Глава 2 ПОБЕРЕЖЬЕ ЖЕМЧУЖНОГО МОРЯ

Дед и призрачный Советник Тревельяна, исполнявший обязанности секретаря-регистратора, был тем еще фруктом. Собственно, не дед, а далекий пращур, но, как утверждал Всепланетный генетическай архив, Тревельян являлся его прямым потомком в девятнадцатом или двадцатом колене. Олаф Питер Карлос Тревельян-Красногорцев, десантник и командор Звездного флота, пять веков назад совершил немало подвигов, был отмечен всевозможными наградами и пал смертью храбрых в возрасте девяноста двух лет, командуя крейсером «Паллада». Погиб он в том знаменитом сражении в секторе Бетельгейзе, когда три земных крейсера разгромили флотилию дроми, доказав агрессорам и всей Галактике, что среди звезд появилась новая, могучая, воинственная и хорошо вооруженная раса. Но до славной своей гибели старик летал и дрался более семи десятилетий, неоднократно горел и замерзал, командовал десантами, был ранен восемь раз и женат четырежды – словом, накопил огромный опыт, и потому его личность сохранили в памятном кристалле. Как всякий наблюдатель Фонда, которому предстояли долгие странствия в одиночестве, Тревельян мог взять или не взять с собой Советника и, по зрелом размышлении, решил, что призрак ему не помешает. А если уж кого-то выбрать, то, разумеется, предка, кровно близкую персону и к тому же в прошлом человека бывалого и решительного. Хотя временами дед был крутоват и заворачивал по-командорски, пользуясь ненормативной лексикой.

Высказав все, что накипело, он наконец утихомирился и обозрел пейзаж. Подобно любому призраку-импланту, он состоял в ментальной связи со своим носителем, в данном случае – с Тревельяном, и мог использовать его глаза, органы слуха, вкуса, обоняния и даже в некоторой степени тактильный аппарат. Иногда это создавало для Тревельяна определенные трудности, но в общем и целом они уживались неплохо.

Осмотревшись, командор резюмировал:

«Приятная планетка этот Осиер. И горы тут подходящие. Вон в той, с тремя зубцами, я разместил бы командный бункер, на вершине – ракеты ближнего удара, а батарею плазменных метателей закопал бы…»

– Дед, мы с дроми уже не воюем, – прервал его Тревельян. – И хапторов мы победили, и кни’лина. У нас, в общем-то, мир. Нынче мы милосердны.

«Хочешь мира, готовься к войне, – мудро заметил старик. – Ну, вам, потомкам нашим, милосердцам недоделанным, виднее… Куда сейчас направимся?»

– К дороге, – отозвался Тревельян, забираясь в лес. – Пройдем перевал и спустимся к дороге. Она тянется у горных отрогов, а затем поворачивает вдоль берега. Не имперский тракт, но все же… Доберемся до какой-нибудь рыбачьей деревушки, и получится, что я пришел с запада. Скажем, окружным путем из Рори.

Лес, хоть и субтропический, был вполне проходим – пальмовые дубы глушили подлесок. Мощные неохватные стволы серо-фиолетового оттенка уходили вверх, распадались на шесть, восемь, десять стволов поменьше, а те уже обрастали ветвями, листьями и гроздьями орехов величиной в два кулака. Это был верхний ярус лесного мира, с которого зеленым дождем струились вниз лианы с огромными белыми и розовыми цветами, сыпались сухие листья, кусочки коры и пустая ореховая скорлупа. Очевидно, здесь орехи ели все от мала до велика, но если малые были заметны, и птицы, и лазающие зверьки, то ничего по-настоящему великого не попадалось. Самой внушительной фигурой оказался двухметровый змей, встопорщивший при виде Тревельяна поросль колючек на хребте. Выглядел он грозно, и Тревельян его обогнул.

«Рори – это что такое?» – полюбопытствовал командор, наскучив молчанием.

– Столица Хай-Та. Мы туда попадем, но сначала заглянем в Бенгод, порт на Жемчужном море. Оттуда начинается имперская дорога на восток.

Солнце стояло в зените, и под кронами дубов разливались жара и духота. Тревельян вспотел, но стащить пончо не решился – в воздухе мельтешили насекомые не самого приятного вида. Крови его как будто не домогались, но кто их знает…

«Хай-Та… – протянул призрак. – Что-то приличное?»

– Отнюдь. Окраина здешнего мира, захудалое королевство. Горы, леса, жемчужные отмели, жаркий климат… В самом деле жарко, дьявол!

«Разве здесь жара, мальчуган? Это не жара, а так, теплая банька. Вот когда кни’лина, сучьи морды, подбили «Свирепого» и я горел на мостике…» – Командор смолк, погрузившись в давние воспоминания, потом очнулся и заметил: – Говоришь, захудалое королевство этот Хай-Та? И что тебе надо в такой дыре? В том же Бенгоде?»

– Справки кое-какие наведу, – сказал Тревельян, ровным шагом поднимаясь к перевалу, до которого осталось не больше двух километров. Он смахнул пот со лба и, не замедляя шага, вытащил флягу и прополоскал горло. В общем-то зной, духота и пешая ходьба не вызывали у него особых возражений. К походным тяготам он был привычен, как и к неприятностям, связанным с этим способом передвижения.

И потому вовремя почувствовал, что за ним наблюдают. Чувство было ментальное, надежное, и ясно ощущалось, что взгляды, коловшие со всех сторон, не слишком доброжелательны. Так, словно кто-то оценивал его с гастрономической точки зрения.

Надо уйти из-под деревьев, подсказал инстинкт. Повинуясь ему, Тревельян выбрал прогалину, где дубы росли не слишком густо, вытащил из башмака лазерный хлыст и огляделся. В древесных кронах посверкивали злые маленькие глазки, маячили поросшие рыжей шерстью тела, а временами сверкали зубы, желтые и очень внушительной величины. Слышались также шорохи, негромкое, но угрожающее верещание, а ветер доносил гнилостный запах.

– Познакомимся? – предложил Тревельян, морщась от этого аромата. – Я ничего плохого вам не сделаю. Клянусь тепловой смертью Вселенной!

Ветка качнулась, и на землю спрыгнул один из наблюдателей – видимо, вожак.

Существо, появившееся перед Тревельяном, было трудно назвать пародией на человека – скорее, то была пародия на обезьяну. Конкретно, на шимпанзе, ростом немного больше метра, но с могучими мышцами рук, плеч и бедер, которые делали эту тварь почти квадратной. Шкура была рыжей, клочковатой и густой, вдоль шеи и спины топорщилась грива, но главным отличием от земного аналога являлись челюсти, снабженные такими клыками, что им позавидовал бы саблезубый тигр. Запах от этого монстра шел ужасающий.

– Пц, пц-пц! – проверещало существо, делая шаг к Тревельяну.

– Знаю, что ты пац, только ближе не подходи, – сказал тот, отступая. – Амбре, знаешь ли, у тебя убийственное.

– Пц! – подтвердил вожак, разевая пасть и демонстрируя клыки.

По характерному верещанию этих тварей здесь называли пацами. Как помнилось Тревельяну, изучившему по записям животный мир Осиера весьма подробно, пацы были всеядными наподобие медведей и кабанов, ели все от орехов и фруктов до червей и гусениц, и мясом отнюдь не брезговали. Взрослый пац был гораздо умнее и опаснее волка, и, как и волки, они являлись животными стайными. Тем не менее их ловили, приручали и таскали по городам и селениям для забавы, в караванах бродячих циркачей.

Вожак пристально поглядел на Тревельяна и облизнулся. Его сородичи ссыпались с ветвей – мощные самцы, крепкие мускулистые самки и целая прорва детенышей. Воняли все они одинаково отвратно. Тревельян, привыкший ко многому, сморщился еще сильнее.

– Может, договоримся? – сказал он. – Я своей дорогой пойду, вы – своей. Обратно на деревья, к вкусным орешкам.

– Пц-пц! – быстро произнес вожак, и это явно означало: нет, не договоримся! Ты, братец, повкусней орешков будешь!

В стае, окружившей Тревельяна, было десятка три взрослых пацев, способных разорвать его в мгновение ока. Собственно, это они и собирались сделать.

«Ну и мерзкие хари! – раздался ментальный голос командора. – Чего ты ждешь, внучок? У тебя же лазерный меч! Нашинкуй отбивных из поганцев!»

Но устраивать бойню Тревельяну не хотелось. Сунув хлыст за пояс, он вытащил лютню и дернул струны определенным образом, включив голопроектор. Аккорд номер три, для превращения в пламя… Сейчас он представлялся четвероруким хищникам в виде бушующего огня, пусть не жаркого, не палящего, но страшного видом; иллюзия была достаточно реальной, чтобы в нее поверили и зверь, и человек. Скрытый огненными оранжевыми языками, что поднимались выше головы, Тревельян шагнул к вожаку и рявкнул:

– Этого хватит, вонючка рыжая? Или тиранозавра изобразить?

Заскулив, пац метнулся к дереву. Его воинство разбегалось; самцы удирали первыми, за ними – самки, схватившие детенышей. Несомненно, они знали, что такое огонь.

«Я бы им все же кровь пустил, – заметил командор. – Для острастки! Чтоб уважали! Люди мы или не люди?»

«Люди», – мысленно ответил ему Тревельян и, не выключая миража, полез на перевал. Миновав седловину, он избавился от огненного обличья. Пологий склон горы тянулся вниз, большие деревья тут уже не попадались, а торчали камни, заросшие кустарником и багровым мхом, поднимавшимся до колена. Но на прибрежной равнине, что лежала к северу, опять курчавились необозримые леса, уходившие к границе с Этландом, где чащ и дебрей было не меньше, чем в Хай-Та. Скорее всего, даже больше.

Тревельян спускался быстро, высматривая дорогу, которая, по данным Фонда, проходила между предгорьями и лесной опушкой. То был не широкий благоустроенный имперский тракт, а магистраль местного значения, протоптанная, скорее всего, охотниками из ближайших деревень. Но хайтасцы, кормившиеся в основном дарами моря, к охоте были равнодушны, так что дорога за пятьдесят лет могла исчезнуть начисто.

Но все же Тревельян ее нашел, не столько дорогу, сколько тропу, бежавшую вдоль лесной опушки. Этот факт подтверждал, что специалисты Базы даром хлеб не ели и картам их можно довериться даже через половину столетия. Трудно было ожидать иного; Фонд развития инопланетных культур являлся слишком серьезным предприятием.

ФРИК прогрессировал именно культуры, так как это понятие шире цивилизации; скажем, можно говорить о культуре неолита, хотя ее представителей цивилизованными не назовешь. Идея помощи инопланетным расам зародилась в глубокой древности, еще в двадцатом веке, и первый импульс ей дали не философы, не представители точных наук и, конечно, не политики, а писатели-фантасты. В современном мире Тревельяна Ивана Ефремова, Лема и братьев Стругацких рассматривали как великих гуманистов, намного опередивших свою эпоху; собственно, их предсказания, выраженные в художественной форме, легли в основу деятельности ФРИК. Но, разумеется, с существенными поправками. Киннисон, один из основателей Фонда, доказал (сначала теоретически, а затем на практике), что положительный эффект внешнего воздействия может быть достигнут только в рамках культур, не перешедших некоего порога. Эта граница лежала в позднем Средневековье, когда географические представления о мире еще неясны, когда влияние религии огромно, когда капитал, машины и скорострельные пушки еще не начали своего победного шествия. Помогать без большой крови удавалось лишь обществам на дотехнологической стадии, еще не вступившим в эпоху Великих географических открытий, не поделившим земли и источники сырья в планетарном масштабе, не имеющим иного транспорта, кроме паруса, лошади и собственных ног. Любое тайное или открытое вмешательство в технологически развитую культуру давало негативный результат, который варьировался от всепланетной войны с десятками миллионов погибших до полного разрушения экологии, с регрессом немногих выживших в троглодитов. В технологическом и даже предтехнологическом обществе конкуренция между державами и их владыками уже настолько велика, что всякий эстап, казалось бы, абсолютно невинный, обращается к военным нуждам либо к достижению экономического превосходства – что, в свою очередь, ведет к порабощению соседних стран. Стремление к общепланетному господству обостряет все противоречия, религиозные, расовые, национальные, и жизнь мира в подобный момент зависит лишь от мощности оружия: меч ли это или атомная бомба и смертельный вирус. Во времена Киннисона Фонд попытался прогрессировать три гуманоидные расы, достигшие уровня девятнадцатого века Земли, но больше такие попытки не повторялись. Миры, погубленные вмешательством извне, были переименованы, и даже Тревельян, социоксенолог, не помнил прежних их названий. Зато нынешние сидели в памяти гвоздем: Ледяной Ад, Горькая Ягода и Рухнувшая Надежда.

С той поры Фонд научился многому и не допускал ошибок ни в большом, ни в малом. Взять хотя бы эту дорогу… Есть на карте – и значит, есть в реальности.

По расчетам Тревельяна, он, лазая по горам, не слишком удалился от морского берега – очевидно, на четыре-пять километров. Ренур, местное солнце, стоял еще высоко, была середина Дня. Не дня вообще, а времени суток, которые во всех цивилизованных странах Осиера делились на пять периодов: Восход – с семи до десяти утра, Полдень – с десяти до четырнадцати, День – с четырнадцати до восемнадцати, Закат – с восемнадцати до двадцати одного. Остальные восемь часов занимала Ночь. Более мелкие доли времени здесь обозначались как середина и четверть; с одной стороны, не очень точно, с другой, осиерцев это устраивало. Они никуда не торопись, а меньше всего – в эпоху технической революции.

Середина Дня – четыре часа по земному счету. Тревельян полагал, что еще до начала Заката он выйдет к какой-нибудь деревушке.

Так оно и получилось. Вскоре он услышал плеск волн, затем тропа резко свернула к северу и сделалась шире, постепенно превращаясь в хорошо утоптанную грунтовую дорогу. Слева от Тревельяна по-прежнему зеленела лесная чаща, а справа были уже не горы, а ровный, усыпанный галькой откос и лазуритовая даль Жемчужного моря. В ней темнели пироги; одни шли под парусом, к другим, застывшим на месте, то и дело поднимались ныряльщики, перебрасывая через борт сетки с раковинами. Берег был изрезан бухтами, их разделяли то невысокая скала, то нагромождение камней или мыс, протянувшийся на сотню-другую метров, и дорога отклонялась и петляла, обходя препятствия. Наконец за очередным поворотом открылся залив побольше тех, что встречались прежде, пальмовая рощица, причалы с лодками, а между рощей и причалами – два десятка аккуратных бревенчатых домиков, навесы, сараи и сети, растянутые для просушки.

На мелководье у берега бродили двое мальчишек с острогами. Увидев Тревельяна, они застыли точно пара изваяний из красноватой меди, затем помчались к берегу, размахивая своими орудиями, подпрыгивая и вскрикивая от избытка чувств. «Хотят напасть?..» – подумал Тревельян, но тут же понял, что ошибается: его приветствовали.

– Т-ты… т-ты правда рапсод? – заикаясь, спросил один из мальчуганов. У обоих брови были необычайно густыми, а мочки ушей оттянуты почти до плеч.

– Рапсод, – ответил Тревельян на восточном диалекте. – Рапсод из Братства Рапсодов, и зовут меня Тен-Урхи. Я иду из…

Но его не дослушали. Пареньки помчались по дороге в деревню, подпрыгивая еще выше и вопя в две глотки: «Рапсод! К нам пришел рапсод! Его имя Тен-Урхи! Настоящий рапсод из Семи Провинций! Тен-Урхи!»

Империю часто называли Семью Провинциями. Двойное имя Тревельяна и его внешность, бакенбарды, темные волосы и пигментные пятна под глазами, были свидетельством того, что он появился на свет в центре материка, у пресного моря Треш. Видимо, люди континентальной расы, да еще певцы, были не частыми гостями в этой деревушке.

Он вступил на небольшую площадку между домами. Люди сбегались со всех сторон – женщины, ребятишки, старики. Мужчин почти не видно, отметил он, – надо думать, промышляют в море.

Вперед выступил старик. Одежды на нем, как и на других жителях, было немного – кусок зеленой ткани, обернутый вокруг бедер, да ожерелье из рыбьих костей и птичьих перьев.

Старец сделал ритуальный знак – описал кружок у сердца. Тревельян ответил тем же.

– Да будут милостивы к тебе Трое, Тен-Урхи! Я разделяю твое дыхание.

– А я – твое, – ответил Тревельян.

– Ты устал? Ты голоден? Ты хочешь пить?

– Устал, голоден и хочу пить.

Его не спросили ни о цели визита, ни о том, откуда он пришел и куда направляется. В рыбацких общинах Хай-Та были свои понятия, как встречать чужестранцев.

– Меня зовут Вашшур, – сказал старик. Затем, коснувшись плеча стоявшего рядом пожилого мужчины, представил его: – Это Нухассин, мой друг и помощник. Эй, женщины! Вы слышали, что сказано гостем, посланным нам богами? Он устал, он голоден, он хочет пить!

Не прошло и трех минут, как Тревельян уже сидел на циновке под пальмами, перед ним стоял котелок с варевом из моллюсков и рыбы, горой лежали орехи и фрукты, в кувшинчике плескался сок, разбавленный водой. Вашшур и Нухассин сидели напротив, время от времени прикладывались к своим кувшинчикам и развлекали гостя беседой. Остальные обитатели деревни столпились шагах в двадцати, взирая на Тревельяна с интересом и почтением.

На земной взгляд, они были не очень красивы. Типичные представители восточной расы: удлиненные мочки ушей, красноватая кожа, необычайно густые брови, затеняющие глаза, непривычный цвет волос, почти белесый, отчего все они, и юные, и старые, выглядели поседевшими. Волосы на голове тоже были густыми, но короткими, и росли на темени и затылке, оставляя открытым лоб. Самой странной деталью их лиц являлся нос, крупный, с утопленной вглубь носовой перегородкой, отчего казалось, что у некоторых из них только одна ноздря. Впрочем, их внешность не удивляла Тревельяна; готовясь к своей миссии, он провел много часов в гипнотическом трансе, поглощая знания об Осиере. Про этих людей он знал больше, чем они сами знали о себе. Например, то, что живут они не дольше шестидесяти лет и что мощные легкие и выпуклая грудная клетка делают их превосходными ныряльщиками.

– Ты пришел, и это доброе предзнаменование, – произнес Вашшур.

– Да, доброе, – подтвердил Нухассин. – Лов будет удачным.

– Надеюсь, что так, – кивнул Тревельян, налегая на ароматное варево. После прогулки в горах он сильно проголодался.

– Люди Высокого и люди Светлого Дома – те, что в Бенгоде, – хотят голубой жемчуг. А это большая редкость! – сказал Вашшур.

– Редкость, – согласился Нухассин. – За год мы набираем вот столько, – он сложил пальцы горстью, – но думаю, что теперь будет больше. Конечно, если ты споешь нам волшебную песнь.

– Спою, обязательно спою, – пообещал Тревельян, доедая рыбу и тающих на языке моллюсков. Вероятно, речь шла о дани или налоге; Высоким называли правителя Хай-Та, а Светлым Домом – императора. Их люди, сидевшие в Бенгоде, были не иначе как налоговыми чиновниками.

Он поднял кувшинчик, оглядел его и выпил прохладного кислого сока. Вашшур и Нухассин вежливо приложились к своим сосудам. Быт в их деревне был прост, но отнюдь не примитивен: хижины из вкопанных торчком бревен выглядели прочными и вместительными, котелок из бронзы украшен чеканным орнаментом, глиняные кувшинчики имели изящную форму, а циновка, на которой сидел Тревельян, была искусно сплетена из тростника. Признаки древней культуры, которая, по мнению археологов Фонда, проводивших тайные раскопки, датировалась двумя-тремя тысячелетиями.

– Я иду из Рори в Бенгод, – сообщил он, приступая к фруктам. По вкусу плоды походили на сливы, а по виду – на апельсин. Во всяком случае, кожура у них была оранжевая.

– Из Рори в Бенгод… – повторил Вашшур. – Но ты выбрал плохую дорогу, Тен-Урха! Дорогу между лесом и горами, которой редко ходят. Лучше было бы идти по тракту, который выложен ровными камнями.

– Но тогда я не попал бы к вам, Вашшур. Кроме того, у плохой дороги есть свои преимущества. – Тревельян стер с губ фруктовый сок. – Она безлюдна, и никто не мешает сочинять новые песни. А это дело требует уединения.

– Конечно, конечно, – старик закивал. – Люди твоего Братства угодны богам, и грозный Таван-Гез, Заступница Таванна-Шихи и вечно юный Тавангур-Даш охраняли тебя на этом пути. Наверное, ты сочинил много песен?

– Кое-что есть, и сегодня вы их услышите. Но главную песню – может быть, даже сказание – я сочиню в Бенгоде.

Нухассин поморщился.

– Там слишком много народа. Уединение в Бенгоде слишком дорогой товар.

– Кроме уединения мне нужны новые вести, новые мысли и новые слова. – Тревельян погладил живот в знак того, что насытился. – Я слышал, что какие-то люди – может быть, из Хай-Та или Этланда, может быть, с Архипелага – плавали на восток. Слышал, что они пересекли океан на своих кораблях и вернулись обратно. Еще слышал, что они нашли за океаном новую землю. Если это правда, я сложу о них сказание.

Вашшур и Нухассин переглянулись с недоумением.

– Наши ловцы жемчуга бывают в Бенгоде, но ни о чем подобном им не говорили, – сказал старик. – Плавать далеко в океан… Разве такое возможно! Там нет никаких земель, но если долго плыть, корабль наткнется на Оправу Мира. А это Таван-Гезу не понравится!

– Совсем не понравится, – поддакнул Нухассин.

Тревельян разочарованно вздохнул. Нет слухов о дальних плаваниях в океане… Печально, очень печально! Разумеется, он соберет информацию не только в этом селении на краю света, но и в больших портовых городах востока и запада, в имперских провинциях и в столице. В конце концов, что знали о плавании Колумба в Китае семнадцатого века или, предположим, в дебрях финских лесов?.. С другой стороны, Хай-Та не Китай и не страна Суоми, а держава, близкая к центру событий… если бы такие события состоялись.

Снова вздохнув, он произнес:

– Не уверен, что на восток плавали недавно. Может быть, десять или двадцать лет назад… Поэтому я все же пойду в Бенгод и постараюсь разузнать там что-то определенное.

– Тебе не надо идти в Бенгод, – сказал Вашшур. – Уже время Заката, и скоро вернутся пироги с нашими мужчинами. Останься здесь на Ночь, а утром я прикажу, чтобы тебя отвезли в Бенгод под парусом. Если отправиться в середине Восхода, то ты попадешь туда к началу Дня. Дорога морем легче, чем по суше.

Тревельян подумал и согласился. Потом достал из мешка свою лютню, настроил ее и начал петь. Пел он до тех пор, пока не вернулись с моря ловцы жемчуга и не взошли в небесах альфа и бета Апеллеса, известные в этом мире как Ближняя и Дальняя звезда. Песни он пел не свои, чужие, но были то баллады Удзени, Торе, Шо-Инга и Островного Королевства, земель западных и столь далеких, что в этой деревне о них даже не слышали.

* * *

Утром он отправился в Бенгод на пироге с балансиром и высокой мачтой с косым парусом. Сопровождали Тревельяна шестеро парней, и всю дорогу он то пел им песни, то расспрашивал, не ходят ли в их краях какие-нибудь слухи о путешествиях в Восточный океан и лежащих за ним землях. Но молодым рыбакам ничего об этом не было известно.

Может быть, план Гайтлера все же сработал, но экспедиция была секретной? Если Империя не поощряла исследование мира, а восточные страны не хотели нажить неприятностей, то такой вариант не исключался. И десять против одного, что это дело провернули Княжества Архипелага, а не континентальные державы. Во-первых, у Княжеств лучше корабли, во-вторых, они расположены совсем на отшибе, дальше от Империи, чем Хай-Та, Этланд и другие королевства Пятипалого моря, а в-третьих, кому же свершать открытия в океане, как не пиратам и китобоям! Конечно, им нужен финансовый стимул, но разве новые земли не сокровище? Не потому, что там можно вырастить пальмы или откопать в горах злато-серебро, а по причине более веской: в новой земле капитан – король, его помощник – герцог, а самый распоследний юнга – дворянин. Новые земли – это новые державы, и власть в них будет принадлежать тому, кто их откроет. «Разве не заманчивый пряник?..» – думал Тревельян. Он почти уговорил себя, что экспедиция состоялась, что тайные плавания через океан идут не первый год и что на Западном материке уже построены форты и даже, может быть, распаханы под их стенами огороды. Конечно, висевшие над планетой спутники такого не зафиксировали, и сам он, облетая Осиер, ничего не увидел, но многое ли разглядишь с орбиты, если поселок запрятан в девственном лесу!

Он сошел на пристань в Бенгоде с твердым намерением провести расследование. Все тайное рано или поздно становится явным, но еще до этого начинают циркулировать слухи и сплетни, легенды и байки моряков, а где к ним лучше приобщиться, как не в портовом городе. Бенгод являлся именно таким местом, поскольку в нем была сосредоточена транзитная торговля между Архипелагом и странами Пятипалого моря. В его гавани теснились суда, берег был одним сплошным причалом, а дальше стояли мощные бревенчатые склады для товаров, лавки и конторы купцов, кабаки и таверны, постоялые дворы и маленькие храмы, в которых каждый мореход мог отмолить грехи перед рейсом. За этими портовыми районами, шумными, вонючими и грязными, заваленными рыбьей чешуей, крабьими панцирями, ломаными гниющими бочками, ящиками и корзинами, остатками рваных канатов и парусов и бог знает чем еще, начинался собственно город: небольшая крепость на холме, казарма, дома наместника, чиновников, торговцев и мастеров побогаче, владевших верфями, кузницами, лесопилками, парусными мастерскими и производствами по выделке рыбьей кожи и переработке китового пузыря. Здесь было заметно почище, и здесь стояли государственный храм Трех Богов, высокая сигнальная башня с барабанами и трубами для передачи сообщений и цирк, где выступали бродячие актеры. Все из дерева, ибо Хай-Та являлся лесной страной, а срубить дерево много легче, чем выломать и обтесать камень.

Тревельян побродил по городу, пока не истекло время Дня. Тут особых знаков почтения, как в рыбачьей деревушке, ему не оказывали, и никто не говорил, что хочет разделить с ним дыхание. Бенгод являлся местом торговым, и нравы в нем были не патриархальные, а соответствующие городскому назначению; без монет здесь ни похлебки, ни вина не наливали и не пускали на постой. Народ в Бенгоде попадался разный: развеселые моряки с Архипелага в штанах и жилетах, украшенных жемчугом, чинные мастера и подмастерья с женами, солдаты с мечами и алебардами, уличные торговцы с лотками всякой снеди, попрошайки и кабацкий люд в отрепьях, а также вездесущие мальчишки, горластые и полуголые. Иногда проезжала коляска, в которой сидели чиновник или богатый коммерсант, и кое-кто из них, в бакенбардах, с темными волосами и светлой кожей, относился к имперской расе. Все остальные были примерно такими же, как Вашшур, Нухассин и их соплеменники: меднокожими, носатыми, с белесыми волосами.

По идее, где-то в лабиринте этих узких улочек и крохотных площадей находился странноприимный Дом Братства, но Тревельян не стал его искать. К началу Заката он вернулся в портовый район, выбрал заведение с нарисованным на дверях синим китом, в котором ели и пили мореходы с Архипелага, вошел и сел, скрестив ноги, на кожаную подушку у низкого длинного стола. Хозяин, тощий, как корабельная мачта, принес на блюде местного омара, жуткую тварь размером с футбольный мяч, с двадцатью ногами. Фирменное блюдо, решил Тревельян и, поглядывая на более опытных соседей, разбил панцирь рукоятью кинжала и подцепил на лезвие кусочек розового мяса. К этому блюду полагалась кружка с вином, имевшим привкус фруктов, которыми днем раньше потчевал его Вашшур.

«Моча, – заметил командор после дегустации. – А краб ничего. Помню, когда я служил на «Койоте», в кают-компании подавали…»

Он пустился в воспоминания, но это не мешало Тревельяну есть, пить и поглядывать по сторонам. Его сосед справа спал, уткнувшись лицом в миску с объедками, соседи слева спорили, кто дальше метнет гарпун, а по другую сторону стола сидели трое бравых мореходов в дорогой одежде, сделанной на островах Архипелага – склеенной особым образом из дубленого китового пузыря и не пропускавшей воду. У них были жилеты, шитые мелким жемчугом, широкие перевязи через плечо и длинные ножи, которыми они умело потрошили двадцатиногих крабов. Эти травили морские байки, что было небезынтересно. В данный момент речь шла об урагане, причем настолько сильном, что он унес в небеса трехмачтовый корабль, протащил над Архипелагом и сбросил в Жемчужное море. Рассказчик, детина со шрамом от глаза до верхней губы, клялся китовыми кишками, что он один из выживших в той катастрофе и что Цилад Кривой, его дружок, каждое слово подтвердит, ибо сам летал на том же судне. Его приятели не верили. Один, с наушным украшением из янтаря, ехидно щурился, другой то и дело дергал мочку, которая свисала до плеча.

Тревельян послушал, отхлебнул вина и сказал:

– Вот история, достойная песни, почтенные мореходы. Могу ли я узнать…

– Ты кто таков? – прервал его моряк с янтарной подвеской.

– Рапсод Тен-Урхи. – Тревельян встряхнул свою суму, и струны лютни протяжно зазвенели. – Разве не видно, что я из Братства?

– Хоть из китовьего брюха, нам без разницы. Чего тебе надо, рапсод?

Кажется, эти обитатели Архипелага не испытывали почтения к певцам. Что поделаешь! Архипелаг – окраина мира, где люди невежественны и грубы…

– Я пришел в Бенгод, чтобы послушать тех, кто плавает в океане, и сочинить о них сказание. Воспеть их отвагу, их опасный труд, их корабли, летящие под парусами, их…

– Ты пришел куда надо, – снова прервал его моряк, что было совсем уж невежливо. – Но наши истории не для всяких вонючих пацев. Не для всяких, чтоб меня аппа сожрали! Тот, кто хочет их послушать, должен заплатить.

Тревельян замотал головой, взметнув свои роскошные бакенбарды.

– Ты что, не понял? Я – рапсод! Разве ты не желаешь, чтобы я прославил твое имя? И имена твоих друзей? Кстати, как вас зовут?

– Меня – Куссах Четыре Пальца. – Моряк с подвеской поднял руку, на которой не хватало мизинца. – Морда со шрамом – Боссин, а этот – Риммхиш. Кстати, на славу нам плевать. Мы парни скромные, трудяги-китобои. Что нам до славы? Да провались она сквозь Кольцо!

«Не похожи эти прощелыги на китобоев, – заметил командор. И посоветовал: – Держи ухо востро, парень!»

Верно, не похожи, согласился Тревельян. Ножики острые, а физиономии самые бандитские… Вслух же он сказал:

– Могу я как-то смягчить ваши сердца и развязать языки?

– Можешь, – отозвался Четыре Пальца, явный заводила в этой компании. – Можешь, лохматая рожа! Вино тут еще не кончилось.

Тревельян вытащил из сумы кошель и, подзывая хозяина заведения, позвенел монетами. Глаза у Куссаха жадно блеснули, Боссин сглотнул слюну, а Риммхиш, взволновавшись, дернул себя за мочку.

– Выпивку для всех, – велел Тревельян, вкладывая в ладонь кабатчика серебро. – Четыре кружки, да побольше! Потом принесешь еще столько же.

– Да, господин. Благодарю за щедрость, господин. Да снизойдет на тебя благословение Заступницы Таванна-Шихи!

Вино появилось в момент, и Куссах со своими приятелями тут же присосались к кружкам. Потом Четыре Пальца спросил:

– Ну, так какую историю ты хочешь услышать?

– Наверно, такую же длинную, как шерсть на его щеках, – с ухмылкой молвил Боссин.

– Да, шерсти много, – кивнул Риммхиш. – Хватит, чтобы сплести пару причальных канатов.

Не обращая внимания на эти подковырки, Тревельян сказал:

– Что-нибудь о дальних странствиях в океане. Очень дальних! О смерчах, бурях и неведомых землях, о мудром капитане, который вел корабль на восток, о смелых мореходах, что терпели голод и жажду, а также муки неизвестности, но, преодолев все, узрели невиданное и насладились плодами земли, где не ступала доселе нога человека. Вот об этом я хочу послушать!

– Красиво говоришь! – буркнул Куссах и передразнил: – Пц-пц-пц! Только что-то я не припомню такого плавания. Не припомню, чтоб меня на столб подвесили! А ты, Боссин? Ты, Риммхиш?

– Это зависит от числа кружек, – произнес верзила со шрамом, ковыряя в зубах ножом. – Если еще по одной опрокинуть, может, что и вспомнится. Тайное, о чем в кабаке не говорят.

«Морочат голову? – подумал Тревельян. – Или в самом деле что-то знают? С виду явные пираты… У таких, быть может, есть что поведать…»

Он снова достал кошель и брякнул его содержимым:

– Хозяин! Еще по кружке!

– Кружек не надо, пусть флягу большую тащит, – возразил Куссах. – Мне тут хорошая мысль пришла: берем флягу и мотаем из этого нужника к себе на лоханку. Прав Боссин, прав, клянусь канатом! Не все тут можно говорить.

– А на корабле у нас Цилад, – добавил Боссин, переглянувшись с приятелем. – Цилад, старая мудрая рыба! Чего он только не знает! Тебе, лохматый, на сотню песен хватит. Будешь их петь, пока не окочуришься.

Кабатчик принес флягу размером с ведро, Риммхиш нежно прижал ее к груди, а Тревельян рассчитался. Затем они покинули заведение и, пошатываясь, углубились в лабиринт узких смрадных переулков, ведущих к причалам. Здесь царило безлюдье, только по кучам отбросов шмыгали крысы и охотившиеся за ними тарли – местные одичавшие псы, с усатыми и круглыми, как у кошек, мордами. Надвигалось время Ночи, и в небесах уже горел изумрудный диск Ближней звезды, добавляя сумраку зеленоватых красок. Дальняя звезда, не такая яркая, тоже взошла и мерцала над горизонтом, подобно сапфиру, окруженному мелкими бриллиантами созвездия Шерр.

Вино было крепким, Тревельян изрядно выпил, но медицинский имплант уже трудился, очищая кровь от алкоголя. У Куссаха, Боссина и Риммхиша такого устройства не имелось, но его с успехом заменяли луженые желудки и привычка к местному пойлу. Они держались на ногах вполне уверенно, и Риммхиш тащил тяжелую флягу без заметных усилий. Мореходы были много ниже Тревельяна – самый рослый, верзила Боссин, достигал плеча, – но, как все обитатели Архипелага, жилистыми и крепко сбитыми. Ветер трепал их белесые волосы, медная кожа в свете Ближней звезды приняла трупный оттенок.

– Далеко еще? – спросил Тревельян.

– Не дальше волоса с твоей рожи, – усмехнулся Куссах. – Нам вот сюда… Пара шагов, и будем на лоханке у Цилада.

Они свернули в узкую щель между двумя замшелыми амбарами, и тут Четыре Пальца многозначительно хмыкнул. Риммхиш, не выпуская фляги, сорвал с плеча Тревельяна мешок и быстрым шагом ринулся дальше, а Куссах и Боссин вытащили ножи. Тревельян увидел мелькнувшее перед глазами лезвие и тут же почувствовал, как чужая рука шарит у пояса, отыскивая кинжал.

– Так мы не договаривались, парни, – произнес он, стараясь не упустить из виду Риммхиша со своим мешком. Главной ценностью в его суме являлась лютня с устройством связи и голопроектором-пугалкой. В принципе, их можно было бы имплантировать, но Тревельян решил, что двух имплантов, врача и Советника, ему хватит. Его не зря считали одним из лучших наблюдателей ФРИК; в любом мире и в любой ситуации он умел защитить свое добро.

Но Куссах и Боссин об этом не знали.

– Стой, не дергайся, и будешь жив, – прорычал Четыре Пальца, поигрывая ножиком. – Стой смирно, и я тебе песенку спою… пц-пц-пц…

– А я волосню на память отрежу, – молвил Боссин, хватая за левую бакенбарду. – Как у того купца… хо-хо!.. у купца с гзорской посудины… Помнишь, Куссах? Которого мы…

Договорить он не успел, ибо локоть Тревельяна врезался ему под ребра. Выронив нож и сложившись вдвое, Боссин рухнул на землю и засучил ногами, не в силах вздохнуть. «Дай стервецам по сусалам! – взревел под черепом командор. – Сверни носопыры набок! Ишь, развесили свои хоботы, гадюки паскудные!» Выполняя этот совет, Тревельян ударил Куссаха ребром ладони в переносицу и добавил коленом в промежность. Потом в несколько скачков нагнал Риммхиша, вырвал тяжелую флягу и опустил ему на затылок. Что-то треснуло, но все-таки не кость, а глина; фляга разлетелась осколками, а Риммхиш, лишившись чувств, ткнулся носом в кучу нечистот. Убедившись, что он дышит и что вина в его волосах гораздо больше, чем крови, Тревельян подобрал свой мешок и вернулся к Боссину и Куссаху. Оба валялись на грязной земле и пялились на него с нескрываемым ужасом.

Присев на корточки, Тревельян вытащил кинжал. Убивать он их не собирался, но клинок – веский довод в пользу честности.

– Пощади, страж справедливости! – выдавил Куссах, шмыгая разбитым носом. – Хрр… Пощади, во имя Троих! Мы не поверили, что ты из Братства!

– Никогда бы… – прохрипел Боссин, – никогда бы… руку… не подняли…

– Не поверили? – переспросил Тревельян. – А почему?

– Чтоб истинный рапсод заявился к «Синему киту»… хрр… не побрезговал… невиданное дело, клянусь китовьей задницей! У вас же есть свои Дома… И в этом вонючем Бенгоде тоже…

Надо учесть на будущее, решил Тревельян и поднес лезвие кинжала к глотке Куссаха.

– Дальнейшее будет зависеть от твоей откровенности, пац. С какого вы корабля?

– С «Пьяной волны», милостивый господин.

– Чем промышляете?

Четыре Пальца отвел взгляд:

– Так, ловим по мелочи… не китов, а купцов.

– Про земли на востоке что-то слышали? Ты, или этот ваш Цилад, или кто другой?

– Цилад с пьяных глаз что хочешь в трюм нагрузит… Только нет на востоке земель, там Оправа Кольца в руке Таван-Геза. Ты, рапсод, об этом лучше знаешь. Никто туда не плавал… никогда…

– Ну, черт с вами, живите, – с разочарованием сказал Тревельян и поднялся на ноги. Оставив трех пиратов позади, он вышел из проулка и пересек портовый район, направляясь к городской цитадели и сигнальной башне. За башней, в самом начале имперского тракта, располагалось нечто немыслимое в средневековой Европе – станция с пассажирскими каретами, местным аналогом фаэтонов и дилижансов. Возможно, какой-то отправлялся ночью или рано утром… В Бенгоде, как подсказывала интуиция, делать Тревельяну было нечего.

«Зря ты этих гиен не дорезал… Зря!» – недовольно пробурчал командор.

«Кровожадный ты, дед, – отозвался Тревельян. – А про устав Фонда помнишь? Пункт четыре, подпункт «а»: без большой нужды не резать».

«Когда мы накрыли пиратский вертеп в Поясе Астероидов, я про устав не вспоминал. Раскрыли шлюз, и одного за другим, прямо в пустоту… – Он смолк, затем поинтересовался: – Куда теперь?»

«В Рори, местную столицу. А оттуда – на север, в Этланд».

«Что ты там забыл?»

«Надо узнать про одну личность почти исторического масштаба. Про Дартаха Высоколобого… Как жил, что делал и чем его жизнь завершилась. Помнишь о Дартахе?»

«Список имен в меня загрузили, – проворчал Советник. – Это тот самый Дартах, которому подбросили идею шарообразности мира. Скорее всего, кончил жизнь подвешенным на крюк. Кажется, такие здесь обычаи?»

«Так больших злодеев казнят, – возразил Тревельян, шагая по безлюдной улице и слушая, как вдали перекликаются сторожа. – Дартах же был безобидным картографом. Правда, весьма настырным».

«Настырных вешают в первую очередь», – подвел итог дискуссии командор и замолчал.

Обогнув сигнальную башню, Тревельян вышел к станции и ровной, как древко копья, имперской дороге, серой лентой тянувшейся на запад. В самом ее начале был воздвигнут гранитный пилон пятиметровой высоты с надписью, сделанной крупными четкими буквами. Надпись гласила: «Повеление Светлого Дома тверже камня, на котором оно высечено». Рядом с пилоном стоял фаэтон, и в него, при свете фонарей, уже забирались пассажиры.

Загрузка...