
Чтобы ничего не опустить, я скажу, что, живя в Португалии и будучи христианином, я носил имя Габриэль из Косты, а среди иудеев (о, если бы я никогда не приближался к ним!), слегка изменив его, назывался Уриэлем».
Затем он подстерег на улице своего двоюродного брата, в котором видел главного виновника своих бед, выстрелил в него, но промахнулся, и вторым выстрелом застрелил себя.
Акутагава вывел новую японскую прозу на мировой уровень. Однако уже в тридцать лет с небольшим писателя стали одолевать мысли о самоубийстве.
В июне 1927 года он закончил автобиографическое эссе «Жизнь идиота». Здесь говорилось: «Человеческая жизнь не стоит и одной строки Бодлера…» (цитата, ставшая знаменитой). И еще: «Я не так мечтаю о смерти, как мне надоело жить».
20 июня Акутагава отправил «Жизнь идиота» писателю Кумэ Масао, которого знал со студенческих лет, а 24 июля принял смертельную дозу веронала. Он умер в 35 лет.
В прощальной «Записке к старому другу», адресованной Масао, Акутагава писал:
«Я видел, любил и понимал больше, чем остальные. И хотя бы это дает мне некоторое удовлетворение, вопреки всем страданиям, какие мне довелось испытать».
Из шести прощальных записок Акутагавы одна была адресована его троим малолетним сыновьям. Сначала он написал:
«Помните, что жизнь – это битва», а после добавил: «…которая ведет к смерти».
Из русских монархов после Петра Великого больше всего путешествовал Александр I. Осенью 1825 года он отправился на Юг России с супругой Елизаветой, которой врачи советовали переменить климат для поправки здоровья.
В сентябре Александр прибыл в Таганрог и остановился в доме градоначальника. Здоровье Елизаветы действительно пошло на поправку, а император из Таганрога съездил на Дон, потом в Крым. В Таганрог он вернулся 5 ноября уже серьезно больным.
15 ноября Александр соборовался, причастился вместе с женой, поцеловал крест и руку священника и прерывающимся голосом произнес: «Я никогда не был в таком утешительном положении, как теперь».
16-го он был в беспамятстве; наутро открыл глаза и через некоторое время сказал по-французски:
– Comme il fait beau! (Какой прекрасный день!)
И, обращаясь к императрице:
– Ты, должно быть, очень устала.
Потом он уже не мог говорить. Утром 19 ноября Александр подал еле заметный знак, чтобы Елизавета подошла к нему ближе, и поцеловал ее руку.
Это было последним прощанием 47-летнего императора с женою и с жизнью. Елизавета умерла полгода спустя по дороге из Таганрога в Петербург.
Александр II, по праву названный Освободителем, провел самые масштабные и самые успешные в истории России реформы, включая освобождение крестьян, создание гласного и независимого суда и создание земств, то есть местного самоуправления. При нем же Болгария была освобождена от османского гнета.
Тем не менее в конце 1870-х годов революционеры-народовольцы начали настоящую охоту за императором. Дважды он уцелел только чудом – при взрыве императорского поезда под Москвой и при взрыве Зимнего дворца.
Для борьбы с террористами и одновременно – для нейтрализации либерального общественного мнения – новый министр внутренних дел граф Лорис-Меликов получил чрезвычайные полномочия. В январе 1881 года он предложил проект реформы, которая в будущем могла привести к ограничению самодержавия (так называемая «конституция Лорис-Меликова»).
1 марта государь сообщил Лорис-Меликову, что через четыре дня проект будет вынесен на обсуждение Совета Министров. Затем он поехал из Зимнего дворца в Манеж. Когда карета выехала на набережную Екатерининского канала, народоволец Николай Рысаков бросил бомбу. Карета была бронированной, император остался цел и подошел к только что схваченному Рысакову. Офицеры свиты спросили, не ранен ли он. Александр II ответил:
– Слава Богу, я уцелел, но вот…
И указал на лежавших на мостовой раненых. «Еще слава ли Богу?» – отозвался Рысаков. (Так передавал эти слова подпоручик Рудыковский на судебном процессе; другие свидетели об этом диалоге не вспоминали.)
Несколько минут спустя император был смертельно ранен бомбой, брошенной Игнатием Гриневицким. Умирающего перенесли в сани. Услышав, что кто-то предложил его внести в первый же дом, он прошептал:
– Во дворец… Там умереть.
Эту фразу, с вариациями, приводят различные очевидцы.
Приводили и другие фразы смертельно раненного государя, и прежде всего:
– Жив ли наследник?
Но тут уже можно заподозрить приписывание умирающему того, что хотелось бы слышать.
К 32 годам Александр завоевал бо́льшую часть мира, известного древним грекам. Но на этом он не думал остановиться. Он готовился выступить из Вавилона в новый поход – в Аравию.
За пять дней до начала похода Александр заболел (о характере этой болезни споры идут до сих пор) и умер 10 или 13 июня 323 года до н. э. Согласно Плутарху, последние три дня перед смертью великий полководец уже не мог говорить.
Однако Арриан в «Походе Александра» пишет, что на вопрос: «Кому он оставляет царство?», Александр ответил:
– Наилучшему (или: Достойнейшему).
Хотя Арриан ссылался на соратников Александра, трудно сомневаться в легендарности этого эпизода.
И будто бы Александр добавил еще:
– Вижу, что будет великое состязание над моей могилой.
Погребальные игры воинов воспеты в «Илиаде» – поэме, на которой воспитывался Александр и с которой он не расставался в походах. Но те, кто приписал ему слова о «состязании над могилой», имели в виду другое. Борьба за наследие Александра началась прямо у его трупа и закончилась распадом его необъятной державы.
Жертвами этой борьбы пали все его ближайшие родственники. Не был пощажен и его сын от бактрийской княжны Роксаны, родившийся через месяц после смерти отца.
При жизни Грейси сущей головоломкой для составителей справочников был ее возраст. Дата рождения колебалась в диапазоне от 1895 до 1906 года. Сама она выбрала 1902 год, омолодив себя на 7 лет.
В 1922 году она встретилась с актером и сценаристом Джорджем Бёрнсом. Они составили комедийный дуэт, а потом поженились. В их дуэте первую скрипку играла Грейси. Она создала характер дамочки недалекой, самоуверенной и при этом по-детски наивной.
Со сцены семейный дуэт перешел на радио, а потом на телеэкраны. «Шоу Джорджа Бёрнса и Грейси Аллен» прославило их на весь мир. В 1958 году Грейси покинула шоу: сердце начинало сдавать.
27 августа 1964 года с ней случился сердечный приступ. В ожидании «скорой» Джордж держал ее за руку и повторял: «Все в порядке, голубка, все будет хорошо». Когда санитары перекладывали ее на носилки, она еще сумела сказать:
– Простите, ребята, но я вся мокрая.
Врачи уже не смогли ей помочь.
Джордж Бёрнс дожил до ста лет и еще шутил по этому поводу: «Каждое утро, просыпаясь, я просматриваю в газете отдел некрологов. Если моего имени там нет, я берусь за бритье».
В 1996 году его похоронили рядом с женой, на кладбище Форест-Лаун в Калифорнии. Вместо эпитафии на склепе выбита надпись:
ГРЕЙСИ АЛЛЕН И ДЖОРДЖ БЁРНС – СНОВА ВМЕСТЕ.
Анаксагор, родившийся в Малой Азии, стал основоположником афинской философской школы. И именно его – первым, но не последним из афинских философов, – афиняне привлекли к суду за нечестие.
Поводом для обвинения стали астрономические воззрения Анаксагора: он-де назвал солнце «глыбой, огненной насквозь». Ему вынесли смертный приговор, который потом заменили изгнанием.
Анаксагор удалился в Лампсак (ныне турецкий город Лампсеки), где и умер. Кто-то сокрушался, что ему приходится умирать на чужбине. Философ сказал:
– Спуск в Аид (загробное царство) отовсюду одинаков.
А когда правители города спросили, что они могут для него сделать, он ответил:
– Пусть на тот месяц, когда я умру, школьников каждый год освобождают от занятий.
Анна Австрийская была испанкой, хотя принадлежала к династии Габсбургов, австрийской по происхождению. В 1615 году 14-летняя Анна обвенчалась в Париже со своим ровесником Людовиком XIII.
В молодости она считалась едва ли не первой красавицей Европы. О ее подковерной борьбе с кардиналом Ришелье, а также об истории с подвесками королевы знает каждый по «Трем мушкетерам» Дюма.
После смерти мужа Анна стала регентшей при малолетнем Людовике XIV, хотя фактически страной правил кардинал Мазарини. На склоне лет королева удалилась в монастырь.
Скончалась она в Париже 20 января 1666 года. Накануне исповедник известил ее, что уже нет никакой надежды. Королева, когда-то гордившаяся своими прекрасными руками, посмотрела на них и сказала: «Посмотрите, как они распухли; пора умирать».
Перед соборованием Анна, известная своей привычкой к опрятности, обратилась к фрейлине:
– Ах, госпожа де Феликс, поднимите, пожалуйста, уголки моего чепца, чтобы он не запачкался елеем – его запах так неприятен!
Рассказала об этом в своих «Мемуарах» герцогиня де Монпансье, племянница Людовика XIII, – лицо, хорошо осведомленное.
Анна Иоанновна, племянница Петра Великого, оказалась на троне волею случая. Десятилетие ее царствования запомнилось возвышением курляндского дворянина Бирона и постройкой шутейного Ледяного дворца.
Свою собственную племянницу, Анну Леопольдовну, она выдала за герцога Брауншвейгского. В августе 1740 года у супругов родился сын Иоанн, которого прочили в наследники российской короны.
Два с небольшим месяца спустя, 5 октября, Анна Иоанновна села обедать с Бироном и вдруг упала без чувств. Неделю за неделей Бирон проводил у постели больной, уговаривая ее назначить его регентом при младенце Иоанне. Тогда он смог бы править империей целых семнадцать лет. Суеверная императрица упиралась: дескать, как только завещание будет подписано, она и умрет.
16 октября с ней случился второй удар. Лишь тогда, на краю могилы, Анна Иоанновна подписала требуемые бумаги. Потом взглянула на плачущего Бирона и сказала:
– Не бойсь!
Обычно это слово императрицы цитируется как «Небось!». Однако английский посланник Эдуард Финч, в передаче которого известен этот эпизод, пишет латиницей «Nie bois!», с переводом: «Никогда не бойся!». Финч, как мы полагаем, был совершенно точен: нынешнее «небось» как раз и возникло из первоначального «небойсь».
Вечером 17 октября Анна Иоанновна скончалась на 48-м году жизни. Согласно «Запискам» фельдмаршала Миниха, ее последние слова были обращены к нему:
– Прости (т. е. прощай), фельдмаршал!
Бирону напутствие государыни не помогло. Три недели спустя, когда гроб с ее телом еще стоял в парадном зале дворца, правлению Бирона пришел конец. Он был взят гвардейцами ночью по приказу Миниха.
Место регентши при собственном сыне заняла Анна Леопольдовна.
Ансельм известен как один из отцов схоластики, а также как автор знаменитого «онтологического доказательства» бытия Божия, в котором существование Бога выводится из самого понятия Бога.
В 1093 году он стал архиепископом Кентерберийским, то есть главой английской церкви. Умер он в Кентербери 21 апреля 1109 года.
За несколько дней до его смерти, в Вербное воскресенье, один из монахов, стоявших у кровати Ансельма, заметил, что, кажется, архиепископ будет праздновать Пасху с Богом.
Ансельм ответил:
– Что ж, если такова воля Божия, я приму ее с радостью. Но если Господу будет угодно оставить меня здесь достаточно долго, чтобы решить вопрос о происхождении души (о котором я много размышлял в последнее время), я бы с благодарностью воспользовался этой возможностью…
Рассказал об этом епископ Эдмер, ученик и биограф Ансельма, знавший его очень близко.
Антисфен был учеником Сократа. После смерти учителя он открыл в Афинах собственную школу, положив начало учению киников.
Именно Антисфен создал классический образ киника: короткий плащ на голое тело, посох и сума – ничего лишнего, только абсолютно необходимое. Среди его немногочисленных учеников был Диоген Синопский, тот самый, что просил Александра Македонского не загораживать ему солнца.
Умирая от чахотки, Антисфен воскликнул:
– Ах, кто избавит меня от страданий!
Диоген показал ему кинжал и произнес:
– Вот кто.
Антифон возразил:
– Я сказал: от страданий, а не от жизни!
«По-видимому, он и в самом деле слишком малодушно переносил свою болезнь, не в меру любя жизнь», – замечает рассказавший эту легенду Диоген Лаэртский, словно бы намекая, что настоящего киника из основателя кинической школы не вышло.
Трагедии Антифонта до нас не дошли, однако их высоко ценил Аристотель. Из родных Афин поэт перебрался в главный город Сицилии Сиракузы, которым правил знаменитый тиран Дионисий Старший.
Главным занятием Дионисия была война с Карфагеном и италийцами, а также укрепление своей единоличной власти. Однако он не был чужд образованности и даже послал на Олимпийские игры рапсодов, чтобы те пели его стихотворения, но публика их осмеяла. Он также пригласил в Сиракузы Платона, с которым, впрочем, не ужился.
Не ужился с Дионисием и Антифонт, утверждавший, что лучшая бронза на свете та, из которой отлиты статуи Гармодия и Аристогетона, прославленных тираноубийц. За разговоры подобного рода, а также, как говорили, за критику стихотворных опусов Дионисия поэт был приговорен к смерти.
На казнь он шел с группой других осужденных. Заметив, что, проходя через городские ворота, они закрывают свои лица от горожан, Антифонт (как передает Аристотель) спросил:
– Для чего вы закрываетесь? Или для того, чтобы кто-нибудь из них не увидел вас завтра?
Едва ли не всё, что мы знаем о Джордже Аппеле, – то, что в бурные двадцатые годы, в эпоху сухого закона и разгула гангстерских банд, он убил полицейского и был приговорен к смерти на электрическом стуле (обычный способ казни в штате Нью-Йорк). Казнь состоялась 9 августа 1928 года.
Наблюдая за приготовлениями к казни, приговоренный сказал журналистам:
– Итак, джентльмены, сейчас вы увидите испеченного Аппела.
Эта фраза вошла в американский фольклор благодаря игре слов: «a baked apple» означает «печеное яблоко». Благодаря ей имя безвестного Аппела известно достаточно широко.
Легенда прибавила к этому, что Аппел продолжал шутить даже на электрическом стуле, воскликнув:
– Проклятье, тут нет выключателя тока!
В 335 году до н. э. Аристотель, закончив воспитание юного Александра Македонского, основал в Афинах свою философскую школу.
Когда Александр неожиданно умер, в Афинах взяли верх противники Македонии. Аристотеля, как прежде Анаксагора и Сократа, обвинили в нечестии, то есть в неуважении к богам. Он оставил Афины, «чтобы афиняне, – как он сказал, – вторично не совершили преступления против философии», казнив его, как некогда казнили Сократа. Философ поселился на родине своей матери, в городе Халкида на острове Эвбея. Здесь он и умер от болезни желудка.
Много веков спустя появилась легенда о смерти философа из-за неудовлетворенного научного любопытства.
Халкида расположена на берегу пролива Эврип, отделяющего остров Эвбею от материковой Греции. Пролив этот необычайно узок: его минимальная ширина всего 38 метров. Каждые 6 часов направление течения в проливе меняется. Аристотель долго пытался разгадать причину такой аномалии; когда же ему это не удалось, он от отчаяния бросился в море, воскликнув:
– Аристотель не смог охватить умом Эврип, так пусть же Эврип охватит Аристотеля!
Эти слова привел византиец VIII века Косма Маюмский в комментарии к «Стихотворениям» Григория Богослова.
В 1777 году генерал Арнолд стал главным творцом победы при Саратоге, которая считается переломным моментом в американской Войне за независимость. На поле боя он себя не жалел и дважды был серьезно ранен в левую ногу – второй раз как раз при Саратоге.
Заслуги Арнолда, как он считал, не были оценены по достоинству. Мало того: его признали виновным в присвоении казенных средств; впрочем, блестящий генерал отделался порицанием. Но еще раньше он вступил в тайную переписку с врагом, а в июле 1780 года попытался сдать крепость Вест-Пойнт за огромное денежное вознаграждение. Его письмо британцам с планом крепости было перехвачено, а сам он бежал и затем воевал против своих.
Умер он в Лондоне 14 июня 1801 года. Современники ничего не сообщают о его последних словах; известно лишь, что последние четыре дня перед смертью он бредил.
В 1880 году в Нью-Йорке была опубликована биография генерала, написанная его однофамильцем, американским политиком Айзеком Арнолдом. Здесь утверждалось, что перед смертью великий герой и великий предатель сказал:
– Я хочу умереть в своем американском мундире – том, что был на мне в моих битвах. Да простит меня Господь за то, что я надевал другой.
Еще при жизни Арнолда, в 1791 году, в журнале «Американский музей» появилась занимательная история о его левой ноге. Будто бы, уже после предательства Арнолда, в плен к нему попал капитан американской армии. Арнолд спросил: «Что бы сделали со мной американцы, попадись я им в руки?» Тот ответил: «Сперва они отрезали бы вашу ногу, покалеченную в борьбе за свободу и правое дело, и похоронили бы ее с воинскими почестями, а потом вздернули бы на виселице все остальное».
Век спустя, в 1887 году, воинский мемориал в Саратоге обогатился «Памятником сапогу». Отлитый в бронзе солдатский левый сапог увенчан генеральскими эполетами и лавровым венком. Надпись на памятнике гласит:
«ПАМЯТИ САМОГО ВЫДАЮЩЕГОСЯ СОЛДАТА
КОНТИНЕНТАЛЬНОЙ АРМИИ, КОТОРЫЙ БЫЛ
ТЯЖЕЛО РАНЕН НА ЭТОМ МЕСТЕ (…)
И 7 ОКТЯБРЯ 1777 ГОДА ВЫИГРАЛ
РЕШАЮЩЕЕ СРАЖЕНИЕ АМЕРИКАНСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ…»
Имя генерала не названо – к тому времени оно стало едва ли не синонимом имени «Иуда».
Софи Арну была величайшим сопрано своей эпохи, но прославилась она не только своим голосом. Ее остроты повторял весь Париж. В ее салоне собирались все знаменитости эпохи Людовика XVI. Многие из них в разное время были ее любовниками. Дольше всего длилась ее связь с герцогом де Лораге, от которого она родила четверых детей.
Мадемуазель Арну – вполне в духе своего времени – особенной набожностью не отличалась. В 1770 году, купив в городке Люзарш монашеское общежитие, Арну переделала домашнюю часовню в будуар и поместила у входа латинскую надпись «Ite, missa est» («Идите, богослужение совершилось»), то есть заключительные слова католической мессы.
После бурь революции Арну жила в крайней бедности. Друзья предлагали ей участие в спектаклях, сбор от которых пошел бы в ее пользу, но она отвечала: «В шестьдесят лет играть богиню или пастушку? Уж лучше я умру от бедности, чем от стыда».
22 октября 1802 года, за несколько часов до смерти, она будто бы сказала священнику, который должен был ее соборовать:
– Я как Мария Магдалина: мне отпустится много грехов, потому что я много любила.
Эта фраза приведена в сборнике устных высказываний Софи Арну, вышедшем в 1813 году. В самом ли деле Арну произнесла эти слова, мог знать только ее исповедник.
Изабель Брикар в своем «Словаре смерти великих людей» приводит другую версию: за день перед смертью Арну исповедалась в грехах; когда она вспоминала о бешеных приступах ревности герцога де Лораге в годы ее ранней молодости, исповедник воскликнул: «О дочь моя, сколько же ты настрадалась!»
Софи возразила:
– Ах, это было чудесное время! Я была так несчастна!
Эта фраза – поистине гениальная – во Франции стала крылатой. Вот только появилась она за 28 лет до смерти Софи. Ее привел Клод Рюльер в стихотворном «Послании к г-ну де Шамфору» со ссылкой на «одну знаменитую актрису», то есть Софи Арну.
Хотя история об этой исповеди недостоверна, она так хорошо выдумана, что хочется в нее верить.
О характере Аррии свидетельствует эпизод, приведенный в «Письмах» Плиния Младшего. Одновременно тяжело заболели ее муж и сын. Сын вскоре умер, и Аррия подготовила его похороны так, что муж ничего не узнал. На расспросы отца о мальчике она отвечала: «Хорошо спал, с удовольствием поел». Потом, наплакавшись вволю, возвращалась со спокойным лицом.
В 42 году н. э. римская знать составила заговор против императора Клавдия. Один из заговорщиков, Скрибониан, командовал легионами на Балканах, в Иллирии; муж Аррии находился при нем. Очень скоро солдаты отказались подчиняться мятежнику. Скрибониан то ли покончил с собой, то ли был убит, а Цецину Пета повезли морем в Рим на суд императора.
Близкие стали следить, чтобы Аррия не наложила на себя руки, но гордая римлянка заявила, что ее нельзя «заставить не умереть».
Клавдий дал Пету возможность расстаться с жизнью почетно, то есть путем самоубийства. Однако тот колебался. Видя его нерешительность, Аррия взяла кинжал, нанесла себе смертельный удар и со словами:
– Пет, это не больно, – протянула кинжал мужу.
Эта фраза, сообщенная Плинием Младшим, осталась в истории навсегда.
В 379 году до н. э. спартанцы захватили Фивы, раздали верховные должности своим сторонникам-олигархам, а сторонников народоправия казнили или отправили в изгнание.
Почти все беженцы стеклись в Афины и готовились к реваншу. Для переворота они выбрали день в декабре, когда высшие должностные лица Фив устраивали, по обычаю, общее застолье.
В этот вечер правители города возлежали за пиршественным столом и пили без удержу. К ним прибыл гонец из Афин с точными сведениями о заговоре. Гонец вручил письмо Архию как высшему должностному лицу и сказал, что речь идет о делах чрезвычайной важности.
Архий, который был уже порядочно пьян, улыбнувшись, ответил:
– Важные дела – до завтра.
И сунул письмо под подушку. (Так рассказывают Плутарх и Корнелий Непот.)
Ночью все участники пиршества были перебиты дюжиной заговорщиков, а слова беспечного Архия вошли в поговорку.
Великий уроженец Сиракуз наиболее известен как открыватель закона Архимеда и создатель чудо-оружия для защиты родного города.
В самый разгар войны между Римом и Карфагеном Сиракузы вступили в союз с Ганнибалом, одержавшим недавно победу при Каннах. Римляне осадили город. Осада затянулась на целых два года – как считается, благодаря инженерному гению Архимеда. Тем не менее осенью 212 года до н. э. стены города пали.
Все античные историки сходятся в том, что убийство ученого не входило в намерения Марка Марцелла, осаждавшего город. Тит Ливий кратко сообщает, что Архимеда, «занятого черчением на песке геометрических фигур», убил случайный солдат. Подробности появились лишь несколько веков спустя.
Согласно Плутарху, Архимед, погрузившись в созерцание какого-то чертежа, не заметил ни вторжения римлян, ни захвата города. Ворвавшегося в его дом солдата он умолял не убивать его, пока он не решит задачу. Но тот убил ученого, даже не поинтересовавшись, кого именно убивает.
Согласно Валерию Максиму, римские воины, увидев горожанина, изучающего чертеж, нарисованный им на песке в своем саду, спросили, кто он такой; вместо ответа Архимед закрыл чертеж рукой со словами:
– Не испорти этого! – и был тут же убит.
У Диодора Сицилийского эта фраза выглядит чуть иначе:
– Прочь с моей диаграммы!
Уже в Новое время эти слова получили более знакомую нам форму:
– Не трогай моих кругов! (Или: Не прикасайся к моим чертежам!)
Как видим, известия о смерти ученого расходятся только в деталях. И все же трудно поверить, что организатор обороны Сиракуз не заметил, что город пал и отдан на разграбление озлобленному воинству, и, забыв о себе и своих близких, безмятежно чертит круги на песке.
Перед нами скорее всего легенда того же рода, что и легенда о возгласе «Эврика!», с которым Архимед, открыв свой знаменитый закон, выбежал голышом из бани на улицу.
Наганори был, пожалуй, не самым достойным представителем семейства Асано, управлявшего провинцией на юге острова Хонсю. Стихи и женщины занимали его больше, чем дела, в которых выказывалась самурайская доблесть.
В 1701 году сёгун, фактический правитель страны, дал Наганори церемониальное поручение – участвовать в ежегодном приеме послов императора, обладавшего лишь символической властью. Наганори отправился в столичный город Эдо.
Сложному искусству придворного этикета учил его престарелый церемониймейстер Кира Ёсинака. Ученик не поладил с наставником и 14 марта обнажил против него меч во дворце сёгуна. Это было дело неслыханное и каралось немедленной смертью.
Вечером того же дня Наганори совершил ритуальное самоубийство. История мести его вассалов за своего господина («месть 47 ронинов») известна едва ли не каждому хотя бы по кинофильмам.
Перед смертью Наганори написал прощальное стихотворение – дзисэй:
Вишневый цвет
рад улететь
вместе с ветром.
Так и я. Зачем мне
эта весна?
В 1911 году 47-летний Астор женился на 18-летней Мадлен Форс, которая была на год моложе его сына от первого брака. Чтобы пересуды утихли, Астор увез жену за океан. В Европе Мадлен забеременела и решила, что ребенок должен родиться на родине.
Супруги возвращались на знаменитом «Титанике». В ночь на 15 апреля 1912 года, когда судно наткнулось на айсберг, Астор помог Мадлен, ее горничной и сиделке перебраться в спасательную шлюпку. Потом он попросил позволения сопровождать беременную жену. Ему ответили, что приказано брать только детей и женщин.
По воспоминаниям одного из выживших детей-пассажиров, Астор сказал:
– Хорошо, назовите мне номер шлюпки, чтобы я смог ее отыскать.
Потом он стоял на мостике судна рядом с журналистом Футреллем и курил сигарету. Полчаса спустя «Титаник» пошел ко дну.
На исходе XX века появилась трогательная последняя фраза Астора:
– Дамы в первую очередь. Прощай, дорогая. Увидимся позже.
Хотя слова эти выдуманы, характер эпохи в них передан верно. Высший класс, обладавший огромными привилегиями, воспитывался в духе правила «Положение обязывает». Богатейшие пассажиры-мужчины погибли, но пассажирок I класса спасли почти всех. Пассажиркам III класса повезло меньше – большинству из них не удалось выбраться на верхнюю палубу.
Нэнси, дочь американского миллионера, переехала в Англию в возрасте 26 лет, будучи уже разведенной. Здесь она вышла замуж вторично – за медиамагната Уильяма Уолдорфа Астора из знаменитой промышленной династии Асторов.
В 1921 году Нэнси стала первой женщиной – членом Палаты общин. Крайне консервативные взгляды не мешали ей дружить с социалистом Бернардом Шоу и отстаивать участие женщин в правительственной службе, включая полицию.
После 1945 года леди Астор ушла из политики, а к концу жизни оказалась в полном одиночестве. Все друзья и знакомые лучших лет ее жизни уже умерли. В день своего 80-летия она заметила: «Я ужасно боялась старости. Боялась, что тогда уже не смогу делать все то, что хочу. Но теперь я вижу, что мне вовсе не хочется этого делать».
2 мая 1964 года вокруг постели умирающей Нэнси собрались ее дети, в том числе младший сын Джон Джекоб (она звала его Джеки). Как вспоминает он сам, мать лежала спокойно, с закрытыми глазами. Джон присел возле нее, ее глаза вдруг открылись, она посмотрела прямо ему в лицо и спросила:
– Джеки, это мой день рождения или я умираю?
Не зная что отвечать, сын сказал:
– Немножко того и другого, мама.
Тут ее глаза закрылись уже навсегда.
26 августа 1812 года при Бородине осколком ядра Багратиону раздробило кость левой ноги. На другой день его отвезли в Москву. По воспоминаниям графа Ф. В. Растопчина, утром 1 сентября, при оставлении Москвы, Багратион написал ему:
«Прощай, мой почтенный друг. Я больше не увижу тебя. Я умру не от раны моей, а от Москвы»
7 сентября Багратион был перевезен в поместье князя Б. А. Голицына во Владимирской губернии. Граф Е. Ф. Комаровский в своих «Записках» утверждал, что Багратион стойко перенес отнятие ноги, а перед смертью сказал: «Спаси, Господи, Россию!»
Но это не более чем худо сработанная легенда. Генерал недооценил серьезность ранения и отказался от ампутации. 10 сентября началась гангрена, а 11-го, накануне смерти, Багратион продиктовал завещание.
Как вспоминает врач Яков Говоров, после перевязки он отказался принимать лекарства. Говоров заговорил о соборовании, дипломатично заметив, что «благодать Божия в исцелении недугов чудесно помогает». Багратион отвечал:
– Да! Я понимаю, что это значит… Впрочем, я во всю жизнь был христианином. Прикажите тотчас позвать ко мне священника.
Баджелл был даровитым журналистом. Считается, что именно он пустил в ход выражение «Факты – упрямая вещь».
20 тысяч фунтов (огромные деньги по тем временам) Баджелл вложил в акции «Компании Южных морей», одной из ранних финансовых пирамид. В 1720 году пирамида рухнула, и Баджелл потерял всё.
В 1733 году умер философ Мэтью Тиндаль, и бо́льшую часть его имущества унаследовал почему-то Баджелл, хотя у покойного был сын. Сын заявил, что завещание подделано. Скандал разрастался. По рукам ходила эпиграмма Александра Поупа:
Ко мне бедняга Баджелл злобой пышет.
Пусть пишет что угодно – я прощу,
Но завещание мое пускай не пишет!
Когда дело было передано в суд, Баджелл нагрузил карманы камзола камнями, сел в лодку и бросился в Темзу у Лондонского моста. В прощальном двустишии он оправдывал самоубийство (смертный грех для христианина) как достойный способ ухода из жизни:
Что совершил Катон и Аддисон воспел,
Не может быть неправым.
(Джозеф Аддисон, друг Баджелла, в трагедии «Катон» воспел римского республиканца Катона Младшего, покончившего с собой.)
В 1759 году Байи рассчитал орбиту кометы Галлея, за что был принят в Королевскую академию наук. Революция перевернула его жизнь. Байи, сторонник конституционной монархии, стал председателем Учредительного собрания, а после взятия Бастилии – еще и мэром Парижа.
Крест на его карьере политика поставили события 17 июля 1791 года. В этот день на Марсовом поле собрались противники монархии, требовавшие отречения короля. Байи ввел военное положение; при разгоне собравшихся погибли десятки республиканцев.
Вскоре затем Байи удалился в провинцию. Когда в 1793 году к власти пришли якобинцы, экс-мэр был доставлен в Париж и приговорен к смерти за «резню на Марсовом поле».
12 ноября его повезли на казнь. Место казни дважды переносилось, и каждый раз начинали заново возводить помост для гильотины. Все это время Байи сидел в своей тележке под промозглым ноябрьским дождем, покрытый грязью и плевками зевак. Однако он не сделал ни одного гневного жеста, не проронил ни единого слова.
И только у эшафота, когда кто-то спросил: «Ты дрожишь, Байи?», – он ответил:
– Да, мой друг, но только от холода.
В отличие от множества выдуманных фраз героев и жертв Великой революции, эту можно считать подлинной: в чуть иной форме она приведена в документальном сборнике «Карающий меч Французской республики» (1793).
14 июля 1823 года Байрон отплыл из Генуи в восставшую против турок Грецию – отплыл на собственном бриге с полутысячей солдат. Вскоре оказалось, что этого мало, и Байрон стремительно тратил фамильное состояние на нужды повстанцев.
К началу 1824 года он прибыл в город Миссолунги, главную базу восстания. Тут он заболел лихорадкой.
Вечером 18 апреля поэт начал бормотать в полузабытьи:
– Бедная Греция… бедный город… бедные мои слуги… Почему я не знал этого раньше?.. Мой час настал – я не боюсь смерти, но почему я не отправился домой раньше, чем поехал сюда?..
Потом на смеси английского с итальянским:
– Есть в мире вещи, которые мне милы, но вообще я готов умереть.
Тут он вспомнил о Греции:
– Я отдал ей свое время, свое состояние, свое здоровье – а теперь отдаю свою жизнь! – что еще я могу сделать?
Около шести вечера он произнес:
– Теперь мне надо заснуть.
С этими словами он повернулся к стене и уже не приходил в сознание. Ровно через сутки он умер.
Баклэнд был практикующим врачом, писателем-натуралистом, членом различных ученых обществ и правительственных комиссий. Среди прочего, он занимал пост правительственного инспектора по рыболовству. Изучение рыб было страстью его жизни.
В 53-летнем возрасте у Баклэнда появились легочные кровотечения. Жить ему оставалось год с небольшим, и больше всего он жалел о том, что его научные занятия обрываются на середине.
Баклэнд умер в Оксфорде 19 декабря 1880 года. Незадолго до смерти он сказал:
– Господь столь благ, и Он столь добр к маленьким рыбкам, что я не верю, что Он позволит их инспектору потерпеть кораблекрушение в самом конце. Мне предстоит долгое путешествие, и я надеюсь увидеть там множество прелюбопытных животных…
Так сообщается в его биографии, изданной в 1886 году.
Последний год жизни Бакунин провел в Лугано (Швейцария). Русская социалистка Александра Вебер-Баулер вспоминала, что однажды учитель итальянского языка И. Педерцолли сказал по поводу смерти одного из их общих знакомых: «Что ни говори, смерть страшна для всех, даже нам, хотя, конечно, мы ада не боимся».
– Смерть? Она мне улыбается, очень улыбается, – заметил Бакунин. А затем обратился к Александре: – Знаете, у меня была сестра. Умирая, она сказала мне: «Ах, Мишель, как хорошо умирать! Так хорошо можно вытянуться»… Не правда ли, это самое лучшее, что можно сказать про смерть?
Закуривая очередную папироску, он говорил:
– Если буду при тебе умирать, ты смотри не забудь сунуть мне в рот папироску, чтобы я перед самой смертью затянулся.
В другой раз он сказал Александре:
– Ты воображаешь, что революция – это красиво? Я видел революцию вблизи; ах, как это противно вблизи! – И немного погодя добавил: – Я ведь одинок, глубоко одинок.
Умер он в Берне, в больнице для чернорабочих, которую сам для себя выбрал. В последние дни он почти перестал есть и пить. 29 июня, за два дня до смерти, он отказался выпить бульон, но согласился съесть несколько ложек гречневой каши, специально для него приготовленной:
– Каша – это другое дело.
Это последние слова великого анархиста, записанные очевидцами.
14 марта 1850 года Оноре де Бальзак венчался в Бердичеве с богатой польской помещицей Эвелиной Ганской, что было мечтой его жизни. Увы, к этому времени он был уже тяжело – вероятно, безнадежно – болен.
21 мая супруги прибыли в Париж и поселились в доме Бальзака на улице Фортюне. Почти сразу же врачи диагностировали у Бальзака перитонит, за которым последовала гангрена.
Писатель Теофиль Готье, уезжавший в Италию, решил навестить своего старого друга и попрощаться. 20 июня Эвелина ответила ему, что муж не может принять гостя. В конце письма Бальзак вывел нетвердой рукой свою последнюю в жизни строчку:
«Я больше не могу ни читать, ни писать».
Утром 18 августа больного соборовали, а потом началась агония. Великий романист умирал в полном одиночестве. Кроме врача, единственным его посетителем оказался Виктор Гюго, но он уже видел лишенный сознания полутруп. Собственно, только врач Бальзака Наккар мог слышать последние слова умирающего, однако он ничего о них не поведал.
Тем не менее предсмертная фраза Бальзака известна каждому, кто читал хотя бы краткую его биографию:
– Мне нужен Бьяншон… Бьяншон мог бы меня спасти!
Можно с уверенностью утверждать, что это одна из самых прославленных предсмертных фраз в литературном цеху.
Врач Орас Бьяншон – далеко не последний персонаж в романах и повестях «Человеческой комедии» («Отец Горио», «Утраченные иллюзии» и другие). Биографы, цитирующие эту фразу, неизменно добавляют, что на пороге смерти писатель жил уже не в действительном мире, а в мире, созданном его творческой фантазией.
Но откуда известны эти слова?
Тут нас ожидает сюрприз. Они появились в 1907 году в романе Октава Мирбо «628-Е-8». (Этот роман считается первым «автомобильным романом», поэтому его заглавием стал номер автомобиля.) Кроме автомобильных приключений повествователя, в роман включены три главы о Бальзаке, стилизованные под документальную прозу. Одна из них называется «Смерть Бальзака» и содержит в себе рассказ, будто бы услышанный автором от художника Жана Жигу, умершего в 1894 году.
Жигу в течение 30 лет был фактическим мужем вдовы Бальзака Эвелины, однако с самим Бальзаком не был знаком, да и с Эвелиной встретился лишь через год после смерти писателя. Тем не менее у Мирбо он представлен свидетелем предсмертного диалога Бальзака с врачом Наккаром – чего быть никак не могло.
«Когда я должен умереть?» – спрашивает Бальзак. «Возможно, вы не доживете до утра», – отвечает Наккар. «О да!.. я знаю… мне нужен Бьяншон… мне нужен Бьяншон… Бьяншон мог бы меня спасти!» – восклицает умирающий.
Мирбо, однако, этим не ограничился. Далее следует – что бы вы думали? – постельная сцена между Жаном Жигу и Эвелиной, в то время как в соседней комнате в муках умирает Бальзак.
Понятно, что родные и близкие покойной госпожи Ганской были в бешенстве. Мирбо изъял раздел о Бальзаке из готового тиража своей книги, вполне основательно опасаясь преследования за клевету.
Однако фраза о Бьяншоне-спасителе зажила самостоятельной жизнью. Скандальный контекст, в котором она родилась, был очень скоро забыт, и слова, придуманные Мирбо, стали частью бальзаковской легенды.
Наибольших успехов Таллула Банкхед добилась на лондонской и нью-йоркской театральной сцене. Вершиной ее кинокарьеры стала роль в фильме Хичкока «Спасательная шлюпка» (1944).
Героиня легендарного фильма Джозефа Манкевича «Всё о Еве» (1950) была «списана» с Таллулы Банкхед, однако роль досталась не ей, а Бетти Дэвис. Понятно, что Таллуле это понравиться не могло. Она говорила: «Никто не может быть в точности похож на меня. Даже мне это не всегда удается».
Таллула была известна своим остроумием, пристрастием к выпивке, сигаретам и «травке». Тем не менее, оглядываясь назад, она говорила: «Если бы мне довелось жить сначала, я бы сделала те же ошибки, но быстрее». И еще: «Кокаин не вызывает наркотической зависимости. Я знаю, о чем говорю: я нюхаю его много лет».
В конце жизни на вопрос узнавшего ее почитателя: «Вы – Таллула Банкхед?», актриса ответила:
– То, что от нее осталось.
Умерла она в нью-йоркской больнице 12 декабря 1968 года. Последними ее словами были:
– Кодеин… бурбон…
Улисс Грант, знаменитый военачальник и президент США, как-то заметил Барнуму: «Ваша известность больше моей». Тот ответил: «Меня сотворила реклама». И верно: он был, возможно, величайшим в истории гением рекламы и саморекламы.
Он демонстрировал публике русалок с острова Фиджи, юношу из России с песьей головой, сиамских близнецов и огромного слона Джамбо, выдавая его за последнего выжившего мастодонта. Свое цирковое шоу он назвал «Величайшим представлением на Земле».
Он также построил первый в стране огромный аквариум, создал американский театр-варьете и с небывалым успехом организовал гастроли шведской оперной дивы Дженни Линд, – словом, не оставлял без внимания ни одной сферы развлечений.
В ноябре 1890 года Барнум, который обосновался к тому времени в Бриджпорте (штат Коннектикут), перенес инсульт. После этого он почти не покидал своего дома, где и умер 7 апреля 1891 года. Его последним словом было «Да» в ответ на предложение выпить стакан воды.
Однако американцы уверены, что умирающий шоу-магнат спросил:
– Какие сегодня сборы в Медисон-сквер-гарден?
Этот нью-йоркский развлекательный комплекс был тогда частью империи Барнума и его компаньона Джеймса Бейли. Бейли узнал о смерти партнера в половине седьмого вечера и не стал отменять представление, на которое было продано 10 тысяч билетов.
Этел, сестра знаменитого актера Джона Барримора, в двадцать лет с небольшим сама стала звездой театрального Бродвея.
Этел вышла замуж за Грисволда Кольта, племянника знаменитого оружейника. У них родилось трое детей, но 14 лет спустя брак распался. Этел, набожная католичка, больше не вышла замуж.
С 1940-х годов актриса снималась в Голливуде, четырежды номинировалась на «Оскара» и однажды его получила. Голливуд давал ей работу и деньги, но восхищаться им она не могла: «Люди здесь нереальны. Цветы нереальны: они лишены запаха. Плоды нереальны: они лишены вкуса. Все вместе – ослепительная, кричаще яркая, словно из ночного кошмара, декорация, выстроенная в пустыне».
В этой декорации она и скончалась, не дожив двух месяцев до своего 80-летия. 18 июня 1959 года Этел проснулась в три часа ночи, взяла за руки свою домработницу Анну и спросила:
– Ты счастлива? Я счастлива.
Потом заснула опять и несколько часов спустя умерла, не приходя в сознание.
Однако легенда подправила эти слова, и обычно они цитируются иначе:
– Все счастливы? Я хочу, чтобы все были счастливы. Я знаю, что я счастлива.
Ричард Бартон был женат пять раз, дважды из них на Элизабет Тейлор. Его последней женой стала в 1983 году ассистентка кинорежиссера Салли Хей. К тому времени здоровье Бартона было хуже некуда, не в последнюю очередь из-за регулярных запоев. (Он как-то заметил: «Мне пришлось бы долго думать, чтобы назвать хоть одного непьющего и интересного человека».)
Летом 1984 года Бартон жил вместе с Салли в Швейцарии, близ Женевы, и изучал присылаемые ему сценарии фильмов. Он хотел снова сняться вместе с Тейлор и говорил: «Я все еще одержим ею».
3 августа он напился в очередной раз, а в следующую ночь у него случилось кровоизлияние в мозг. Утром 5 августа Бартон умер в больнице в возрасте 58 лет.
В блокноте на тумбочке, стоявшей у кровати покойного, Салли прочла строки, нацарапанные красным карандашом (Бартон нередко делал записи, просыпаясь посреди ночи). Всё это были стихи из Шекспира, в пьесах которого актер играл множество раз:
… вода
Морских пучин от крови покраснеет.
Завтра, завтра, завтра…
Конец пирушкам нашим.
Еще одна строка была лишь начата и оборвана на полуслове – ее Бартон не успел дописать.
Первая запись взята из II акта «Макбета», вторая – из монолога Макбета в последнем акте:
Завтра, завтра, завтра,—
А дни ползут, и вот уж в книге жизни
Читаем мы последний слог и видим,
Что все вчера лишь озаряли путь
К могиле пыльной. Дотлевай, огарок!
Последняя строка взята из монолога Просперо, героя драмы «Буря». В переводе Михаила Донского:
Окончен праздник.
……………………………………………
Вот так, подобно призракам без плоти,
Когда-нибудь растают, словно дым,
И тучами увенчанные горы,
И горделивые дворцы и храмы,
И даже весь – о да, весь шар земной.
……………………………………………
Мы созданы из вещества того же,
Что наши сны. И сном окружена
Вся наша маленькая жизнь.
Проснувшись среди ночи, Бартон уже знал, каким окажется его завтра.
К сорока годам Баум испробовал множество занятий, включая актерство, разведение кур, торговлю и журналистику, – и все они приводили его к разорению. Между тем он был человек женатый и отец четверых детей. Наконец ему пришла в голову счастливая, как оказалось, мысль – писать детские книги. В 1897 году он опубликовал «Сказки Матушки Гусыни в прозе» – забавные перелицовки традиционных детских историй.
А в последнем году уходящего XIX века появился на свет «Удивительный волшебник из Страны Оз». За «Волшебником» последовали еще одиннадцать книг о Стране Оз.
В 1914 году Баум перебрался в Голливуд и основал киностудию «Оз филм». Кинопромышленника из него не вышло, и год спустя студия закрылась.
5 мая 1919 года Баум перенес инсульт. На следующий день он впал в кому. Согласно биографии Баума, написанной при участии его сына, незадолго до смерти писатель очнулся и, обращаясь к жене, произнес:
– Теперь я могу пересечь Зыбучие Пески.
Каждый, кто читал книги Баума, знает, что Зыбучие Пески – это часть Пустыни Смерти, со всех сторон окружающей Страну Оз. Ступивший на песок этой пустыни сам превращается в песок.
Зимой 1750 года слепнущий Бах решился на операцию глаз. После нее ему стало хуже, а через некоторое время после второй операции композитор совершенно ослеп.
В последние недели жизни он редактировал свои старые хоральные прелюдии, диктуя их своему зятю Альтниколю. В основу последней, XVIII прелюдии была положена хоральная мелодия «Когда в тягчайшей мы беде». Однако, подумав, Бах выбрал другой текст, который пелся на ту же мелодию, и продиктовал заголовок хорала:
«Пред троном Божьим предстою».
Он даже тихонько продекламировал первую строфу, а также последнюю:
Молю: услышь меня, Творец,
Блаженный даруй мне конец,
Чтоб мне в Последний День восстать
И лик Твой вечно созерцать.
(Эти стихи написал немецкий поэт Бодо фон Ходенберг столетием раньше.)
Однажды вдруг показалось, что зрение больного поправляется: утром он снова начал видеть. Но через несколько часов случился инсульт. Умер Бах десять дней спустя, 28 июля 1750 года, на 66-м году жизни.
Уже в наше время Баху стали приписывать эффектные предсмертные фразы. Самая популярная из них:
– Наконец-то я услышу настоящую музыку!
Когда Марии было двенадцать, мать развелась с мужем и уехала в Европу. С этого времени Мария вела дневник на французском.
Это не были просто записи для себя. Как говорила героиня пьесы Уайльда, «это всего лишь запись мыслей и переживаний очень молодой девушки, и, следовательно, это предназначено для печати». Дневник Башкирцевой переведен на многие языки.
В 16 лет у Марии обнаружили чахотку, и лейтмотивом дневника становится заклинание: «Хочу жить быстрее, быстрее, быстрее…»
Мария училась живописи у знаменитого художника Бастьен-Лепажа. Летом 1884 года он умирал от рака в Ницце, и Мария ухаживала за ним. 30 августа она записывает: «В том состоянии, в котором я теперь нахожусь, какой-нибудь плеврит в шесть недель покончит со мной. Так вот как я кончу… Я буду работать над картиной… несмотря ни на что, как бы холодно ни было…»
И дальше:
«Столько стремлений, столько желаний, столько проектов, столько… чтобы умереть в 24 года на пороге всего!»
Мария почти не ошиблась: она умерла 31 октября, раньше своего учителя. Запись от 20 октября заканчивается словами:
«Мне невмочь подниматься по лестнице…»
Как замечает ее биограф, «это последние слова Марии, подлинность которых можно гарантировать».
В 1155 году Беккет стал канцлером английского короляГенриха II и преданно защищал интересы короны. В 1162 году король, желая иметь во главе церкви своего человека, настоял на избрании Беккета архиепископом Кентерберийским, хотя он даже не был рукоположен в священники.
Ожидания Генриха не оправдались. Став архиепископом, Беккет отказался от поста канцлера, не позволял ограничить церковную власть и в результате был вынужден бежать во Францию. В декабре 1170 года он получил разрешение вернуться и тут же отлучил от церкви трех виднейших епископов, нарушивших в интересах короля каноническое право.
По преданию, король спросил в кругу своих приближенных: «Неужто никто не избавит меня от этого строптивого попа?» Священник Эдуард Грим, очевидец убийства Беккета, в своем «Житии св. Томаса» передает слова короля иначе, но с тем же смыслом.
Эти слова были поняты как лицензия на убийство. 29 декабря четыре рыцаря ворвались в Кентерберийский собор и потребовали от Беккета снять отлучение с трех епископов. Он отказался. «Тогда ты умрешь», – закричали они. Беккет, согласно Гриму, ответил:
– Я готов умереть за моего Господа, чтобы из моей крови Церковь обрела свободу и мир. Но, во имя Господа Всемогущего, я запрещаю вам трогать моих людей, будь то клирики или миряне.
Рыцари попытались вытащить Беккета из храма, а потом, разъярившись, стали наносить ему удары мечами прямо на ступенях, ведущих к алтарю. После третьего удара Беккет пал на колени и локти, как бы сам предлагая себя в жертву, и тихим голосом произнес:
– Во имя Иисуса и защищаемой мною Церкви я готов к объятиям смерти.
Четвертый удар раздробил ему голову. Убийца, поставив ногу на шею архиепископа, сказал: «Идемте прочь, рыцари, ему уже не подняться».
Таково свидетельство современника. Однако в легенду вошла другая предсмертная фраза Беккета:
– Даже если бы все мечи Англии были направлены в мою голову, ваши угрозы не сдвинули бы меня с места.
Эти слова сочинил поэт Роберт Саути в своей «Книге Церкви» (1824).
В 1843 году Белинский женился на Марии Орловой, классной даме московского Екатерининского института. Вместе с ними поселилась Агриппина Орлова, сестра Марии, и лишь от нее мы знаем о последних днях великого критика.
Умиравший от чахотки Белинский накануне смерти был очень тих, не кашлял. В час дня он попросил позвать жену. Та, увидев его сидящим на постели с испуганными глазами, спросила:
– Ты, верно, чего-нибудь испугался?
– Как не испугаться! – живого человека жарить хотят.
Жена успокоила его, но через некоторое время он стал приподниматься. Необыкновенно громко, но отрывочно, он начал произносить речь, обращенную как будто к народу. Он говорил о гении, о честности, спешил, задыхался и вдруг с невыразимой тоской воскликнул:
– А они меня не понимают, совсем не понимают! Это ничего: теперь не понимают – после поймут. А ты-то понимаешь ли меня?
– Конечно понимаю.
– Ну, так растолкуй им и детям.
Речь его становилась все тише и невнятнее. Вдруг заплакала его трехлетняя дочь Оля; он услышал ее: «Бедный ребенок, ее одну, одну оставили!» – «Нет, она не одна – сестра с ней».
Умер он тихо, в шестом часу утра 26 мая 1848 года.
В 1877 году Белл женился на своей ученице Мейбел Хаббард. Она потеряла слух в пятилетнем возрасте и до конца жизни оставалась совершенно глухой. Существует даже легенда, что Белл начал свои опыты, приведшие к изобретению телефона, пытаясь создать аппарат, который позволил бы Мейбел слышать. Вместе они прожили сорок пять лет в любви и полном согласии.
Последние годы жизни Белл провел в своем поместье в канадской провинции Новая Шотландия.
2 августа 1922 года 75-летний Белл умирал на руках у жены. Мейбел прошептала ему:
– Не покидай меня.
Белл сделал рукой движение, на языке жестов означавшее:
– Нет, – и тут же скончался.
Во время его похорон все телефоны в стране на минуту умолкли.
Андрей Белый был один из творцов русского символизма. В 1912 году он стал приверженцем антропософии, которую ее основатель Рудольф Штайнер определял как «путь познания, стремящийся привести духовное в человеке к духовному во Вселенной».
В 1931 году женой Андрея Белого стала Клавдия Николаевна Васильева, арестованная чекистами «за антропософию» и освобожденная благодаря хлопотам Белого.
15 июля 1933 года в Коктебеле с Белым, по-видимому, случился инсульт, который местные врачи сочли тепловым ударом. Последний месяц своей жизни, с 8 декабря 1933 по 8 января 1934 года, он провел в психиатрической клинике Корсакова. Этот месяц описан в дневнике его жены.
В бреду больной странствовал по странам Древнего Востока. 27 декабря Клавдия Николаевна записывает: «Все еще “путешествие”. Ассирия, Вавилон, воины.
– Жутко среди этих стен. Что ты мечешься по этим коридорам? Египтянка ты, что ли?»
3 января он говорил жене «с невероятной силой любви»:
– … Таинственно зарождаюсь от тебя… Волненьем охвачен… Тепло любви… Приближаются души…
А в ночь на 4-е:
– Проблемы нового сознания, перед которыми стоим… Надо разрешить… Подготовиться. Адамантовая, гранитная сталь проблемы духа… Должны быть сказаны совершенно новые слова… Перед огромностью их охватывает жуть…
Утром 4-го его состояние резко ухудшилось. Однако около часу ночи 5 января он, по словам жены, «не спит… переполнен счастьем»:
– Осуществилось. Я ведь не знал счастья. Теперь оно сходит… ключами лестницы… Младенец шевелится. Может быть – два… Спасибо тебе, Клодинька… Такая ночь…
Это последние известные нам слова Андрея Белого.
О мистическом «рождении младенца», то есть нового духовного «Я», он писал уже в 1918 году:
Мы – вспыхнули, но для земли – погасли.
Мы – тихий стих.
Мы – образуем солнечные ясли.
Младенец – в них.
Когда-то он назвал своей эпитафией стихотворение 1907 года «Друзьям»:
Золотому блеску верил,