Так уж устроено, что каждый период нашей жизни имеет свои приоритеты. На склоне лет из глубин памяти всплывает прошлое, и мы бережно перебираем образы дорогих нам людей, картины радостей и печалей.
Так что вполне естественными для моего Володи, мужа, были воспоминания о родной Кашире и о воспитавшей его замечательной бабушке – Марфе Никифоровне. В последние годы прошлое чаще замелькало в разговорах, что-то он писал и убирал в стол…
И когда я, наконец, собралась с духом и принялась разбирать архив Володи, то была уверена, что найду там что-то такое объемное, автобиографическое.
Но в очередной раз повторилась история про сапожника без сапог: нашлось всего несколько листочков с отдельными фразами, короткими сценками и общими рассуждениями. Я держала в руках листочки и понимала: это единственные оставшиеся живые слова, а я последний живой свидетель жизни дорогих мне людей.
Вот так написание этой книги – «Три поколения семьи Александровых» – стало для меня необходимостью.
…Так получилось, что переход Володи в 1985 году на «вольные творческие хлеба» совпал с началом перестройки в стране, когда генсеком КПСС стал Михаил Горбачёв.
Перестройка на первых порах связывалась с необходимостью совершенствования экономической системы; началось так называемое ускорение. А дальше пошли «гласность», «демократизация», «рыночные отношения» – события покатились, как снежный ком.
В феврале 1990 года ЦК КПСС объявил об ослаблении монополии на власть и начался «парад суверенитетов». Первыми декларацию о независимости приняли республики Прибалтики и Грузия.
А в декабре 1991 года лидеры России, Украины и Белоруссии юридически ликвидировали Советский Союз.
Мировая сенсация произошла очень буднично: вечером стоял несокрушимый Оплот коммунизма, утром проснулись – нет Оплота, одни только российские просторы и спины убегающих бывших свободных и, наконец, освободившихся республик.
То есть, весь свой период свободного творчества Володя находился в атмосфере глубоких перемен, сотрясавших страну.
Правда, начало перестройки не вызвало особых изменений в союзе писателей СССР, хотя руководство его было частично обновлено: нескольких стариков заменили на более молодых членов СП, да еще на открытии VIII-го съезда союза писателей СССР с первым секретарем правления, 76-летним Георгием Марковым случился казус, который Володе в письме от 5 июля 1986 года довольно иронично описал его друг, детский поэт Яков Аким:
«… Да, знаешь ли ты, что Марков произносил свой доклад всего минут десять, после чего у него случился какой-то спазм, и остальное читал Карпов (ТВ успело снять Маркова для программы „Время“), а Мокеича увели с трибуны, запихивая ему таблетки под язык. Правда, говорят, в тот же день он позвонил из больницы и пообещал через день занять свое место в строю (или на командном пункте, скорее). Вот они, наши Матросовы!»
Из своей глуши Володя ответил довольно меланхолично:
«… Историю с докладом Маркова я, конечно не знал. Сильно! Одновременно и „Обрыв“, и „Обыкновенная история“! Тоска.»
Между тем события нарастали. И письмо Якова Акима от июля 1988 года уже довольно пессимистично, особенно строчки его стихов:
«… Внимательно смотрел все репортажи о конференции… Последний день был чрезвычайно зрелищный. Особенно тяжелое впечатление производила реакция зала – как в прежние времена… Жалко было Григория Бакланова, он и выглядел измученным, ему не давали говорить, только Горбачёв настоял, чтобы не мешали. Михаил Сергеевич-то, надо сказать, был молодцом на этих заседаниях.
…Башку распирает какая-то пустая порода, хмурая к тому же.
Лавиною большого отступленья —
Не роты, не полки, а поколенье
Навеки отступает. Наш черед.
Как время года, отошла пехота,
Да и тебе пора сменить кого-то
В цепочке, прикрывающей отход.
Это вчера сочинилось. Первые строчки после нескольких лет глубокой немоты. Увы, не самые лучшие, мягко говоря.»
Речь в письме идет о ХIХ всесоюзной конференции КПСС, состоявшейся 29 июня 1988 года. Замечательный писатель-фронтовик Юрий Бондарев выступил на ней с критикой хода «перестройки»:
«…Можно ли сравнить нашу перестройку с самолетом, который подняли в воздух, не зная, есть ли в пункте назначения посадочная площадка?.. Я надеюсь, что консолидация литературных сил с трудом и преодолением возможна…»
Надежды Бондарева не оправдались. Уже в марте 1990 года было опубликовано «Письмо семидесяти четырех», направленное в верховные органы СССР и делегатам ХХVIII съезда КПСС.
В письме доводилось до сведения властных структур, что под знаменами объявленной «перестройки» и «демократизации» в нашей стране «разнуздались силы общественной дестабилизации»; идет «разнузданная травля и шельмование коренного населения страны, охаивание его успехов и достижений».
Письмо подписали известные советские литераторы: Пётр Проскурин, Леонид Леонов, Станислав Куняев, Валентин Распутин, Александр Проханов, Егор Исаев…
Один из критиков так оценил противостояние, сложившееся в литературе: «Перестройка – птица о двух битых крылах. Одно – деревенское («заединщики»), другое – западническое, либеральное…
Бежать, а не бороться, подметать, а не строить, хранить, а не творить – вот уродливые плоды деревенской прозы…
Зачем нам новый, живой, динамичный, меняющийся русский язык? Есть же древнерусский…
Разница с так называемыми либералами в образе действий не так уж и велика… Те паразитируют за счет материальных богатств, недр и людского ресурса. Почвенники – за счет того, что сделали и накопили другие… И, хотя деревня – сердце России, живут все страдальцы в городе».
После распада СССР Союз писателей, в том же 1991 году, разделился на множество организаций в странах постсоветского пространства. Основными преемниками СП СССР в России и СНГ выступили: Международное содружество писательских союзов (которым долгое время руководил Сергей Михалков), Союз писателей России (СПР – «патриоты»), «демократический» Союз российских писателей (СРП), к которому примкнули и Володя, и его ближайшие друзья, в том числе и Яков Аким, а также союз писателей Москвы..
Когда весной 1990 года мы с Володей и внуком Антоном приехали в свой родной литовский хутор, то, в общем-то, оказались уже в другой стране. В ночь на 11 марта 1990 года Верховный Совет Литовской ССР во главе с Витаутасом Ландсбергисом провозгласил независимость Литвы. На территории республики было прекращено действие Конституции СССР и возобновлено действие литовской конституции 1938 года.
Литва первой вступила на путь утверждения своей независимости и приняла на себя всю злобу советского режима.
Правда, еще до приезда в Литву Володя получил письмо от Казиса Марукаса, нашего друга, писателя:
«Дорогой мой милый Володя, за Тебя я ручаюсь, не волнуйся, таким русским, как Ты – в Литву ворота всегда открыты. Нежелательно таких русских, которые не имеют свою родину… Жду тебя 3 апреля, это будет понедельник. Опять будем топить печку, слушать птиц, рыбачить и обязательно пойдем к Томашюнису на пиво домашнее, и обязательно истопим баню. Вот так».
Еще позже Марукас пишет со своим особым юмором:
«Мой дорогой Володя,
Я всегда был в подполье, уверяю Тебя и всех: литовский народ никогда не нападет на своих соседей. А Ландсбергис – другое дело. Он сейчас жрет горох, его живот набухает и будет нападать на русских собственным газом. Так что приготовьте противогазы…»
Между тем Горбачёв официально потребовал восстановить на территории Литвы действие Конституции СССР. Непослушание грозило вводом войск. А пока продолжалась энергетическая блокада Литвы, были прекращены поставки нефти, активизировались коммунисты Литвы и воинские части, остававшиеся на территории республики.
11 января 1991 года советские военные начали патрулировать улицы Вильнюса, взяли под контроль Дом печати и другие ключевые общественные здания. В ночь на 13 января в Вильнюс вошли советские танки. Жители города начали строить баррикады. Первая колонна танков прошла по улицам и вернулась в свой лагерь. Но следом появилась вторая колонна танков, которая двинулась к телебашне. Вот там и произошли основные трагические события тех дней.
Люди встретили танки «живым щитом». Итог сражения у телебашни – 14 убитых и сотни раненых. Советские военные заявили, что они стреляли холостыми патронами, и обвинили в жертвах сторонников независимости Литвы тем более, что среди погибших оказался боец российской «Альфы».
И впоследствии никто из должностных лиц и военного командования не взял на себя ответственность за провокации и жертвы в Вильнюсе и в других городах. Михаил Горбачёв заявил, что он ничего не знал об этой операции.
Из письма Володи к Якову от 12 апреля 1991 года:
«… В Литве хорошо. Все здесь приветливы, на меня смотрят, как на музейный экспонат.
– Господи Владимир, вы снова у нас! И слава Богу! А в Москве как?..
…Все никак не решусь (и не решусь) пересказать вам с Аней всю видео – хронику, которую здесь, в Вепряй, показал мне Викторас Красаускас: хроника 11—13 января с.г.
Скажу только, что нам по ТV не показали ни-че-го;
что я плакал и меня Викторас с женой успокаивали;
что было стыдно говорить о себе, как о русском человеке;
что народ и правительство едины и будут держаться до полного освобождения;
что надо ничего не знать о народе вообще, чтобы надеяться на «комитет нац. спасения», не выйдет;
что все видео-хроники тех дней в Литве должны увидеть во всех республиках, тогда крови уже нигде не будет;
что, когда была опасность захвата армией Вильнюса, роль города-отца в ту же секунду подхватил Каунас. Да как подхватил! В 2 или 3 часа ночи (13 янв.) по каунасскому ТV попросили всех жителей города (с детьми, значит) выйти на улицы: чтобы гарнизон и армия ничего не посмели; народа все равно больше… и вышли!!;
что пожилые люди вели себя даже ярче, чем молодежь и среднее поколение…
Словом, слава Богу, что все это видел уже весь мир. Видеокассеты переписывают и на ТВ, и друг у друга.
И еще. Оказывается, Литва первой стала отправлять продуктовые посылки бастующим шахтерам, в частности, в Кемерово. Даже хуторяне (!) сало отправляют, концентраты. Отправляют с короткими, в характере народа, записками…
Скоро все это Лида увидит.
(Написал все коряво и чужим почерком, потому что волнуюсь и кровь отошла от головы в пятки, наверное)…»
А в конце лета, того же беспокойного года, танки появились уже на улицах Москвы.
Утром 19 августа 1991 года радио сообщило, что Горбачёв, находящийся в отпуске в Крыму, не может выполнять обязанности президента по состоянию здоровья. В этих условиях руководство страной берет на себя Государственный Комитет по чрезвычайному положению (ГКЧП).
Три дня продолжалась нелепая попытка переворота. В Москву были введены войска и бронетехника. У Белого дома собралась огромная толпа защищать правительство. Строили баррикады. При попытке остановить танки погибли трое юношей.
Утром 21 августа Горбачёва «освободили» и он прилетел в Москву, а членов ГКЧП арестовали. И те же танки, которые двинули на народ, уже стояли на охране Белого дома.
Эти события подтолкнули СССР к развалу, а Литва три дня провела в напряжении, для нее победа ГКЧП имела бы самые непредсказуемые последствия (в худшую сторону).
«… По порядку не могу. Как прошли 19 и 21 авг.? Страшно настолько, что Лида ни о чем меня в эти дни не спрашивала. Только сказала: «Как скажешь, так и поступим».
За это я ей и благодарен. А 22 августа все литовцы окрестные приходили нас, четверых (русских), поздравлять. И почти все говорили одно и то же: через 15 минут после падения вашего Белого Дома нас уже не было бы. Литва перестала бы существовать…
Можешь себе представить, я принимал поздравления тихо, но с внутренней гордостью. Громко принимать мешала совесть – ведь меня не было в Москве, что я и говорил всем литовцам.
А сосед, который строит дом, даже устроил в нашу честь вечер у своего недостроенного дома. «Ведь в эти три дня я понял: мне уже никогда ничего не достроить. Россия спасла всех и меня».
…А накануне, 10—12 августа, нас все-таки пригласили на литовскую свадьбу. Поехали вдвоем с Лидой. Хозяева не знали точно, приедем ли мы и жених, Ромас, сказал: «Я бы за вами все равно поехал!» (А это 140 км…) Когда увидели нас, вылезающих из автобуса, всей свадьбой пошли нам двоим на встречу… Мы не удержались и оба расплакались.
Свадьба была по всем литовским обрядам, прекрасна, как жених и невеста. Три дня мы там гуляли. Было много трогательного, например, руководитель свадьбы, блистательный дядя жениха, вдруг объявляет:
– Литовцы, встаньте!
Встало 70 человек.
– Дзуки, встаньте! (это ветвь литовского народа, одна из пяти).
58 человек встало.
– Русские, встаньте!
Два человека встало – мы с Лидой!
– Москвичи, встаньте!
Два человека снова встали – мы.
А всего на свадьбе оказалось 72 чел.
А вообще это рассказ отдельный, и у Лиды он получится (в Москве) лучше. (Считалось, что у Володи память очень эмоциональная, зато я лучше помнила детали – Л.А.).
И вот после такой высокой ноты, прекрасных дней и ночей, душевного нашего взлета, наступило 19 авг. Если бы не ловили «Свободу» и в ночь на 21 – «Эхо Москвы», не знали бы вообще ничего из правды событий…»
1991 год. Миновали тревоги января и августа, когда советская власть душила Литву, а потом боролась сама с собой в образе ГКЧП. И закончился год совершенно фантастически – в декабре рухнула сама эта власть.
«Великий и могучий» упал, как червивое яблоко с ветки, без бунтов и кровопролитий, одним росчерком пера. Ни один патриот не вышел на защиту.
Начался 1992 год. 22 мая мы всей семьей – я, Володя, Алена, Антон – приехали на свой облюбованный хутор Шалишки.
Письмо Володи Якову от 4 июня 1992 года:
«…Открыли купальный сезон 1 июня. Вода 20…
…Был трое суток на днях в Вильнюсе. Для Марукаса полная неожиданность. Расплакались. Я приехал в 10.30 с хутора, он со своего хутора в 14.00, не сговариваясь. Достал он из загашника бутылку вина «Виорика». 30 гр. выпил я, остальные 720 гр. – он. Говорили, говорили. Большой специалист по лечению инфарктов. Два у него было и два предынфарктных. Так что сошлись коллеги!»
Выражение «сошлись коллеги» имеет в виду, что за два с лишним месяца до того Володя тоже перенес инфаркт. Поэтому и пригубил он только 30 грамм вина, а Марукас, за давностью своих болезней, уже решился на большее. Поэтому и пишет Володя в том же письме, что «… всю работу взвалила на себя Лида. Мне придется месяц-другой потерпеть. Дал Лиде слово «не встревать». А что поделаешь?!» И дальше: «… Долго не брал ручку в руки, кажется, заново учусь ею пользоваться…
…Чего хочется? А самого простого: чтоб о торговле речь не шла. А текла бы беседа устно и письменно обо всем позабытом, о природе в каждом из нас и в детях; о природе, как таковой, она не бывает будничной. Это мы можем быть будничными и скучными. Да что говорить! Не хочется пустых слов, которых, несомненно, стало много больше вокруг…»
Все эти мысли – нащупывание Володей подходов к конкретной работе. А еще след недавней болезни обострял восприятие чуда окружающей природы. Из письма к Якову Акиму от 16 июля 1992 года:
«…Сушим липовый цвет. Аромат в комнате редкий, ни на что не похожий. Где природа берет такое разнообразие всего? Непостижимо. Только теперь могу, кажется, понять поведение какой-нибудь бабочки или мухи! Если день у Бога мог равняться тысяче лет, то их краткие миги в мире цветов и запахов как бы что-то обратное, но такое же плодотворное, насыщенное. В общем, не знаю точно, что хочу сказать. Гармония еще не постигнута. Всего со всем гармония. Человек, наверное, выпадает из нее все больше со своими знаниями.
У Бога всего много. На этом и сойдемся!
В общем надо думать. Уж больно серьезно все и с бытом рядом. А начинается всего-то с липового цвета. Липа цветет!..
…Лето перевалило зенит и в 22 часа темно (у вас 23 часа). Соответственно и настроение темнеет, как быстро все кончается…»
25 ноября 1992 года Володя умер от нового сердечного приступа в возрасте 58 лет. Он был полон замыслов. Жизнь оборвалась в самый разгар работы.